О, Шницель, маленький гигант большого секса!

Хвала египетскому богу с собачьей головой, Шницель перестал делать лужи в квартире! Наконец-то у меня благовоспитанная собака. Но вот где-то после полугода стал я замечать за ним странности. Сперва он несмело выяснял отношения с диванной подушкой, подминая ее под себя. А вскоре стал частенько обхватывать передними лапами мою ногу и делать недвусмысленные движения. В таком-то возрасте, подумал я, что ж будет дальше? Караул, маньяк в доме!

Во дворе Шницель еще более оживлялся и распалялся. Уже мало было поливать прицельным мочеметанием все достойные объекты в грациозном заносе задней лапы и шаркать потом ножками, будто песочком присыпал царственную подпись на охранной грамоте. Он тщательно и пристрастно обнюхивал «росписи» других собак на кустиках и столбах, затем плутал по следу, пытаясь постичь высокий смысл отношения полов.

Играл с другими собаками Шницель с прежним упоеньем – и в догонялки, и мячик апортировал всегда первым – ну кто по резвости сравнится с цвергшнауцером? Однако появились и новые привычки: вежливое обнюхивание гениталий с пристрастным хвостобиением, а затем и первые робкие наскоки.

К году подростковая гиперсексуальность достигла предела. Шницель пытался совершить садку на любую собаку, невзирая на пол, возраст, рост и породу, за что частенько получал от степенных старожилов по загривку. Все вокруг ухохатывались, когда он обнимал лапами толстую ногу пожилой сенбернарши Рады, не доставая головой, даже на цыпочках, до ее гордо задранного пушистого хвоста. Рада аккуратно стряхивала его, флегматично поворачивала голову, недоуменно одаривала моську взглядом слона и шествовала дальше за хозяйкой.

К американскому кокеру Цезарю я вообще старался Шницеля близко не подводить. Дело в том, что Цезарю, в отличие от других мальчиков, неправильно нравилось, когда мой воспитанник зажимал его, впивался зубами в холку и брутально имитировал сцену из жесткого немецкого порно. Цезарь замирал и довольно закрывал глаза. Причем хозяин кокера, простой инженер метрополитена, смотрел на это снисходительно и говорил о своем любимом чаде: порода мол такая, уже не исправишь. Я же, краснея, суетливо пристегивал карабин и оттаскивал Шницеля на безопасное расстояние, и всю дорогу домой внушал ему, что низ-зя же так, при всех, что подумают о хозяине.

Как-то жарким летним полднем с припеком, чтоб не встречаться с Цезарем, повел я моего неуемного в парк, с церковью в глубине, за квартал от дома. Других собак не было, и я отстегнул поводок. Вдруг откуда ни возьмись парниша с пекинесом. После радушных обнюхиваний начались бег кругами и рычащий дележ березовой ветки. Парень, с жирной вермишелью из-под кепки и выпученными, как у своего питомца, глазами, оказался болтливым, как футбольный комментатор, и стал нудно рассказывать богатую родословную своего любимца. Мы обошли церковь, подходим к крылечку, а там… Разлеглись! Валетом… В теньке, на крылечке храма! Грех-то какой! Да я не против однополых отношений, но не на паперти же! И что он нашел в этой китайской морде?

Но это были цветочки. В июле настиг нас ягодный сезон: сразу три суки во дворе потекли. Шницель потерял покой и сон, водить без поводка его стало невозможно. А какое удовольствие гулять, когда он, хрипя, рвет вперед, как трехосный тягач, как бурлак на Волге? Да и ему на привязи тоскливо.

Пошли мы однажды на школьный двор, где с собаками гулять запрещено. Территория огорожена, газоны там не пыльные, костей куриных добрые старушки не разбрасывают, дорог опасных вблизи нет. Уж поздний вечер, фонарный мягкий свет купается в росе, благостно. Расслабился и я, отпустил Шницеля на вольный выпас.

И надо ж такому случиться, что хозяйка борзой Шельмы тоже решила, что полноценно выпасти свою течную дуру можно только на школьном дворе… Короче, носились мы с ней за сладкой парочкой по окрестным дворам часа полтора, то теряя из виду, то счастливо обретая беглецов. Утешала лишь разница в росте, хотя мнительная барышня все приговаривала: «Так эта сука ж и присесть может…». Ни на какие зовы, то ласковые, то требовательные, парочка не отвлекалась. Шельма бежала, Шницель догонял. Шельма задумчиво останавливалась, Шницель пытался дотянуться до робкого куннилингуса. Кокетка неожиданно срывалась дальше, Шницель – за ней, мы, высунув языки, – за ними. Наконец мы постигли логику маршрута Шельмы и устроили засаду в беседке. Спрятались, минут десять сидели на корточках и, когда сунулась морда беглянки, тетка – хвать ее за ошейник, ну а моего засранца уже без труда сняли с задней лапы, как клеща.


Да, против природы не попрешь – оценил я философски половозрастную ситуацию и полез в интернет искать невесту под чавкающий аккопанемент позорной мастурбации Шницеля. Проблема была в том, что мой кобель не клубный, да и родословную мы купили по дешевке. Эх, была одна, даже с фоткой, диво как хороша, но в Красногорск ехать не катило.

Но нашел я таки внеплановую девушку, без претензий, в нашем районе, позвонил. «По моим подсчетам, течка у Греточки где-то через месяц» – интимным тоном сообщила собачья мама, о чем я тут же объявил навострившему ушки Шницелю. Договорились, что как только начнется течка и хозяйка высчитает самые копулятивно (во словечко, блин!) благоприятные дни, она позвонит. Во время всего разговора Шницель вертел головой и шевелил ушами, а потом нетерпеливо бегал по квартире, задумчиво останавливаясь лишь у зеркального шкафа.

Когда наконец раздался долгожданный звонок, выяснилось, что там в квартире малые дети и что собачью свадьбу желательно праздновать у меня в дому. Перед приходом девственницы Греты жених получил двойную порцию курятины (чтоб сил хватило и чтоб не опозориться), был изрядно выгулян и мыт огуречным Timotei.

Грета оказалась скромной не по годам. Войдя в квартиру, она даже не взглянула на жениха и стремглав забилась под кровать. Хозяйка Татьяна, серенькая полевка в мышином джемпере с лицом подруги Микки Мауса в черно-белом варианте, смущенно ползала вокруг кровати с протянутой рукой, в которой потели сухие шарики собачьего корма. Шницель тоже взволнованно бегал кругами и все пытался подползти с тыла. Но капризная невеста порыкивала и не давалась даже на робкий обнюх.

«Сами договорятся», – решили мы с Татьяной взять Грету измором и сели пить чай. Мышка, прикрывая неровные зубы и неистово поглощая эклеры, открыла по мне прицельную стрельбу глазами, но когда поняла, что сердце мое и прочий ливер – в голубом бронежилете, переключилась на собачьи байки, пока вдруг не вспомнила, зачем пришла. «Греточка, детка, иди-мама-даст-сыыыру!» Условный рефлекс сработал мгновенно и безусловно. Грета пулей выскочила из-под кровати и зафиксировалась на полу кухни с мольбой в глазах. Пока она ловила пластинки сыра, рот был занят и рычать на обонявшего ее сзади Шницеля девушка не могла. Тогда осмелевший женишок попытался сделать садку, за что немедленно был прикушен. После чего разъяренная Грета еще долго высказывалась в адрес нахала, громко и сварливо, с визгливыми бабьими интонациями и угрозами уползти под кровать. Как непохожа она оказалась на свою хозяйку! Я пытался отвлечь невесту колбасой. Она заглатывала ее, не прожевывая, и тут же окрысивалась на ухажера. К сожалению, в Шницеле она видела пищевого конкурента, а не потенциального полового партнера. Облом по всем статьям.

Татьяна пыталась придержать ее за ошейник, увещевала, стыдила: «Ты что ж, старой девой остаться хочешь? Тебе ж пять лет уже, совсем к старости характер испортится…». Шницель нетерпеливо гарцевал вокруг. Но все попытки сближения оканчивались злобным рыком и угрозами порвать моего тузика на ветошь.

Тогда Татьяна говорит: «О, у меня ж знакомая работает в клубе, будет у нас секс-инструктор! Я договорюсь, и мы придем все вместе». На этом мы распрощались в надежде на более удачную вторую попытку.


На следующий день пожаловали Татьяна, клубный секс-инструктор Дарьмихална и голодная Грета. Дарьмихална была толстой усатой дамой очень средних лет с пунцовой кустистой бородавкой посреди лба и напоминала хозяйку бомбейского притона из пряного индийского боевика. К тому же и одета она была в бесформенно-балахонистый охряный сарафан, из-под которого виднелись упитанные ноги в черных рейтузах. Квадратный саквояж ее ничего хорошего Грете не предвещал.

Шницель среагировал на инструкторскую тушу неистовой бранью и, огрызаясь, убежал в спальню, прихватив тапок. Пока дамы разувались, Грета понеслась на кухню и доела Шницельский завтрак, а сам герой дня пополз за шкаф перепрятать косточку.

Дамы расселись на диване, и Дарьмихална раскрыла свой профессиональный саквояж. Она подоставала несколько намордников, выбрала нужный размер, затем мертвой хваткой поймала ищущую че-б-еще-сожрать Грету и привязала непокорную к батарее. Потом уверенными движениями надела намордник и заявила: «Так, девочка готова! Давайте жениха!»

Но выманить Шницеля из-под кровати было не так легко. Сработал, к счастью, старый трюк: стоило мне подойти к шкафу, как он бросился спасать заначку. Я принес его к Дарьмихалне, нетерпеливо барабанившей кроваво-красными ногтями по ореховому подлокотнику. Грета мычала и терлась мордой о диван, пытаясь лапами снять намордник.

Помня о несговорчивости невесты и уязвленном самолюбии, Шницель безразлично сел на почтительном удалении, всем видом показывая, что не больно-то и хотелось. Тогда Дарьмихална, профсводница с клубным стажем, взяла жениха в оборот. Подтащила, чтоб он понюхал девочку, которая мыча поджала хвост. Кавалер попятился. Я отрезал путь к отступлению. Пока Грета мотала головой, Шницель все же осмелился приблизиться, но остановился в нерешительности.

Тогда тучная дама подняла его, покачала, поставила на задние лапы, а передние положила на спину Грете, Татьяна же крепко держала недоизнасилованную недотрогу. Шницель размышлял и неуверенно возбуждался. Меж тем Грета трепыхалась, как куропатка в силках. Процедура была повторена несколько раз, пот с теток уже катился крупнокалиберным градом, пока наконец секс-инструкторша руками не направила орудие в цель, а Татьяна не прошептала с томным придыханием: «Кажется, вошел…».

Пока «насильник» набирал темп, «насилуемая» постепенно расслабилась и перестала мычать. Через несколько минут Дарьмихална помогла мужчинке перевернуться и стать в замок. Дальше потянулись томительные двадцать минут ожидания, в течение которых секс-инструктор провела нехилую рекламную кампанию, рассказав, что она и ветеринар, и собачий парикмахер, и зампред каких-то клубов, и родословную-какую-хотите-недорого-напишет, и что в-жюри-выставок-свои-люди, и что щенков поможет продать… Короче, нам немыслимо с ней повезло! Скорее бы ушла.

Когда наконец Грета отпустила Шницеля, я угостил ее сыром, и бедная девочка покорно ушла вслед за мучительницами. А мой гусар стал виновато зализывать орудие производства.

Через месяц я позвонил Татьяне и поинтересовался, как чувствует себя будущая мать. «Ест, как овчарка, растолстела, соски набухли». Однако через некоторое время пришло сообщение, что беременность оказалась ложной и Грета оказалась пустой. Так я остался без алиментных щенков, а Шницель без реализации отцовских чувств.


Как-то вечером под Рождество – а Шницелю шел уж третий год – снюхался он споро прямо у подъезда с какой-то приблудой. Молниеносно пленил сердце таксообразной дворянки. Я смотрел на брачный танец снисходительно, пока не спохватился, но было поздно… Шницель развивал полученные с Гретой навыки.

А мороз стоял под двадцать. Любовь же случилась аккурат посреди проезжей части. У меня уже зуб на зуб не попадал, а спрятаться в подъезде не мог: от машин охранять надо, пока в замке распутники стоят. Несколько раз за полчаса под хохот соседей разворачивал машины, объясняя водителям уважительную причину объезда.

Рождественскую ночь Шницель проспал, как убитый. Во сне лишь облизывался и подрагивал лапками. Но щенков-то от этой дворянки все равно не найдешь. А цвергов в округе больше не встречалось.

И вот в марте подвернулся случай в том же парке. Солнце не грело, но уже назойливо слепило через голые кроны. Сначала Шницель бегал вокруг старого черного дерева, на который загнал бедную кошку. Рыжая сволочь невежливо шипела, а разгневанный «хозяин парка», положив лапы на ствол, заливался в выражениях. Я внимательно бдил, чтобы рыжая не прыгнула на него и не выцарапала глаза. Так мы не заметили, как появилась фроляйн Фрося фон Цвергшнауцер.

Ее хозяин был под легкой, неназойливой мухой и слегка радушен. Пока «дети» знакомились и резвились, он не без гордости рассказал, что его любимая Фрося в свои два года уже дважды становилась чемпионом Москвы, а летом они собираются на выставку в Прагу. Я сходу врал, что мы тоже не лыком шиты и ведем родословную от первого цверга в СССР, но предлагать собачью свадьбу не решился, хотя и осторожно поинтересовался течкой, блеснув термином «копуляция». «Да уж дней десять, как… ой…» – вздрогнул Фросин папа, и мы обернулись. А они уже в замке, и разнимать бесполезно!

Мужик схватился за голову, мол, жена прибьет, но оказался не без юмора, только руками развел и предложил по пивку. Взяли мы в палатке по банке и вернулись как свояки на собачью свадьбу. А там уже вокруг два кобелька пасутся. Шницель чувствует все неудобство положения и смущенно порыкивает. Бесстыжая Фрося кокетливо поглядывает на очередников. Один из них, отдаленный родственник фокстерьера, брешет грозно и нетерпеливо. Вижу, Шницель уже закипает, как бы драки не случилось. Отгоняю палкой претендентов, и в этот момент жених освобождается и бросается на обидчика. Дерется он специфично: подкрадывается снизу и резко впивается ошарашенному противнику в глотку. Насилу разжали зубы.

«Ну что ж, свояк, через день положено вязку повторять», – сказал с улыбкой хозяин Фроси, беря ее на поводок, и мы обменялись телефонами и договорились встретиться в том же месте в то же время. Через день Шницель опять был на высоте. И стали мы ждать прибавления семейства.


Фрося осчастливила семерней. Одно из полуторамесячных существ с купированным хвостиком стало моим алиментным щенком. Он был темно-серым и похожим на крысу. Имя я придумал ему по дороге – Крыс. Когда принес его домой, Шницель оторопел. Все игрушки были сразу забыты, а еда и секс отошли на второй план.

Крыс сразу пополз на кухню, сделав по дороге лужу. А Шницель не просто обнюхивал сына с ног до головы, но постоянно тыкал в него носом. Мало того, он осторожно перевернул щенка на спину, снова обнюхал и… стал облизывать. Крыс бойко бил ножками в отцовскую грудь. Вот интересно, понял ли Шницель, что это его потомство? Или сработал развитый у этой породы родительский инстинкт?

Отеческие чувства проснулись не на шутку. Вылизывал он Крыса ежедневно. Все резиновые игрушки великодушно подарил сыну, сам же с видимым удовольствием ходил за ним по пятам. Особенно нравилось Шницелю, когда щенок ползал по нему и покусывал то за лапы, то за хвост. Иногда Крыс цеплялся за папашину бороду, а тот его так и носил, волоча по комнатам.

Щенок был ненасытен. Когда я ставил две миски с едой, он первым подбегал и выбирал всегда б;льшую, отец же безропотно уступал. Когда раздавался звонок в дверь, Шницель с утроенной энергией бросался, заливаясь. Он теперь охранял не просто дом, а семейный очаг. А Крыс всегда занимал арьергардную позицию и пискляво поддакивал.

Так прошли несколько месяцев семейного счастья Шницеля, а для меня – с совком и половой тряпкой. Мать моего сына (а они живут в другом городе) уговорила отдать Крыса им. Я согласился и отвез. Шницель долго переживал, искал, бродил по квартире неприкаянно, неделю плохо ел, гулял без энтузиазма.

Сейчас очень жалею. Иногда вижу Крыса, растолстевшего, избалованного, капризного, злобивого. Что значит без родительского присмотра…