Чужой

Он: Ты мне вопросы не задавай, я сам расскажу всё, что захочу. И диктофон не включай, память тренируй. Записывать можешь. Я буду говорить медленно. Мне некуда торопиться.

Я: Угу.

Он: Блин, я так часто об этом думал, придумал столько прологов и эпилогов, а сейчас… сейчас не знаю, с чего начать.

Я: А ты начни с самого главного.

Он: Прям так и с главного? Окей, с главного так с главного… Вот некоторые дарят другим счастье, любовь, красивые подарки, а я дарю другим СПИД… Нет, дурацкое начало! Давай, по классической схеме, а?

Я: Ну-ну.

Он: Родился я двадцать два года назад в небольшом городке. Какой-то великий фантазер назвал эту задницу городом: глушь, беспросветность, депрессия… Мать – алкоголичка, отца не помню. Помню только бесконечный ряд ее любовников, не менее тупых и пьяных, чем она. Детство у меня было суперское – лет до пяти я думал, что меня зовут Закрой Пасть. Ну да ладно, до шестнадцати лет я там перекантовался. А потом до меня дошло, что если я хочу нормально жить, именно жить, а не существовать, мне надо перебираться в столицу. Стибрил у маман бабки (только на дорогу – я честный воришка) и кое-как до столицы добрался. Город сразил меня наповал своей красотой! Шесть лет назад я стоял на главной площади с широко открытым ртом и вовсе не думал о том, что же мне делать дальше. Я балдел от высоких домов, от добрых лиц людей, говорящих на непонятных мне языках. Хотелось броситься на шею первому встречному и разрыдаться у него на плече от радости… Но так продолжалось до вечера, пока я не захотел есть. Вид ночного города с его разноцветными огоньками меня уже не так очаровывал – мысли заглушались урчанием желудка. Первое, что пришло в голову – порыться в урнах рядом с Макдональдсом. Но меня прогнал какой-то бомж – это, как он объяснил, была его территория. Город впервые кусанул меня своими острыми зубками. Но, по сравнению с дальнейшими событиями, это был комариный укус…

Я: Ну не знаю, я б, наверно, не смог вот так просто приехать в огромный чужой город. Без денег, без планов…

Он: Дык понятно, ты ж воспитывался на всем готовом, тебе не нужно было по ночам прятаться под кроватью в ожидании, что в комнату завалится очередной мамочкин хахаль и навешает ни за что ни про что полную охапку горяченьких… Ладно, фиг с ними. Я зашел в Макдональдс и спросил, нет ли для меня какой-нибудь работы. Даже не за деньги, просто за пожрать. Я готов был делать что угодно, лишь бы набить брюхо отрыжкой американского империализма. Но работы для меня не нашлось.
Спать я решил на скамейке перед вокзалом – благо, лето начиналось. Вокзал кишел бомжами, которые постоянно стреляли то сигареты, то деньги, то еще что-нибудь. Одет я был не по-бомжовски и казался им, наверно, рокфеллером вокзального масштаба… Желудочное ворчание меня моментом усыпило. Очнулся, когда почувствовал, что кто-то трясет меня за плечо. Инстинктивно отмахнулся, открыл глаза и увидел перед собой огромного мужика. Он спросил, не хочу ли я пойти к нему пивка попить. Я согласился.

Я: И ты даже не подумал, почему он так запросто приглашает бездомного парня к себе?

Он: Думал я тогда только о жрачке. Ну или на крайняк о пиве с его двумястами пятьюдесятью килокалориями на пол-литра. Пили-ели мы долго, уже светло стало. Несмотря на хмель в башке, до меня тогда уже дошло, зачем я ему понадобился. Педик то был. Самое прикольное – я не был против его удовлетворить. Но не потому, что хотел этого. Я тогда был девственником как по женской, так и по мужской части. Гомосекс мне совсем не понравился. Да и помнил я его плохо. Единственное, что врезалось в память – острая боль, когда он входил в меня. Помню, я попросил надеть презик. Он заржал в ответ: "Ничё, если забеременеешь, дам тебе денег на аборт".

Я: Надо же, в такие-то годы и такая забота о своем здоровье…

Он: Ха-ха, весь прикол в том, что о здоровье я и не думал. Просто видел один раз гомопорнушку, там всё в презиках делали, вот мне и подумалось тогда, что это они от фекальных последствий предохраняются… Наутро он мне предложил у него пожить. Если я буду послушным.

Я: Догадываюсь, что за этим "если" скрывалось…

Он: Ну да, я должен был каждый вечер обсасывать его вонючий конец а потом становиться раком. Не, вру, он больше любил, когда я закидывал ноги ему на плечи…

Я: Тебе нравилось это?

Он: Мне нравилось то, что я был сыт, что у меня была крыша над головой. А секс… секс был просто платой за это. Не могу сказать, что мужичонка был мне противен. Он мне казался добрым папиком… Иногда мне даже нравилось наблюдать, как он от меня тащится. Все-таки, как ни крути, я был красивый парень…

Я: Да ты и сейчас красивый.

Он: Днем я не сидел дома, пытался искать более-менее нормальную работу. Я прекрасно понимал, что моя проституция не будет вечной. Сменил несколько мест: был продавцом, мальчиком на побегушках в Макдональдсе (взяли всё-таки!) и грузчиком в супермаркете. Не мог я ужиться в коллективе, мне претила полная зависимость от шефов разных уровней. Заканчивалось всегда одним и тем же. Я посылал шефа подальше и с гордо поднятой головой отваливал.

Мое отношение к проституции эволюционировало долго и тяжело. Сначала я вообще не считал проституток и хастлеров за людей. Потом они начали казаться мне людьми, но низшего, что ли, сорта. Десять лет назад, когда я делал материал с хастлером для "Одной десятой", мое отношение к ним коренным образом переменилось. Парнишка то был совершенно обыкновенный, веселый, жизнерадостный… И понял я тогда, что он такой же, как и я. Ничем не хуже. Помню, я сказал ему: "Не понимаю я вас все же. Я вот, положим, горжусь тем, что деньги головой зарабатываю…". На что он ответил: "Ну и я тоже". И, в ответ на мой удивленный взгляд, добавил: "Ну рот-то на голове находится!" Сейчас мое отношение к хастлерам более чем приветливое. Некоторых даже люблю.

Он: Однажды, когда мы с папиком сидели перед телеком и посасывали вискарь, в дверь позвонили. Папик ожил: "Я забыл тебе сказать, сейчас с дочкой познакомлю". Увидев ее, я сразу понял, что не могу не влюбиться. Она была старше меня на два года, но выглядела моложе. Папик, видать, просек нашу с ней перестрелку глазами и поспешил выставить родную кровинушку за дверь. Она позвонила на следующий день и предложила встретиться. Где-то через неделю мы решили жить вместе. Она сама сняла квартиру, оставив мне только объяснения с папиком. Дочка и понятия не имела, чем занимается ее родитель. Он представил меня как сына своего друга, который уехал на год за границу. Я на всякий случай не стал говорить ему, куда и с кем я ухожу. И ей запретил. Папик воспринял всё спокойно, сказал даже, что я могу в любой момент вернуться. Я поцеловал его на прощание. Я чувствовал себя обязанным…
Я просто обалдевал от нее, от каждого прикосновения к ней! Первая наша ночь не обошлась без обломов: мы, конечно, знали, куда и что надо совать, но ни с первой, ни со второй попытки у нас не получилось. Только под утро я узнал, что она была до меня невинной. Помню, я испугался крови на простыни, она же только улыбнулась и погладила меня по голове. Я, лишенный девственности теперь уже нормальным путем, чувствовал себя абсолютно счастливым человеком!

Я: Не каждому удается два раза лишиться девственности…

Он: Первая дефлорация дала о себе знать аккурат на Рождество. Мы сидели с ней за праздничным столом, когда она высказала предположение, что беременна. Еда застряла в глотке – у меня будет ребенок, мой ребенок! Мой и ее…
Речь зашла об ее отце, моем папике, которого я всеми силами старался выбросить из башки. Подпив вина, она сказала, что ее отец серьезно болен, и что не мешало бы позвонить ему и поздравить с Рождеством. "А что у него?" – спросил я. "У него уже пять лет СПИД". Недоеденная индейка заплясала перед глазами, остатки вина моментом были во мне. Меня охватил приступ животного страха. Сначала с холодом по всему телу, потом с липким смердящим потом. Сославшись на боли в животе, я улегся на кровать и всю ночь сверлил глазами стену. Под утро немного успокоился и заснул… …И тут же проснулся от мысли о том, что и я, и она, и наш ребенок… Я, пожалуй, забью себе еще один джойнт, ладно?

Я: Ладно.

Он: Я не сказал ей ничего. Я просто сдрейфил. А с папиком решил серьезно поговорить. Серьезность представлялась сначала в виде перерезанного горла, потом я смилостливился до нескольких сломанных ребер, но в конце концов остановился на одном, максимум двух фингалах.
Через пару дней у нее поднялась температура, и я вызвал "скорую". Еще через пару дней, когда я пришел к ней в больницу, она встретила меня в коридоре и сходу выпалила, что у нее ВИЧ. Я не помню, как ушел оттуда…

Выдержки из моей статьи в "Медицинской газете" (№95, 2.12.1992, с.7):
"Владимир: "В нашем провинциальном городе открылся кабинет анонимного обследования. Моя подруга сдала кровь на СПИД. Анонимно. Через двадцать минут (!) после получения положительного результата был готов фоторобот".
Антон: "Наши городские газеты и радио постоянно расписываают пикантные подробности из жизни инфицированных. В распространении СПИДа обвиняют только гомиков. Места сбора "голубых" подвергаются налетам оболваненных прессой молодчиков, желающих "очистить" родной пролетарский город от скверны… Дождь смывает кровь с аллей парка…"

Он: Я сдал кровь анонимно в этот же день. Звоню в клинику, а мне и говорят: "Молодой человек, я сожалею, у Вас положительный результат". Я тут же пошел в другую клинику и повторил анализ. С тем же результатом. И тогда я позвонил папику. Он пригласил меня к себе. По дороге я заскочил домой и взял большой кухонный нож…

Я: Упс! А что, дома у папика не было ножичка подходящей длины?

Он: В аффекте я тогда был, не соображал ничего. Но пока в метро ехал, отошел. Точнее, я испугался. Мне казалось, что весь вагон смотрит на меня, зная, что я еду убивать. Тогда-то я и понял, что толку со смерти папика будет с гулькин хрен. Ну отомщу я ему, ну повяжут меня моментом, и я не смогу мстить таким, как он…

Я: Я так понимаю, ты речь о геях ведешь?

Он: Да, о педиках. Именно в метро я решил мстить и даже примерный план составил. Но об этом позже. Нож я выбросил у папикова дома. Уже в прихожей выпалил ему всё.

Я: И о ней рассказал, и о ребенке?

Он: Нет, только о себе. Он осунулся как-то, постарел на глазах. Сказал, что сделал это из зависти к моей молодости и к моему здоровью…

Я: Во пидар!

Он: …клялся, что потом тысячи раз корил себя за это, но мне его клятвы до одного места были. Я соображал, чего бы с него поиметь в качестве компенсации ущерба. Для начала квартирку небольшую попросил купить. Он согласился.

Я: Добрый папик…

Он: Само в руки плывет только то, что не тонет… Уточняю – он не сразу согласился, а только после моего намека, что я могу вякнуть доченьке, бывшей женушке и на работе (он был не последним человеком в министерстве) о его педпристрастиях. Потом, со временем, я прибрал к рукам его почти новенький "Крайслер", от которого я выпадал в осадок. Вовремя, кстати, так как папик вскоре после этого сдох. Сам, заметь, без моей помощи.

Я: Ну а что она?

Он: Она, естественно, во всем винила только меня. Я, как ты уже понял, был у нее первым и на тот момент последним парнем… Ребенка не было. С ней я так и не объяснился. Перебросились парой фраз, когда я вещи забирал. Я только и успел, что сообщить ей источник нашего общего заражения. Она забилась в истерике, ну а я ушел, разумеется.

Я: Ну вот, а ты говоришь, любовь…

Он: Нет, я любил ее. Я люблю ее до сих пор. Я даже знаю, где она сейчас живет, но как я могу показаться ей на глаза? Окей, оставим эту тему и перейдем к педикам. Сам понимаешь, что с моей-то внешностью да еще в крайслеровской упаковке у меня не было никаких проблем втиснуться в проститутский мир. Я удовлетворял по пять педиков за ночь. Хе, я даже и предположить до этого не мог, что моя злоба и ненависть к ним… к вам способна творить чудеса – я кончал в них по пять-шесть раз за ночь. Почти каждую ночь! И всегда без презика!

Я: И что, все были такими идиотами, что так вот запросто позволяли без?

Он: Некоторые ломались. Но никто, подчеркиваю, ни один не устоял перед моими речами, что я хочу попробовать без резинки с ним и только с ним! Ну а большинство, особенно молодежь, сами настаивали, чтоб я их имел голяком. Иногда наркота помогает…

Я: Да, кстати, как с ней?

Он: Замечательно с ней. Хочешь?

Я: Не-а.

Он: Ну как хошь… Когда колемся, я, разумеется, колю себе первым.

Я: Сколько человек прошло через твой, с позволения сказать, инструмент любви за всё время?

Он: Ясен перец, я считаю. Точняк, не меньше двух тысяч. Если хотя бы половина подцепила вирус, я буду считать, что жизнь не зря проживается.

Я: Ню-ню, как патетично… Ну а спишь хорошо, мальчики кровавые в глазах не стоят?

Он: Стоят. Раком, ха-ха! Бывают кошмары, но всё больше с ее участием. И того, который так и не родился…

Я: Ты не боишься ада?

Он: Нет! Я видел его на земле! Ты себе представить не можешь, что значит просыпаться среди ночи в лихорадке… в мокрой от пота постели… со страхом во всем теле… думать, что всё, что с тобой было, всего лишь сон… а потом медленно осознавать, что это не сон вовсе… Эта явь и есть настоящий ад!

Я: И ты желаешь того же другим?

Он: Искренне желаю!

Снова моя статья в "Медицинской газете" (там же): "Сергей: "В подъезде моего дома меня встретили трое. Сказали, что таких, как я, спидушных пидаров, надо резать, а лучше давить, чтобы от крови не заразиться. Спас газовый баллончик…"
Геннадий: "Статья (за умышленное заражение или постановку в опасность заражения – Д.Л.) предусматривает максимальный срок до 8 лет. Не каждый инфицированный и на свободе столько проживет. Это узаконенное убийство. Во всех указах и кодексах мы читаем о своих обязанностях. А как же с правами?" Наталья: "Позавчера умерла пациентка нашего отделения. Два дня плакали не только мы, но и медсестры. Неужели всех нас это ждет?"
Саша: "Почти никто из нас не работает. Некоторые по состоянию здоровья, другие из-за того, что их заставили уволиться. Что остается делать? Напиваться вдрызг, дабы хоть немного отрешиться от этой жизни. Хочется жить, как все, да вот здоровье уже не то. Один на один со своей бедой…"
Когда я приехал в центр на Соколиной горе, чтобы встретиться с автором последнего письма, в отделении был траур. Один из пациентов, молодой парнишка, выбросился из окна шестого этажа. За этим случаем вскоре последовал аналогичный. Третье самоубийство также не заставило долго ждать…"
Работая в СПИД-центре на "Соколинке" (1990-1992гг.), я часто оставался ночевать в том отделении. Было у меня там много друзей. Один из них – тот самый парнишка, который не вынес жестокой реальности. Я многое повидал там: и попытки наесться ртути из термомерта, и лошадиные дозы димедрола, и вскрытие вен… Тогда мне все эти случаи не казались серьезными, я даже злился на моих друзей за их попытки привлечь к себе внимание таким вот, как я тогда говорил, дешевым способом. Теперь я вижу всё в ином свете. Ребятам всего-то и нужно было, чтобы их не вычеркивали заранее из списка живых. Они хотели, чтобы мы, ВИЧ-отрицательные, относились к ним как к равным. Но мы вновь и вновь, пусть подсознательно, отгораживались от них железным занавесом. Медсестры во время совместного принятия спирта стреляли у них сигареты и демонстративно прижигали фильтр, прежде чем прикурить. Возвращая тем самым ребят по ту сторону занавеса…

Я: Были такие, которых ты пожалел?

Он: Нет! Всех голяком! И большинство мне еще и платили за это!

Я: Неужто ни разу не было такого, что человек тебе нравился? Не внешне, понятно, а просто как человек?

Он: Пидары не люди, это пидары. Наоборот, помню случай, когда я не сдержался и блеванул на спину стоящего раком старика, когда пялил его в зад.

Я: Впечатлительный мальчик… Почему ты решил мне всё это рассказать?

Он: Хочу, чтоб все знали, что есть… что был Человек, Который Творил Справедливость. Чтоб боялись и знали, что и их час близок!

Я: Не боишься мести кого-то из них?

Он: Нет, не боюсь! Настоящие террористы, пусть только сексуальные, никого не боятся!

Я: Ха-ха, убедительно! Особенно после того, как ты несколько раз за время нашего разговора произносил "я сдрейфил" и подобное. Тоже мне, Александр Ульянов выискался!

Он: Понимай, как знаешь! Мне до фени, что ты обо мне думаешь.

Я: А что если я тебя стукану ментам? Статья-то за умышленное заражение и даже за постановку в опасность заражения имеется?

Он: Ну и что ты им скажешь? Где у тебя доказательства? Свои каракули предъявишь? Я проверялся анонимно, а ни ее, ни тем более папика тебе не найти. Да и город тот далековато.

Как-то раз, девять лет назад, поехали мы с одним парнем, ВИЧ-положительным, в далекий город читать антиспидовские лекции. Уже по дороге туда я к своему ужасу начал осознавать, что очень быстро влюбляюсь в него. Еще страшнее было открытие, что любовь моя рождается из жалости. Молодой я тогда бы, глупый, не понимал, что жалостью можно только унизить человека. Но он, на счастье, не знал об этом. И не узнает (если, конечно, строки эти не попадутся ему на глаза). Не было тогда чудодейственных "коктейлей", останавливающих развитие болезни, и мне казалось, что наш с ним совместный вояж будет последним. На обратном пути я дошел до того, что был готов разделить его судьбу. Я делал все возможное, чтобы заразиться от него. Но он быстро просек мои намерения и не позволил мне воплотить желаемое в действительное. Спасибо!

Я: А с чего ты вообще взял, что все, тобой инфицированные, умирать начнут? Последние достижения медицины впечатляют…

Он: Я ими точно не воспользуюсь, хотя за те деньги, что у меня есть, я могу позволить себе если не всё, то очень многое… Устал. Если придет пора, и меня позовут рогатые навстречу котлам со сковородками, я не буду противиться. А они… ну если не сдохнут сразу, так еще с десяток лет промучаются, это еще больше по кайфу.

Я: Ты вообще жалеешь о чем-нибудь?

Он: Да! Надо было сначала переспать с тобой, а потом всё это тебе рассказывать.

Эпилога, равно как и пролога, я от него не дождался. Пишу свой. Когда я смотрю страшилки, мне почему-то больше жаль маньяков, чем их несчастных жертв. Нет, жертв, конечно, тоже жалко, но маньяки (от "мания" – необузданная страсть) – это не просто несчастные люди, это глубоко несчастные люди. Психологи и психиатры помочь им никак не могут. Даже в учебниках психиатрии написано: не пытайтесь лечить сексуальных маньяков любовью, всё равно не поможет. Сдается мне, что они находятся в цепких объятиях если не самого Князя Тьмы, то уж демонов точно. Сначала надобно провести изгнание дьявола или демонов (экзорцизм), а уж потом пытаться лечить или оказывать психологическую поддержку. Официальная медицина этого не хочет признавать, оттого ничего с такими пациентами поделать не может (ударные дозы аминазина не в счет, это дерьмо помогает только на пару часов). А мне все же жаль. Нет, не моего безымянного героя, а того, что не встретился на его пути человек, ради которого он смог бы жить… Не верю я учебникам психиатрии.

© Дима ЛЫЧЁВ, 2001, Прага.