Оксюморон

Алан.

Машину оставили в  километрах пяти,  в пыльных развалинах поселения, название которого, наверное, осталось только на старых довоенных картах.   По холодку, пока   еще  тяжелое изматывающее солнце не раскочегарилось,   они добрались за полчаса, возможно,  это мысли,  тягучие и  цепкие,  съедали  время, непрофессионально отвлекая мужчин от их работы.   Затрещал  «Азарт».

- Плут,  прием, - мужчина отцепил   рацию от кармана черной потрепанной  жилетки, такие модели устарели  уже лет пять как, но она была счастливой. Сдернул  с лица грязно-серую от пыли арафатку.

 - Расист прием, это Плут. 

- Босс, утречко доброе. Тут  такое дело, колонна вышла  минут пятнадцать как.  Пока доедут, пока туда-сюда, у вас часа три есть. Плут прием.

- Мы  на месте.   Что с Лучиком и Лазарем? Расист.

- Связи  нет, сигнал со спутника пойдет для них через  минут  пять. Но мне кажется, босс,  сегодня не ваш день. Плут.

«Я тоже так думаю»- пробормотал  мужчина.

- До связи. Расист.

Они остановились  на  небольшом возвышении. Впереди  была мертвая земля, убитая жадностью и  злостью, пропитанная смертью и бессмысленной болью.  Они пришли с Востока, солнце врезалось в спину,  освещало мертвый камень  долины с желто-зелеными проплешинами травы,  скелеты разрушенных домов,  чьих-то  жизней, которые когда-то казались важными и  священными. 

- Я думаю, их держат  вон там, - мужчина снял  с плеча «АСР» и ткнул дулом автомата на север от  грязно-белых двухэтажных коробок. – Кто  остался.

Пятнадцать мальчишек-наемников  пропали недели две назад,  плевать,  если бы не одно «но», среди них  был чей-то сын. Предложений о выкупе, обмене не поступало, решили направить   других, только  более дорогих.  Осы были  по карману не всем, здесь деньги нашлись. 

- Ну что,  двинули,  чем быстрей начнем, быстрее… 

- Сплюнь, не надо нам этого. Пиаф, ты хочешь уйти?

- Хочу, Плут,  – мужчина  задумчиво  обернулся на солнце, которое еще не  слепило, но  с каждой  секундой становилось  все опаснее. – Очень хочу.

 Даже если их и ждали, то пройти труда не составило бы, экономные автоматные очереди подбрасывали  безликие дерганые фигуры, шлепали их на землю в глупых неестественных позах. Тысячи раз  просмотренный танец под неменяющийся аккомпанемент.

Метров за двадцать от ямы  сшибала   с ног невероятная вонь: гной, кровь, нечистоты, боль и страх. Он никак не мог привыкнуть  к ней, каждый раз она выжигала на нем уродский  след,  снилась по ночам и преследовала в жизни. Вся гниль человеческая  заключалась  у него в этом запахе. И не стереть ее, не забыть никогда. 

Пиаф  присел на корточки около  черной зловонной дыры.

- Ребят, есть  кто живой?

- А ты иди, проверь, – укусить, хоть в последний раз.

- Лучше  вы  к нам, воняет.  Сколько вас осталось?

- Алиев живой? – Плут брезгливо натянул на лицо платок, не в силах заставить себя подойти  близко к этому смраду.

Пиаф неодобрительно фыркнул. 

 - Почти, – прокричали из ямы. 

- Помоги, командир.

  Мужчины схватились по краям  деревянной  решетки и отбросили ее в сторону с глухим  звуком.

-  Так сколько  вас?

- Трое ходячих и Алиев.

- Вот и хорошо, что Алиев, встаем на лыжи мальчики и погнали.   

- Сын собаки, -   щелчок и каркающий голос заставили  обернуться  в секунду. 

Калашников  чуть подрагивал  в  узловатых пальцах,  но  понятный и родной до боли, он не  пугал, а вот от глаз,  полных ненависти  и  темноты,  становилось  жутко.  Сколько этой женщине - тридцать, сорок? Почти старуха,  в черном  платке, бесформленном балахоне – безликая пустая оболочка, бывшая когда-то человеком. Такая выстрелит  в спину, она не даст уйти ценой своей жизни, жизни своих детей.  

Нож вошел  в горло легко, выгоняя толчками черную кровь из растерянного рта. Вскрик.  В тени  развалин  парнишка в коротких  рваных штанах, босой, крепко  прижимал к себе пластиковую  бутылку с водой, его взгляд непонимающе  замер  на затихшей женщине.  Он пока еще человек, ненадолго. Плут перевел на него  взгляд, чуть дрогнула рука.

- Не  надо, Плут, – Пиаф мягко отвел дуло в сторону…

Каждый раз, проходя по этим пустым гулким коридорам, ему казалось, что из-за угла должен появиться Феликс Эдмундович, улыбнуться ему и обязательно сказать: «Уважаемый, если вы еще не сидите, то не ваша заслуга, эта наша недоработка». Время здесь  остановилось, замерло там,  в начале кровавого века.  Солидные дубовые двери кабинетов, латунные таблички  с фамилиями людей, в чьих руках была власть, чьи слова могли  уничтожить или спасти десятки, сотни, тысячи жизней,  все  зависело от этажа. Он шел  по  предпоследнему, еще не боги, но  уже   не смертные.

Крупный мужчина тяжело откинулся в кресле. Оттянул и так неплотно прилегающий узел черного широкого галстука. Полные неприятные губы недовольно поджались, нездоровые красные пятна стали ярче, уродуя еще больше некрасивое лицо,  которое было столь же противоречиво, как и поступки этого человека. Вся жизнь из крайности  в крайность,   стратег  на грани фола, от гениальности до психопатии, жестокий и злопамятный на работе, дома -  заботливый муж,  трогательный дед, хозяин двух персидских кошек. 

- Что-то сердце шалит последнее время, – пожаловался он. Плут не ответил, прикрыл глаза, покатал на языке коньяк. – Послать все к чертям собачьим и уехать под Рязань. Там такая красотища: птички поют летом, зимой - тишина, аж в ушах звенит. А знаешь, какая там рыбалка?

- Нет. Коньяк хороший.

- Хороший? Обижаешь, ему век, плюс минус пару месяцев. Чувствуешь дух войны?

- Уже нет, – мужчина выпил одним махом остатки янтарной жидкости. – Не чувствую уже давно.

- Это ты  зря на себя наговариваешь. К такому привыкнуть  нельзя. 

Плут  вытянул из кармана пачку сигарет, заозирался в поисках пепельницы, потом  преувеличенно театрально приподнял брови.

- Можешь не  играть бровями и глазами не хлопать, жена запретила  курить.  Я тебя отпущу и певичку твою тоже, ребят  пристрою, не волнуйся. Эх, такую группу уничтожил, не жалко?

- Жалость  оставь жалким, а они достойны сожаления. Я ребят с собой возьму, – Плут сунул пачку обратно в карман куртки. 

- Ну и сволочь же ты Плут, но тебе отказать я не могу, цени.

- Я ценю.

- Я уж вижу, избаловал, отказу  тебе нет. Смотри,  и на старуху бывает проруха, глядишь,  найдется смельчак и не ляжет под тебя, что делать тогда будешь? Это жизнь, тут не поразмахиваешь калашом направо налево. 

- Ляжет, не сразу, но ляжет. 

Мужчина тяжело вздохнул, ну что взять с  такого?

- Если  передумаешь…

Плут  отрицательно покачал головой.

- Ну хорошо, куда ты сейчас?

- На родину матери поеду. 

***

Женя.

Остатки детства закончились вместе с отъездом Вари  в Москву учиться. И несмотря на то, что почти каждую пятницу Женя мотался в город, забирал  друга из общежития,  они ехали домой, всю субботу вместе, а в воскресенье вечером он Варьку  отвозил  до областного центра, поближе к городу, сажал в электричку,  и тот через  два с половиной часа  был  уже на месте.  Он бы  его и до общежития довозил,  несложно, но тот ни в какую: «Завтра на работу», «Рано вставать», «Тебе еще уроки  делать в техникум». Какие уроки в техникуме? И Скайп он освоил, хотя компьютеры эти терпеть не мог, ничего в них не понимал, путался, пугался всего. Мало Вари было, он скучал очень, до слез злых  в подушку по ночам. 

Один раз  они дошли до конца, Женька тогда облажался по  полной программе,  все боялся сделать больно,   он так хотел этого и давно.  Вопросы  глупые, слова ненужные, ласки отчаянные себе не простит. Зря он тогда начал, зря ему ответили. Пускай бы оставалось все призрачной надеждой: а вдруг срослось бы, а вдруг получилось. А может и к лучшему, иначе не отпустило бы никогда.  

Хитрая это  штука – дружба, возможна ли она между людьми, когда один из них сходит с ума от  неконтролируемого желания,  пытается смириться с тем, что никогда не будет большего, тело не получит желанной разрядки, он не его, не с ним. Возможно ли укротить обиду, эгоистичное желание обладать во что бы то ни стало. Нет,  невозможна. Но они сберегли её. Один захотел, а другой смог. 

Если бы не было Вари  рядом,  плюнул бы давно и на белый билет, полученный  в качестве гонорара за ремонт битой ауди, и на семейную мастерскую, которую и автосервисом язык не повернется назвать,  в армию ушел бы, а там  на контракт. Но на то они и друзья,  когда надо  морду вовремя набьют, когда слова нужные скажут. Как он тогда испугался, что Варька руку себе сломал, нет, обошлось,  легким вывихом отделался.

Тяжело ему было, отец потихонечку все дела на него  свалил, когда понял, что  сын вырос надежным, стал толковым помощником. Невыносимо было смотреть, как  все начало разваливаться,  как мастерская, в которой он знал с детства  каждый  уголок, держал в руках каждый инструмент, загибается из-за отсутствия опыта,  сил и просто элементарных знаний. И страшнее было видеть, как отец гробит себя постоянными пьянками, слышать слова врачей о больном сердце и сидеть с матерью на кухне, держать ее за руку и врать, что все будет хорошо, все образуется,  потому что он не верил ни единому своему слову.  Папы не стало  в конце ноября. Снег только-только  припорошил  стылую землю,  первый раз пробуя ее - выдержит или нет. Редкие снежные мухи  носились в небе,  сливались  с грязными стенами домов,  легко облетали  черные  растопыренные ветки лип и не думали запутываться  в  березовой вязи, лишь цепкие редкие лучи машин и фонарей  заставляли  их остановиться и продолжить свои безумства  в желтых кляксах света. Женька бежал раздетый, как был - в футболке и спортивных штанах, к гаражам на пустыре, понимая,   что не успел, но все равно бежал сказать, что любит, что позаботится о маме и мастерскую не бросит, и не  сердится он на него.

- Мам, - Женя,  холодея от ужаса, по пятому разу  просматривал  документы, вдруг все-таки ошибся, - почему отец ничего не сказал про кредит?

- Сюрприз хотел сделать, отремонтировать мастерскую, оборудование новое  купить. – Женщина подрезала толстенькие  корни орхидеи, похожие  на зеленых червяков. – Он говорил, что  заключил очень  выгодный   договор на ремонт с бригадой, сейчас  вспомню,  - женщина аккуратно  поместила цветок в прозрачный  горшок. Сунула в руки  Жене большую миску  с корой. – Держи, поломай. 

-  Мам, с кем он заключил договор? Где деньги?

- Жень, ну что ты меня мучаешь, ты тетю Люду  спроси, она у вас там бухгалтерствует, а не я. Ты  ломай кусочки, а не кроши, – мать уселась рядом и привычно уже всхлипнула. – По-моему, Алабям, так  он говорил.

- Аламян, мам, Тигран Аламян, его  посадили на прошлой неделе. 

К новому году на руках у Жени остались: разваленная мастерская; кредит под залог квартиры; мать, к которой  из-за давления несколько  раз вызывали скорую; Варя, в сотне километрах от него и его жизнь, с которой он совершенно не знал, что делать. 

Как каждая победа рождается сначала  в голове, так и проигрыш. Кто хочет, тот будет искать возможности, кто не хочет — найдет тысячи причин  сдаться. Его сбросили со скалы  вниз, и в полете  ему пришлось отрастить крылья. Как смог, так  и полетел. Он был молод, наивен – это  помогло ему выжить, такое важное  бремя опыта, которым  гордятся  с каждым накопленным годом,  не сыграло злую шутку  с ним,   он просто верил, что должен справиться,  цеплялся изо всех сил,  карабкался наверх, не думая о том, что шансы стремятся к нулю. Именно молодость дала ему достаточно безумия продолжать заниматься делом, в котором он видел  смысл – ради памяти отца,  себя.

Июнь совсем не походил на начало лета, изматывающе жаркий и душный, он уже успел обжечь  кожу и загнал всех в полутемный ангар. Работы  было немного:  две газели -  по мелочи и  старая  Волга  -  красоту навести и  не к спеху.  Стратегически  удобное положение мастерской  помогло  удержаться на плаву -  недалеко от строительного рынка и  рядом с трассой, клиенты, в основном, трудяги газели, разбитые девятки, шестерки, да старючие иномарки. Женя понимал, что  с  навороченными иностранцами, напичканными сложной электроникой, им не справиться, не потянут,   но от этого  уйти не удастся. Все в будущем, когда с кредитом  разберется,   слесарей и электриков толковых наймет.  Сейчас же работа есть, и слава богу.

- Николаич, вылазь давай,  -  несколько раз икнули, потом продолжили. - Клиент тебя ждет.  

 Женька раздраженно  высунулся из-под днища грузовика. 

- Дядь Слав, опять  ужрались, небось и Червонца споили, уволю, на завод пойдете работать.   

- Мы с приятелем вдвоем

Работаем на дизеле.

Он мудак, и я мудак:

У нас дизель спиз**ли. 

Пропели ему в ответ.

Еще более  веселый голос  подхватил:

- Мы с приятелем х**м

Выбиваем косяки. 

Неужели нас посадят

За такие пустяки?

- Посадить  не посадят,  а пойдешь ты, Червонец, со своими золотыми руками жестянщика  к Махмуду, шампуры чистить. Кого там принесло?

- А хрен его знает,  франт столичный со стеклышком в глазу. 

- В очках, что ли? – Женя  выполз окончательно.  Стянул  неприлично  вымазанную  алкоголичку,  душ бы принять,  надевать чистую футболку  не хотелось. Раз франт, перетопчется. – Давайте  уже, чешите домой, завтра чтобы  в десять  как штыки и  трезвые как стеклышки.

После  сумрака мастерской июньское солнце немного  ослепило, Женя протер  лицо и шею майкой, подозревая, что только размазывает грязь. Тогда  он увидел его. Он был  красавчиком, нет, это слово не подходило, он был   шикарным  агрессивным  самцом,  мощным животным, перед которым не сможет устоять ни одна женщина, ни один мужчина спокойно не пройдет мимо, чтобы  не обернуться и не проводить взглядом его идеальные формы - мягкие, сильные,  секс  в каждом изгибе,  страсть   в чистом виде. 

Не то чтобы  Женя  был сумасшедшим автофанатом,  все  спокойно,   как врач, который абсолютно не страдает особым  человеколюбием, но восхищается тем, как это все хитро устроено и работает, так же и Женя преклонялся перед  инженерной мыслью и мастерством  художников.  Но, здесь был не просто  какой-то  там  навороченный немец или пиндос, это  был Додж, Ремочка – мальчик его  мечты. Женя  подошел  поближе и  погладил  черный  блестящий  бок.

- Понравился?

- Выпендрежный. Что у вас случилось?

Хозяин очень подходил к своей машине, Жене бы перестать пялиться на него, но наметанный глаз профессионально выхватывал одну деталь за другой, и все, что он видел, ему очень нравилось. Сухие крепкие мышцы - правильные, такие не накачаешь просто в спортзале, кому как не ему об этом знать,  два раза  в неделю, в душном подвале, на скрипучих разболтанных тренажерах, которые ребята сами доводили до ума, он  изматывал себя  до семи потов,  помогало и мозги прочистить, и  тело держать в  форме.  Такое бывает у  профессиональных  спортсменов и людей,  чье тело – смертоносное оружие, которое закалила сама  жизнь. Белая футболка, темные джинсы, вроде ничего особенного, но Женька  почувствовал  себя неловко – грязный, полуголый, в  рваных рабочих брюках. Он перевел  взгляд на  темные лисьи глаза, они смеялись – озорно и немного снисходительно.

- Что, и теперь не понравился? – гад,  просто   гад, приперся  сюда со своей  шикарной машиной,  фигурой и  блядскими глазами. Да пошел он.

- Мы такое не чиним, - он раздраженно отвернулся.

 - Так вы даже не спросили, в чем проблема, -  мужчина обошел машину и встал  с противоположной стороны капота, попытался поймать взгляд Жени, но тот  усиленно не велся. Затягивало, а ну от  греха, смотреть еще.

- Ну, и в чем? – вышло грубо.

- Бортовой компьютер не посмотрите? Немного глючит.

- Нет. На этом все? - Женя уже повернулся к темному спасительному входу в ангар.

- Нет, не все, – мужчина засмеялся. Ехидно, засмеялся, как показалось Жене. – Царапнулся днищем.

- С таким  клиренсом? – Женька раздраженно затеребил комок из майки.

- Так вышло, ну так что?

- На яму нужно.

В него  полетели ключи. Поймал, не опозорился  по чистой случайности. 

В машине пахло кожей и чем-то  пряным, таким, что не хотелось терять,  забрать бы этот запах с собой и  владеть им, доставая иногда для удовольствия. А еще все раздражало:  светлый  солнечный салон, темные очки,  небрежно брошенные на торпеду,  спинка сиденья, которая ласкала спину,  вызывая совершенно нерациональные желания. Женька вспомнил, что  слишком грязный для такого  чистенького  салона, и мстительно потерся спиной.

 Под машину  голым лезть не хотелось, он немного  поколебался,  потом опять разозлился на себя за глупые мысли, да какая разница, как он будет выглядеть, натянул на  себя старый синий халат  Червонца.

- Ну,  что там?

- Царапина, сейчас разберемся. 

Женя возился дольше, чем надо,  никак ему не хотелось опять очутиться с ним  рядом, один на один. 

- Сколько  вы здесь работаете?

- Отец дело открыл в середине девяностых, с шести, нет с семи лет, получается.  Я сюда  уроки  прибегал делать, мама сердилась, а мне здесь интереснее было. Свой первый движок разобрал в десять.

- А собрали?

- Один  ни разу,  с отцом только,  – Женька помолчал немного,  что его разобрало на откровения? -  Отец умер в ноябре.

- Мои соболезнования.

- Я закончил.

Женя зацепился за сколотый бетонный край, чтобы  вылезти, и  наткнулся на протянутую руку. Посмотрел в смеющиеся глаза: «Ну?». «А, черт с тобой». Его  вытянули, словно  он вообще ничего не весил, раз, и он уже наверху. От неожиданности слегка повело назад и сильная рука, в обход  синего  халата, обхватила его  и крепко прижала  к жесткому  телу. Мужчина был чуть ниже, но Женя  почувствовал себя  маленьким и  слабым. Тело отреагировало  независимо от его желаний, голоса рассудка. Давно  у него не было неконтролируемой эрекции. Позор. Он  резко отстранился. 

- Сколько  я вам должен? – тихий голос, без следа  ехидства, заставил его покраснеть еще больше.

Мужчина давно  укатил, а Женя дотемна сидел на  колченогой скамейке у входа в боксы, курил, пил пиво  и пытался  разобраться: «И что сейчас было?». А в  четверг он поехал в клуб, драл  там чернявого мальчонку до  изнеможения и не мог решить для себя,  чего было больше -  сводящего с ума возбуждения, которое требовало разрядки, или самоутверждения, я – главный. 

Странно течет время, то оно  бежит сломя голову, мелькает, как  станции за окном электрички, не выйти, не разглядеть никого на платформе,  успевай только головой  вертеть, чтобы зацепить  в памяти край воспоминаний, то тянется  черным дегтем ожидания,  его торопишь, торопишь, все без толку. Женька всегда  допытывался у Вари: «Почему, только в это «хорошо» въехал,  вот оно,  наслаждайся, получай удовольствие,  секунда и его уже нет - каникулы прошли, выходные закончились,  а стоит чему-то нехорошему произойти, так оно тянется, как жвачка, например,  информатика явно идет намного дольше, чем физра?».  В какой-то момент Женя понял, что  у времени есть  еще один  враг, и вовсе это не удовольствие, а совсем даже наоборот.  Работа просто сжирала все его время, недели летели, как часы. Даже Варя не выдержал и отчитал его, что так нельзя, хоть бы в клуб свой на блядки съездил, раз к нему не  едет.

Лето  в этом году совсем не задалось.  Варя на работу своей мечты устроился,  домой  теперь приезжал редко, мать  в деревню к бабке выбиралась только наездами, вбила себе в голову, что за ним нужен острый глаз и материнский уход. И еще дожди, бесконечные дожди. Лето, видимо, отработало свою карму  еще в июне, ничего не оставив остальным месяцам. 

- Ну что, мужики, вздрогнем, – десятая мерзавочка, ловким отработанным  броском, ушла в  жестяное ведро  в углу каморки. 

- Махмуд, ты скажи,  неужели не нашлось  конфиската побольше. 

- Э, неправ ты, да, не хочешь не пей, барану в глаза не глядят, перед тем как зарезать, так Николаич?

- Почти, дареному коню в  зубы не смотрят.

- Ты знаешь, армяне все-таки продали свой «Приют» еще в конце мая, ломались, пальцы гнули, а продали. Эх,  молодец Директор. За два месяца под себя всю трассу  положил. Мужик.

Женя  заглотнул  одним махом  буржуйский джин,  вытер губы и потянулся за огурцом, авторской засолки жены дяди Славы.

- Получается, теперь  вся дорога его – от  деревни интеллигентов до областного. Два автосервиса,  пятачок армянский с гостиницей и шашлычной. 

- Пятачок, слышь,  закрыли уже,  модернизироваться будут, все снесли,  - Махмуд  смешно по слогам произнес  сложное слово. - Весь рынок оживился, заказы первые пошли. А ты, что будешь делать, когда к тебе Директор придет, скажет: «Слушай Николаич, а продай точку?»

- Скажу, шел бы ты Директор на х*й. Почему он директор? Наливай Червонец, нашего, человеческого.

- Серьезный он  человек, директор, одним словом, – Махмуд выхватил у Червонца  бутылку с прозрачной жидкостью, вывернул самодельную лихо закрученную пробку  и подозрительно принюхался.

- Ты чего  тут нюхаешь, чистая, кристальная, не нюхай здесь, натур продукт -  не  чета вашей заграничной химии.  

 Чего-то подобного  Женя ожидал, отец как-то умел договариваться, все его знали, уважали,  и  с ментами дружбу водил, и с  рыночными авторитетами, а у него все  не получалось, может  из-за молодости серьезно никто не воспринимал, может еще чего. Поддержку  армяне обещали, а теперь, что делать?

- Он что, бандюган столичный? Что ему здесь задалось в глуши  нашей?

- Бандюган  не бандюган, не слышал ничего  такого, но  предложения он делает, от которых не  могут отказаться, понимаешь? 

Женя понимал, что уже встречался с этим Директором и с его машиной, но пьяный мозг не хотел  оценить весь масштаб бедствия, сейчас казалось, море по колено, прорвется, как даст  в  хитрый лисий глаз, и нет проблем.

В последних числах августа погода установилась теплая, и  Женя, наконец, решил навести красоту и покрасить все, что  можно было. Махмуд расщедрился на зеленую и красную краски, срок годности которых истек  полгода назад, но  надпись «мейд ин джемани»  давала надежду, что  красота все-таки  состоится и останется надолго, не смотря на погодно-климатические перегибы  родного края.  Он сломался на десятом метре  трехметрового забора, спина болела немилосердно, и уже не чувствовал себя Том Сойером, в кармане  у него, кроме пустой пачки «Данхила» и списка покупок, не было ничего интересного, на что можно было  поменяться,  да и желающих не наблюдалось. 

Бобик долго не заводился, капризничал, но потом,  утробно  рыча, весь затрясся,  мстительно издал неприличный звук выхлопной трубой, и, наконец, соизволил тронуться в сторону  «Пятерочки». Пока ехал до  магазина, весь извелся, пристраивая спину.  Облокотившись об тележку, он быстренько  проковылял вдоль разноцветных полок, внимательно сверяясь со списком, на секунду задержался около пива, но  его не тронуло, он  ужасно  устал и хотел есть, выбрал полуторку с квасом. К кассе он  подъехал,  размышляя, не переборщил ли с  картошкой, допрет ли он все это на третий этаж?

- Женечка, каким ты хозяйственным стал на радость матери, - Женя неспеша выкладывал  продукты на  ленту. – Жалко, отец не дожил.  Раисе привет передавай.

- Не дожил,  жалко. Передам привет,  теть Люсь, – он перешел на другую сторону кассы и начал методично все складывать обратно. 

- У меня тоже все хорошо, так и передай матери, Мишка мой теперь у Алана Тимуровича  служит,  старшим механиком назначили, он же теперь не пьет, все, завязал. А руки у него  золотые, вот его и оценили по достоинству. 

- Я не знаю, кто такой этот Тимурович.  Всего доброго, теть Люсь, – Женя погромыхал к выходу.

- Как его, директор новый. Жень, ты что, не слышал? – прокричала она ему вслед.

Женя раздражённо  пнул тележку и  обернулся. 

- Чего директор, а, теть Люсь?

Женщина растерянно  пожала плечами:

- Так всего.

Женька  взлетел на  третий этаж на крыльях злости,  совершенно  не чувствуя спину, вес сумок и радости оттого, что дома можно, наконец, поесть и  отдохнуть. Все-таки  злость - универсальный анестетик. 

- Мам, картошка была мелкая, я взял  три, зачем тебе этот горох. Тетя Люся  тебе передавала привет, ее алкаш  завязал и один придурок сделал его старшим механиком.  Не, ты представляешь? Плевать, пусть у  него там все развалится, мудаку  мудачья смерть, так ребят жалко. Мам,  я жрать хочу, у нас еда есть?

В коридор  вышла моложавая, высокая, русоволосая женщина,   в длинном цветастом платье, строго зыркнула синими глазищами,  осмотрела бегло  пакет с картошкой  и опять укоризненно  взглянула в точно такие же синие глаза. 

- Что, картошка поганая? – Женя подхватил сумки, болезненно морщась, анестезия перестала действовать, и бодро отправился на кухню, чего мать пугать. 

- Это рот твой поганый, слова гадкие говоришь, перед гостями   стыдно.

- Какими гостями, мам? – Женя замер в дверях. Вот  если  бы Backstreet Boys в полном составе  пели  на его  кухне «Everybody Rock your body» - это было бы меньшим шоком. Лисьи глаза откровенно  глумились над ним, темная челка отросла  с прошлого раза, и  вообще он стал лохматым, ему шло. Когда он успел загореть или это  на фоне белоснежной футболки, никакой  фантазии. Женя немного завис на руке, которая небрежно  подпирала подбородок  с  щетиной нужного качества: длина, цвет – все  достойно, не то что  у него жалкие белобрысые пучки. В тот раз часов не было, сегодня  он  сверкал  массивным металлическим браслетом. 

- Ну что ты встал, горе мое, поздоровайся с  Аланом Тимуровичем. 

- Здрасте, - «забор покрасьте», Женя зло водрузил сумки  на стол.

- Добрый вечер, Евгений, - мужчина, не скрывая   улыбки, отпил из синей чашки, весело посмотрел на него из-под упавшей челки.  

- Это моя чашка, – Женя развернулся к оккупанту и  нахохлился, как индюк.

- Енечка, ну что ты как маленький, ну куда ты эту грязь на стол,  поставь на пол. Сейчас обед подогрею. Ничего  твоей  чашке не будет,  и вообще веди  себя прилично. Алан Тимурович пришел к тебе  с  важным серьезным предложением. 

- Я дома не принимаю.

- Женя,  прекрати,  сам извелся и меня  извел своей работой. Иди, мой руки  и поговори  с человеком по-взрослому. 

Женя  щелкнул замком  с такой  силой, что шурупы испуганно дернулись  в хлипкой ДСП. Включил  воду на полную мощность и уселся на край ванны. Вода успокаивала,  его родная стихия всегда была на его стороне, но сейчас  вряд ли  она  сможет ему помочь, если бы отец был жив,  придумали бы вместе, что делать и с кредитом, и с этим Директором. Алан Тимурович, имя-то какое, чудное. Женя посмотрел на себя  в зеркало – волосы отросли и  вились  соломенными кольцами на шее, синие  материнские глаза смотрят  испуганно и несчастно, щеки -  нежные сливочные, даже  щетина за день не пробилась,  за последнее время они сильно ввалились, придавая лицу уставший вид, нелюбимые мягкие скулы, солнце по ним мазнуло совсем чуть-чуть.

«Глупый щенок-переросток». «Ну что ты от меня хочешь?».

 Из ванной мышкой шмыгнул в свою комнату.   Немного пометался по  десяти квадратным метрам, заглянул в шкаф,  прикинул, успеет ли позвонить по скайпу Варе, потом рассеянно огляделся, и вдруг ему так стало по обидному стыдно за свою комнату, за детскую коллекцию машинок, которые до сих пор пылились на самодельной полке. Ее они мастерили  с отцом, и Женя тогда получил пять по труду в четверти, ее даже выставляли на первом этаже, рядом  с раздевалкой,  как пример его плотницкого таланта, сейчас она показалось какой-то  куцей,  несовременной. За наспех убранную постель; за плакат  с полуголым культуристом, который  доставил ему немало приятных  минут. Но за полку, почему-то, было обидно вдвойне.

- Мы можем поговорить, Евгений? – Алан стоял в дверях и рассматривал его. - Не возражаешь на «ты»?

Злость накатила с новой силой.

- Нет, – нерациональный ответ подростка.  

- Нет  поговорить или нет  на «ты»?

Женя упрямо поджал губы.

- У меня к тебе предложение,  – мужчина вошел в комнату  и прикрыл дверь.

- От которого  я не смогу  отказаться? – Женя непроизвольно попятился к  окну, хотя хотелось  выглядеть более  уверенным и  наглым. 

- Попробуй, – Алан криво усмехнулся.

- А я попробую. 

В комнату заглянула Раиса Павловна.

- Я  чай свежий заварила, на столе стоит.  Женя, будь гостеприимным хозяином.  Шли бы вы  в большую комнату разговаривать, а то у Енечки вечный бардак, вот женится… 

- Мам, - Женька взревел.  Алан повел осуждающе  бровью, слова застряли в горле.

- Что мам? Сколько можно бобылем ходить, жена тебе нужна, чтобы воспитывала. Я  ухожу к соседке, на  пятый. Если не увидимся, всего хорошего Алан Тимурович. Вы на него повлияйте.  

Хлопнула входная дверь, а Женя не мог оторваться от темно-медовых глаз, которые  препарировали его  без жалости, без  намека на  шутку. Он чувствовал, как  тягучий взгляд  вспарывал на нем одежду, оставляя длинные красные  росчерки на коже, еще чуть-чуть и будет больно, еще немного и он пропал. Он ошибся опять, когда,  решив вырваться из этой ловушки, посмотрел на губы -  сухие,  резкие и жестокие. Они дрогнули, чуть приоткрылись, кончик  языка  мазнул по нижней губе, оставляя на ней  влажный блестящий след. 

 - Обойдемся без жены, -  Женя  больше прочитал  по губам, чем расслышал  шепот. 

- Чего?

Алан кивнул на стул:

- Сядь, - приказ был выполнен безоговорочно быстро,  мозг даже не рассмотрел вариант  неподчинения, только  секундой позже пришла  досада, и  своенравное чувство протеста  залило  его лицо  краской. Вот такая  у него беда, чуть  что – краснеет.  

Мужчина подошел  совсем близко, Женя  непроизвольно попытался откатиться назад, но там оказался тупик, такой же, в котором он  метался последние полгода. Выход там же, где и вход, вопрос только в качестве  чего  он выйдет. Взгляд уткнулся  в плоский живот. Алан уперся руками  по обе стороны от него, наклонился так близко, что от его  дыхания  по макушке прошла  приятная дрожь:  

- Я  решаю  твой вопрос с кредитом, при этом  предлагаю тебе место  управляющего  с правом принятия решений. 

- Я должен отдать  мастерскую? – Женьке страшно   взглянуть  ему  в глаза.

- Продать.  Жень, посмотри на меня, – он  ухватил его за подбородок, заставляя поднять голову и взглянуть  в глаза. – У тебя нет выхода. Ты банкрот. Твой бизнес продержится, в лучшем случае, до  конца года, даже если ты решишь его кому-то продать, его коммерческая стоимость едва покроет  твой долг. И что потом?

- Тебе-то  какая забота? 

Алан  внимательно   посмотрел ему в глаза, словно пытаясь найти ответы на свои  незаданные вопросы. А Женька  вдруг вспомнил, как у деда на пасеке  переливал  густой гречишный мед в пузатые  липовые  бочонки, аромат  кружил голову и рот наполнялся сладкой слюной,  пчелы приставали, вились опасно вокруг, а он, будто завороженный,  не мог оторвать взгляд от  живого тягучего янтаря, редкого  темного  цвета. И сейчас эти медовые глаза лишали воли,  сбивали с  мысли. 

- Скажем так,  у меня свой интерес. 

- Нет. 

Женька, дожив до своих, как он думал, зрелых двадцати трех, даже представить  не мог, что поцелуй может быть таким подчиняющим - насилие на грани искусства,  подавляющим волю и властным.  Его брал хозяин, а он отвечал,   принимая чужую диктатуру за аксиому, без всякой логики, словно  это последняя истина для него. Стало страшно потеряться, раствориться  в чужой власти. 

- Сволочь, – страх за себя, обида  за дело отца, которое  он не смог  сохранить, ненависть к этому чужому мужчине, которого  его тело, похоже,  знало  когда-то давно,  может в той, прошлой жизни – все это захлестнуло, подобно лавине  прошлось по чувствам и  мыслям. Женька  бросился на него, просто от отчаяния, как в детстве, когда не хватает слов и никакие  аргументы не нужны.

Его отпускало потихоньку, но уже сейчас он  с уверенностью мог сказать, что это круче оргазма в сто раз,  но повторить такое он  не хотел бы, ни за что на свете. Когда  адская боль  скрутила спину, ему показалось,  что  вся патетика  выражения «разверзлись врата ада» не передает  и  половины того кошмара,  в который он рухнул, жалобно подвывая. Он плохо  понимал, что происходит вокруг, что с ним делают,  в голове билась только одна мысль: «Мамочка, как же больно». Когда боль стихла и он начал  снова ощущать себя на этом свете,  первое, что он почувствовал - это  сильные пальцы, уверенно исследовавшие его спину, они то нажимали на  только им ведомые тайные точки, то спиралью поднимались вверх, и каждое прикосновение убивало  тот  ад, стирало его, как ластиком, и сладкое  ошеломительное  чувство  отсутствия боли  заставляло его неприлично стонать. Футболка  была задрана высоко, он повертел головой, освобождая  себе доступ к кислороду. 

- Не  вертись, –  строго  сказали ему  и шлепнули по голой ягодице. Голой?

- Ты что,  снял с меня штаны?

- У  тебя нерв защемило.

- На заднице?

Волшебные пальцы остановились, Женя непроизвольно дернулся: «Вернитесь, с вами было хорошо». Теплые ладони легли на поясницу,  проскользили  вверх, постепенно   увеличивая давление, остановились на плечах,  а потом щекотно  по внутренней стороне спустились до бедер. 

- Так интересней, – горячее дыхание обожгло  чуть ниже поясницы. – Намного интересней.

- Ты разговариваешь с моей задницей? – Женька почувствовал очень знакомое и совершенно неуместное   возбуждение,  еще немного  и  процесс будет необратим. 

- Мне кажется, с ней мы договоримся быстрее, – мужчина  сжал его бедра, впиваясь в косточки. 

- Нет! Блядь, пошел отсюда, – Женька прокричал,  уткнувшись в изгиб локтя. – Уходи.

«Как скажешь». Он  почувствовал, как дернулась кровать, когда  с нее встали, услышал неторопливые шаги, что-то зашуршало. «Да уйдешь ты, наконец?». 

- Моя визитка, позвони, когда созреешь. 

Женя было дернулся, но вспомнив об уязвимости своей пятой точки, лишь фыркнул. 

- И да, условия сделки меняются, там появится еще один пункт.

- Какой? -  вопрос повис в воздухе. 

Тихо хлопнула входная дверь.  

Он  так и остался лежать,  натянул  штаны и  сверху прикрылся пледом. Начало темнеть, пришла мама, тихо заглянула, потопталась несмело в дверях и пошла на кухню греметь посудой, а Женька все лежал и  вспоминал, как они с Варей пристраивали щенка.  Ему отец запретил: «Нет и все,  у матери аллергия на шерсть, рисковать не будем». У  Вари тоже не получалось, его бабушку даже спрашивать не  стали, ее маниакальная любовь к чистоте, априори не допускала никакой живности. Оба мальчишки решили, что их жизнь – отстой,  разве без собаки это детство? 

Ребята  обегали весь город и только к вечеру пристроили  ребенка. Нанервничались, наорались, защищая будущее щенка, устали,  а щен,  совершенно счастливый, проездил за пазухой в тепле и уюте весь день, покушал  шесть раз, описал сначала  одного, потом другого и счастливо нашел свою судьбу в столовой при  общежитии техникума.  

Как иногда  хочется быть таким щенком, прокатиться хоть раз за пазухой, и чтобы кто-то  добрый и умный нашел твою счастливую  судьбу. Но нельзя, не по-мужски это.  И он захныкал,  жалостливо,  по-детски, жалея себя впервые за много лет. 

В мастерской установилась  выматывающая атмосфера  ожидания войны. Никто ничего толком не знал, но каждый что-то подозревал, мужики со страху перестали пить и   выполняли все поручения, им всего сразу стало хватать, все стало удобно, газели перестали раздражать своей тупостью,  а  детали вдруг стали подходить. Периодически, как бы невзначай,  они оказывались рядом с ним,  смотрели как на покойника, тяжело вздыхали и брели по своим делам. Женя  работал как проклятый, вечерами  оставаясь  до  темноты, то красил, то просто бестолково перекладывал все с места на место. Потом придумал  приклеить таблички на жестяные коробки. Попросил Варю напечатать красивыми буквами этикетки. Проверял бухгалтерию, которой занималась тетя Люда, делал вид, что понимает. 

Первым не выдержал Червонец.

- Тут такое дело, - он замялся, на трезвую голову слова плохо находились. - Ребята  хотели спросить, что с нами будет-то? 

- В конечном счете, мы все станем ангелами, - Женя привалил колесо к стене и потер поясницу, она иногда ныла, но в общем вела себя вполне прилично. 

- То есть нас всех того? – Червонец  побледнел, задергал полы  синего рабочего халата.

- Меня того, а  вас  вряд ли, – он  криво усмехнулся, представляя это «того». – Кость, иди, работай, все будет хорошо. Я разберусь, не мутите там. 

- Так нет работы-то. Ты точно разберешься, может к ментам?

- Нет работы, идите домой. Я разберусь.

Возвращаться домой не хотелось,  поэтому полпути он  проехал на маршрутке, а потом  пошел пешком. Ничего  не придумывалось толкового. Никакого выхода не находилось. И раздражало то, что в словах Алана, который Тимурович, было слишком много разумного. Женька посидел на скамейке возле подъезда, покурил, потом еще покурил, хмуро  шуганул  малолеток, которые  собрались  в метрах  трех от него  и раздражали громкими взрывами смеха – привлекали внимание. В  квартире было темно  и накурено, сердце сжалось  в нехорошем предчувствии,  мамины туфли стояли под вешалкой, сумка – как всегда  на  калошнице. 

Он прошел на кухню и щелкнул  выключателем. 

Его  веселая мама  сидела  скукожившись на табуретке, постаревшая сразу на несколько лет. Родные руки  с синими  венами были сжаты в кулаки. В  отцовской  хрустальной пепельнице, в серединке - один единственный сиротливый окурок.

-  Ма, - у Жени все оборвалось внутри. - С бабушкой что, заболела? Ты же не куришь. Что?

 - Енечка, ты только не волнуйся,  я  у бабушки  поживу, давно хотела в деревню перебраться, ты  живи  у Вари, Наталья Степановна только  рада будет, что не одна. Все разрешится, все образуется.

Так, бабушка жива,  мать вроде тоже помирать не собирается.

- Мам, что случилось? 

- Сегодня днем принесли. 

Женя  рассматривал повестку в  суд, держал двумя пальцами, как ядовитое насекомое, и не мог понять, что дальше делать. Он честно собирался в банк на будущей  неделе, до этого тоже собирался и  все никак не мог себя заставить, тянул. Вот, доигрался, и что теперь?

- Они квартиру отнимут? А почему такая сумма большая, Енечка?

- Проценты.

- Почему так много? – она не плакала, но лучше бы плакала, и не смотрела бы на него так, как смотрела на папу, с надеждой, уверенностью, что  вот теперь ее мужчина пришел, и все решится, все наладится. 

- Мам, ты не переживай, - Женя прижал ее к себе. - Все  будет хорошо, не надо никуда уезжать. 

Они долго сидели на кухне, пили чай и вспоминали все подряд: как они ездили отдыхать к морю; как отец выкупил мастерскую, и они  вдвоем с матерью  шли к нему через весь город и несли обед. Маленький Женя был горд, он  громко рассказывал, так чтобы прохожие обязательно слышали, куда они идут, что его папа  самый главный, и он, Женя, там будет на подхвате, ему доверят что-то очень важное и ответственное. Мама смеялась и пыталась остановить его, а прохожие улыбались, внимательно слушали и уверяли его, что он будет самым хорошим помощником. Вспоминали деревню, как их с Варей десантировали туда на лето, и каждую пятницу они ждали на остановке автобус с мамой и вкусностями из города. «Хорошо бы туда съездить» - вздыхала женщина и  сжимала кулаки, а Женька гладил их, заставляя расслабиться, и соглашался с такой замечательной идеей.

  Мама давно уснула, а он все сидел на диване и  вертел в руках черную  плотную визитку, на которой золотыми  строгими буквами было напечатано: «Генеральный директор ОАО «ВАСП» Разоев Алан Тимурович», очень хотелось  позвонить Варе, пожаловаться, но номер набрал другой, тот, что навсегда  врезался ему в память – золото на черном.

Встречу ему назначили на среду.

Господин Разоев  особой скромностью  не  страдал -  просто снял  двухэтажный особняк купца Копейкина, тот,  что  с исторической ценностью и  памятник архитектуры. Последний раз Женя здесь был со школьной экскурсией «История родного края», больше не приходилось. Мазнув пальцами по носу  свирепого льва,  на счастье, он толкнул  массивную дверь, та на удивление очень легко поддалась. На ресепшене приятная женщина, узнав его фамилию, предложила  подняться наверх по парадной мраморной лестнице.    

В приемной губасто-грудастая блондинка обрадовала его, что господин директор еще не изволили  быть, и поэтому,  не соблаговолит ли господин Уткин  подождать. Соблаговолит. От чая с кофе он отказался,  на нервной почве и глотка не сделает. Женя уселся  в глубокое  неудобное кресло,  попытался  проговорить заготовленную и отрепетированную накануне с Варей  речь, но  все время отвлекался то на девушку, которая с остервенением била по клавиатуре, потом вдруг замирала на несколько секунд, и снова кидалась на неё, пугая Женьку;  то  на размышления о том,  как он будет подниматься с кресла, когда его  колени оказались выше головы, не будет ли это выглядеть смешно и глупо. 

- Варвара-краса, длинная коса. Вы сегодня опять сногсшибательны, держите меня семеро. 

В приемной вдруг стало тесно - высокий, плечистый, совершенно лысый мужчина, казалось,  занял всё немаленькое пространство.  Женька  даже присвистнул про себя,  на полголовы тот точно его выше, если не больше. В белоснежной рубашке, рукава которой были подвернуты  почти до локтей и нарочито  демонстрировали  цветной узор  сложной татуировки, покрывавшей его руки, в классических  брюках,   на  удивление очень выгодно сидевших на  мощной накаченной фигуре борца, а не мешком, как на некоторых.   Что-то ему последнее время везет на  идеальные мужские образцы. 

- Я Леночка, Семен Александрович, – пропела  блондинка, отбросив от себя клавиатуру. Женя опять вздрогнул, ненормальная она какая-то.  

- Но ведь краса, – мужчина   присел на край стола. – Что у нас плохого Варварочка, которая Леночка?

- У нас  все хорошо, Алана Тимуровича еще нет. Вот, его человек дожидается.

- Человек? – он искоса взглянул на парня. Дешевое шоу, не поверит Женька, что его не заметили. – Человек - это хорошо.

- Господин Уткин.

Его медленно, очень  тщательно, не пропуская ни одной даже незначительной детали, просканировали. Женька мог поклясться,  что сейчас внутренний компьютер этого мужика выдает полную информацию об объекте: вес, рост,  цвет глаз,  давление, уровень интеллекта, ориентация. Хорошо, он принимает  вызов – расслаблено откинулся, расставил вальяжно ноги, заставил пальцы беззаботно затарабанить  по коленкам. Любуйся.  

- Редкая птица долетает  до середины Днепра, но утки это сделали легко. 

 Мужчина хлопнул ладонями  по столу и задорно рассмеялся,  подошел к нему, с несвойственной такому  здоровяку  легкостью,  протянул руку:

- Китайцев Семен – финансовый директор  всего этого улья, – Женя  пожал  крепко, но  не нарываясь.

- Евгений, - представился он, принимая правила игры.

Мужчина  вернулся к столу,  присел на него, совершенно не заботясь о том, что  под его чудесным крепким задом оказались  важные  бумаги. Леночка   попыталась выдернуть их, но  он только  поерзал,  устраиваясь еще удобней.  

- Ну, и как ты докатился до такой жизни, Уткин? -  Семён явно насмехался над ним - губы  дрожат, того и гляди  заржет, вокруг  серых  глаз  веселые  лучики морщинок,  а что смешного в чужой беде? – Ты чего надулся, ты же  Уткин, а не Индюков.

- А я не катился, - Женька  сердито  сложил руки на груди, ну хватит уже себя винить во всем, самому уже начало надоедать, а тут еще этот со своими  прибаутками, – меня допинали. Думал штанга, а хрен вам, автогол. 

- Но, ведь  игра-то еще не закончилась, Женечка. Будут  еще и штрафные. 

Он вошел стремительно, принеся с собой прелый влажный запах осени. Женька замер,  измученный десятком противоречивых эмоций: страх  сменялся  непонятной радостью от того, что он его видит,  злость смешивалась с томительным ожиданием. Алан кивнул  Семену и остановился напротив Жени. Молча  стянул перчатки, бросил их на соседнее кресло, туда же полетела короткая кожаная куртка. Женька опять  тонул в медовых глазах, задыхался от  пряного аромата сентября, пытался вспомнить вкус его губ и не получалось. Он ненавидел себя  за все это и не мог ничего с собой поделать. Слава богу, Алан не умеет читать мысли, перевел взгляд на Семена.  Умеет? У него даже  глаз дернулся, растерянно посмотрел снова на Алана, на уголок губы, который еле заметно дрогнул, выдавая хозяина – все понял, знает. 

- Здравствуй, Женя, - сложный у него был голос, как западня со сладкой приманкой,  поддашься  и  тебе конец.  – Это Аркадий Поликарпович, -  он обернулся к  невысокому пожилому мужчине. Женька его даже не заметил, бывает же, – юрист, он ведет эту сделку. Проходи.

Алан   вошел  в свой кабинет,  все чинно потянулись за ним. Семен,  проходя мимо него, положил руку на плечо и без грамма улыбки, пугающе серьезно  негромко сказал:

- Передача, бросок. Гол! И это Женечка, ты еще не бил штрафные. 

- Ну-с, молодой человек, – пожилой дяденька быстренько взял дело в свои руки, не оставив  никому времени на бестолковые страсти. Разложив пасьянс из  документов, он приступил к выполнению своих юридических обязанностей. - Давайте с вами  все внимательно посмотрим. Вот договор  сделки, я думаю, в нашем случае, мы обойдемся без заключения договора  о намерениях и стадии 10 – 15 процентов тоже.  Вы согласны, у вас нет возражений?

- Предположим, - Женя не очень был уверен, что понимает, но, когда Варя зачитывал ему  краткий курс юриста для чайников,  эти слова, кажется, он слышал. 

- Вот и славно. Вы все дома  внимательно прочитаете, осознаете, Евгений Николаевич,  не обязательно подписывать сейчас.

Кресло недовольно скрипнуло. Оба автоматически посмотрели на хмурое  лицо Разоева. 

- Вы ведь согласны со мной, Алан Тимурович? 

- Он согласен, - прогромыхал  Семен Александрович, - продолжайте Аркадий Многокарпович. 

Мужчина недовольно поморщился:

- Поликарпович, молодой человек,  странно, для того, кто занимается финансами, у вас такая дырявая память. 

- И не говорите, просто день памяти Альцгеймера   какой-то. 

- Семен, - Алан не выдержал и заржал. – Прекрати. Продолжайте Аркадий Поликарпович. 

- Спасибо. А теперь пробежимся по  пунктам, – мужчина заново надел вежливую профессиональную улыбку. 

  Он долго рассказывал об особенностях  долгосрочной аренды земли под мастерской, говорил много о гарантиях, об обязательствах, Женька иногда терял нить разговора, потом снова начинал понимать, о чем речь. Наконец он  не выдержал:

-  Так, что в итоге  я получу?

- Ну, как же! - Аркадий Поликарпович всплеснул руками. - Вот это сумма будет переведена  вам на счет.  У вас есть счет? 

- Лично  у меня нет, - Женя растеряно взглянул на Алана. Сумма была неплохая,  но радости она не принесла.

- Вот и славно, мы все оформим, у вас нет предубеждений против «Примабанка»?

Женя опять посмотрел на Алана. «Нет?», тот улыбнулся и  чуть заметно покачал головой: «Нет».

- Нет. 

- Вот и славно, паспорт у вас с собой? Мы все сейчас сделаем.

- Что  с кредитом? 

- А с кредитом - все,  договор цессии Алан Тимурович еще вчера заключил с банком. 

- Что значит все? 

- Женечка, все, значит  все, - гоготнул Семен Александрович. – Теперь твоя забота поставить свою закорючку и  приступать к модернизации  сервиса. Денюшку я еще на той  неделе подписал. Посмотришь бригады, с архитектором познакомишься, он такой  проект  напридумывал,  будет   тебе, мальчик, мастерская премиум класса. Так что, шуршать тебе фантиком, на личную жизнь времени не наскребешь.

Мальчик, за которого все решили, щенок за пазухой, осталось поесть и описать их всех. Как же хочется всех послать. Вдруг навалилась такая усталость, ни руку поднять, ни встать и красиво уйти. Тупик. 

- Оставьте нас, – холодный голос разрезал  помещение, заставив  всех тихо и молча, без  остроумных комментариев, встать и уйти. 

Алан откинулся в кресле, задумчиво рассматривая  парня, длинные аристократические пальцы переворачивали белую пачку сигарет, отбивая четкий ритм. Восточные скулы стали еще резче, бледные губы натянуты, не дрогнут, от  теплого омута глаз не оторваться. Озноб пробивает короткими болезненными вспышками, муторно и сладко одновременно.     

- Курить будешь?

Женя отрицательно покачал головой, дернулся встать.

- Сидеть. Не загоняйся,  все не так, как ты себе нафантазировал.

- А как? – Женька вскочил с  места и заметался по кабинету. – Вы уже все решили,  просчитали, блядь. Это несправедливо.

Алан  прикрыл глаза и усмехнулся.

- Для человека в жизни нет справедливости, мальчик, – помолчал немного, задумавшись. - Это для твоего же блага, просто подумай  еще раз. Заканчивай психовать и вести себя как ребенок. Подписывай. 

- Хрен вам, я  проконсультируюсь со своим  юристом, – Женя подошел к двери.  – Я позвоню и сообщу о своем решении.

- Есть еще  один пункт, я говорил  тебе, правила изменились, – Алан  бросил пачку на стол и подался  вперед. – Я хочу, чтобы  ты был  со мной. 

- Не понял, в каком смысле? – Женя замер  в недоумении, не веря, что правильно понял. 

- Да понял ты, -  ни грамма  улыбки, только  холодный хозяйский расчет. Алан  нехорошо прищурился. – Это не обсуждается, так будет.

- Охуеть, это ты мне так сейчас предложил перепихнуться? – Женьке стало весело.

- Если бы я хотел тебя просто трахнуть, то я бы так и сказал.  Я хочу, чтобы ты был со мной, – ну, улыбнись, скажи, что это шутка, прикол неудачный. Но  глаза смотрят внимательно и серьезно лишь  нервно вздрагивают губы, это всерьез.

-  Ты привлекательный, я чертовски привлекателен - чего зря время терять? Только я не приду к амбару. Пошел ты. 

Женя даже не понял, как оказался согнутым пополам с заломленной назад рукой, голова  ударилась о ручку двери. Глупая  поза, чуть-чуть больно, но больше обидно. Он строптиво дернулся, прижимаясь  задом еще сильнее, задергался.

- Пусти, гад.

- Прекрати ерзать, иначе  я забуду  все  свои благородные предложения и остановлюсь на твоей версии. 

 Женька замер, потому что со страху ему вдруг показалось, что он чувствует  всю серьезность его слов своей пятой точкой. Вряд ли это было возможно через  плотную ткань джинсов,  но он  мог поклясться, что то, что сейчас упиралось ему в зад, было очень убедительным.  

Свободная рука огладила бока,  успокаивая, как норовистого жеребенка, прошлась  по загривку и зарылась в  светлую гриву, а потом подло, с силой, дернула назад, выгнув  так, что он  навалился на мужчину спиной. Подвернутую руку сильно свело, и Женя зашипел от боли. Хватка ослабла.

- Тшш, – сволочь. Рука добралась до  живота, брюки, которые за последнее время стали  слишком свободными, легко пропустили ее. Член давно жил своей предательской жизнью  и,  когда  теплая  чуть шершавая ладонь  сжала его почти грубо, на грани сладкой боли, Женя застонал,  краснея и ненавидя себя за эту реакцию. – Упрись руками в стену и не смей  дергаться. 

Его отпустили и он уперся в дверь, чуть расставив ноги и немного прогнувшись.  Алан, продолжая ласкать его одной рукой,  другой  быстро расстегнул джинсы и немного  спустил их, прижался  сзади, не  показалось, у него стояло. 

- Оближи, - Женька в  ужасе дернулся, не даст он ему. – Просто оближи, ну.

Ему грубо  давили на губы, пока не добились желаемого. Лучше отдрочить он, наверное, и сам себе не смог бы.  Его  уверенно вели к развязке,  угадывая  каждое желание,  то ускоряясь именно тогда, когда он хотел этого, или томительно медленно доводили до  стона. Пальцы  в бессилии скребли по деревянной  двери, и  плевать было, что за ней подумают, когда он рычал от удовольствия и обиды, кончая в чужую ладонь.

Жене казалось, что он на все смотрит со стороны,  словно и не с ним это  происходит.  Он  воспользовался предложенными салфетками, спокойно привел себя в порядок. Приоткрыв дверь, он на секунду остановился и,  не оборачиваясь,  сказал ровным, не своим голосом:

- Я позвоню и  сообщу о своем решении. 

Двадцать лет  назад.

Туман в  ущелье опускался тяжелыми рваными  пластами.   Алан потеплей укутался  в  синюю стеганую  куртку с   капюшоном, отороченным волчьим  рыжеватым мехом,   конечно, это  был  не   волк, но очень похоже,  и ребятам из класса этого знать было совершенно не нужно. Достаточно того,  что  куртка заграничная и модная, привезена отцом из   Югославии. Через  несколько  минут  ему опять  станет жарко. Ноги натерты  неудобными кирзачами, дороги размыли осенние дожди  и  приходится идти очень аккуратно, чтобы не поскользнуться на  пожухлой траве. Фуги Баха не отрепетированы, а  концерт в музыкалке через две недели. Вместо того, чтобы сейчас в тепле и комфорте  оттачивать  исполнение, он вынужден  приобщаться к истокам отца. Дед Заур бодро  рысил впереди, рассказывая о популяции  серн, которую им удалось спасти вместе  с лесничими заповедника.  Маленький и шустрый, он,  время от времени, убегал вперед,   останавливался и недовольно дожидался Алана, ковыляющего сзади. 

- Совсем  девчонкой  тебя отец сделал, - недовольно ворчал он. – Ты же  мужчина – воин. Что трясешься, как мышь. 

- Я не девчонка, мне руки беречь надо. Я музыкант, – по  десятому разу объяснял Алан. Огрызаться старшим было  нельзя, за это отец голову  снесет и накроется зимняя  поездка в Париж. А он обещал его взять на зимние каникулы со сборной  на европу.

- Музыкант он. Мы все  музыканты, – дед прокашлялся и затянул  заунывным голосом: «Мах хуызæн ирон хæбизджынтæ, Никуы бахортат сымах». Для Алана это звучало  совершенной, просто идеальной какофонией звуков, он незаметно  поморщился. Куртку пришлось опять расстегнуть, потому что   стало жарко, зато  заморосил  противный дождик, и он натянул капюшон. 

 - Осталось  еще немного,  как старое урочище пройдем и там, через  речку, деревня. Хоть  с родней познакомишься. Гляди, башня старая, разрушенная, Сайэг, что  значит обманщик. Легенду хочешь, расскажу?

Алан отрицательно покачал головой. 

- Хорошо, слушай. Жил  охотник, был он очень честный и благородный. Никогда не  ставил ловушек и силков на зверей,  а встречался с ними в честном бою.  А если  встретит  зверя, попавшего в беду, спасал. И вот  попался ему медведь, угодивший в яму. Охотник спас его. Но медведь, вместо  благодарности,  кинулся на него. «Стой» - закричал охотник, выставляя кинжал вперед: «Так-то  ты меня благодаришь. Где справедливость. Я спас тебя». «О какой справедливости ты говоришь человек, вы люди – подлые и хитрые, нет вам благодарности в этом мире. Съем я тебя» - взревел медведь.  «Это твое слово. Давай спросим у других». И пошли они по ущелью. Но кого не спросят, все звери  одно и тоже говорят: «Нет  тебе человек справедливости, съешь его медведь». Чувствует  охотник, что  дела плохи, сожрут его: «Давай у последнего зверя спросим».  Они как раз к башне подошли, а у подножья ее  нора. Плут-лис  высунул свою морду: «Чего, мол, надо?»  «Рассуди нас, плут – сожрать мне человека или нет?». Задумался лис и говорит: «Сложно сказать, давайте  вернемся к тому месту, где все произошло, и я скажу». Вернулись  они к яме. «Полезай, медведь, как было».  Медведь и залез  обратно. Повернулся лис к человеку и говорит: «Иди охотник, иди домой. И запомни, нет для человека в этой жизни ни справедливости, ни благодарности». Вот эту башню с тех пор так и называют. 

- Чушь, - возмутился  Алан. -  Ерунда.

- Глупый ты детеныш, - обиделся  дед. 

Потом они шли молча и каждый думал о своем.

Алан даже не испугался и не понял, почему его  дед грубо схватил за руку  и дернул к себе. Их окружили  люди, одетые в пятнистые грязные куртки  с неопрятными бородами и  черными шапками, натянутыми на самые глаза. Оружие  в их руках выглядело дико  для него, как в кино про  войну. Смотрел он пару фильмов, но  это же не Феллини, ничего интересного  в них не было.  Они громко гортанно кричали на непонятном языке. Мужчины смеялись, а дед все выкрикивал: «Саби». Дико так кричал. Один, который стоял ближе  всех, дулом автомата откинул  капюшон, больно ткнул  им в щеку. Что-то спросил. Алан  непроизвольно оттолкнул его от себя. Приклад ударил точно в переносицу, от боли  потемнело в глазах, что-то горячее  и соленое залило горло, потекло по лицу. Дед снова закричал. 

Руки  туго связали за спиной. Они шли  долго, казалось  целую вечность,  грубые болезненные толчки в спину придавали  ускорение и помогали  двигаться вперед. Перед глазами  плыли разноцветные  круги,  иногда он валился на колени и его  сильно  рвало чем-то красным,  ужасным. Наверное, он потерял сознание, потому что  очнулся  в темноте, только  где-то  высоко  на темно-синем небе, даря обманчивую надежду, мерцала звезда. Потом он почувствовал  вонь, и это было самое страшное, самое кошмарное, не одиночество, не  страх смерти, а  смрад, который  выворачивал его наизнанку, пропитывал его, въедался в кожу, в голову, чувства, душу. 

- Деда, - завыл он, - дед Заур. 

Холод,  вонь и крик, истошный, нечеловеческий – это все, что  он запомнил, в чем растворился, потерялся. Сколько он там провалялся, ночь или сутки? Очень хотелось пить. Язык  распух и стал  ленивым и неповоротливым. В туалет приходилось ходить почти под себя, он попытался вырыть  ямку, но лишь поломал ногти о стылую землю. 

Зачем его выволокли  на свет – грязного, вонючего, почти ничего не видящего из-за яркого дневного света. Не было сил  стонать, просить пощады. Мысли ворочались  сонными  слизниками,  причиняя боль. Его били в живот и грудь. Почти  не больно, почти все равно. Алан пришел в себе только на секунду, чтобы понять,  что  с него стягивают одежду.  Он вцепился  взглядом в  черные равнодушные глаза. «Нет» - он захрипел жалко, как слабак.  Его руки отбросили  в стороны, и не было больше сил хвататься за чужие пальцы. Он шарил  беспомощно по земле, скуля от отчаяния. Камень лег   в ладонь легко  и просто,  все, что  в нем осталось,  вся  вера предков, вся сила его души -  все он вложил  в этот удар. 

- Запомни, в этой жизни для человека нет  справедливости, - мальчишка прохрипел  в остекленевшие  глаза, которые удивленно уставились в хмурое осеннее небо. - Это  сказал Плут.

Он заговорит только через год и больше никогда не прикоснется к клавишам. А в утренних новостях, тридцать первого октября одна тысяча девятьсот  девяносто второго года, диктор первого канала  ровным и  поставленным голосом сообщит  о начале  вооруженного конфликта на границе Северной  Осетии  и Ингушетии.

Настоящее время.

Свободных столиков не было, но  удивительно талантливо продуманная планировка  ресторана создавала полную иллюзию уединенности. Приглушенный мягкий  свет, аристократически сдержанный интерьер, который создавался исключительно для людей  обладающих властью, деньгами и вкусом,  ненавязчивые гениальные  импровизации юного тапера, изысканная кухня, способная удовлетворить даже самых  привередливых гурманов – все это очень быстро превратило «La guêpe» в один из самых желанных, модных и знаменитых ресторанов столицы.

- Неплохо ты  раскрутился, Пиаф,  - Алан  рассеянно проскользил  пальцем по ободку  изящного фужера. 

- Плут, если бы я тебя не знал  тысячу лет, то подумал бы, что ты меня соблазняешь. Но! - он отсалютовал бокалом красного. - Но, ты не стал бы заморачиваться на такие пустяки. Прелюдия – для слабаков, – Пиаф обвел взглядом зал. - Это все Рене. С меня вдохновение и деньги. Да и то последнее время работы много. 

- Твой Рене молодец. Когда Марта должна родить? 

- Он не мой, уже давно не мой, но это даже хорошо, Марта чудесная женщина,  они счастливы,  когда появится ребенок,  у них будет нормальная, правильная семья.

- Ты станешь дядей. У тебя получится, – Алан  внимательно посмотрел на друга. 

-  Он заслужил свое счастье.

- Счастье нельзя заслужить, Пиаф,  его добиваются, берут и не отпускают, – Плут   посмотрел  за спину мужчины и  улыбнулся  по-мальчишески легко и задорно.

-  Там Рене? Можешь  не отвечать, только ему ты так лыбишься. 

- Всем привет. Алан, рад, что ты, наконец, соизволил  посетить наше детище. 

У этих близнецов была удивительная магия, словно   две половинки одного целого. Чувства, разделенные сумасшедшим зеркалом пополам: кротость и сила,  подчинение и власть, осторожность  и безрассудство, правда и ложь -  одному одно, другому другое,  и нельзя  разделить, только вместе и никак иначе, два полюса  одного мира. Их было не отличить. Алану это удавалось: «Вы разные, удивительно, что  никто этого не видит. Это как спутать черное и белое».

  -  Привет, Рене, – Алан посмотрел  в   темные полуночные глаза, они затягивали и разоружали душу. Если к Пиаф он привык, нашел  защиту для себя, то  к Рене никак не мог. Слишком теплый, слишком откровенный и беззащитный. – Много  работы.

- Плутишка, да ты влюбился, - только Рене  мог его так называть, не боясь  умереть в страшных муках. 

- С чего ты взял? – Алан рассмеялся, посмотрев на застывшего друга.

- Во-первых, ты весь вечер соблазняешь моего братца, – Рене смешно растопырил  пальцы  и указал на мизинчик.

- Неправда, – Плут отпил  вина, пряча улыбку в бокале.

- Правда. Во-вторых, Сим ведется, хотя сам этого и не осознает.

- Неправда! – возмущенно  стукнуло дно фужера.

- Правда, - захохотал Алан.

- Сим, поаккуратней с эмоциями,  эти  скатерти стоят целое состояние. Кстати о деле,  в следующем месяце у нас дни  Скандинавской кухни, мне нужен Ярвинен.

- Зачем  тебе этот дорогой психопат? – Пиаф  неумело делал вид, что сердится.

- Рыба! – Рене важно поднял   к верху указательный палец. -  А он - бог  в рыбе!

- Ну раз бог, то хорошо. 

Рене чмокнул  брата в щеку,  потянулся через весь стол, чтобы  обцеловать  Алана. Сим  еле успевал   убирать с его пути  бокалы, тарелки.

- Ну все мальчики, я помчался, Сим позвони, - он ткнул  обличительно в брата. - А ты, Плут, будь с ним человеком,  а не машиной  по  выполнению боевых  заданий. 

- Давай, Марте привет.

Они оба проводили  гибкую фигуру глазами.

- Пиаф, остановись, это  ненормально, – Алан  прикурил сигарету и кинул  пачку другу.

- Ненормально? Это ты мне говоришь? Псих, для которого  убить,  как выпить чашку кофе, который  все бросил, уехал в  Тмутаракань, скупает  бензоколонки и  провинциальные гаражи? Алан, что  вообще в нашей жизни нормально? 

Алан молча смотрел, как друг нервно в   три затяжки  уговорил сигарету,  стряхивая на пол пепел,  прикурил от  чинарика следующую, потер устало лоб, неловко задевая огоньком волосы, так что они затрещали. Зажмурился, пряча отчаявшиеся  глаза, а потом посмотрел своим обычным расчетливым  взглядом. 

- Успокоился?

- Нет.

- Ну и хорошо. Белолейск это не глушь. Я не скупаю гаражи, только гостиницу и  несколько автомастерских. 

- Ну гостиницу понятно, там  у тебя Лучик, это его мечта была. А Расист? 

- Деньгами пусть занимается, его это успокаивает. 

- А для Лазаря?

- Около гостиницы ресторан. Мальчик  любит готовить, – подошел официант с бутылкой вина и Алан отрицательно положил руку на бокал. 

- А на какой хер тебе понадобились  автосервисы. Ты же терпеть не можешь возиться с машинами. 

- Не люблю. Но купил. 

- Сколько?

- Два и третий почти.

- Почти?

- Да, – Алан  прикурил очередную сигарету.

- И сколько это почти длится?

- С мая.

Пиаф  облокотился  на стол, положил голову на переплетенные пальцы,  иронично поиграл бровями, потом  смешно  вытянул губы трубочкой и  чмокнул. 

- То есть Рене прав? 

Алан неопределенно пожал плечами.

- Кто он?

- Евгений Уткин.

- И?

- Пиаф, я и так сказал больше, чем надо. Сколько  тебе  дать времени, чтобы ты все узнал?

- Сволочь ты, Плут. Минут десять. 

Пиаф  включил планшет.

- Время загрузки учитывается?

- Да.

Мужчина  быстро  просматривал всплывающие страницы. Ему  понадобилось шесть с половиной минут.

- Охуеть, это же ребенок! – Сим ошарашенно посмотрел на  друга. 

- Двадцать три – он не  ребенок, я в его годы…

- Ой, заткнись, Плут. Ну, хочешь, я тебе подарю пианиста, мальчик высший класс - тонкий, звонкий и прозрачный. Ласковый, как котенок, – Пиаф кивнул на тапера, который, поймав его  взгляд, несмело улыбнулся.

- Если бы я хотел  пианиста, то взял бы его. 

- Но ты хочешь Уткина. Понятно. Он тебя послал и еще жив, – Пиаф задумчиво отпил вино.

- Еще не послал, но он это сделает. Этот мальчик будет со мной. 

- То есть, он не в курсе твоих планов?

- Пока нет, завтра будет. 

- Может ты попридержишь коней, и как-то по-человечески… Ну не знаю...

- Не знаешь, тогда лучше заткнись, разберись со своей жизнью, Пиаф. Я этого хочу.

- Я-то разберусь. Вопрос вот в чем: «Ты этого хочешь» или «Тебе это надо»?

Алан откинулся на стуле и прикрыл глаза. Юный пианист играл блюз - волшебный, легкий, он  завораживал, хотелось  плакать вместе с ним  от одиночества, сердце разрывалось от страстной иступленной тоски, но пока звучит эта музыка, можно жить. Возможно  выжить. 

- Блюз – это когда хорошему человеку плохо, – прошептал Алан, не открывая глаз. Пальцы на столешнице проигрывали вслед за пианистом такт за тактом. – Мне это надо.

- А ему?

- Хорошо играет. И ему надо.

Алан никогда не  анализировал свою жизнь. Не расковыривал ее дотошно, выискивая причины, которых нет, не кидался в мироздание отчаянными вопросами: «Почему?», «За что?». Он никогда не просил, никогда ничего от нее не требовал. Один  раз и навсегда он принял все, как есть. Так, как должно быть только для него. Одиночество – то,  что  объединяет всех людей, единственное, в чем они все похожи. Все остальное иллюзия, которая помогает выжить, не сойти с ума от реальности. 

Тогда, в  дождливом осеннем ущелье, его не стало, до костей разъело  смрадом  смерти,  мечты раздробило камнем, и страх, весь отпущенный ему свыше, одним махом стер будущее. Рождение – это  боль, в ней он прокорчился по новой, чтобы стать тем, кем он был сейчас. 

Не существовало целей, была просто жизнь, которую ему дали заново, он принимал  её условия или  просто проходил мимо. Он тренировал свое тело, подстраивая его под необходимые параметры, он выбирал чувства, подходящие моменту, из предложенного перечня.  Он играл по правилам, если считал это  нужным, создал свои  законы, свои казни и свою правду. Человеку не дано помнить свои прошлые жизни, и он не помнил. Он не просто сжег мосты, он взорвал их, расхерачил  к чертям, чтобы никогда не вернуться. Только  Плут – всего лишь человек, каждый год тридцатого октября он шел в церковь, ставил свечку за упокой души деда Заура, не в силах разорвать тонкую, никому  невидимую нить. 

Алан ненавидел сны – единственное  слабое место в его четком, безупречном существовании. То, что вне его  контроля, не велось на его обаяние и не поддавалось силе. Их невозможно было  запугать или уговорить. Наверное, это то,  чего он действительно боялся. Они мешали, заставляли сбоить отлаженный механизм,  выжимали  слезы, которых, казалось,  вовсе нет. Раз за разом он смотрел в глаза мальчишки, прижимающего к груди бутылку, и не мог ответить, выстрелил бы он тогда или нет, и незнание этого  выматывало хуже правды. 

Усталость вязкая, как  ночной кошмар, тягучая и черная, словно дёготь, утягивала  сознание, мешала  работе, подвергала его людей, его мальчиков, опасности.  Словно тяжелый заскорузлый тулуп,  прижимала к земле,  каждый шаг давался с трудом. Возможно, справился бы,  сломал бы себя, но рисковать семьей он не мог. Да и ребята последний год работали  на износ, хоть молчали, но  Алан чувствовал, что   еще чуть-чуть и предел. 

«Усталость материала» - куратор долго смотрел на Алана: «Придете через месяц, отдохните, подумайте».  

Они собрались в старом доме его матери, под Белолейском. Кидались шутками, отчаянно метко, как  ножи посылали в мишень, попадая в яблочко, смеялись  с серьезными глазами, и каждый понимал, что сегодня, после третьего тоста, они решат для себя  что-то очень важное, то, что навсегда изменит их жизнь. 

- Я ухожу, – Алан  разлил  водки по  небольшим граненым стопкам. 

- Мы это уже давно поняли. Ты говорил  с куратором?  - Расист, как обычно,  все переговоры взял  на себя.

- Говорил,  – они чокнулись. – Давай  без тоста.

 Алан слегка  поморщился и  оторвал перышко лука. Все ждали. Каждый из них отдал работе все: время, родных, любимых,  здоровье, силы. Они стали семьей,  как единый живой организм, иначе не выжить, вросли кожей друг в друга, сцепились душами так, что не разъединить, не убив. Когда вместе – они  умные, ловкие,   хитрые  и живучие, как осы. Куда они друг без друга,  как  они смогут  вжиться в новое  одиночество. Каждый думал об этом, но ни один бы не сказал вслух. 

- Он отпустит, и вы со мной.

- Супер, - Лучик толкнул Лазаря в бок. – А ты, не возьмет, не возьмет. Плут, он  наш, куда он без нас. Да, кстати,  а мы куда теперь?

И тут они заржали, по-настоящему, уже свободно, еще не веря, что может сработает, дай бог, получится, и Плут будет рядом. 

Алан облокотился о  гладкие теплые перила веранды и с мягкой улыбкой смотрел на ребят, которые окончательно расслабились. Николай Кононов – высокий и жилистый, с агрессивным ежиком светло-русых волос, зажал в железном капкане  согнутой руки Егора Щепкина, их Лучика – мальчика-одуванчика, обманчиво нежного и изящного, веселого и светлого, как солнечный зайчик, который шесть лет назад  тащил того на себе  много километров по песчаной афганской пустыне с перебитыми ногами, захлёбывающегося кровью из пробитого легкого, который наставил пушку  к виску хирурга местного полевого госпиталя, не веря, что все, что конец и заставил  вытянуть Ника, держал за руку, не давая костлявой забрать.  Он, смеясь, назвал его потом Лазарем, когда тот пришел в себя, а тот – «моим Лучиком». Они  были всегда вместе, разделили жизнь поровну: один дом,  партнеры, мужчины, женщины - неважно, главное, один на двоих, им это было необходимо, для них это было правильно и по-другому быть не могло, их поняли.

На противоположной  стороне от костра  лыбился, наблюдая за ними, Расист,  с ним он  учился еще в  школе при военном училище, только в параллельных классах, а учебку уже вместе проходили. Алан всегда ухмылялся, когда Семена принимали «по одежке» - здоровый, накачанный лысый мужик, разрисованный татуировками, что с него взять – тупая гора мускул. И это  было на руку, срабатывал прием «реализации фактора неожиданности»,  потому что более гениального  аналитика и  стратега, Плут не встречал в жизни, только, наверное, куратора. Они и Пиаф – вот его семья. 

После того, как не стало мамы, отец уехал  в Париж – тренером  местной сборной по борьбе, там и остался. Алану тогда исполнилось  пятнадцать, он  год как учился в закрытой военной школе. Отец приехал   под  новый год, помялся в холодном продуваемом  сквозняками свидальнике и протянул конверт: 

- С наступающим.

- Спасибо, и тебя, – Алан  положил конверт рядом на  поломанную скамейку. Он уже знал, что тот скажет. – Ты когда уезжаешь?

- Сразу после  праздников,  – отец  помолчал, потом неуверенно спросил. - Не хочешь на праздники домой  съездить?

Алан отрицательно  помотал головой.

- Ты же не вернешься? 

- Думаю, что нет.

- Удачи тебе там.

Алан поднялся и,  не оборачиваясь, вышел из комнаты. Конверт так и остался лежать на скамейке. 

Все имущество было переписано в феврале следующего года на него адвокатами отца.

 Больше они не встречались.  

- Я не уйду из системы, ты же знаешь, – Пиаф встал рядом и  подал открытую бутылку с пивом. – Понижать нельзя?

- Нельзя, -  Плут взял бутылку и  сделал приличный глоток. – Я могу помочь.

- Нет, это откупной за Рене. 

- Хорошо, если прижмет,  скажешь?

- Ты как будто знал, когда ремонт затевал, что так будет. 

- Куратор посоветовал.

Решено было обосноваться у Алана. Старый профессорский двухэтажный дом вместил всю команду.  С несколькими застекленными в пол террасами  по периметру,  с четырьмя спальнями наверху,  просто огромным каминным  залом, просторной кухней и кабинетом на первом – он был действительно  идеальным местом для команды.  Небольшой гостевой домик  спрятался в глубине  участка, за старыми кустами сирени и акации, раньше там жила прислуга, его ребята прозвали «ту-ту»  и использовали именно так - для  особых случаев. 

Отец матери, дед Алана, был известным генетиком, в середине тридцатых, когда  один за одним его друзей-ученых отправляли  в ссылки или расстреливали, ему помогли.  Что там за история вышла, Алан так и не смог выяснить. Архивы института  сгорели в войну, а   КГБэшники к  своим доступ  не дали, слишком  высокой категории они оказались.   Куратор тогда сказал, чтобы лучше он не лез, на такие  рекомендации  не обращать внимание,  было нельзя. Землю выделили  далеко от столицы,  по тем временам, считай Магадан, полгода дали  на  обустройство, а потом  чтобы никого из семейства Вишняковых даже близко  около  Москвы не было. На почти одном гектаре земли за четыре месяца вырос  большой дом  и несколько хозяйственных строений. Газ подвели  уже позже, после войны. В этом доме выросла мама, там  жил Алан до  школы,  потом конечно в Москву, какое образование мог получить мальчик  в провинции.  После смерти  мамы, дом  долго  стоял в запустении, но несколько лет назад, он  вложился в полную его реконструкцию, и  теперь  это было современное,  напичканное  актуальной электроникой, жилище, в декорациях старой профессорской дачи прошлого века.

Ребята сами выбрали  гостиницу. Сначала думали в городе,  но Расист   всех заразил романтикой дороги и  глубоким символизмом. Переговоры  на себя взяли Лазарь и Лучик, ребята честно пытались  все решить дипломатическими методами. Расист только  ржал, наблюдая со стороны, но к ребятам не лез, пускай учатся. Сигналом, что пора приступать  к оказанию помощи подрастающему поколению новоиспеченных гражданских, послужил совершенно пустой взгляд в сторону Лучика, уж больно они хорошо его знали, и последствия от него тоже. Алан переглянулся с Лазарем, тот только  пожал  виновато плечами. 

- Егор, завтра сидите с Ником дома и занимаетесь поиском хорошего архитектора. Это не мотель, а дерьмо, все что там хорошего - это место.  Шашлычную тоже к херам сносить, все заново строить. И не забудь оговорить  отдельно стоянку  для дальнобойщиков. Все,   вечером доложите. 

- Мотель еще не наш,  - отмер Лучик. - Переговоры ведем мы.

-  Уже нет, а крошить в капусту никого не надо. Все решим мирно.

- Я не собирался, - процедил он сквозь зубы.

- Да, ладно. Иди посуду мыть.

 - Да, босс, - Лучик схватил свою тарелку и помчался к раковине. 

«Обиделся» - одними губами  прошептал Расист. 

- Наши помой, - скомандовал Алан. - Ник – ты вытираешь. Семен, пойдем поговорим,  я офис хочу в  городе  снять. Так будет удобней. 

Работы было много, другой, странной, не такой, к которой привыкли ребята, все было в новинку. Сначала было непривычно, чудно, а потом втянулись, стало весело. Алану, по большому счету, было все равно, усталость немного отпустила, сны душу  выматывали  лишь изредка, ребята его  счастливы,  куратор не трогает, что  еще надо. 

Его он  увидел  двадцать девятого  мая, в пятницу. Алан просматривал длинный прайс на настенные панели из натурального дерева для офиса,  когда на  круг между  строительными  ангарами-магазинами, громко сигналя, въехала старая лаково-черная  Волга - пышнобокая и лупоглазая, со сверкающими на  солнце молдингами и  серебряным оленем, рвущимся вперед. Обитатели рынка, громко и весело  переговариваясь,  окружили  красавицу, одобрительно цокали, похлопывали по блестящим бокам.

Ориентация для Алана никогда не была проблемой, он  принял себя легко, без сомнений и соплей. В закрытой военной школе, когда  подростков  с ума сводят гормоны, найти  партнера было несложно. Он любил секс, отпускал себя, отдаваясь удовольствию и чувствуя себя при этом непривычно живым, другим, но даже  в пассивной роли  он ухитрялся вести и командовать процессом, не унижая подчинять. Впервые  он  взял мужчину в  восемнадцать. После выпускного они всей группой отправились праздновать в бар, спиртное лилось рекой и тормоза  срывало от  ощущения свободы, молодости и вседозволенной силы. В группе байкеров, занимавших соседний столик, он  выбрал  себе жертву и уже через час  брал его в  маленькой кабинке туалета, больно заломив руку  и заставив почти уткнуться головой в  бачок. Семен  стоял  на стреме. У него было много разных партнеров, кто-то прошел мимо, не оставив ничего, кого-то он помнил, но все  они напоминали  ему пустые  платформы, проносящиеся  мимо, на которых никогда не остановится поезд. 

Алан смотрел на веселого светловолосого парня в клетчатой рубашке, размахивающего  руками  и что-то объясняющего окружившим его мужикам, и не мог понять, почему ему так важно  узнать, кто это. Почему он уверен, что глаза  у него синие, как осеннее небо, и пахнуть от него должно солнцем и немного бензином. Пальцы вздрагивали, словно ощущая его кожу. И впервые на его памяти ему захотелось  врубить тормоза и остановить этот чертов поезд, несущейся непонятно куда, непонятно зачем. 

- Шикарно, - Семен вытащил уже изрядно помятые листы из сведенных  пальцев.

Алан вздрогнул, наклоняя голову чуть в низ и в бок, верхняя губа дрогнула, оголяя клыки.

- Ишь, тебя вштырило.  Я о машине.

Через неделю он  знал о нем все: от детских болезней, до его  ориентации.

- Посмотри, как он смотрит на этого котенка, - Семен  развалился в кресле, просматривая дело. 

 - Валентин Гущин, они не любовники, – Алан  открыл окно и закурил. Летний вечер маленького  городка   поплыл в душную  комнату прохладой и сладостной тишиной. – Конечно, у них что-то было, но сейчас они  просто друзья. Там у этого мелкого  свои заморочки. На брата.

- Оу, инцест? 

- Он не родной.

- Ну вот, а я только завелся. Значит,  твой мальчик  сейчас свободен, как касса. Блядки в  клубе не считаются, ты знаешь, что он только в активе работает?

- Семен, я так понимаю, этим вопросом занимаются все.

Расист  пожал плечами:

- Ну, а что  ты хотел, мы волнуемся. 

И правда, а что он хотел. 

- Ты не хочешь  познакомиться с ним поближе?

Лучик и Лазарь притащили очередную жертву разврата и  были выдворены в гостевой домик, чтобы их стоны и крики не отвлекали. Алан лежал на спине и смотрел  на причудливые тени от старой яблони, при каждом порыве  они взрывались  ломанным танцем, создавая все новые и новые метаморфозы. «Как мир меняется! И как я сам меняюсь! Лишь именем одним я называюсь» (Н. Заболоцкий «Метаморфозы).  Он  не хотел больше умирать, не хотел отделять от себя   свои мертвые тела, закапывая их глубоко, а потом забывать, где могилы.  Он остановил свой  поезд, не зная, хватит ли  угля развести в топке огонь по новой, правильно ли он поступает, или это ошибка и выверт  уставшего мозга, который обернется забвением и одиночеством без права на амнистию.

Уже  неважно. Это его мальчик, он хочет,  чтобы он был рядом с ним. Его тело сходит с ума от желания, только чудом он удержался  тогда, у него дома, и не взял его, постанывающего  под его руками, беззащитного и нереально желанного. 

Ребята  терпели все молча, не комментировали  приобретение никому ненужных автомастерских,  не обижались на  вечерние тренировки до рвотной кислоты во рту,  молча уходили в гостевой домик на блядки или  вообще  уезжали в  Москву, от греха. Правда, к осени они были готовы этого Уткина упаковать в хрустящую  бумагу с блестками,  сверху прикрепить красный бант и  вручить боссу,  пусть успокоится.  Лучик же больше беспокоился о мальчишке,  зверь присвоил себе  добычу, при этом, забыв поставить ее в известность об этом.  Семен же  бесился не на шутку, считая, что у Алана посттравматический синдром,  и  крыша поехала основательно, а от парня надо срочно избавляться. 

Комментарий к Части 2. Глава 1.  Алан

 *ту-ту - «Один-два-два» (one-two-two) - знаменитый Парижский бордель. Открылся в 1924 году в Париже, а столь незамысловатое название получил, потому что располагался на улице Прованс в доме 122. Кроме того, гордостью знаменитого борделя являлся не менее известный ресторан «Le Boeuf à la Ficelle», в котором на официантках были лишь фартуки и обувь на высоких каблуках. В числе посетителей были замечены Кэри Грант, Эдит Пиаф, Марлен Дитрих, Чарли Чаплин, Кэтрин Хепберн.

«Тудух, тух, тух, тудух» - старая груша по-старчески стонала, принимая удар за ударом. 

- Уткин, не части, – тренер ощутимо толкнул его в плечо. – Хочешь побеситься, иди   в парк, побегай, а имущество мне  тут не порти. Дыхание, следи за дыханием.

Какое  к херам  дыхание, когда Женя готов был задохнуться от злости на этого самоуверенного козла: «Хочу, чтобы ты был со мной». А  роллами не обложиться и не лечь на стол – кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста? Злился на себя, растекшегося похотливой лужицей и готового  самому эти гребаные роллы разложить по своему заду. Не, ну это понять можно,  когда  кончаешь, что  только в голову не придет.  «Тудух, тух, тух», а что собственно произошло, а ничего,  ну отдрочили  ему, что такого. Не трахнули же.  И Варьке не  пожалуешься, тот опять заведет свою бодягу о равноправии  партнеров, о том, что Женька – сноб, и рассматривает пассивную роль в сексе, как  унизительную, а потом тот обидится и надо будет просить прощения. Ничего страшного не произошло: «тух,  тух, тух, тудух». Завтра вечером  в клуб. Все, хватит хренью страдать, не о чем заморачиваться, снимет мальчика. Кто здесь мужик, я мужик, самый настоящий крутой, здоровый мужик, самец: «тух, тух, тух, хрясь, бабамс».

 - Уткин,  а ну пошел отсюда. 

В клубе было накурено и душно. Женя с трудом протолкался   к стойке через толпу пестрой  молодежи, неритмично двигающейся под очередной хит сезона.

- О, Юстас, я думал все, мы тебя потеряли, – как Женя стал Юстасом, никто не вспомнит, но  у бармена это получилось очень логично, и  вот уже шутке «Алекс - Юстасу» почти три года. – Темное будешь? Сегодня супер, разливное.

Женя кивнул, усаживаясь  на высокий  неудобный стул, ему все время казалось, что он на нем выглядит, как  слон на маленьком мячике в цирке.

- Какое?

- Да какая разница, говорю же, классное, – бармен налил в высокую  пузатую кружку  пива, по совести  подождал, пока опадет пена, долил до краев. – Ну, Алекс – Юстасу.

Женя отпил немного, провокационно облизал  губы, поймав заинтересованный взгляд Алекса и, поморщившись, оглядел зал.

- Что кривишься? Есть неплохие экземпляры.

- У вас что, сегодня бесплатный минет в программе, народу прорва?

- Юстас, ты только  скажи, и этот пункт будет всегда для тебя бесплатным.

Дальше пикировок у них никогда не заходило, потому что оба знали, ни один не ляжет под другого, но это им не мешало  раззадоривать друг друга  намеками, шутками, взглядами.

- Вон видишь, малыш с маленькой попкой, у него  сегодня днюха.

- Который? Они все там с попками, готовыми к употреблению, – Женя  оглядел  толпу малолеток.

- Да, это уж точно,  все готовы, бери  и пользуй. Вот в наше время такого не было.

- И не говори, - они оба тяжело вздохнули, каждый вспомнил, что было  три-четыре года назад. – Ну, так который,  в штанах желтых?

- Не, тот, что в штанах, пришел вон с тем папиком. Видишь, в углу сидит, коньяк хлещет. Как можно эту помойку пить?  Короче, выгуливает малыша, чтобы  тот не заскучал, был всегда  бодр и доходчив. В рубашке  синей, хорошенький, правда?

- Ничего. Слушай, Алекс, тут такое дело,  мне нужен  юрист и бухгалтер. Нет на примете?

- Что, оба пассивы?  

- Почему пассивы, мне они для работы нужны.

- То есть, активы?

- Блин, Алекс, мне просто нужен хороший  юрист  и  бухгалтер. Для начала проконсультироваться.

- Не трахаться?

- Нет. 

- Ну, Юстас, ты и озадачил, юрист и бухгалтер, да еще и не трахаться. А как же ролевые игры?

Женька осуждающе посмотрел на юмориста, допил одним махом остатки темного и  злобно шлепнул кружкой.

- Ну ладно, не злись, я подумаю. Повторить?

Потом было  очень много «повторить»,  много разноцветных огней,  пульсирующих под  музыку, много ритма, заставляющего тело двигаться  в унисон с толпой. Руки, блуждающие там, где не надо, чужие пальцы, которые  обещающе сжимали, гладили и ласкали,  стройное тело, прижимающееся к нему все теснее. Женька, то  всплывал в реальность,  с удивлением  оглядываясь, что я здесь делаю, то опять  нырял в пьяный похотливый омут. Все уже казалось не таким страшным, даже смешным, а еще ему  жутко хотелось трахаться.

Парнишка был  хорошенький и веселый. Они, спотыкаясь,  поднялись на второй этаж, долго целовались около  двери, но когда Женя почувствовал, что  его штаны почти спущены и член  давно гуляет на свободе, периодически попадая в горячий  рот, волевым усилием  оторвал от себя пацана, всё-таки открыл дверь комнаты и затащил его туда.

По существу, комната была одной большой кроватью, еще узкий проход к лилипутской душевой и хит сезона – зеркальный потолок.  Ребята говорили, что  наблюдать за его задницей, напряженной спиной, когда он  вдалбливался в них, было одно удовольствие и заводило почище любого порно, ну пускай смотрят.  

Женька посчитал, что  прелюдии  уже закончились и можно приступать  к основному блюду, поэтому  парень  был очень быстро  раздет и поставлен раком. Член  стоял болезненным колом, терпеть было  невыносимо трудно, хотелось скорее, и он  пытался одновременно  нашпиговать парня смазкой, растянуть хоть чуть-чуть и разорвать упаковку с презервативом. 

Когда  член был  уже наведен на цель,  и  сознание  в предвкушении  рисовало ему райское блаженство, его больно схватили за шею, задрав вверх плечо,  откинули на другой конец кровати. Хмель таял,  как утренний туман перед жарким днем, и Женька  с ужасом, совершенно трезвый наблюдал,  как Алан   стащил  парнишку  с кровати,  сунул  ему в руки  комок с одеждой и  вытолкнул из комнаты. В проеме двери  маячила испуганная  физиономия Алекса:

- Юстас, у тебя все хорошо?

- Да зашибись.

Женя сидел  в углу,  задрав ноги,  и пытался придумать, что ему дальше делать. Алан захлопнул  дверь, щелкнул замком и медленно  повернулся  к  нему.

- Я же предупредил  тебя, – прошипел он. Ровный аристократический нос наморщился.

- О чем? – Женька  подумал, что тот сейчас зарычит на него.   

- Чтобы  ты не  совал его куда попало, – они оба  посмотрели на крепко  стоящий член. Вот кому было  плевать  на все.

- Это когда?

- Я тебе говорил, что хочу, чтобы ты был со мной?

Женька неуверенно промычал.

- Вот тогда и предупредил. 

- То есть, это означало: «Не суй свой конец, куда не следует, и твоя жопа принадлежит мне?».

- Если эта формулировка тебе более понятна, то да.

Они оба посмотрели на тему разговора, которая продолжала  стоять, упакованная  в прозрачный блестящий латекс. Алан,  немного заторможенно, не отрывая от него взгляда, стянул куртку, за ней также медленно, словно в трансе -  черную  футболу.

- Сними это.

- Что это? - прохрипел Женька. Зачем он раздевается, чего удумал? 

- Резинку  сними.

- Зачем? -  Женя дернулся, от чего  член  вызывающе качнулся. 

И тут он услышал самое настоящее рычание. Бляха муха,  да что же это  такое: «Упади, сволочь», «Падай, паскудный  предатель» -  он в отчаянии схватился за член, пытаясь  его опустить.

-Убери  руки и оставь его в покое, – Алан неожиданно рявкнул на него. Женя   даже вздрогнул,  быстро  отдёргивая  руки.

Мужчина огляделся, потянулся к большому полиэтиленовому пакету с запечатанными чистыми полотенцами.

- Зачем тебе  полотенца?

Тот, не обращая на него внимания, достал из заднего кармана небольшой нож,  сделал резкое движение  рукой, фиксируя выскочившее лезвие. Вскрыл пакет. Полотенца отправились на пол. Разделил полиэтилен на  две части. 

- Иди  сюда. 

- Неа, нож  убери.

Алан,  щелкнув, убрал лезвие и бросил нож на куртку. 

- Иди сюда.

- Зачем тебе пакет? Ты меня  задушишь?

Алан закатил нетерпеливо глаза,  чуть поддавшись вперед, схватил Женьку за ногу и  резко дернул на себя. Не ожидавший такой подлости,  парень потерял равновесие и, проехав на заднице по  скользкому покрывалу,  распластался по кровати порнозвездой с  бесстыдно торчащим к верху членом. 

Алан прижал его своим  телом, обхватил голову  руками:

- Тшш, маленький, – прошептал он, покрывая неожиданно нежными поцелуями  лицо. Члену, зажатому между ними,  стало  очень хорошо, и Женька, не в силах сдерживаться, застонал.

- Я не маленький.

- Маленький и глупый мальчик, – Алан оторвался от него,  сел,  прижав бедрами. – Руку дай. 

- Не дам, - он забарахтался под ним. Стальные  пальцы  нажали на шею  и сознание поплыло. 

Женя подергал крепко привязанными   к спинке кровати руками.

- Отвяжи. 

- Обязательно.

Тело  плыло в сладком дурмане. Желания сопротивляться и сердиться пропали  с первыми  прикосновениями,  растворились без следа  в  невероятной нежности. Женька нетерпеливо выгибался, подставляясь под   неприличные, откровенные ласки.  Губы распухли от жадных и  глубоких поцелуев, но их было преступно мало, не хотелось отпускать и Женя капризно требовал их каждый раз,  когда Алан переключался на  его  шею, руки, живот. 

Он задрожал, когда  скользкие пальцы настойчиво  входили в него, испуганно смотрел в хмельные медовые глаза, чтобы они успокоили, и Алан  убаюкивал взглядом, так нежно, ласково-спокойно, что Женька расслаблялся,  ждал,  чтобы  твердые  надежные руки  удержали  его страх, и  тогда чуть шершавая ладонь гладила живот, бедра, забирая  неуверенность и ужас  первого раза. 

Он крепко прижимал к себе  мужчину,  не осознавая, что руки давно освободили,  царапался и  скреб по спине, вырывая глухие стоны. Взгляд не мог  оторвать от  отражения чужой мускулистой спины, разрисованной адским художником тонкими белыми нитками шрамов, от движений крепкого зада между его бесстыдно разведенных ног.    

Муторный, какой-то чужой рассвет, с трудом продираясь сквозь ненормальную  ночь, лениво разливался за окном быстро несущейся машины. Темные,  почти черные силуэты деревьев выскакивали, как черт из табакерки, из белесого туманного пространства, то ли реального, то ли придуманного. В машине работал кондиционер, но Жене  было душно, до  паники не хватало воздуха, казалось, сейчас задохнется. Он с трудом сообразил, на какую кнопку нажать, чтобы приоткрыть окно. Влажный осенний воздух остудил лицо и  мысли, которые сжигали его  навязчивыми тлеющими угольками. 

Алан  иногда поглядывал в зеркало, но, слава богу, молчал. Женька был не уверен, что не сорвется в неприличную истерику.  Машина  тихо  урчала, но,  казалась, что стоит просто  оглушающая  тишина, громче крика,  пронзительней воя. Каждый из них молчал  слишком громко, слишком о  многом,  слова сейчас были лишними, бесполезными. 

- Мать дома? – Алан пискнул сигнализацией и  пошел вслед за ним в подъезд.

-  Не знаю, - Женя медленно, как старый дед,  поднимался по лестнице, третий этаж, на который раньше он взлетал  через две ступеньки, сейчас казался немыслимо далеко. – К бабке должна была поехать.

Он  остановился около двери, соображая, где  у него ключи,  похлопал по карманам. Потом пришла мысль, что он никогда  к нему не обращался. Никак не называл, только  в бесконечных  мысленных  разговорах, то директором назовет, то  козлом. Женька недобро усмехнулся. 

- Алан Тимурович, у меня Бобик остался там, – он, наконец, нашел  связку от дома и непонимающе  уставился на нее. – Я не знаю, где  ключи от него.

- Алан.

- Вот и познакомились, – Женя истерично хохотнул. – А говорят, секс не повод для знакомства. 

- Секс не повод ни для чего. Машину пригонят позже.

Алан  забрал ключи, сам открыл дверь,  посторонился, пропуская его вперед. Женя на автомате разделся, зашел в ванную помыть руки,  не зажигая свет, смотреть на себя не хотелось, обтерся о  брючины  и  побрел  в свою комнату. Душ бы принять, чтобы смыть с себя всю эту ночь, но  не было сил, желания прикасаться к себе.

Плед с кровати уже был снят и аккуратно сложен на  стуле. 

- Давай ложись, я тебе сейчас чай сделаю, - Алан постоял  в дверях, наблюдая за ним, а потом ушел на кухню. Свалил бы он  совсем. 

Женя послушно  разделся, долго складывал  в аккуратные стопки одежду,  но потом все-таки улегся, завернувшись в одеяло с головой. Попытался  закрыть глаза, от ярких истеричных всполохов закружилась голова, опять стало не хватать воздуха, и он высунул нос подышать. Одеяло стянули.

- Садись, пей, – мужчина присел на край  кровати. Протянул  синюю чашку. – Он не горячий. 

Женя послушно отхлебнул, покрепче обхватил ладонями чашку, его  немного  знобило, поэтому ее теплые бока приятно согревали.  

- У нас в семье всегда заваривали чай с травами. Чайник был темно-синий, кобальтовый, с золотым тиснением, литра на два, наверное. Мама  целый стог сена туда  ухитрялась впихнуть,  самих чайных листьев не было почти. Аромат стоял на весь дом. И вкус  у него был немного горьковатый. 

 Алан  вытянул подушку из-под Жени, переложил повыше. 

- Я не пью сладкий чай.

- Я мед добавил.

- Алан, а что дальше? 

- Дальше ты  поспишь, а  я тебе приготовлю хаш. 

- Что-то неприличное? 

- На сегодня все неприличное уже произошло. Это  суп, на Кавказе  его  едят с утра. Хорошо от  похмелья помогает, правда варить надо долго, часов шесть, а едят  его лавашом, только детям дают ложки или  гостям.

- Ты  оттуда родом?

- Нет, я в Москве родился. Отец – осетин, в восемнадцать  приехал   в Москву учиться, там он уже с мамой  встретился.  На рынке. Она мясо  выбирала, а он не смог смотреть на этот ужас, помог. Мама плохо готовила, не любила. Ее давно  уже нет. 

- У меня папа умер год назад, - зачем-то поделился Женя.

- Я знаю, - Алан  забрал чашку, наклонился и чмокнул его в лоб. – Спи.

- Я не засну.

- Заснешь.

Странный это был сон, тяжелый, изнуряющий  обманчивыми сновидениями. Отец снился, живой и веселый,  такой из прошлого, он улыбался своей особенной улыбкой – доброй и немного смущенной, и говорил, что мать, наконец, дождалась, что теперь он не один, а Женька, все никак не мог понять, о чем речь. Ему снилось, что он никак  не может заснуть, ворочается с боку на бок, и куда бы не повернулся, видел  смуглую спину, расчерченную  белыми  тонкими полосками. Он  водил по ним пальцем, закручивая в курчавую восточную вязь, знал, что там что-то написано, только никак не  получалось прочесть.

Его  разбудил хлопок двери, вышвырнул из  сна, который тут же растворился  в  ярком  солнечном луче,  протиснувшемся   в щель между шторами. Женя принюхался, пахло  куриным бульоном, рот тут же наполнился вязкой голодной слюной. Война войной, лишение девственности там же,  а кушать очень хочется. Может, мама приехала, а этот ушел, наконец.  Женя натянул джинсы и чистую футболку,  на цыпочках выскользнул из комнаты. На кухне тихо переговаривались. 

- Как он ездит на этой  колымаге, еле ее завел, – это про Бобика, сообразил Женя.

- Будешь кофе? – этот голос он  узнает из всех.

- Буду, смотрю, ты тут уже обжился,  –  табуретка проелозила по линолеуму и  скрипнула под весом тела. – Ты малышу  и вправду машину бы хорошую подкинул. На этой  опасно ездить. 

«О как, малышу,  хрен мне задалась ваша машина. Надо будет, сам куплю».

- Хотя, ты ему столько отвалил  за поржавевший ангар, что  он может себе сам купить. Должок его выкупил, ну здесь я молчу,  он теперь у тебя в кулаке, или лучше  сказать на х*е. Ну, что Плут,  стоило оно того или нет? Как мальчик, сладкий? Может, дешевле бы обошлась блядь из борделя? И не стоило ребят мучить столько времени своим психозом. 

Дальше он ничего не слышал,  в ушах затарабанило, сердце застучало, как  припадочное. Купили, значит, как дорогую блядь. Он попятился в коридор. На калошнице лежали ключи от Бобика,   взял их аккуратно, чтобы  веселый  металлический терьер не звякнул, подхватил  кроссовки и  рванул из дома.

Бобик, почуяв хозяина, завелся на раз, ни разу не взбрыкнул.  Женька  газанул со двора, как сумасшедший, распугав  дворовых  кошек, греющихся в последних теплых лучах. Только  на трассе немного  пришел в себя. Бензина было меньше трети, денег нет, до  матери он  не доедет. Остановил машину на обочине, пошарил  в бардачке, слава богу, не выкинул  почти пустую пачку Явы, забытую Чинариком. Едкий  смолистый дым  обрушился на легкие, вызывая кашель и  боль в горле. Но  это было лучше, чем ничего. 

После душной машины,  сырой осенний воздух, пропитанный запахом мокрой земли, увядающих листьев и бензином, показался  невероятно сладким и  таким желанным. Конструктивного разговора с самим с собой не получалось. Он просто  потонул в наивной, истеричной обиде, и все  скатывалось  в причитания,  какой он несчастный, и как его использовали. Он представлял, как   кидает ему в лицо деньги,  а несколько купюр летят в того, кто говорил про блядь: «Подавись своими деньгами, и секс с тобой был отстойным». Потом ему виделось, как его мастерская стала  невероятно популярной,  он приходит в банк и  требует от них выкупить его долг обратно. Осознавать, что это все бред и несбыточные фантазии  не хотелось. 

Солнце покатилось  за частокол леса, тепло быстро растворялось в сентябрьском  вечере, и  ему стало совсем грустно и зябко в тоненькой футболке. Очень захотелось  домой в тепло  и есть, горячий  аппетитно  пахнущий  бульон был бы очень кстати. Женька упрямо  пульнул  окурок в буро-зеленый кустик осоки. А вот хрен вам. Обогнув город  объездными,  только ему известными дорогами, прополз по развороченной  тракторной колее через сонное колхозное поле, потом по просеке через лес, и выехал  к их с Варькой озеру.  Раза два  он  слышал шум  вертолета, один раз даже  увидел его, тот шел низко,   в стороне, ближе к трассе - небольшой с  красно-синей полосой. Спасатели,  случилось что?   

У них было  удивительное озеро,  вдали от двух других, больших, с песочными пляжами и  множеством отдыхающих летом. Они нашли этого  малыша случайно, заросшего  большими   желтыми кувшинками, утыканного  острыми  иголками  болотной травы.  К нему  не наведывались  вездесущие  рыбаки,  сюда  нельзя было проехать на машине, только  по хитрому маршруту,  о котором  знали немногие.  Здесь он целовался с Варей впервые. 

Женя достал  из багажника  старый плед, завернулся в него и  подошел поближе, прямо к черному от старости  трамплину. Мастерили его втроем -  он, Варя и отец. Сколько ему, наверное, лет семь, все хотели отремонтировать, но руки не доходили, а теперь и некому, и никому не нужно. Уже  почти стемнело, в свете  тусклых фар Бобика озеро  казалось  зловещим и неприветливым. Что его сюда принесло,  думал полегчает, раз это  их  тайное  место.  Только Вари нет рядом, холодно, голодно и ночевать придется здесь.  

Очень хочется все отмотать назад.  Только  вот  до какого момента, он не мог для себя решить. Не было физического принуждения, разве только совсем чуть-чуть, он сам отвечал, щеки  запылали, от некоторых  воспоминаний.   Но почему такое чувство, что его изнасиловали, и такая грязь в душе. Он наступил на  скользкие доски,  вода внизу казалась совсем черной, как космос, и свет словно  плыл по поверхности, не в силах  проникнуть в этот холод и темноту. Вот и на  душе  также, все  ледяное:  чувства, мечты, желания, а  свет просто огибает его, брезгуя  коснуться.   

Шум мотора совсем тихий, урчащий показался игрой воображения, но  впереди на просеке  заметались  лучи. Он  уже знал, кого принесла нелегкая,   глубоко вздохнул, усмиряя  заколотившееся сердце.  Свет от фар осветил   все озеро,  больно  ударил по глазам. Женька прищурился, но   ничего  не было видно, только  расплывчатый  силуэт, который  стремительно  приближался к нему.  Глаза защипало, и он отвернулся, делая небольшой шаг  назад. Как в замедленной съемке, ноги  медленно   проскользили  вниз, в пустоту, больно  карябая икры, сдирая  кожу на спине, а потом  оглушительно шарахнуло по голове.

Женька   сидел в машине, почти уткнувшись  носом  в фугачащую на полную катушку печку –  голый, завернутый в одеяло,  с накинутой  сверху  курткой, от которой вкусно и знакомо пахло. Его  трясло и  сильно клонило  в сон. Периодически он поднимал  глаза и смотрел на    курившего Алана, потом снова утыкался в  бардачок. А ведь тот тоже мокрый и ему, наверное, ужасно холодно. 

Женя несколько раз порывался позвать его в машину погреться, но каждый раз останавливал себя. Наконец, тот   щелчком  отпульнул очередной окурок и решительно   сел в машину. 

- Согрелся? – Алан завел машину и,  круто развернувшись, медленно  покатил  между деревьями.

- Почти, – Женька буркнул,  отвернувшись к окну. Потом  резко повернулся и неожиданно завис на  сбитых костяшках   смуглой руки. – А  машину  опять этот пригонит. - Он кивнул  на руку. 

- Я сам,  утром 

В салоне было тихо и сонно, Женька  периодически клевал носом. 

- Я пришел к ним в школу в четырнадцать, в середине  учебного  года.  Сбившиеся  стаи, устоявшаяся  иерархия,  а тут  я -  мальчик-с-пальчик: «Принимайте,  гостя дорого». Ну, меня и приняли. Хорошо приняли, странно,  что  я до дня  прописки дожил. Только  потом узнал, что еще  не самый   ахтунговый вариант выбрали, могли  и через строй пустить. 

- Изнасиловать? – Женя в ужасе  оторвался от  темного провала окна, в котором все равно ничего не было видно. – Что это за школа такая?

- Нет, ну и мысли испорченные, - хохотнул Алан. – Военная закрытая школа.

- Таких не бывает. 

- Почему не бывает, очень даже  бывает. А на счет пустить  через строй, я имел в виду, что такая казнь была, прогоняли через строй солдат, человек так в тысячу, с палками, и каждый должен ударить. До середины не доходили. Там палок, конечно, не было, но  пройти через параллель  старших, и пускай каждый ударит вполсилы,  инвалидом точно останешься,  если выживешь.  А меня пожалели, привязали в спортзале к  шведской стенке, били не сильно, но   мне хватило,  пресса не было, живот мягкий. Я  почти сознание потерял,  вообще плохо соображал уже, что  происходит, когда Семен  все  там разнес. В лазарет  на руках принес, еще чуть-чуть и кранты, селезенку разорвали.  Потом, когда «черножопым» меня  стали называть с легкой руки одного  прыща,  мне то  все равно было,  а Сем бесился страшно. Изловил того   в туалете, раздел догола, покрыл  черной лаковой краской,  полностью всего, даже волосы,  и пустил по этажам  бегать.  Две недели в карцере и кличка Расист на всю жизнь.  Я его тогда спросил: «Почему?». «Инстинкты». 

- Герой.

- Жень, он действительно герой.  Если бы не он, не было бы сейчас нас.  Он  столько раз спасал  мою задницу, что она практически  принадлежит ему. А вот  я ни разу. Понимаешь,  я еще  ни разу не вернул ему долг. 

- Поэтому он может сравнивать меня с блядью.  Хотя ситуацию он описал верно.  Когда машину мальчику подкинешь? И да, не забудь сказать, когда  тебе понадобится  снова моя жопа, я подготовлюсь. Долги надо  отдавать, ведь верно?

- Он не сравнивал тебя с блядью.

- Нет? -  заорал Женька. – Хорошо, он   просто назвал все своими именами.  

Женя начал раскачиваться, как болванчик, туда-сюда, тихо подвывая:

 -   Все это бред.  То, что происходит - ненормально. Так не должно быть. 

Алан резко затормозил, уходя на обочину. Притянул  к   себе  не сопротивляющегося, уже всхлипывающего мальчишку, прижал крепко-крепко и зашептал в еще влажную макушку:

-  Мальчик мой хороший, прости меня, дурака.  Слышишь, прости, – Женя тихо  забормотал жалобы, пытаясь ввинтиться еже глубже в  мокрую рубашку. – Давай так. Ты занимаешься мастерской,  там ты хозяин, как считаешь нужным, так и поступай. Работы  много, скучать не придется, Расист прав,  согласен? – Алан дождался  утвердительного  кивка.  – Отлично. Теперь, что  касается нас, я хочу,  чтобы ты был со мной, – Женя  дернулся, но его прижали  еще  крепче. – Это не обсуждается. Я  дам тебе время, подожду, пока ты придешь ко мне сам. Только имей в виду,  когда это произойдет, я больше тебя не отпущу. Никогда. 

Когда за Аланом захлопнулась  дверь, Женька побрел греться в душ, а потом очень долго  ел. Суп  с неприличным названием оказался божественно вкусным, он смолотил две тарелки. А потом  открыл банку со сгущенкой,  попытался компенсировать себе  плохое настроение. Но у него не  вышло, как у Вари, настроение не поднялось, только сладкое зря перевел.   А утром его  разбудил звонок, и  Варька сообщил ему,  что  у него умер отец, и он  первый раз  соврал другу:

- Как у тебя с твоим?

- Никак, ждет, когда я под него лягу. 

- Ну, а ты?

- Ну, а я, как видишь, не лег еще.

Не смог он  рассказать Варьке, не сейчас, потом признается.

Осень просто выпала из его жизни, как ее и не было. Беготня,  нервотрёпка, крик и работа, бесконечная работа.  Алана он  практически не видел, только  по понедельникам на разборе, так ребята называли совещания.   Женя сначала очень дергался,  все  заглядывал в лица  мужчин,  боясь увидеть ироничные взгляды, ждал  двусмысленные фразы, намеки.   Но их все не было, и не было, наконец, его немного отпустило.  Открыто вставлял свои пять копеек,   иногда забывался и кричал вместе  с остальными, спорил с Аланом, тогда тот улыбался слегка, еле заметно, одними глазами, но Женя всегда это замечал и сгорал от стыда. Ребята делали вид, что   ничего не видят. 

В  конце  ноября Алан попросил его задержаться после разбора.  В животе все защемило,  пульс забился в ушах. Алан  сдержал слово, он не притрагивался к нему ни  намеками, ни взглядами, ничем. И спокойствие, которое  пришло на смену тревожному ожиданию, стало вдруг раздражать, слишком спокойно. В клуб больше не ездил, такого  позору натерпелся, стыдно Алексу в глаза смотреть. Он варился в своих неясных надеждах,  щемящих, даже ему непонятных мечтах,  неуловимых, едва касающихся сознание снах и уже не понимал, что хочет на самом деле, что ему нужно.

- Я хотел  с тобой поговорить, – Женька замер на стуле  сурикатом. Что  ему ответить, может сказать, что давай попробуем. Или перебьется,  пусть еще ждет,  он  еще не готов и не решил. 

- Хочешь кофе? -  парень   замотал головой, ну говори, что там или нет, не говори, потому что я не знаю, что тебе ответить. – Я хочу продать  два автосервиса, если ты, конечно, не хочешь их взять под свое руководство, они мне  не нужны. Точки объективно невыгодно расположены и убыточны. Ну,  что скажешь?

Ничего он не скажет, потому что ожидал другого  вопроса,  совсем не такого предложения. Вот дурак наивный. Сука, поматросил и бросил. А мне по фигу!

- Жень?

- Что? – он почти заорал. Замолк на секунду, приводя голос в порядок, укрощая эмоции, зло зыркнул на Алана. Ну, что за улыбка  у него такая хитроскроенная, лисья, сразу и не поймешь, что лыбится, но Женя-то, конечно, сразу это  просекает. – Не, я не потяну. Мне бы со своим сервисом разобраться.  Два бокса уже готовы, сейчас третий заканчивают, лифты остались и  оборудование  по диагностике, а  к мойке еще  не приступали.  Расист говорит, лучше по теплу начинать. Семен, – Женька неожиданно покраснел, – Семен Александрович. 

- Хорошо. Там некоторые  ребята к тебе просились, возьмешь?

- Надо посмотреть, кто. Я их всех знаю, запойных не возьму, мне своих за глаза, – Женя поймал себя на том, что размахивает руками, то бокс изобразит, то лифт, потом вот за глаза попытался показать, проведя по шее два раза ребром ладони. Да, лечиться вам надо, Евгений Николаевич. – Ну, я пойду?

Не дождавшись  ответа, Женя собрал свои записи и направился к двери.

- Всего хорошего, Алан Тимурович.

Громко треснул переломленный пополам карандаш.

- Я завтра в  час заеду за тобой, поедем в город, пообедаем.

-  Завтра я с Лучиком, ну, с  Егором,  в два часа  в «Бучке» встречаюсь, – Женя  подумал, что прозвучало очень двусмысленно, поэтому он поспешил добавить. – Обсуждаем идею кафе на сервисе.

- Я тоже по делу, – Алан сжал губы и посмотрел так, что Женька решил не спорить, обед так обед, да хоть полдник. 

- Конечно, я перенесу встречу.

Жене  туго пришлось  первое  время, и он совершенно не ожидал, что помощь придет от Семена.  Язвительный и прямолинейный, тот иногда  вызывал  бурю  эмоций  у Женьки, который обижался, хамил, потом извинялся. Но  его советы всегда были  полезны, он  терпеливо объяснял Жене азы, и так,  что тот не чувствовал себя глупым несмышленышем. С Расистом  было тяжело, но без него он бы не справился, иногда казалось, что тот принял его в свою стаю,   а потом, вдруг Женька чувствовал себя лишним, неуместным. Вот  с Егором было  очень легко. Лучик  - ему так подходило это  имя, с ним Женя все время смеялся,  они  придумывали совершенно идиотские, фантастические  идеи,  получали потом вместе нагоняй от Семена. С Ником  совсем ничего не выходило,  он несколько раз  пытался  завязать  с ним разговор, спросить, но тот  уходил, отделывался односложными  фразами. Даже на внешность он был угрюмым и  суровым, а шрам через ухо  делал его еще больше похожим на нелюдимого пирата. Только когда он  был рядом с Лучиком, на его  губах появлялась  улыбка,   удивительно  преображавшая его. 

Алан  утаскивал Женьку обедать   почти  каждый  рабочий день и никогда в выходные. Сначала он очень  волновался,  сам не зная отчего, проговаривал ответы на  гипотетические вопросы, придумывал темы для  заполнения  неловких  пауз, но   все оказалось  легко и просто. Темы находились, паузы заполнялись смехом или  уютным молчанием.  Алан  много рассказывал о школе и учебке, явно наслаждаясь  тем ужасом, с которым тот,  приоткрыв рот,  слушал: «Ты  придумываешь!». Тогда Алан   скептически приподнимал бровь,  осуждающе смотрел исподлобья на парня: «Ни разу».  

На  вопрос  Жени, чем он занимался до того, как стал  Директором, Алан ограничился коротким: «Некоторыми  военными операциями». Это тема больше не поднималась.  Иногда он рассказывал  разные байки из своей прошлой жизни, а Женя жадно ловил такие скупые, но  очень важные  для него эмоции, пытался его прочесть. Ловил застывший  взгляд,  затянутый в воронку  воспоминаний, и вдруг становилось жутко от понимания, что за веселым беззаботным рассказом стоят  боль и  смерть. Смотрел на чуть поджатые губы, еле заметно  вздрагивающие тонкие пальцы и, вдруг, тоска и холод захлестывали с головой,  мгновенно вымораживая  насквозь.   Но, если  теплые медовые глаза смеялись,  Женя  не выдерживал  и, подхватив смешинки, хохотал  не в силах остановиться.  

Ему было лет десять, когда мама настояла на том,  чтобы мальчик ходил на бальные танцы. Какой был дома скандал! Представить Женю  томно вальсирующего, было  сложно и откровенно смешно.  Варя  глумился над ним потом еще год, не меньше, однако мама  была непоколебима.  Издевательства над ребенком продлились  месяц. Но, что  удивительно, Женя на всю жизнь  запомнил уроки пожилой дамы-балетмейстера: «Все самые скрытые желания и страхи можно увидеть в человеке, когда он танцует, даже если он очень хочет это спрятать. Партнер становится вами, а вы им. Вы единое целое, которое чувствует, любит,  желает и  боится. Он знает, что знаете вы. Вы чувствуете, что переживает он. Бойтесь танцевать, если вам есть что скрывать». И теперь Женя не мог  отделаться от чувства, что  их беседы с Аланом похожи на танец, о котором говорила женщина.  Ему становилось  страшно от того, что этот  человек  прирастал   к нему,  становясь нужным, проникал  сквозь кожу, от чего Женя ощущал его, как самого себя, его раздражало, что он непроизвольно ловит  его взгляд,  заглядывает в глаза,  в поисках ответов: «Тебе интересно со мной?», «Ты меня понимаешь?», «Ты  чувствуешь меня также,  как чувствую я тебя?».  

Иногда к ним присоединялись ребята.  Тогда   Женя  ощущал себя брошенным и ненужным, словно его выкинули за невидимую зеркальную границу, за которую ему вход был заказан. Им не нужны были слова, они вполне могли разговаривать  одними взглядами, жестами, улыбками.  На новый год  Женя познакомил Алана с Варей,  они все вместе на каникулах  ездили на городские горки, а потом  отогревались  у Ника в  «Бучке». Женя очень переживал: поладят или нет. Но все получилось очень  мирно и  весело. Когда он уже вез друга в Москву, тот  не выдержал:

- Ну и козел ты,  Уткин.

- С чего это? - Женя даже растерялся.

- Сколько можно  мужика мучить и себя заодно.

Женя тогда насупился, обиделся, долго молчал, потом упрямо, уже не веря самому себе, выдал: 

- Мы работаем вместе, он  мой начальник. Я вообще не понимаю,  о чем ты. 

- Да иди ты,  – Варя отвернулся к окну. 

«Бучок» получился  очень уютным, он быстро завоевал любовь  у дальнобойщиков, которые  останавливались  в мотеле у Лучика,  да и просто   проехать мимо было сложно,  клиентов хватало.  Один зал  был открыт   круглосуточно, там  можно  и позавтракать, и пообедать быстро, да и  по деньгам относительно  прилично.  Другой зал  имел статус повыше - более камерный, с живой музыкой по пятницам и выходным,  стал очень популярным среди горожан Белолейска, опять же, мотель поблизости.    

Семен  заехал  за Женей около  семи,  последнее время работы у всех прибавилось и совместные обеды  никак не получались. Алан в понедельник   предупредил его, что    занят и позвонит. Женя ждал,  телефон запихнул  в задний карман, хотя было неудобно. Он так привык к этим встречам, что  чувствовал себя  немного обманутым. Когда он пожаловался  Варе на это, то получил: «Сам виноват, не  удивлюсь, если  он найдет себе  кого-нибудь». 

Сегодня  было особенно весело, ребят просто пробило на  шутки, смех  периодически взрывал небольшой зал.

- Лучик, -  Женя пнул  локтем соседа, – мы чего-то  празднуем? 

- Сейчас еще один  подгребется, и узнаешь, - заорал  ему на ухо  Егор. – Ты жуй  мясо, когда он приедет не до еды будет. 

Предчувствие чего-то   нехорошего чуть-чуть кольнуло Женю еще в понедельник,  сейчас же  ожидание  того, что   что-то может произойти, просто  съедало его изнутри.  Не хотелось  ароматного шашлыка, хотя такой  вкусноты он никогда раньше не ел, Ник его сам готовил,  ни пива, темного  бочкового. Женя  все  смотрел на Алана и  думал, как ему идет  белая рубашка, зря он последнее время не вылезает из черных водолазок. Пытался поймать его взгляд,  но тот словно  ускользал от  него, вот он рядом,  близко, почти касается его, но все время мимо.

-  Уткин, ты что скуксился, -  Лучик бесцеремонно  схватил  его за подбородок и повернул к себе,  потом перевел взгляд за спину   и расплылся в ехидной  улыбке. – Наконец-то,  Пиаф, ты  ехал пешком?

- Летел на танке. 

Женя обернулся и  застыл, был бы кошкой, зашипел, вздыбливая шерсть на загривке.  Такого  гостя он  не ожидал. Мужчина был  действительно красив, классической,  немного нежной  красотой. Таких людей снимают в дорогой рекламе, чего-то очень  гламурного и  пафосного, возможно, коллекционных духов или  часов,  стоимость которых  сравнима с  ценой самолета. Эти мужчины и женщины проходят мимо, оставляя  после себя только  чувство ущербности и злости  от их недосягаемости. Он придирчиво оглядел  серый  с небольшим отливом  костюм,  который идеально сидел на  изящном стройном теле,  идеального, на его взгляд, мужчины, ну и ладно, у идеала есть еще одно  определение – шаблон. Закончив осмотр, Женя  поднял глаза и встретился взглядом  с  бесстыже-зелеными,   чуть раскосыми глазами. Блять,  вот оно, то,  чего он боялся. Ему улыбнулись  вызывающе нагло: «Ну, здравствуй, мальчик».  Женя   быстро отвернулся, почувствовав, как неприлично запылало лицо, будь оно неладно.

Мужики  заголосили слова приветствия, то, что тому рады, и он свой здесь, не было  сомнений. 

- Ну что!  - Алан поднялся  тому навстречу, улыбаясь открыто и  честно,  такая улыбка редкость, Женька непроизвольно  сжал зубы. – С днем   рождения тебя, Плут. 

Мужчина  притянул Алана к себе и поцеловал, по-серьезному, так, как Жене не хотелось бы никогда видеть. Спину закололо  гадкими  мурашками и  кислый комок подкатил к горлу. Под громкое  улюлюканье  и свист ребят,  Алан  отвечал ему,  положив  руку,  совершенно интимно, непозволительно   откровенно, на   поясницу, прижимая того  к себе еще ближе. Как же развратно и мерзко это смотрелось со стороны. Женя дернулся уйти, но   Лучик резко прижал его  к  стулу.

- Сиди. Он тебе не сказал, что у него  сегодня день рождения?

- Нет, – Егор как-то странно посмотрел на него.  Потом отвернулся и тихо  сказал, так, что Женя еле разобрал.

- Это Пиаф заставил его отмечать, несколько лет назад. Чтобы не забывал, что  живой.

- Он француз?

- По отцу, тот  был еще затейник, любитель  музыки. 

Наконец, мужчина со странным именем оторвался  от Алана.  Вытащил из кармана небольшую подвеску на  кожаном шнурке и вручил имениннику.

- Что там?

- Я думаю оса. 

Как Пиаф услышал их  разговор, непонятно, только он  обернулся, хитро прищурился и  обратился к Егору, полностью игнорируя  Женю:

- Не просто оса, а  платиновая  с бриллиантовыми  глазами.

- Хвастун, – заржал  Лучик. – Так, всем внимание! Теперь от нас.

Он переглянулся с  Ником, тот  сделал   знак рукой, в зале приглушили свет.

Женя зачарованно смотрел,  как медленно и торжественно,  под первые аккорды  чувственного танго, вплывает огромный  сугроб в  мерцающем сиянии свечей.

- Лучик,  охренеть, это же торт?

- Угу, торт. Нравится?

- Да он огромный, мы же его  не съедим.

Лучик неприлично  загоготал,  а потом наклонился к Жене и шепнул в самое ухо.

- А он не для нас.

- Так и Алан не  справится. 

- Вот Алан-то как раз, очень даже справится и не один раз.  

Женя посмотрел на Алана, тот сидел, откинувшись на стуле,  наблюдал за  своим подарком, довольный и расслабленный, таким Женя его никогда не видел, а позади замер недоделанный француз, обняв его за плечи и  положив голову ему на макушку. Внутри все опять заныло и заскулило. Женя все уговаривал себя отвернуться, вдруг тот  увидит, что  он на него пялится, но никак не мог. Он пропустил тот момент, когда верхушка этого дурацкого торта отъехала в сторону и  блондинистый  мальчик выполз из сладкого сугроба, томно  извиваясь и  пачкаясь в креме. 

- Он же голый? –  прошипел Женька.

- Лазарь, он голый? -  Егор   ткнул друга.

- Не,  не должен. Там что-то вроде набедренной повязки должно быть.

Чем ближе «сладкий подарок»  подползал к коленям Алана, под  комментарии и  дружный хохот  компании, тем больше Женя терял ощущение реальности: кто кричит,  кого он видит.  Еще чуть-чуть и все, он  не выдержит больше, желание  врезать,  чтобы размазать  ухмылки на лицах, затолкать обратно их смех. Женя  поднялся и вышел из зала с одной лишь мыслью, не приведи бог,  остановят,  он же  действительно развернется и даст в морду, любому.   

Он  кивнул сонной гардеробщице, что сам, натянул куртку.  Уже на выходе, в   отражении темной стеклянной двери,  он заметил  силуэт:

- Уже уходишь?

- Да, Семен Александрович, обещал маме   прийти пораньше, подсобить надо, – какого он  оправдывается перед ним.

- Ты не приходи в понедельник в офис, разборок не будет.

Женя толкнул  дверь и выпал в спасительную прохладу  ранней весны.

В субботу он позвонил Варе, выслушал с  улыбкой,  какой тот счастливый, умный и хитрый,   прочел лекцию о вреде вранья и посоветовал  все рассказать его олигарху, друг объяснил ему, что Женя ничего не понимает в любви и отношениях, на что Женька кивнул, соглашаясь. Договорились  встретиться в пятницу, вечером.  

Женя  отключил компьютер, прямо так, из розетки,  подумав,  выключил телефон,  а потом  себя. Раз, и  нет чувств, мыслей, ничего. Есть он  и сейчас. Нельзя думать. Он не хочет о ней   думать. 

Он назвал её «злостью». Она  оплетала  склизкими  холодными плетями сердце, сжимала его, выдавливая жизнь, каплю за каплей,   проникала  болезненным ядом в голову,  отравляя мысли, путая их, искажая реальность, скручивала  в тугие узлы мышцы. Он ненавидел себя за то, что  узнал ее, боялся  признаться самому себе. Хотелось  закричать,  глупо пнуть ногой, что угодно, или просто  дать в морду, вдруг это прекратится, перестанет его изводить.  Он знал, кто виноват в этом, не понимал почему. Губы ломались  в горькой кривой усмешке, он стал как они, которых он презирал, а теперь его также корежит, превращая в урода, глупая пошлая ревность. Только так, ревность  - это  уродство, не может быть по-другому. Та еще затейница,  она не убивает сразу, а  неспеша, минута за минутой,  день за днем,   отнимает  по кусочку, и как опытный вивисектор, вскрывает живую еще плоть сантиметр за сантиметром и смотрит, стучит ли еще, бьётся ли?    

Женя сдирал обои, методично  отдирая  ленточку за ленточкой, скоблил стену ногтями, ломая их до мяса. Постер смят в   цветной угловатый  комок,  машинки одним махом  в пакет и  на антресоли. Лишь  слегка  дрогнули  руки, прикоснувшись к  полке, только на секунду. Папы нет, его тоже. На балкон. Кто  он сейчас - тряпка,  ревнивое ничтожество, которое  больше полугода строило из себя девственника-недотрогу, боясь признаться в очевидном. Могло бы все получиться по-другому? Конечно. Но жизнь не знает сослагательного наклонения.  Каждый  остался с тем, что выбрал.

Мама несколько раз  тихонько заглядывала в комнату,  молча смотрела и уходила  к себе.  Один раз она робко спросила: «Какого цвета будут обои?» «Красные.» «Почему?» «Потому что дурак.». Уже  ночью в понедельник,  Женя включил телефон: ноль пропущенных, одно рекламное сообщение, тогда он  окончательно  для себя принял решение -  обои будут белые, а он бегать  за всякими  развратными козлами  не будет.

Утром поехал сразу к себе в сервис и оттуда позвонил  в приемную.

- Доброе утро, Евгений Николаевич, а Алана Тимуровича сегодня не будет.

- А Китайцев  на месте?

- Семена Александровича тоже не будет, к ним друг приехал.  

Женя честно пытался отвлечься работой. Снова хватался за все подряд, кричал на  мастеров, мешал им советами, потом не выдержал, сам полез в яму ремонтировать подвеску, извазюкался весь и  был изгнан в офис. Там было скучно и совершенно нечем заняться. Бумаги  раздражали своими напечатанными на них буквами и цифрами, которые  отказывались складываться во что-то  понятное. Черный шум  в белом пространстве. Компьютер висел, глючил, занудствовал и всячески издевался над ним, заставляя почувствовать себя еще большим неудачником. 

Дома обои отказывались клеиться, отваливаясь белыми гигантскими  лепестками, и Женька  сидел в центре этого ненормального лотоса и думал о том, что потерялся. Он никогда в жизни не  терялся, а сейчас вот случилось.   Все вдруг показалось надуманным и неправильным. «Мы странно встретились и странно разойдемся». Он уже сам не знает, что хочет, наверное, опять найтись, быть рядом и точно уж не расставаться. И все ему на блюдечке с голубой каемочкой – готовая любовь, бери, пользуйся и не надо на  брюхе ползти из последних сил  к своему счастью,  рвать у жизни того единственного. Сам пришел, сам предложил. Но его  никто тогда не спросил, что хочет Женя Уткин, может это, как раз и надо ему было - выцарапывать у жизни свое счастье, как Варька. Отлично,  вот  теперь можно объявлять боевые действия и начинать бороться, пора. Но сейчас уже не хочется, потому что Алан въелся в него,  как дым от костра, вроде  не трогал, просто был  рядом, но  теперь он его чувствует всегда и везде,  врос в него чувствами, мыслями, эмоциями и ему  хорошо,  уютно. Как он теперь выкорчевывать себя будет?

«Если я чешу в затылке. Не беда. В голове моей опилки. Да, да, да!», - заголосил  телевизор в соседней комнате. 

- Блядь, - завыл Женька. - Хорошо живёт на свете Винни Пух. Чего же мне так хреново. 

И опять  летят по всей комнате  белые  лоскуты. Женька кричит, сам не понимая что. 

- А ну прекратить истерику, – мать влетела в комнату, выдирая из его рук  кусок обоев. 

- Ма, ты не понимаешь.

- Где уж мне.

Какая у него красивая и молодая мама. Он всегда гордился ей. Как же он распустился, напугал ее. Что бы ни случилось, Женя всегда  старался оберечь ее, оградить. И теперь, когда он остался у нее один, единственный её защитник, напугал.

- Все хорошо, прости.

- Я вижу.

Мать усадила его  на кровать, села рядом и  притянула к себе, укладывая на колени.  С каждым годом, все меньше и меньше его там помещалось. Женщина крепко   прижала  к себе его голову, поцеловала в макушку и мерно баюкая, зашептала слова их колыбельной: 

И уложила кошка своих котят,

Не спит лишь наша крошка,

И ясный взгляд 

Как звезды горит в ночи.

Нет повода, ей богу, 

Для этих слез,

Давай поспим немного

При свете звезд.

Женька притих, подтянул колени повыше, крепко зажимая ими ладони, и замер, чтобы не расплескать  стыдные слезы. 

- Успокоился? – мама подождала  утвердительного шевеления. – Рассказывай, в кого ты влюбился. Я ее знаю?

Женя упрямо боднул ее в живот.

- Не расскажешь? – Он отрицательно замотал головой, предательские  слезы все-таки защипали глаза, полились неуправляемыми ручейками по щекам.

- Не моё дело? 

Женька опять замотал головой.

- Стыдно.

- Что стыдного может быть в любви?

Женька зажмурился так, что  разноцветные точки закружились.

- Это он, мам.

Рука, перебирающая его волосы, замерла на секунду, а потом  больно дернула  за вихор. 

- Так и знала, что ты меня оставишь без внуков. 

Он извернулся и посмотрел в синие родные глаза.

- Ты меня не ненавидишь за это?

- Какой же ты еще маленький и глупый, -  горячая капля упала ему на лоб. – Ну, чего сырость развел. Все  у нас с тобой, Енечка, будет хорошо. 

Дальше все завертелось безумным круговоротом,  загоняя его собственные переживания далеко вовнутрь. Всю пятницу он пытался дозвониться до Вари, тот не брал трубку, и вечером он рванул к нему в общежитие, все бестолку, тот не появлялся там со среды. Потом  помчался обратно, загоняя Бобика до сиплого  рева. Попросил маму позвонить  Наталье Степановне, бабушке, но та тоже ничего не знала. Только испугали ее еще больше. А в воскресенье, в шесть утра он позвонил Лучику и попросил помощи. 

Алан приехал через полчаса. Усадил его на кровать, а сам встал напротив и велел  рассказывать. Женя все и выдал, и о Романе, и об одержимости Варьки, и о сумасшедшем плане,  который он помогал  разрабатывать. Получил свое: «Придурки». 

- Я не останусь дома.

- Нет, ты останешься, - Алан обвел взглядом  комнату. – И уберешь  весь этот разгром. Не стыдно перед матерью? 

Женька сидел, сжав крепко губы и  стиснув руки в кулаки.

- Раиса Павловна, Женю из дома не выпускать, пока я не  разрешу, – обратился он к женщине, притаившейся в коридоре.

- Хорошо, Алан Тимурович.

- Клей обои, герой. Я позвоню.

Вот сволочь, самоуверенная.

- Ты слышал, клей обои, – мама заглянула в комнату. Да что они сговорились что ли.

Алан звонил ему несколько раз, но ничего толком ясно не было. Зато в понедельник  у Вари нарисовался  его олигарх и Женька рванул туда. Участвовать  в спасении друга ему тоже не дали, велев остаться с пожилой женщиной и успокаивать ее. Только когда он услышал, что все хорошо и Варя сейчас едет  домой, к своему братцу, Женьку немного отпустило. Он был уверен, что Алан приедет. Даже речь заготовил,  что, дескать, он подумал, и можно попробовать, только на его, Женькиных, условиях, но вообще-то, он не уверен.  А что это он его коллегой назвал. Слово-то, какое - безымянное, пустое. Но тот не позвонил больше и не приехал. «Ну, где ты?».

Утром он не поехал  на работу. Пошел в гаражи, на пустырь. Там, где отца не стало.  С тех пор он там  не появлялся. 

Пили долго, не чувствуя  вкуса водки, без закуски, практически теряя себя, память, причины. Он очнулся  под вечер, грязный, пьяный и жалкий. Мужики помогли завести старый «Опель» отца, и он поехал  к нему, сдаваться. Ноги вжимали педали,  руки держали  руль, а сознание всплывало  мутными  урывками.  Вот уж правду говорят, пьяных бог бережет.  Последнее, что он  помнил, это высокий зеленый забор и  седого мужика в телогрейке, что-то ему втолковывавшего. 

Как же плохо, Женю мутило, кружилась голова, и не было никаких сил думать. Реальность  постепенно   проявлялась в мозгу призрачными обрывками, запутываясь в остатках пьяных видений. Знакомый пряный запах смешивался  с вонью гаража, пропитанного бензином, маслом и  дешевым спиртным. Гул  голосов, вдруг сменялся  чужой, непривычной тишиной. Женя потерся щекой о  мягкую ткань, пытаясь сообразить, где он  или хотя бы на чем лежит.

- Поднимайся, алкаш, – блин, Алан, а ты откуда в моем аду, или ты главный тут по сковородам и  котлам, ну конечно, это же очевидно. Холодные пальцы протиснулись между ним и  подушкой, крепко сжимая  лоб. Блаженство.

- Ангел в аду, такого  не бывает, это протисте.. проести.. , бред. 

- Это теперь твой ангельский ад, Женя, – Алан  подтянул его кверху, ставя на колени. В губы  ткнулось холодно стекло. – Пей.

- Я блевану, сейчас, - простонал он, глотая  подкатившую кислоту. 

- Только попробуй. 

- Маме надо позвонить.

- Я уже позвонил. Пей, я сказал.

 Похорошело  почти сразу, и уже через полчаса Женя  почувствовал себя  вполне живым и способным краснеть.  Он натянул одеяло до подбородка и  с опаской взглянул в мрачные глаза.

- Лучше?

Женя неопределенно промычал.

- Вот  и хорошо, переворачивайся на живот, – Алан потянулся к пряжке на ремне.

- Нет, - ну страшно ему, что непонятного.

- Быстро, я сказал! – ты на меня еще порычи, Женька  медленно  повернулся, стараясь завернуться поплотней в одеяло. Ну, выебет, что уж теперь, сам нарвался.

Через  мгновение его зад обожгло болью, потом  снова засвистел ремень и  опять ужалил. Он заорал, завертелся, уходя от ударов, но по  бокам было  болезненней. 

- За что?

- Если  ты еще раз сядешь за руль пьяным, - удар  пришелся  по ногам, Женька взвыл, – посажу голой задницей в муравейник. 

- Почему в муравейник?

- Так больнее, – Алан сдернул  с него одеяло. – Иди помойся, от тебя воняет. 

Женя старательно оттирал от себя вчерашний день, снова и снова намыливался и смывал грязь, проблемы и переживания последних месяцев. Он ждал, знал, что  Алан придет, обязательно сейчас придет. И когда он почувствовал прикосновение рук, прижался к нему всем телом, чтобы почувствовать лучше, чтобы понять, наконец, что хорошо, это его, так и должно быть. 

Ему нравится растворяться в этих руках. Он с трудом понимает, где его касается  вода, где руки, губы. Он  словно покачивается на волнах удовольствия, отключаясь от всего. Закидывает  голову, прогибаясь назад, ищет  родные губы. Сейчас только нежность,  только древняя, как мир, ласка. 

Женька встал на колени и не мог оторвать взгляд от  его ровного  красивого члена. Он  несколько  раз  дотронулся до него языком, дразня, заставляя  нетерпеливо дернуться.  Рука, запутавшаяся в его волосах, непроизвольно надавила,   требуя поспешить. Ну уж нет, Женя слишком долго ждал, неважно почему, важно,  что он скучал по нему.  Да и вообще,  это их первое знакомство, такое близкое. Язык, сильно надавливая, проходит по шву вверх, обводит головку, ввинчивается в узкую щелочку. Женя берет в рот подрагивающий член, плотно обхватив его губами, не глубоко, только  до половины и  снова  повторяет  свои пытки - от основания  вверх, грубо лаская рукой  поджавшиеся яички. Алан  тяжело дышит, но Жене этого мало,  пытка будет повторяться до первого стона. Алан   зарычал  сквозь зубы, засчитано. Уже самому  трудно   сдерживаться, и он, расслабляя горло,  берет  глубоко, сильно, без  лишних нежностей, как нравится ему. Женя вцепился в его бедра так, что свело пальцы, и  у того, наверняка, останутся следы. Замереть лишь  на  секунду, чтобы встретиться взглядами,  успеть сказать то, где  слова бессильны.  Алан кончает сильно, дрожит, стискивая его плечи до  синяков. 

Время словно вырвали из  реальности,  никто из них не сможет сказать,  сколько  уже это длится. Все сейчас по-другому,  все теперь правильно. Никто не главный, нет ведомого или ведущего, здесь и сейчас они на равных - одна постель, одно удовольствие, одна жизнь для них двоих.  

Женя еле-еле пристроился на  стуле – все-таки было больно, хоть Алан  и старался. Так и сидел на одном боку. Пока он пил чай с бутербродами, которые  ему готовил Алан  рядом  за стойкой, в  кухню вплыл  Расист в одних спортивный штанах. Наконец, Женя смог разглядеть его  татуировки, впечатлило.

- Я водички попить пришел, - пророкотал мужчина, усаживаясь напротив  него. Женьке стало неловко под его  пристальным взглядом, но он с достоинством попытался выдержать  испытание, сделав вид, что полностью поглощен бутербродами. - Ну что, Евгений, я объявляю ничью. Судя по тому, как ты сидишь, церемония награждения уже состоялась. Я могу надеяться, что больше тяжелая артиллерия нам не понадобится?

- Семен, ты попить не хочешь? – Алан поставил  стакан воды перед другом.

- Не, не хочу, вода не водка – много не выпьешь, а с вами вообще сопьешься. Я просто надеюсь,  что  мы  какое-то время обойдемся без военных вертолетов, тяжело, знаешь ли, твоего Шарика было выискивать на  просторах нашей необъятной Родины, когда ты укатил в ночь. 

- Бобика,  - автоматом поправил Женя.

- Да один хрен. Все-таки  Пиаф гений, - он обратился к Алану. – А то бы  тянули кота за яйца, еще фиг знает сколько времени. 

- Пей  воду и иди, – Алан  еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, Женька видел это по  морщинкам вокруг глаз, и по тому, как тот  коснулся кончика носа указательным пальцем, верный признак  хорошего настроения. Когда только научился его читать. 

- То есть, все, что тогда было, день рождения этот, все неправда, игра? – Женя отложил бутерброд.

- Блин, Уткин,  не начинай,  день рождения был настоящим, только подарки  предназначались тебе.

- Ты знал? – Женя посмотрел на Алана, ему очень важно было это знать.

- Нет, не знал. Но, когда появился Пиаф,  догадался.  

- А почему не остановил?

- А зачем?  План же их сработал, – Алан  заглянул в холодильник, что-то выискивая. – Надо сыр купить, скажи Лазарю.

Кусок  не лез в горло, Женя  помотал  чай в кружке, чаинки завертелись нестройным хороводом, как его мысли, обидеться бы, но так не хочется.

- Уткин, смирись, – Расист похлопал его по плечу.

Женя так и сидел, не поднимая головы, уткнувшись в чашку, пока его не прижали  к себе  сильные руки, пока  жесткие губы не нашли его, не успокоили, не пожалели.  

- Ты бы смирился? – прошептал Женя ему в губы, Алан не ответил, только прижал крепче и поцеловал, по-шальному жарко, долго.

Ник даже не заморачивался, выискивая причины, постоял посередине кухни, посмотрел на все это безобразие, хмыкнул и спросил,  отменяется ли  вечерняя тренировка, получив  положительный  ответ, предупредил, что  ему сейчас некогда и если  кто-то хочет сыр, пусть его сам и покупает, или ждет до пятницы. 

- А где Лучик? 

 Женя запихнул в рот колбасу и с любопытством посмотрел, что там еще ему перепадет. Он решил, что  смиряться не собирается, но и  истеричкой быть не намерен. Пусть  все идет своим чередом.  Малюсенький перерыв, а там посмотрим. И от этого стало легче.

- Я здесь. Привет Жека, – Егор  вошел на кухню,  просматривая  бумаги. – Я позже всех, потому что разговаривал с поставщиками, ну и цены  они заломили. Значит так, за продуктами следит Лазарь, но это  не значит, что ты освобождаешься от  шопинга  в пятницу. Готовит он же и Семен, если ты  умеешь, то  милости просим к  мартену. Посуду  моем по очереди, все, кроме Плута.

- Почему? – Женя от такого напора  немного ошалел, посмотрел  на смеющегося Алана. – Он что, не шутит, ты не моешь посуду? 

Алан  отрицательно  повертел головой.

- Действительно, почему? – Лучик, положил бумаги на стол и потянулся за  бутербродом. Но  его  шлепнули по  руке. Все верно – они Женькины. – Объясни  нам, мил человек.

- Может потому, что я здесь главный?  - Алан  протянул тарелку Жене.

- Вот, диктатор! – Лучик  смешно  поднял указательный палец к потолку, потом все-таки  схватил  бутерброд и откусил  сразу половину. –  Так,  когда мы поедем за твоими вещами?

- Какими? – Женя посмотрел  в медовые глаза, ставшие в раз серьезными.

- Твоими. Ты что думал, теперь тебя отпустят? – Егор  уволок еще один бутерброд, но на это уже  никто не обратил внимания. 

- А ты не отпустишь?

- Не в этой жизни, Женя. 

Август выдался почти образцовым. Днем уже нет с ума сводящей жары, когда плавятся мозги и истекаешь потом, стоит выйти на улицу, горят кондиционеры, не справляясь  с пеклом,  что  уж говорить  о людях.  А сейчас было все идеально: окно приоткрыто и   теплый сладкий воздух, пропитанный  ароматом зрелых яблок, роз и недавно  скошенной травы, наполнял комнату спокойствием, давно забытым умиротворением и ленью.  Кузнечики  монотонно  выводили колыбельные трели, нагоняя сон.

- Женька, прекрати спать.

- Я не сплю, продолжай.

- Тебе не холодно, может прикрыть пледом? Руки не затекли,  целлофан не режет?

Женя поудобней устроился на постели,  пошевелил пальцами, покрутил запястьями, привязанными  к изголовью кровати белыми лентами из целлофановых пакетов. Уныло скосился на скукожившейся член, грустно заснувший на левом бедре, потом перевел взгляд на Алана. Тот сидел напротив него на стуле, почти лежал,  вытянув ноги на кровать так, чтобы удобно  было щекотать пальцами  Женькин бок. Женя  периодически отползал  подальше и смотрел, как Алан непроизвольно тянется за ним,  сползая со стула еще больше. Может навернётся? Не дождетесь, скорее Женька  грохнется с  кровати. Еле заметная седина чуть тронула виски, почти незаметно, но он ее видел и умилялся. 

- Ал, у меня все хорошо. Давай, читай дальше.

Алан снял очки, потер  переносицу, болезненно морщась.

- Надо было заказать те, с золотой оправой, я же говорил.

- Они мне  не понравились, я выглядел, как  задрот. Ладно, продолжим.  «Связывание – самая легко реализуемая и распространенная БДСМ практика среди ванильных пар.» Так, что такое ванильная пара. – Мужчина озадаченно затыкал  пальцем по экрану. 

- Не ищи.  Это те, кто  не  практикует жестко.

Алан взглянул на него  поверх очков.

- А как у нас будет?

- Судя по всему, никак, – Женька театрально вздохнул и  посмотрел расстроенно в окно. -  Надо к  бабке съездить, мать  просила,  там  яблоки пропадают.

- Нам свои девать некуда, Лазарь уже не знает, что из этих яблок приготовить. Задолбал всех своими шарлотками.  И вообще, не жалуйся, ты сам  захотел  на годовщину вместо подарка  БДСМ пьесу.

- Сессию.

- Один хрен. Так что терпи, пока я изучаю вопрос.

- Годовщина была в марте.

- В марте мы были заняты, ты что не помнишь? 

- Шутишь? Ты  продавал рынок и покупал  торговый центр. Господину Нарышкину что, ему лишь бы  идею подкинуть, а Семен, не был бы лысым, поседел бы.

- Ну, все же очень хорошо получилось?

- Повезло, – Женька хмыкнул, подтяну ноги, уперся пятками  и прогнулся в спине. – Продолжай читать. 

Алан замер на его бедрах,  сглотнул, а потом посмотрел   медовым просящим взглядом, научился на его голову.

- Может,  а ну его. Давай так.

- Нет, продолжай, – Женька готов согласиться, что затея была дурацкой. 

- «Признайтесь, в невинной фантазии вы не раз видели себя привязанным к кровати, например, шелковым шарфиком». Не знаю, насчет шарфика, но  твои невинные фантазии зациклились на пакетах,  что ты в них нашел, не пойму?

- Потому что ты - черствый и недушевный. Давай дальше.

- «Более продвинутые могут приобрести пару наручников». Вот, Расист  сразу сказал,  чтобы я у Лучика попросил, у них в «Ту-ту» этого добра  прорва, суки,  все-таки устроили там бордель, и не выкуришь их оттуда. 

- Они так орут, что  лучше там, чем в соседней комнате. А что,  ты уже всем растрепал про подарок?

- Во-первых, не растрепал, а посоветовался. Они же не чужие, семья. 

 Да, они семья, странная, ненормальная, как вся эта жизнь. Но Женька ни за что ее не променяет на нормальную, правильную. 

Алан подождал реакции, потом  вздохнул с облегчением и продолжил:

- «Доказано, что сжатие лодыжек и запястий, а также других точек тела при связывании, способствует активизации нервных окончаний, отвечающих за возбуждение. Кроме того, важен сам психологический аспект полного подчинения и расслабления в руках партнера». Давай я тебе массаж сделаю,  тебе же всегда нравилось? 

- Это  не то. 

- Ну хорошо, давай я тебя свяжу и сделаю массаж.

Женя отвернулся к окну. Его пощекотали под ребрами.

- Не дуйся. «Популярной позой является поза «кабанчик». Когда связанные за спиной руки, привязываются к связанным ногам, при этом спина выгибается назад». Я против, сразу говорю тебе, опять скрутит спину, – Алан пробежался глазами по  тексту.  – Да и чушь это все, слушай: «Такую позу можно использовать для ласк, так как тело максимально открыто,  и партнер не может мешать вам, так же в такой позе хорошо получается минет».  Вот  ты мне скажи, что  в этой позе открытого. Ко всем важным местам  доступ закрыт.

- А рот? – Женя заинтересованно посмотрел на Алана, соблазнительно облизал губы.

-  Нет,  «кабанчик» нам не подходит. Я найду  другую  позу,  в которой твой рот будет в стратегически выигрышной позиции, а спина в безопасности.  

Женя не спорил.

- Ищи.

- Поехали дальше.  «Более изысканным вариантом будет фиксация его в дверном проеме – чтобы все участки тела были доступны. Совмещение связывания и порки в одной игре – отличный интересный вариант»,  – Алан задумался, потом громко  заорал. -  Расист, можно  твою грушу снять в беседке? 

Женька громко застонал. Начинается.

- Какого? – в дверях  появился Семен, в  зеленом фартуке, надетом поверх темного костюма, того, что праздничный вариант. 

- Ты куда собрался? – Женька с любопытством   оглядел Расиста. – На блядки?

- На свидание, – Семен поудобней перехватил тарелку, и намотал на вилку приличный  моток  спагетти. – В ресторан пойдем.

- А что ты жрешь тогда?

- Ну, неудобно перед дамой, я её салатом не наедаюсь, опять голодным останусь. Короче, так надо, – Алан с Женей  понятливо переглянулись и заржали. 

- Расист, ты никак влюбился? 

- Ребят,  да он давно уже стал ручным песиком, только вы ничего не замечаете, – в дверях нарисовался Лучик. Попытался выловить из  тарелки Семена  макаронинку, получил по рукам. – Ай, за что? Кстати, хорошо лежишь, Жека. 

- Уже больше часа, – пожаловался Женя.

- А  чем ты его связал? Я же сказал  наручники  взять.

- Он сам так захотел. Ну что,  можно грушу снять?

- И на кой, я спрашиваю? – Семен  поднял тарелку  высоко над головой, так, чтобы Егор не мог дотянуться. 

Алан посмотрел  в экран и прочитал:

- «Вариант с кроватью можно перевести в вертикальное положение, если у вас в доме есть арка». Арки нет, а в дверном проеме  делать дырки не хочу. Подвешу его  в беседке и выпорю там.

- С ума сошел, - Лучик замотал головой. – Идите в «Ту-ту», там нормальная дыба есть. 

- Это  крест, тот?

- Ну да. 

- Пойдешь? – Алан посмотрел на Женю. Тот неопределенно дернулся. – Нет, он не пойдет. Все,  катитесь. 

- Плут, ты  бы  мальчика  разогрел.

- Катитесь! А где Ник? – Алан встал закрыть  за ребятами дверь. 

- У него сегодня свадьба в ресторане, контролирует. Ты же знаешь его. Кстати, мы хотели сделать президентский люкс. Ты как?

- Совсем очумели? Все вопросы  к Семену, он заведует  деньгами. Все, пошли, пошли.

Алан подошел к  кровати и  посмотрел  на Женю своим обычным, таким любимым,  таким порочным и невозможным взглядом, так, что не спастись, да и не хочется. Он пропал,  провалился в него,  тогда, несколько лет назад, и  все. Умер и родился заново. Не жить ему без него.  Алан присел на  край постели, провел ладонью по  рукам, погладил шею, грудь.

- Ты дрожишь.

- Нет, - тело дрожало, выдавая его. Ему всегда будет мало, ему всегда будет немного страшно, что это  закончится, что он может потеряться. Только он никогда в этом не признается.

Алан сжал его бедра и уткнулся ему в живот, прижался щекотно губами:

- Я был уверен, что буду один, вечность.

- Ты ошибся, ей пришел конец.

- Конец вечности?

- Да.

- Ты вернулся со мной  назад, в прошлое, когда я был жив.

- С тобой в будущее, Алан, возьмешь меня?

- Назад в будущее? 

- Да.

- Похоже на чудо.

- Да. Обыкновенное чудо.