Чудовище

Слухи о его приезде обрушились на наши бедные головы за месяц до того, как он сам явился сюда. Помню как сейчас – я тогда спокойно сидел за компом и строчил отчет о проведенной мной и моей лабораторией научной работе. Я был так увлечен, что чуть не упал со стула, когда обнаружил над своим затылком широко разинутый рот майора Лехи Румянцева – моего приятеля и недруга-гомофоба. Его рот изрыгал звуки столь оглушительных децибелов, что мне пришлось протереть уши ладонями – да что случилось, Леш?
- Чо? Ты еще спрашиваешь, чо случилось? Его назначили, он едет к нам!
- Да кто едет-то?
Леха возмущенно запрыгал в моем кабинете, хлеща себя ладонями по ляжкам – Он! Упырь! Чудовище! Тва-рю-га!!!

Только после десяти минут непрекращающихся ругательств я, наконец, уловил, в чем дело. Оказалось, что причиной взрыва Лехиных эмоций послужило назначение на должность начальника человека с многообещающей фамилией Козлов. Что этот Козлов есть источник всех мировых проблем, что он родился в самой зловонной и наполненной испражнениями помойке, что он питается отбросами и смердит как…
- А еще, - Леха наклонил к моему уху свою красную от вчерашнего перепоя физиономию, - а еще он подъябывает парней!

Сказал так и уставился на меня круглыми карими глазами, пытаясь ими при этом сканировать мой мозг и выяснить мое реальное отношение к теме «подъябывания парней». Он, конечно, не знал обо мне того, чего я не хотел, чтобы он знал. Мы часто с ним выпивали, часто ругали жизнь и ругались за жизнь, цепляли друг друга и мирились. А что делать, если он был моим соседом по лабораторному этажу и начальником отдела обслуживания техники? Веснушчатое кругломордое чудо с вихрящимися волосами и неугасимой ненавистью к «пидорам», к коим он причислял каждого, у кого были в порядке ногти и волосы не ломились из-под воротничка формы.
– Убивал бы пидоров, - орал он своей луженой глоткой и почему-то грозил кулаком в сторону плаката с государственной символикой на стене моего кабинета, - мочил бы всех, без разбора!
Меня, он конечно, сразу же заподозрил в пидорстве и пытался влезть в мою душу своими загребущими лапами. И, чтоб отделаться от его подозрений я вынужден был прямо при Лехе, сделав вид что пьянее пьянецкого, задрать юбку лаборантке Маше. Но, видимо, прошло уже слишком много времени и тот случай с Машей позабылся. Потому он и хлопал сейчас своими выпученными глазами прямо перед моим носом.
- Ужас какой, - выдохнул я, загодя соглашаясь, что подъябывать парней есть дело нехорошее и непонятное.
Леха разулыбался, похлопал меня по плечу, - ну-ну, - вундеркинд ты наш, ясноликий, ну-ну, - Леха мне явно не поверил, - я тебя предупредил. Так что, готовь свою задницу, умник. Козлов, я тебе реально говорю, своего не упустит.
- Сам готовь, - пробурчал я вслед его расплывшейся и довольной спине.

Задницы пришлось готовить нам всем, и мне, и Лехе и остальным воякам нашего достославного военвуза. И то, что мы больше уже не сможем спокойно сидеть на своих несчастных задницах, стало понятно сразу же на построении в день его приезда.
Он шествовал перед нами походкой палача, тяжело расставляя ноги в огромных бутсах. Его резко очерченные скулы разделяли две поперечные борозды, лохматые соломенные брови злобно нависали над тяжелыми оловянными глазами, а из глотки вырывались такие вирши, кои мы, привыкшие ко всему офицеры, еще никогда не слышали. Он остановился напротив меня и смерил сверху вниз и снизу вверх оловянным орлино-волчьим взором.
- Кто? – хрипло дыша мне в лицо, спросил он.
- Что кто? – не понял я.
С секунду он ввинчивался мне в глаза, при этом я видел, как его собственные оловянные медленно выползают из черепа.
- Молчать! - он не орал, он сипел, тяжко и хрипло, но меня этот сиплый хрип ввел в состояние полупарализации. А затем он выорал такую фразу, что я совсем перестал понимать кто я и что я:
– Е*ать мой х*й!
Еще с секунду он наблюдал за тем, как вмиг побелела моя кожа и участилось дыхание, - е*ать мой х*й! - повторил он тем же тоном, - с какого гребаного дня ты, урод, страдаешь даунизмом?

Я молчал, отчаянно стараясь понять смысл задаваемых им вопросов и приказаний насчет его гениталий, но не мог. Внезапно его узкий рот скривился, отчего складки на щеках превратились в провалы и он заключил, что я – даун, которого имеют в рот все, кому ни лень и что он тоже отымеет меня в рот сегодня же в пять вечера в своем кабинете.
В пять вечера я полз к нему в кабинет на ватных негнущихся ногах. Вытянулся, ожидая, когда он закончит рычать на телефонную трубку, требуя от нее, чтоб та прекращала пи*деть, и если не может работать башкой, пусть работает мужским половым органом.
Выслушав от меня рапорт, что я, капитан такой-то по его приказанию прибыл, он объяснил мне, что я не такой-то капитан, что моя фамилия происходит от слова х*й, что меня делали кривой кочергой, что вместо члена у меня в штанах кочерыжка и я на самом деле баба, а не человек.
- Ты все понял? – спросил он меня, угрожающе подняв соломенные брови.
- Так точно, товарищ полковник!

Удовлетворенно крякнув, он продолжил – мне, говорил он, по боку, с кем ты живешь и у кого ты сосешь (тут у меня внутри все заиндевело – КАК, лихорадочно соображал я, как он мог ОБ ЭТОМ узнать). Но я, провозгласил он свой главный принцип, буду требовать так, как я умею, полного подчинения и правильной службы согласно устава. И если какая-то вошь вроде меня начнет выдрючиваться, то он, полковник Козлов, сожрет ее с потрохами. После этого он выставил меня из кабинета. Я кое-как добрался домой, где жаловался своему Женьке на «этого козла по фамилии Козлов по прозвищу козлище – чудовище смрадное и ибучее» и все в том же духе. Женька накапал мне валерьянки с пустырником, налил коньяку, в который раз потребовал чтоб я кончал с этой вонючей армией и с этими вонючими козлами. Мне было плохо. Плохо от одной мысли, что завтра опять на службу.

А на службе полковник Козлов вовсю старался выполнить и перевыполнить свои угрозы и требования. Он выстраивал нас всех по четыре раза на дню, проверял, чистые ли подворотнички, дергая за гимнастерки и заглядывая вовнутрь, обзывал нас свиньями, в дерьме живущими и дерьмо же жрущими. Леха-гомофоб брюмчал себе под нос – да этот Козлов скоро нам в трусы залезет. Он как в воду глядел!

В тот поздний вечер мне не посчастливилось быть дежурным по институту. Я оказался в свите полковника, проверявшего наличие курсантов в казармах. Поначалу все шло привычно – к его изысканному мату мы уже приучились. Самое интересное случилось, когда мы зашли в роту переведенных недавно из другой военной организации бойцов. Те еще не успели в деталях познать манеры полковника, они просто вскочили с коек по ору – рота подъем! И застыли. В трусах и майках.

Полковник вместе со свитой из своих замов, ротных и меня, медленно продвигался от одного курсанта к другому. Те стояли, как истуканы, не в силах и пальцем пошевелить и только их округлившиеся глаза вращались вслед за зловещей фигурой Козлова. Он подходил сначала к одному парню, по-хозяйски осматривал его, приставляя кривой нос чуть не к самому лицу, затем то же проделывал с другим. Так продолжалось довольно долго, пока он не дошел до одного щупленького курсантика, отличавшегося от остальных видом своего нижнего белья. На свою беду он носил плавки, серые узкие плавки вместо черных уставных семейников. И это было все, это был конец…

Длинный узловатый указательный палец полковника резко взметнулся в сторону этих несчастных трусов – что это? – рыкнул он и ввинтил свирепый оловянный взор на ротного. Ротный вмиг покрылся бордовыми пятнами:
- Т-т-трусы, товарищ полковник, - пролепетал он.
- Трусы!? Да ты хоть знаешь, что такое трусы?! – на красное как кумачовый флаг лицо ротного летели водопады полковничьих слюней, - Ты знаешь, что такое трусы?!
- Не, не, не могу знать, товарищ полковник! – ротного штормило и качало, и из красного пятнистого хамелеона он превратился в белого снеговика – не, не могу знать…
Козлов аж подпрыгнул, услышав такой ответ:
- Ага! Не знаешь? А сам что носишь?! Стринги?!!!
- Никак нет, товарищ полковник!
- Не верю! Сымай штаны! Быстро!

Я никогда не забуду взгляд ротного. Он смотрел на полковника так, как смотрят отшельники на пригрезившееся им видение. Как смотрят голодные африканские дети на грузовик с гуманитарной помощью. Это было моление. И почти слезы. Но полковник был неумолим – СЫМАЙ ШТАНЫ!!! Сымай, мать твою или я сейчас заставлю каждого курсанта отыметь твои уши! Может, тогда ты будешь лучше слышать?!!

У ротного было два выхода – или все же снять форменные брюки, или застрелиться. Он предпочел первое. Его руки дрогнули, он убито опустил голову и рывками принялся расстегивать ремень. Через минуту он уже стоял со спущенными штанами и мы все любовались его светло-голубенькими шортиками с выточенным гульфиком, в коем помещалось, по всей видимости, немалое достоинство. Не знаю, что на меня нашло. Может, голубые шортики тому виной, может, узловатый палец полковника, тычущийся с требовательным постоянством в область курсантских гениталий, но я вдруг почувствовал внезапную и невероятную эрекцию. Я изумленно уставился вниз и – о мрак собачий, - увидел, что мой предательский член стремится вырваться из брюк. Он топорщится, как пушечный ствол, нет, как гора Эверест, мои вообще-то свободные брюки натянулись, как паруса Бригантины, и я уже больше не могу стоять по стойке смирно. Мои мозги начали толкаться внутри черепа соображая, как бы незаметно мне ретироваться в туалет и там… Но не суждено. Полковничий вопль парализовал меня снова:
- Суки позорные! Суки, а не офицеры! Шлюхи! Проститутки! Трусы они носят! Мать их! Это не трусы, это бабское шмотье! Яйца оторву, они вам ни к чему, и в задницу засуну! Чтоб помнили, каким должен быть офицер вашу мать!!!
Затем его с офицеров перемкнуло на посиневшего от ужаса курсанта в плавках и, дабы завершить разговор, Козлов изрыгнул ему в лицо свою коронную фразу:
- Е*ать мой х*й!

Курсант не выдержал. Сначала у него запрокинулась уже почти лиловая голова, а потом он и сам рухнул оземь, гремя всеми частями тела. Я увидел раскинувшегося курсанта и тоже не выдержал. Еле успев схватиться за ширинку, я выстрелил через две секунды в собственные форменные брюки и сам чуть не свалился от ужаса и судорог. Слава богу, все кинулись поднимать курсантские ноги, чтоб кровь быстрее прилила к голове, а я еле отдышался. «Ну и извращенец», - подумал я про себя, хлюпая белковым продуктом во время последующего движения полковничьей свиты.

Но то, что я думал про себя ни шло ни в какое сравнение с тем, что думал про меня полковник Козлов. И всему виной пауки. Козлов был упертым паукофобом, пауки и их чудовищные сети мерещились ему повсюду, куда бы ни ступали его огромные бутсы. Его узловатый указательный палец метался из одного угла любого помещения в другой под дикий ор – ПАУКИ, вашу мать!!! Развели, вашу мать, тут паучий гадюжник, сами скоро покроетесь паутиной!!! УБРАТЬ ЭТИХ ТВАРЕЙ!!! И все, от последнего курсанта до подполковника, схватив швабры, тут же начинали подпрыгивать в попытке очистить эти самые углы от теней, напоминающих Козлову тошнотворную паутину.

В тот день он обходил мою лабораторию. Зашел в один из кабинетов и тут же уставился в угол. Следом за оловянным взглядом, устремился палец и он рыкнул – что это? Я уже знал, что он может видеть в стерильно-чистом углу и, набравши в легкие побольше воздуха, отчеканил – там ничего нет, товарищ полковник! Он медленно повернулся ко мне, его шея вытянулась и его побагровевшее лицо оказалось в миллиметре от моего. Далее он исторгнул из своего нутра речь, которая в переводе с матерной, звучала бы следующим образом. Сначала он рассказал мне много любопытных фактов из жизни пауков и моей собственной, в основном сексуальной жизни. Он утверждал, что пауки имеют мужские и женские половые органы, и мне, капитану с фамилией, произошедшей от слова х*й, это очень нравится. Что я вступаю в интимные отношения с каждым пауком, не важно, мужского он пола или женского. Причем я предпочитаю сношать их как анально, так и орально-вагинально, и испытываю при этом постоянные оргазмы, от этого у меня все время вид новорожденного имбицила. Взамен за доставляемое мне пауками удовольствие, я позволяю им заползать в мои уши, размножаться от моей же спермы в моих же мозгах, а затем выползать тучами из моей же задницы.

Е*ать мой х*й! – завершил он свою лекцию излюбленным образом и пообещал, что если я в ближайшие полчаса не изгоню всех этих затраханных мною же пауков, то ему, полковнику Козлову, придется их заменить. Только он при этом не будет стремиться доставить мне удовольствие, отнюдь. Он будет доставлять удовольствие себе и иметь меня во все отверстия, включая ноздри, уши и мочеиспускательный канал.

В эту ночь я почти не спал. Стоило мне закрыть глаза, как из глубин моего подсознания вылезали огромные волосатые пауки с мужскими и женскими половыми органами невероятных размеров. Они тыкались мне ими в нос и в рот, и я весь в поту просыпался от собственного ора. Бедный Женька измучился бегать на кухню за валерьянкой, которая мне совсем не помогала, он прижимал меня к себе в безуспешной попытке успокоить. – Подавай рапорт, - требовал он жарким шепотом, - завтра же подавай и уходи! Я понимал Женьку. Он патологически ревновал меня ко всем пятистам курсантам нашего института. Он постоянно вымучивал меня вопросами типа – ну скажи, нравится тебе кто-нибудь из молоденьких мальчиков в их эротическом х/б? Я же стоически мотал головой – Женька, мне нравишься только ты! Он чувствовал, что я его обманываю... Как-то, с год назад я узрел очаровашку-первокурсника со светло-русыми волосами, ясными голубыми глазами и еще чем-то неуловимо сладким в нежном совсем не командирском голосе. У него был лишь один недостаток – он каким-то непостижимым образом умудрялся напиваться и поздними вечерами от него несло водярой. Но – не пойман не вор. И я решил поймать его. В свое очередное ночное дежурство я крался за ним, как бесстрашный шпион, я вычислил, что он прячется в отдаленном складском помещении, а именно, в подвале. Умудрился же, поганец, сделать дубликат ключей!

Я зашел в подвал, когда он успел отхлебнуть прямо из бутылки изрядное количество пойла и зажовывал его шпротиной. Эта шпротина и застряла у него в глотке. Я заботливо похлопал его по спине и предупредил, что сегодня же о его непотребстве узнает вышестоящее руководство и его выкинут к чертям собачьим из нашего военного вуза. Он побелел, пал передо мной ниц и ревел, вздымая ко мне руки – все что угодно, товарищ капитан, все что угодно, только не докладывайте…. Он отчего-то сильно дорожил службой. Ну и случилось это самое «все что угодно», только после сучившегося я чувствовал себя мерзким отморозком и прятал глаза, когда его видел…

Между тем бессонная ночь подходила к утру, я уныло посмотрел в окно – ко всем прелестям добавился тягучий непроглядный ливень. Еще и вымокну сегодня до нитки, Козлов ведь ненавидел зонты. Он отчего-то считал, что офицер под зонтом похож одновременно на ядовитый гриб и на гомосексуала, а я совсем не хотел попадаться ему под безумную руку.
Каково было мое изумление, когда я увидел чуть впереди от себя прыгающего по лужам Леху-гомофоба именно под зонтиком! Я даже хотел окликнуть его, но тот уже перебежал через КПП и был тут же пойман за этот самый зонт полковником Козловым. Он схватил Лехин зонт за ручку, а самого Леху за шкирняк и потащил на плац. Там нас всегда по утрам ожидало построение и головомойка. И тут начался цирк! Козлов выставил Леху с его зонтом перед строем и, разинув пасть, обратился в один сплошной вопль:
- Смотреть всем! Вот – офицер, который боится обмочиться!
Я подумал, что правильнее было бы сказать - промокнуть, но смолчал.
- Смотрите все, этот недоделок боится обмочиться! Пидарас! Вот кто боится обмочиться, мать вашу!

Я смотрел на Леху и изумлялся скорости, с коей коричневые веснушки покидают его круглое лицо, уступая место асфальтовой серости. А Козлов, переведя дыхание, рявкнул – Ты, майор мать твою – конченый во все отверстия пидарас! Ясно тебе?!!
Что мог ответить ему и так уже уничтоженный Леха?
- Так точно, - почти шепотом промямлил он, - товарищ полковник.
А товарищ полковник, не унимаясь, взметнул свой жуткий палец в сторону офицерского строя – Скажи всем, мать твою! Четко и громко, чтоб все слышали! СКАЖИ ЭТО!!!
Леха набрал полную грудь воздуха. Он зажмурился, он широко открыл рот:
- Я! Конченый! Во все! Отверстия! ПИДАРАС!!

В моей голове грянули фанфары и отчаянно захотелось заголосить героическое УРА!
А Козлов в довершении всего действа, вырвал зонтик из трясущихся Лехиных рук и сломал его об колено. – Запомни, кто ты есть, майор! И вы все запомните это!

Не знаю, как остальные, а я запомнил. И теперь, вместо того, чтоб просто спросить – как жизнь, Леха, я издевался – ну и как протекает твое пидорское существование?

Он переменился. Плечи опустились, круглое лицо осунулось, по вечерам он перестал торопиться домой к жене и пятилетнему сыну. В те дни, когда Козлов уезжал в командировку, Леха заползал в кабинет и хлестал водяру. И в этот вечер он, распустив служащих, уныло пил горькую в полном одиночестве. Мне даже стало жалко его – моего извечного недруга-гомофоба, ставшего в один миг пидором конченым.
- Водку будешь? – тихо спросил он меня.
Я пил редко, но сейчас поняв, что составить кампанию Лехе позарез необходимо, уселся за стол. Он, не чокаясь, напивался, казалось, не обращая на меня никакого внимания.
- Лех, да ладно расстраиваться из-за этого придурка, - попытался я его успокоить. Он посмотрел на меня круглыми растерянными глазами и опять уставился в стол – А я и не расстраиваюсь из-за него. Я расстраиваюсь из-за себя.
- Да чего с тобой, Леш? – я откровенно не въезжал в его настроение. Он опять кинул на меня потерянный взгляд.
- Чо? Ты еще спрашиваешь чо? – он вдруг всхлипнул, и уже я выпучил свои глаза, а он закрыл лицо могучими ладонями, - да он прав, Витька, прав! Я и есть конченый во все отверстия пидарас!
- Чего ты несешь…, - выдохнул я, но он не дал мне договорить, он свернулся, застонал, заревел, его плечи ходили ходуном и весь он дрожал как осенний лист, - а-а-а, м-м-м, пи-да-рас…а-а-а…
Я подскочил к нему, схватил за дергающиеся плечи, стал трясти – Да Леха, успокойся, чего с тобой?

Он поднял на меня красное помятое все в слезливых потоках лицо – Чо со мной? А ты не видишь? Да стоит у меня на тебя, стоит, слышишь ты, урод! А-а-а…
Я сел в полном измождении и почувствовал, как отвисла моя челюсть. Потер виски – нет, думал я, или я окончательно свихнулся, или Леха, или все мы уже в психушке и пребываем в шизофреническом бреду… Но Леха не дал мне прийти к окончательному выводу. Его понесло. – Ты слепой говнюк, - говорил он мне, - я давно тебя раскусил. Ты весь такой ваще! Ваще… Не такой, как я. Ты просто… ах... И я все домогался до тебя, чтоб понять, как это у вас бывает. И чем больше домогался, тем… а-а-а, м-м-м… Витька, нет сил моих! Я ведь до чего дошел – чтоб понять, как это у вас происходит, я даже карандаш себе в жопу запихал, а-а-а, м-м-м!
- Ка-ран-даш?!! – я уже почти съехал со стула на пол, - ЗАЧЕМ?
Он повел на меня зареванные глазки:
- Огурец хотел. Но больно, мать его! И решил для начала карандаш. И только потом огурец. Я тебя представлял, урод!!!

Вот только тут до меня все и дошло. Бедный Леха, это ж сколько он скрывал и как же он страдал, засовывая себе сначала огурец, а потом карандаш. Или наоборот? Но я в принципе не мог представить себе голого Леху, это было невыносимо! Даже если бы я и раньше знал, что Леха – гей, даже если бы он предводительствовал всеми геями на свете – я не мог. Это был край.

Не помню, что я там ему наговаривал, пытаясь отвлечь от своей персоны, но он все понял быстро, хоть и был пьянее пьянецкого – Убирайся вон, пидор вонючий! – заорал он и полез на меня с кулаками, я еле успел увернуться и сбежать. Как последний трус…

На следующее утро Леха делал вид, что меня не существует. Он тучей проходил мимо меня, не обращая внимания на мое «привет-как-дела». Это был полный и абсолютный игнор и я чувствовал себя по меньшей мере предателем Родины. Я сильно переживал. Но мои переживания как ветром сдуло, когда я узнал невероятную новость – Козлова увольняют! Он не прошел аттестацию, он не вписывается в новый облик вооруженных сил, он вообще – никто и ничто! Наш военный вуз обратился в жужжащий улей, мы метались повсюду с этой новостью, нас трясло и лихорадило. Чудовище нас покинет, ему пришел полный и самый крайний конец!
Само чудовище ушло на госпитальный режим и три месяца не появлялось в наших стенах. Зато появился новый начальник – суетливый глазастый хорек – он никому не мешал и почти ничего от нас не требовал. Все возвращалось на круги своя – дорожки вуза обрастали окурками, на столах громоздились грязные чашки и пустые бутылки под столами, углы кабинетов как-то странно затемнели. Уже никто не совал дежурных офицеров головами в унитазы с требованиями устранить мельчайшие остатки отходов человеческих организмов своим языком. Никто не утверждал, что плевок в коридоре – это чьи-то мозги…

Тот день был последним днем его службы. Новый начальник устроил общее построение всего личного состава и восторгался, стоя на трибуне перед нами, вытянутыми по стойке смирно. Он трепал нам мозги величавой речью о грандиозных замыслах по обустройству армии, что новой армии нужны только умные, культурные, интеллигентные и одновременно героические люди. И он убежден, что мы все такие. Или почти все. После этих слов он замолк и мое сердце затрепетало – сейчас, подумал я. Сейчас что-то случиться. Это и случилось.

- Полковник Козлов! – выкрикнул новый с какой-то петушиной интонацией, - выйти из строя!
- Есть! – он вышел из первых рядов и твердым чеканным строевым шагом направился к трибуне с царствующим там глазастым хорьком. Остановился строго напротив. Новый несколько секунд торжественно проедал его глазами, а потом выкрикнул, чтоб все слышали: - Вольно, полковник Козлов! Вы можете быть свободны! Свободны!

Он пошатнулся. Но устоял. Несколько долгих секунд стоял все также по стойке смирно. Он не ожидал, да и я тоже. Да, я знал, что в нашей армии, как и везде, упавших бьют, стремясь ударить побольнее в самые укромные места, ломают в хлам чтоб на их фоне выглядеть величаво и возвышенно. Но зачем, кипело у меня внутри, зачем так, при всех, убого и тупо размазывать по плацу его внутренности? Он бы и так ушел, ушел выплюнутым из армии, той армии, для которой он выкладывался как мог, как умел только потому что не видел вокруг себя никакой другой жизни. Он, приходя в шесть утра, бегал кроссы и заставлял нас бегать с ним, ликвидируя пивные животы и одышки. Он не пил и не курил, зверея от одного вида пыхтящих сигарет и многих наставил на путь истинный и здоровый образ жизни. И именно благодаря его дикой и неуемной воле мой извечный приятель и недруг Леха познал свою истинную природу. И несмотря на его постоянные угрозы и требования совершать половые акты с его же членом, мы привыкли к нему, к кроссам, к стерильной чистоте и дисциплине. И когда я, порой, возвращаясь со службы лицезрел в подъезде пьяные рожи в груде пивных банок и огрызков, то и сам превращался в полковника Козлова. Я вышвыривал их, мечтая, чтоб наше чудовище однажды появилось и тут и по всей округе и по всему городу и даже… И я был уверен, что в этом случае грязи, пьяни, и мерзости было бы куда меньше.

Я ошибся тогда только в одном. Нет, Козлова невозможно было сломать и выгнать, как побитого бродячего пса. Он не мог быть унижен, не мог быть сломлен в принципе, потому что он был воякой, солдатом, чудовищем! Я пораженно врос в землю, узрев, как его мощная грудь вздымается, как он набирает полные легкие воздуха, как разевается его рот и изрыгает в сторону царственного хорька свое коронное:
- Е*БАТЬ МОЙ Х*Й!!!

А потом он, резко встрепенувшись, твердо чеканя своими огромными бутсами асфальт, гордо зашагал через плац. И в это момент я узрел даже не офицера. Римского императора, его волевой подбородок стремился к небу, его глаза грозно блестели и… Я понял – нет, он не бежал, как шелудивая собака, как сломленный отщепенец. Он уходил как целая эпоха. Он уходил как победитель. Оставляя нас, побежденных трусов, готовых на все ради получки и звездочек, стыдливо тупиться на пока еще чистый и ровный асфальт плаца. Вместе с новым хорьком, вместе с тяжкой виной за то, что мы, жалкие, ленивые, безвольные тряпки никогда и ничего не сможем изменить в этом убогом мире. Потому что изменить что-либо в этом убогом мире мог только он. Как умел. Да только он уже никогда не вернется...