Айкос

В детстве от бабушки я часто слышал: “Дарёному коню в зубы не смотрят”. Это была неродная бабушка, она относилась ко мне примерно как к соседскому пацану, которого нужно зачем-то кормить и из которого необходимо “сделать человека”. Эту фразу я слышал едва ли не чаще, чем про дарёного коня. Когда я, наконец, вырос и стал человеком, вдруг оказался на бабушкиной родине, в небольшом областном центре Средней полосы. Командировка, два с половиной дня. Один в номере - аж петь хочется от такого счастья! “С местом”, - пишу я объявление на доске в первый же вечер. Здешняя доска - это, конечно, сильно сказано. Последнее объявление написано три часа назад, а внизу страницы попадаются чуть ли не недельной давности. Но уж лучше хоть что-то, чем ничего! Мало ли, и на мою удочку кто-нибудь попадётся? 

    На удочку попадается стройняга сорока четырёх лет. Конечно, где сорок четыре, там и все шестьдесят. И всё же, рисуя в голове фотопортрет (рост сто восемьдесят два, вес семьдесят пять, инструмент - шестнадцать), я представляю себе, что это вполне приемлемый вариант для вечера в провинции. “Фото лица не высылаю”. Прислал торс с красными сосками. И на том спасибо. Кидаю ему в ответ свои причиндалы. Ну, и дальше почти стандартный диалог:

“Я в центре. Тебе сколько добираться?”

“60 км. Чуть больше часа. Дороги скользкие сейчас.” 

“Больше часа???”

“У тебя мало времени?”

“Да нет, времени сколько угодно. Но тебе охота ехать за 60 км?”

“А у меня есть выбор?”

“Ты хоть на машине?”

“На ней)”

Сам от себя не ожидая, следующий час я провожу, как на иголках. Будто вот сейчас явится тот самый долгожданный принц - не важно, на коне или без коня, - который лишит меня девственности. “Без фото надо было слать ко всем чертям ” - крутится у меня в башке, но я чувствую, что дело, кажется, не в этом. Глядя не себя в зеркало, ужасаюсь тому, как вырос у меня живот. Или он таким всегда был? Да и лысина на башке всё заметнее и заметнее, а ведь мне ещё нет и сорока. Наконец, я решаю, что надо бы побриться, а то ведь неприлично колоть щетиной прекрасного незнакомца. И вот, когда я намыливаю рожу и касаюсь её бритвой, раздаётся стук в дверь. Ничего не попишешь, придётся открыть. 

Светло-голубые джинсы, кроссовки, короткая мужская дублёнка, чёрная шапка и серо-синие глаза, какие я видел разве что в рекламе очков. 

- Я не вовремя? - склоняет он голову.

- Да почему не вовремя, заходи! - радостно распахиваю я дверь.

Когда я выхожу из ванной с гладкими, как у младенца, щеками, вижу на столике перед телевизором коробку зефира в шоколаде. Прелесть какая! Может, он мне ещё положил на кровать букет красных роз? 

- Сергей, - говорю я, протягивая руку. Настоящее имя, разумеется, не называю.

- Виктор, - он жмёт в ответ мою пятерню и улыбается, отчего улыбаются и его глаза. 

Всё, что происходит дальше, можно было бы назвать “двое в лодке”. Вопреки разгару зимы, за окном вдруг начинается дождь и колошматит в окно так, будто сейчас раздастся летний гром. Оттепель стремительно топит липкий городской снег - кажется, течёт всё, что только может течь. А я вжимаюсь и вжимаюсь в это крепкое зрелое тело, покусываю красные соски, прикасаюсь к такой же гладкой, как у меня, щеке и хочу, чтобы дождь всё шёл и шёл, а лодка плыла и плыла.

Я почему-то представляю нас лет сто пятьдесят назад, тоже в каком-нибудь гостиничном номере или “нумере”: два титулярных советника, скинув пиджаки и поставив к стене трости, валятся на белые перины, а за окном - такая же вот провинциальная оттепель, голые ветки в серое небо…

- Ты был так сексуален, когда брился! - говорит он, спуская ноги на пол, - Ты не куришь?

- Нет, но здесь вроде нельзя.

- Так у меня айкос.

Он сосёт свой айкос, а я разглядываю: волосы ещё пшеничные, но уже отдают сединой, крепкая спина, широкие плечи - не качок, но и не дохляк, длинные руки-ноги, и снова глаза.

- А у тебя случайно не цветные линзы?

Он хохочет.

- А банальнее вопроса не придумалось?

- Думаю, если бы ты мне всё же прислал фото с лицом, я бы и сам к тебе пригнал за шестьдесят километров. 

- Ага, - усмехается он, - Знаем мы вас: я приеду через час, потом после обеда, потом у меня приезжает мама, рожает кошка…

- И всё же ты приехал хрен знает куда, толком не зная, что здесь тебя ждёт?

- Не что, а кто! - он треплет меня по щеке. 

Дым от этого айкоса, хоть и действительно почти не пахучий, но такой же белый, как от обычной сигареты. Я представляю, как сто пятьдесят лет назад мы бы раскуривали сигары и дым обволакивал бы весь “нумер”. И потом наши пиджаки пропахли бы насквозь. Были ли счастьем для двух титулярных советников такие встречи? Можно ли было за это отправиться на каторгу в Сибирь? Или просто в тюрьму, где из тебя сделают петуха? Бежали ли с места преступления к своим жёнам, продолжая после этого быть нормальными, обычными, как “все вокруг”?

- Ты женат? - спрашиваю я, давая волю наглости.

- Неа, - бесшумно дымит он, - Жил одно время в гражданском браке, но не моё. А ты?

- Я женат, двое детей.

- Ну, всё как надо! - улыбается он и губами, и глазами. 

Он ещё немного курит, а я снова смотрю и смотрю на него, пытаясь представить в шляпе и пиджаке, а заодно и с тростью в руке. В моём воображении рисуется господин на длинной аллее парка, на мощёной булыжником улице, где то и дело слышится цоканье лошадиных копыт, в партере театра, где перед самым началом спектакля я цепляюсь за его серо-синие глаза и не могу отцепиться. Мой мозг настырно хочет поместить его в какое угодно время, только не в это: выхватить у него изо рта айкос, выбросить в окно смартфон, благодаря которому он, к слову, оказался здесь, спрятать часы с подсветкой, которые он положил на тумбочку…

- Всё же как ты решился приехать в такую даль? А если вдруг облом? 

Он пожимает плечами.

- Дарёному коню в зубы не смотрят. Думаешь, здесь такой большой выбор? Я и в соседние области езжу, если подвернётся случай. 

- Охренеть…

- Вот если как ты, командировочные, к нам залетят раз в полгода - и на том спасибо! 

Я не сразу соображаю, что на это сказать, и вдруг брякаю:

- Может, тогда лучше податься в Москву или куда там?..

- Видел я в гробу эту Москву! - он, наконец, откладывает айкос, - Здесь я родился, здесь у меня дом, собака. Мама, в конце концов, больная…

    Я почему-то представил себе всё того же господина с тростью, ведущего под руку пожилую барыню в чепчике… Или что там надевали на голову старушки сто пятьдесят лет назад? 

- Мама в курсе? - продолжаю я допрос.

- Неа. Куда там!

Я едва не предлагаю ему остаться на ночь, в последний момент соображая, что утром коллеги могут меня увидеть с незнакомым мужиком, и вместо этого говорю:

- Туда шестьдесят, обратно шестьдесят…

- Шестьдесят четыре по навигатору. Рукой подать… 

- Чай-то хоть попьём? А то зефир обидится.

- Да он не обидчивый. Кушай сам. - он натягивает джинсы, потом носки, - Когда ещё приедешь?

Надевает часы, убирает айкос.

- Кто ж его знает? - развожу я руками, - Я тут первый раз, хотя у меня бабушка отсюда. 

- И что, ни разу тебя не свозила? 

Он снова усмехается губами и глазами. Берёт с вешалки дублёнку. Я понимаю, что больше никогда его не увижу. 

- Да это неродная бабушка, - мямлю я, - Она терпеть меня не могла, и я её тоже.

- Знакомая история, - он надевает шапку и протягивает на прощание руку, - Только у меня с мамой то же самое. Вот поэтому и не женился, наверное.