Колокольчик

Любви нельзя добиться силой, любовь нельзя выпросить и вымолить.

Она приходит с небес, не прошенная и нежданная.

Бак Перл Сайденстрикер

Восьмидесятые…

Её голос звучит как… колокольчик. Разрывая мёртвую тишину полупустой аудитории. А я сижу полулежа за партой на втором ряду, положив голову и вытянув вперёд левую руку на столе, повернув голову в её сторону и смотрю на неё. Она сидит возле самого окна на четвёртом ряду, где всегда толпятся наши одногруппники. Она общительная и весёлая. Мы на первом курсе института. Возле неё всегда кто-нибудь есть рядом. Я смотрю украдкой, тайно. Не могу показать своей заинтересованности. Она маленькая, худенькая, как тростинка, воздушная, для меня - неземная. У неё маленькое лицо с угловатым подбородком, большие чёрные глаза и пушистые, длинные ресницы. Она изящно убирает рукой кудрявый локон за маленькое ушко. Тоненькими пальчиками поправляет очки, слишком большие для её маленького, прямого с острым кончиком носа. Когда она улыбается на щеках появляются ямочки. Она идеальная. Я люблю её. А она этого не знает и не должна знать.

Я стою возле доски с объявлениями и читаю.

- Здравствуй, как тебя зовут? - спрашивает её тонкий и звонкий голос, заставляющий меня вздрогнуть от неожиданности.

-Тамара, - отвечаю и, смущаясь, отворачиваю своё лицо от неё.

- А меня Геля.

Она обходит меня, и протягивает свою тоненькую ладошку, заглядывает мне в лицо и улыбается.

- Если говорить правильно, меня зовут Ангелина, но мне больше нравиться Геля.

Мне хочется сказать, что я знаю… но говорю другое:

- Красивое имя.

- Почему я раньше тебя не видела? Ты болела?

- Нет. Я была на соревнованиях, а перед этим на сборах, - быстро и торопливо отвечаю и смотрю вниз на пол, на свои полуботинки, а сердце начинает стучать сильнее.

Думаю, а вдруг услышит его стук. Поднимаю своё лицо и робко смотрю на неё.

- Ооо, - говорит она, с широко открытыми глазами от изумления. - А каким спортом ты занимаешься? - спрашивает, наклонив голову в бок.

- Лёгкая атлетика, толкание ядра… молота, - отвечаю я.

И опять смущаясь отвожу глаза в пол и протягиваю ей свою большую, как лопата, ладонь, и пожимаю её хрупкие пальчики. А внутри меня всё трясётся от страха, чтобы не сделать ей больно, пожимая её тонкую руку. А ещё от радости, что она со мной заговорила.

***

Наша первая ссора такая глупая и неожиданная. Весна. Начало апреля. Мы на втором курсе института и дружим.

Геля приглашает меня к себе в гости. Мы идём с ней по улице мимо хлебозавода, из трубы которого в небо летит чёрный дым, смешиваясь с запахом ванили в воздухе, закрывая солнце, которое греет уже жарче, - топит под своими лучами снег и местами появляются проталины, освобождая землю из под его плена. И небо не такое серое, как зимой. Синицы поют, радуясь весне. На пока голых деревьях нет листьев, но они тоже рады тёплому и долгому дню. Стайка грачей оккупировала ветки на одном из них и щебечет что-то… своё. Я счастлива. Мы заворачиваем в переулок, идём мимо деревянных домов, тесно прижатых к друг другу.

- Что-то палят, так бывает… - неожиданно говоришь и не успеваешь продолжить.

- Жидовка, - раздаётся резкий, громкий крик мальчишки.

- И горилла, - кричит второй мальчишка. - Жидовка, и горилла.

И у нас за спиной слышится громкий смех нескольких мальчишечьих голосов.

- Ах вы, шпана подзаборная, - злюсь, отвечая, и разворачиваясь делаю несколько шагов в их сторону.

- Томочка, не надо… не надо, это соседский Гришка. – В твоём голосе грусть и просьба. Но продолжаешь говорить, как бы его оправдывая: - Он ещё маленький, несмышлёный и наслушался взрослых. Я привыкла.

Догоняешь меня и твой тихий голос, как журчащий ручей, останавливает и успокаивает только вот этим ласковым и красивым произношением моего имени. Не Томка, как зовёт меня мать. Не корова, как называет меня всегда пьяный отец; быдло, вспоминаю его с отвращением. Я останавливаюсь и смотрю в сторону отбежавших двух паразитов, которые крутят нам фиги и рожи. Геля берёт своей рукой за рукав моего пальто, стараясь задержать этим меня, чтобы я не догоняла паршивцев.

- Разве к этому можно привыкнуть? - спрашиваю я. - Из таких, как они, вырастают хамы и мерзавцы, уроды, которых жизнь ничему не научит. Если сейчас им не ответить, а пропустить это, они так и не поймут, что так нельзя, - говорю сердито, оборачиваясь к тебе.

- Разве силой можно что-то решить? - спрашиваешь ты с горечью на лице.

- Наверное, нет, - нерешительно отвечаю, и вдруг решаюсь, и продолжаю: - Но так просто молчать и ничего не делать - тоже нельзя. Нет, так нельзя оставлять, понимаешь, хоть уши им оборву, чтобы боялись. Знали, что на оскорбление есть другая сила.

Осторожно освобождаю её руку и быстро иду в сторону мальчишек. Прибавляю шаг и перехожу в небольшой бег, крича:

- Эй, малолетние засранцы, я вас сейчас…

Поскальзываюсь, не замечая льда под ногами. Ноги разъезжаются, я начинаю быстро ими перебирать. От испуга округляются глаза и становятся больше, рот перекашивается.

- Аааа, - ору я, как ненормальная.

Машу обеими руками, как мельница, в одной из них сумка, крутится в воздухе, разжимаю руку, и сумка летит куда-то в сторону. И я, всем своим весом, падаю на лёд, сильно ударяясь задницей. За моей спиной раздаётся твой звонкий смех, мальчишки тоже смеются. А я, со съехавшей на глаза шапкой, сижу на земле и машу им кулаком правой руки. Поправляю рукой шапку сидя на земле и кричу им:

- Вот когда-нибудь доберусь я до вас, оболтусы.

Поднимаюсь, машу мальчишкам рукой, отряхиваю снег на юбке, поправляю пальто. Повернувшись, осторожно переступая ногами, чтобы опять не упасть, иду к тебе, и бормочу себе под нос:

- Вот же я дура, как корова на льду, а почему как?..

Останавливаюсь, подбираю сумку, оказавшуюся на дороге, поднимаю голову и смотрю на тебя… Ты стоишь, смотришь на меня и улыбаешься. А я хочу запомнить этот момент: солнечный блик на твоих очках, ты в сером в красную клетку пальто, пояс с большой, серебристой пряжкой, подчёркивающий твою худенькую талию, из горловины пальто виден желтый, шелковый из жатой ткани шарф, на голове васильковая шапка с большим помпоном из разноцветных ниток, стоишь, и держишь впереди себя черную сумку.

- Ты смешная. Вот видишь же, ничего не получилось, - весело говоришь мне.

- Ну да… не получилось, - недовольно бурчу.

Мы умолкаем и идём дальше. Я смотрю на тени наших фигур ползущих рядом по земле. Одна тень здоровая, как вытянутая гора, со сгорбленной спиной и большой головой, выставленной вперёд - это я, а вторая - маленькая и тоже вытянутая, но тоненькая, на аккуратной небольшой голове подпрыгивает помпон от твоей шапки - это ты.

Мы подходим к небольшому дому с покосившимся забором, калитки нет, местами перекошен забор, а возле самой дорожки стоит одинокое дерево.

- Это вишня, - тихо говоришь ты, останавливаясь. - Я очень люблю вишни.

Наклонив голову на бок, ты смотришь на дерево, и улыбаешься, немного приподняв уголки губ, а я смотрю на тебя и любуюсь тобой.

В доме тепло и слышен треск дров в печке. Я топчусь в проходе, не зная, как мне поступить и куда идти. Ты проходишь вперёд, расстёгиваешь пальто, снимаешь его и вешаешь на вешалку на стене.

- Ты чего? - спрашиваешь, глядя на меня немного удивлённо. - Раздевайся и вешай пальто, и пошли в комнату. Добрый день, - говоришь громко.

«Кому это она», - думаю я. - «Мы что?.. У кого-то?»

- Мама, ты дома?

«Добрый день… мама… А у нас?.. Как происходит у нас? На меня бы как на дуру посмотрели, если бы я так сказала», - размышляю я и расстраиваюсь. - «Мы такие разные».

В груди сжимается от горькой обиды, что мы во всём так далеки друг от друга.

Приоткрываются двери, закрывающие проём в комнату и завешанные зелёным материалом с маками. К нам выходит женщина, в фланелевом цветастом халате, из горловины которого виден сиреневый гольф. Ей лет пятьдесят, небольшого роста, с чёрными волнистыми волосами, собранными сзади в узел, которые открывают высокий и чистый лоб. На немного бледном лице прямой, тонкий нос, красивые, чёрные изогнутые брови, над почти чёрными глазами с пышными ресницами. На её талии завязан серый, пуховой платок.

«Какая она красивая, вот в кого Геля», - проскальзывает у меня мысль.

- Доченька, уже пришла… Ой, у нас гостья? - удивляется женщина, увидев меня. - Какая вы ог… большая, - вовремя поправляет она себя.

- Мама, познакомься, это моя подруга Томочка, - говоришь ты.

- Тамара, - поправляю и протягиваю женщине свою здоровенную лапищу-руку.

- А я Кира Львовна. - Немного рассмотрев меня, и не отнимая руки из моей, прищуривается и продолжает: - Можешь называть меня тётя Кира. Как ты поняла, я мама этой егозы, - широко улыбается женщина и пожимает мою руку. - Можно я тоже буду называть вас Томочкой?

Я киваю головой и иду следом за ними. Вхожу в небольшую, но чистую и уютную комнату. Сквозь два окна комнату освещает апрельское солнце, делая её светлой. На окнах тюль, подкрашенный синькой, что придает комнате оттенок голубого. На подоконнике несколько горшков с цветами, я не знаю их названия. У нас дома нет цветов. Посередине комнаты стоит круглый стол, вокруг него стоят деревянные стулья с высокими спинками. Стол застеленный белоснежной скатертью, такой белизны, что режет в глазах. Над ним абажур зелёного цвета с вставками из кружева, понизу длинная бахрома. Возле окна стоит коричневый комод, на нём ажурная, белая салфетка, связанная крючком, на которой в ряд стоит несколько фарфоровых фигурок: женщина с кувшином на плече, танцовщица, изогнутая в танце, коричневый с белым брюхом медведь с поднятой лапой, и балерина, стоящая на носочках, изящно подняв вверх одну из рук. Открыв рот от удивления, рассматриваю эти завораживающие меня фигурки. Я никогда такого ни видела. Как красиво и чисто.

 - Девочки, подождите минуту, я сейчас приведу себя в порядок и переоденусь, - говорит женщина и идёт в комнату напротив с закрытой дверью, покрашенной белой краской.

И уже из комнаты громко говорит:

- Сейчас папа придёт, обедать будем.

- Нет… я не хочу, - от растерянности громко отвечаю я ей. А самой хочется, но мне так стыдно. Но думаю, я потерплю, мне не привыкать… да, я потерплю. - А зачем она будет переодеваться? Она куда-то пойдёт? - с удивлением спрашиваю я.

- Мам, мы в институте в столовой кушали, - внимательно просмотрев на меня, говорит Геля. – Нет, никуда, но ты же пришла к нам.

Ты смотришь на меня с широко открытыми глазами, в которых читается вопрос, почему я у тебя так спросила.

Сбоку бесшумно открывается дверь, и из неё выходит высокий парень в белой сорочке, наглухо застёгнутой до последней пуговицы, и чёрных брюках, с идеально проглаженными стрелками. Худощавый, с чёрными, волнистыми волосами длиной до плеч. Увидев меня, он останавливается, и его и так большие, карие глаза становятся еще больше. Повернувшись к Геле, он удивлённо переводит взгляд то на меня, то на неё. Я, уставившись на него открываю рот от удивления.

Ты звонко смеёшься, глядя на нас, поправляешь очки и говоришь:

- Познакомься, это мой брат Соля, то есть Соломон. Солечка, это моя подруга Тома. Соля у нас музыкант, он играет на скрипке, когда-нибудь он станет очень знаменитым.

Ты поднимаешь свою голову и в том, как ты говоришь с высоко поднятой головой и во взгляде, читается гордость и любовь к брату.

Парень краснеет, отводит лицо и недовольно морщит лоб.

- Геля, прекрати, - поворачивает лицо и ещё больше краснеет.

- Ну, что вы стоите, как статуи, может, пожмёте друг другу руки, - говоришь ты, а потом быстрым шагом идёшь к Соле, берёшь его за руку и тянешь за собой, и протягиваешь его руку к моей.

Я поднимаю свою руку и кончиками своих пальцев беру за кончики его пальцев, осторожно пожимаю и шепчу с хрипом в голосе:

- Тома.

- А ещё Соля пишет стихи, - громко и гордо говоришь ты.

- Дура, - гневно говорит Соля, разворачивается и уходит назад в комнату громко закрывая дверь.

- Ну, и что я такого сказала, - пожимаешь ты плечами.

- Просто он стесняется при постороннем человеке, - отвечаю я.

Возле окон стоит диван, накрытый вязаным покрывалом с яркими, цветными, тонкими полосками. Сажусь на него и глажу рукой, и не замечаю, как громко говорю:

- Такой яркий, сидеть страшно.

- Ааа… это мама, она любит вязать и придумывать разное такое, - говоришь мне и присаживаешься рядом.

- Ну, если вы не хотите кушать, - говорит тётя Кира, выходя из комнаты, она уже переоделась, и на ней белая в синий горошек блузка с длинными рукавами, поверх которой надет вязаный синий жилет и коричневая юбка. - Тогда мы будем пить чай.

- Девочки, я пришел, - раздаётся мужской голос.

- Папа пришел.

Ты подрываешься с дивана и быстро, почти бежишь, направляешься к выходу. Через некоторое время в комнату входит среднего возраста высокий мужчина, с каштановыми волосами и в очках.

- Анатолий, - представляется он мне. - Я отец вот этой маленькой пичуги.

Видя недоумение на моём лице, он улыбается и у него на щеках появляются ямочки, и он поясняет:

- У нас в Волгоградской области есть река Пичуга, но Ангелинку я так называю за маленький рост.

- Так это, по-твоему, что, я тоже пичуга? - спрашивает, смеясь тётя Кира.

- Нет, моя дорогая, пичуга у нас только одна, а ты моя любимая женщина и самая хорошая мать наших детей. Кстати, а где Соломон? Я не видел его сегодня в школе.

- Ты забыл, у него сегодня была генеральная репетиция, я его отпросила, - говорит она ему. - Давайте накрывать на стол, девочки, поможете? Соляяя… иди к нам, папа пришел.

Пока мы накрываем стол, Геля тихонько спрашивает:

- А почему у тебя постоянно такое удивлённое лицо?

Поворачиваюсь к ней и на ухо шепчу:

- Я думала, что это твой старший брат, - говорю и опускаю глаза, чувствуя, что краснею.

Ты звонко смеёшься и шепчешь мне на ухо:

- Мама старше папы… на несколько лет. - Ты смущаешься и заправляешь за ухо волосы. - Мы с братом поздние дети. Они долго не могли пожениться - родители папы были против, даже не только из-за возраста, а потому что мама - еврейка. Но папа выбрал маму. - Ты замолкаешь и поджимаешь губы, задумавшись… - После этого он не общался с родителями. Я не знаю этих людей… своих дедушку и бабушку, которые родили, а потом отказались от своего сына и внуков.

В твоём голосе горечь, глаза начинают подозрительно блестеть, и ты отворачиваешь лицо в сторону.

- Она не очень-то и похожа на еврейку, - говорю я.

- Ооо, ты не видела мою тётку, там точно всё понятно, - поворачивается вновь ко мне и улыбается с грустью на лице.

- А какая разница, кто какого рода племени, - отвечаю я. - Главное, что у человека внутри, для меня нация не имеет значения.

- Правда?

Ты заглядываешь мне в глаза, и пристально смотришь, пытаясь понять, правду ли я говорю или просто ободряю тебя.

- Конечно.

«Ответила бы я так про другого человека, если бы не любила ее?» - размышляю я. – «Ведь в действительности я никогда и не задумывалась про это… Я знаю других людей с разными национальностями, и мне не противны эти люди. Значит, мне действительно все равно… я не соврала, сказала правду». - И на душе становится легче. Я улыбаюсь сама себе. – «Я не такая, как мой отец».

Мы сидим за столом, пьём чай, разговариваем. Я узнаю, что родители Гели учителя, папа - историк, мама - преподаватель музыки. А Соля, оказывается, оканчивает школу и будет поступать в консерваторию в Москве. Папа у нее смешной, - говорит много и интересно, рассказывает факты из истории, или просто смешные истории. Пока он рассказывает, он корчит нам смешные гримасы и жестикулирует руками, а мы смеёмся до колик в животе; даже невозможно сказать, что этот человек - учитель. Мама Гели более сдержанна, - просто улыбается, а если не выдерживает, смеется прикрывая рот или лицо руками.

- Тома, бери печенье, почему ты только чай пьёшь? - говорит тётя Кира.

- Спасибо, я так, - отвечаю, беря в руку хрупкую чашку, чуть не уронив её, опять.

Мне и так стыдно из-за своих рук. Со мной рядом сидит мама Гели, я смотрю на её руки и не могу отвезти глаз. Мало того, что эти чашечки невесомые и хрупкие, я и так уже несколько раз чуть не разлила чай на стол. А самое страшное - руки, вернее ногти, ну или… всё вместе. Я даже вспотела, когда увидела руки тёти Киры, - чистые и аккуратные ногти, - а у меня местами обгрызенные с обломленными краями, я прячу их на коленях, изредка вынимая только для того, чтобы сделать глоток чая, и то, чтобы по привычке не сёрбнуть (прим.: пить со звуком) его… Тётя Кира сидит рядом, и я слышу запах нежных духов. Интересно, а чем пахну я? Пока я размышляю, тонкая, сухая и тёплая ладонь накрывает мою руку, если её можно так назвать, я с ужасом смотрю в сторону её мамы, она говорит одними губами, склонив голову немного на бок:

- Не стесняйся.

И этим она вгоняет меня в краску так, что горят уши и щёки.

- Тома, а кто твои родители? - неожиданно спрашивает её отец.

И моё сердце падает в пятки от страха, я опускаю руки под стол и от волнения тереблю пальцы на руках.

- А где ты живёшь… в городе? - спрашивает её мама. - У тебя есть сестры или братья?

За несколько секунд тишины я набираюсь мужества. Закрываю глаза, потом резко их открываю, делаю вдох, выдыхаю и говорю, так и не подняв глаз:

- Нет, я живу в поселке, за городом. Я каждый день езжу на электричке в институт, но школу я окончила в посёлке… хорошо, - быстро поправляю себя и осмеливаюсь посмотреть в сторону тёти Киры. - У меня три брата. Старший - Степан, он отслужил и уже несколько лет живёт на севере, у него двое детей… близнецы. Он редко приезжает. - А сама думаю, ни за какие коврижки он не вернётся в наш свинарник. Закусываю губу, украдкой смотрю поочерёдно на всех и продолжаю: - Васька, ой, Вася… Нет, потом иду я… ну, я родилась. Вася средний, ему скоро в армию. - Так и хочется добавить, он у нас идиот, но говорю совсем другое: - Он хороший, если бы не компания. А младший - Генка, он в пятом классе.

- Ооо, у вас большая семья, - удивленно говорит тётя Кира. - А родители?

- Что родители? - уставившись, переспрашиваю я.

- Кто твои родители?

- Ааа, - совсем освоившись отвечаю протяжно. - Мама… её зовут Клавдией, она в детском садике работает… она посудомойка и нянечка. Садик у нас там маленький, так она на полставки посуду моет, я ей иногда помогаю, если не на сборах. А папа, - как это необычно так его называть, - папа работает на торфозаводе. Его Михаилом зовут.

Я замолкаю, смотрю на них и жду… вдруг засмеются или нет.

- Какие сложные профессии у твоих родителей, - говорит отец Гели. - И на торфяниках ведь вредно для здоровья? Но они очень нужны людям.

За окном начинает темнеть и над столом зажигается свет, кидая на пол наши тени. Мы опять пьём чай. Разговоры уже об учёбе, как вдруг тётя Кира вспоминает.

- Тома, а на какие сборы ты ходишь?

- Мама, она не ходит, а ездит, - говорит Геля. - Она занимается спортом. - Вдруг машет у себя над головой рукой, и продолжает говорить: - Она метает диски и ядра.

- Ого, - говорит её отец и удивлённо смотрит на меня.

Я поднимаю лицо от чашки чая на столе и обвожу всех взглядом. На меня со всех сторон смотрят кто с удивлением, а кто с восхищением в глазах. Мы немного говорим о спорте, а потом Геля просит Солю сыграть на скрипке. Он отнекивается, но мы всё уговариваем, и он соглашается. Идёт в комнату, приходит со скрипкой, настраивает и проводит смычком пару раз, и… комната наполняется музыкой. Я даже сказала бы, чем-то волшебным, что переворачивает всю меня, разрывает на части, а потом соединяет всё вновь. Она то плачет внутри меня, то смеётся, заставляя моё сердце биться громче, а мою душу лететь к небесам вместе с этой удивительной мелодией и падать почти к земле, чтобы торжественно вновь возвыситься над всеми нами, сидящими за этим столом в маленькой, но настолько уютной комнате…

Я собираюсь домой, Геля и её семья провожают меня. Стоят, смотрят, как я одеваюсь. Я неуклюже топчусь в маленькой, тесной прихожей, боюсь кого-то толкнуть. Возле меня стоит Анатолий и протирает платком очки. При ярком свете от люстры я понимаю, он красивый. Рядом стоит Соля, они с отцом одного роста и немного выше меня, всего на пару сантиметров. Увидев, что я смотрю на него, тот краснеет и отворачивается. Тётя Кира наклонив голову стоит рядом с Гелей, та положила ей голову на плечо и смотрит на меня, обняв мать за плечи рукой.

- Томочка, почему ты сутулишься? - спрашивает тётя Кира.

- Я высокая и толстая, - отвечаю, а сама незаметно смотрю на полуботинки, не видно ли со стороны, что они ободраны с внутренних боков и замазаны гуталином.

- Кто тебе сказал такую дурость, - гневно говорит она. - Ты не толстая, у тебя такое телосложение, а высокий рост - это ведь прекрасно, так что прекрати нести вздор. Тебе надо полюбить себя, - и хлопает со всей силы мне по спине. - Ну давай, становись прямо и учись ходить вот так - с прямой спиной и разведи плечи, и голову гордо вверх, ты красивая, зачем так себя уродовать.

«Я красивая?» - задумываюсь, не понимая, это она смеётся или правда так считает.

- Я никогда не считала себя красивой, - говорю в голос и смотрю на свои руки.

Она манит меня пальцем, и я склоняюсь к ней ухом, в которое она говорит:

- Всем женским штучкам я тебя научу, не стесняйся, ты действительно красивый, не огранённый алмаз.

Я отстраняюсь от неё с удивлением на лице, а она улыбается и продолжает, кивая головой:

- Это правда, девочка, ты себя просто не ценишь.

Я смотрю куда-то на её макушку и улыбаюсь, как дура, от странного непонятного для меня чувства.

- Томочка, ты же пригласишь меня к себе в гости? - спрашивает Геля.

Улыбка сходит с моего лица, повернув к ней голову, я отвечаю:

- Нет… наверное, нет. - От ужаса мотаю головой.

- Почему?

Удивление с разочарованием появляются на твоём лице. Ты снимаешь очки, жмуришься и опять их надеваешь.

- Не скажу, - упрямо трясу головой, закусываю губу и краснею. - Это пока невозможно.

Ты фыркаешь и быстро уходишь из прихожей. Я пытаюсь идти за тобой, но тётя Кира останавливает меня и говорит:

- Вы помиритесь, завтра в институте всё ей расскажешь и объяснишь.

- Давайте, Тома, я вас провожу, - говорит Анатолий.

- Да я сама дойду, - отвечаю, недовольная или больше расстроенная этим моментом, почти ссоры.

- Я настаиваю, хотя бы до вокзала. Мне так будет спокойно, да и родители ваши волнуются.

«Ага, два раза они волноваться будут», - думаю я.

- Хорошо, проводите.

Мы выходим из дома и не спеша идём по тёмной улице, подходим к одинокому фонарю, что освещает небольшую часть улицы. Отец Гели останавливается возле него и вынув сигареты прикуривает, выпускает дым после затяжки и смотрит на небо. Я поднимаю голову, над нами высоко проплывает вся вселенная и тёмное небо, осыпанное бисером из ярких звёзд.

- Красиво, правда? - говорит он, после нескольких неловких минут молчания, так и не убирая взгляда от неба.

- Да, красиво. Я люблю звёздное небо, - отвечаю и смотрю вверх, в бескрайнюю темноту неба.

- Тома я хотел спросить, - он переводит взгляд на меня и смотрит прямо в глаза.

- Спрашивайте, Анатолий… как вас по отчеству? - спрашиваю я.

- Анатолий, просто Анатолий… мне хватает в школе упоминание имени человека, которого я вычеркнул из своей жизни. Ведь Геля вам, или тебе, уже, скорее всего, рассказала нашу с женой историю. Семья моей жены очень дружная и они очень хорошие люди… правда проверяли… - замолкает, вдруг улыбается, видимо что-то вспомнив, - но я прошел все испытания. Я люблю свою жену и детей. Гелю обижали и унижали, издевались в школе, но в этой девочке мой характер, она давала отпор, пока одна из якобы «подруг» не сделала гадость. Они напоили Гелю и её почти изнасиловали, но ей удалось убежать, а когда она пришла домой в порванной одежде, ободранная и в крови, синяках… Она не сдалась и продолжала ходить в школу, она долго отходила от того случая. Так продолжалось очень долго, пока не избили Солю, поломали его скрипку и… не важно. Он долго лежал в больнице, а потом мы уехали оттуда. Я не чувствовал безопасности за свою семью. Здесь мы немного отошли от той истории, но всё помним. Это невозможно забыть. То, что прошли мои дети и мы с женой, страх за детей, вся эта грязь… она живёт внутри нас. Мы сильные, и самое главное - вместе.

Я перебиваю его, он замолкает и смотрит на меня с неподдельным интересом. Сжав руки в кулаки, смотря вперёд, я говорю:

- Жаль, что я раньше не встретила и не познакомилась с Гелей, я бы этого не допустила, - говорю со злостью в голосе.

Я знаю, какой становлюсь, когда злюсь. Сдвинутые к переносице брови, глаза сужаются, выступают скулы, поджимаются губы и верхняя выступает. Всё лицо сводит от ненависти к той «подруге».

- Твари, - говорю вслух.

Висит тишина, и он вдруг говорит:

- Я рад, что у Ангелины есть настоящая подруга, - и протягивает мне руку. - Ну что, пошли, провожу?

Я смотрю на него, как говорит мой брат Васька «мёртвым» взглядом, пожимаю крепко его руку и успокаиваясь, говорю:

- Не надо, - убираю из его руки свою, и со всей силой сжимаю её в кулак. - Я кулаком кого хочешь повалить могу, - говорю, ухмыляясь.

Он потирает руку и тихо смеётся.

- Верю, Томочка. А о том, что сказала тебе моя жена, прислушайся. Ты хороший человек. Я наблюдал за тобой весь вечер, ты искренняя.

Он поворачивается, и мы расходимся в разные стороны: он домой, а я иду на вокзал. Прихожу, покупаю билет в кассе и жду электричку. Сидя в электричке, прислонившись к холодному окну головой, смотрю на пролетающий за ним тёмный лес, с иногда появляющимися такими же тёмными полями, освященными звёздным небом и появившейся на нём луной, и попадающимися на пути следования деревнями.

Выхожу на своей станции, провожаю взглядом уходящую электричку, просигналившую о своём отбывании в предупреждении, что она едет вперёд по своему назначению, везя своих последних пассажиров. Спускаюсь с горки и иду в посёлок через небольшой лесок. В воздухе пахнет гарью и торфом, знакомый запах. Захожу в дом. В нос сразу попадает кислый запах помоев, смешанный с запахом мочи и рвоты. Помои принесла мать из садика, а вот остальное - опять деда рвало, и как обычно никто не убрал. Я не стала говорить Геле и её семье, что уже несколько лет у нас тихо умирает дед, свёкор моей мамы и отец моего отца. Пройти все ужасы войны, чтобы так умирать, - никому не нужным, даже своей семье. Открываю дверь в кухню, и вижу сидящую, сгорбленную фигуру матери на табуретке, без сил опустившую руки на колени. Она поднимает лицо.

- А, припёрлась. Где тягалась так долго?

Я смотрю на свою маму и вижу перед собой толстую, неухоженную и уставшую, рано поседевшую женщину, с взлохмаченными волосами, давно немытых волос, большие руки с морщинистыми ладонями и порезанными пальцами, с чёрными кругами под глазами и искривленным ртом.

- У подруги задержалась. Прости, мама. Я тебе сейчас помогу, только переоденусь.

Она садится прямо и открыв рот смотрит на меня ошалевшими глазами.

- Томка, ты чё, напилась? - спрашивает, хрипло взвизгивая.

Я иду в комнату, переодеваюсь в домашнее. Потом иду к вешалке в коридоре, надеваю серый халат, завязываю на голову платок, подхожу к ней, дышу ей в лицо и говорю:

- Нет, ты же знаешь, я его на дух не перевариваю.

Минуту раздумываю, а потом сажусь на корточки перед ней, беру её большие, шершавые и грубые от работы руки в свои и говорю, глядя прямо ей в лицо.

- Мам… я тебя люблю. Пойду свиней покормлю. А ты отдохни.

Она несколько секунд молчит. Смотрит на меня своими грустными и уставшими глазами, резко отходит от оцепенения и быстро говорит:

- Дед чуть не захлебнулся в рвоте, вовремя пришла. Опять обдристался. Пока помыла, да всё поменяла, вон, кинула в таз, пусть отмокает… вонища… хорошо, что не гниёт. Помыть бы его. Может, поможешь на выходных? Козла домой пьяного, всего обосанного приволокли. Слава богу, спит, хоть бы до утра дрых. Ваську отпустили. Вчера в драку влез придурок, пришлось опять просить в ментовке, теперь отсыпается падла. Дождётся, что или порежут, или в тюрьму посадят.

Я киваю ей головой и обуваю резиновые сапоги, телогрейку, и выхожу из дома. Иду к сараю, где истошно орут голодные свиньи. Кормлю ненасытных, жирных, грязных тварей, которые дерутся возле кормушки. Хожу несколько раз на веранду за помоями, потом пою эту визжащую ораву. Думая, зачем нам их столько, вырастают - продаём, а куда деньги деваются? Выключаю свет в сарае, закрываю на амбарный замок и иду домой, еле волоча ноги, а ведь мама так делает каждый день, три раза. Останавливаюсь от ужаса. А я ведь никогда не обращала на такие мелочи внимания. Помогала и не задумывалась, зачем нам столько их. Открываю дверь в дом, раздеваюсь, прохожу на кухню. Мама возле плиты на сковороде что-то мешает, опускается вниз, подкидывает дрова в печку. А я опять одеваюсь и иду за дровами, приношу, сбрасываю их возле печки. Смотрю, как она, согнувшись, берёт грязной тряпкой ручку сковороды и ставит на стол подложив картонку.

- Иди, картошку обжарила, а ещё там котлеты. Не понимаю, чего дети не едят в саду, - говорит, довольно улыбаясь, вытирая руки об передник, замызганный в жирных и ещё каких пятнах, на выпяченном животе.

Возле неё вертится тощая кошка, вечно голодная и в надежде, что ей что-то перепадёт.

Я сажусь за стол, ковыряю вилкой котлету. Пропал аппетит. Мама присаживается за стол, ставит локти на него и смотрит на меня. Я через силу ем котлету, давлюсь ей, и как только она отходит к печке, быстро руками ломаю котлету и бросаю под стол. Кошка смотрит на меня, потом на пол, куда упала котлета, и бежит туда. Через несколько секунд из-под стола раздаётся рычание.

- Я спать. Устала, завтра пары с утра, - говорю и ухожу в свою комнату.

За тонкой перегородкой храпит отец, воняет перегаром и папиросами. В большой комнате стонет дед. Рядом с ним на полу на тюфяках спят мои братья: драчливый и вечно лезущий на рожон Васька, а возле него спит, свернувшийся калачиком, Генка, мы его зовём Гендосом, потому что гнусавит, и вечно сопливый.

Я ложусь в кровать, она скрепит под тяжестью моего тела, накрываюсь одеялом и думаю, ну куда я тебя приглашу, моя Геля. В дом, провонявший всеми отвратительными запахами, вечно пьяным отцом, кричащим, что страну разворовали и в этом виноваты почему-то одни евреи, где умирает в муках дед, где Васька вечно со своей компанией шляется по улицам в поисках с кем бы подраться, или утащить что плохо лежит, а потом пробухать с такими же идиотами, где сопливый Генка постоянно сморкается в рукав и вытирает руки об скатерть, если эту тряпку можно так назвать. Куда… в этот свинарник. Только благодаря тому, что я попала, и то волей случая, в спорт, узнала о существовании много такого, чему меня не учили в доме. Даже таком простом, что нужно иметь два полотенца - для ног не используют то, которым вытирают лицо. А сегодня я узнала другой мир. Музыка, которая что-то затронула внутри меня и слова твоей мамы. Резко поднимаюсь с кровати, откинув одеяло, иду по холодному полу, включаю свет и смотрю на себя в зеркало. На меня смотрит смуглолицая девушка, каштановые волосы обрамляют вытянутое лицо, пострижены коротко и открывают мочки ушей, короткая, ровная челка не закрывает высокий лоб, ровный, курносый нос, холодные серые с голубым глаза, широкие брови, пухлые губы с родинкой над верхней. Веснушки пока не видны, но скоро они проявятся и буду вся ими усыпана.

Чего тут красивого? Я поворачиваюсь перед зеркалом, пожимая плечами. Выключаю свет и подхожу к окну, смотрю на небо и улыбаюсь, потому что наступит утро, и я встречу тебя. И мне так хочется вновь попасть к вам в гости в маленький, уютный дом в самом тупичке вашей улицы. Сесть с вашей семьёй и пить чай. Слушать, как играет на скрипке Соломон. Как читает стихи твоя мама. И где ты смеёшься, как… колокольчик…