Нежность

- Алеша, все это совершенно необязательно, - продолжала Маргарита Сергеевна, с легкой тревогой наблюдая за тем, как её сын ссыпает в миску с салатом аккуратные кубики докторской. - Ты же знаешь, как я не люблю, когда вокруг меня прыгают.
Её сын, её замечательный, умный, упрямый и, порою совершенно невыносимый сын, лишь с грацией архара помотал головой и продолжил нарезать колбасу. С какой-то отстраненной рассеянностью Маргарита Сергеевна отметила, что её любимый разделочный ножик в руке Алеши кажется совершенно игрушечным. 
В такие моменты она даже не могла сказать, становится ли её сын больше или, наоборот, она сама уменьшается — возможно немного того и другого. Не помогало и то, что всякий раз это ощущение настигало её как будто исподтишка и по частям — он записан у тебя в телефонной книжке как «Алешенька», а Алешенька отвечает на звонок хриплым, похмельным голосом фрезеровщика третьего разряда. Ты решаешь купить ему на Новый Год перчатки, потому что те, что он носит — это просто какие-то тряпочки на руки, а даришь здоровенные меховые чехлы для лап, в которых может спрятаться и зайчик и лисичка и медведь и бригада браконьеров вместе с лесником. И что самое удивительное, эти чехлы ему оказываются впору и даже немного жмут. 
- Никто и не планирует прыгать, мам, - отвечал Алеша, с каким-то несвойственным ему остервенением размешивая салат ложкой. - В нас двоих будет под двести кило веса, если мы с Женей начнем вокруг тебя прыгать, то провалимся к Прохоровым, а я их с детства терпеть ненавижу, ты же знаешь. 
Или когда твой взрослый, замечательный, умный и далее по тексту сын, приводит к тебе в дом на Новый Год своего мужчину, а у тебя в шкатулке в прикроватной тумбе, под старыми фотографиями и письмами лежит его первый молочный зуб. И ты не знаешь, что с этим делать. Сама себе кажешься какой-то маленькой и игрушечной. 
- А Евгений сам вообще хочет приехать, ты точно в этом уверен? - после некоторой паузы спросила Маргарита Сергеевна, приглядываясь к духовке, где как раз доходило жаркое в горшочках — в этот раз ровно на пару порций больше, чем обычно. - Ты у него спрашивал?
- Мам, где твой инстинкт злобной свекрови, скажи мне, пожалуйста? Какое тебе вообще дело, хочется ему приезжать, не хочется? Мы с тобой встречаем Новый Год вместе, каждый год, это у нас традиция такая. Можно сказать, мы… Ты, милостиво разрешила ему к этой традиции приобщиться. И вообще…
Алеша осекся. Пожевал губами и отложил в сторону миску с салатом. Подошел к ней, обнял и, уткнувшись носом куда-то в макушку, глухо проговорил:
- Это очень важно для меня, мам. Очень.
Или когда твой взрослый, замечательный, тридцатилетний сын обнимает тебя и ему даже приходится согнуться, чтобы это получилось — такой он здоровый, но когда твоя рука ложится ему на плечо ты чувствуешь мелкую, почти незаметную дрожь и от этой дрожи внезапно растешь, врастаешь корнями в пол, твоя спина становится самой прямой на свете и руки становятся самыми большими на свете. И уже все остальное кажется каким-то мелким и игрушечным. Как тогда…


- … тогда вашему сыну придется жить? Подумайте, это всего каких-то двадцать тысяч рублей и никто не узнает — ни у вас на работе, ни у Алексея в университете. 
Маргарите Сергеевне всегда казалось, что у шантажистов должны быть тихие, вкрадчивые голоса, по которым стороннему слушателю можно было бы догадаться, что прямо здесь и прямо сейчас творится какая-то совершенно омерзительная подлость. Но подлость творилась совершенно будничным тоном, максимум, что ей можно было приписать — нотку самодовольного нахальства, легкого осознания собственной безнаказанности. 
- Вы ошиблись номером, - скучным голосом отозвалась она и сбросила звонок.
Затем аккуратно положила телефон на стол и сделала то, чего не позволяла себе с момента смерти Коли — закурила прямо на кухне, не открывая окна и стряхивая пепел в блюдце. 
Телефон коротко завибрировал, оповещая о пришедшей смске, но она разрешила себе докурить, прежде чем перевернуть мобильник. 
«У нас есть фото» - говорилось в сообщении помимо набора цифр, которые, судя по всему, были номером кошелька. Чувствуя, как в груди нарастает знакомая, саднящая боль, Маргарита Сергеевна подошла к шкафу и некоторое время стояла перед ним в какой-то тупой задумчивости — в верхнем ящике лежала аптечка, в нижнем, за крупами, хранилась небольшая бутылка коньяка. Затем, словно очнувшись, она встряхнула головой и достала из потертой обувной коробки небольшой бутылек. Старый знакомый, запах пустырника и сигаретного дыма проследовал за ней из кухни в гостиную, где она сняла с комода небольшую фотографию в рамке и, поглаживая прохладное стекло пальцами, присела на край кресла. 
Алешку, скорее всего, придется отправить к сестре, в Омск. Возьмет академический, а там дальше будет видно — может, и заканчивать придется в Омске. Может нет. На работе серпентарий, скорее всего, изойдет елеем и ядом, но это-то она всегда сможет пережить, один раз уже пережила, второй будет легче. 
С армией, конечно, придется что-нибудь придумать. Коля, конечно, хотел бы, чтобы он пошел в армию. Когда они снова встретятся он, наверняка, назовет её клушей за то, что она с этого дня начнет копить на «организационный взнос» для военкомата. Коле, конечно, стоило бы выжить, чтобы в этом вопросе здесь и сейчас иметь право голоса. 
- Мам? Мам, все в порядке?
О том, что у неё что-то не то с лицом, она поняла, когда её сын отшатнулся в дверном проеме едва они встретились взглядами. Смотреться в зеркало не хотелось, поэтому она просто с силой растерла лицо пальцами, стирая с него это неведомое выражение — чем, кажется, напугала Алешу еще больше. Во всяком случае, когда она отняла ладони от лица, её сын уже сидел рядом с ней, закидывая её бестолковыми и беспорядочными вопросами. 
- Алеша, мне сейчас позвонил молодой человек. Он сказал что ты — гей, потребовал двадцать тысяч рублей и сообщил, что у него есть фотографии.
Иногда она себя за это ненавидела. Ненавидела за то, что когда умер Коля, она не смогла плакать вместе с Лешкой, не смогла найти подходящих слов, а просто сказала ему правду. Не смогла сохранить его просто ребенком, потерявшим отца, а сделала своим союзником, собратом по несчастью, вторым маленьким взрослым, который помогал ей разносить еду на поминках, сам готовил себе завтраки и постоянно «забывал» рассказывать про родительские собрания. 
В этот раз ей следовало бы постараться и отыскать нужные слова, не бить в лоб - и она почти нашла их, почти нащупала, но они растворились под пальцами, утекли сквозь них, когда она услышала, как её сын, её умный, ответственный сын плачет и просит прощения за то, что это случилось. Её маленький, самый взрослый на свете сын плакал и просил прощения и она чувствовала, как каждое его сбивчивое, дрожащее слово падает раскаленной железной каплей куда-то в живот, растекается вдоль хребта, течет по венам в пальцы — и вот она уже обнимает его так крепко, что кажется вот-вот хрустнут ребра и горячо шепчет на ухо, чтобы он никогда, никогда не просил прощения за такие вещи ни у неё, ни у кого бы то ни было еще, чтобы он и думать забыл извиняться перед кем бы то ни было за то, кто он есть. Чтобы он помнил, чей он сын и никогда, никогда, никогда…


- … не просил прощения за то, кто я есть, - раздраженно добавил Алексей, с силой протыкая вилкой куриное бедро. - Поэтому мне вся эта покаянная риторика не близка и никогда близка не будет. 
Маргарита Сергеевна обеспокоенно покачала головой и украдкой поглядела на Евгения. Тот, вопреки какому-то её внутреннему ожиданию, оказался не таким же громким и упрямым здоровяком, как её сын, а вполне себе деликатным молодым человеком пусть и, на её вкус, самую малость… мягковатым. 
- Я и не говорю, что это обязательно для всех, Леша, - Евгений развел руками и улыбнулся Маргарите Сергеевне. - Просто, для некоторых из нас, необходимость быть прощенным стоит более остро — если человек получает облегчение таким образом, то, я думаю, винить его в этом точно не стоит.
- А может, лучше просто научиться не просить прощения у тех, кому ты ничего плохого не сделал? - Алексей фыркнул и поднялся из-за стола. - И да, прошу прощения, я отойду на пару минут.
Когда он вышел, Евгений позволил себе тихо рассмеяться и пригубить вина из бокала:
- Простите, Маргарита Сергеевна, но ваш сын иногда просто до ужаса упрямый, - впрочем, судя по голосу, не то чтобы его это каким-то образом беспокоило. - Это семейное?
- Да нет, ничего, я сама об этом всем говорю. Это у него от отца, - она кивнула в сторону фотографии на комоде, на которой высокий, улыбающийся мужчина держал на сгибе локтя маленького мальчика в костюме зайца. - Собственно, у него почти все от отца. Внешность, характер, от меня у него только…
- ...Все остальное?
- Я хотела сказать — вкусы в литературе, но да, возможно и так.
Прежде чем Евгений успел что-то ответить, в гостиную вернулся Алексей — в руках он нес гитару. 
- Про меня сплетничаете? Бросьте это дело, посмотрите лучше, чего я нашел.
Маргарита Сергеевна вскинула брови и замахала руками:
- Ой, лучше потеряй её снова — она тысячу лет как расстроена.
- Не тысячу, а всего лишь лет пять и не расстроена, я её буквально пару часов назад подкрутил.
С этими словами он аккуратно уложил гитару к ней на колени и положил руки на плечи:
- Сделай мне подарок на новый год, хорошо?
- Алеша, учительница русского языка и литературы поющая в новогоднюю ночь — это жуткая пошлость, ты знаешь?
Она хотела добавить что-то еще, но, встретившись взглядом с сыном, отчего-то передумала и провела пальцами по струнам. 
Тусклое железо где-то в её позвоночнике как будто печально зазвенело в ответ. Мужчина с фотографии смотрел на неё со своей обезоруживающей улыбкой, вино уже ударило в голову, а её сын, наконец-то, привел в её дом человека, которому доверял для этого достаточно.
Всем им она спела «На Тихорецкую», потом «Сегодня праздник у девчат» и уже после того, как прозвенели куранты, поддавшись какому-то особому озорному настроению «Теряют люди друг друга».
...А когда её сын и его избранник уже усаживались в такси, она, помахав им из окна на прощанье, приглушила в гостиной свет и, усевшись напротив комода с фотографией, с улыбкой прошептала:
- Ну ладно, спою вам. Хотя вы этого и не заслуживаете.
Но вместо подготовленной «Мне нравится», отчего-то спела ему «Нежность» Пахмутовой, чувствуя, как тяжкое железо её переплавляется в медь, а потом в легкое, невесомое серебро.