Димочка

«Мы встретились с тобой у первого подъезда, паролем было просто…»

Да ни хуя мы не так встретились. 

Мой френд уже неделю откровенно устраивал истерики, стоя перед зеркалом  и рассматривая свой отросший на 0,5 см модный хаер. Укладки все чаще не получались, модный гель летел в зеркало,  и наши сборы затягивались  на бесконечные часы, выливаясь в опоздания  на работу и к друзьям. Я терпеливо ждал, пока,  наконец, на  голове любимого человека  не будет достигнуто совершенство, и он отойдет от психа. 

Денег катастрофически не хватало.  

Мои аспирантские копейки улетали на книги, его рублишки – на редкие походы по культовым  клубным концертам мегакультовых групп и  премьерам для модных критиков. 

Извернувшись, я провернул одну аферку и притащил домой бабло.

Друг позвонил кому-то и договорился о стрижке. 

Обшарпанная парикмахерская в депрессивном городском районе с немытыми стекляшками -  окнами. Дребезжащий трамвай на расстоянии пяти остановок от метро, разъебанные рельсы.  Июльская жара. Выталкивающая из тела любую жидкость. Конечно, до этого в 11 утра мы ебнули с другом по паре – другой пива. 

- Слушай, он гений. Реально, гений, ты не смотри, где он сейчас пашет. 

Наверное, с тех пор я не взлюбил это слово - «гений». Ведь гении не обитают в пропахших  хлоркой советских цирюльнях и не стригут обычных заросших до бровей  засаленных дальнобойщиков в алкоголичках с полукружьями  зеленого пота. 

После третьего звонка по мобиле ты встретил нас  на пороге забегаловки и протянул мне кружку с компотиком. Так ты называл сваренный на скорую руку глинтвейн с минимумом корицы и специй.  Кружка была потрескавшейся с налетом черного чая и дебильными трахающимися  котиками.

- Бля, какие люди и без  охраны.  Ты о нем мне всю плешь проел,- хитро подмигнул ты моему другу.

Плеши не было. Была идеальная волос  к волосу модная стрижка, вытравленные в белый пряди. Ни одного седого. Только затем я узнал, что тебе почти под сорок.  Ты протянул руку мне.

- Салют, - я на автопилоте пожал ее, а ты продолжил, обращаясь к моему френду,- прикинь, тут Черненко чудо учудил.  Ребенка родил. 

- Да ты че, рассказывай, - бросил друг, прикуривая сигареты тебе и мне.- Это как? 

- Да одиночество заебало. Сжал зубы и сделал. Дрочил мысленно на  своего придурка, и деву трахал. Девять месяцев ждали. Брак там фиктивный. 

Вот тогда я подумал, что ты наш человек. Еще ты научил меня варить глинтвейн с помощью кипятильника. 

Эпиграф:

Глинтвейн получился едким.

Таким же, как букет ароматов, висящих в  спертом, затхлом воздухе твоей богадельни. Две расплывшиеся тетки за полтос, делающие барашковскую химию более удачливым ровесницам,  сидящим на  заматеревшей морщинистой  шее мужа или успешно соскочившим на пенсию по случаю вредности. Молодуха, поедающая домашние котлеты со всепроникающим чесночным духом и рассуждающая о том, как похудеть.  Мобильник в ее руке напоминал портативную радиостанцию. Пара гастарбайтеров за редким утренним бритьем. 

Ты был похож на лишний элемент в таблице Менделеева. Тот, что нарушает общие закономерности  ее  логического построения и все возможные химические формулы реагирования.

К стрижке мы приступили только через час. После того, как обсудили всех общих знакомых,  возможное наличие СПИДА у владельцев нового гей-клуба на окраине   и – почему-то - резолюцию ОБСЕ по поводу лиц нестандартной сексуальной ориентации. 

-  Че на башке лабать будем? Как обычно? – спросил ты, поведя в сторону френда рукой. Глинтвейн выплеснулся на пол и расплылся по линолеуму небольшой красной лужей.

Кто-то из бабок зашикал на нас.

- Марь Григорьевна, я потом пол помою. Вне очереди. Мне не сложно.

Мой бойфренд бросил тебе:

- Новое. Под… 

И назвал имя популярного тогда телеведущего. 

От этого телестара я всегда тихо балдел и, чего уж там, пару раз на него дрочил.  Мой френд даже напоминал его чем-то внешне. 

Странная штука – человеческая  память. Теперь даже под угрозой смерти я не могу вспомнить имя того ведущего. Зато звук  хищно клацающих и вычекрыживающих лишние сантиметры ножниц въелся в память так, как будто это было только вчера. 

- Понял. Не дурак, -  блядовасто подмигнул ты  ему и добавил, почти мгновенно трезвея, - окай-хокай.  Пахлаву, шашлык из тебя сделаем. Съест всего тебя этой ночью, сладкий.  Слюшай, дарагой,  еще выстветление верхних прядей потребуется. Потянете? Зато ночь того будет стоить, голубки вы мои шизокрылые, до дома не доедете, в метро начнете трахаться. Я ж вижу, как вы друг на друга смотрите.

Развел ты красиво, и я согласно кивнул.  К тому времени, я уже привык, что левое бабло надо тратить быстро, четко, не задумываясь. Так гласила философия ночной жизни, в которую я неожиданно быстро втянулся. Легко нажил - легко сбросил. На каждый день сегодняшней задницы достаточно своих проблем. Завтра будут новые.

Ты сделал  моему другу первоклассную стрижку. Такую, как в элитных салонах на первой линии Невского. Там мы бы заплатили за нее  не мятую розово-фиолетовую пятихатку, а пожалуй, перешли бы на ее долларовые  бледно-зеленые аналоги по содержанию нулей.

Пока на башке моего френда сохла краска,  мы с тобой вдвоем отправились курить на улицу. 

Ты присел на низкую металлическую ограду у клумбы с засыхающими петуньями. В такую глубинку поливальные машины не добирались. 

- Ебал бы ты, парень, с этой геушной поляны. Не место тебе здесь. У тебя ж все есть. Мозги, образование, молодость. То что ты сейчас робишь ( тогда я как раз начал работать админом в одном из клубов - прим. автора), это как хуем сваи забивать. Нет здесь у нас хэппиэндов, - бросил ты, не глядя на меня. – К мужикам тянет? Так и трахайся на здоровье втихую. Многие так делают. Заводят семьи, хорошую работу с хорошим баблом и гуляют потом направо и налево. 

Я разозлился на тебя.  Сильно разозлился. Ты как будто одной репликой вычеркнул меня из мира абсолютной свободы, к которому, как мне казалось, я тогда стремился. Уже потом я понял, что мне нравится не сам мир, а его отблески. Злость, псих отца от радужного флайера, «случайно» выпавшего из кармана джинсов по утреннему возвращению из клуба. Забытая на столе брошюра с  бредовыми советами местного сообщества : «Как принять свою гомосексуальность и донести ее до окружающих». 

- Эй, я тебе серьезно добра хочу,-  пульнул в меня окурком ты, отвлекая от игры скулами, и добавил совсем тихо,- Пока не поздно. Как в моем случае.

Мы вернулись в парикмахерскую молча. 

Потом разлили еще по кружкам. Выпили. Ты рассказывал пошлые грузинские анекдоты, мы ржали. Я запустил  свою руку в хаер френда и трепал его по твоей охуенной стрижке, думая только о том, как я сегодня вставлю ему, не тебе. 

- Хорош тантрическим секасом заниматься,- буркнул ты пьяно. Когда стрижка закончилась, ты снова совсем захмелел, - Валите уже в койку, или еще за вином сгоняем? Может, наебетесь, и вечером в клуб? 

Бойфренд поймал мой взгляд, покачал головой. Иногда глаза говорят намного больше, чем выпущенная в воздух красивость фраз. 

- Мы по коням, и по койке,- сказал я и пожал  тебе руку.

- Окай-хокай, но вы подумайте, - повторился ты. 

На прощание ты поцеловал меня  слюнявыми пьяными губами в губы. Мои были почти не лучше:

- Береги его. Он у тебя слатенькиййй, я бы его таким штуковинам научил. Натурала твоего, -  пробормотал ты, целуя моего друга и обращаясь к нему.

В  трамвае мы больше не поехали. Поймали тачку. 

Френд устроил сцену истерики  вкупе с ревностью и не хотел разговаривать. Потом его как будто прорвало. Он рассказал все о тебе. Всю твою историю, Димочка. 

Жизнь Димочки  уже много лет была похожа на замкнутую спираль, очередной виток которой неизменно заканчивался вот в таких дешевых окраинных парикмахерских. Димочка устраивался на работу в них, чтобы его кот не сдох от голода, можно было оплатить коммунальные расходы и  настричь в прямом смысле этого слова себе на дешевое пойло. После очередного недельного запоя  с невыходом на работу его выставляли и из богаделен. Он нажирался  в хлам на последние копейки, попадал либо в ментуру, или больницу, либо пытался пилить вены, предварительно обзвонив всех эксов и друзей.  Кто-нибудь, как диснеевские Чип и Дейл, обязательно спешил на помощь. Возился  с ним, как с малым ребенком, лечил от алкоголизма, приводил в чувство и , напрягая старые связи, устраивал в вип-салон. Так как Мастером Димочка был от бога. Он быстро обрастал своей клиентурой, завязывал с пойлом. Бабки капали на счет, желающих познакомиться  и поразвлечься с симпатичным талантливым мужиком было хоть отбавляй.  Впереди маячили только клубы. Димочка быстро находил себе нового  ебаря ( он так их называл) и благодарно  платил за всю нищенствующую пока братию, отдельно - своему благодетелю.  Любовник  становился для друзей культом поклонения, публично возводился в церковный канон. Но Димочке в единственном экземпляре всего было мало. Вслед за официальным любовником на фоне заката нарисовывались еще и еще кандидаты для флирта, и не только его.  Что-то, а верностью он никогда не страдал. 

«Я хочу, чтобы меня все любили, я хочу, чтобы мной восхищались, и мне похуй, кто это будет»,- говорил он. Постепенно ревнивый любовник, доябывающийся с претензиями на свою единственность, признавался общественностью народным жупелом и извергом, доводящим  бедного Диму до инфаркта.  Затем следовал некрасивый публичный разрыв, и брошенный всеми Димочка вновь впадал в запой. Из элитных салонов он летел, как пробка из-под шампанского и постепенно скатывался к такому районному наследию совка. 

…Мы натрахались и к 11 позвонили тебе, вспомнив о  приглашении в клуб.

Трубу ты не взял.

- Компотом, наверное, ужрался, - зло бросил френд, приставая ко мне под аккомпанемент гудков. 

В общем нам было не до тебя.

Как выяснилось месяц спустя, в тот вечер ты действительно  ужрался. Ты ждал нас в небольшом сквере всего в двух шагах от шумного, говорливого Невского. Тебя спящего окружили гопники и попытались вытащить бумажник, сотовый,  и т.д. 

Ты проснулся не вовремя и попросил положить все на базу. 

Тебя избили до полусмерти.

Но так в твоей жизни начался  очередной, "новый" виток спирали. 

В той твоей летней парикмахерской был еще один смешной, как мне казалось тогда, эпизод. Мы набулькались глинтвейном до такой степени, что забыли о времени.  Френд  мельком  глянул на свои наручные часы, чтобы похвастаться тебе обновкой, опомнился и злобно зашипел:

 - Сука, ты, блять, мне волосы спалишь.

 - Не сука. Сууучка,- загоготал ты, старательно  растягивая гласные в первом слоге  и вытягивая губы, а затем вы пошли смывать краску.

Вот это «Сууучка»  и ты -  никак не вязалось. 

Красивый, широкоплечий русский мужик с мощными запястьями и сорок вторым  размером стопы. Закатанные до колена  не первой свежести джинсы, волосатые ноги с черной каймой грязи под неухоженными ногтями.

Никакой  новомодной клубной андрогинности.

Адрогинными с большой натяжкой можно было назвать лишь твои светло-карие глаза с беззащитными, загнутыми кверху ресницами. Ресницы всегда были моим фетишем, и я втихаря любовался твоими. Все остальное  -  четко прочерченные узкие губы,  хищный с горбинкой нос, впалые щеки – было типично мужским, точнее, мужиковским. Мне казалось, что принять тебя в толпе за бабу невозможно даже по очень большой пьяни.

 (((((((((((((.

Потом я не раз слышал эту «Сууучка» в исполнении  многих других. Я не знаю, кто кого копировал. Вполне возможно, что именно ты был тем, кто задал эту традицию.

Сууучка. И обязательная правая рука вверх к лицу. Потом поцелуи в воздухе на расстоянии выверенных двух сантиметров, чтобы не смазать тональник, прикрывающий начинающую проступать к утру щетину.

…То лето быстро скукожилось, едва перевалив за порог дня взятия Бастилии.

Зарядили холодные, бесконечные дожди. Они выстудили за пару недель  все то небольшое тепло, которое успели набрать асфальт, здания  и пыльная, серая земля в городских парках.

Наступило типичное питерское безвременье, когда невозможно понять, что за окном:  середина  промозглой осени, начало тоскливой бесснежной зимы или недружная, по-северному жадная на солнце весна.  Батареи в квартирах  не включили, и пришлось доставать теплые вещи - шерстяные и иного рода.

Мы с френдом стали реже выбираться куда-то вместе и трахаться, чаще ругаться по мелочам. У него начались проблемы по работе, а я зашился со своей учебой и доказыванием отцу в ответ на бесконечную череду его взаимозаменяемых и сменяющихся  любовниц, какой мразью я могу быть. Осознав, что на меня больше не действуют оскорбительные слова: «у всех дети, как дети, а ты выродок»,  «тебе место на зоне, только там люди пидорасами становятся», «лучше бы она тогда сделала аборт» и т.д., отец перешел к более серьезным угрозам. Экономическим. Пообещал развестись с моей матерью, отобрать у нее квартиру и больше не давать ей денег, если я не завяжу со своей «голубизной».

На себя мне было похуй, но мать уже долгие годы не работала и растеряла за время своего замужества почти всех знакомых. 

«Подчинись, пожалуйста, я прошу тебя»,- прошептала она в момент посеревшими губами, схватилась за валидол и за сердце. Деньги на ее содержание я вполне мог заработать в клубе, но она панически боялась связей отца и необходимости переезжать из центра города в старую обшарпанную комнату развалюхи, выходящей окнами на интернат для  умственно отсталых детей и заколюченную железную дорогу промзоны. Комната досталась ей еще от  ее матери. В этом доме пахло, нет, воняло  смертью. Забулдыга-сосед по коммуналке исчез в неизвестном направлении, после того, как привел к себе развеселую молодуху, работающую в риэлторской конторе.  Пара справа, пропахавшие около  пяти лет на табачном производстве,  тихо высыхали от рака. Залетную «прости господи» из прибалтийских республик на глазах у безмолвного двора зарезал горячий южный любовник. Еще одна молодуха "выкинула" ребенка, после того, как утром пошла выносить мусор и нашла ее труп. Бабушка тоже умерла там.

…Выжрав пол-литровую банку энергетиков на пустой желудок и выкурив первую в жизни сигарету,  я позвонил другу и бросил кратко: « Съезжаю с квартиры». 

- Что-то случилось?

- Нет. Расстаемся. 

- Ты больше меня не любишь? 

- Да. 

Я был уверен тогда, что этой «ложью во спасение» я смогу оттолкнуть  от себя френда.  Обидеть его до глубины души, вот этим самым «не люблю». Что он откажется от меня после таких слов. 

Он написал также краткую  «смс-ку».  «Это только твоя жизнь. Помни». 

Мы расставались  с ним болезненно и очень  тяжело в течение двух лет.

Шансов встретить тебя, Димочка, у меня почти не было.  Мой клуб, среднего качества заведение, был слишком дорогим для тебя, когда ты сидел без денег, и слишком дешевым, когда твои карманы ломились от бабла. Но первое и второе ты бы не признал никогда. 

В тот субботний вечер мы с френдом собрались в мой клуб. 

У меня были законные выходные, но, как и другие админы, я часто проводил их в заведении, где работал. Экономия всегда получалась почти двойная: пройти  можно было бесплатно по дружбе с охранником, алкоголь насшибать за счет постоянных клиентов. Во всем остальном программа развлечений на  ночь ничем не отличалась от всех других подобных городских клубов вне зависимости от статуса и крутизны. 

Спиртное, разговоры за «жизнь», заглушаемые и теряющие нить повествования ближе к часу, благодаря врубаемому попсушному «евроденсу». Затем еще час на танцполе с возможной переменой партнеров в танце, если твой человек не очень ревнив. Потом обязательное стрип-шоу. Аплодисменты. Снова  много алкоголя, еще час на танцполе, и снова пьяные хлопки под утреннее шоу на раздевание в сонном ожидании того момента, когда можно будет свалить на улицу из прокуренного, душного зала.

Впрочем, многие приходили на выхи со своим человеком, как сегодня собирался сделать я, чтобы официально заявить о серьезности своих отношений. 

Ехать до клуба в маршрутке, потом в метро было достаточно долго, и каждый раз я так же долго готовился к таким совместным поездкам в общественном транспорте. 

Поначалу я даже ловил болезненный, острый до утренней ломки по первой сигарете кайф от косых взглядов, брезгливо поджатых губ, откровенного мата, а иногда и несвойственного людям затяжного молчания на три остановки при виде двух «содомитов, которых, ебать, нужно на кол, или в Освенцим, чтобы научили». В этом было что-то совсем от юности. Противостояние толпе и ощущение собственной значимости в глазах других. Псевдодоказательство неординарности и бытие не в «мейнстриме».

 Через полгода, когда я поближе познакомился со всей кашей, творящейся в «тусовке», такие  взгляды стали раздражать. Я начал понимать моего друга, который всегда просил не прикасаться к нему в общественных местах. 

…«Наши»  старались добираться до клубов большими компаниями, чтобы элементарно не побили. Все созванивались с друзьями, живущими в одном районе, встречались парами желательно в количестве не менее трех или приглашали одиночек, опять же желательно КМС, поджидали друг друга на остановках и только потом загружались в маршрутки. «Натуралы» инстинктивно жались к своим, «тема» - к своим. Злоба, ненависть, презрение и, пожалуй, самое страшное - взаимное гаденькое любопытство, «а как там у них, действительно ли они счастливы» тут же делили маршрутку на два непроизвольных лагеря.  Сесть в нейтральной зоне между двумя группами обычно никто не отваживался. 

Потом у метро следовала обязательная сигарета и новый созвон с друзьями, чтобы «разделить» напополам уже гораздо больший вагон метрополитена. Если кто-то когда-то видел эту потрясающую сцену из фильма «Стиляги», когда главный герой заходит в советский трамвай с советскими людьми, то мне сложно описать что-то большее.

…Так было и в тот раз. 

Абонировав последние сидения первого условного для всех вагона электрички, мы гоготали  над байками об общем знакомом, а я держал френда за руку. Кто-то из наших, устроившись напротив интеллигентного вида пожилого мужчины, листал откровенные порно-журналы, а кто-то, особенно это нравилось пидовкам, поправлял косметику, глядя в неизменное небольшое зеркало, доставаемое наманюкиренными пальцами из кармана брюк. 

Мужчина затравленно искал глазами место, куда можно пересесть, и обычно доставал платок, вытирая им пальцы и губы, показывая, что он в ответ думает о нас. Женщины делали вид, что принципиально не замечают «вырожденцев, которые не хотят быть нормальными мужиками». Или наоборот смотрели на нас с любопытством, забывая о своих натуральных спутниках рядом.

… Ты вошел за три остановки до той, где нам надо было выходить. В полном одиночестве. Уже позже я удивился твоей смелости, только потом опять же узнав, как много за нее надо платить. Впрочем, тогда тебе, Димочка, действительно ничего не угрожало. 

Закинув одну на другую точеные, сухощавые ноги в сетке читающихся под кремовой юбкой резинок чулок, ты поправил опять же идеальное каре  идеальным трехсантиметровым маникюром и произнес низким, грудным голосом, так не характерным для мужчин:

- Салют, мальчики. Куда гоним? 

 Я выматерился. Тусовка замерла в ожидании знакомого банкета. Я и не знал, что впереди меня ждет одна из самых незабываемых ночей.

К кому гнал ты, было понятно без слов. 

Он должен был быть очень хорош в анале. Этот твой ЕБН («ебарь. новый. богатый» - краткая аббревиатура, чтобы не выдать другим педовкам, всегда готовым увести), раз ты так для него расстарался. 

Я бы тоже хотел помнить тебя всегда таким, как в тот вечер. 

В том образе Мэрилин Монро.

Жизнерадостная, улыбающаяся  блондинка, ставшая на десятилетия для всего мира секс-иконой и выражением абсолютной мягкой женственности. 

Нарисованная явно не впервые в жизни, четкой, уверенной рукой аккуратная  подводка по краю век. Обычная белая  футболка с этими  твоими любимыми коитусными котятами, у тебя ведь был пункт на кошек, натянутая на груди второго советского номера, как любят большинство, и умещаемого в ладони,  французские туфли с красной подошвой, интернационально переводимой как: «Следуйте за мной, молодой человек». 

Ты не имитировал манеру поведения женщин, не вилял вульгарно бедрами, как это делают трансвеститы, но каким-то непонятным непостижимым образом угадывал ее. Смеясь, ты подносил пальцы ко рту и ловко прикрывал ими начинающие все более отчетливо проступать носогубные складки. Не хочу думать, сколько раз ты репетировал это перед зеркалом.

 - У матросов нет вопросов. И тишина, и только мертвые с косами вдоль дорог стоят, -   похабно отрезал  цитатами френд и сделал неприличный, имитирующий совокупление жест. Большой палец левой руки в кольце с указательным.  Указательный правой в поступательном движении.

- Фи, как грубо, мальчики, - закатив типично по-женски глаза и передавая сбивчивую речь барышень, тоже заржал ты вслед за всеми. 

Я не понял, в чем заключается прикол, почему надо ржать, как в анекдоте,  после слова «лопата». 

Только через две недели я узнал, что «Матросской Тишиной» называли в городе не только легендарную тюрьму, но и один из первых гей-клубов, открывшийся почти сразу после отмены  в 1993 году пресловутой статьи УК РСФСР, подразумевающей уголовную ответственность за мужеложство на срок от одного до пяти лет.

Работающий клуб я уже не застал, но именно в нем мой френд, который был старше меня на пару лет, встретился с тобой. 

Никакой сопливой романтики в вашем знакомстве тоже не было.

Вы познакомились, столкнувшись  лбами  на четвереньках... в местных кустах.

- Ты тут пол-литра «Они» не видел? - деловито пробасил ты, потирая шишку.

- Неа, а ты 0,375 «Столичной»? 

- Тоже, неа.  Ну, найдешь, свисти, вместе разопьем. Цены-то в баре нынче кусаются, - бросил ты и снова уполз в кусты.

Еще через полчаса, вы, не найдя запрятанной заранее в зеленых насаждениях выпивки,направились в сторону ближайшего магаза. 

- Руки  убрал на базу, - буркнул френд, когда ты втиснулся между нами, раздвигая нас уверенно бедрами и приобнимая за плечи. 

- Дарлинг, ты говна с утра наелся или муженек не сробил?  Так расслабь булки, дорогуша, - засиял ты, имитируя не великолепную блондинку, но знаменитую Эллочку-Людоедку, - гуляем, парниша. Я за вас обоих плачу. Поехали гулять на таксо. 

На входе в клуб тебя встретил лично хозяин заведения. Вы расцеловались, и я понял, что в последнее время ты здесь частый и желанный гость. То есть, оставляешь щедрые чаевые админам, не хамишь «вешалкам», не особо распускаешь руки с «шестовым мясом». Не  устраиваешь профилактические «семейные сцены».

Хозяин выцепил нас с френдом глазами и процедил тебе сквозь зубы:

- Эти с тобой? 

Отчасти я его понимал. Дешевенькие обувь и часы. Китайские джинсы, искусно маскирующиеся под толерантный к беднякам « Guess»  или, бери выше, американскую киберпанковскую мечту «Diesel – only – the brave». По – русски: «Дизель – вход только за счет папика». Сейчас я даже не помню, когда они появились у меня – первые Diesel. Точнее я не хочу помнить. При каких условиях. 

«Хлеба и зрелищ», - кричали римляне. 

Плебсу не стоит видеть, как на самом деле развлекается элита. Это рождает гораздо большую классовую ненависть, чем необходимость жрать из-за дня в день картошку, китайскую лапшу и перепрыгивать в метро через турникеты. 

Димочка, если бы ты не сказал тогда ту фразу, кто знает, подписался бы ли я за тебя утром:

- Не эти, понял? Это мои друзья. 

- А ты меня на «понял-понял» не бери. Друзья так друзья, тебе виднее. Хотя я тебе не раз советовал, с кем по-настоящему стоит дружить, Дим. 

Все это я уже тоже неоднократно слышал в той жизни. Бизнес-оферта стать чужой подстилкой. Иногда, как админ, сам приискивал «друзей». Как говорится, есть такие предложения, от которых невозможно  отказаться. 

Френд сжал до синяков запястье: 

- Не лезь. Сами разберутся.

А дальше. А дальше все как в сказке пошло по накатанной. Владелец проводил нас к столику, принесли выпивку, разлили по стаканам. 

 - Ну, Дим, за твою новую работу, - произнес дежурный тост френд, глотая маслянистую жидкость. 

Ты еле заметно сморщился. Кивнул. 

- Разливай, чего ждем? Между первой и второй перерывчик не большой. Погнали. 

Конечно, это была далеко не первая и не вторая. Перед клубом мы выжрали из горла «для настрою» крымский портвейн, старательно упакованный в стыдливые  бумажные  пакеты. 

Потом было еще много таких же безличных, заезженных пожеланий-поздравлений по работе, личной жизни, здоровью, которые выдают в большой, шумной, но имеющей мало общего пьяной компании. 

На шесте ближе к часу ночи нарисовался явно новичок. Неуверенные движения, затравленный взгляд в зал. Стыдливые поглаживания по ухоженному,  выдраенному телу-машине, с обязательным загаром на заднице и стыдливой белой кромкой над  пахом. Пока что я их не видел. Но уже знал, что все должно быть так. 

Обязательная гимнастическая программа на пилоне, имеющая столь же мало отношения к стриптизу, как откусываемые с хрустом яблоки или заглатываемые различными отверстиями сразу до половины бананы или кукуруза в порнороликах – к сексу. 

Френд решил поразвлечься. Уж больно была хороша песня, под которую вышел этот провинциальный новичок от сохи. «I love rock n roll», the Arrows.

Френд уселся ко мне спиной на колени, толкнул руки на соски под футболкой. Я на автопилоте потащил ткань вверх. Паренек на сцене тормознул взглядом на нас. Его торкнуло. Так и должно было быть. Сколько раз мы с френдом заводили вот так этих девственников от шеста в моем клубе. Расслабляли. Приносили прибыль. Ткань елозила  кромкой по соскам френда, я подбрасывал его бедрами вверх, имитируя трах при совокуплении. Засасывал до кровоподтеков шею, сжимал упругую даже сквозь ткань задницу.  Настоящий секс здесь, и там, изображаемый для публики. Новички всегда велись на такие пары.  Им было проще выебываться на шесте, видя хотя бы намеки на любовь. Меня же  всегда заводила дорожка софита. 

Провонявшая потом футболка упала на ведро с шампанским. Потом не менее мокрые (далеко не от желания)  стринги. Как многие думают, что стрип это красиво. Профессиональный да, но – это еще  и каждодневные тренировки до седьмого пота, растяжки до воя и сведенные судорогой, подскакивающие зримо под кожей  к прикреплению мышцы  и зачастую порванные сухожилия от усилий. На сцене настоящий танцовщик вкалывает, как молотобоец в шахте. Ничего романтичного. Он не пахнет розами и амброзией. 

Хозяин клуба подошел к нам и кинул визитку мне на колени. 

- Давно разводкой пашешь? Могу предложить кое-что. 

 - В «M*». Да пока все устраивает. Только я не разводка, дарлинг...я админ. 

Второе главное ночное правило – всегда предлагать завышенную цену. Клиент все сам откорректирует. 

А ты, Димочка, так быстро заскучал. Время не дошло даже до твоего выступления. 

Глаза остановились на бутылках. ЕБН явно запаздывал. Периодически ты наяривал ему по мобиле, но он не брал трубу. После каждого такого звонка ты становился все мрачнее, потом вообще перестал реагировать на тосты  и общие разговоры, и уже в открытую просто пил. 

Меня здорово развезло через два часа. Я с утра ничего не жрал, и выпивка на пустой желудок дала о себе знать. Я свалил в сортир под предлогом «поссать» и потом долго блевал в кабинке. В соседней кто-то горячо трахался. Мало кто знает, но чем дороже клуб, там больше шансов, что даже в кабинках толчков будут камеры. Новички, приходящие в охрану, сначала всю смену палятся в них и дрочат. Потом привыкают. Чужой торопливый туалетный трах также приедается, как необходимость смотреть вот на блюющих.

Через какое-то время френд, видимо, сообразил, что мне совсем плохо. Он ждал меня у раковины с бумажными полотенцами. Помог умыться, прийти в себя,  обнял и прижал к себе.

-  Хочешь к нам домой? 

Вот это «к нам домой» друг почти никогда не говорил. Потому что никакого дома не было. У него была съемная, доставшаяся по дешевке  комната в доме напротив парка Победы. Во время ленинградской блокады на базе мощностей бывшего кирпичного завода там был организован импровизированный крематорий. Промышленные печи использовали для сжигания трупов. Тела, которые не успевали кремировать из-за полной загрузки, захоранивали прямо на территории предприятия.

Сумасшедшая хозяйка квартиры утверждала, что печи до сих пор работают, и она видит по ночам газовые факелы на трубах. 

Я кивнул, и мы почти собрались свалить из клуба. Тормознулись только из-за тебя. Я тормознул.

Ты был на сцене, Димочка. Ты пел. Нет, ты просто открывал рот под фонограмму. Одна из самых известных песен Монро. Низкий сексуальный голос с придыханием. Такие же пьяные, нечеткие движения  и отчаянная потерянность ребенка, с которыми ее навсегда запечатлела старенькая черно-белая запись в толпяке жадных, тянущихся со всех сторон рук. Только ты тоже не играл в этот образ. 

 - Нару birthday to you. Нару birthday to you.

Пауза. 

Нару birthday, Mister President.

Прожектор высвечивал то, что ты ценил больше всего в себе. Универсальное тело, всегда готовое трахаться  и бухать. Только оно. Лицо смазано, вырезано тенью софита  и никому не нужно. 

- Гыы…, -  рыгнул кто-то слишком громко за соседним столом, - это у владельца клуба днюха. Они  ж друг дружку -  деньги в кружку, - 

Нару birthday….

Выдох, чтобы набрать воздуха в легкие.

 ….to you.

Тогда она пела своему возможному убийце, ты -  сейчас тому, что медленно уже долгие годы убивало тебя. Снова пауза. 

Тишина. Потом зал взорвался аплодисментами. Хозяин поднялся на сцену, обжамкал тебе задницу. Со стороны это выглядело также двусмысленно, как та похабная поговорка. Обнимал он  воображаемую Монро, только вся грязь того вечера досталась тебе. 

… Твой  внезапно нарисовавшийся ЕБН, а это был именно он вне сомнений, выплеснул на пол из стакана виски, сжал посудину  в пальцах до побелевших костяшек. Подтаявший, уже неправильной формы лед захрустел под чьими-то ботинками. 

Ты подплыл к нему, покачиваясь из-за выпитого, повис на нем. ЕБН холодно отстранил тебя, размахнулся и по-деловому заехал в челюсть. Никто из компании не стал перехватывать руку.  Из разбитой губы по подбородку потекла красная струйка.

- Пьянь. 

 -  Стааасик? – удивленно переспросил ты, прикладывая пальцы к губам и рассматривая на них проступившую  кровь.

…А потом у вас полетела стандартная сцена ревности. Такие ссоры не из-за чего  не раз вспыхивали в нашей среде у меня на глазах. Брошенный не туда и не там взгляд, неосторожные, не продуманные до конца высказывания, восприятие которых усугубляется выпивкой. Неуверенность. Во всем. 

Прежде всего, в себе. Никто не может дать стопроцентную гарантию, что общество однажды не сломает и не заставит жить по своим, общепринятым законам, и по ночам, закусывая губы, не придется  кататься в бессоннице по койке и жрать простыню, ненавидя себя за то, что сдался. 

В своем партнере. В его желании быть с тобой, когда нет ничего цементирующего пару, вроде официального брака с вытекающими материальными последствиями при разводе и общими детьми, которых надо делить в судебном порядке. Даже в элементарном завтрашнем дне, когда так  легко можно потерять работу и получить «волчий билет» в профсфере, если вдруг руководство не придерживается космополитских взглядов трудового законодательства США. Еще хуже – случайно подцепленный где-нибудь СПИД. Это смертный приговор без отсрочки исполнения. 

- Не лезь к ним,  я  еще раз говорю, -  процедил френд, - пойдем, лучше, подышишь в предбаннике. 

Да и я не собирался. 

Там, в предбаннике  нас снова выцепил кто-то из твоей компании. 

- Слышь, тут один богатый папик свою тачку дает. Хотим в шарогоняльню на пару часов. Он за все платит. Вы с нами? 

Сейчас по прошествии лет, я не знаю, чем надо было думать, чтобы согласиться. Пьяный водила за рулем, неизвестная компания, чужие бабки, низверзнувшиеся с небес в руки. Закончится это могло в лучшем случае аварией, в худшем...

Тачка была огромной. Почти микроавтобус. Мы загрузились в нее, затарившись снова спиртным, и полетели по ночным питерским трассам. Любимый бильярдный клуб неожиданного разбогатевшего на «избушках» папика затесался в хрущебах  пресловутого Веселого поселка. 

Папик в кожаном плаще и золотых  шайбах на пальцах сидел с нами рядом и говорил на неожиданно литературном русском языке… о жене, которую отправил в одну из лучших европейских клиник на днях. Его никто не слушал.  Я тоже, только разве что  на автопилоте. Это называлось «разговаривать с зеленью» .

- Понимаешь, у меня есть деньги. Много денег. Очень много. Я готов заплатить, сколько надо. В десять раз больше. В сто раз больше. Но она все равно умрет.  

….Как затейливо устроена человеческая жизнь и, казалось бы, случайные встречи в ней… Спасибо, Вам, М. Н., что Вы, узнали, не узнав, меня в новой. Я тоже сделал вид, что этого Вашего прошлого и той  встречи никогда не было…

- Зачем Вы так? Возможно, она еще поправится. 

- Сколько тебе лет? 

- Двадцать два. 

- Знаешь, когда тебе будет столько, сколько мне сейчас, единственное чудо, в которое ты будешь верить – это, что до сих пор жив. Я врач. Пять лет хирургической практики.  Я знаю не просто ее диагноз -  видел динамику анализов. 

Я не нашелся, что ответить Вам. Может быть, к лучшему. Иногда не стоит плодить вслух банальности. Просто налил еще. 

…Тачка, пролетев огни центра, мигающие желтым  семафоры окраин,  тормознула у невзрачного барака. Мы вывалились из нее и вспомнили, что мы забыли в клубе… тебя, Димочка. Ты тоже хотел поехать и просил пару минут подождать тебя. Пока миритесь  с ЕБН. Все уже шло к этому. 

-  Неудобно вышло, - виновато выдавил кто-то. – Может, позвоним ему? 

- Толку? Мы уже здесь, он там со своим ебарем.

….Папик заказал всем еды. Горячей. Отходя, я проглотил суп и пропустил пару-тройку партий в паре с френдом против папика и его случайного напарника. 

- Хорошо играешь. Учился? 

- Не. На компе  игрушка стоит. Там траектории хорошо прослеживаются. 

Я даже не думал тогда, что он так запомнит меня. С чего вдруг? С непроизнесенного вслух очевидного? Вот с этого несказанного дерьмового: «Я Вам соболезную, или я Вам сочувствую», когда никто никому нехрена нет? 

Тачка вернула нас под утро в клуб. Все обошлось без приключений. Как говорится, Боженька хранит пьяненьких. На этот раз. 

Ты, Димочка, спал прямо на столе. Рядом валялся полный денег бумажник  и тарелки с уже заветревшейся, затвердевшей жиром  едой. Косметика на лице поплыла под пьяным потом, светлый парик упал под стол. 

Френд потянул за руку: 

- Пойдем. 

- А он? – я кивнул головой на тебя, Димочка. 

- А, что, он? – переспросил друг, хмурясь.-  Ты же сам админ, и прекрасно знаешь,  как поступают с пьяными. 

Ментовка. Вызов бойцов на дом и погрузка тела. Кому охота возиться с пьяненькими? 

У нас с френдом тоже были ссоры. Иногда до мата в мобильник на пол-улицы, прорывающегося сквозь музыку в кафе или ударяющего взрывным, гулким  эхом по стенам пустой квартиры. Но гораздо хуже было тяжелое, напряженное, физически ощущаемое всеми порами молчание, которое иногда повисало между нами. Так было и в тот раз.

-  Слышь, он сказал, что мы его друзья, - процедил я сквозь зубы, не двигаясь с места. 

- И че? – осклабился френд, - у него таких друзей тут полкабака.  Угомонись уже. Кто-нибудь  да поможет. 

- Да таких друзей за хуй и в музей.

Как раз по-человечески я понимал френда. Сейчас ему меньше всего хотелось возиться с тобой, Димочка. Наверное, он уже далеко не первый раз вот так нянчился с тобой. Доволакивал домой,  раздевал вонючее, зашедшееся перегаром, потом и мочой тело, укладывал спать. И вместо «спасибо», закономерно получал  под уход порцию пьяного дермища в свой адрес. Потом, правда, под утро ты всегда звонил и долго, деликатно извинялся. Хотя не помнил, за что. Об этом я также узнал позже.

-  Пожалуйста. 

Возможно, френд просто хотел уберечь меня от этого зрелища. Теперь уже никто не может  сказать точно. Но во мне тоже сидел еще оставшийся с ночи алкоголь,  и почему-то  прошибло вот от этого слова,  все больше ускользающего с каждым днем забываемого  детства -  «друзья», когда  вокруг ЕБНы, хозяева, клиенты и предложения о «съеме на ночь».

-Ха, - сдался друг, играя скулами, – добренький ты наш. Ну, давай в нее, с миром в доброту, поиграем. Только ты помни, не всегда она людям нужна и во благо. 

Френд наклонился над столом с застывшей толстым слоем жира  жрачкой, взял в руки твой бумажник, вытащил пару крупных купюр. Засунул смятые комком деньги  в задний карман джинс. Как раз половины от этой суммы ему  не хватало, чтобы расплатиться за комнату. Он задолжал за месяц  хозяйке после того, как его  неожиданно выперли с работы. Там узнали, что он больше не может из-за здоровья быть и менеджером, и одновременно грузчиком (поднимать 55 кг бочки с химикатами) успешной семейной фирмы. В последний раз семейство закупило какую-то особенную хреноту, от которой у френда, забывшего перчатки при разгрузке, слезла кожа на ладонях, две недели он отпивался и блевал молоком. Что это было за вещество, ему, конечно, не сказали.  Но у френда появился  сухой кашель, даже если он просто подходил к рабочему складу, и дикая  боль в колене со спицей, сломанном  через три недели после получения заветного КМС (кандидат в мастера спорта - прим. автора) и зачисления в состав одной из региональных сборных страны. Друг упал с брусьев на  проходном, ничего не значащем местечковом  турнире, не успев перехватиться. Он даже прошел  кольца с максимальной оценкой.

- Жив? Больно? – подлетел тренер  к нему с трясущимися руками. Он  смотрел на большом экране, как падает ученик. Замедленная съемка. Потом повтор. Снова повтор. Глухие оценки, отбиваемые ведущими. 

- Не очень. Когда я смогу вернуться? -  лишенный эмоций голос. Я прекрасно понимал френда, когда он, нажравшись в хлам, рассказывал. 

Сначала боли вообще нет. Она появляется потом. На минуте пятнадцатой, когда «шьют» на живую. Помню по венам на руке.  Чувствительность восстанавливается. С наркозом сложнее. После него через четыре часа. 

Тренер, он же  первый ебарь  френда, молчал. Накануне, перед этим местечковым соревнованием, он трахнул подопечного, наплевав на все спортивные правила. 

-Ты старайся, да? 

Он не хотел говорить тогда очевидную правду. Разбитая коленка. Конец спорткарьере. 

Френд смог ходить только через год после падения. С тростью. Когда он злился - всегда хромал. 

- Чего стоишь? – коротко бросил френд, - Иди, тачку лови. На нее деньги тоже нужны.

Потом помедлил и поднял на меня чуть виноватые прозрачно-серые  глаза:

 - Он утром  реально даже не вспомнит. Не мы, так другие.

…Мне удалось поймать машину лишь через полчаса. Один из твоих «друзей», Димочка, спросил, в какой район мы едем, и «прицепился паровозом», понимая, что за все заплачено. 

Дорогие тачки пролетали мимо с увеличивающейся  скоростью. Потом тормознула старенькая «Лада». 

За рулем оказался пожилой мужик. Коричневая кожа дачника, изрезанное наждаком морщин, обветренное лицо. Седая как лунь голова.  Заскорузлые с разбитыми, разбухшими суставами пальцы. Не профессиональный бомбила, но один из тех работяг в прошлом, которые теперь добывали по ночам лишнюю копеечку к пенсии. 

Мы быстро договорились  о цене с учетом оплаты возможной чистки салона. Ехать предстояло недалеко, ты жил почти в центре города. Тоже в коммуналке. В районе Сенной площади. Коммуналки в Питере есть  и будут везде и всегда. Наверное, они останутся и в двадцать третьем веке. Питер - коммунальная столица форева. 

Мужик покосился на нашу компанию. Потом кивнул в сторону тебя, Димочка. 

- Этого на первое сидение. Пристегните его, чтоб не колбасился.  У меня окна открываются только спереди. Глядишь, замерзнет и не наблюет таки. Доедем  с ветерком.

Потом, когда мы втроем втиснулись на заднее сидение, водила пристально глянул на нас в зеркало и потянулся к чему-то под ногами, закрытому холстовиной. 

- И без шуток, парни. Саперная лопата у меня там. Наточенная. На всякий случай. И зять в ментуре. Из-под земли отроют. 

- Да, ты че, отец, - хохотнул френд. Он хотел к концу поездки еще скосить «ценник», - да нам до дому, до хаты. Сушняк такой мучает, что аж руки трясутся. Ты на нас посмотри. Перепились, веришь, как черти последние. 

- Да слышу я, выхлопок-то, будьте-нате. У меня на это дело нюх профессиональный. И то верно, - закивал  мужик, набирая скорость. – А че, дело молодое, тело молодое. А этот-то чего в бабских шмотках? 

Я молча выбил сигарету из пачки, закурил. Общаться мне не хотелось. Нашему третьему случайному попутчику тоже. Его звали Ринат. Кто-то говорил, что раньше вы были «друзья - не разлей вода». Я немного знал о нем, так, общие факты из трепа за столом. 

- Да поспорили мы на денежку. Хмель в башку ударил… ну, и поржать решили, - продолжал тащить в одиночку общение френд. 

- А я-то думал, вы из этих. Я ж вас рядом с тем клубом подобрал. Вообще, я к ним нормально. Проблем с ними меньше, драться не лезут. Насмотрелся уже всего я в этой жизни, особенно, как таксерить начал. Такие, знаете, истории перед глазами разыгрывались. Сериалы снимать можно. Все люди, всем жить надо.  А твои-то спутники чего сычом сидят? 

И тут ты, Димочка, неудачно и не вовремя проснулся. Видимо, закончилось снотворное действие алкоголя. Потянулся на сидении, тебя занесло, ты рухнул на водилу, который еле успел выправить руль. Хорошо, что трасса была абсолютно пустой и достаточно широкой. Машину занесло на встречку. Нам же осталось всего пятнадцать минут езды до твоего дома. 

Ринат, имеющий десятилетний стаж вождения, вцепился в сидение и выматерился на тебя сквозь зубы. Ситуация действительно была «аховой». 

-  А че там этот мудила про пидоров гнать начал? Ну да, я - пидор. Я плачу тебе деньги, и не похуй ли тебе, чем они воняют? Ты везешь меня и не тявкаешь,  - пьяно и громко вывел ты, а потом вперился взглядом в зеркало в Рината. - Надо же. Какие люди без охраны. Че, Ринечка, выпер тебя твой израильский любовничек со свистом? Нехер было его у меня уводить. Опять с голым задом сидишь? Паровозом снова ко мне прицепился. Тебе тоже денежку дать? Вам всем только это и нужно. 

Потом ты полез в карманы. Нашел бумажник, который вернул тебе френд. Купюры полетели в воздух, на бардачок, на грязный, затоптанный пол тачки, в раскрытое окно.

- Нате. Хавайте. Жрите. Удавитесь вы этими деньгами. 

Я нащупал ладонь френда и сжал его трясущиеся пальцы, хоть чуть-чуть пытаясь согреть. 

Друг развернулся ко мне и устало посмотрел. «Я тебя предупреждал», - прочитал я во взгляде. Френд протянул мне деньги, взятые у тебя еще в клубе. «Расплатишься, хорошо?» - мы действительно часто понимали друг друга без слов. 

- Пьяный он очень. Вы уж простите нас, - тихо  и виновато сказал он, обращаясь к водиле. Человек, везущий нас, был намного старше.

Мужик кивнул, замолчал, уставился на дорогу. 

- А ты, блять, трезвый? - развернулся ты в сторону нас с френдом. - Ты думаешь, я не знаю, за каким ты с этим хлюпиком носишься, сопли ему интеллигентные вытираешь и жизни учишь? Ты ж ведь свою беспрописочную жопу в тепло элитной квартиры пристроить хочешь с содержанием. А я вот трахаюсь за деньги и не скрываю этого. Ты-то чем лучше меня? 

Досталось всем: и водиле, который решил нас подвезти, и, под конец, мне. А потом ты снова, как ни в чем не бывало, рубанулся спать. 

Ринат с френдом достали тебя с сидения, и, поддерживая с двух сторон домиком, поволокли в подъезд. 

Я протянул деньги водиле. Он сухо отрезал:

- Погодь.

Потом наклонился, собрал купюры с пола. Протянул мне. 

- Не надо мне ваших денег. Идите вы нахуй с ними. Я помочь хотел. Сынок у меня младшой зимой нажрался также и замерз. На этого чем-то внешне похож был.

Ты жил на четвертом этаже. Мы позвонили в дверь. Нам открыла непонятного возраста женщина восточной внешности. Пробормотала что-то на своем языке, помахала рукой в направлении твоей комнаты. Из соседних шести помещений на секунды вынырнули заинтересованные испитые рожи, а потом спрятались, испуганно хлопая дверями.

Ты снова пришел в себя. Проходя, ты вцепился в чью-то постиранную и вывешенную для просушки в коридоре простынь. Рядом висели спортивные  штаны вперемешку со стареньким,  уже пожелтевшим от времени и стирок женским бельем.  Вытер об нее лицо, окончательно размазывая потекший грим. 

- Не пойду, не хочу, - почти по-детски заныл ты. – Его там нет. Стааасик…

- Димочка, ну давай, надо поспать, - почти как с ребенком начал сюсюкать с тобой френд, пытаясь отодрать от чужой простыни. Он был старшим в своей семье и помогал матери воспитывать еще двоих младших братьев от второго брака. Когда ему исполнилось восемнадцать, отчим выставил его за дверь, пояснив, что больше не хочет кормить чужого ублюдка. – Соседи сейчас ментов могут вызвать. Ну, давай, шаг. Еще один. Вот хорошо. Да есть он. Небось, на кухне. Сходи, проверь, - кивнул он мне. 

Он действительно был там. Твой ЕБН. Сидел на табуретке в узкой прокуренной кухне-пенале, разделенной на три части: общую курилку у окна, зону для готовки и ванную. В таких домах на всех приходились одни удобства. За непрозрачной ширмой кто-то мылся. 

Судя по полной пепельнице и сизой дымовой завесе, твой ЕБН, дожидаясь тебя,  схерачил, как минимум, пачку. 

- Принесли? – поинтересовался он, вдавливая очередной бычок желтыми от табака средним и указательным. 

- Да, - я выложил перед ним на столе смятые купюры.

- Простите за Диму, - отвернулся Стас. – Я сейчас… приду. 

Мы вышли из коммуналки и направились на остановку общественного транспорта. Он уже начал ходить. Твои слова о френде, Димочка, застряли в мозгах, что называется, как заноза в заднице. 

Отцовская квартира была пуста. Они с матерью уехали на пару-тройку дней в Финляндию, и я предложил ему зайти. Тогда ключи от нее у меня еще не отобрали. Друг согласился. 

Пока френд мылся в ванной, я вскипятил чайник, настругал бутеров с сыром и колбасой, отнес все это в комнату. 

Потом мы тянули горький кофе из тонкого, прозрачного на свет старинного китайского фарфора. Его коллекционировала мать. 

Наконец, я решился: 

- Ты правда со мной из-за денег трахаешься? 

Френд отодвинул еду. Потом завалил меня  на койку, сжал мертвой хваткой, навалился телом. Я уже начал забывать, какие у него бывают жесткие, сильные руки, и как он в легкую при мне однажды завалил  почти двухметрового бугая. Как бы мы не ссорились, до драк еще не доходило. 

-  Из-за денег, говоришь? – переспросил он, срывая с меня шмотки. Он редко любил быть в акте, но тут на него что-то нашло. – Не дергайся. Из–за денег? А когда тебе срочно десять штук из-за клуба понадобились? Ты хоть думал, где я их брал? А когда твоей матери то лекарство надо было, и я через отчима его достал, это тоже из-за денег? Так, по-твоему? 

Потом мы увиделись с тобой, Димочка, уже весной. В конце апреля в Питере бывает такой погодный интервал, когда кажется, что уже пришло лето. Полторы-две недели в душном, пыльном без дождей городе стоит двадцати пяти градусная жара. Асфальт и крыши максимально накаляются, воздух над плавящимися дорогами колышется видимым, излучаемым волнами теплом. Можно ходить в футболке, джинсах на улице и по вечерам, не опасаясь подцепить извечную питерскую простуду, дуть хмельное холодное пиво из горла до двух-трех ночи. 

Это уже потом, в первой декаде мая, в город возвращаются холода. Температура резко падает до пяти-десяти градусов, с неба опять льет бесконечный дождь и даже может пойти совсем уже забытый снег. Люди после летних вещей снова со вздохом натягивают зимние куртки и проклинают изменчивый суровый климат, всеми силами способствующий тому, чтобы подхватить туберкулез у случайно сидевшего рядом в транспорте бомжары или «гастрика». 

Но в этот небольшой теплый интервал на улицах появляется все больше влюбленных пар. В свою очередь, старые любовники мирятся или расходятся уже насовсем. 

Нам с френдом повезло. Недоразумения и скандалы середины осени – начала зимы остались в прошлом. У нас вновь начался хороший период, и все общие друзья это заметили. 

В одну из апрельских пятниц нас позвали на «квартирник» на Большой Конюшенной. Так, условно говоря, назывались мероприятия на дому, когда к кому-то на частную квартиру приходил популярный или известный, но пока в очень узких кругах музыкант, художник, режиссер. Чем больше круги расширялись, а фейс становился засвеченным, то есть все чаще  начинал мелькать «на камеру», тем реже он возвращался к практике квартирников. Но не буду отвлекаться. 

Дальше гость перед аудиторией в пятнадцать – двадцать человек, максимум,  играл новую и старую музыку, причем делалось это всегда с максимальной искренностью и выкладкой, намного большей, чем на концертах. В свою очередь, художник приносил с собой новые работы или наброски,  режиссер – в основном короткометражку, которую не видели даже еще критики. Дебют для друзей. Тех, кто если надо объективно покритикует, но не подорвет на корню веру в собственные творческие силы. 

Конечно, в итоге, большинство «квартирников» превращались в самые обычные попойки, которые иногда растягивались на все выходные и «рабочий» для большинства понедельник.  

Мало знакомые или случайные люди, или успевшие стать таковыми за пару часов,  сами собой исчезали ближе к часу-двум ночи пятницы, совсем  пьяных укладывали валетом в дальней комнате, а потерявшая бойцов компания перемещалась на кухню и вела долгие философские разговоры о смысле жизни, творчестве и т.д. Все ложились спать около пяти–шести утра, потом просыпались в районе обеда, снова скидывались и отправляли «гонцов» в лабаз  за едой и выпивкой. «Гонцы» в пути успевали обзвонить своих друзей и рассказать им о квартире, где «все хорошо отдыхают». Так компания обновлялась и пополнялась свежей денежной кровью. 

Френд любил квартирники. Ему нравилось общаться вот с такими случайными, подгоняемыми судьбой людьми, налаживать общение с теми, с кем бы он никогда не перекинулся даже парой фраз, если бы не «вынужденная посадка» с ее необходимостью ужиться на пару дней. 

Я - нет. Я согласился остаться там только потому, что меня зацепил вид из окна. Не больше сотни метров до огней «ДЛТ» (как бы сказали сейчас – один из крупнейших супермаркетов, тогда – «Дом Ленинградской торговли» - прим. автора), полкилометра до ежедневной, внесезонной бессонницы Невского проспекта. Окно было огромным – от потолка до пола с металлическим внутренним заграждением, хотя и не на всю наружную стену. Сейчас так называемые «французские окна» - норма для элитных, прячущихся за заборами с устройствами слежения по всему колючему периметру новостроек. Но тогда бандит, у которого хозяева «квартирника» приобрели помещение, продолбал его на свой страх и риск. 

Потом в этой  гостиной с окном, пока он был в «местной командировке», конкуренты «положили» всю его небольшую семью: жену, пятилетнего сынишку и тещу. Помещение, несмотря на взвинченные до небес ценники на жилье в центре, удалось купить за полцены. Слишком часто оно мелькало в криминальной, еще не знающей цензуры начала двадцать первого века  хронике с ее обязательной рабочей съемкой крупным планом изуродованных пулевыми ранениями трупов. Лица стыдливо прикрыты первой, попавшейся под руки тряпочкой, домашняя одежда не скрывает наготу и пол тел: что-то естественно, что-то разрезано судмедэкспертами, чтобы быстрее настрочить первичный отчет о причинах смерти. 

Воскресенье. Наверное, это все-таки было оно. Два ночи. Мы проснулись с френдом от гулких, дребезжащих ударов в металлическую дверь. Впрочем, не только мы, но и все те, кто «завис» на эту  третью ночь. 

Никаких звонков в дверь. Только монотонный голос, срывающийся на петуха и сбивающийся, истеричный ритм от лихорадочных попаданий.  

- Откройте, блядть, откройте. Пожалуйста. 

Мы столкнулись лбами с остальными гостями в узком коридоре. 

Один из хозяев квартиры прихватил  на всякий случай молоток. «Глазка», как назло в двери не было. Рванул дверь на себя. 

Ты не вошел - ввалился внутрь. Споткнулся о невысокий дверной порог и упал на четвереньки на линолеум прихожей, которым застелили пол после содранного с мясом элитного дубового паркета прежних владельцев. Дешевый рисунок поцарапанной синтетики успешно имитировал его, а сам линолеум  плодил по весне в своей войлочной составляющей  китайских жучков, которые, подыхая под прицельно затушенными сигаретами или прокуренными пальцами, отчаянно воняли мятой. 

Сначала мы подумали, что ты, как всегда, ужрался в дымину. Но тебя  колотило так, как будто за окном был двадцатиградусный мороз, и алкоголем от тебя не пахло. Вся твоя одежда, модная футболка с рожей кого-то из политиков, уже летние льняные брюки,  были пропитаны особым  обильным холодным потом, который проступает, когда человек серьезно болен или чем-то смертельно напуган.

И еще у тебя была одышка, как при продолжительном беге у курильщика. Воздух со свистом врывался в легкие, с трудом проникал в них и оставался там надолго, чтобы потом они вытолкнули его обожженным горячим теплом, остающимся на поднесенной к твоему рту ладони.

Один из гостей, медик по образованию, на автопилоте полез ощупывать тебя и проверять реакцию зрачков. Одежда была необычно порвана в нескольких местах на груди. Четкие, хирургические надрезы, которые невозможно оставить при обычной пьяной драке. И бурые, уже впечатавшие их в кожу засохшей коробящейся коркой пятна.

- Помогите, парни, - бросил гость, пытаясь отодрать тебя от линолеума. Мы с френдом также на автопилоте потянулись поднимать тебя с пола.

- Дверь… закройте, - односложно прохрипел, наконец, ты. – Быстрее.

Хозяин квартиры так и бросил ее, распахнутую светлым пятном в полуосвещенную, исчезающую границей света на уровне дворового фонаря  лестничную клетку, и теперь растерянно смотрел на тебя, продолжая сжимать по инерции молоток в руке.

В пролете, как в замедленной съемке, нарисовался смурной тип в костюмных брюках, рубашке и перекинутом через руку пиджаке. Под пиджаком в сжатом кулаке что-то блеснуло металлом.

Он тоже странно двигался: не бежал, но перемещался скачками. Увидев нас, он резко тормознул на площадке между лестничными пролетами, засунул руку в карман, достал сигареты. Спокойно оторвал фильтр у одной, закурил, привалившись спиной к стене, и вперился в нас глазами. Он явно ждал чего-то. Что мы будем делать дальше. Он наблюдал за нами так, словно это он, а не мы, полностью контролировал ситуацию. 

Нас столпилось пятеро в прихожей, не знаю точно, но думаю, не мне одному стало до физической блевоты страшно.

Такой взгляд, как у того мужика, я видел тогда всего лишь один раз в жизни. Случайный пожилой клиент в моем клубе. Он заказал водку и что-то пожрать. Наш официант–молдаванин отказался его обслуживать, почему, объяснять не хотел, только мотал головой: «Нет, не пойду, плохие глаза».  Я принес заказ, а потом всю смену не мог отделаться от едких детских воспоминаний, как однажды в сосновом лесу, в котором мы играли, с разбегу, не глядя, врезался в огромную в рост паутину. Владелец заведения под утро вызвал меня к себе и выложил внеплановую денежку. 

- Ты это… тяпни сейчас. В общем, тот мужик долгое время в расстрельной команде работал, - пояснил хозяин. 

- В смысле? - ступил я. 

- Зэков он к смерти приговоренных расстреливал, до моратория на смертную казнь, - зло бросил владелец. - У нас его никто не обслуживает. 

Тот тип продолжал спокойно стоять на лестнице. Наконец, френд отмер, дернулся, рывком захлопнул дверь. Закрыл ее сразу на все три замка и зачем-то цепочку. Медик тоже ожил. Рванул на кухню за заначкой – коньяком, оставленным на утреннюю опохмелку. Налил тебе, Димочка, полный стакан. Бутылка пошла по кругу. Ты отпил до середины. Захихикал: 

- Хуйня тут приключилась. Первый раз такое. Думал, обосрусь от страха.

Чуть позже мы переместились за стол, сна все равно не было ни в одном глазу. Мы накатили на грудь еще, хозяин квартиры достал новые бутылки. Все немного обмякли и теперь угорали над твоим рассказом. Что-что, а рассказывать ты умел, как и стричь. Особенно, когда специально утрировал до комичности вот эту пидовскую манеру общения с растягиванием гласных и закосом под «блондинко». Мимика, она была у тебя очень подвижной. Только при помощи ее ты мог изображать тех, о ком говоришь, и мы всегда узнавали. 

- Познакомились  мы с этим ебанько в одном баре. Стою, значит, я у стойки, весь такой красивый, в штанишках светлых летних, чтоб жопка просвечивала. Парфюмом дорогим воняю, мордой выбритой свечу, короче, жду одного мудня, который меня на встречу тогда кинул.  Все как по анекдоту про мента на площади Мужеложества. "Молодой человек, что вы здесь делаете?» - «Дядя милиционер, замуж хочу». В общем, время тикает, как говорится, уж импотенция все ближе, а Германа все нет. Тут подваливает ко мне этот шизик и предлагает по сто грамм. Я уже немного датый был с утра, наверное, потому поляну не просек. А так ХЕЗ его знает, как в диагнозах пишут. Да нормальный он был по общению, адекватнее всех нас с вами.

Ну, в общем, я че дурак отказываться?  Слово за слово, зацепились хуями. И тут я его с какого-то перепугу от недотраха домой к себе позвал и даже адрес, кажется,  назвал, - тут ты немного посерьезнел, потом снова сбился на стеб. - Ну не пропадать же за даром жопе эпилированной? Потом мы в ресторане каком-то с  домашней кухней  оказались, не помню уже, как. Еще жахнули, прикиньте, самогонку заказали, и погнал сей товарищ мне темы мутные, как однажды в морге пахал. Привезли, в общем, одного парнишку- жмурика, своими зарезанного. То ли он на него онанировал, то ли реально трупак оприходовал, я так и не догнал. Пойдем, говорю, я тоже, когда водку с самогонкой мешаю, херота в башку лезет. Вышли мы из ресторана, а ко мне домой через парк пройти. Небольшой он такой, но не людный, и ментов поблизости никогда не бывает. Тут шизокрыл этот спрашивает: «Ты молитвы-то какие-нибудь знаешь?» Я ему: «А ты че, в священников решил поиграть?». А он спокойно так: «Нет, это для тебя. Может, хоть одним грехом меньше будет". Вот так и сказал - «не резать», «а править». «Править я тебя сейчас буду, ты у меня  юбилейный, третий». И с глазами у него тут что-то сделалось. Стеклянными они стали. А потом скальпель медицинский достал, или как это называется. Охерел я по-полной, а ноги, как будто сами в землю вросли. Шаг хочу сделать и не могу. А он по- деловому так берет, по груди проводит. Хмурится. «Че не орешь?» А орать-то че? Бесполезняк. В парке нет никого, кроме нас. Злоба только на меня нашла. За футболку. Ебарь ее один покупал, который мне всю задницу разнес. Пьяные мы тоже оба были тогда. В общем, у него встало, только, как иногда бывает, кончить долго он не мог. Думал, на утро ходить не смогу. Вот за эту футболку и разозлился. Въехал ему под дых и побежал. К вам. Вспомнил, что у вас вечеринка. В общем, бежит он весь такой  со скальпелем за мной наперевес, а у меня в мозгах одно: «Хрена-то я к себе домой не погнал?» А вот не хрена. У меня там две двери, пока отпираешь, точняк, этот бы  сучонок меня поправил, как ему надо. А он очухался тем временем и за мной рванул. 

Бежим мы, значит, по улицам ночным, и хоть бы один прохожий тормознул, хоть бы один мент заинтересовался, хуйли двое в спринтерской гонке соревнуются. Ни одна падла. Я в Ленобласти родился. В селе. Там сейчас всего пятнадцать домов осталась. Так все знали, даже если кому свежую почту не принесли. Мы в школе в одном классе учились, начиная со второго. А потом вот этот техникум был, когда мать с отчимом сошлась. Они трахались в спальне, а гул на весь дом. Я братишке  кровному уши зажимал, чтоб он не слышал. 

Гы, а хорошо, что я жив? 

- Пиздец, как, - согласился я. – А теперь спать. Только ты домой рулить не вздумай. 

- А тебя, чего, ебет что ли моя жизнь?

- Нет. Зря ты ему адрес ляпанул. Он вернется. 

- Зачем?

- За кем. За тобой. Уже с собой разберись.

- Ну, ты ж у нас голова профессора Доуэля. Интеллигент хренов. Ты уж сам с собою разберись, нахер ты так на папочку дрочишь и реалом не живешь. 

- Типа, твое дело? А если  по морде? 

- Да не типа. Мне на этого мудака положить и поднять, ты-то чего так завелся? 

С тех пор пролетело много лет. 

Как ты и думал, Димочка, я  позорно съебался с геушной поляны. Возможно, трусливо и в чем-то даже подло для нашей тусовки.  Но после одного крайне неприятного инцидента в моем  клубе, когда нам пришлось всей командой отмывать  заляпанное кровью помещение и потом учить хором, что слаженно говорить милиционерам, я вдруг понял, что  уже давно играю сам с собою в русскую рулетку. И могу вот так,  всего за одну ночь поставить заведомо ложными показаниями (статья 307 УК РФ, как я выучил позже, а тогда, отдирая эту чертову кровищу от стен в туалете, просто вспоминал бубнение лектора на парах)  жирный крест на нормальном будущем. Перечеркнуть пять лет обучения в престижном вузе, затем еще годы в аспиранте  и навсегда остаться всего лишь обслугой в подобного рода заведениях.

За две недели я сменил все: работу, номер мобильного, манеру одеваться и разговаривать,  круг общения, место жительства. Мои новые координаты остались лишь у френда и самых близких друзей. Сначала они часто звонили и звали по старой памяти в гости и в клубы, но  каждый раз я отказывался  под разными предлогами, и звонки стали раздаваться реже. Сначала раз в три дня, потом в десять, в месяц. Затем прекратились вообще.

С френдом мы тоже окончательно расстались. Чтобы удержаться на новой работе, мне пришлось вкалывать по десять-двенадцать  часов в сутки, зачастую вообще без выходных. Мы не виделись неделями,  я стал отрубаться от усталости у него еще до секса, если приезжал в гости.  Под тот Новый год он попросил меня провести хотя  бы праздники вместе. Я пообещал ему, что так и будет.

Но в самый последний день уходящего  года отец выдернул меня на один очень важный для него праздничный банкет. В нашей семье никогда не было традиции встречать НГ вместе, и потому, наверное, я не придал этому такого значения. Он всегда уходил к любовницам и нарисовывался в первый день Нового года с обязательными подарками в виде конвертов с деньгами. 

Зато эта моя новая работа начала приносить неожиданные дивиденды в виде личных знакомств с чиновниками, которые потребовались отцу, и нашего начинающего налаживаться  с ним общения. 

- Это… он гордится тобой, - пробормотала как-то пьяная мать после одного из подобных мероприятий. Я впервые увидел ее такой, - только он тебе никогда не скажет. Эта все их чертова порода. Ты пошел в нее. В их проклятое семейство. Я так старалась, чтоб не случилось. 

- М-а-а-а-ам, - по-детски протянул я, - а теперь давай «баиньки». Он утром вернется к тебе. Сколько раз было.  Ну, трахнет кого, только он же с тобою живет. 

- Не мамкай. Я все знаю, и про тебя тоже. Одного поля ягоды. Ты на него похож. Одинаковые. Ему сегодня знакомые сказали, что видели тебя по телеку. 

- И че?

- Да ничего. Жабры раздул от кайфа. Только я этого не говорила.  А тебе нравится, когда тебя трахают? 

- М-а-а-ам. Так не должны говорить матери. 

Тот, новогодний вопрос был завязан для отца на достаточно больших деньгах по  государственным контрактам, а на банкете присутствовали нужные люди,  и я не мог отказать. Частные переговоры продлились  намного дольше, чем я предполагал.

Я опоздал к френду на место встречи на два часа. Его телефон оказался выключенным, в очередной  съемной квартире была только хозяйка и она не знала, куда отправился френд. У друзей, которые еще не успели сменить номера,  я его тоже не нашел. Потом  уже 1 января в шесть утра он позвонил мне сам:

- Извини, но теперь мы расстаемся. Я больше не могу так. Я тоже живой человек и устал от боли.

 По его спокойному, ровному голосу, в отличие от уже привычных истерик, я понял, что это точка в отношениях. Уже ничего не вернуть и ничего больше не будет.

Почти полтора года мы не общались с ним  даже по телефону. Потом  начали созваниваться. Короткие, пустые разговоры ни о чем на три минуты.

- Привет, как дела?

- Нормально.

- А у тебя?

- Тоже в порядке.

- Работаешь там же?

- Да.

- А ты?

-Береги себя.

 Потом чуть длиннее, уже минут на десять-пятнадцать. Дружба, которая была у нас до секса, начала понемногу восстанавливатся.

Единственное, от чего я так и не смог избавиться за все это время - от способности видеть в толпе людей нетрадиционной ориентации, даже если они выглядели для всех абсолютно натуральными, как теперь я. Иногда я позволял себе  украдкой любоваться парами, если это были пары,  в общественном транспорте, кафе или на мероприятиях. Но если ловил на себе взгляд одиночки с таким же ответным узнаванием, обращенный на меня, то делал морду кирпичом.

Конечно, я не отказался полностью от своей ориентации. Случайных редких  партнеров, обязательно не из своей сферы деятельности, я находил на сайтах знакомств. Долгих связей у меня больше не было, и я не светил ими перед родителями.

Питер странный город в плане встреч. Иногда можно годами не видеть соседей по  подъезду. Иногда сталкиваться с прошлым на каждом шагу. 

 Я налетел на френда, экс-френда, так правильнее, в пустом табачном магазинчике. 

- Посидишь  со мной.

- Да. Пойдем в то наше кафе?

- Конечно. 

Пиво было отличным. Меня унесло на шестом глотке. Как раз, когда мы закончили обсуждать личные новости и заговорили об общих знакомых. Я спросил о тебе, Димочка. 

- А ты не в курсе? – отрезал теперь экс-френд, когда я проглотил. – Ну, да. Ты же не с кем не общаешься. Мы только неделю назад узнали. Умер он. Тот его последний ебарь пригласил пожить к себе в  коттедж в пригороде.  Не коммуналка все же, хоть что-то свое. Просто плата по счетам и ремонт дома время от времени. К нему тогда никто не приехал. Сердце, как сказали эксперты. Прикинь, оно у него было. Он очень нехорошо умер. Когда тело нашли, его уличные кошки две недели обгрызали. Он им форточку открыл перед смертью. Кормил  он их. А они.... 

Спи спокойно. Мы помним тебя, Димочка. И прости, если потревожили.