Три рассказа (Лоферы. Закон. Поцелуй.)

Лоферы*

- Ты такой кожаный.
- Ты тоже.
- Ты такой большой, ммм…Большой черный питон. И эти волосики вокруг. Красиво. Это замша?
- Нет, не замша, просто ухаживаю. Да и размер не имеет значения. Главное – качество.
- А что нужно делать, чтобы кожа не загрубела, оставалась эластичной?
- Ее нужно защищать от снега и ветра, никогда не вытирать – капельки должны высыхать сами.
- Тебе хорошо, ты – стильный, ты привык к уходу. Таких как ты, любил Майкл Джексон. Скрывал только. Кумир миллионов обязан любить то, что любят миллионы. Иначе – не кумир.
- Да, ты прав. Кожу нужно любить. Если кожу не любят – остаются следы, надолго.
- Везет тебе. А я бы хотел иметь лакированную кожу. А еще хотел бы, чтобы кто-то взрослый следил за мной, и чтобы ко мне не прилипала грязь. Но… Вокруг все китайское. Так мало натурального, настоящего.
- Нужно натираться апельсиновой коркой. Все натуральное, особенно молодая кожа, сохраняет неуловимый аромат апельсина, все поддельное пахнет химией. У вас говорят: береги кожу смолоду, а одежду – снову. А мы с тобой, и то, и другое.
- Я слышал о коконах тутового шелкопряда. Вроде, тоже натуральное.
- Да, только вроде. Кокон может тебя отполировать. Ненадолго. Потому что внутри кокона сам шелкопряд, страшненький такой, неказистый. Ему досталось по жизни – сначала яйцом был, потом гусеницей, потом бабочкой такой грязно-белой. Его никто не любит. За все приходится платить.
- Эволюция…
- Скорей, деградация. Как и у большинства людей. Шелкопряд может и хочет ухаживать за кожей, но разучился. Разучился любить кожу. Время, прогресс, огромное предложение на рынке стирают родовую память. И китайцы, ты сам говорил, маломерки – однолетки. Они возникают ниоткуда и исчезают в никуда. Мусор. Отбросы цивилизации.
- А еще все эти дабл-манки, топ-сайдеры, броги**, хипстеры, наконец!
- Тут уже дело вкуса. Некоторые любят пожестче, некоторые – поярче.
- А тебе нравятся кисточки, пряжки?
- Нет. Я предпочитаю классику, никаких тату. Майкл, например, еще и белые носочки любил, да поменьше размером. Положит рядом и …
- Помню. Сколько скандалов из-за этого было, жуть! Родители этих, как ты их назвал, носочки, прикольно! Да, так вот родители этих «белых носочков» были готовы его растерзать. Пел как Бог, танцевал как Бог, а любил и страдал как поношенные черные домашние тапочки. Бедный Майкл, он так себя хотел видеть белым, лицо пластикой уродовал, хуже ботокса. Зачем насиловать свою природу?! Вот мне нравишься ты – настоящий черный мачо.
- Ты уже говорил.
- Мы пара?
- Нет. Мы разные. Я не понимаю ваши законы. Сегодня ограничивают свободу выбора, завтра начнут преследовать за цвет кожи или за национальность.
- Но ты же не китаец. И не таджик. Даже не еврей.
-Я итальянец. Но разве это имеет значение, когда рядом с тобой косятся на таджиков или евреев. Никто не любит тесную обувь, все выбирают посвободней.
- Жаль. Мне так хорошо рядом с тобой. Скажи хоть, как тебя зовут?
- Cesare Paciotti.
- А я Любомир, Любомир Черный. Правда, теперь меня называют Готлиб Шварц***.

Они познакомились на Fashion Week Moskow. Просто случайно оказались рядом. На одной полке. И провели вместе всего одну неделю. Незабываемую.

- - -
* Ло́феры - от анлг. loafer — бездельник. Модель туфель без шнурков, по форме напоминающих мокасины, но отличающихся наличием подошвы и низкого широкого каблука.

** Дабл-манки, топ-сайдеры, броги – виды обуви.

*** Cesare Paciotti, Готлиб Шварц – классическая итальянская и молодая российская обувные марки.





ЗАКОН

- Я больше не смогу тебе писать…
- Почему?!!!
- Извини, Закон*. Тебя не хочу подставлять, да и себя тоже. Они же наскозь весь Интернет секут, всю переписку. Фейсбук, и тот долго отмывался – мы инфу не сливаем, только по запросу спецслужб, только в целях борьбы с терроризмом. А суть то та же: несанкционированное вмешательство в частную жизнь. Самые изощренные подлости всегда прикрывались самыми светлыми лозунгами. А я не Меркель и не леди Гага, мне рот быстро закроют.
- А что мы такого запретного пишем? Что я тебя люблю? Что ждем, когда я повзрослею, и мы будем вместе? Разве это преступление?!
- Теперь преступление. Пропаганда. Я тебя растлеваю.
- Чем, любовью?!
- Да, любовью. Незаконной.
- Так значит, ты любишь меня не по зову сердца, а по закону?! Они же и так хотят доказать нам, что нас нет. Что мы им нарушаем статистику. Что мы не вписываемся в какую-то там идеологию. Значит, ты мне врал!
- В смысле?! Я никогда тебе не врал.
- А кто порекомендовал мне прочесть «Мастера…»? Кто влюбил меня в этот роман? Помнишь, Воланд говорит Мастеру: «Он едва самого меня не свел с ума, доказывая мне, что меня нету!» А теперь ты хочешь доказать мне, что меня нет! Да пошел ты…
- Постой, не лезь в бутылку…
- А куда мне лезть? На стенку? Сколько лет я должен жить без твоих писем? Год? Пока лицей не окончу? Пока институт? Пока мои предки не заставят меня жениться на какой-нибудь Клаве и нарожать им внуков?
- Допустим, заставить тебя жениться никто не может.
- Допустим… Не могут… А вдруг примут новый Закон – об обязателной женитьбе. И что ты мне тогда скажешь – женись, таков Закон! Сколько лет ты был женат?
- Тринадцать.
- «Счастливое» число. И что, ты был счастлив?
- Нет.
- А когда мы познакомились и полюбили друг друга, ты был счастлив?
- Да. Зачем ты спрашиваешь, зачем ты делаешь мне больно?
- Это я тебе делаю больно?! Ты сам себе делаешь больно. Ты же не сказал – давай сбежим в Голландию, давай там будем вместе жить. Пусть среди чужих, но среди нормальных людей. Ты сказал… Не хочу даже повторять!
- Ты пока не можешь покидать страну без разрешения родителей.
- Да я хоть тушкой, хоть чучелом. Даже «Упоротый лис» в стопятьсот раз счастливей меня. Я не хочу быть интернет-мемом, я не хочу быть самым несчастным мальчиком в Рунете, я хочу быть сам счастливым мальчиком на земле, хочу рядом с тобой.
- Малыш, остановись, прошу. Ты вынуждаешь меня быть жестким, не хочешь услышать меня, не хочешь понять.
- Я вынуждаю? Я туплю, да?! Ты же говорил, что я самый умный, самый лучший… Вау! Может, я действительно туплю, и Закон – это отговорки? Может, я просто тебе уже не нужен и у тебя появился кто-то другой?
- Да, появился.
- И ты любишь его?
- Да, люблю.
- Скажи, только серьезно, ты врешь мне?
- Да, я лгу. Я очень люблю тебя, я теперь сильно боюсь за тебя, я боюсь сделать тебе хуже.
- Хуже, чем ты сделал – уже не сделаешь. Мне плохо. Очень плохо. Скажи, а вот чтобы было, если бы я с тобой занимался сексом и нас накрыли?
- У тебя были бы проблемы с предками и в лицее. У вас же там воспитывают будущую элиту!
- А у тебя?
- Меня бы, скорей всего, посадили.
- Надолго?
- Навсегда. Осужденные по таким статьям, как правило, с зоны не возвращаются, умирают от «несчастного случая».
- Варварская страна, варварские законы, сучья жизнь.
- Скажи об этом своему папочке-депутату.
- Я с ним не разговариваю, после того, как он проголосовал «за».
- Не суди его строго. Он тоже винтик. Только размером побольше, да резьба покруче.
- Он винтик, ты винтик. А я не хочу. Не хочу быть болтиком, шурупчиком, гвоздиком. Не хочу, чтобы меня закручивали или били по башке молотком. Хочу просто жить и просто любить. Это понятно?
- Понятно. Извини, мне пора бежать. До вечера.
- От себя не убежишь. И не пиши мне больше.
- Почему…

Ответа не было. Точней, он был сначала написан, просто и бесхитростно: «Потому что я люблю тебя и не хочу, чтобы все закончилось «несчастным случаем». А потом стерт. И на земле стало еще одним несчастным мальчиком больше. По Закону.


ПОЦЕЛУЙ

Александр Петрович был неказист: животик, залысины. Он напоминал уставшего циркового медведя, которого по старой памяти кормят, но не ухаживают, поскольку свет софитов и гром апплодисментов остались в далеком прошлом. А у Александра Петровича не было света даже в прошлом. Отца маленький Саша не помнил. Все, чем наделил его родитель – фамилия Чехов, которая доставляла Александру Петровичу только кучу неудобств. Когда- то по молодости он хотел сменить ее на фамилию матери, но строгая тетенька-паспортискта сказала:
- Кто же меняет такую (!) фамилию. Вы же русский, гордитесь!
Александр Петрович смутился и ушел, ничего не ответив. Фамилия осталась. А вот гордиться ею никак не получалось. Даже сейчас, когда он работал директором достаточно крупной московской химчистки, подпись под приказом «Директор – Чехов А.П.» вызывала только смех. Поэтому Александр Петрович никогда не читал рассказы и пьесы знаменитого однофамильца, не всматривался в его проницательные глаза на парадных портретах, не ходил в студенческие годы в МХТ. На надоевшие вопросы – Родственник? (обычно их задовали с недоумением), отвечал: «Нет, однофамилец». Собеседник облегченно вздыхал – ну не может же быть у столпа и светоча русской литературы такой потомок. Безусловно, сейчас все вырождается, но не до такой же степени! В эти мучительные минуты Александру Петровичу казалось, что Антон Павлович стесняется его даже на том свете. Единственное, что нравилось – это пенсне классика. Возможно, потому что на заре двадцать первого века оно выглядело таким же старомодным и неуместным, как и сам Александр Петрович.
В прошлом была еще двухкомнатная хрущевка в дальнем Подмосковье и пьющая мать, которой быстро не стало, когда в лихие перестроечные годы на улицах появились пивные бочки с призывной надписью ВИНО, к которым слетались поутру страждущие с похмелья «мотыльки». Контингент у этих бочек обновлялся каждые три месяца. Поговаривали, что продающийся там шмурдяк прожигал стенки желудка до дыр.
Чтобы хоть что-то после смерти матери изменить в своей унылой жизни и сбежать от косых взглядов соседей и мыслей, что хочет он не женщин, а совсем даже наоборот, Александр Петрович женился. Суженая была его ровесницей, засиделась в девках и мечтала выйти замуж хоть за кого-нибудь. Борьба с девственностью в первую, совместно проведенную новобрачными ночь, оставила у обоих неприятные ощущения. В последующем для исполнения супружеского долга молодожен воздерживался неделями, лазил по порно-сайтам и надеялся исключительно на природу и молодость. Иногда получалось. Жена его была дурочкой и дурнушкой, не очень опрятной, и через некоторое время супруги спали уже в разных комнатах. Отдушиной была работа. И хоть это была работа всего-навсего в химчистке, Александр Петрович фанатично служил делу чистоты чужих вещей. Возможно, так он чистил свою душу. Однажды, в преддверии нового года, Александр Петрович собрался поехать в санаторий. Он положил под елку новогодний подарок для жены и записку с просьбой взять в доме все, что она хочет, собрать вещи и вернуться к маме. Возвратившись через три с небольшим недели в практически пустую квартиру, Александр Петрович не стал ничего покупать из мебели, спал на полу рядом с ноут-буком. Знакомый маклер помог поменять с доплатой его отдельные «хоромы» на комнату в московской коммуналке, и Александр Петрович стал москвичем.
Старожилы коммуналки встретили его неприветливо.
- Тока девок не води вокзальных, чтоб они в нашу ванну никакой гадости не притащили, –вместо приветствия прохрипел старик Иван Никитич, который, казалось, не только Хрущева с Гагариным видел, когда служил в Кремлевской роте, а помнил еще Александра Македонского. Девок Александр Петрович не водил. Водил иногда «племянников». Проницательный и «юридически подкованный» Никитич стал скоро обо всем догадываться и недовольно бурчал на кухне, олицетворяя «vox populi»*:
- Сталина на вас нету. Вот скоро примут Закон о пропаганде, и снова будяте заниматься своей любовью на Колыме, ежеля хватит силов штаны снять.
Но вслух Никитич свои недовольства не выражал – он регулярно одалживал у Александра Петровича деньги на «чекушку» и столь же регулярно забывал их возвращать. Так и жили.
Сначала Александр Петрович искал в сети большую любовь, чтобы раз и навсегда. Но она все не обнаруживалась. А иллюзии, связанные с кажущейся широтой выбора, таяли. Приходилось довольствоваться малым, все реже и реже находя новых «племянников». Старые же «племяннички» регулярно чистили у него бесплатно одежду, но в гости не захаживали и к себе никогда не приглашали.
Виталя Чехову понравился сразу: и за откровенный рассказ о своей непутевой жизни, и за прозвище «Чеховский медведь»**, которым он наделил его при встрече. Конечно, никого отношения к субкультуре «Gay Bear»*** Александр Петрович не имел - не было в его безволосом и гладком как шар животе никакой маскулинности. Но льстило, льстило…
Шел дождь. Тематическая сауна затерялась где-то в двориках и подворотнях старой Москвы, совсем недалеко от площади, над которой возвышалась неуклюжая каменная фигура пролетарского поэта. Виталя, как опытный лоцман, вел свой «корабль-плательщик» к цели, продолжая рассказ о «бывшем».
- И вот он приезжает в наш город на кинофестиваль. У нас – провинция глухая, а тут шик-блеск столичный. Ну и стал я его утром и вечером ждать под гостиницей, пока он на меня внимание не обратил – я ж мальчишка ладный, не пил тогда, не курил, да и опыта никакого, так с одноклассником за перец пару раз друг друга подергали. Неиспорченный, короче. Так я в его постели и оказался. И в Москву с ним сбежал. Родителям записку оставил, сказал, что киноактером буду, пообещал им деньги регулярно посылать. Меня и не искали сильно – жили бедно, а дома еще двое младших. Снял он в Москве для меня уютную квартирку на Чистых прудах, денег давал, даже книжки какие-то приносил. Но приходил редко. Понятно, у него семья, дети, работа. Его в лицо на улицах узнают. Мы вместе почти нигде не бывали.
- Так ты что, даже школу не окончил?- осторожно спросил Александр Петрович.
- Неа, два месяца оставалось. Он мне потом заполненный аттестат с моей фамилией принес. Но читать и писать я умею!
Виталя заржал, но было видно, что ему абсолютно не смешно.
- Сначала все хорошо было, только месяца через три он начал каких-то друзей в дом приводить. Пили они зверски. И секса никакого. Я сначала скандалил, потом утих – понял, что ни фига он меня не любит, так – слова одни. А потом и вовсе сказал, что я уже вырос, мне как раз восемнадцать исполнилось, и нам пора расстаться. И, скатертью дорожка. Правда, на прощание денег дал. Много.
- Ну и как ты сейчас живешь?
- Нормально живу. С приятелями снимаем квартиру однокомнатную вскладчину за кольцевой. Хоть и живем вчетвером, зато все свои, по теме. И договор строгий – никого в дом не водить!
- А он как?
- Не знаю, да и не хочу знать. Наверное, по привычке, снимает кино и мальчиков.
И Виталя снова заржал, давая понять, что пора закругляться с этими неприятными воспоминаниями.
Грязный подъезд, вход в какой-то подвал, а за железной дверью, словно в сказке о золотом ключике, волшебная страна с ароматом кофе и тихой приятной музыкой. Народу в сауне было немного. Все выглядело дорого и даже как-то респектабельно. Александр Петрович смутился попервах.
- Раздевайся,- сказал Виталя, - я ща. И не стесняйся, здесь никто не стесняется ни больших животов, ни маленьких писюнов!
Мой спутник снова заржал, но уже как-то более развязанно, разухабисто. Он в сауне чувствовал себя как рыба в воде, с кем-то по дороге целуясь, кого-то приветственно хлопая по обнаженным ягодицам. Через некоторое время мы оказались в джакузи, наполненном целующимися парочками. Виталя взобрался ко мне на руки и стал на ухо нашептывать какие-то сплетни.
- Видишь вот того кавказца? Да нет, за стойкой бара. У него такая тачка…
Я делал вид, что мне интересно, хотя щекочущие пузырьки и молодое тело рядом сделали свое дело, и я напряженно думал, как неловко мне будет выходить возбужденным из воды.
- Я на массаж, - сказал Виталя. Счет пишут на ключ, потом на выходе расплатишься. Здесь недорого.
Когда клокочущие в нижней половине туловища бури слегка уляглись, Чехов набросил простыню и решил обследовать «обитель разврата», которая, на самом деле, была маленьким уголком свободы, где люди с общими интересами могли предаваться этим интересам, не мешая окружающим.
- Теперь и сауны такие все прикроют под видом «заботы о подрастающем поколении» - грустно подумал Чехов. Он не то, чтобы как-то оправдывал педофилов, просто жалел их, что ли, понимая, что у преступной страсти есть наверняка какие-то глубинные психологические корни, которые на уровне сознания ни определить, ни выкорчевать. Что с этим делать, Александр Петрович не знал, да и ни с какими педофилами он никогда в своей жизни не встречался и не пересекался. Но, опыт страны, в которой довелось родиться и жить, говорил, что любое хорошее начинание типа заботы о детях, превратится в огульную борьбу с инкомыслящими и инаколюбящими, с судами, депутатским популизмом и тявканьем подконтрольной прессы. И что за всем этим стоит или воинствующая гомофобия, или латентный гомосексуализм или примитивный недотрах?
- У кого-то недотрах, а меня лишат права жить и любить, так как я хочу. Да еще запретят костюмы чистить,- подумал Александр Петрович, открыл какую-то дверь и вдруг попал в кромешную тьму.
Раньше о существовании «темной комнаты» он только слышал. Зрение отключилось, зато обострился слух. Откуда-то из темноты раздавались шорохи, вздохи, причмокивания, хлюпанье тел. «Царство жгучей тьмы и безмолвия» - подумал Чехов, и высокие мысли о низменном сделали его в эту секунду невероятно близким по стилистике к великому однофамильцу. Но это не было царство безмолвия, это было царство бессловия. Точней, в этом темном царстве разговаривали телами. Одно такое разгоряченное тело прижалось сзади к Александру Петровичу, обхватив сильными руками его податливый живот. Обладатель сильных рук был не на шутку возбужден, целуя и покусывая Чехова в шею. А потом руки развернули голову, и незнакомец впился Чехову в губы. Что это было за ощущение! Радость, страх, восхищение, первые шаги человека по Марсу, известие о том, что анализы опровергли гипотезу консилиума врачей о смертельном диагнозе, экстаз, оргазм, прилив океана, «Лунная соната», сон праведника о вратах рая…
Незнакомец удалился также внезапно, как и появился, оставляя после себя банный запах с примесью мускусного парфюма, а Александр Петрович все стоял на одеревенелых ногах, не в силах перевести дух. Он механически открыл дверь – яркий свет ослепил его, механически оделся, расплатился и пошел в сторону площади. Чехов шел, не замечая луж. Каков он, мой таинственный незнакомец? То, что он неплохо «вооружен», Александр Петрович успел почувствовать еще во время объятий. А какие у него глаза? Руки? Что он любит читать перед сном? Смог бы он полюбить меня? Смог бы я узнать его при свете, вычислить среди посетителей? Лихорадочно ощупывая губы руками, Чехов в своем воображении дорисовывал образ целовавшего, и он становился все краше, все желанней и любимей!
- Зачем же я ушел? Мне нужно немедленно вернуться и попытаться найти его!
Чехов, тяжело дыша, неуклюже побежал назад к подвалу, подскользнулся, упал в грязь, поднялся, потирая ушибленное колено, и, прихрамывая, побежал дальше.
Последнее, что было в жизни Александра Петровича, это визг тормозов и мысль: «Надо бы костюм завтра в чистку сдать, а то…»

- - -
* Vox populi – (лат.) – глас народа

** «Чеховские медведи» — знаменитый российский гандбольный клуб из г. Чехов Московской области

*** Gay Bear – (англ.) - субкультура гомо- и бисексуальных взрослых мужчин, отличающихся выраженной маскулинностью, волосатостью тела, наличием бороды и усов.