Когда пришла война

Как только закончились на площади перед вокзалом торжественные проводы, устроенные для уезжающих на фронт городскими властями, народ повалил на перрон. Последние полчаса перед отправкой – не для церемоний, а для прощания с друзьями и родными.
Среди призывников были и мужчины в годах, возле которых толпились целые семейства с детьми мал мала меньше, но всё-таки в основном молодые. С этими пришли матери и – девушки, девушки, девушки, юные жёны или невесты. Женских и девичьих фигур в толпе, казалось, больше, чем мужских. Шёлковые платья и шали на плечах, завитые локоны, шляпки простенькие и шляпки замысловатые, кружевные платки у глаз. Маленькая кучерявая толстушка приподнимается на носках, как балерина – только на ногах у неё не пуанты, а коричневые туфли с пряжками – и не стесняясь, при всех обхватывает за шею того, с кем вот-вот предстоит расстаться. Он неловко улыбается, шепчет что-то утешительное. Другая, статная, светловолосая, смотрит не на своего избранника, а в землю, всеми силами старается остаться спокойной, только прижимает время от времени к подрагивающим губам затянутую в кремовую перчатку ладонь. Третья, с горящими, лихорадочно-восторженными глазами, держит за руку долговязого парня в очках и что-то говорит ему. Это спешное признание в любви? А может, в мыслях девушки ещё звучит торжественный марш, который играли сейчас на площади, и слова, что там произносили: «Пришло время испытаний, пришло время выполнить трудный, но святой долг – долг защитников мирной жизни…» И она повторяет молодому человеку: «Это твой долг, выполняй его, а я буду ждать, я дождусь…» И держит у груди белые хризантемы – его подарок? Или она сама приготовила цветы, чтобы бросить под колёса удаляющегося поезда?
В моих мыслях эти слова тоже ещё звучат. Я, как все призывники, еду на фронт, чтобы защищать мирных жителей, которые остаются здесь, в тылу. Рисковать собой ради них. Кто знает, может, удастся попасть в такую ситуацию, когда от меня будет зависеть много, очень много – больше, чем от других. Может, в каком-нибудь решающем бою именно благодаря мне наступит переломный момент, и наши войска потеснят противника… Нет, я понимаю, конечно, такие мечты – глупость. Война – это не шанс прославиться, а страшное бедствие. Ужас, кровь и смерть. Я понимаю.  
Неужели одного меня сегодня никто не провожает?.. Так уж сложилось – родители мои в другом городе, только и успел, что отправить им телеграмму. Друзья из университета в пункт формирования отбыли ещё позавчера. Призвали нас одновременно, и ехать мы должны были вместе. Но с моими документами что-то напутали, и пока разбирались, от своих я уже отстал. Что же до девушки… Девушки у меня уже три недели как нет. В смысле, она есть, жива и здорова – но уже не моя девушка.
Да нет, наверняка и кроме меня найдутся здесь такие же одиночки. Да что-то не видно… Я отошёл от общей толпы немного в сторону, под колоннаду вокзала, сел на каменный парапет и закурил. Вдруг за спиной послышалось:
– Сигаретки лишней не найдётся?
Я оглянулся и увидел какого-то мальчишку.
– Найдётся. А тебе не рано?..
– Да ладно, – заулыбался он.
Я перекинул ноги через парапет, чтобы сесть к нему лицом, протянул сигаретную пачку, а потом и спички.
– Можно? – затянувшись, указал он на парапет рядом со мной.
– Да ради бога, – пожал я плечами.
Он уселся.
– Ты что тут делаешь? – не то чтобы меня это на самом деле интересовало, просто хотелось поддержать разговор. – Провожаешь кого?
– Почему? Может, тоже еду, как ты…
– Ну да. Тебе же и шестнадцати нет.
– А вот и есть… Но, вообще – да, провожаю. Только что вот ещё не знал, кого… а теперь знаю.
Я посмотрел на него. Догадка уже мелькнула в голове – но как-то не верилось. Мальчишка чуть прищурился от ветра и, казалось, с трудом сдерживал улыбку.
Он придвинулся ближе, так, что наши плечи соприкоснулись. Затушил окурок, отбросил щелчком. И почти в самое моё ухо прошептал:
– Скажи… а ты не только здесь рыжий, да?
Произнося это, он коснулся своих волос – подразумевая мои, действительно рыжие.
Вряд ли его вопрос меня по-настоящему смутил – я не из стыдливых, тем более со всякими… Но слишком уж это было неожиданно. Я немного растерялся.
– Ты чего?.. Этот, что ли?..
Он хихикнул.
– Не совсем… то есть – пока не совсем. Знаешь, мне трудно было решиться… Я и теперь боюсь, ты меня прогонишь. Не прогоняй… Пойдём, а? Мы быстро, успеем… Как захочешь.
– Отвали, – сказал я и почувствовал, что против воли улыбаюсь ему.
– Я к этим бы ни за что не подошёл, – кивнул он в сторону прощающихся с девушками парней.
– А ко мне значит, можно? Я, по-твоему, такой? Ну спасибо…
– Да нет, – он опять заговорил полушёпотом. – Подумал почему-то – ты не прогонишь… Это первый раз будет для меня. Правда. Я решил… с парнем, который на войну уходит. Может, там как-нибудь вспомнишь меня? Хоть разок.
Смеясь, я прикрыл ладонью глаза. Как же странно… Вдруг, в считанные дни, нужно бросить всё, всю привычную жизнь, и ехать куда-то… Нет, не куда-то – выполнять долг. «Трудный, но святой долг». Сутки в поезде, потом оденут в форму, дадут оружие… Жанна бросила меня. Если бы не бросила – пришла бы сегодня проститься, поцеловала бы в щёку. А тут вдруг он…
Эшелон повезёт на фронт. К этому призраку опасности и риска – кровь вскипает… К призраку славы, может быть…   
– Пойдём, – уговаривал он и уже почти не таясь обнимал меня.  
Неужели я позволяю? Вот глупости, я ведь никогда… Не пялиться на него так, чёрт… О, по глазам видно, что он завёлся, по лучистым его светлым глазам.
Я понимал, что он, скорее всего, врёт, что никакой он не девственник, решивший подарить себя будущему солдату, а обычная вокзальная шлюха. Наверняка, когда всё закончится, потребует денег. Да только мне вдруг предательски тесно стало в моих брюках. Я поднялся, чтобы идти с ним… Но кто он – так и не узнал.
Многоголосый вой раздался вдруг с неба. Сперва отдалённый, с каждой секундой он делался всё отчётливее.
На перроне мгновенно поднялась суматоха, кто-то побежал к зданию вокзала, другие кричали, что туда бежать не надо, и ещё кричали «ложись!», но совсем скоро крики утонули в грохоте взрывов. Мы с ним тоже сначала куда-то помчались, я упал – не нарочно, просто споткнулся. Но не вставал уже, только глупо закрывал руками голову, как будто это могло от чего-то спасти. Не знаю, сколько сбросили бомб – не так уж много, после говорили, всего пять или семь. Но показалось, атака длится вечность. Визг – рёв – свист осколков, и снова, снова.
Это было время, когда вопрос противовоздушной обороны ещё только обсуждался. Не существовало сети постов воздушного наблюдения, на всю страну имелись считанные противоаэропланные орудия. Конечно, и первые нападения с воздуха нельзя равнять с тем, во что бомбардировки превратились позднее. Хаотичные вылеты больше для устрашения, чем с целью нанести серьёзный ущерб, по две бомбы на каждом самолёте – вот с чего всё начиналось. Но сравнительными подсчётами потерь обычно занимаются те, кто очевидцами и участниками не были.
Сделав своё дело, аэропланы улетели. С земли я поднялся оглохший, но невредимый. Поднялся не сразу. Сначала стоял на четвереньках и тупо смотрел на валяющийся рядом коричневый женский туфель с пряжкой, присыпанный землёй. Потом сел – и встретился взглядом с удивлёнными светлыми глазами. Нет, неверно сказано: нельзя встретиться взглядом с глазами, которые тебя не видят.
Брызги крови на подбородке и щеке. Неестественно подвёрнутая рука и развороченная осколками грудь.
Я подполз к нему и заставил себя дотронуться до его запястья. Но не почувствовал ничего. Только после этого встал на ноги и побрёл к колоннаде – подобрать свой чемодан. Его тоже засыпало землёй, но он уцелел. Ну да… что сделается чемодану?    
Обойдя взрывную воронку, я вышел на платформу, и толпа тут же поглотила меня. Толпа оставалась толпой, живых было гораздо больше, чем погибших. И эти живые говорили, вскрикивали, охали, причитали, молчали…
Думаю, все они переживали то же, что и я. Избавление от власти призраков. Война теперь не была «где-то там», в сутках пути. Она была уже здесь. Кучи земли и каменной крошки, дыры в груди – это война. Остающиеся в тылу не в большей безопасности, чем те, кто уезжают. Они будут не просто «ждать», они тоже будут воевать.
Стали появляться люди, которых не было на перроне во время бомбёжки, подъезжать автомобили. Происшествие на вокзале не могло пройти незамеченным для города. «Раненые! – закричал кто-то, – есть раненые?!» Я бросился к этим кричавшим, чтобы направить их к колоннаде. Вдруг я все-таки ошибся, я же не врач… Но они уже сами побежали туда. А считанные минуты спустя в толпе стали говорить, что по странному стечению обстоятельств раненых нет вообще, только несколько убитых. Люди передавали друг другу эту новость, она волной прошла по платформе.   
Через четверть часа подошёл поезд. Наблюдая за прощанием влюбленных пар и родителей с детьми, в эти самые последние мгновения я не заметил порывистых объятий, не услышал сбивчивых объяснений и ободряющих напутствий. Конечно, не страх был тому причиной – не знаю, чувствовали ли мы настоящий страх даже во время бомбёжки. И не отчуждение это было. Напротив, что-то новое объединило людей, понятное без слов, угрюмое и неотвратимое.
Железнодорожные пути от бомб не пострадали, поэтому отправились мы без задержки. И только когда эшелон тронулся, когда было уже поздно, я вдруг подумал об этом.
Я должен был закрыть ему глаза. Кто же теперь сделает это вместо меня?..