Отец

Нет сна, тревожусь, а чего - и сам не знаю. Все ж хорошо, Венька сопит слева, пахнет от него щенком, солнечный блик прячется в рыжей шевелюре, хочется поцеловать Веньку в веснушку на носу, но не целую, боюсь разбудить. Из под одеяла торчит Венькино аккуратное колено, его тоже хочется поцеловать. Ну пусть поспит еще минут пятнадцать, в аэропорт нам к одиннадцати, успеем.
Шлепаю босиком на кухню, кромсаю помидоры на сковородку, жарю, сверху яйца, потом сыр. Режу хлеб, Венька любит черный бездрожжевой, я специально вчера купил ему в церковной лавке.
Приволок вчера с Привоза помидоры, зелень, персики, разные овощи. Всё у меня готово к приему гостей: борщ, тушеное мясо с картошкой, надеюсь, понравится. Салат гости пусть уж сами нарезают, масло оливковое дорогое в шкафчике над плитой.

-Веня! Веня! Вставай, малыш, завтрак готов. Давай не куксись, мы ж едем скоро.
-Виитя, нуу, а, может ты сам съездишь, а? Твоя же дочка.
-Нет, малыш, мы семья, давай пожалуйста вдвоем.
-О-о-ой.

Ему неохота, хотя академию он сегодня прогулял именно из-за гостей.
-Веня! Хватит там прихорашиваться, пошли кушать, остынет.

Идет. Золото мое.
-Витя, что мне одеть? Со стразами?
-Да ну, Венчик, не надо со стразами. Они ж там в Германии просто одеваются, в такое все застиранное немножко, не надо.
-Они в застиранном, а я в новом! Тут не Германия!
-Ну, одевай что хочешь.
-А этого, парня её, как зовут? Забыл.
-Йон. Три буквы же всего.

В аэропорту нет сигарет.
-Ви-и-тя, стрельни для меня, ну пожалуйста.
Стреляю. Подхожу к табло. Блин, самолет опаздывает. На два часа. Сейчас будет скандал. Сидит насупленный. Вроде не кричит, не требует отвезти его домой. Молодец, держится. Наконец выходит Наташка с рюкзачком и за ней высокий парень с чемоданом. Обнимаюсь с Наташкой, год не виделись, здороваюсь с Йоном, ничего такой экземпляр, очень даже ничего. Знакомлю: Наташа, это Веня, Веня, это Наташа, она тебе, выходит, падчерица. Ха-ха.
-Ну-у-у папа, он же меня младше.
-Всего на один год, Тусик, не проблема.
Венька краснеет.
-Hi, Jon, das ist Venja, Ve-ni-a-min.
-Hi.
-Hi.

Идем к машине. Кладем чемоданы и рюкзаки в багажник. Блин, как же их рассаживать? Наташа по привычке лезет вперед, Венька тоже. Ээ-э, дети, давайте установим очередность, сегодня впереди Наташа, завтра Веня и так далее.
Венька, не очень довольный, подчиняется, садится сзади с Йоном. Йон, слава аллаху, ни на что пока не претендует.
-Пап, провези нас по центру, по Пушкинской, пусть Йон посмотрит.
-Да нагуляетесь еще.
Ладно, везу по центру, через пробки. Дорога плохая, Йон заговорщически смотрит на Наташку, ни фига себе, мол, дороги, уух. Аттракцион. Ему тоже двадцать один, поглядываю на него в зеркало, пока Венька не замечает. Венька что-то ему объясняет по-английски. Одесса Йону нравится, ну, она всем нравится, никто не ожидал, они думали, что деревня какая-то на море, а вот и не деревня.

Поднимаемся домой.
-Тусик, вот ваша комната, располагайтесь.
-Пап, какой у тебя вайфай? Надо маме написать, что мы доехали.
Вместо того, чтобы раскладывать вещи, гости зависают в телефонах.
Через час садимся обедать.
-Йон, это называется борщ, ты не пробовал.
Оказалось, пробовал, Наташка ему варила из консервов, из русского магазина.
-Тусик, что ж ты ему нормальный не сваришь? Мама ведь знает рецепт, варит небось своему Дитриху.
-Да ну, пап, у нас чаще Йон готовит.

Венька вызвался строгать салат, надо же. Похоже, они ему понравились. Йон ему помогает, мы с Наташкой болтаем в комнате.
-Как тебе Венька?
-Красивый, пап, но чего опять такой молоденький?
-Ох, Тусик, я ж не специально таких выбираю, просто так получилось. Они ко мне сами лезут.
-Ну и пусть лезут, пап, а ты постарше найди.
-Тусик, ты права, в общем, да как отказаться-то? Влюбляешься незаметно, что уж делать, живешь. А где Рудольф, кстати?
-Пап, Руди оказался скотиной, только при Йоне не спрашивай про него. Он теперь с Майкой, помнишь, мы с ней вместе снимали раньше, я тебе рассказывала.
-А с мамой ты Йона знакомила?
-Да. Мама вроде к нему норм, тольк Мартин не очень, все строгого отца из себя изображает, ну его. Как мама с ним живет, я не понимаю. Не улыбнется ни разу, всю жизнь как на работе. Из-за тебя вот всё. Приходится его терпеть. Он еще и ревнует меня ко всем.
Выходим на кухню, Венька с Йоном уже скорешились, музыку обсуждают, я немножко ревную. В салате видно, кто что резал, Венька помидоры как попало на четыре дольки, а Йон - на мелкие кубики. Венька учит его русским ругательствам, все хохочем, заливаемся, pi*daprotivniy, звучит у него и вправду смешно.
Поели, Йон моет посуду, ему странно, что вода все время течет, он привык экономить, сначала все намочить, намылить, кран выключить, а в конце уже смывать. Наташка говорит, что он раньше пену и не смывал, так в сушилку ставил, с пеной.

Идем гулять. Магазин.
-Пап, я хочу чего-нибудь вкусненького.
-Вить, я тоже.
Слава богу, что Йон не просит. Заходим. Наташа бежит показывать Йону пакетики с сушеной рыбой, к пиву - такого в Германии нет. Мы с Венькой плетемся за ними. После сушенной рыбы они бегут в кулинарию, за пирожками с мясом и капустой и пирожными картошка - это Йону тоже в новинку. Наташа ностальгически выбирает любимый душгель фирмы «зеленая аптека». Йон берет черниговское пиво за 12 гривен, Венька - немецкое за 54. Я несу пакет с пирожными и пирожками, дети бегут впереди, размахивая руками с пивом. Вскоре Венька понимает, что лишний там, и возвращается ко мне.
-Венчик, мы, в принципе, можем идти домой, им и без нас хорошо, Наташа Одессу помнит.
-Не, я хочу с ними потусить, они прикольные.

Шагаем дальше.
-Наташ, спать не хотите? Вы когда сегодня встали?
-В пять утра, пап. Ну и! Пох.
Она переводит мой вопрос Йону.
-Pokh! -кричит он на всю улицу.

Пиво выпито, пирожки съедены на скамеечке, дети бегут опять впереди втроем, иногда оборачиваются и что-то спрашивают у меня. Я отвечаю: да, Пушкин, да Воронцов, да, Елизавета Ксаверьевна Воронцова, Кса-верь-ев-на, полячка, да, наверное, трахались, Пушкин вообще это дело любил, да и у Воронцова тоже своя любовница была. Да, кафе Либмана, здесь они все водку пили, Бунин, Куприн, но это уже позже Пушкина на сто лет. Да, у Бунина Нобелевская, но что Йону Бунин, вот Томаса Манна у нас не было, зато Эйзенштейн был, Айзенштайн, Потемкинская лестница, может, он слышал про броненосец, вот здесь снимали. Да! Надо же, слышал.
-Панцеркройцер Потьёмкин, это броненосец по-немецки, -говорит Наташа.
-Мы догадались, -говорим мы с Венькой.
-А есть еще выражение Потемкинские деревни, Потьёмкинше Дёрфер, у вас есть?
-У нас есть, дочка.
Йон слышит,
-ja, ja, Potjemkinsche D;rfer, ich wei;, я знаю.
-Вот, дети, глядите, это Екатерина с любовниками вокруг. Йон, она у нас дойче принцессин, ваша, стало быть, анхальт-цербсткая…
-А давайте тут поедим!
Это Венька, мог бы заведение подешевле выбрать. У меня болят мениски, соглашаюсь. Заходим, читаем меню. Пиво называется «Frau Ribbentrop».
-Ого, (это Йон, а Наташа переводит), -шайсе, а чё, у вас не запрещено? Это как у нас было бы пиво «Stalin».
-Да пох, не запрещено, Гитлером бы вряд ли назвали, а Риббентроп можно.
Рассказываю им что-то - Наташа переводит для Йона - про Риббентропа, про пакт о ненападении со Сталиным. Это вроде Йон с Наташкой в школе учили. Тогда у всех со всеми были пакты о ненападении и взаимопомощи, по всей Европе, все войны боялись, у русских со всеми и у немцев со всеми. И у чехов и у поляков. В тридцать восьмом немцы захватили Чехословакию, всем пох, поляки и венгры вместо взаимопомощи еще и себе по кусочку от Чехословакии отодрали. Потом немцы напали на поляков, ну, тут уже все не выдержали, объявили немцам войну, кроме русских, те себе вместо взаимопомощи часть Польши хапанули…

Слушают внимательно, сижу, ноги уже не болят, ожил. Йон даже делает уточнения, мол, не только часть Польши.
Темнеет.
-Пап, мы хотим в клуб.
-Как? Может, домой? Вы ж с дороги.
-Да ладно, пап.
-Ну Ви-и-тя.

У них эти бесконечные «дай пять», «daj pjat», взгляды, Веньке с ними комфортно, он уже научился говорить «шайсе» через слово, а Йон уже через слово «blad». Идем мимо каких-то уличных столиков на Преображенской, как раз недалеко от Либмана, натыкаемся на Раису, известную одесскую поэтессу. Раиса декадентствует, саморазрушается, пьет коньяк и курит одну за другой, дым над столиком, как от шамана. Я люблю её, у нее хорошие стихи: Раиса, пошли с нами.
Раиса ведет нас в новый клуб, тут живая музыка, садимся, заказываем чего-то, пьем.
Дорого.
Венька хихикает, давай-давай, папка, плати, раз нарожал.

Танцы. Йон раскраснелся, прыгает, руки касаются потолка, всем клево, только я устал и постоянно считаю в уме. Диджей симпатичный, вьется весь, крутится, заводит публику. Йон садится передохнуть, потный, говорит, пытаясь перекричать музыку, что здесь лучше, чем в Берлине, атмосфернее, уютнее, хотя душновато. А в Берлине каждый больше за себя, индивидуально танцует, а здесь у вас все вместе, и друг на друга глядят.
Замечаю, что Венька поглядывает на какого-то явно с востока, крепкого мужичка, вот шлюха. А мужичок поглядывает как раз на Наташку. Я поглядываю на всех, на диджея, на официантика, на моего Веньку, на Йона и мне вдруг делается так хорошо, что хочется плакать. Без иронии, хочется и всё.
Раиса не танцует, сидит рядом, пьет коньяк, курит и постит что-то злое в фэйсбук. Она хорошая, но ненавидит почти всех. Посты её начинаются, как правило, со слов «с каким сладострастным удовольствием я дала бы в зубы…», или «в который раз чищу список друзей, но все равно, не всех гнид еще извела…, или вот «сдохните сейчас же, если вы до сих пор пишите «согласно» с родительным падежом». С Раисой мне комфортно, потому что можно молчать. Вот Венька пока что не очень хорошо такое переносит, если я молчу, ему кажется, что мне с ним скучно, тишина его гнетёт.

Наташка присаживается отдохнуть. Курит. Взрослая.
-Ну, хорошо тебе с ним, с Йоником?
-Да. Очень. Комфортно.
Подходит Йон, чувствует, что говорили о нем. Они целуются. Ко мне садится Венька. Я беру его в охапку и тоже целую, в мокрую от пота щеку. Он набирается смелости и целует меня в губы. Наташка с Йоном слышат знакомый хит и взлетают танцевать, на нас с Венькой никто не смотрит, всем pokh, лишь Раиса загадочно улыбается, я знаю, она сейчас, как обычно, неудачно влюблена.

В пять утра возвращаемся домой. Беседуем по дороге.
-Тусик, а вы не планируете детишек?
-Папа, ты что!? Какие детишки. Лет через десять, может быть. Я погулять хочу.
-Тусик, смотри, вот я тебя родил в двадцать, теперь гуляю.
-Ну, пап, а я вот теперь погуляю, а потом рожу.
-То есть, с Йоником ты не связываешь свое будущее? Типа навсегда?
-Пап, ты что? Откуда я знаю, что впереди. Сейчас мне с ним хорошо, а там видно будет.

Молчим.
Я смотрю на моего Веньку, думаю.
Прохладно.
Мы топаем по неровной мостовой, верхушки деревьев уже освещены рассветом, краски бледны и листья трепещут, я на мгновение забываю, сколько мне лет, мне тоже двадцать и это я, я танцевал всю ночь и еще бы потанцевал, мне клево, мне не надоело, еще долго не надоест, мне все важно, все хочется, я удивляюсь, люблю и ненавижу, я скучаю, если ничего из этого со мной не происходит, сегодня я уже не такой, как вчера, а ведь это и есть жизнь, что же она ещё, если не это, она крутится, бежит и нельзя, нельзя пропускать ни одной минуты.