Плевок судьбы

Виктор Петрович пришёл в себя. Он лежал на кровати. Не просто кровати, а высокоспециализированной больничной койке в отделении реанимации. Его руки были привязаны к бортикам крепкими фиолетовыми ремнями, а на кисти надеты наволочки, чтобы, извернувшись, пациент не смог ненароком отстегнуться. Хорошо, отвязали ноги. В первые дни, когда Виктор Петрович, выражая протест против такого ограничения своей свободы, лягнул кого-то из медперсонала, ему, как сказал кто-то из медицинской братии, сделали "мягкую фиксацию". С тех пор пошевелиться он никак не мог, что для него, человека вертлявого, стало неимоверной пыткой.

  

Глаша, тридцатилетняя дородная баба в ослепительно белом халате с бейджиком на груди, где важно сообщалось, что она медицинская сестра высшей категории, подошла к койке и, недовольно морщась, проговорила:

  

- Опять обосрался!

  

После этого человеколюбивого пассажа она начала переворачивать Виктора Петровича, одновременно вытаскивая из-под него изрядно потяжелевшую, грязную простыню. Суставы привязанных рук неестественно вывернулись, отдавая нестерпимой болью, но сказать он ничего не мог, потому что говорить больше не умел. 

  

Глашу можно было понять. Во время обхода заведующий обнаружил, что больной не перестелен - весьма ощутимый запах испражнений стоял на всю палату. Ей после тяжёлого ночного дежурства пришлось остаться. Сменщица Катька нагло заявила, что чужие недоработки она доделывать не собирается, хотя прекрасно знала, стерва: в семь утра перестилают всех. Но так уж был устроен организм Виктора Петровича – все семьдесят лет жизни ему требовалось опорожниться именно утром, чуть ли не минута в минуту. Когда он учился в институте, это доставляло массу неудобств: в начале утренней лекции приходилось бежать в туалет под недовольные взгляды преподавателей, а под конец жизни обернулось таким вот унижением. Впрочем, если бы Глаша даже знала сей факт, то ей бы было глубоко фиолетово: во-первых, ужасно хотелось домой, во-вторых, дежурство оказалось и в самом деле тяжёлым, в-третьих, медсестра высшей категории не должна впускать в себя чужую боль: больных много, а она одна — на всех не хватит…

  

Виктор Петрович ненавидел Глашу, Варю, Светлану, Катьку и, если бы только мог, отправил их куда-нибудь на край света, лишь бы подальше от себя, а ещё лучше, запер там в бетонированный бункер с пудовыми замками, чтобы обратно они уже никогда не добрались. Более-менее он переносил санитарку Дусю — та являлась на дежурство частенько подшофе и не следила за тем, насколько ослабевали вязки у больных. Тогда можно было ослабить путы, слегка почесаться и, если повезёт, сорвать с себя электроды кардиомонитора, от которых жутко щипало кожу.

Монитор предательски визжал, если давление или пульс опускались ниже заданного предела. На днях, когда это случилось, проводилась реанимация. Врачи остались довольны: реанимация прошла успешно, Виктора Петровича вернули к жизни…

  

Между тем, Глаша отработанными размашистыми движениями уже вытирала ему между ягодиц. За ветошью к старшей идти не стала – та ушла в аптеку, – поэтому воспользовалась тряпкой с хлорамином. «Ничего, слегка пожжёт, зато микробов поубивает», – мудро рассудила она.

  

- Теперь ты у нас красивый! – победно заявила Глаша, стягивая перчатки. - Можно в кино показывать!

  

Почему именно в кино она уточнять не стала. Наверное, мозг, одурманенный недосыпом после трудовой ночи, не смог подобрать ничего толкового, а ободрить больного требовала медицинская этика. Или имелось в виду, что марафет наведён и можно будет показать родственникам. Но Виктор Петрович сам долгое время работал врачом и прекрасно знал, что в реанимацию родственников не пускают. Массивная железная дверь, отделяющая мир живых от мира тех, кто ещё не умер, скрывала очень много маленьких грязненьких тайн под предлогом соблюдения санэпидрежима. Да и не было у Виктора Петровича никаких родственников. Лет десять назад мог бы прийти Серёга. Но это десять лет назад. 

  

В молодости Виктор Петрович любил шутить, что страстно желает умереть первым.

  

- Ну, нафиг, заморачиваться похоронами и поминками, - говорил он. - У меня эгоистичное желание – вначале я… Уж лучше ты будешь этим заниматься…

  

Но Серёга ушёл раньше, сразу через несколько дней после шестидесятилетнего юбилея. Правда, ему повезло, он почти не мучился. Обширный инфаркт миокарда внезапно и решительно поставил точку на их отношениях. Виктор Петрович только и успел сделать промедол да довезти любимого до ближайшей больнички. Серёга умер через два часа. Деньги, которые они собирали на летнюю поездку по Европе, без остатка ушли на венки, гробы, место на кладбище  и множество всяких штук, о существовании которых не представляешь до момента, когда в жизни не появится представитель похоронной компании.

  

Он любил Серёгу, но желание ещё пожить заставило отправиться на сайты знакомств в поисках нового партнёра. Впрочем, очень скоро стало понятно: человек его возраста не должен рассчитывать на новое счастье. То ли различия в мировосприятии поколений, то ли банальная страсть окружающих найти сочнее и моложе, то ли судьба начала поворачиваться к нему самым любимым для гея местом, безапелляционный приговор – одиночество –   вырисовывался на горизонте. Визит дальних мурманских родственников, неожиданно озаботившихся здоровьем старого дядюшки, закончился их скорым отъездом и осознанием прописной булгаковской истины о злободневности квартирного вопроса. 

  

Виктор Петрович был хорошим врачом, но из разряда тех бессребреников, что равнодушны к деньгам не по собственной воле. Он по-доброму относился к больным, многим помогал в меру сил, с начальством практически не конфликтовал и был на хорошем счету. Но состояния так и не нажил, живя практически всегда на одну зарплату. Такими они с Серёгой были оба, эдакими прожигателями жизни, не посадившими дерево, не вырастившими сыновей и так и не построившими дом. Вскоре на работе сменилось руководство и Виктору Петровичу намекнули, что старым пням пора на покой. Смысла упираться в стране, где нужный врач —   это менеджер сферы услуг, зарабатывающий деньги, не важно для кого: «для больницы» или для хозяина медицинского центра, он не видел. Как и многие сограждане «великой духовной державы», честно отработав всю жизнь, оказавшись с десятитысячной пенсией в кармане, не нужный никому и нигде, он понял, что скоро конец…

  

За свою жизнь он не раз пытался молиться, но образа в позолоченных окладах смотрели в ответ пустыми ликами, и порой казалось, усмехались очередному лоху, пытающемуся уверовать. Виктор Петрович не верил в бога. Слишком много проходило перед его глазами моментов, говорящих, что бог – всего лишь грандиозная мистификация вселенского масштаба. Да, он бы хотел, чтобы всевышний существовал, но не верил. Трудно верить, когда понимаешь, что люди, как и ты сам, обращаются к богу, лишь когда им плохо. В остальные моменты они о нём не помнят. 

  

…Решение отыскалось само собой. Не желая цепляться за старческие болезни, очень долго и скрупулёзно изучив вопрос, Виктор Петрович наконец нашёл необходимый препарат. Гарантия быстрой безболезненной смерти. Сначала погружаешься в сон,  затем следует остановка сердца. Без всяких там интоксикаций, параличей дыхания, болезненных спазмов и прочих ужасов агонии. Несмотря на изрядную стоимость, покупать пришлось у добрых людей на станции метро. Аптеки таким не торговали, оставаясь на страже здоровья любимых граждан. С тех пор Виктор Петрович был спокоен. Он знал, что, когда придёт время, колебаться не станет, и постоянно носил с собой в кошельке столь драгоценную ампулу.

  

Однажды вечером, во время выступления по телевизору президента, как он его называл президента-батюшки, Виктор Петрович почувствовал слабость в правой руке. Она быстро прошла, и придавать ей значения не хотелось. Президент-батюшка, лоснящийся от самодовольства и уверенности в себе мужик, вещал о некой государственной национальной идентичности, вызов которой бросают ни много ни мало представители сексуальных меньшинств. Зал авторитетных лиц убогонько шакалисто подхихикивал своему Шерхану, авторитетно заявлявшему:

  

- Гомосексуалисты же потомства не дают, а у нас проблема с демографией! 

  

Виктор Петрович тогда ещё посмеялся: знал бы он, как они не дают потомства… Впрочем, в грызне за трон всея газнефтепрома чего только не скажешь. Появись у него такая возможность, он и сам бы с удовольствием нёс с экрана душеспасительную, националоберегающую ахинею. Как ещё удержать, с одной стороны, проворовавшуюся свору бояр, а с другой — толпу, обиженную, что она оказалась не у кормушки. Ханжи правят миром.

  

Всё случилось внезапно. Он поднялся с дивана, чтобы выключить свет в комнате, но ставшая чужой правая нога подкосилась, а рука ослабела настолько, что не защитила от падения. Хлёсткий, смачный удар пришёлся на голову. 

  

Очнувшись, Виктор Петрович почувствовал боль в затылке. Правая половина тела не работала. Тошнило. Тогда и пришло осознание неотвратимости:

  

- Вот оно.

  

Но кто же знал, что всё случится именно так! Самое страшное, куда-то пропала речь. С трудом опираясь на левую руку, он пополз к сумке, где лежал кошелёк. Ампула, заветный контейнер, содержащий ключ, прекращающий все мучения! Game over. Время настало. 

  

Добраться до сумки оказалось не так просто, на это ушла, казалось, вечность. И тут Виктор Петрович с отчаянием осознал, что не сможет вскрыть ампулу одной рукой. 

  

- Надо её раскусить! – пришла спасительная мысль. - Точно! 

  

Но рот не слушался. Паралич охватил и лицевую мускулатуру. Вскрытая ампула выскользнула, осколки обрезали язык, но драгоценный препарат вылился на ковёр.   

  

Жизнь парализованного человека, прикованного к полу тяжестью собственного тела, представляет собой жалкую картину. Лишившись способности двигаться, ты вдруг осознаёшь сколь многим обладал и сколь многое потерял. Судьба мерзко хохочет тебе в лицо, потешаясь твоим бессилием. Презрительный плевок судьбы: хотел лёгкого конца – получи. Страх, беспомощность, отчаяние захлёстывают душу.

  

В следующие дни Виктор Петрович не желал вызывать скорую, честно ожидая смерти. Он знал, что его ждёт в больнице, и сталкиваться с городским краснокрестовым милосердием не хотел. Однако, смерть не приходила. Хотелось есть. В морозильнике на нижней полке валялась упаковка магазинных пельменей. Постепенно он сгрыз их, но самое неприятное началось, когда появилась жажда. Казалось бы, вот она раковина. Где-то журчит вода по трубам, но ты отныне на другом уровне бытия. Внизу. На полу. И достать до крана — это как забраться на Эверест. К исходу третьего дня Виктор Петрович понял: придётся делать то, чего он больше всего боялся. Его ждала больница с чутким и отзывчивым медперсоналом…

  

Но жажда была невыносима. Уютная квартира, враз превратившаяся в склеп. Как выбраться? Как вызвать эту чёртову скорую, если ты не можешь говорить? 

  

…Соседи, услышавшие посреди ночи звук работающего на полную громкость телевизора, сначала стучали по трубам, потом стучали в стены, потом, наконец вычислив ненавистную квартиру, принялись звонить в дверь… Ранним утром скорая везла Виктора Петровича в городскую клиническую больницу. 

  

- Он вроде врач, - сказал полицейский, под руководством которого взламывали входную дверь. - Может, к своему отнесутся получше?..

  

Не отнеслись. 

  

С другой стороны, даже хорошо, что с Серёгой сложилось именно так. Он бы не выдержал. Когда его мать умирала от рака, Серёга умирал вместе с ней, переживая каждое мгновение её страданий, и кто знает, чем бы всё закончилось, если бы не жалобные напоминания супруга:

  

- Как же я без тебя? Не бросай меня!

  

После этого они хотели уехать из страны вечно свинцового неба, но когда вам до сорока лет,  вы ещё надеетесь на карьеру, а после вдруг обнаруживаете, что ваши родители постарели настолько, что уехать – значит бросить их на произвол судьбы.

  

Глаша давно убежала домой. В отделение привезли завтрак. Санитарка Дуся с тоской смотрела в окно и медленно запихивала в рот Виктору Петровичу давно остывшую гречневую кашу. Жевать лёжа было неудобно и тяжело, каждое сглатывание отдавало простреливающей болью в грудной клетке. Видимо, во время последней реанимации ему сломали рёбра. Поэтому приходилось то и дело останавливаться. Скормив четыре ложки каши, Дуся обратила внимание, что больной больше не жуёт. 

  

- Наелся, - поняла она и завершила кормление, перейдя к другой койке. 

Потом вспомнила, что забыла дать больному воды. Некоторое время помедлила. Нет. Вспомнила как вчера заведующий кричал: 

- Всех надо поить! 

В отделении давно висело объявление, чтобы воду приносили в бутылках со специальными поильниками. Почти на каждой тумбочке стояла бутылочка «Шишкин лес». Неизвестно в каком именно лесу их разливали, вода была так себе, но для уходных целей пластиковая бутылка подходила лучше всего. У этого больного бутылочки не стояло. Ему вообще никто ничего не приносил. Недолго думая, Дуся взяла бутылку с соседней тумбочки. Марфа Владимировна, лежащая рядом, почему-то почти не пила, и Дусе приходилось изрядно стараться, засовывая ей в рот поильник. 

  

- Пей давай! – грозно сказала она и решительно сунула пластиковую соску с остатками корок изо рта Марфы Владимировны.

Жалкие остатки человека, не привыкшего, чтобы к нему обращались на ты, человека брезгливого к нечистотам, взвыли в его сознании протестом, но Дуся оставалась непреклонна и приходилось пить. Пресловутый стакан воды. Он вспомнил, как мама нравоучительно говорила:

  

- У тебя до сих пор нет детей! Некому будет подать даже стакан воды.

  

Наверное, она думала, что, услышав это, Виктор сразу испугается, женится и родит ей внуков. Годы шли, внуки не появлялись, и она печально повторяла эту сакраментальную фразу…

  

Он знал, что всё закончится именно так. У одинокого человека нет шансов на лёгкую смерть, а у одинокого гея их ещё меньше. Попытка обмануть судьбу при помощи ампулы с ядом не увенчалась успехом и теперь казалась глупой и самонадеянной. А так хотелось, чтобы всё закончилось быстро и безболезненно. Наверное, это наказание за собственную глупость. Надо было всё сделать раньше. Пока ещё мог. 

  

Уже три месяца Виктора Петровича лечили в нейрореанимации. Бесконечные никому не нужные капельницы одна за другой – профанация лечения, когда и так всё понятно, но надо демонстрировать борьбу за жизнь. Беспамятство сменялось явью. Он мог часами не открывать глаза, чтобы не видеть окружающей действительности. Правые конечности и речь так и не восстановились. Пролежни съедали тело. На смену когда-то острому уму приходило потрясающее и в чём-то спасительное отупение. Сегодняшнее утро принесло прояснение, что было само по себе странно, потому что уже несколько дней он плавал где-то далеко, возвращаемый назад только болью.

  

В какой-то момент стало очень тихо и пришло ощущение заполняющего всё чёрного вакуума. Где-то в конце струился белый свет. Он стал смотреть на далёкое переливающееся пятно, а потом оказался ближе к нему. Потом ещё немного и ещё. Назвать подобное приближение полётом было бы неверно. Просто приходило понимание, что раз за разом свет и он становятся ближе друг к другу. Вглядываясь в белые переливы, Виктор Петрович вдруг увидел Серёгу. Тот стоял и махал ему рукой. Но было ли это на самом деле или последняя причудливая вспышка умирающего мозга подарила ему прощальный подарок, сказать наверняка не смог бы никто…