Задача трёх тел (второй вариант)

Я родился в маленьком городке в Прибалтике, где мои родители учились в Политехническом институте. Папа окончил его с красным дипломом, а мама как ушла с последнего курса в академический отпуск по беременности, так и не доучилась. Года три или четыре мы жили в этом городке на улице Маленькой Мельницы, в небольшом двухэтажном домишке на четыре квартиры: две на первом этаже, две – на втором. А когда мамы не стало, мы с отцом переехали в небольшой городок под Ленинградом, где папа когда-то жил и вырос.

Я мало чего помню из раннего детства: осталось всего несколько ярких картинок, смазанных по краям.

Я лежу на спине, надо мной серым полукругом стоит арка коляски, а прямо передо мной – огромное синее небо, куда я падаю, падаю и никак не могу упасть, отчего мне так смешно и страшно, что я попеременно то плачу, то хохочу. 

Я иду босиком по скрипучим половицам, напротив меня открытая дверь, а вокруг на деревянных жердочках расселись голуби, белые, как снег, ожидая своей очереди вылететь наружу из голубятни, и я звонко визжу и смеюсь, когда они, пролетая мимо, задевают меня крыльями, и уносятся в синее-синее небо, теряясь среди облаков. 

Я стою на подоконнике в раскрытом окне в полный рост и машу маме рукой, радуясь её приходу с работы, а она почему-то не машет мне в ответ, а бросает сумки с продуктами и бежит в наш подъезд со всех ног, хлопает дверью, срывает меня с подоконника и принимается то лупить по попе, то целовать в макушку, отчего я рассерженно реву и не могу понять, что сделал не так, ведь я хотел только помахать ей рукой. 

Я сижу в полусумраке в своей детской кроватке и реву навзрыд, а с моих ладошек течёт кровь, потому что я порезался, когда чистил себе морковку сам, и мне не столько больно, сколько обидно, потому что морковка оказалась вялая и невкусная, а ведь обычно она крепкая и сладкая, а мама гладит меня по голове и мажет мои ладошки зелёнкой, обматывая бинтиком.

Отец везёт меня на санках вместе с плюшевым медведем на руках, потому что я отказывался идти в сад без него, а на повороте спинка санок щёлкает и вываливается из замка, я падаю на спину и гляжу, как папа уходит с мишкой на санках дальше, а я остаюсь лежать на снегу, провожая их взглядом, и даже не реву.

Я хожу по дому и рычу, злой и обиженный на весь белый свет, потому что за окном  – лето, все гуляют, купаются и гоняют на великах, а у меня ветрянка, и я весь в этих противных прыщиках, прижженных точками йода, расписной, как леопард, пока, наконец, не начинаю громко жалобно мяукать, как кот под окном, а папа со своей второй женой Викой начинают смеяться вместе и обещают напоить молочком с блюдечка. 

Я в первый раз понимаю, что со мной что-то не так, когда новенький черноволосый мальчик в детском саду начинает прыгать и скакать вокруг меня и повторяет: «рыжий, рыжий, конопатый!», а я готов хоть стукнуть его, хоть обнять, лишь бы он прекратил это, и мы пошли с ним играть вместе, потому что он мне сразу понравился, уж не знаю, чем: то ли безумно красивыми янтарно-карими глазами, то ли хитрой озорной мордашкой – и я ору: «Я не рыжий, я Илья!» –  а он мгновенно успокаивается и отвечает: «А я – Игорь... Давай дружить?»

Меня наряжают, как девчонку: белые носочки, белые трусики и маечка, белая рубашечка, синие наглаженные брючки и пиджачок, а я терплю это безобразие, потому что иду в первый раз в первый класс, и мне состригли мои рыжие космы – прямо на кухне, на табуретке – и купили новую обувь вместо любимых расхлябанных сандалий, но и это я тоже терплю, хотя задник натирает косточку на лодыжке, и выхожу такой нарядный с Викой из подъезда, а там уже стоит, приплясывая на месте, лохматый и наспех одевшийся сам Игорёк, мама которого работает в районной больнице по сменам, и поэтому он идёт в школу с нами, как будто и впрямь мой брат. 

Мы садимся за одну парту, как всегда, но в этот раз не глядя друг на друга, потому что поссорились на переменке из-за какого-то пустяка и слегка подрались: у меня разбита губа, у Игорька – фингал под глазом, и вдруг я вижу листочек, вырванный с мясом из тетради, который двигается по парте от него ко мне, а на нём крупными размашистыми буквами написано одно слово: «Прости», оно расплывается у меня в глазах, и я поворачиваюсь, вижу его виноватое лицо с припухлостью на скуле, шмыгаю носом и киваю. 

2.

Мы едем в пионерский лагерь вместе с Игорем, сидя рядом на одном сиденье, самом лучшем – на заднем колесе. И когда автобус подпрыгивает на дороге, мы подскакиваем вместе с ним. 

Каким чудом моему отцу удалось раздобыть две путёвки на работе, если все знали, что сын у него один? Меня вообще знали все: и соседи, и их приятели, и все городские пацаны и ... собаки. Я был «собачий царь»: подходил к любой собаке, клал ей ладошку на нос, а она облизывала её и виляла мне хвостом. Самый злющий цепной пёс-кавказец, охранявший стройку и кидавшийся не только на прохожих, но и на самих строителей с бешеным лаем, не устоял перед глупым рыжим мальчишкой, доверчиво тянущим к его морде ладошку. Лишь вместо лая издал что-то среднее между «Кхе» и «Хм»... И ни одна же собака меня не укусила! Игорёк смеялся и уверял меня, что я сам пахну, как щенок. Засовывал свою ладошку мне в подмышку, щекотно там водил ею, а потом доставал, нюхал с серьёзные лицом, и тут же с озорным лукавством облизывал и гавкал, как собака. Сам он собак побаивался, зато не мог пройти мимо ни одного кота, чтобы не погладить. Иногда я подставлял под его пятерню свою рыжую башку, тёрся об его ладошку и дурашливо мурлыкал. 

Мы ехали и ехали, распевая песни и щедро делясь чаем из термоса с теми, кому родители забыли дать с собой питьё. Обычные мальчишки и девчонки из обычного маленького городка, наполовину знакомые, с остальными перезнакомились по дороге. Впереди было лето, лагерь и целая жизнь – хорошая, весёлая и дружная, как это солнечное утро. 

В лагере нас встречали вожатые, серьёзные взрослые девушки и юноши лет восемнадцати, как минимум. Они выкликали нас по фамилиям, и вдруг оказалось, что я в одном отряде, а Игорёк – в другом. Мы огорчились, но не расстроились, пообещали при первом же случае перевестись, а пока забегать друг к другу, и разошлись по палатам. 

Я, как самый рыжий и наглый, забежал первым в палату и занял себе место у окна: «чур, моё, не лай, собака, а полезешь – будет драка!» Остальные пацаны переглянулись, но спорить и, тем более, драться никто не захотел, хотя место у окна считалось самым-самым красным. 

Потом нас повели на обед, в столовую, где вожатая Леночка буквально на коленке составила список дежурств по столовой и по палатам и перезнакомилась со всеми. 

– У меня брат в другом отряде, – сказал я, немножко привирая. – Игорь Донцов. В третьем. Можно мне к нему? 

– В гости? – улыбнулась Леночка. – Конечно, можно. Только после тихого часа. 

– Насовсем, – буркнул я. 

Леночка наморщила носик и хмыкнула: 

– Надо договариваться с начальником лагеря, и с вожатым отряда... И ещё с другим мальчиком, чтобы он согласился перейти в наш отряд вместо тебя. 

Я стоял перед ней в шортах и майке и молча загибал пальцы. Потом улыбнулся и сказал: 

– Понял, сделаю! 

Леночка немножко расстроенно спросила:

– Тебе в нашем отряде не нравится? 

Оглянулась на остальных ребят и громко поинтересовалась:

– Или кто-то тебя обижает? 

Мальчишки прыснули. 

– Такого обидишь! – отозвался пухлый толстячок Матвей, – башку оторвёт. 

Я показал ему кулак за спиной, чтобы он заткнулся, и невинно хлопая глазами, произнёс:

– Нет, всё хорошо. Просто у меня брат. Там. А я здесь. 

Леночка пожала плечами:

– Ладно. Я поговорю. 

После обеда нас построили на торжественную линейку по случаю открытия смены. Мы с завистью провожали взглядом старшие отряды в пионерских галстуках, и когда одна из старших девочек в светлой блузке и синей юбке кивнула мне и поманила рукой, я с готовностью подскочил к ней. 

– Как зовут? – спросила она, оглядывая меня с ног до головы.

– Илья, – охотно отозвался я. И оправил рубашку, чтобы выглядеть посолиднее.

– Пойдёшь флаг поднимать? – предложила она, и я тут же согласился. 

Флагшток был явно старый, но свежевыкрашенный, а колёсико тали хорошо смазано и не скрипело. Мы с Катериной (так звали старшую девочку, что позвала меня) привязали красное полотнище к верёвке и потянули её вниз. Флаг поехал вверх, а Катерина вполголоса объясняла:

– Перебирай руками, старайся подстроиться под меня, не торопись! Движения должны быть плавными и красивыми, как музыка... Понял, Илья? 

Я кивнул, и когда флаг занял своё место наверху, с гордостью встал рядом с ней. Она шепнула:

– Я каждый год сюда езжу. Пять лет подряд. И каждый раз флаг поднимаю. 

Я кивнул, слушая рокот барабанов и трель горнистов. 

– Теперь твоя очередь, Илья, – немножко грустно сказала она. – На следующий год я уже буду совсем взрослая. Поеду поступать в техникум. Это моё последнее лето в лагере. 

– Жалко, – честно признался я. – Ты хорошая. 

Она чуть улыбнулась краешком губ и шикнула на меня. Начальник лагеря, солидный крепкий дядька в очках, пиджаке и брюках с иголочки, покашливая, начал говорить:

– Много лет назад, ребята, я приехал сюда в первый раз. И стоял там же, где стоите вы. И значит, когда-нибудь кто-то из вас может оказаться на моём месте... 

Он говорил не очень громко, и поэтому стояла полная тишина. Говорил он хорошо, от души и без бумажки. Объяснил, почему нельзя ходить без спросу за забор – там чужие сады-огороды и злые собаки (о, собаки! – подумал я). Сказал, что купаться можно будет пойти завтра, после медосмотра. Перечислил все правила поведения в лагере: не мусорить, не ломать деревья, не портить надписями тумбочки и двери, не рвать цветы на клумбах и так далее. Пообещал, что вывесит список кружков после полдника на доске объявлений перед столовой. И под самый конец спросил:

– Вопросы есть? 

Все молчали, и я тоже не решился лезть со своим вопросом у всех на виду. Тем более, что Леночка обещала спросить сама. А мне надо к Игорьку, сообразил я, и поискал его глазами. 

Он стоял в первом ряду, с самого края отряда, как самый маленький по росту и сердито на меня смотрел. Я помахал ему ладошкой, не поднимая руки, он тут же оттаял и улыбнулся. 

Начальник лагеря объявил смену открытой и распустил нас широким жестом руки. Я побежал к Игорю. 

– Я тебе машу-машу, а ты даже в мою сторону не смотришь, - уже почти без обиды проговорил Игорёк. И потянул меня за руку:

– Пойдём, я уже с нашим вожатым Михой почти договорился, чтобы меня к тебе перевели! 

Рядом с нашей вожатой Леночкой уже стоял крепкий мускулистый парень с яркими светло-серыми глазами в бело-красном спортивном костюме. Голова у него была наголо побрита, а на руке блестели часы на металлическом браслете. Ого у них вожак, легонько позавидовал я. 

А Леночка радостно крикнула:

– Илья, иди сюда скорей! Тебе повезло! Какой-то мальчик как раз хочет в наш отряд! – сообщила Леночка. – Так что ты можешь... 

Мы с Игорьком переглянулись, подходя к ним и держась за руки, и покатились со смеху. Наши вожатые посмотрели на нас обоих с недоумением. 

– Так это он и есть! – почти простонал я. Игорёк дружно закивал, не переставая заливаться смехом. 

– Кто? – не поняла Леночка. 

– Мой брат! – сквозь смех выдал я. И почувствовал, как Игорёк вдруг крепко сжал мою ладошку. 

Тут уже и парень в спортивном костюме начал улыбаться. 

– Ну вы даёте, пацаны, – только и сказал он. 

– Ладно, идите, – вздохнула Леночка и махнула рукой. – Всё равно, опять надо замену искать и с Валерием Евгеньевичем разговаривать. 

Было видно, что она чуток расстроилась. Мы с Игорем кивнули и пошли осматривать лагерь, не расцепляя рук. По дороге от столовой к качелям он молча пинал шишки и слушал, как я рассказывал про Катерину и подъём флага. А потом тихо спросил:

– Ты правда хотел бы... Быть моим братом? Или просто так придумал? 

Я словно натолкнулся на невидимую стену и кивнул: да, правда. Но он смотрел мне прямо в глаза, точно ждал, пока я скажу это вслух. 

– Правда. Хочу быть твоим братом, – почему-то шёпотом признался я. – Очень хочу. 

– Тогда будь, – разрешил он. И осторожно спросил:

– А можно, я маме скажу? – и пояснил, запинаясь: 

– А то вдруг ей... это...  Не понравится. 

Я еле удержался от того, чтобы не засмеяться, и с улыбкой согласился: «Можно!» И добавил, от чистого сердца, ничуть не задумавшись:

– Я всё равно буду, даже если всем вокруг не понравится! 

Игорёк раззявил рот, споткнулся и переспросил:

– А разве так можно? 

Я остановился, развернул его лицом к себе, положил ему руки на плечи и притянул к себе, так что мы упёрлись лбами. Нет, я не собирался его обнимать, это я точно помню. Я хотел видеть его янтарно-карие глаза так близко, как только мог. Он оставался стоять в полушаге от меня и в его зрачках отражалось моё лицо. 

– Если нельзя, но очень-очень хочется, то можно, – тихо проговорил я. – А мне очень этого хочется.

Резкий порыв тёплого летнего ветра взъерошил нам волосы и лёгкой волной проскользнул между нашими лицами, унося прочь глупые обиды и недомолвки. 

Игорь невольно облизнул губы, отодвинулся и очень серьёзно ответил: «Спасибо.» 

Нам было лет по одиннадцать. Мне уже исполнилось (полгода назад), а ему должно было стукнуть через два месяца с небольшим. Тогда это казалось большой разницей, хоть мы и учились в одном классе. Но на всю оставшуюся жизнь он стал для меня младшим братиком, которого надо беречь и защищать. 

А я стал для него старшим братом, который заботился о младшем и подавал ему пример. Не всегда хороший, если честно... Хотя как посмотреть. 

Я почти по часам помню, как прошла эта смена. Потом их было ещё три, и вот они уже слились в памяти в одно непрерывное пионерское лето. А эта смена была первой.

Вечером того же дня я отдал своё место у окна толстяку Матвею с условием, что он не будет ябедничать, если кому-то захочется ночью пойти погулять. Через его кровать и окно, разумеется. А сам переехал на место Ростика, тихого очкарика, койка которого была сдвинута парой с бывшей койкой Матвея. Ростик легко согласился перейти в другой отряд, наверное, потому что в нашей палате для него было слишком шумно. В первый же день он записался в библиотеку и всю смену каждую свободную минуту проводил с книжкой – на скамейке под окнами палаты, на качелях, даже на пляже. 

Игорь занял бывшее место Матвея и оказался посередине между мной и озорным шалопаем Валеркой Гусаковым. Русый и голубоглазый, с ямочками на щеках и острыми локтями и коленками, он производил первое впечатление если не ангела, то уж всяко хорошо воспитанного и приличного мальчика... Ага, держите карман шире! Это он подбивал мальчишек купаться голышом и воровать у девчонок купальники, которые сушились на верёвке за корпусом, чтобы развесить их по веткам деревьев. Валерик вообще был неравнодушен ко всем девочкам, и поэтому доставал их, как мог, при каждом удобном случае. То притаскивал из леса полную майку лягушек и запускал их в палату девочек перед тихим часом. То подкладывал ябедам крапиву под простыню. А когда мальчишки пошли мазать девчонок зубной пастой, натянул на себя пододеяльник и принялся завывать под окном, как самое настоящее привидение, перепугав и тех, и других… То, что вытворял этот чертёнок, вгоняло в краску даже тихого татарина Рината, чья койка стояла в дальнем углу.

Ринат на самом деле оказался хорошим парнем, немного трусоватым, но щедрым и добрым. Когда его бесчисленные дяди и тети, будто случайно, проездом подвозили ему всякие сушёные фрукты и восточные сладости, Ринат всегда первым делился со всеми мальчишками. Но во всём остальном Ринат был правильным до отвращения: за забор курить не ходил, купаться на речку по ночам не бегал и распорядок дня ни разу не нарушал. А когда другие мальчишки шалили и баловались, не только сам не участвовал, но даже пытался призвать всех к порядку… Хоть не ябедничал, и на том спасибо. 

Игорёк не оставался в стороне, и чуть ли не ежевечерне рассказывал страшные истории, которые придумывал на ходу. Я буквально зажимал себе рот ладошкой, чтобы не заржать, глядя на то, как перепуганные ребята слушают моего Игорька, открыв рот. А когда он после долгих уговоров показал мне свой блокнотик, в котором что-то царапал карандашиком время от времени, пришла моя очередь удивляться. Это были стихи, и довольно неплохие, кстати. 

Были ещё закадычные друзья-враги Коля Балыцкий и Валя Глазунов, одинаково русые, сероглазые и тощие, похожие, как две капли воды (близнецы, но даже не братья.) Они то ссорились, то мирились, чтобы вместе устроить какую-нибудь каверзу или проделку. К концу смены у бедной вожатой Леночки, похоже, опустились руки их перевоспитывать, и они с гордостью перешли в разряд стихийных бедствий. Это они устроили пожар в беседке и потоп в столовой. Это они лезли через забор и оторвали провода, оставив весь лагерь на день без электричества... Как сами не убились, непонятно. Отличные ребята, таких не забудешь. 

Впрочем, и девчонки у нас тоже были интересные. Красавица и ябеда Анечка Матвеева, с золотыми кудряшками и огромными синими глазами, в которую сначала был влюблён весь отряд, а потом, когда она заложила мальчишек, что ходили ночью на речку купаться, все поголовно возненавидели. Редкая дура и неистребимая активистка Маринка Попова, вокруг которой вечно вились роем мелкие детишки из младших отрядов, была первой заводилой и в общественных делах, и в почти официально дозволенных шалостях. Именно она и подговаривала мальчишек (да-да, именно мальчишек!) идти ночью купаться на речку или мазать спящих девчонок зубной пастой. При этом она строго-настрого запрещала купаться голышом или заплывать далеко, а паста ни в коем случае не должна была попасть в глаза или нос! Оля Кошкина была яркой брюнеткой и суровым энтомологом, знающим наизусть всех жуков и насекомых, какие кусаются, а какие нет. Ходила она в синем комбинезоне с множеством кармашков, в любом из которых мог оказаться долгоносик в спичечном коробке или жук-олень в жестянке из-под зубного порошка. Благодаря ей на каждом окошке в отряде стояла стеклянная банка с травкой и мхом, по которым всю ночь ползали светлячки. Утром она их отпускала пастись и отсыпаться, а вечером собирала новую команду на ночное дежурство. Инга Маркинайте была сорванцом, оторви и брось: рыжая, как морковка, она всю смену носилась в шортах и маечке, наплевав на общественное мнение и собственные, хоть и малюсенькие, сиськи, гоняла с ребятами в футбол, лазала по деревьям и на спор пошла купаться с мальчиками голышом. Влетело ей по первое число, но она не угомонилась, и в день отъезда перецеловала на прощание всех мальчишек из отряда, включая и нас с Игорьком. 

Я запомнил их всех и каждого, и мальчишек, и девчонок. Даже без пожелтевшей чёрно-белой фотографии, которую сделал наш отрядный фотограф Боря Бойцов на крыльце нашего корпуса, а потом всю ночь печатал снимки при красном фонаре в маленьком чулане под лестницей. Мы с Игорьком сами вызвались ему помогать и с замиранием сердца смотрели, как под фотоувеличителем на белом листе, замоченном в кювете, проступают картинки. Худой и длинноволосый черноглазый Борька казался нам настоящим волшебником, знающим страшные заклинания – фиксаж и проявитель. И на каждом отпечатке в левом нижнем углу красовался его вензель: две белых заглавных буквы «Б». Он просто подкладывал сплетённые из проволочки буковки прямо на фотобумагу в кювете перед тем, как подать свет на негатив… А когда он бросил медный пятачок в отработанный раствор и подарил нам посеребрённую монетку, радости нашей не было конца.

Потом мы развешивали фотографии на просушку на прищепках на бельевой верёвке в коридоре корпуса и хохотали над тем, как забавно наши ребята и девчонки выходили на его снимках-портретах. И наконец, увидели себя – вполоборота уходящих по дорожке, взявшись за руки, и сидящих на полу в углу в обнимку…  Боря молча снял оба мокрых снимка с общей верёвки и отнёс их обратно в чулан, где у него и так уже висели на просушке фотографии рыжей Инги, голышом сидящей на камне у реки. Когда мы нечаянно это увидели, то покраснели, как его фонарь. 

– Не надо, чтобы другие видели, – буркнул он. – Подумают ещё что плохое… 

Он был хороший парень, этот Борька-фотограф, спокойный и немногословный. Всю свою технику, плёнки и реактивы он сам привёз с собой в лагерь в двух чемоданах. Благодаря ему то первое пионерское лето осталось не только в памяти, но и на фотографиях десять на пятнадцать, пускай чёрно-белых. 

В конце смены был родительский день, когда мамы и папы приехали на двух автобусах навестить и проведать своих отпрысков. Моего отца не отпустили с работы, и вместо него ко мне приехала Вика, а к Игорьку – его мама. Мы сидели на берегу реки весёлым цыганским табором на разноцветных покрывалах с наших отрядных кроватей и рассказывали наши приключения родителям. Справа от нас сидели родители Инги – высокий долговязый отец и плотная низенькая мать, а с ними рядом – русый молодой человек с румяным улыбчивым лицом. Они неторопливо и размеренно говорили по-литовски, и Вика, которая родилась и выросла в Вильнюсе, невольно прислушивалась к их разговору, а потом слегка покраснела и очень мягко им что-то сказала. Они очень удивились и вежливо перешли на русский… Оказывается, родители спокойно отчитывали Ингу за шалости, а молодой человек её защищал! 

К Ренату приехали четверо: мама с папой и тётя с дядей, поэтому вожатая Леночка пожертвовала им своё покрывало. За их обильным столом паслись все ребята, к которым никто не приехал – Коля с Валей и Ростик. И все дружно наперебой болтали и весело хохотали, даже зануда и книгочей Ростик! 

После полудня в столовой закатили шикарный обед в честь приезда гостей, причём кормили нас в три смены, иначе бы мы с родителями не поместились. А после обеда на летней эстраде устроили концерт, где от нашего отряда выступала с песней ябеда Матвеева. Пела она хорошо и душевно, аж раскраснелись и мило засмущалась, и мы её простили всем отрядом, даже не сговариваясь… Кстати, это именно она на следующий день подбила мальчишек писать записочки девчонкам, не подписывая их, а девчонки должны были угадать, кто кому написал. Мы с Игорьком спалились, написав Инге один и тот же вопрос: кто был с её родителями – дядя или брат? Инга ответила коротко: «папин друг», ничего не объясняя. Мы пожали плечами, и не стали уточнять, почему он к ней приехал. 

Толстяк Матвей прославился на прощальном костре, опалив свою роскошную кудрявую шевелюру так, что вожатому Михе из соседнего отряда пришлось взяться за ножницы и обстричь незадачливого погорельца. Было забавно и смешно смотреть, как голый по пояс перепуганный Матюха сидит на табуретке под фонарём перед корпусом, а высокий спортивный вожатый с голым торсом, в одних шортах, босиком, орудует маленькими ножницами над его причёской. 

– Могу и вас подстричь за компанию, – предложил Миха нам с Игорьком, заметив, как мы смотрим на его художества с неподдельным интересом...  Матвей встал, по-собачьи отряхнулся и посмотрел на себя в зеркало у рукомойников во дворе. 

– Ого! –  только и смог вымолвить он. Миха не просто спас его шевелюру, он сделал мальчишке отличную причёску с открытыми ушами и коротенькой чёлкой, которая ему очень шла. – Спасибо огромное!

Тогда Игорёк решительно скинул майку и уселся на место Матвея:

– А давайте! – и хитро посмотрел на меня. – Вот мама удивится! 

Миха без слова постриг и его, и меня, и ещё двух ребят, которые «заросли, как джунгли Амазонки». А потом его позвали разбирать декорации на эстраде, и он с видимым неудовольствием сообщил остальным желающим:

– По техническим причинам парикмахерская закрывается! 

– А завтра-а-а? – заныл кто-то. 

– А завтра – посмотрим на ваше поведение, – отрезал Миха и ушёл вместе с бородатым Игнатом, вожатым младшего отряда, разбирать эстраду. 

А я прославился тем, что в самый последний день выбил мальчишке из старшего отряда зуб. Всю смену я старался держаться, точнее - сдерживаться, и не влипать в глупые истории. Когда мальчишки бегали за забор курить, я не вёлся на «слабо», с отвращением вспоминая, как раньше отец курил в туалете и по утрам там стоял тошнотворный едкий запах... Спасибо Вике за то, что сразу же, как она появилась в нашей с отцом жизни, первым делом заставила его бросить курить! И когда наши самые безбашенные пацаны стали прыгать с качелей, кто дальше, пока какой-то белобрысый мальчишка из соседнего отряда не сломал ногу, неудачно приземлившись – я стоял в стороне. Игорёк был вместе со мной, хотя было видно, что он немножко завидует другим ребятам, какие они отчаянные и смелые. Но, если я чего-то не делал, он тоже избегал этого – вроде бы просто так, за компанию. 

По вечерам в отряде показывали диафильмы. Мы натягивали белое полотнище экрана на самую широкую стену и рассаживались на полу полукругом. Диапроектор ставился на стол, и самый примерный мальчик, Фимочка Моисеев, вставлял катушечку плёнки и крутил ручку, а вожатая Леночка читала текст с экрана для тех, кто плохо видел. Мы с Игорем всегда усаживались вместе позади, причём он то и дело норовил сесть впереди меня и откинуться назад, мне на колени, заложив руки за голову. Никто не обращал на это внимания, потому как все были уверены, что мы – братья… Никто, кроме меня, и ещё одного мальчика. 

Он был очень странный, этот Юрочка Мальцев. У него были светло-серые рыбьи глазки и редкие волосы, нос уточкой и широкие скулы. Разговаривал он громко, словно был слегка глуховат, а смеялся ещё громче. Был он весь какой-то длинный, нескладный и напрочь лишённый чувства такта и элементарной вежливости. А ещё от него частенько попахивало давно нестиранными носочками и куревом.

И этот герой-любовник, вместо того чтобы доставать девчонок из своего старшего отряда, внаглую клеился к нашей вожатой Леночке! С первого же дня он таскал ей цветы прямо с клумб, несмотря на строгий запрет начальника лагеря, был однажды пойман и на следующий день отруган на утренней линейке перед всеми отрядами. Но с него, как с гуся вода: он повадился совершать набеги на соседние дачи, пока ему не порвала штаны какая-то собачонка. Потом он стал шастать за цветами в лес, откуда возвращался ободранный, промокший в болоте, но счастливый своей добычей, которую пихал в стеклянную банку с водой и выставлял на всегда открытое окно вожатской комнаты корпуса. 

Леночка начала прятаться от него то в клубе, то в библиотеке, пока не нашла где-то в кладовке диапроектор и не стала устраивать своим подопечным ежевечерние посиделки у экрана. А Юрочку стала гнать раскалённой метлой под предлогом того, что у неё – культурные мероприятия с отрядом. Но он упрямо шёл напролом, как пионер-герой, выбрав беспроигрышную тактику бескорыстной помощи. Вылавливал пропавших мальчишек за забором, снимал девчонок с качелей, забирал засидевшихся на кружках и доставлял половину отряда к назначенному времени чуть ли не строем. На зарядку, на линейку, на завтрак, на обед наш отряд ни разу не опоздал благодаря его стараниям. Мы прозвали его Гестапо – за глаза, конечно… 

И вот однажды вечером сбылась его мечта: Леночка, чтобы приструнить расшалившихся после купания мальчишек, призвала Юрочку навести порядок. Гестапо взялся за дело с рвением средневекового инквизитора, и через пару минут все ребята и девчонки сидели по местам и боялись шелохнуться. 

Мы с Игорьком по своему обыкновению уселись с краю, в самом углу. Я сел по-турецки, а Игорь прилёг ко мне на колени. Когда погасили свет, я потихоньку запустил Игорю ладошку под вырез майки на груди, чтобы чувствовать, как под рёбрами скачет упругим мячиком его сердце. 

Юрочка искоса поглядывая на нас, пока Ефим крутил кино, а когда сеанс был окончен, громко спросил с издевательской усмешкой:

– Вы что, педики? 

И тут же получил от меня со всей дури по морде так, что отлетел в угол, опрокинув стул... Нет, я не знал, кто такие «педики», для меня это было просто ругательство. Когда ошарашенная Леночка прикладывала к его разбитой губе смоченный холодной водой платок, я молчал. Игорёк стоял рядом со мной и слушал, как она объясняла, что мы братья, что его, Игоря, даже в наш отряд специально перевели… Юра тоже молчал и нехорошо зыркал на нас своими рыбьими глазками. 

Когда меня нехотя отчитывал за драку начальник лагеря, я тоже молчал. Да и сам Валерий Евгеньевич больше говорил о том, что негоже советскому пионеру распускать язык и ругаться грязными словами при младших. Юрочка ухмыльнулся и заявил:

– Да какие они братья! Один рыжий, другой чёрный, и непохожи совсем! У них и фамилии разные…Врут они всё!

А в самый последний день, когда столовая провожала нас пирожными с лимонадом, чтобы подсластить ребятам и девчатам пилюлю расставания, он нашёл нас на качелях. Мы с Игорьком забрали бутылку и свои сласти и пошли провожать смену вдвоём. Втиснулись на одно сиденье в обнимку и медленно раскачивались, попивая лимонад. Когда мы доели пирожные, я облизнул Игорьку перепачканные пальцы и услышал сзади:

– Вы ещё поцелуйтесь, гомосеки! 

Кровь бросилась мне в голову, и я едва помню, как слетел с качелей и ударил Юру со всего размаху. Он осёл на песок и тоненько заскулил. Из разбитого рта у него стойкой текла кровь, какая на его серые штаны и белую майку… 

– Ещё одно слово – убью! – пообещал я, стоя над ним. 

А сам смотрел на маленький белый комочек, который он сплюнул в сердцах на песок. Потом сообразил, что это, поднял и отдал этому придурку его зуб на память.

 3.

Вообще-то, я привык держать язык за зубами. С детства. С тех пор, как понял, что всем остальным мальчикам нравятся девочки, а мне – мальчик. Да, именно так: не все мальчики подряд, а всего один. Он самый, Игорёк. Все остальные меня никак не волновали, только он. Единственный и неповторимый – и да, смейтесь на здоровье: значит, у вас такого не было! И мне вас жаль, правда. Потому что вы не знаете, какое это счастье: дружить с мальчишкой десять лет подряд, ссориться, драться и мириться, знать его, как облупленного... А потом в один прекрасный день посмотреть на него другими глазами. И увидев парочку своих знакомых, мальчика и девочку, которые гуляют за ручку по улицам, треская мороженое – понять, что влюбился. В него. По уши. По самые гланды. Пусть это неправильно, пусть нельзя никому сказать, даже ему самому. Пусть от этого стыдно и горько. Зато по-настоящему: так, что скулы сводит и уши пухнут (и не только уши, да.) Теперь я знал, что такое «педик», «гомик» и «голубой»... Это я. 

Самое смешное в этой истории то, что он ведь был мой одноклассник, а знал я его с детского сада. С первого класса мы с ним сидели за одной партой. Он был самый обычный шалопай-троечник, ни красавец, ни урод, простой мальчишка, каких из любого десятка – семеро. Весёлый, открытый и улыбчивый, а самое главное – обыкновенный нормальный парень, без закидонов. Но для меня он был особенным, хоть и привычным, но моим, как собственная рука или нога... И вдруг – здрасьте: глаз не могу от него отвести, снится он мне каждую ночь, да причём так, что самому неловко перед ним, живым и настоящим, потом целый день выплясывать! Причём так, чтобы он сам ни о чём не догадался. 

А как это сделать, если оба мы понимали друг дружку с полуслова, сидели за одной партой, вместе бегали в столовую и раздевалку, даже в школу и обратно домой всегда ходили вместе? 

Правильно: перевести всё в шутку! Не всерьёз осторожно подкалывать его, точно щекотать за пятки, которые хочется на самом деле целовать, но нельзя. В шутку приобнять за плечи, чувствуя всей кожей через одежду, как упругим мячиком скачет у него внутри сердечко – и держать себя в руках, небрежно стряхивая его руку, если он сам лезет обниматься. Таять внутри, слыша его благодарность, а делать при этом вид, что чуть ли не наплевать. Ради забавы просить его закрыть глаза и засучить рукав до локтя, а потом медленно и осторожно водить кончиками пальцев по гладкой тонкой коже, спрашивая, где чувствуешь – до сгиба локтя или после? Угадывать его невысказанные желания, даже те, о которых он и сам ещё не успел сообразить, и быть заранее готовым – а вот, на, держи! Тренироваться чувствовать его издалека, по одной походке или повороту головы понимая, что у него на душе. 

А себя самого ощущать мерзким, двуличным подлецом, который прячет от наивного и чистого друга свою отвратительную сущность. Единственное, чего я по-настоящему боялся – выдать себя нечаянным взглядом или глупой шуткой. Ведь если кто догадается, то достанется не одному мне, но и ему – за компанию... А вот этого я себе позволить не мог – чтобы он пострадал из-за меня. Ведь он-то ни в чём не виноват, это я извращенец. 

Он, конечно, замечал все мои потуги быть рядом и оставаться на небольшом расстоянии, держать дистанцию, так сказать. И однажды вечером на пляже, куда мы укатили купаться в один из последних тёплых деньков сентября, спросил, выходя из воды:

– Илья, ты что, влюбился? 

Это было так неожиданно, что я не смог отвертеться, а врать не хотел. 

– Да. 

Он серьёзно кивнул и с лёгкой завистью глянул на меня:

– Кто она? Я её знаю? Из нашего класса? 

– Да, – тупо ответил я. 

Он грустно посмотрел себе под ноги на песок, пошевелил пальцами и принялся перебирать имена:

– Вика? Машка? Или Светка? А что, она весёлая и симпатичная! 

Я покачал головой: не угадал. 

– Сонечка тебя терпеть не может, вы с ней всё время ругаетесь, когда стенгазету делаете…  А с Милкой вы на музыкалку вместе ходили, она тебе до сих пор простить не может, что ты её бросил… - продолжал думать он вслух. - Нет, наверное, это Катька! 

Я фыркнул. Катька сама ко мне подкатывала, единственная из девчонок в классе, которой был интересен рыжий левша с оттопыренными ушами и веснушчатой мордой. Правда, она быстро поняла, что мне на её интерес начхать, и отстала. 

– Оля? Да ну, нет, она же толстая и злюка... Ира? У неё Павлик есть. Марина вообще об одном лишь спорте и думает... Что, Анька, что ли? Она же дура! 

Я покачал головой: «Нет» – и принялся вытираться полотенцем, чтобы спрятать лицо. Но он продолжал допытываться:

– Ну не Наташка же... Она староста, тут тебе ничего не светит. Хотя она красивая…

Я покачал головой: увы, не Наташка. Она же меня в упор не видит с высоты своего полёта... И почувствовал себя китайским болванчиком, фарфоровой игрушкой, которая только и умеет, что отнекиваться. 

– Только не говори, что это Верка Манохина! – жалобно протянул он. – Она меня терпеть не может! 

Я хмыкнул и спросил, перекидывая полотенце ему на плечи:

– Ну и что? 

Он тут уже спрятался за полотенцем, натирая голову так, словно собирался снять себе скальп. 

– Ничего, – буркнул он. – Нашей дружбе конец, вот чего. Я же говорю, она меня ненавидит... 

– За что? – поинтересовался я, пытаясь перевести тему разговора. 

Игорь нервно засмеялся и сообщил:

– Я ей давным-давно наплёл, что если каждый день целовать жабу, то она станет писаной красавицей и все парни будут по ней сохнуть! А она, дурёха, и поверила! 

Мы оба покатились со смеху. Верка была та ещё язва, вечно над всеми насмехалась, а сама была длинная долговязая дылда с жидкими волосиками и кривыми зубами. М-да, столько лягушек в мире не соберёшь, чтобы она превратилась в прекрасную принцессу! 

– Не-ет, – сквозь смех простонал я. – Не она, точно! 

Он резко перестал смеяться и уселся передо мной на песок, отряхивая ноги и натягивая полукеды. И посмотрел на меня снизу вверх:

– А кто же тогда? Всё, девчонки в классе кончились! 

Я раззявил рот, только сейчас сообразив, что зря отказался замутить с Катькой. Она бы Игорька терпела без труда, особенно, если бы я этого потребовал... Но нет, она бы догадалась, рано или поздно.

– Илья, я её точно знаю? – недоверчиво переспросил Игорь, поднимаясь. – Кто это? 

Я зажмурился и ляпнул:

– Это не девочка... Это ты. 

Я слышал его дыхание, которое даже не сбилось. Почувствовал, как на мои плечи упало мокрое полотенце, а ветер содрал последние капли влаги с моего лица. И услышал его раздражённый голос:

– Ты прикалываешься? 

Тренькул звонок велосипеда. Я приоткрыл глаза. 

Игорь стоял рядом со мной, держась за руль своего железного коня с педалями, взъерошенный и рассерженный не на шутку. 

– Нет, – пробормотал я. – Я люблю тебя. 

Он заглянул мне в глаза и растерянно произнёс:

– Я же не девочка. 

Я быстро кивнул:

– Нет, ты лучше. 

Игорь прокатил велосипед по песку мимо меня, обернулся и с лёгкой обидой спросил:

– Ну и зачем было заставлять меня башку ломать? Не мог сразу сказать? 

Я опешил. И замотал головой: не мог! 

– Поехали домой, – спокойно сказал Игорёк. – Нам с тобой ещё уроки делать. 

Я со вздохом поднял свой велосипед и покатил вслед за ним. Когда мы вышли на дорогу, я запрыгнул в седло и, запинаясь, спросил:

– Что, конец нашей дружбе? 

Игорёк глянул на меня, как на умалишённого, и засмеялся:

– Ещё чего! Ты теперь от меня никуда не денешься! 

И помчался вперёд, крикнув:

– Догоняй! 

Я выдохнул и поехал за ним. В груди у меня звенела тихая радость, а голове царил сплошной бардак… Чего угодно ожидал от него, только не этого!

Весь вечер он провёл у нас дома: сначала мы делали домашку, потом Вика позвала всех за стол, а после ужина Игорёк позвонил своей маме на работу и отпросился ночевать. Я лежал рядом с ним, боясь шелохнуться, пока он сам не ткнулся носом в моё плечо и не пробормотал полусонно:

– Ты от меня теперь всю жизнь шарахаться будешь? 

– А тебе разве… не противно? – осторожно спросил я шёпотом. 

– Мне тепло и хорошо, – ответил он зевая. И прижался ко мне боком:

– Можешь обнять меня, если хочешь… 

Я неуверенно обхватил его за плечо рукой в полной темноте. Он вздохнул и потянул мою ладонь себе на грудь:

– Любишь меня – люби… Я не против. 

Сердце у него билось чётко и ровно, как метроном, и под этот мерный перестук я впервые за полгода заснул спокойно, а проснулся счастливым. Меня не гнали. Мне не нужно было прятаться.

Теперь я мог спокойно пялиться на него, хоть в лицо, хоть со спины, а он, если и ловил мой взгляд, даже вполоборота, не ухмылялся и не злился. Принимал, как должное. 

И я через некоторое время смирился с тем, что он просто позволяет себя любить. В общем-то, ничего не поменялось. Я всё так же бегал за ним хвостиком и заглядывал в его янтарно-карие глазищи. Брал его за руку, когда никто не видел, а он не вырывался. Обнимал его за плечи, когда мы разводили костёр или сидели в кино, а он не отодвигался, наоборот – сам клал мне голову на плечо. 

Я несколько раз отпрашивался из дома и оставался у него ночевать. Засыпал вместе с ним в обнимку и просыпался утром, обнаружив то его нос у себя под мышкой, то его ладошку у себя на груди. Тётя Катя, мама Игорька, давно приняла меня, как родного, и в шутку предлагала меня усыновить. Я честно ей признался, что люблю Игоря, как брата, но боюсь, что папа расстроится, ведь он уже привык, что у него есть сын. Она долго смеялась, обнимая нас обоих за плечи, и впервые после маминой смерти я чувствовал себя ребёнком в её руках. Удивительно, но Игорёк совсем не ревновал. 

– Как здорово, что у меня есть ты, а не только мама, – сказал он однажды, пока мы тащились под унылым октябрьским дождиком домой из школы. Даже плотные куртки с капюшонами не спасали от промозглого холодного ветра. – Я сейчас представил, что иду домой один, а мама на работе, и дома никого… 

Он передёрнул плечами и взял меня за руку своей холодной мокрой ладошкой:

– Если я к тебе пойду, ты меня погреться в ванну пустишь? 

Разумеется, я не только набрал ему горячую ванну, но и залез в неё к нему сам со словами:

– Расслабься, я тебя мыть буду… 

И, намылив ему голову, тёр ему спинку, локти и плечи, лодыжки и ступни. Поначалу он немножко стеснялся, даже покраснел, поглядывая искоса на меня, голого и распаренного, а потом очень серьёзно сказал, когда я уже заворачивал его в махровое полотенце:

– Ты самый классный друг и брат, Илюха. 

Но мне было мало, я и с шутками и прибаутками лез дальше. Наконец, через пару месяцев после Нового года, Игорь стал позволять себя не только обнимать, но гладить и даже целовать. И не отпускал глупых шуточек, не краснел и не стеснялся. «Любишь меня – люби»... И я любил, как мог: дрался, если его обижали, решал с ним задачки, которые ему не давались, бегал с ним в кино и на речку, учил его прыгать с моста и лазать по деревьям... Да, любить для меня тогда не означало трахаться, хотя и тут я грешен, чего там, на одних поцелуях мы не остановились. 

4. 

А потом у него вдруг завелась девчонка. Как я проморгал этот момент, понятия не имею. Наверно, это случилось, пока я валялся с аппендицитом в областной больнице... Наташка попыталась увести его у меня. Отличница, староста класса, она шла на золотую медаль, как торпеда на цель. Зачем, зачем ей был нужен этот глупый мальчишка, ума не приложу! Но из всех парней в классе она выбрала его, а меня некоторое время терпела, как неизбежное зло. 

Всю вторую половину лета мы провели втроём. Бегали в кино, катались на великах, ходили на пляж, купались и загорали. Пару раз я вытащил их обоих на рыбалку, и Наташка с искренним интересом училась навязывать крючки и крепить грузила, насаживать червяка и раскидывать приманку… Игорёк от неё млел и нёс всякую чушь. Мне порой приходилось прятать от него глаза, чтобы он не заметил в них насмешливо-понимающего выражения. Интересно, я сам тоже выглядел таким же влюблённым дурачком или нет?.. Я понимал и чувствовал его лучше всех, наверное, и поэтому старался ему не мешать. Когда мы гуляли вместе, Игорёк с Наташей шли впереди, а я в паре шагов сзади. Вроде как с ними, а вроде нет. 

Наташка изредка оглядывалась на меня, и тогда я ловил её настороженно-подозрительный взгляд. Но делал вид, что не замечаю или не придаю этому значения… А оставшись с ним наедине, я уже не удивлялся его страстным объятиям и поцелуям, понимая, что на самом деле, они предназначены не мне. 

И да, именно тогда он стал спать со мной по-настоящему, причем роль «девочки» отводилась мне. И всякий раз я буквально видел её на своем месте и понимал, что проигрываю ей во всём. Кроме одного: любит он её, а спит со мной. Не знаю, когда она об этом догадалась и как. 

Но в один из последних летних дней она решила избавиться от меня, как от ненужного балласта. Позвала нас обоих в гости на дачу, одних, без родителей. Целый день мы дурачились и развлекались, как могли: кололи дрова, топили печку, лазали на чердак и сидели на крыше, глядя на реку. После обеда пошли в лес собирать чернику и лопали ягоды прямо с куста и из ладошек друг у дружки… Вечером пили чай на веранде и валялись в гамаках: Игорь вместе с Наташкой, а я, хоть отдельно, но рядом. Ходили смотреть на закат, и я уже глядел на то, как они держатся за руки, не отворачиваясь, а запоминая всё до мельчайших деталей. Всем было весело, и я не ожидал подвоха. 

А ночью она пришла в комнату, где мы остались до утра на скрипучем диване, легла сбоку рядом с ним и без обиняков сказала ему, указав на меня:

-– Или он, или я.

Я усмехнулся, потому что мы хоть и заранее с ним договаривались, что ни в коем случае ничего у неё дома, всё равно, пролежав бок о бок полчаса, начали возиться и щекотать друг дружку... Встал, как был – голый, оделся молча в полной темноте и вышел. 

До станции было минут двадцать пешком, первый поезд должен был пройти где-то часа через два. Я шёл через ночной сосновый лес по просёлочной дороге, смотрел на звёзды, слушал птиц и почти не плакал. Я думал, что не могу, не имею права заставлять его так выбирать, как сделала она. Я же люблю его, и хочу, чтобы у него всё было хорошо: семья, дети, настоящая жизнь... 

Я уснул на скамейке на пустой платформе, где даже кассы не было. И проснулся оттого, что кто-то сел рядом, приподнял меня за плечи и положил мою голову себе на колени. Я открыл глаза и увидел её лицо сверху надо мной. Она молча кусала губы, пока он не сел на другой конец скамейки, положив мои ступни к себе на колени. 

– Ты и правда его любишь, – наконец, выдавила из себя она. Он пощекотал меня за ступню и поставил мои кеды мне на живот:

–  Ты ушёл босиком. 

Я резко сел, слезая с них обоих и стряхнув кеды на землю, наклонился и принялся обуваться. У меня резко закружилась голова.

– Да, – буркнул я им обоим. – А что, нельзя? 

Они почему-то оба засмеялись, и не сговариваясь, положили мне руки на плечи. Каждый со своей стороны. Каждая. 

Оба. 

Я почувствовал, что краснею от макушки до пяток. Меня никогда ещё не трогали девчонки. И это не было неприятно, наоборот! Я словно загорелся от её тёплой ладони сквозь рубашку. Она меня жгла, как утюг, но я боялся стряхнуть эту грелку с плеча, потому что мне было приятно. И немножечко страшно.

Его ладошка, холодная и влажная, залезла мне за рубашку на животе, как лягушка.

 – Перестань, – безнадёжно попросил я, зная, что он ни за что не остановится. Он обожал греть свои маленькие лапки об меня, пихая их под одежду при каждом удобном случае, пока никто не видит. И весело ржать, глядя, как я ёжусь и сержусь... Последнее время он нагло повадился лезть ко мне сзади в карманы брюк и греться спереди. Потому что в карманах у меня всегда были дырки от ключей размером с пол рукава. 

Но сейчас он просто совсем с цепи сорвался: отогнул ремень на моих штанах и полез дальше вниз. А она запустила горячую ладошку мне за шиворот…

– Вы что, издеваетесь? – возмутился я. И попытался вскочить. Но они меня не отпустили, схватив за локти с обеих сторон. 

– Сиди! – приказал он таким тоном, будто отдавал команду собаке.

–Ты куда это собрался, а? - спросила она возмущённо. 

Я боялся на них смотреть, лихорадочно соображая, что они там задумали. 

 – В город, – честно признался я. Голос меня подвёл, и если первое «о» вышло баском, то второе – дискантом. – Чтобы вам не мешать. 

Я ожидал, что они снова засмеются, но нет. Он молча сопел и упрямо лез ко мне в трусы, растопырив пальцы. Прямо при ней, не стесняясь, не пугаясь каждого скрипа или шороха, как это обычно бывало... А она провела мне ладошкой по шее снизу вверх, почти до темечка, по стриженому ёжику волос, и тихонько сказала:

 – Ты не мешаешь. 

Я почувствовал, как мурашки поехали в разные стороны по спине и по груди.

– Ты же сказала, или я, или ты… 

– Дура была, – спокойно, чуть ли не беззаботно признала она. – Он без тебя не хочет. 

– Не «не хочет», а «не может», – сердито поправил он. Вытащил руку и облизнул ладошку. Он всегда так делал, говоря, что ему нравится мой запах. – Я, правда, не могу без тебя, Илья! 

Ну вот, теперь совсем приехали, подумал я. А вслух полюбопытствовал:

– Ну и что мы будем делать... втроём? 

Она вздохнула, зачем-то провела себе по губам, словно вытирая их, и поцеловала меня в щеку около уха. Он засмеялся и звонко чмокнул меня с другой стороны. А потом обнял меня за спину и положил голову на плечо. Она посмотрела на него, взяла мою руку обеими ладошками, и тоже прилегла ко мне на плечо с другой стороны. 

Я подумал, что если нас кто-то увидит вот так, то объяснить это будет, мягко говоря, сложно.

– Это неправильно, – проговорил я чужим голосом. – Это ещё не правильнее, чем мы с Игорем... Чем было раньше. 

Они оба молчали, словно заснули. Но он продолжал меня обнимать, а она держала меня за руку, как капкан. Сердце у меня бухало, как колокол. Голова шла кругом.

– Ты же меня не любишь, – сказал я ей, положив вторую ладошку поверх её.

– Ага, – охотно согласилась она. – Терпеть тебя не могу, дурака. 

Правда, сейчас это было сказано таким тоном, каким обычно шутя выговаривают детям за мелкие шалости… То есть, она несерьёзно?

– Стерпится-слюбится, – прыснул он. Поелозил задницей на скамейке, прижимаясь ко мне и прошептал:

– Пошли уже до дому. А то холодно. 

Он всегда мёрз: хоть зимой в снегопад, хоть летом от ветра на пляже. Мать таскала его по врачам, но те ничего не находили, только прописывали кучу таблеток и уколов. Я целовал его исколотую задницу с особенным удовольствием, и каждый раз говорил, что…

– Ты как старый дед, – повторил я, – всё время мёрзнешь. 

– Зато ты тёпленький такой, – протянул этот мерзавец, снова залезая мне под рубашку. Не наигрался и требовал продолжения. 

– Пойдём, – позвала она, – а то он и впрямь простынет. 

– Простыну, заболею и умру, – весело отозвался он, как будто такая перспектива его больше всего радовала. –  И всё из-за тебя! 

И легонько ткнул меня кулачком в бок. 

– Ладно, пошли, - вздохнул я. 

И мы пошли, держась за руки, словно мамочка с папочкой, которые и вывели на прогулку ребёнка. «Ребёнок» шёл посерёдке, крепко сжимая наши ладони, и без труда умудрялся перепрыгивать через щели в деревянном настиле платформы. А когда мы дошли до лестницы, которая спускалась к тропинке и просёлочной дороге, он вдруг замотал головой и потянул нас обоих вперёд к дальнему концу платформы:

– Не-а, там быстрее будет! 

Мы переглянулись и, не сговариваясь, пожали плечами: что он там ещё удумал? А он дотянул нас до самого края, первым спрыгнул вниз и протянул ей руку:

– Не бойся, поймаю! 

Я хмыкнул, соскочил вслед за ним, и тоже протянул руку:

– Давай! – кивнул я ей. 

Она на мгновенье замешкалась, взяла нас за руки, а потом отчаянно сиганула вниз. Еле мы успели поймать её вдвоём. Она почему-то прижалась не к нему, а ко мне, и я почувствовал, как её сердечко колотится, как бешеное, под мягким бугорком груди. 

– Испугалась? –  спросил я чуть насмешливо. 

– Нет, – быстро соврала она, глянула на него и тут же призналась: «Да».

Он кивнул, подобрал с земли палку и раздвинул кусты:

– Короткая дорога – здесь! 

И зашагал вперёд, как ни в чём не бывало. Она прищурилась и глянула на меня. Я молча развёл руками: этот мальчишка и для меня всегда был полон сюрпризов. 

– Откуда ты знаешь? – спросила она, когда мы догнали его на середине тропинки. 

Он прочертил палкой на песке три линии: две – почти параллельно, а одну – через них наискосок, под углом. 

–  Дорога идёт вдоль железки, – начал объяснять он. –  А потом сворачивает в деревню и выходит обратно вдоль речки. Значит, можно пройти вот так и срезать половину пути. 

И правда: за поворотом тропинки начинался замшелый забор из штакетника, а за ним стоял покосившийся бревенчатый дом. На фоне фиолетового неба он казался развалинами старого замка с привидениями и прочей нечистью. А тропинка огибала забор, густо заросший малиной, и выходила в самый конец деревни, к реке. 

– Это Марьина изба, – поёжившись, оглянулась и пробормотала она. – Она была ведьма, но не злая, а просто старая и страшная... Здесь давно никто не живёт. 

– Я сейчас, – вдруг стеснительно проговорил Игорёк и ломанулся через кусты. Я поймал его за руку и потянул назад:

– Давай здесь, мы отвернёмся.

Игорёк торопливо кивнул и спрятался за дерево. 

– Я тоже хочу, – смешливо проговорила Наташка и попросила:

– Илья, скажи, если кто пойдёт.

Я покраснел и не успел ничего ответить, как она шагнула к тому же дереву и присела под ним. 

– Ладно, – выдавил я, расстёгивая штаны и поливая дерево со своей стороны. – Пусть растёт ёлочка. 

Наташка совершенно беззастенчиво посмотрела на меня, сидя на корточках, и сообщила: 

– Это сосенка. 

Игорь за деревом угорал со смеху, зажав рот ладошкой. Но все-таки дождался, пока мы закончим, и вышел, одёргивая рубашку, со словами:

– Пошли купаться! 

– Тебе же холодно было, – удивилась Наташка, поднялась, сверкнув незагорелой попочкой (мы с Игорьком одновременно сглотнули, но тоже не отвернулись), – сам говорил... 

– Не, вода сейчас тёплая, – не согласился он. –  Пошли? 

Я кивнул и замер, разглядывая открывшийся вид на реку. Они подошли ко мне и обняли с обеих сторон. 

– Красиво, – тихонько протянул он. Мы, не сговариваясь, согласились. Над водой стелился тонкий туман, а по небу мелким бисером рассыпались звёзды. На самом берегу жемчужной россыпью поблёскивала роса на траве. Деревня была вся, как на ладони: тропинка круто уходила вниз, а у самой воды снова лезла по откосу наверх, к единственной улице. В каком-то из домов горело окошко, кудахтали куры, а из трубы соседнего домика валил сизый дым. Мы все невольно принюхались и рассмеялись. 

– Догоняйте! – приказал он, шлёпнул меня по попе, а её – по спине, и поскакал вниз, срывая на ходу одежду. Всю, даже трусы. 

Я раззявил рот, провожая взглядом его тощую белую задницу и искоса глянул на неё. Она сначала нахмурилась, а потом ехидно спросила:

– Слабо? 

Я помотал головой. Как хочешь, так и понимай. Мол, нет, что за детские глупости голышом купаться? Или наоборот: а вот и не слабо! А тебе? 

Она усмехнулась и потянула через голову блузку. Под ней был тонкий белый лифчик. Я покраснел, а она повернулась спиной и спокойно попросила:

– Помоги расстегнуть. 

Я никогда этого не делал, и провозился, наверное, гораздо дольше, чем следовало бы. 

– Спасибо, – поблагодарила она, не поворачиваясь.  А я всё смотрел на её голую спину, пока она снимала обувь, потом юбку... Потом она потянула вниз трусики и обернулась. 

– Отомри, – насмешливо сказала она. – Ты голых девчонок не видел, что ли? 

Я смотрел на её маленькие груди с тёмными кружками сосков, на слегка кругловатый живот с выступающим пупком – и боялся опустить глаза дальше. 

– Не видел, – сипло выговорил я, боясь посмотреть ей в глаза. Уставился на её грудь, как будто нашёл там самое интересное. 

– Так ты с нами или нет? –  мягко поинтересовалась она и потянула меня за ремень. Я судорожно кивнул и содрал кеды, цепляясь одной ногой за другую. И медленно начал расстегивать рубашку, переминаясь с ноги на ногу. Путаясь в пуговицах и рукавах, и понял, что сейчас с меня упадут штаны и скинул их сам. Вместе с трусами. И рубашкой.

Она посмотрела на меня и прыснула: 

– А я думала, ты только по мальчикам! 

Я посмотрел вниз и покраснел. Нет, побагровел, как свёкла! Я стоял перед ней голышом и не знал, куда деваться от её насмешливо-любопытных глаз.

– Какой у тебя смешной, длинный и тонкий! – совершенно бесстыдно веселилась она… Разве что не протянула руку потрогать! – А к девочкам ты, похоже, тоже неравнодушен!

Я сердито скомкал штаны и рубашку, и грубовато спросил: 

– С чего ты взяла? 

Она потянулась вверх, хрустнув локтями над головой, и засмеялась:

– Трудно не заметить! 

Наташка нагнулась, подбирая свои вещи, а я кашлянул и всё-таки отвёл глаза. Собрал в одну руку кеды, а в другую – всю остальную одежду:

– Пошли? 

Она задумчиво кивнула, и мы начали спускаться к реке. 

– Вы где там застряли? – закричал он, выходя из воды на песок. Мокрый и абсолютно голый. С болтающимся между ног маленьким хвостиком... Впрочем, я сам выглядел не лучше, мне хоть леску с крючком на мою удочку вешай! 

Наташка прыснула, бросила одежду на камушек и с визгом плюхнулась в воду. 

– А она ничего, правда? – осторожно спросил Игорёк, подходя ко мне. Я слизнул капельку с его щеки и согласился:

– Забавная, да. 

Он сердито схватил меня за плечи и развернул к себе:

– Если вы не подружитесь, я вас обоих брошу! 

Я не успел открыть рот, как меня обхватили со спины под мышками мокрые руки и Наташкин голос ехидно произнёс над самым ухом:

– А кто тут ещё не купался?! 

У Игорька в глазах мелькнули чёртики, он усмехнулся и опустился вниз, хватая меня под колени... Да, только при этом он высунул язык и провёл им от ключиц до самого моего паха! 

Я обмяк, и позволил этим двум шалопаям отнести меня к реке и булькнуть в воду. Она и вправду была тёплая... Нет, не Наташка, а вода. Хотя и Наташка тоже. 

А потом они плюхнулись рядом со мной и принялись брызгаться, как нанятые, безудержно хохоча. 

– Хватит, – отмахиваясь, сердито заорал я, и нырнул под воду. Открыл глаза и поразился той серебристой плёнке, которая искрилась наверху. Это был лунный свет, который делал реку каким-то фантастическим космосом. Перед лицом мелькнула серебристая спинка малька, и я поразился тому, как она возникла ниоткуда и пропала никуда... 

Я вынырнул метрах в десяти и крикнул:

– Эй, ныряйте и смотрите наверх! 

Они замерли на секунду, переглянулись и нырнули в мою сторону. А я – к ним. 

Под водой все расстояния кажутся другими. Я увидел двух серебристых русалок, плывущих ко мне с распахнутыми глазами и пузырьками воздуха из носов. Вода была тёмной и немного белёсой, но их бледные голые спины и ноги я видел отчётливо, точно нарисованные... Мы вынырнули в метре друг от друга, и Игорь с восторгом показал большой палец:

– Во! 

– Ты знал? – отфыркиваясь, спросила Наташка, привычно работая руками. А Игорь, видно, уже устал и поглядывал на берег. 

– Поплыли! – позвал я и первым рванул к берегу. Они потянулись за мной, выскочили сзади на песок и принялись прыгать, вытряхивая воду из ушей. Я накинул ей на плечи свою рубашку, а Игорьку – его, чтобы им было не холодно. 

– А ты? – удивилась она, – не замёрзнешь?

Я молча покачал головой. 

– Ему и на Северном полюсе жарко будет! – усмехнулся Игорёк. – Он же как печка! 

Он двинулся ко мне, накинул рубашку мне на плечи, прижался к моей груди спиной и позвал её:

 – Наташ, иди сюда! 

Она хмыкнула, но подошла, и даже позволила ему обнять за талию и притянуть к себе. Он был меньше всех ростом, но исхитрился-таки положить ей голову на плечо. Так мы и стояли: я обнимал сзади Игорька, а Наташка молча смотрела из-за его плеча мне в глаза. 

– Ты хороший парень, Илья, – наконец, прервала она молчание. Это звучало, будто: «Никогда бы не подумала!»

 – Смотри, не влюбись! – ответил я насмешливо. Но что-то вдруг кольнуло мне сердце изнутри и растеклось по груди мягким теплом... Вот ещё не хватало!

– И ты тоже, – ехидно проговорил Игорёк, не поворачивая головы. Это мне, что ли? 

– А что, было бы здорово... – дурашливо предположил я. – Два парня лучше, чем один, а, Наташ? 

Она фыркнула:

– А кто из вас меня замуж возьмёт?

– По очереди, – пробормотал Игорёк. Я не успел ляпнуть глупость, как он наступил мне на ногу, и поэтому промолчал. 

– Ладно, – неожиданно легко согласилась Наташка. – Только не сегодня, я уже спать хочу. 

Мы оделись, но не стали обуваться, а пошли босиком по деревне к Наташкиному дому. Я показывал им созвездия и говорил, как они называются. Наташка зевала, а Игорёк смеялся и говорил, что хочет завести себе Маленькую Медведицу. 

Дома мы разделись, рухнули на один диван голышом, все трое, натянули на себя одеяло и мгновенно уснули в обнимку. 

5.

Утром Наташка соскочила первая и убежала вниз. Игорёк ещё спал, уткнувшись мне в подмышку носом и обхватив рукой за грудь. В полудрёме я начал гладить его по спине свободной рукой. Потом спустился ниже, перебирая пальцами позвонок за позвонком, пока не добрался до копчика... 

– Доброе утро, – зевнул Игорь, не открывая глаз. – Ты такой тёплый, Илюха... 

Я поцеловал его за ухом и подул в затылок. 

– Подъём, засоня, в школу опоздаешь! 

Он испуганно сел на кровати рядом со мной, покрутил головой, потянулся и засмеялся:

– Врунишка! Какая школа, сегодня суббота! Первое сентября послезавтра! 

Он вдруг принюхался, и улыбнулся. Снизу запахло горячей едой и чём-то ошалительно вкусным...  Я потянул его к себе со словами:

– Моя! Буду учить тебя плохому! 

– Да ну! – засмеялся он ехидно и ткнул меня в грудь. – А есть чему ещё учить? 

Я скосил глаза вниз, на его пах и пробормотал:

– Всегда есть, чему поучиться... 

Диван оказался скрипучим и не слишком крепким. Когда два пятнадцатилетних пацана берутся за дело, старая мебель сразу начинает проситься на помойку... 

Наташка, которая вошла без стука (ну да, она же у себя дома, это мы забылись нечаянно!) в самый неподходящий момент, офигела и произнесла сердито:

– Вас что, на минуту нельзя одних оставить? 

Игорь ойкнул и слез с меня, пытаясь прикрыться ладошкой. Ага, держи трусы шире: ему бы и сковородки сейчас не хватило! Я упал на живот и повернул голову:

– Прости, как сломали, так и починим. 

Она кивнула с насмешкой: мол, кто бы сомневался, вы же всё-таки мальчики! –  и недовольно произнесла:

– Идите умываться. Внизу справа душ, рядом с туалетом... Давайте-ка по-быстрому, пока завтрак горячий! 

И вышла, оставив дверь открытой. 

Игорёк сидел красный, как варёный рак, и с укором смотрел на меня. Ну да, я, как всегда, первый начал! А что? Если я его по утрам хочу даже больше, чем вечером или днём, или всегда одинаково – хочу, и всё? Пока что он был не против... 

Я сграбастал его с дивана, накинул на него свою футболку (она ему до колен) и шлёпнул по попе:

– Пошли уже мыться! 

Он посмотрел на меня своими карими глазами умирающего оленя и кивнул молча. Я влез в его шорты, благо наши задницы не сильно отличались по размеру, и поскакал вниз по ступенькам первым. Мы проскользнули по коридору мимо открытой двери на кухню, сквозь проём которой было видно Наташкину спину. Она стояла у окна с кружкой и не заметила. 

В душевой был газовый водогрей, и пока температура воды дошла до более или менее приемлемой, мы времени не теряли. Когда Игорёк задрожал и прикрыл глаза, я протянул руку и попробовал воду. 

– Лезь первый, – сказал я ему, повернувшись и поцеловав в плечо. 

Намылил ему голову и принялся тереть мочалкой любимые лопатки, подмышки, рёбра и ягодицы. Загнав его под струю воды, прошёлся ладошками по гладкой коже, сбивая пену... 

– Хватит, – пробормотал он. – Она и так злится. 

Я хмыкнул, накинул ему на голову полотенце и занял его место. Он по-быстрому вытерся, накинул мою футболку и свои шорты, показал язык и ускакал, прикрыв дверь. 

Я усмехнулся и принялся намыливаться, подставив лицо под горячую воду и представляя себе всякие интересные вещи. Почему-то он не любил на это смотреть. Может, лицо у меня в этот момент какое-то не то, не знаю... 

Когда я вышел из душа, босой и голый, в одном полотенце на бёдрах, на кухне назревал скандал. 

– По-моему, вы и так отлично сами справляетесь! - возмущённо говорила Наташка, скрестив руки на груди. Лицо у неё было слегка румяным, то ли от злости, то ли от стыда, что ей приходится такое обсуждать. Игорь сидел за столом, поджав под себя одну ногу, и с унылым видом ковырялся в тарелке, не поднимая головы. 

– Всё не так, Наташа, – тихо отвечал он. – Ты мне нужна... Но пойми, Илья тоже! 

– Я заметила! – иронически заявила она. – Могли бы подождать хоть полчасика! 

Я постучал костяшками пальцев в косяк двери и потянул носом:

– Здравствуйте, девочки-мальчики, не помешаю? А чем тут так вкусно пахнет? 

– Сосишницей, – поднял на меня глаза Игорёк, криво усмехнулся и отвернулся. 

Я прошёл мимо стола к Наташке и встал перед ней с покаянным видом. 

– Не сердись на него. Это я во всём виноват. Я его совратил, потому что мне так хотелось. Без меня он бы вырос обычным парнем. Гулял бы с тобой или с какой-нибудь другой девчонкой, и всё у него было бы хорошо... Как у всех. Семья, дети, внуки на радость родителям. Нормальная жизнь. 

Наташка смотрела на меня, приоткрыв рот. 

– Неправда, – проговорил Игорëк с набитым ртом. – Ты предложил, а я не отказался. Значит, оба молодцы... 

– Ты сначала прожуй, а то опять подавишься, – спокойно ответил ему я, даже не оборачиваясь. Так уже было, много лет назад, и я выбивал из него этот чёртов кусочек хлеба, который стал ему поперёк горла, и смотрел, как мой любимый мальчик на моих глазах синеет и задыхается… Наверное, тогда я и понял, насколько он мне дорог. 

– Я ради него на всё готов, понимаешь? – спросил я её. 

– Потому что виноват? – фыркнула она недоверчиво. Но уже без злости. 

– Потому что люблю, – объяснил я. – Люблю так, как никто другой не сможет... Разве что ты. 

Она вскинулась. 

– Сволочь ты рыжая, – произнесла она жалобно. – Зачем ты так? 

Я подхватил грозящее развернуться полотенце и признался:

– Я не могу по-другому. Просто хочу, чтобы он был счастлив.

Она вздохнула и отвернулась. 

– Наташ... – позвал я. Мне было нужно видеть её глаза. А ей – мои. – Если ты скажешь, я уйду и больше тебе не придётся меня видеть. Но ты пойми, что он всё равно будет бегать ко мне – украдкой, тайком... Или даже не ко мне. Ты этого хочешь? 

Она молча помотала головой. Глаза у неё заблестели, словно стекляшки. Красивые такие, ореховые глаза в коричневую крапинку. 

– Ты же сама его выбрала… Почему? – продолжал я. –  Он не самый сильный и не самый красивый парень. Младше всех в классе и меньше всех ростом… Обычно девочкам не такие парни нравятся, а?

– Эй, ребята, может, вы не будете при мне меня обсуждать? – немного обиженно подал голос Игорёк. Я стоял, повернувшись к нему спиной, но словно наяву видел его расстроенную мордашку и сердитые глаза. И просто махнул ладонью, не оборачиваясь: «Да погоди ты!»

Она заметила. Сглотнула, словно собиралась спросить что-то другое, и поинтересовалась:

– Илья, ты такой умный... Почему ты тогда такой... – она не договорила, но скривилась, и я понял, что она имела в виду. 

– Потому что такой уродился. Лучше бы маме в роддоме другого выдали, – попытался пошутить я. – Наташка, ты пойми, я не против тебя! Наоборот, я рад за вас обоих. Если я вам мешаю, я уйду. Если ты готова меня терпеть, у него будет счастье…

– Может, вам хоть чуточку интересно, что хочу я? – сердито перебил меня Игорь.

Я закатил глаза и терпеливо-ласково ответил:

– Ты уж прости, солнышко, но с тобой и так всё ясно…

Наташка прыснула и легонько шлёпнула меня по руке:

– Рыжий, прекрати!

Игорь встал, сердито брякнул посуду в мойку и вышел. 

Наташка дёрнулась за ним, но я удержал её за локоть. 

– Не надо, Наташ! Сейчас он позлится пять минут, а потом успокоится и прибежит сам. А сейчас вы поругаетесь, ты расстроишься, и он будет жалеть, что не сдержался. 

Она закусила губу. 

– Конечно, ты знаешь его лучше, – нехотя согласилась она. – Лучше меня. 

Вот зараза, подумал я. Что ни делай, всё колом выходит... Хорошо, давай по-твоему, девочка. 

– Наташа, я тебе помочь хочу, а не отобрать себе. Игорёк не такой простой парень, каким кажется. Он очень тонкий и хрупкий, мечтательный, застенчивый и ласковый... 

Зря я это сказал, но уже поздно. Она дёрнула бровью и спросила в лоб:

– А вы так всегда с утра... ласкаетесь? 

Я фальшиво улыбнулся и ответил:

– Ага. А бывает, и не только с утра. 

Она покраснела и отвернулась.

– Я думала, ты его, а не он тебя... 

– Почему? – натянуто спросил я, облокотившись на холодильник. 

– Ну, ты старше, выше и сильнее… – пробормотала она.

Я расхохотался и вдруг услышал отчаянный вопль Игоря из-за спины:

– Какая тебе разница? 

«О нет», подумал я, «не сейчас, Игорёк, пожалуйста!» Но он решил, видимо, сразу расставить все точки над «ë»: 

– Ты что, думаешь, если двое парней любят друг друга, то один из них – ненастоящий парень? А вот и нет! Илья – не девчонка! И если я его, а не он меня, то это ничего не значит, ничего! 

Он уселся за стол и сложил голову на руки. «Всё, дружочек, выговорился? Теперь мне можно продолжать?» 

– Он сам не даёт мне даже попробовать, – уныло пожаловался Игорь, не поднимая головы. – Я хотел, чтобы он меня, а он не стал. 

– Оставайся мальчиком, – кивнул я. Ни разу не в шутку. 

Наташка фыркнула. 

– Я с вас фигею просто, – честно призналась она. – Я это как-то по-другому себе представляла. 

Она отодвинула меня, подошла к Игорю и обняла его со спины за плечи. 

– Ты знаешь, Игорёк, я думала, тебя спасать надо... От этого рыжего маньяка. Я же вас видела в раздевалке, как он тебя обнимал и целовал... 

У Игоря разве что волосы дыбом не встали. 

– Когда? 

– Весной, перед каникулами, в последний день, – призналась Наташка. – У меня шнурок порвался на физре, пока я другой вставила, все девчонки уже ушли. Да и пацаны тоже, одни вы оставались, урок-то был последний... 

Я покраснел, вспоминая этот день. Да, мы специально дожидались, пока все уйдут, чтобы немножко побаловаться… Оказывается, не все. Надо быть осторожнее, балбес! Сам сгоришь, и другого спалишь... 

– И что ты подумала? – деревянным голосом спросил Игорь, не поднимая головы. 

Наташка села с ним рядом и положила ему руку на шею. 

– Я подумала, что есть такой хороший парень Игорь Донцов. Да, не отличник, и даже местами разгильдяй, но всё равно – хороший. И что он мне очень нравился всегда. Но у него есть приятель, рыжий такой и злой, который меня бесит. Просто я раньше не понимала, почему. И тогда я решила, что хочу попробовать с тобой подружиться, но только без него… А этот рыжий пусть ищет себе кого другого!

– Не-а, – сдавленно подал голос я. – И не подумаю кого-то искать. 

Наташка нехорошо усмехнулась, и мне пришлось объяснить:

– Ты не понимаешь… Мне никто не нужен, кроме него. – И увидел краем глаза, как Игорь напрягся и дёрнул плечом, но промолчал. 

Она подняла брови и призналась:

– И мне…

Игорёк так и сидел, опустив голову, словно прислушиваясь к нашему разговору.

– Ну, и как мы его делить будем? – грустно поинтересовался я. – Вдоль или поперёк?

Игорёк посмотрел на нас обоих и опустил голову. 

– Не могу я так…  У меня сердце пополам рвётся, – глухо признался он. 

– Бедненький, – с улыбкой пожалела его Наташка. – Вот ведь тебя угораздило – связаться с этим рыжим чудовищем! Бросай его нафиг, он тебе всю жизнь испортит!

Игорёк шмыгнул носом и поднял голову:

– Не, без Ильи никак. Он мой друг, брат и вообще мой. 

Я почувствовал, что у меня защипало в глазах, а ноги стали ватными. Кое-как доплёлся до стола и сел, прикрывшись полотенцем. 

– Ты ешь, Илюша, пока не остыло, – спокойно проговорила Наташка и погладила Игоря по голове. – А ты, Игорь, пожалуйста, поверь, что я не хочу делать тебе больно. Ведь ты мне очень нравишься, правда. Хочешь быть с Ильёй – будь с ним. Я никому не скажу... Хочешь быть со мной, будь. 

Она помолчала, точно ожидая ответа, и вдруг посмотрела мне в глаза и усмехнулась: 

– А хочешь, будем все вместе. Втроём.

Я чуть не подавился яичницей.

– Втроём, – тихо сказал Игорь. – Я хочу втроём. 

– Тогда я зову вас всех в кино! – подскочил я, сверкая голой попой, и закинул посуду в мойку. – Спасибо, Наташа, за завтрак!

Я постарался быть очень убедительным. Голый рыжий парень с красным от стыда лицом и полотенцем в руках, кое-как прикрывающим срам... Разве можно такому отказать? 

– Так и пойдёшь в кино? – съязвил Игорь. Наташка усмехнулась, но тоже не стала отворачиваться. 

– Ага, только платье одену и туфли на шпильках, - пообещал я. И побежал одеваться... Нет, не дождётесь! Я парень, пускай и люблю парня, а не девочка. 

Но на эту девочку я тоже помаленьку начинал заглядываться. Может, не любить, нет ещё, но уже понимать, что она мне начинает нравиться...Мне? Нравиться? Девочка? Вот тут я сам с себя офигел, правда. 

6.

Весь остаток бабьего лета мы всё так же проводили вместе каждую свободную минуту. Гуляли, болтали, лопали мороженое, ходили в кино, обнимались там на заднем ряду и по вечерам сидели у реки, разложив костёр. Вместе ходили в школу и домой, наплевав на косые взгляды и двусмысленные шуточки наших одноклассников. Пара зуботычин с моей стороны быстро заткнули самые ядовитые пасти, а Наташка на ехидный вопрос Манохиной: «Ты что, теперь с ними обоими гулять будешь?» – презрительно бросила:

– А тебе завидно, да? Могу поделиться, раз с тобой никто вообще гулять не хочет! 

Манохина выбежала в слезах из класса, а остальные девчонки молча разошлись по своим делам. Больше нас никто не трогал. Максимум, пара парней изредка поглядывала с любопытством, но стоило посмотреть им прямо в глаза, как те сразу отводили взгляд. Проблемы начались, когда по школе поползли сплетни, и дело дошло до учительской. Игорь, которому чаще всех доверяли забирать классный журнал, уже через неделю пришёл без него на первый урок и сердито грохнул портфель на парту. А когда весь класс на него обернулся в недоумении, поднял глаза и громко объявил:

– Отстаньте же вы все, мы не трахаемся втроём, а просто дружим!

 – Кхм, – вежливо произнесла в дверях химичка Алла Ефимовна, по прозвищу Алхимовна, интеллигентнейшая женщина средних лет в огромных очках и строгом деловом костюме. – Здравствуйте, дети. Я вам не помешала? 

Она прошла за кафедру и сухо произнесла: 

– Садитесь. 

Класс, готовый покатиться со смеху, неожиданно тихо занял свои места. 

– Донцов, – спокойно произнесла Алхимовна, – если вы хотите сделать ещё какое-то объявление, милости прошу, к доске. 

Игорь поднялся и помотал головой:

– Нет. 

– Хорошо, – кивнула Алла Ефимовна. – Тогда давайте перейдём к химии…

На перемене мы напросились в лаборантскую, помочь помыть посуду после урока, и Наташка, тряхнув волосами, сердито потребовала:

– Рассказывай! 

Игорёк насупился, пустил воду в раковину и тихо проговорил:

– Подхожу я к учительской, за журналом, а там дверь приоткрыта и слышно, как физрук нашей классной выговаривает, что она своей литературой серебряного века развратила учеников. Надо, говорит, педсовет собирать по поводу вопиющей половой распущенности…  

– То есть что он с нашей певичкой от жены гуляет, это нормально? – возмутилась Наташа. – А если мы втроём в кино два раза сходили, то это уже распущенность? 

Я помалкивал и мыл в тазике пробирки ёршиком, словно меня это не касалось. Игорь расставлял по полкам спиртовки и штативы. Наташка сердито собирала склянки с реактивами, так что те звенели, как маленькие колокольчики, и бормотала:

– Ну, это мы ещё посмотрим, какой у них педсовет выйдет! 

Игорем вдруг хлопнул себя по лбу и весело предложил:

– Илюха, Наташа, вы же всегда можете сказать, что просто помогаете мне подтянуть учёбу! 

Мы облегчённо засмеялись и договорились придерживаться этой версии. 

– Ты смотри, Игорь, тебе ведь придётся теперь по-настоящему учиться! – съязвила Наташка.

Он сделал испуганное лицо и насмешливо спросил:

– Что, правда? Может, лучше просто вместе потрахаемся, чтобы не зря ругали? 

Наташка шлёпнула его по попе, а потом притянула к себе и поцеловала:

– Что, прямо здесь? 

Игорёк покраснел, но продолжал хорохориться:

– Не, так мы на литру опоздаем, Ахматка нас живьём съест! Давайте после уроков! 

– Замётано, – подал голос я. – После уроков помогаем тебе с домашкой. 

– Эх, вот так всегда! – начал было Игорёк обиженным тоном, но тут прозвенел звонок на урок, и нас попёрли из лаборантской. 

А на урок мы всё-таки опоздали. Бежали по коридору, как оглашённые, и влетели в класс без стука, растрёпанные, распаренные и запыхавшиеся от бега. И наткнулись на двадцать пар любопытных глаз, смотревших на нас, кто с насмешкой, кто с пониманием, кто в растерянности… «Явились, не запылились», – откомментировала Манохина ядовито. Э, вы что там все себе подумали, а? 

Мы покраснели все трое одновременно, пробормотали извинения хором, не сговариваясь, и не дождавшись разрешения, расселись по местам. 

Классная наша дама, женщина не самых строгих правил, разумеется, тоже была в курсе происходящего и снисходительно смотрела на весь этот цирк сквозь очки с дымчатыми стёклами.  Анна Андреевна вела русский язык и литературу уже лет двадцать, если не больше. У неё были седые пепельные волосы и прекрасное одухотворённое лицо, которое ничуть не портил возраст. 

– Донцов, Лисов и Арефьева готовят реферат по Маяковскому и Брикам, – сообщила она непререкаемым тоном в самом конце урока. – Всё понятно? 

Мы трое вздохнули хором, не сговариваясь. Понятно, Анна Андреевна, все мальчишки и девчонки будут гулять и купаться по вечерам, а мы будем изучать русскую литературу. 

– Ко мне пойдём или к тебе? – поинтересовалась Наташка на крыльце школы, держа свой портфель обеими руками перед собой. Она вообще последнее время вела себя, как самая обычная девчонка, а не как раньше, когда всем казалось, что к этой надменной девице-отличнице даже на белом слоне не подъедешь. –  У Игорька мама со смены пришла, отдыхает. 

Я посмотрел на Игоря и махнул рукой:

– К тебе. 

Она сощурилась, посмотрела на нас обоих и спросила негромко:

– Как вы это делаете? 

– Давно дружим, – проговорил Игорь, отводя глаза. – Бывает, что слова не нужны. 

– Мы просто чувствуем друг друга, – признался я. – Не догадываемся, что кто подумал, нет. Но что у кого на душе – да, чувствуем, как у себя самого. 

Она опустила глаза и призналась:

– Я тоже так хочу... 

– Ну попробуй, – заговорщически предложил Игорёк. И ехидно добавил:

– Только потом не жалуйся! 

Она вскинула на него глаза, пытаясь понять, в чём дело, потом сообразила и кивнула:

– То есть, когда вы ссоритесь… 

Игорёк примостился на деревянных перилах крыльца и дурашливо заявил:

– Ага. И когда миримся. Мы же давно вместе. С Ильёй. 

Подождал, пока до неё дойдёт, засмеялся, глянул на меня и покраснел. 

– Всегда, – подтвердил я. –  Даже когда мы не рядом друг с другом… – И посмотрел ей в глаза:

– Ты правда этого хочешь? 

Она облизнула губу и неуверенно кивнула. 

– Помнишь, в прошлом году я сломал ногу? – спросил я ровным голосом. – Месяц дома просидел, а потом на костылях прыгал... 

Она улыбнулась:

– Ты был такой смешной – тихий, спокойный, прямо будто подменили нашего Кошака... Ой! 

Она прикрыла рот ладошкой и виновато посмотрела на меня. Я спокойно кивнул и продолжал:

– Вот. Ты сейчас поняла, что нечаянно назвала меня кличкой, которую я терпеть не могу. Но ты просто вспомнила и хочешь извиниться. А не надо. Я уже не сержусь, потому что ты же не хотела меня обидеть... Но одно дело – сообразить, что не так, а другое – почувствовать изнутри, как я на это реагирую.

– Если бы ты почувствовала, что он не сердится, то и не извинялась бы, – подал голос Игорь. – Даже не подумала бы. 

Наташка округлила глаза и открыла рот, но промолчала. 

– Так вот, я сломал ногу, а Игорь на следующий день должен был бежать городской кросс за нашу школу, – проговорил я вслух. Хотя в этом уже и не было никакой необходимости. 

– Но он отказался в самый последний момент... – почти прошептала она. 

– У меня нога так болела, что я не мог, – сумрачно сказал Игорёк, соскакивая с перил. – Я был готов Илью просто убить за это! Но потом понял, что нет, даже ударить его не могу. Мне же самому больно будет...

Я улыбнулся. 

– На самом деле, он подумал, что если бы и впрямь убил меня, то, наверное, сразу умер бы сам, – фальшиво-доверительно сообщил ей я. 

– Я тебя побью когда-нибудь! –  возмутился Игорёк, сжав кулачки и подходя ко мне. 

– Давай прямо сейчас? – охотно предложил я, подставляя скулу. А он молча провёл по ней рукой.

Наташка засмеялась. 

– Вы забавные, оба, – сказала она. И нахмурившись, спросила:

– А если зуб заболит? Или температура? Или просто есть хочется? 

– Вот теперь ты понимаешь, – кивнул я. А Игорь подошёл к ней и взял её за руку. 

– Ты не думай, будто это потому, что мы вместе, – торопливо сказал он. – Наоборот, мы вместе потому, что это так. 

Наташка растерянно перевела взгляд с меня на Игоря и обратно:

– То есть, когда мы с Игорем и с тобой гуляли…

Я неловко кивнул:

– Да! 

– Рыжий, прости... – виновато проговорила она. – Я же не знала!

– Я не Рыжий, я Илья! – отозвался я недовольно. 

Игорёк широко улыбнулся, наверное, вспомнив что-то забавное.

– А этому можно... научиться? – сбивчиво спросила она.

Мы облегчённо рассмеялись оба и в один голос ответили:

– Да! 

– Илья первый начал, – смущённо проговорил Игорёк. – А я потом подтянулся... 

– Этому можно научиться, если очень захотеть, – объяснил я. – Это просто, как тренировки: день за днём, помаленьку качаешь мышцы. И сам не замечаешь, как через год всё меняется. Становишься другим, и это тебе даже нравится. 

– К хорошему быстро привыкаешь, – кивнула она. – Да, знаю... А как ты до этого додумался? – осторожно спросила она меня. 

Я закусил губу, а Игорь тихо спросил:

– Ты догадалась или почувствовала? 

Наташка растерянно протянула:

– Не знаю... 

– Мама умерла, когда мне было пять лет, – почти спокойно сказал я. – Поэтому мы с отцом сюда и переехали... Вика, вторая жена отца, мне сразу не понравилась. Лишь потом, когда я вырос, понял, что она все эти годы старалась меня понять и почувствовать, ничего не говоря. Я же с ней не разговаривал долго-долго... Пока не начал понимать без слов её, а она меня. Мы и сейчас редко общаемся… 

Наташка кивнула, а Игорь шмыгнул носом, отпустил меня и сказал:

– А у меня вообще только мама и есть. 

– И я, – уточнил я, сам взяв его за руку. – А теперь ещё и Наташа… Мы пойдём куда-нибудь или так и будем торчать здесь на потеху публике? 

– Дайте руки, мальчики, – вздохнула она. Игорь ревниво отобрал у неё портфель и сменку, и сунул ей свою ладошку. Я молча забрал у него оба портфеля и отдал ему свою сменку. 

Мою руку Наташка взяла сама. 

– Пошли по главной улице парадом! – заявила она. И мы пошли, не оборачиваясь на окна школы и стайку малолеток у забора.

 – Мальчики, а если честно… Зачем вам я? – тихо спросила Наташка, когда мы уже подходили к её подъезду. И почему-то посмотрела на меня. 

– Это ты его спрашивай, – кивнул я на Игорька, который сделал страшные глаза и признался: 

– Ты мне очень нравишься! 

– И всë-о? – почти разочарованно протянула Наташка. 

– Мне тоже, – нехотя признал и я. 

– Врёшь ведь, Рыжий, – вздохнула она. – Ты же сам говорил, что по мальчикам.

Я молча проглотил «Рыжего» и пожал плечами:

– Значит, ты будешь единственной девочкой в моей жизни, – и торопливо добавил: 

– Если захочешь. 

Игорь ткнул меня кулачком в бок, не выпуская сменку, и притворно-сердито буркнул:

– Мне ты такого никогда не говорил!

– Ты же не девочка, – объяснил я. 

– И что? – возмутился Игорёк, – думаешь, если я парень, то мне можно не говорить, что ты меня любишь? 

– Тише вы, придурки, – шикнула Наташка, – соседи услышат – завтра весь город будет знать! 

Она буквально заволокла нас в подъезд и начала ковыряться ключом в замке. Ключ был длинный, с фигурной головкой и резными завитушками. 

Да и подъезд у неё был великолепный, не то, что наши с Игорем хрущёвки. Высоченный потолок с балясинами крест-накрест, витая лестница с деревянными перилами и даже лампы на подвесах из цепей. Правда, выкрашен он был в цвет кофе с молоком, а ниши в стенах – тёмно-коричневой краской, но это его нисколько не портило. 

Наташка справилась, наконец, с замком, посмотрела на нас и прыснула:

– Вы не в музее, мальчики! Отомрите!

– Ты здесь давно живёшь? – смущённо поинтересовался Игорёк. 

– Всю жизнь, – фыркнула Наташка. – А до этого здесь жили мама, бабушка и прабабушка. 

– Родовое гнездо, – неловко пошутил я и подтолкнул Игорька в дверь. Тот вздохнул и подчинился.

Наташка зажгла свет в коридоре, и мы оба снова открыли рты. Коридор был метров пятнадцать, не меньше, с высоченными потолками и полукруглыми окошками над дверьми. Под потолком висели две люстры, потому что, наверное, одной не хватало на всё это великолепие…  Игорёк встал посередине коридора и попытался дотянуться руками до стен. 

– Да здесь в футбол играть можно! – поразился он. - Ничего себе, хоромы! 

Наташка улыбнулась и спросила:

 – Мальчики, вы голодные? Борщ будете? 

Мы дружно закивали, разглядывая картины на стенах. В тяжёлых деревянных рамах, с трещинками и чешуйками краски, они казались и вправду экспонатами музея. На одной сквозь ряд розоватых сосновых стволов проглядывало море и начинался рассвет. На другой девочка в старинном платье с оборками играла у себя в детской с собачонкой. На третьей по ржаному полю топал босой мальчик в чёрной шапке и белой рубашке до колен и вёл отару овец, поигрывая на дудочке… 

– Настоящие, – восхитился Игорёк, протянул ладошку, но не решился потрогать сам холст, лишь провёл пальцами по раме. А я встал столбом у огромной фотографии, полметра, наверное, высотой, на которой стоял мужчина в двубортном костюме и шляпе и держал на руках ребёнка лет пяти. 

Наташка положила мне руку на плечо и тихо сказала:

– Это мой прадедушка. Он жил в этом доме и погиб в Гражданскую. Он был доктор и спасал людей. А эти же люди потом его и убили. 

Прадедушка-доктор на фото грустно улыбался, словно предчувствуя свою судьбу и заранее соглашаясь с ней. 

– Он был хороший доктор и хороший человек, – произнёс Игорёк серьёзно, будто сам его знал.

Наташка кивнула и попросила:

– Разувайтесь здесь, мальчики. Не то натопчете, а мне потом полы мыть. 

– Как натопчем, так и помоем, – пообещал я, скидывая тапки. Наташка кивнула: диван-то мы починили у неё на даче, который сами же и сломали – и убежала на кухню.

Игорёк снял свою обувь, пошевелил пальцем в дырявом носке и со смехом снял и его. А потом и второй, за компанию. 

– Босяк, – подколол я его, и тоже снял носки. 

– Сам такой! –  радостно ответил Игорёк и пошлёпал босыми ногами по квадратикам паркета на кухню, откуда уже доносились вкусные запахи еды. Я сунул обе пары носков в свой мешок со сменкой и поспешил за ним. 

Наташка уже скинула школьный фартук и нацепила кухонный. На плите в огромной кастрюле под крышкой начинал парить борщ. Игорёк, ни капли не стесняясь, сунул нос в кастрюлю и тут же получил от неё по шее:

– Руки мыть и за стол! 

Игорь поискал глазами тарелки и развёл руками:

– Где? 

– Мы обедаем в столовой, – спокойно объяснила Наташа. – А руки моем… 

– … в уборной, – так же спокойно закончил я. – Ты не думай, у меня дедушка с бабушкой в Москве так же живут. Это мы с папой в хрущёвке, по-простому устроились, потому ему такая жизнь надоела.

Наташка потупилась, и тряхнув головой, весело призналась:

– Мне тоже! Локти на стол не клади, по дому в пижаме не ходи, одевай тапочки, уроки делай в своей комнате… 

– Ага, – подхватил я, – на подоконнике не сиди и книжки за столом не читай! Концлагерь какой-то! 

Мы с Наташкой улыбнулись друг дружке, а Игорёк с интересом поглядел на нас. 

– А у вас больше общего, чем я думал! – насмешливо заявил он. Повёл носом и сообщил: 

– Твой борщ сейчас закипит! 

Наташка охнула и выключила газ. Помешала борщ половником и кивнула на дверь:

– Уборная там, – и не удержалась, съязвила:

– Только не зависайте там надолго! Я тоже есть хочу…

Я покраснел, взял Игорька за плечи и потащил его в уборную. Пол, покрытый коричневыми квадратиками метлахской плитки, приятно холодил босые ступни. На стене висели полочки с разными баночками и склянками, на которых были наклеены маленькие бумажки с надписями: «Мята», «Зверобой», «Ромашка»... Раковина была малюсенькой, в локоть шириной, а зеркало над ней – огромным, метра полтора. И в него хорошо было видно ванну, громадную, как корабль, на фигурных чугунных ножках. 

Игорёк с интересом оглядывался, сунул нос за шторку и обнаружил там швабру и тряпку, а сбоку – узкий проход к унитазу. Провёл босым пальцем по полу, который сходился в середине ванной комнаты под небольшим наклоном к стоку, забранному решёткой, а потом со вздохом сказал:

– Живут же люди! 

– Завидуешь? – удивился я, потому что никогда за ним такого не водилось. 

– Не-а, – помотал он головой и пустил воду в раковину. – Просто забавно. 

– Стань профессором или академиком, и будешь жить так же, – предложил я, намыливая руки себе и ему. Он поболтал ладошками и потянулся за полотенцем:

– Кто, я? Великий троечник? Академиком? 

И искренне хохотал, пока мы оба вытирали руки одним полотенцем. 

Через пару минут мы сидели за огромным овальным столом в небольшой проходной комнате с двумя дверьми: одна вела на кухню, а другая – в коридор. Посередине стола стояла ваза с цветами, а скатерть резала глаз своей белизной. 

Наташка накрыла нам с одной стороны стола, расставив треугольником тарелки, а я набрал супницу и водрузил посередине между ними. 

– Я первый раз в жизни обедаю дома не с мамой и папой, – смущённо проговорила Наташа, раскладывая столовые приборы. Я расставил мисочки со сметаной и кивнул:

– Привыкай… Тебе понравится, – и, погладив Игоря по плечу, сел рядом. Поднял глаза, посмотрел на них: поняли ли они, что это к обоим относится? – и молча начал есть. 

Борщ был отменный, настоящий, наваристый, с золотистыми крапинками и зелёными веточками укропа. 

– Очень вкусно, – похвалил Игорёк, поглядывая, как я наклоняю тарелку к себе, чтобы добрать последнюю ложку, а Наташа – от себя. И шутливо спросил:

– А как правильно? 

Мы с Наташей снова засмеялись. 

– Как тебе удобно, так и правильно! – сказал я. Наташка кивнула и спросила:

– Чай будете? 

– Нет, спасибо, – вежливо отказался я. 

– Буду! – тут же отозвался Игорёк с ехидцей. Мол, что ты будешь делать, а? 

– С печеньками, – тут же предложила Наташа. 

– Тогда давай, – согласился я. Вот ведь умница какая… Вредный мальчишка напротив меня довольно ухнул и стал помогать мне собирать тарелки. А Наташа ушла на кухню делать чай.

– Она замечательная, правда? – тихо спросил Игорёк. 

– Влюбился, – констатировал я. И отвёл глаза к окну. 

– Ревнуешь? – с усмешкой поинтересовался он. 

– Нет, ты же знаешь, – пожал я плечами, – она мне тоже нравится. 

– Знаю, – кивнул он смущённо. – Я это всё время чувствовал, поэтому и не стеснялся…

– Ну а сейчас-то ты чего дёргаешься? – спросил я его прямо в лоб.

Игорёк помедлил и честно ответил:

–  Я не знаю, что дальше делать! 

Я пожал плечами. 

– Поцелуй её, – и глянув на его удивлённое лицо, пояснил:

– В губы. По-настоящему. 

Он повесил нос:

– Я не умею. 

Я вздохнул и обнял его:

– Я тебя научу. 

– Тогда и меня тоже научи, – потребовала Наташа, подходя сзади и обнимая меня со спины. 

7.

Последний раз мой отец так орал на меня, когда мне было лет десять, и мы с мальчишками со двора сами сколотили плот и отправились вниз по реке. Разумеется, мы скакали на нём и дурачились, плот перевернулся, и один мальчик чуть не утонул. 

Это был Игорёк. Он нахлебался воды, оказавшись под плотом, и мы откачивали его все втроём.

– Но ведь не утонул же, – мямлил я, стоя перед отцом, опустив лицо. А он вбивал в меня слово за словом, словно раскалённые гвозди:

– А если бы не откачали? Вы были в семи километрах от города! Скорая бы не успела, да её ещё вызвать надо и объяснить, как проехать! Ты же старший был среди всех, ты просто обязан был об этом подумать! 

Я молча ждал, пока он успокоится. Нет, он ни разу в жизни меня не ударил. Но лучше бы ударил, чем то, что он сказал после:

– А если бы он умер у тебя на руках? Как бы ты его матери в глаза смотрел? Как бы ты сам на себя в зеркало смотрел, я хочу знать! Как бы ты в школу ходил, где за твоей партой больше рядом никто не сидит? 

– Подсадили бы кого-нибудь другого, – сумрачно проговорил я. Скорее всего, так и было бы… 

Отец заглянул мне в глаза и тихо спросил:

– Илья, неужели тебе всё равно? 

– Нет, – выдавил я. Нет, папа, мне совсем не всё равно, но и слёз моих ты не увидишь. Ты же сам говорил, что мальчики не плачут. - Можно мне пойти гулять? 

Отец сощурился и спросил:

– Куда и с кем? 

– К нему. И с ним, – всхлипнул я. Поднял мокрые глаза и услышал:

– Ладно, иди… Ты всё понял? Ты за него отвечаешь! 

Тогда я просто кивнул и пошёл. 

Сейчас я не мог просто кивнуть и уйти. Папа вернулся с работы раньше времени и застал нас всех троих голышом в одной постели. Нет, мы всего лишь лежали в обнимку, целовались и ничего больше. Разве что Наташка гладила мой пах, а я… 

А я водил Игорьку обеими руками по его хвостику. Хорошо, не успел взять в рот или побаловаться языком, как собирался! Но папе хватило и того, что он увидел. Поэтому он и орал, как больной слон:

– Кого я вырастил? Извращенца! Тебе девочек мало? Ты красивый, умный, сильный…  Любую свистни – тут же прибежит! Зачем тебе эта мерзость? Чего тебе не хватает, Илья? 

Я молчал. Но он не успокаивался:

– Или это потому, что вы втроём? Так не должно быть, понимаешь? Это не любовь, а разврат! Кто-то из вас на ней женится, а второму что? И как детей делить будете? 

Я продолжал молчать. Я об этом уже подумал. Но что я подумал, отцу знать необязательно. 

– Если вы оба её любите, то один из вас должен быть мужиком и уступить другому! Жизнь на этом не кончается! Найдёшь себе другую и будешь счастлив! 

– Как ты с Викой? – не удержался я. 

Отец побагровел так, что я испугался, не хватит ли его удар. 

– Я любил твою мать, – севшим голосом проговорил он. – И люблю до сих пор. Но её больше нет… 

– А Вика? – продолжал допытываться я, зная, как больно ему делаю, сволочь малолетняя. Но у меня не было другого выхода! – Ты её тоже любишь? 

– Да, – опустил глаза отец. Но тут же поднял их и торопливо произнёс:

– Но это другое… 

– Нет, – твёрдо сказал я. – Можно любить двоих. В одно и то же время. Не больше и не меньше... Ты будешь спорить? 

Он растерянно окинул меня взглядом и неуверенно проговорил:

– Но Игорь же мальчик… 

– Ему не повезло родиться девочкой, – дурашливо усмехнулся я. – Был бы он девочкой, я бы сразу на нём женился, не раздумывая. 

Отец не улыбнулся. Но хотя бы перестал орать. 

– А девочка, Илья? Ты о ней подумал? Когда она наиграется во все эти ваши глупости, ей придётся выбирать – или ты, или он. И вам тоже, ты хоть это понимаешь?

Я помотал головой. 

– Наташка уже выбрала нас обоих. 

Он крякнул и хрустнул суставами пальцев. 

– И что ты намерен дальше делать сын? – тяжело спросил отец. 

– Жить, – просто ответил я. – Закончить школу, поступить в универ, если получится. 

Отец кивнул и поинтересовался:

– Может, лучше в политех? 

– Как получится, – пожал я плечами. – Наташа собирается в универ поступать, на филолога. А Игорь на восточный факультет… Так что я тоже буду пробовать сначала пройти в универ. 

– Это Игорь-то на восточный? – усмехнулся отец. 

– Мы его подтянем, – пообещал я. – Зря я его, что ли, отговорил после восьмого класса в училище идти? 

– Может, и не надо было отговаривать. Получил бы парень профессию, стал бы матери помогать…  – проворчал отец. – Эх, молодёжь… Ни о ком не думаете, кроме себя! 

– Да, – кивнул я. – Пошёл бы он в училище, а потом в армию, и убили бы его в Афгане… 

– Ты думай, что говоришь, – устало отмахнулся отец. – Распоясался совсем… 

Я подошёл к нему и обнял его, как маленький. Разве что что на колени не залез.

– Пап, я её люблю, – почти прошептал я ему на ухо. – Она такая хорошая, и на маму очень похожа…  Она тебе понравится. 

– Да я что, против, что ли… – смутился отец. – Если у вас это взаимно, то и я за, обеими руками. Только не торопитесь детей делать, успеете ещё. Сначала хотя бы выучитесь, ладно? 

Мы помолчали, сидя в обнимку, потому что никто не хотел продолжать дальше. Мне пришлось заговорить первым:

– И его я тоже люблю. 

Отец аккуратно освободился от моих объятий и сделал вид, что не расслышал. Но я очень долго думал, что и как сказать, и не собирался останавливаться:

– Ну пап, погоди…  Вот мы сейчас про неё говорили, и ты был не против. А ведь с ней я не так уж долго знаком, правда…А теперь я говорю про своего единственного друга, с которым мы с детского сада вместе. Который три раза на моих глазах умирал, в больницу ко мне бегал, когда я с аппендицитом лежал, которого я знаю лучше, чем самого себя… Пап, я его люблю, правда. Не могу не любить, он – как рука моя или нога. Что мне, руку себе отрубить, чтобы ты доволен был, что ли? И ладно бы только я его любил, безответно. Клянусь, никто бы не узнал, ни ты, ни тем более – он. Но ведь и этот не так! Он ко мне так же относится… Это же счастье, папа! Так редко у кого бывает. Так у вас с мамой было, я же помню, как вы любили друг друга. 

Отец слушал мой монолог, не перебивая. Не хмурился, не злился, даже не спорил. Просто слушал, как он умеет: по-настоящему, глядя в глаза и не перебивая. Я не ждал, что он со мной согласится или хотя бы поймёт. Мне нужно было совсем не это.

– Я ради него на всё готов, понимаешь? – тихо объяснил я. – Скажи, что тебе такой сын не нужен.  Скажи, что я извращенец. Скажи, что мама меня зря рожала… 

Отец протянул руку и притянул меня к себе:

– Ты мой сын, Илюша, что бы ты ни наделал и во что бы ты ни влип… Ты – это всё, что у меня от неё осталось. 

Я почувствовал, что у меня из глаз потекло. Нет, я не плакал, скривив рот и хлюпая носом, как в детстве, когда тёр кулачками глаза и ревел в голос. Просто из глаз текло по щекам, по носу, и я ничего не мог с этим поделать.

– Но я тебя прошу, сын… Избавь меня от подробностей! Я буду продолжать считать Игоря просто твоим другом. Если ему будет нужна помощь, я сделаю для него всё, что смогу. Как для тебя самого. Это я тебе обещаю. 

Отец отпустил меня, убрав руки, и встал, отвернувшись к окну. 

– Но я даже слышать больше не хочу ничего никогда о ваших с ним отношениях! Он может приходить к тебе в гости, как раньше. Даже оставаться ночевать. Я об одном прошу тебя, сын… 

Он помедлил и обернулся:

– Не превращайте наш дом в бордель. Ясно? Это не только твой дом, но и мой, и Викин. За порогом делайте, что хотите, лишь бы никто не узнал. 

Я кивнул. Я к этому был готов… Да нет, я об этом даже не мечтал! Я боялся, что отец потребует, чтобы ноги Игорька в нашем доме не было. Но он же понимал, что я могу ему ответить…  И что. 

– Было бы здорово, если бы Вика ни о чём таком не узнала, – словно через силу проговорил отец. – Побереги её ради меня, пожалуйста. 

Я снова кивнул. Вытер слёзы и спросил, как много лет назад:

– Можно, я пойду? 

Отец усмехнулся и повторил то же самое:

– Куда? 

– К ним, – решительно ответил я. – К ним обоим. 

– Ты всё понял, Илья? – уточнил отец. 

–  Да, – кивнул я. –  Я за них отвечаю. 

– Тогда иди, – процедил он и вышел с кухни. 

8.

– Так прямо и сказал? – округлил глаза Игорёк. Сейчас он больше походил на взъерошенного котёнка из мультика. 

– Живите, как хотите. Знать об этом ничего не хочу. И главное, чтобы и другие не узнали. 

Мы валялись на берегу у речки на Наташкином покрывале, постеленном прямо на песок. Игорь посередине, я слева, Наташа справа. На животах, спинами кверху, а Наташка болтала в воздухе ногами, согнутыми в коленях. 

Перед нами на покрывале лежала книжка о Маяковском и Бриках. С письмами, фотографиями и комментариями. Мы буквально проглотили её от корки до корки, прямо здесь, на пляже. Но так ничего и не поняли. 

– А ещё он велел беречь родителей и не расстраивать их по пустякам, – добавил я небрежно.

Наташка прыснула, но промолчала. 

– Вряд ли моя мама сильно расстроится, – пожал плечами Игорёк. – Она тебя любит, как родного. 

– А моя мамочка вообще сказала, что пока я с вами, она за меня совершенно спокойна, – усмехнулась Наташа. – Вы ей оба очень понравились. 

Она протянула руку и провела Игорьку по спинке, перебирая пальцами позвонки один за другим. От шеи до резинки на плавках. Игорёк вздрогнул и громко выдохнул. 

Я смотрел на них с лёгкой завистью. Ей-то можно, а мне – нет. На пляже было полно народу, и мне на мгновение показалось, что все на нас смотрят… Аж в глазах потемнело. 

Игорёк ткнул меня локтем в бок. 

– Я тебя уже второй раз спрашиваю! – сердито сказал он. – Пойдёшь купаться? 

– Не, я лучше почитаю, – ответил я и потянул к себе книжку. «Любовь – это сердце всего» … Умели они сказать в своём серебряном веке, так что и через сто лет будет слышно! 

– А ты, Наташ? – не унимался он. – Идёшь?

Наташка медленно помотала головой и повернулась на бок. 

– Ай, да ну вас! – Игорёк вскочил и побежал к воде. 

– Вот ведь неугомонный, – искренне восхитилась Наташа. И спросила томным голосом: 

– О чём задумался, Рыжик? 

– Да так, – неопределённо проговорил я. – Обо всём и ни о чём. 

Я был на самом деле уверен, что тётя Катя, мама Игорька, давно обо всём догадывалась. Но помалкивала – почему? Потому что у Игорька никого больше не было, кроме неё и меня? Ни бабушек, ни дедушек, ни даже двоюродных или троюродных братьев и сестёр. Никого, кто любил бы его так же, как она…  и я. 

А Наташа ей сразу пришлась не по душе. Виду она, конечно, не подала: как же, сын домой девочку привёл знакомиться! Но смотрела на Наташу с каким-то явным сомнением: что, мол, тебе надо от моего мальчика? И как Наташа ни старалась быть милой, хорошо воспитанной и приветливой, от этого было только хуже. Тётя Катя, конечно, знала, кто родители Натальи Арефьевой, и не торопилась принимать всерьёз её интерес к Игорю…А сама Наташа, понятно, решила, что мама Игорька просто устала на работе, и не стала навязываться. 

– И-лю-ха! 

Наташка лежала на правом боку и с любопытством смотрела на меня, как я бездумно листаю страницы книги. 

– Что? – грубовато спросил я, невольно разглядывая капельку пота, скользнувшую между чашечками купальника в ложбинку между грудей… Дожили, Кошачок! Папочка может быть доволен, его сын не потерян для общества… Я хочу эту девочку. Прямо сейчас. С ума сошёл или на солнышке перегрелся? 

– Ты сегодня какой-то задумчивый, – хитровато заметила она. – Может, поделишься, чего надумал? 

– Пока ничего, – вздохнул я и захлопнул книжку. Провёл пальцем по названию, рельефными буквами впечатанному в обложку краской, и брякнул:

– Ну за что нам это? 

И тут у меня всё сложилось в голове. Мы трое. Маяковский и Брики… Ах ты, зараза, Ахметка, как же мы будем читать этот реферат перед всем классом-то? 

Наташка вдруг подтянула ноги и села напротив меня. 

– Ты думаешь, мы – как они? – спросила она чужим голосом. 

Я посмотрел ей в глаза. И широко улыбнулся:

– Ты сейчас догадалась или почувствовала? 

– Не знаю…  – растерянно произнесла она. И принялась водить пальцем по песку, словно выписывая слова. – Нет, знаю. Не догадалась. 

– У тебя получается, – с нескрываемым удовольствием сообщил я. – Давай, попробуй ещё! О чём я только что думал? Чуть раньше? Не говори, что не заметила!

Она покраснела и тихо проговорила:

– Не злись, Рыжий, ладно? 

– Давай! – кивнул я, внутренне посмеиваясь. Я уже знал, что она скажет… Наконец-то! 

– О чём мальчишки думают… по три раза на дню, – запинаясь, выдала она. И отвернулась. 

– Точно! –  захохотал я и перевернулся на спину. Она посмотрела на мои плавки и фыркнула. – И не три, а тридцать три! 

– Ты всё-таки маньяк, Рыжий, – вздохнула она. И посмотрела в сторону реки с лёгким испугом, поджав плечи. 

– Что, наш мальчик опять решил утонуть? – беспокойно спросил я, подскакивая на месте и вытянув шею. 

– Нет, он с тарзанки в воду сигает, – сообщила она. И добавила:

– Когда-нибудь он убьётся так ненароком. 

Я встал и протянул ей руку:

– Пошли спасать ребёнка! 

И мы пошли, держась за ручки, как пай-мальчик с приличной девочкой: тили-тили-тесто, жених и невеста… Прямо на глазах у почтенной публики. И ведь никто на нас даже не посмотрел, честное слово! 

У сетки ребята с девчатами играли в волейбол. Двое мальчишек строили на самой кромке воды песчаный замок. Пацаны в реке весело брызгались друг на друга. На коряге у берега спиной к нам сидел старик в полосатом полотняном костюме и соломенной шляпе, и рисовал кистью на расставленном мольберте. Два семейства, мамы-папы и голые карапузы, расположились на песочке подальше от воды и были заняты сами собой. 

Никому до нас не было никакого дела. 

Я посмотрел на Наташу, которая просто буравила меня взглядом, усмехнулся и поцеловал её. Нет, не в губы, как она хотела, а рядом, в щёчку. Но она всё равно открыла рот и удивлённо сообщила:

– И правда, работает… 

– Я тебя давно чувствую, – небрежно сообщил я. – С того самого дня, как мы первый раз в кино вместе ходили. 

Наташа споткнулась на ровном месте, и я поймал её за локоть свободной рукой. 

– А Игорь… 

– Ещё раньше, – кивнул я. – Да ты же уже знаешь, зачем спрашивать? 

Она рассмеялась и ответила:

– Не привыкла ещё! 

А потом проговорила вслух:

– Слушай, Рыжий, это так здорово, когда ты… словно внутри и снаружи. 

– Ага, – ответил я и еле увернулся от брызг, которые поднял на нас Игорёк. – Накупался? 

Игорь вылез на берег с хитрой мордашкой и спросил с интересом:

– У вас всё-таки получилось? 

Наташка посмотрела на него влюблёнными глазами и кивнула с довольным видом. 

– А я и так знаю! – сощурившись, брякнул Игорёк. И прошёлся колесом вдоль берега, только пятки мелькнули. 

– Откуда? – она устала удивляться. 

– Из-за плеча подглядывал, – объяснил я. «Нет, не поняла? Ладно», – Наташ, он всё время во мне, понимаешь? Как будто я его на закорках несу… 

Тут я сообразил, чего этот чертёнок удумал, и подставил ему спину: лезь! Он с удовольствием забрался на меня, как бельчонок на ёлочку, обхватил за плечи руками, а ногами за бёдра, и скомандовал:

– Вперёд, моя лошадка! 

– И-го-го! – согласился я и обежал Наташку кругом. Она поворачивалась и улыбалась, не сводя глаз с моего мальчика… Да ладно, будем считать, что с нас обоих! Нет, я ни капли не ревновал. Наоборот, меня переполняло счастье. Не только моё собственное, но и их двоих. 

Для одного человека это слишком много счастья. Но на троих – в самый раз. 

9.

–  Всё, хватит с меня на сегодня, – жалобно простонал Игорёк, бросил ручку в учебник и захлопнул его. Откинулся на спинку стула и предложил:

– Оставайтесь оба у меня, а? Мама на смене, придёт завтра вечером…  А с Ирмой Иосифовной я договорюсь как-нибудь. 

Мы с Наташкой заржали. Мы целых полчаса пытались достучаться до него, не говоря ни слова! Но он был слишком занят своей математикой… 

– Я уже отпросилась, – она разлеглась на моих голых коленках, подтянув ноги к животу. Я был в одних шортах и майке, а она – в блузке и юбке до колен. До чьих колен, моих или её? Неважно. 

– И я, – пришлось произнести мне.

– Сговорились, – притворно-сердито пробормотал Игорёк и потянулся к нам. – А я-то голову ломаю, чего вы ждёте и глаз с меня не сводите… 

– Дверь закрой на ключ и свет погаси, – попросила Наташка. 

– На всякий случай, – подтвердил я. 

Игорёк вздохнул и подчинился. А по дороге, видно, забежал в туалет, потому что мы услышали, как полилась вода. 

Но когда он вошел в комнату, всё уже было готово. Постель расправлена, а свечи в шандале на столе, потрескивая, разгорались неярким жёлтым светом. 

А мы оба, совершенно голые, сидели на полу, на ворсистом ковре. И смотрели на него снизу вверх.

– Сам разденешься или помочь? – спросила Наташка насмешливо. 

Игорь торопливо кивнул, и мы с Наташей, не сговариваясь, принялись снимать с него всё, до последней ниточки. Я встал перед ним на колени и расстегнул ему ремень, а потом штаны, и потянул их вниз. Наташка сверху медленно, пуговица за пуговицей, расстегивала его рубашку. 

Ага, значит, вы там уже целуетесь, подумал я. Ну ладно, держись, мой милый, за неё крепче! Спустил с него штаны, подождал, пока он переступит ногами, чтобы не запутаться в штанинах и содрал с его лапок носки. А потом одним пальцем зацепил резинку трусов, достал его хвостик и начал его облизывать, как леденец. Да, мне нравится его вкус и запах, острый, пряной и слегка сладковатый… Я потянул вниз его трусики и перешёл к яичкам, гладким и маленьким скользким шарикам. Игорёк застонал и поднял руки, когда Наташа потянула с него рубашку. Я осторожно двигал губами и языком, придерживая его за ягодицы. 

Мы не разговаривали. Совсем. Нам это было не нужно. Я и так знал, что ему сейчас больше всего хочется, и просто это делал. И при этом какой-то тенью чувствовал у себя во рту оба их языка, а моя грудь шла мурашками от прикосновения её твёрдых сосков к его коже. А вот её саму я чувствовал по-другому, словно отражение в зеркале: вроде это тот же человек, но левая рука справа, а правая – слева… Может быть, потому что она – девчонка?

Игорь положил мне руки на голову и начал елозить растопыренными пальцами по моей шевелюре. Вот ведь засранец, мне сразу так его захотелось, что я запихал его хвостик себе в рот почти целиком, чуть ли не поскуливая… Наверное, моё желание стало таким острым, что передалось и Наташе. Она отпустила Игоря, легла на спину на постель и поманила нас обоих к себе. 

Игорёк скинул трусики, болтавшиеся у него на одной ноге, и двинулся к ней. Я поднялся и сел у неё в головах. Она раздвинула ноги и взялась за меня, повернув набок голову. Я положил ей ладони на груди и принялся их легко массировать. Они были смешные, маленькие, с большими тёмными твёрдыми сосочками… У меня заныло в груди, словно это не я, а мне мяли и слегка пощипывали соски на груди. 

Я просто физически ощутил тот момент, когда Игорь осторожно вошёл в неё – и остановился, словно растерялся. Ну да, он же привык ко мне, а тут совсем другое…

– Не больно? – спросил он неуверенно. 

– Давай, – кивнула она почти беззвучно и прикрыла глаза. И я тоже – вслед за ней, чтобы полностью сосредоточиться на ощущениях.

Они сразу хлынули такой рекой, что я опешил и чуть не вывалился из общего…  взаимодействия? Игорёк и Наташка слились в одну сплошную карусель, где я словно болтался на качелях туда-сюда, от него – к ней, и обратно… Это было не просто приятно, но удивительно и пугающе, так, что перехватывало дух. Это было смешно и немножечко стыдно, словно подглядывать, как кому-то ставят укол.  Это было странно, будто сосало под ложечкой, но не от голода, а от удовольствия.  Я одновременно чувствовал и её, когда он уже внутри неё, и его, который входит в неё, и себя, который вот-вот брызнет фонтаном…

– Постой, – хрипло прошептал я, потянулся к нему и осторожно вынул его хвостик из неё в самый последний момент. Упал на диван рядом с ней, держал её за ногу и гладил по животу, пока она дрожала от макушки до пяток, а он обиженно смотрел на нас обоих сверху. Потом я приподнялся над ней, жадно облизал его хвостик, на котором смешались оба вкуса и запаха – его и её, и выгнул спину: 

– Теперь – меня! 

Наташка нашла мою длинную удочку ртом и неумело начала облизывать самый кончик, явно не зная, как это делать, чтобы обоим стало приятно. Научу потом, отмахнулся я – и когда Игорёк вошёл в меня прямо над её лицом, наклонился к её лобку и принялся вылизывать, выискивая, где ей больше нравится… Ну да, это был мой первый опыт с девочкой, я ничего не знал и не умел! 

В этот раз мы с ним брызнули почти одновременно: он в меня, а я – нечаянно, не подумал, а кто думает в этот момент? – ей в рот. Она чуть не поперхнулась, и я смущённо просипел:

– Извини, – и всей спиной принял на себя вымотанного, потного, обессилевшего Игоря. 

– Это было… офигенно! – прошептал он, слез с меня и пошёл на дрожащих ногах задувать свечи. В полной темноте я перелез через Наташу к стенке и лёг рядом. Поцеловал и положил руку ей на живот.

– Спасибо, - сказал я ей. – Это было … 

–  … офигенно, ага, – зевнула она. – Ты в следующий раз предупреждай, пожалуйста!

– Прости, – смутился я. – Я так больше не буду. Обещаю!

– Дурак ты, Рыжий, – прыснула она. – Ты вкусный… Короче, мне понравилось. Только это было… неожиданно.

Я залился горячим румянцем и осторожно спросил шёпотом:

– Ты что, не почувствовала, что мы оба вот-вот готовы…

– Еще как! – фыркнула она, перебивая. – Но вы такие… одинаковые, что я вас пока что путаю.

Игорёк пристроился на краю сбоку, повозился и сердито потребовал:

– Подвиньтесь, а то я падаю! 

Мы со смехом уплотнились: оба повернулись к нему боком. Я обнял её и дотянулся до его рёбер. 

– Как селёдки в бочке, – фыркнула Наташа. 

Игорёк тихонько засмеялся и сунул её руку себе между ног…  Как я это узнал? А вот не скажу!

10.

Через два месяца Игорь Донцов вышел из троечников в хорошисты. Причём по тем предметам, которые ему раньше никак не давались – физика, геометрия и алгебра – он имел теперь твёрдую «пятёрку». И да, теперь уже я тянулся за ним, подчищая свои пробелы и нарешивая гору задачек из дополнительных сборников, которые нам подсовывали удивлённые учителя. 

Я всерьёз взялся за английский, который Игорьку давался почти без труда, а мне – через пень-колоду. Пока наша англичанка не притащила в школу три томика стихов: Одена, Фроста и сборник современной английской поэзии, разных авторов – и не выдала мне их тайком, после уроков, взяв с меня слово, что никто и никогда не должен об этом узнать… Простите, Вера Казимировна, сейчас я вас сдам с потрохами. Вы ещё и пластинки с Битлами и Роллингами нам дали. И мы их слушали, словно проповедь Моисея перед исходом в пустыню… Оказывается, там, за границей, живут точно такие же люди, с теми же самыми чувствами, надеждами и страхами, как и у нас! И пускай они говорят и думают на своём дурацком английском – ничего от этого не меняется. Люди везде одни и те же. 

Второе открытие, которое нас ожидало, не было таким уж невероятным или потрясающим. Оно как-то незаметно подкралось и встало перед нами в полный рост, бесстыдно и спокойно, как Давид Микеланджело перед посетителями музея…  Наши одноклассники начали усиленно царапать бритвой щёки и верхнюю губу, якобы это ускоряло рост растительности на лице. Лохматые растрёпанные мальчишки постепенно превращались в аккуратных юношей с хорошей стрижкой и наглаженными рубашками. Девчонки, которые ещё в прошлом году застенчиво хихикали, обсуждая свои наряды и прочие глупости, теперь посерьёзнели и наперебой старались выделиться не причёсками и туфельками (ведь школьную форму никто не отменял!), а томными загадочными взглядами и многозначительными фразами. Да ладно, не только пацаны перед ними выпендривались! Они и сами заглядывались на мальчиков. 

На физкультуре теперь царил дух древней Эллады: сатиры соревновались, у кого сильнее бицепсы и твёрже кубики на животе, а нимфы сбегали от них по канатам и беговым дорожкам. При этом в мужской раздевалке после урока стоял такой дух, что хоть маты на него складывай, а к девочкам никто больше не осмеливался даже в шутку заглянуть в дверь, чтобы не получить по лбу сменной обувью вместо пронзительного визга, как раньше. 

Мы как-то сразу выросли все: и мальчики, и девочки – хотя девочки успели раньше и лифчики надеть, и начать жаловаться на плохое самочувствие, раза полтора в месяц. От этого было как-то неловко и одновременно дико интересно: что же будет дальше? 

А дальше нас ждали экзамены: сначала выпускные, потом вступительные. Школа кончалась, и вместе с ней заканчивалось наше детство. Было немножко жалко, чуточку страшно и одновременно – очень, очень любопытно: что там, какая она, взрослая жизнь? 

Мы с Игорем не отставали от других ребят ни в чём: висели на турниках и махали гантелями, ревниво сравнивая мускулы и ощупывая друг друга, точно в первый раз видели. Пробовали курить на заднем дворе школы, шатаясь от головокружения и надсадно кашляя (а потом, поцеловавшись в лаборантской, одновременно сморщилось от отвращения и наперебой полоскали рты под краном). На дне рождения одноклассника Матвея Коха, голубоглазого тощего кудрявого блондина с мосластыми руками и ногами, мы в первый раз попробовали спиртное…  Ох, как нас тошнило и выворачивало наизнанку после дешёвого портвейна «Три топора», припасённого именинником в невероятном количестве: три ящика на двенадцать человек гостей! И ни шашлыки из свинины, ни горы салатов нас не спасли от справедливого возмездия похмелья. Только пирамидон и Наташка с холодными полотенцами и тазиками, хм, да… 

А Наташка съехала на четвёрки и отказалась в пользу Манохиной от поста старосты. Верочка, торжествуя победу над давней соперницей, принялась изводить нас троих глупыми придирками и нелепыми поручениями. Мы молча терпели, когда нас ставили в график дежурства по столовой и по классу четыре раза в месяц, хотя всем остальным доставалось не больше двух. Мы ничего не сказали, когда Манохина, ничтоже сумняшеся, записала нас на все олимпиады по всем возможным предметам – отстаивать честь класса, так сказать. И даже что-то там выиграли, кстати. Но когда ей в конце октября пришла в голову идея, что мы должны организовать в классе театральный кружок и поставить пьесу к Новому году, мы взбеленились:

– Верка, ты сдурела? Какой театр? У нас и так свободной минутки нет, чтобы в кино сходить или мороженого пожрать! – тихо прошипел Игорь. 

– Мы не успеем, – сердито поддержал его я. – Декорации надо сделать, костюмы пошить. Я не говорю даже о музыке или о том, что свет у нас в актовом зале наполовину не работает… 

– Меньше надо личной жизнью заниматься, а больше общественной! – безапелляционно заявила Манохина. –  Нам нужен спектакль, и желательно, такой, чтобы все ахнули. 

– Кому это нужно – классу или тебе? – хмуро поинтересовалась Наташа. – И зачем? 

Манохина с каменным лицом отчеканила:

– Вам! Чтобы времени не оставалось на всякие глупости! 

Мы уставились на неё, как кролики на удава. 

– Что ты до нас докопалась? – закричал Игорь. – Чем мы тебе не угодили? Я за эту осень больше медалей взял, чем за всю школу! Илья четыре олимпиады выиграл! Мы уже пол в классе до дыр шваброй протёрли! Что тебе ещё надо, Вера? 

– Хватит на меня орать, Донцов! – начала заводиться Манохина. – Да, ты молодец, и Ко… хм, Лисов тоже. А вот Арефьева сдала позиции! Школа её на золотую медаль готовила, а она что? По всем предметам одни четвёрки! Значит, что-то ей мешает или кто-то. Например, вы оба. 

Мы с Игорем опешили и, не сговариваясь, посмотрели на Наташку. Она поджала губы и отвернулась.

– Может, я разочаровалась в успехах на школьном поприще? – тихо проговорила она. – Может, оценки и медали – не главное в жизни? Может, я устала бежать впереди паровоза, как ослик за морковкой?

– Да уж знаю я твои морковки! – ядовито сощурилась Манохина, и ехидно оглядела нас с Игорем. – Сладенькие, наверно? 

Бац! 

Я не успел среагировать, и Игорь тоже. Наташка залепила Верке пощёчину, даже не размахнувшись, как следует. Верка испуганно отшатнулась, прижав ладони к лицу. 

– Ещё раз откроешь свой поганый ротик, я тебе зубки выбью и глазик выцарапаю, – тихо, но с чувством пообещала Наташа. – Один, чтобы ты другим всё-таки видела, как от тебя все шарахаться будут… 

– Девочки, не ссорьтесь, – Игорёк взял Наташу за локоток. Я встал между ними обеими, боясь, что Наташка и впрямь выполнит своё обещание. Я знал, что она может. 

– Будет тебе спектакль, – ровно проговорил я. – К Новому году. Но у меня есть два условия. 

– Кх-какие? – заикаясь, выдавила Верка. 

– Первое: пьесу мы выбираем сами. Ставим сами и актёров выбираем тоже сами. Декорации и костюмы делаем сами. Ты ни во что это не лезешь, поняла? 

Верка судорожно кивнула. Игорь молча взял меня за руку, крепко сжав ладошку…  Я почувствовал, как Наташка встала с другой стороны и обняла меня за спину. Она уже почти успокоилась, но внутри у неё ещё звенела сжатая пружина, готовая в любую секунду развернуться броском кобры. И нам с Игорем изо всех сил приходилось держать её, не говоря ни слова… 

Пока получалось. 

– И второе. Никаких дежурств и поручений ни одному из нас до Нового года. Никаких забегов и олимпиад. Никаких шуточек и вопросов, ясно? 

Верка снова кивнула. 

– А хоть посмотреть можно будет сначала? 

Наташка язвительно ляпнула:

- На то, как мы трахаемся? Ну нет, Манохина, тебе ещё рано такое видеть! 

Верка дёрнулась и побагровела, словно ей снова залепили пощёчину, только с другой стороны.

– Да брось, не стесняйся! – улыбнулся Игорёк. – Ничего интересного ты не увидишь… 

Я перебил его, пока он не наговорил лишнего:

– Будет тебе спектакль, какой ты хочешь. И даже лучше…

Мы забрали свои портфели и вышли в коридор, оставив её одну скучать наедине со своими мыслями. 

– Ненавижу, когда вот так лезут в мою жизнь, – устало проговорила Наташка. Игорь забрал у неё портфель, передал мне оба, и свой, и её, и взял Наташу обеими ладошками за руки:

– Всё уже, проехали! 

Я стоял сбоку, поглядывая в обе стороны коридора, как часовой на страже. Они целовались, а я смотрел на это с таким удовольствием, будто это был я сам. И целующий, и поцелованный. 

Потому что и вправду оно было именно так. 

11.

К Новому году почти всё было готово, как с иголочки, когда внезапно, в самом конце декабря я свалился с температурой под сорок. Я даже подумал, что сам виноват: нечего было сначала в душе полчаса плескаться, а потом в мороз с открытой форточкой спать! Но мама Игорька всё чаще оставалась вечерами дома, а я обещал отцу, что в нашем доме никогда больше этого не повторится… 

У Наташки мы даже обниматься не решались. И дело было даже не в пронзительных синих глазах Ирмы Иосифовны, Наташкиной матери, которые точно видели нас насквозь. И даже не в Наташкином отце, Павле Петровиче, председателе горисполкома и первом человеке в городе…  Дело было в нас самих: мы как-то почти незаметно вытянулись, посерьёзнели, и наши отношения стали более дружескими, чем любовными. 

А Наташкин отец был отличный мужик, просто богатырь, пышущий здоровьем, добродушный и открытый. Дочь свою он просто обожал, безо всякого стеснения искренне радуясь её успехам и гордясь её достижениями. 

Только от него мы с Игорем узнали, что Наташа, оказывается, закончила музыкальную школу три года назад, и даже пробовала поступить в художественную… Но потом передумала, и не стала учиться рисовать. И ни слова нам об этом не сказала! 

Нам с Игорем похвастаться особо было нечем. Я с горем пополам отучился четыре с половиной года на фортепиано и бросил, несмотря на уговоры преподавателей и домашний скандал. Тогда мне казалось, что это по-настоящему мужской поступок: больше не заниматься той ерундой, которая никак не пригодится в жизни и бесит до невозможности. Буквально через год я уже не был в этом так уверен, а сейчас и вовсе считал своё решение дуростью… 

 Игоря и вовсе растили, как траву в поле, не заморачиваясь ни на какое дополнительное образование или кружки. Словно никто не видел в упор, как он млеет от музыки и неумело пытается выводить голосом песенки и даже те мелодии, которые слышал всего раз в жизни. И рисовал он, хоть одним контуром, но так классно, что от его шаржей одни покатывались со смеху, а другие – сжимали кулаки. Но и только: все были в курсе, что этого мальчика трогать нельзя. А тех, кто был не в курсе, я просвещал одним ударом. 

Я ведь дрался всю жизнь, везде и со всеми. Начиная с детского сада и до сих пор. Не потому, что быстро завожусь, хотя и это тоже. Не потому, что не могу сдержаться, хотя иногда мне трудно это сделать. И уж совсем не оттого, что мне нравится кому-то причинять боль, нет... Просто давным-давно, лет эдак в семь я понял, что быстрый удар – это самый лучший способ закончить разговор или поставить все точки над «и». И я никогда не ломал носы или челюсти, ни разу не лупил по уху или в лоб. Всегда – по скуле, чтобы фингал под глазом напоминал потом неделю о том, кто и в чём был не прав. 

А сейчас я был готов сам себе набить морду, потому что подвёл всех: и дуру старосту, и весь класс, и главное - тех, кого люблю и кто всеми силами и душой поддерживал моё дурацкое желание доказать…  что? Что чувства бывают разными, но они прекрасны, когда искренни. Что отношения между людьми складывается не сами, как получится, и даже не из слов или поступков, а совсем из другого. Что любая жизнь, плохая или хорошая, может измениться, если человек действительно этого хочет…  пока он жив. 

Кому это доказывать, спросите меня. Это же не теорема. Это даже не убеждения или точка зрения, нет... Наверное, я хотел доказать самому себе, что это правда. И пусть я ошибался, но это была моя ошибка. 

Но я был настолько уверен в себе, что эта уверенность передавалась другим людям, и все наперебой кинулись помогать. Бедная тётя Катя достала из кладовки свою швейную машинку, которую мы с Игорьком разобрали, почистили и смазали так, что она сверкала, как новенькая. И она шила, не разгибаясь, целых три недели на этом допотопном агрегате наши костюмы из всего, что попадалось под руку: детской одежды, из которой сын уже вырос, отрезов ткани, которые «завалялись в чулане» у Ирмы Иосифовны (боюсь, что некоторые из них она всё-таки покупала или доставала другими способами, но об этом история умалчивает). А Вика без слова нарисовала по моим путанным описаниям не только эскизы костюмов и декораций, но и красочную афишу. Мой отец вместе с Пал Петровичем за пару выходных сколотили в гараже сами декорации, а потом ещё и покрасили их теми остатками краски из банок, что мы раскопали у нас в кладовке. Они там лет пять простояли после ремонта, который мы когда-то делали в нашей квартире, и мы с Игорьком с превеликим трудом заново размешивали их, проломив твёрдые корки сверху и в шутку переругиваясь. 

Наши с Наташкой отцы спелись, и Пал Петрович стал захаживать к нам после работы в гости, как к себе домой. Каждый раз он приходил не с пустыми руками: то с пакетом мандаринов, то с огромной плиткой чёрного шоколада. Мой папа принимал эти подношения с небольшой неловкостью несмотря на то, что Пал Петрович явно не делился последней рубашкой, а наоборот – считал гостинцы само собой разумеющимся делом. Наконец, однажды он мягко сказал моему отцу:

– Борис, бросьте ребячиться! У нас этим барахлом из спецраспределителя весь дом завален, девать некуда… И потом, моя дочь с вашими мальчиками проводит гораздо больше времени, чем у себя. Так что берите, не стесняйтесь! Как говорится, всё лучшее – детям. 

Папа молча проглотил «своих мальчиков», потому что чем больше он общался с Игорем, тем сильнее он ему нравился. Это было заметно по тому, как мой отец стал учить Игорька завязывать галстук, правильно пользоваться ножом и вилкой и даже играть в шахматы… Игорь, которому всегда не хватало именно этого – внимания взрослого и благосклонного мужчины, – старался изо всех сил соответствовать. Наглаживал свои рубашки, постригся покороче и даже стал помогать моему отцу с нехитрыми домашними мужскими делами: поменять прокладку в кране или подкрутить петли в шкафу… Я смотрел на них с ироническим удовольствием и лёгкой грустью: радость от того, что папа принял Игоря, смешивалась с небольшой обидой, что меня они с собой не звали. И пусть я наверняка отказался бы, но то, что они даже не попробовали, царапало меня изнутри. 

Наташка просто расцвела на глазах, превратившись из сдержанной и надменной отличницы в милую и смешливую девчонку. А всего-то надо было поменять строгую косу на роскошную распущенную гриву и больше улыбаться, чем делать серьёзные лицо! У неё словно сама собой снова пошла учёба и даже наладились почти приятельские отношения с Манохиной. 

После школы мы собирались втроём у меня в комнате и за пару часов делали всю домашку, помогая друг дружке с тем, что плохо шло… А потом обедали и бежали на репетицию, обратно в школу. После репетиции Игорь провожал Наташку домой, сдавая с рук на руки полусонную любимую девочку её матери, и шёл к себе домой. У меня он оставался всё реже и реже. 

Никто нас не трогал, не мешал, наоборот – все спрашивали, чем помочь. Ребята из класса учили наизусть роли, даже не споря, кому какая досталась. Девушки, хихикая, примеряли пошитые и постиранные костюмы и, принарядившись, менялись на глазах, превращаясь в озорных и задорных девчонок, по которым все уже успели соскучиться. 

Даже школьные учителя не остались в стороне и делали, что могли. Трудовик Сан Саныч самолично сплёл короны королю и принцессе из алюминиевой проволоки и покрасил их золотистой краской. А математичка Алиса Борисовна по прозвищу Биссектриса притащила из дому разноцветные кусочки стекла, которые заблестели в коронах не хуже изумрудов и рубинов. 

Но больше всех нас выручила завуч Рена Саидовна. Она принесла небольшой горшок из тёмного металла, который при ударе по нему долго звенел и вибрировал. Мы навесили на него бубенчики, стукнули железной ложкой и…  Долгий пронзительный звон и перепляс бубенцов был невероятно прекрасен!

– Обалдеть, – выговорила Наташка, замерев у зеркала, перед которым примеряла корону принцессы. – Я бы за такой горшочек что угодно отдала! 

– Пятнадцать поцелуев принцессы! – заржал Игорем. Ему было можно, потому что он играл принца-свинопаса, и по ходу пьесы как раз и должен был её целовать. 

– Но-но, не увлекайтесь! – ревниво бросила Манихина. Кстати, без неё бы ничего не получилось. Или получилось бы, в лучшем случае, художественная самодеятельность в сельской местности…  Она везде бегала, со всеми договаривалась, согласовывала и график репетиций, и перевозку декораций. 

Наташка с Игорьком расхохотались, а я закусил губу. А вдруг что-то пойдёт не так? Кто-нибудь забудет текст или начнёт пороть отсебятину? Выйдет не вовремя или опоздает? Да мало ли, что ещë может случиться? 

Я был режиссёр, и отвечал за всё. Точнее, нет: я отвечал не только за то, что делают актёры и какие на сцене декорации и свет, а какая за сценой музыка… Но и за то, чтобы зритель не пожалел о времени, потраченном на маленький школьный спектакль, разыгранный по всем известной детской сказке. И надо было сделать так, чтобы, даже зная её наизусть, каждому из мальчишек и девчонок пришлось бы не скучать, а следить с замиранием сердца за тем, что происходит на сцене. 

И значит, каждый на своём месте должен выложиться по полной программе. Никакой халтуры, отсебятины или глупого кривляния. Проще всего оказалось с девчонками, игравшими фрейлин: они с таким удовольствием окунулись в игру, что мне даже приходилось их иногда слегка притормаживать и просить вести себя потише. 

А вот с некоторыми ребятами было трудно. Отличник и зануда Кирилл Копейкин так старался, что Король в его исполнении выглядел скорее пациентом из психиатрической клиники, возомнившим себя Наполеоном… Сначала я пытался его утихомирить, но потом решил, что это будет даже забавнее, чем то, что я поначалу хотел от него увидеть. Серёжка Кондратьев и Андрей Филиппов играли стражников и постоянно хулиганили на сцене, пинаясь и дурачась на полную катушку. Я сразу махнул на них рукой, потому что роли они знали назубок, а их детские игрища вносили некоторое оживление в статичные сцены… Пусть балуются, сколько влезет! А вот с Матвеем Кохом мы сцепились не на шутку, изобретая всё новые и новые движения учителя танцев, чтобы он не только выглядел возвышенно и прекрасно, но и профессионально. С бедного Матвея семь потов сошло, хоть он и занимался в хореографической студии с пяти лет… Наконец, он не выдержал и попросил перерыв, а после него притащил листочек со схематично прорисованными движениями. Я посмотрел на его умоляющие глаза и утвердил их, даже не глядя. Никогда не видел нашего арийского блондина более счастливым и радостным, чем в этот момент.

Когда мы успевали учиться, одному Богу известно. Но вот ведь загадка: даже самые ленивые троечники подтянулись, едва Манохина заявила на общем собрании кружка:

– Желающих играть и помогать больше, чем нужно, поэтому те, у кого тройки и двойки, могут сразу быть свободны! 

Унылый гул разочарования был ей ответом. 

Наташка открыла было рот, чтобы, по своему обыкновению, съязвить, но её опередила директриса Валентина Андреевна:

– Правильно, Вера! Халтурщиков нам не надо! 

Все посмотрели на меня. Все в зале, включая Наташкиного отца, Вику и даже физрука. Вот тогда я, наконец, понял, во что вляпался. Встал, прочистил горло и произнёс неожиданно звонко и запальчиво:

– Да! Простите, ребята, но если вам лень домашку делать, то куда уж на сцене-то играть? Тут не спишешь и не наврёшь с три короба! Тут надо работать. 

И спокойно сел обратно под улюлюканье отпетых хулиганов. Их рожи я хорошо запомнил, на будущее. Нет, я не собирался их бить. Я хотел посмотреть на них потом, после спектакля… 

Всё это время, пока Манохина командовала подготовкой к спектаклю, я занимался тем, что репетировал с актёрами. Каждое слово, каждую реплику, каждую сцену – по пять-шесть раз, чтобы не просто запомнили слова, а как говорится – от зубов отскакивало. Ещё три-четыре раза – чтобы надоело до оскомины, и все расслабились. И потом два раза – сплошной прогон всего спектакля, сначала без костюмов, а потом и в костюмах. И с декорациями. И под музыку… 

Пал Петрович прислал электриков, которые починили свет. Я чуть не заплакал, когда принцесса Наташка, босая, с короной набок уходила со сцены в круге матового света под песенку: «Ах, мой милый Августин, всё прошло, всё!» И когда Игорем развернулся и догнал её, и позвал, и простил, и поцеловал, в зале раздались аплодисменты. 

Одинокие аплодисменты физрука. 

Он встал, и проходя мимо меня, крепко сжал мне плечо, но ничего не сказал. Просто вышел из зала.

Ребята и девчонки проводили его спину молчаливыми недоумевающими взглядами и посмотрели на меня. Я поднялся со своего места:

– Все молодцы! – сказал я охрипшим голосом. – Зритель доволен. Спасибо. 

И когда все захлопали, я сначала не понял, кому, а потом чуть не заревел снова. Еле-еле удержался. 

… И сейчас, лёжа дома в своей постели, с температурой под сорок, я еле-еле сдерживался, чтобы Игорь и Наташка не сошли с дистанции. Не отвлекались на меня и не провалили спектакль. Адски болела голова, горло словно надрали наждачной бумагой, а глаза будто высохли и каждое движение век было, как тёркой по ладошке. 

Единственное, что я мог сделать – это совсем оторваться от них, от себя, от болезни. И я снова и снова прокручивал в голове весь спектакль от начала до конца. Это было почище горячечного бреда или лихорадки: я словно слышал их голоса и как будто различал контуры фигур на стене и цветные пятна декораций. Спектакль шёл без меня, словно жил отдельной, собственной жизнью, на которую я сам не мог уже никак повлиять. Я уже сделал его таким, каким сделал. 

Я знал, что спектакль должен идти прямо сейчас, но не понимал, что происходит. Я как будто присутствовал на нём и одновременно был в своей постели. 

Раза два или три ко мне заходил отец. Молча прикладывал ладонь к моему лбу и поправлял одеяло. Один раз он буквально заставил меня поставить градусник, а в другой раз влил в меня стакан морса. 

В третий раз он подсел ко мне и взял мою ладонь в обе руки. 

– Встать сможешь? – спросил он. – Там к тебе пришли. 

– Пусть проходят, – просипел я, отворачиваясь к стенке. Я не знал, как прошёл спектакль на самом деле. Может, он провалился, пока я тут прохлаждаюсь? 

Отец покачал головой, откинул одеяло, взял меня на руки и отнёс к окну:

– Смотри! 

Он отдёрнул штору. 

Под окнами нашего дома, казалось, собрался весь город. Взрослые и дети махали руками и что-то кричали:

– … ля.. ляйся… 

– Что? – не понял я. 

– Илья, поправляйся, – повторил отец. Поцеловал меня в макушку и вернул обратно в постель, где я с опозданием сообразил, что это не он один мне желает. 

И провалился в сон. 

12.

Весь Новый год и зимние каникулы я провёл дома один. Доктор поставил мне корь и назначил карантин. В Новогодний вечер я еле выполз из кровати, вяло пожевал салат, тупо глядя в телевизор, и понял, что не хочу никакого праздника. 

– Дорогие родители, я вас поздравляю, – кое-как просипел я, вручил им обоим свои подарки (Вике – набор беличьих кистей, а папе – новую электробритву) и завалился обратно спать. Мне снилось, что кто-то постоянно входил в мою комнату и выходил. Комната кружилась вокруг меня и покачивалась, как лодка на волнах. Я слышал монотонный гул, и не мог разобрать, что это – шорох прибоя или чей-то голос, повторяющий оду и ту же фразу, как заезженная пластинка:

– Илья, поправляйся… Илья, поправляйся… Илья, поправляйся… 

На третий день я соскочил утром с кровати, как новенький. За исключением того, что из зеркала на меня смотрел кое-как обтянутый кожей скелет. Ввалившиеся глаза, впалые щёки и присохший к позвоночнику пупок… С учётом красных пятен по всей роже и на груди, это было то ещё зрелище! Я долго отмокал в горячей ванной, пока пальцы на ногах и руках не сморщились, а кожа не приобрела равномерно-красный оттенок, скрывая пятнистость моей шкуры. 

Только тогда я позволил себе выползти на кухню и усесться за стол.

– К тебе тут ребята приходили, – настороженно оглядывая меня, сообщил отец, – хотели тебя видеть. Но я их отправил. 

Я вяло поинтересовался:

– Игорь с Наташкой? – и отвёл взгляд. 

– Не только, – усмехнулся отец. – Почти весь класс. 

– Ого, – смутился я. И напал на салаты, как голодный волчара на стадо.

– Ты теперь известная в городе личность, – кивнул отец. Мне послышалось – или правда, в его голосе мелькнули нотки гордости? Да ладно! Я привык его расстраивать или разочаровывать, и даже его скупую похвалу: «Я и не сомневался, что ты справишься» – воспринимал, не как должное, а словно медаль «За отвагу» ... Но сейчас он смотрел на меня, будто видел впервые и не знал, что сказать. 

– Как прошёл спектакль? – вяло поинтересовался я. Сейчас меня это уже никак не волновало, правда. Отец улыбнулся («Надо же!» –  подумал я) и торжественно проинформировал:

– Полный аншлаг. Народ требует продолжения банкета… 

– В смысле? – замер я. Не хватало мне ещё одного спектакля! Я и на этом-то вымотался подчистую, как драный весенний кошак, даже похудел и корь вот подхватил… 

– Желающих посмотреть твой спектакль в разы больше, чем вмещает школьный зал, – объяснил отец. – Павел Петрович предлагает ещё два раза показать его на сцене дворца культуры. Например, седьмого и десятого числа… Если ты не против. 

Я с облегчением кивнул: я не против. И тут же, на всякий случай, поинтересовался:

– А ребята? У них же каникулы! 

– Вероника Манохина доложила, что все согласны, – пожал плечами отец. – Она даже добилась того, что касса дворца будет продавать билеты по рублю, а потом из выручки каждому участнику заплатят за представление. 

– Только всем поровну, чтобы никому не было обидно, – попросил я. 

Отец кивнул:

– Я передам, – и с усмешкой поинтересовался:

– А тебе? 

Я покраснел и промямлил:

– А за что мне? Я же на карантине, и ни в одном спектакле не играл… 

Отец хмыкнул и, чуть помедлив, проговорил вполголоса:

– Нет, сын, это нечестно и глупо. Это твой спектакль, ты его поставил и без тебя его бы не было. 

– Тогда – как всем, – упрямо ответил я, потупившись. Мне как раз, наоборот, казалось нечестным брать деньги за то, что другие ребята играют, стараются, а я тут с температурой валяюсь.

Отец широко улыбнулся и произнёс, наконец:

– Сын, ты молодец. Я тобой горжусь. 

Я еле-еле удержался от того, чтобы не разрыдаться от счастья. Я ждал этих слов всю свою дурацкую жизнь. И сейчас я был готов хоть десять спектаклей поставить, лишь бы ещё раз это услышать от него. 

– Твои подарки от ребят, – улыбнулся он и передал мне две коробки. Наручные часы с изумрудно-зелёным циферблатом от Наташки... и оранжевый кожаный ремешок для часов от Игорька.

– Спасибо, – опустив глаза, пробормотал я.

За все эти дни, пока шёл на поправку, клянусь, я ни разу не думал о них обоих. Даже не вспоминал… Не до того было? Да нет, времени у меня было предостаточно, хоть я и спал по десять часов, не меньше. Мало того, все эти полтора месяца, что все трое участвовали в постановке, мы ни разу больше не переспали. Даже поцеловались, может быть, раза два или три. Потому что постоянно были у всех на виду? Потому что приходили домой чуть не за полночь и просто падали спать, даже не поужинав? Потому что чем дальше мы продвигались с постановкой, тем больше росла дистанция между нами: я режиссёр, а вы – актёры, и будете делать, как я скажу? Нет. Ещё проще. Мы всё больше и больше отдалялись друг от друга и всё меньше друг дружку чувствовали. Если на пике нашего взаимопроникновения я даже не мог пить чай с сахаром, сидя у себя дома, потому что у меня сводило скулы от Наташкиного отвращения к сладкому, то сейчас я даже не мог бы сказать, радуется она, печалится или ей всё равно. 

Связь не порвалась окончательно, но стала тусклой и слабой, как свет сквозь грязное окошко. Смотришь на него, и понимаешь, что вроде как свет есть, но он не даёт ничего разглядеть, не радует и не греет. Нет, он не пропал сразу, а просто постепенно истончался, пока не превратился в пересохший ручеёк из полноводной реки. 

Игорь первым это заметил, и после очередной репетиции не потащился провожать Наташку, а потом домой. Сидел, зевал, и упрямо ждал, пока я освобожусь. После того, как все ушли, а я остался, он со вздохом взял швабру и начал со злостью возить ею по полу. 

– В чём дело? – недовольно спросил я, отвлекаясь от составления планов на завтра. Я чувствовал его злость и обиду, хоть и не так ярко, как раньше, но слегка болезненно, как мелкую занозу между пальцев. 

– Ни в чём! – Игорь бросил швабру, подлетел к моему столу и уселся на него сбоку, прямо на разложенный сценарий и эскизы декораций. –  Всё в порядке, правда? 

Он смотрел на меня сверху вниз своими янтарно-карими глазищами, словно выискивал, за что зацепиться, и не находил. И это его бесило даже больше, чем моё показное спокойствие…  Он-то знал, что оно показное, что на самом деле всё не так. А как, он уже не чувствовал, не догадывался и не понимал. 

– Илья, ты меня разлюбил? – вдруг жалобно спросил он и сжался, ожидая ответа. 

– Нет, – спокойно ответил я. 

Он подождал, может, я что ещё скажу или добавлю, но я молчал. 

– Я тебя чем-то обидел? – осторожно спросил Игорь. 

– Нет, – я не мог больше смотреть ему в глаза. На меня снова накатывала волна его чувств, его настроения, его желаний и ожиданий… И моё собственное «я» с готовностью спешило потесниться во мне, впуская его обратно. Потому что с ним я был ещё более живым, чем сам по себе, и это мне нравилось до умопомрачения.

– Может, ты больше не хочешь втроём? – выдал он свой самый потаённый страх. Я отвёл глаза и молча помотал головой: нет, не угадал. Он шумно выдохнул и несмело улыбнулся:

– Тогда в чём дело? –  успокаиваясь, спросил он. 

– Это я у тебя хотел спросить, – как можно небрежнее проговорил я. – В чём дело? Вчера ты забыл реплику. Сегодня перепутал репризы... Что будет завтра? Ты забудешь, когда твой выход, или вообще не придёшь на репетицию? 

Игорь усмехнулся и заявил:

– Я бы вообще отказался от роли, лишь бы ты перестал меня игнорировать! 

Я вздохнул и ответил:

– Ладно. Тогда придётся всем сказать, что они зря старались. Спектакля не будет. 

У Игоря прыгнули брови:

– Почему?! Да любой с радостью согласится на роль Свинопаса! Там же девчонку целовать надо, и вообще – это же главная роль! 

– Да, – согласился я. – Но, если ты бросишь роль, Наташка тоже откажется. И спектакля не будет. Он не получится такой, как я хочу. 

Игорь непонимающе посмотрел на меня. 

– Это не просто пьеска для школьного кружка, – объяснил я. – Это ваша история. Только ваша с Наташей, и больше ничья… История любви одного мальчика к другой девочке, которая его не замечала, пока он был просто мальчиком, каких сотни и тысячи… И вдруг мальчик стал для неё особенным, потому что он делал то, что ей было по сердцу. Но мальчик вовсе не хотел становиться другим, он только им прикидывался, чтобы добиться её ответа. И чем больше он добивался, тем меньше в нём оставалось того мальчика, который её любил.

Игорь хлопал глазами, в которых пробивались непрошенные слёзы, и смотрел на меня, как ребёнок на взрослого. А я продолжал:

– Но мальчик был умный, и быстро это понял. Если он будет таким, как она хочет, то разлюбит её, и она станет ему не нужна. А он очень ценил свои чувства, потому что кроме них у него ничего своего не было…  И он решил, что должен поступить наоборот: пусть она переменится так, что сможет его полюбить таким, какой он есть, а не какой ей удобен. 

Я замолчал. Игорь поёрзал на попе и шёпотом спросил:

– А дальше? 

– А дальше всё пошло не так, как он хотел. Он загнал свою девочку в безвыходную ситуацию, и когда она не знала, что делать, оставил её одну. Пусть, мол, сама думает… И почти уже совсем ушёл, но напоследок оглянулся. Увидел её, и вспомнил, что до сих пор её любит. И догнал, и поцеловал, и попросил прощения. И пообещал, что останется самим собой, которому она нужна… Нет, девочка не изменилась, изменились только обстоятельства. Но она ответила на его чувства сама, а не потому, что у неё не осталось другого выбора, понимаешь? 

Игорь кивнул и задумался. 

– Ты сам это…  придумал? – осторожно поинтересовался он. 

Я усмехнулся. Нет, у жизни подсмотрел, хотел было ляпнуть, но вовремя удержался. 

– Ты гений, – восторженно заявил Игорь. Я вздохнул (ничего ты не понял, миленький мой) и согласился:

– Да, есть маленько. 

– Теперь я понял, как должен играть, – задумчиво сказал Игорёк. – Надо сделать так, чтобы до последнего момента никто ни о чём не догадывался. А потом, когда он наступит, этот момент, чтобы всё стало ясно всем и сразу. 

Он спрыгнул со стола и подошёл ко мне. Я отодвинулся в сторону. 

– И это никто не сможет сыграть, кроме вас с Наташей, – кивнул я. – Больше никто. 

Он наклонил голову набок, зевнул и пообещал:

– Хорошо, только не сегодня. 

Я серьёзно повторил:

– Ты и Наташа. На вас всё держится, весь спектакль, – и добавил:

– А я вам только буду мешать. 

Игорь уже было собирался пойти за шваброй, и вдруг замер на полпути. И резко обернулся. 

– И поэтому ты… 

– Пошёл в режиссёры, – кивнул я. – Но мне трудно одному тащить весь спектакль… Помогите мне. Вас слишком много во мне, а мне нужен весь я, чтобы сделать всё, как надо. А вам нужны только вы оба, чтобы всё получилось. Потому что у сказочного принца может быть лишь одна принцесса. 

Игорёк шмыгнул носом и обнял меня:

– Илюха, я тебя люблю! 

– Только не сегодня, – почти в шутку сказал я. 

А потом день за днём ловил его осторожный ожидающий взгляд. На репетициях. На прогонах. На генеральной репетиции. Каждый раз я кивал ему, глядя прямо в глаза, и понимал, что всё меньше и меньше его узнаю. Словно он на глазах рос, как сказочный персонаж. Он схватывал на лету все премудрости и хитрости театрального искусства, которым нас учила Ева Леопольдовна. Она давным-давно закончила питерский институт театра, музыки и кинематографии, но актёрская судьба у неё не сложилась, и она пошла работать в школу учителем пения. А сейчас она просто расцветала от юношеских воспоминаний и своей нужности. 

Наташка поглядывала на меня совсем иначе: задумчиво и грустно. Если бы я был с ней раньше незнаком, то решил бы, что девочка в меня влюбилась. И не стал бы тянуть кота за хвост, а просто подошёл бы и прямо сказал: извини, девочка, тебе ничего не светит, у меня есть другой человек. Но Наташка…  Я же помнил все её изгибы и ложбинки, каждую родинку и волосок, я знал наизусть все её улыбки и каждое выражение лица, от испуга и стыда до отвращения. Я наперечёт мог перечислить все её страхи, радости, надежды и ожидания… И что? Я почти совсем не знал её, на самом-то деле, пока не насмотрелся со стороны. Милая, приятная и забавная, она могла быть ироничной и язвительной. Хорошо воспитанная и душевная, она бывала жестокой и бессовестной. Как в ней это уживалось, как укладывались в одной хорошенькой головке исключительная порядочность в делах и полное бесстыдство в постели, непоколебимая уверенность в успехе и ненаигранная застенчивость – ума не приложу! 

Но чем больше я узнавал эту девочку, тем больше она мне нравилась. И это было уже не по-детски: играем вместе, значит, подруга – а как-то иначе, по-взрослому, по-настоящему. Я видел все её недостатки, но понимал, что готов с ними мириться ради всего остального. Я хотел быть с ней всю оставшуюся жизнь… 

Именно так я и объяснил её матери, Ирме Иосифовне, майору милиции и следователю по особо важным делам. Она как раз совершенно случайно прогуливалась мимо библиотеки, откуда я бежал, нагруженный всевозможными изданиями Ханса Кристиана Андерссена, в сторону школы. Нет, я не опаздывал на репетицию, у меня было в запасе, как минимум, минут сорок, просто я привык всё делать быстро. 

– Илья, извини, не найдётся ли у тебя нескольких минут для меня? 

Я впервые видел её в форме и вынужден был признать, что она ей была к лицу

– Да, конечно, Ирма Иосифовна. Куда-нибудь зайдём или просто прогуляемся? 

Она мило улыбнулась и кивнула с одобрением:

– Прогуляемся до вашей школы. И поговорим по дороге. 

– Хорошо, – вежливо ответил я. И сразу взял быка за рога:

– Мне очень нравится Наташа. 

Она посмотрела мне в лицо своими пронзительными синими глазами и снова кивнула:

– Мне кажется, вы с ней подходите друг другу. 

Она замолчала, и в воздухе повисла не самая приятная пауза. 

Я откашлялся и ляпнул с замиранием сердца:

– Я так не думаю. 

Она удивлённо вскинула брови:

– Интересно… Что ты имеешь в виду, Илья?

– Мне кажется, что она достойна большего, – честно признался я, заливаясь краской. Нет, я не врал. Я действительно так думал… По крайней мере, некоторое время назад. 

Она шла рядом и терпеливо ждала, давая мне высказаться. Но я не собирался прямо сейчас вываливать ей всю подноготную, а лгать ей было бесполезно. Поэтому я постарался говорить только правду, но так, чтобы не касаться того, что я хотел бы оставить в тайне:

– Игорь мой единственный и самый лучший друг, и он любит Наташу всем сердцем. 

Она нахмурилась, и я прикусил язык. 

– Давай начистоту, Илья, – предложила она спокойно. – Меня никак не интересуют твои отношения с Игорем. 

Я покраснел до корней волос и чуть не поскользнулся на ровном месте. 

– Да не бойся, мальчик! – успокоила она. – Я умею хранить тайны. 

Я неуверенно кивнул и глухо спросил:

– Что вы от меня хотите? 

Ирма Иосифовна посмотрела вверх и влево, туда, где над крышами домов уже начинало темнеть.

– Честного ответа, – наконец, сказала она. 

– Спрашивайте, – позволил я и пообещал:

– Я отвечу честно, если смогу… Или не смогу ответить вообще, извините. 

Она посмотрела на меня с уважительным интересом и спросила, будто бы через силу:

– Чем тебе не угодила моя девочка? 

Признаться, я ждал чего угодно, только не этого. Она смотрела на меня своими синими глазами, как смотрят на доктора, спрашивая, будет жить их ребёнок или вы уже сделали всё, что смогли… 

– Ирма Иосифовна, всё не так, как вы думаете, – пробормотал я, опустив глаза. Я чувствовал себя нашкодившим котёнком, которого тыкают носом в лужу. – Я люблю вашу дочь, и желаю ей только добра. 

– Я тоже хочу, чтобы она была счастлива, – охотно согласилась Ирма Иосифовна. – Но ты мне не ответил, Илья. 

Я с тоской и посмотрел на угол школы, который уже вылезал навстречу в конце улицы, и решительно сказал:

– Я хотел бы прожить с ней всю жизнь. Делить с ней и радость, и горе. Беречь её и помогать ей во всём… 

И уже с отчаянием добавил:

– Дело не в ней, а во мне! 

Ирма Иосифовна остановила меня, взяв за подбородок и повернув лицом к себе:

– Так что тебе мешает, мальчик? Или кто? 

Она сощурилась, словно взяла след:

– Игорь? – жёстко спросила она. Я сглотнул и почти пропищал:

– Нет! Говорю же – я сам! 

Она вздохнула и отпустила меня.

– Не понимаю, – с досадой выговорила она, подтолкнув меня вперёд. – Что ты затеял, Илья? Этот спектакль… Он же не просто так, правда? 

Я кивнул. 

– Не мешайте нам, пожалуйста! – попросил я. – Просто не вмешивайтесь. Тогда всё получится, вот увидите. Она и вправду будет счастлива…  

– Пока что она по ночам в подушку плачет, - хлёстко заявила Ирма Иосифовна. – А когда приходит твой Донцов, они оба хохочут и веселятся… Я чего-то не понимаю, Илья, или мне лучше этого не знать?

– Приходите на спектакль, Ирма Иосифовна, – пригласил я. – Посмотрите и всё станет ясно. 

Я глянул на неё исподлобья и проговорил требовательно, хотя коленки у меня тряслись от страха: 

– А до тех пор просто ничего не предпринимайте, ладно? 

Она усмехнулась, замедлила шаг и кивнула:

– Договорились, товарищ режиссёр! 

Я несмело улыбнулся и спросил:

– Зайдёте к нам…  как-нибудь? 

Я имел сейчас в виду своих родителей, но ей не нужно было этого объяснять:

– Как-нибудь – обязательно, – пообещала она. И махнула рукой:

– Ладно, иди! 

– До свидания, Ирма Иосифовна! –  вежливо попрощался я и рванул к школе. Я уже почти опаздывал на ту самую репетицию, когда принц впервые встречается с принцессой под видом свинопаса. И я до сих пор не придумал, что им обоим сказать, чтобы они сыграли то, что я хочу видеть. 

13.

Я пришёл в школу в первый день после каникул вместе со всеми ребятами и сразу же начал пожинать лавры славы. Все мне улыбались и здоровались со мной, даже незнакомые девчонки и мальчишки. Все радовались тому, что я поправился и снова вместе с ними. 

Сначала я искренне улыбался и принимал знаки внимания, как должное. Потом устал скатиться и начал грубовато кривляться. Потом поймал взгляд Игоря, устыдился своего высокомерия и стал самим собой – обычным рыжим лопоухим мальчишкой с лёгкой придурью. 

Таким меня и поймала Наташка на пороге класса и спросила:

– Ну что, Рыжий, тебя можно поздравить? 

Она была такая красивая и родная, что я кивнул и ответил:

– Можно даже обнять! 

Весь класс расхохотался и полез ко мне обниматься. А я стоял, как столп перед учительской кафедрой и кивал каждому, боясь только, чтобы голова не отвалилась… 

– Что у вас тут происходит? - недоумённо произнесла Алиса Борисовна, входя в класс. – Звонок уже прозвенел! 

Ребята неохотно поплелись на свои места, а я остался стоять у кафедры. 

– Лисов! Вам особое приглашение нужно? –  поинтересовалась Биссектриса. 

– Алиса Борисовна, я первый день на ногах… Разрешите сделать короткое объявление?

Она прошла за кафедру, обвела класс глазами и позволила:

– Давай, Илья, только быстро. 

Я кивнул, взял мел и написал на доске: «Спасибо, ребята! Вы все молодцы!»

А потом пошёл молча по рядам. Кому-то пожал руку. Кого-то тронул за плечо. Игорю провёл по шее ладошкой. А Наташке и вовсе – поцеловал руку. И сел на своё место в полной тишине. 

– И это всё? – удивлённо спросила Биссектриса. 

Я встал и кивнул. Слова были не нужны. Сейчас весь класс чувствовал одно и то же, смотрел друг дружке в глаза, и с удивлением обнаруживал это. Я сёл обратно и первым взял Игоря за руку. Потом Наташка, помедлив, протянула руку Манохиной. Потом, глядя на нас, подтянулись и другие. Даже Филиппов со смущённой улыбкой протянул первым руку Матвею, а тот молча взял её своей холёной узкой длинной кистью и улыбнулся в ответ.

Весь класс замер, держась за руки в полной тишине. Алиса Борисовна смотрела на нас сначала с удивлением, а потом откашлялась и произнесла:

– Знаете, ребята, я вам так завидую… Я видела ваш спектакль, и тоже хочу сказать своё спасибо. Вы действительно молодцы. 

Она сошла с кафедры и, взяв мел, обвела кругом то, что я написал, и добавила внизу: «чтд». 

«Что и требовалось доказать».

Она повернулась и неожиданно мягко попросила:

– А теперь, ребята, давайте займёмся математикой. А то времени до экзаменов осталось мало, а не пройденного материала ещё предостаточно… 

На перемене ко мне подошла Манохина и протянула лист и ручку:

– А ну-ка распишись! 

Я взял лист, прочитал заголовок: «Ведомость выдачи материальных средств по расходному ордеру номер…»

– Это что? – поднял я глаза на неё. 

– Деньги, – спокойно сказала она. – Давай, Илья, расписывайся, мне его сдавать надо…  Напротив своей фамилии, где галочки. 

Игорёк заглянул мне через плечо и заржал:

– В следующий раз я пойду режиссёром! А ещё сценаристом и художественным руководителем! 

– Не потянешь, – съязвила Наташка, обнимая его за плечо при всём честном народе. Но никто и бровью не повёл, даже Манохина. Ах да, они же теперь не просто парочка, а принц и принцесса! 

– Это что такое? –  возмутился я. – Я же просил, чтобы всем было поровну! Одинаково! 

– Так и есть, – кивнула Верка. – Каждому, кто выполнял свою задачу, по сто пятнадцать рублей…  Кто виноват, что ты на себя три задачи взвалил? 

– Один в трёх лицах! - фыркнул Игорёк. – Да, Илюха, ты умеешь…  тащить всё на себе. 

– Хватит ломаться, Илья, – посоветовала Наташка, не отпуская плечо Игоря. – Заслужил – получи. 

– И распишись! – потребовала Манохина, суровая и неприступная, как раньше. Правда, теперь в глазах у неё плясали озорные искорки… Ну да ладно, если ей нравится быть завхозом, то почему нет? Я со вздохом взял ручку и накарябал свою фамилию напротив трёх галочек. 

– Айн, цвай, драй! - Верка выложила из портфеля три сотенных купюры и помахала в воздухе пятидесятирублёвкой:

– Сдача есть, Лисов? С тебя пять рублей! 

– Откуда у меня такое богатство? – почти натурально удивился я. Игорёк и Наташка тут же покатились со смеху. У меня внутри всё зазвенело, словно мне сердце превратилось в маленького щенка, которого пообещали вывести гулять… Я снова начинал их обоих чувствовать так, будто мы были единым целым, и уже не сопротивлялся этому. 

– У меня есть! – кивнула, отсмеявшись, Наташа.  И добавила, повернувшись ко мне:

– А ты будешь должен., Рыжий! 

Я развёл руками: мол, да, хорошо, куда я денусь! Наташка отдала Манохиной пятёрку и уселась на место Игоря за нашу парту. А сам Игорёк примостился прямо передо мной, на чужом месте за партой спереди, и повернулся вполоборота. 

– Мы хотим сыграть ещё один спектакль, – сообщил он, ехидно улыбаясь. – Специально для тебя.

– Где? – спросил я, замирая, потому что уже знал ответ. Пересохший ручеёк вдруг наполнился водой невесть откуда, и река просто вышла из берегов! От этого потопа у меня напрочь сносило крышу. Столько всего сразу я не испытывал никогда: и радость оттого, что они оба рядом и смотрят на меня влюблёнными глазами, и смущение, потому что другие заметят, и желание махнуть рукой на все приличия и просто обнять их обоих и целовать при всём честном народе… Я барахтался в этом потоке, как кутёнок в полынье, в которой его решили утопить. И всё-таки выплыл. 

Наташка держала меня за руку. 

Игорь стоял у неё за спиной и с опаской поглядывал на меня, положив ей руки на плечи. 

Я огляделся и облизал пересохшие губы. В классе не было ни души, кроме нас. Похоже, все деликатно вышли, чтобы оставить нас одних. Даже отпетые хулиганы. Даже Манохина. 

– Где? – повторил я шёпотом. 

– У меня дома! – проговорил Игорёк, радостно улыбаясь. Он тоже уже знал, что я не откажусь. Я чувствовал его снова, даже ярче и чётче, чем раньше, до того, как… 

– Только без зрителей, – проговорила тихонечко Наташка, и я понял, что это она. Она каким-то образом научилась не просто касаться нас обоих своими чувствами, но и увеличивать их и укрупнять детали.

Но главное даже не это! Я вдруг снова поплыл, будто под водой, им обоим навстречу. Точно так же, как тогда, в постели, когда меня кружила их невероятная карусель. И когда Наташка, отпустив мою руку и отвернувшись, словно постучалась в моей голове, я будто подумал это сам: «Можно к тебе?»  А за ней неуверенно и смущённо маячил Игорь, как будто стоял на пороге, не решаясь войти. 

–  Да, – одними губами согласился я. И пустил их в себя, точно ломая тонкий лёд на осенней лужице… или как будто в первый раз, когда Игорь вошёл в меня, и я понял, что никогда раньше такого не чувствовал и уже не смогу сделать вид, что этого не было. 

– Да уж, вы зря времени не теряли! – усмехнулся я про себя, но тут моё сердце рухнуло в пустоту и сжалось в маленький дрожащий комочек, поскуливая и тыкаясь в рёбра. 

– Мы скучали по тебе, – услышал я Наташку – Очень-очень. Оба. 

– Не делай так больше никогда, – попросил Игорь. – Не оставляй нас, ладно? 

Я с усилием собрался, разжигая в груди своё собственное тепло, в котором они оттаяли, и пообещал:

– Хорошо. Я больше так не буду. 

Зря я боялся, ничего страшного не случилось. Я не сошёл с ума и не потерял себя. Просто теперь они оба были во мне, и я не просто их чувствовал, а чуть ли не физически был с ними обоими. Даже не глядя, не касаясь и не издавая ни звука. 

Зря я боялся, что кто-нибудь заметит или услышит лишнее. Мы так и не произнесли ни слова, пока не зазвенел звонок. 

14.

Мы еле досидели до конца последнего урока, чуть ли не ежеминутно поглядывая на часы, висевшие над доской. Нет, не крутились, не болтали вполголоса и не писали записочек. Но Игорь точно сверлил меня взглядом, в котором читалась и радость, и предвкушение «домашнего спектакля», и досада на то, что время так медленно тянется…. А я не мог глаз отвести от Наташкиной спины, представляя себе, что я скажу ей и как, дайте только время и место. Она даже пару раз оглянулась, ловя мой взгляд и фыркнула. Драный ты кошак, Илья Лисов, не зря к тебе такое прозвище приклеилось! А сама сидела, уставившись в окно, словно там показывали что-то интересное, и витала в облаках. 

Так этот выглядело со стороны. То есть, наверное, так, хотя в деталях я могу ошибаться… В конце концов, я видел себя только их глазами, а не в зеркале! На самом деле, мы развлекались тем, что впускали друг друга в себя и отпускали себя гулять по друг дружке, насколько это было возможно, не теряя себя… Ну не знаю, как объяснить! Я был Игорем, смотрел его глазами, дышал его носом и лёгкими, даже попытался подвигать его руками, но тут же понял, что этому придётся учиться заново, как в детстве – учиться ходить. Не то, чтобы его тело меня не слушалось, но я не привык ещё к его размерам и росту, а пытался двигаться, как будто это я, а не он. А он сам словно спрятался в самом дальнем углу самого себя и с интересом наблюдал за мной… Я чуял, что он затеял пробраться к Наташке: осторожно, не торопясь, всё-таки она девочка, и кто знает, что из этого получится? – а сам безо всякого стеснения впустил в себя Наташу почти целиком. 

Это было невероятно. Прекрасно и пугающе. Интересно до ужаса и странно до стыда. Чувствовать себя снаружи собственного тела и то, как она проводит моим собственным языком по моим же зубам внутри… Как она касается моей рукой края парты. Как я беру свою руку рукой Игоря, а она неловко сжимает мне (ему? его?  мои?) пальцы. 

Это было какое-то сумасшествие. Так далеко мы никогда не заходили. Так близки мы ещё никогда не были. Даже когда переспали втроём… Нет, это просто небо и земля по сравнению с обычной физической близостью! Там ты всё равно остаёшься внутри своей кожи, как улитка в раковине, только высовываешь наружу рожки и ножку…  А сейчас мы разве что не вылезли совсем наружу и увидели свет. 

Он струился с потолка, как дождь, мелкими серебристыми искрами. Каждую из них в отдельности было не разглядеть, так быстро они вспыхивали и гасли. Он был холодным и спокойным, как будто живым, но совершенно чужим. Это было как музыка, как знаменитый канон, повторяющий одну и ту же мелодию на разные лады, чарующий и сводящий с ума…Он манил к себе и вызывал безотчётный страх, словно мы откуда-то точно знали, что если хоть чуток себе позволить захотеть к нему прикоснуться, то он моментально засосёт, как болото – и всё, конец! 

Мы хором испугались и метнулись обратно, каждый в свою раковину, в своё тело, привычное и знакомое до мелочей. Наташа оглянулась на меня и неуверенно кивнула: мол, это я, прости. Игорь, наконец, отпустил мою руку. Я выдохнул. 

Мы были снова в классе, где шёл урок. Анна Андреевна что-то рассказывала, но мы не понимали ни слова, словно она говорила на чужом языке. Я покрутил головой и наткнулся взглядом на часы. Прошло полторы минуты. Всего полторы минуты! 

Мы постепенно приходили в себя (точнее не скажешь, правда!) Никто ничего не заметил. Что это был за свет, даже не хотелось думать. Вообще не хотелось думать ни о чём. 

Анна Андреевна делала нам замечание за замечанием, сначала сдержанно, а потом сердито. И в конце концов, бросила:

– Арефьева, Донцов и Лисов! Будьте любезны, покиньте класс! Вы мне мешаете вести урок!

– Простите, Анна Андреевна, – встал со своего места Игорь. - Чем? Мы ведь даже не разговариваем! 

Тут прозвенел звонок, и класс загомонил, как весенний лес. Анна Андреевна поднялась со своего места и вышла из-за кафедры. 

– Звонок с урока для учителя! – громко произнесла она и махнула рукой. – Сядь, Донцов. Послушайте меня, ребята… 

Она принялась расхаживать между рядов парт и тихо говорить, словно думала вслух:

– Девочки и мальчики…Вы так быстро выросли, что мы, взрослые, этого не заметили. И по-прежнему считаем вас детьми, пытаемся учить, как жить, давать умные советы и ждать от вас благодарности за всё, что мы для вас делали. Но это неправильно… 

Класс притих и полсотни глаз впились в неё, не веря своим ушам. 

– Нет большей глупости, чем давать непрошенный совет, – вздохнула Анна Андреевна, проходя мимо Игорька и погладив его по голове. – Но я попробую. 

Она остановилась у последней парты, где сидел хулиган Филиппов и улыбнулась ему. Тот от удивления открыл рот и покраснел. 

– Будьте самими собой. Никогда, слышите, никогда не позволяйте себе соглашаться с тем, во что не верите. Боритесь за себя, за своё счастье, за право быть собой. 

Она развернулась, пошла в обратную сторону и будто споткнулась о мой взгляд. 

– Мы, взрослые, пытаемся уберечь вас от тех ошибок, что сделали сами. Но у вас должны быть свои собственные ошибки, иначе невозможно расти… Не бойтесь ошибиться, бойтесь не понять, что вы сделали ошибку. Бойтесь не исправить её. Чтобы не повторить её снова и снова… 

Она поднялась на кафедру. 

– Наш урок на сегодня окончен. Завтра вас ждут другие уроки. А через полгода и они закончатся, и у вас начнётся совсем другая жизнь. Постарайтесь, чтобы она была хорошей. Это вам моё домашнее задание. 

Она села и с деланным удивлением повторила в полной тишине:

– Урок окончен, ребята. Можете идти по домам. 

Я встал первым и быстрым шагом прошёл к кафедре:

– Извините, Анна Андреевна, если я вам помешал. 

– И меня, – встала со своего места Наташка. – Мы не нарочно, простите. 

Игорь обвёл взглядом притихших одноклассников, встал и честно признался:

– Хоть я и не понимаю, за что, но извините и меня. 

– Все свободны! –  махнула она рукой. И мы по одному стали выходить из класса. Я дождался Наташку и Игоря, и мы молча пошли в раздевалку, а потом к нему домой. За всю дорогу мы не произнесли ни единого слова. 

15.

Когда мы, разгоряченные, потные и вымотанные напрочь, наконец, в полном изнеможении откинулись на кровати, Наташка сразу предупредила:

– Не спать, мальчики! Мама через час со службы придёт. 

Игорь, который лежал посередине, обхватил её живот рукой:

– Ага, – и громко зевнул, показав розовый язычок. 

– Интересно, а как это у других? –  вдруг спросил он. 

– Просто трахаются, – предположил я. Мне было лень даже языком ворочать… Этот мелкий прощелыга воспользовался моментом и исполнил свою давнюю мечту: залез на меня. Не буду врать, что мне не понравилось, хотя его боль я чувствовал, как свою собственную. И Наташка – тоже, иначе она не накинулась бы сразу же на его хвостик, как на леденец на палочке, чтобы отвлечь его. Зато, когда мы все трое одновременно улетели в сказочную страну, это было почти так же ярко и великолепно, как наши дурацкие эксперименты сегодня в школе. Нет, даже лучше, потому что нечего было бояться. 

– Ну, я думаю, некоторые всё-таки любят друг друга, – рассудительно произнесла Наташа, водя пальцем Игорю по спине. Он ёжился от щекотки и чуть не мурлыкал от удовольствия. 

– А мы что, не любим? – нехотя поинтересовался я, запуская свою пятерню Игорю в волосы. Игорёк извернулся вопросительным знаком и, согнув ноги в коленях, поднял ступни вверх. Голова его оказалась на Наташкиной груди, а пятки – у моего лица. Я усмехнулся и лизнул его пальцы на ноге. 

– Илюха, что ты делаешь? – засмущался было он, а потом сам лизнул Наташкину подмышку. 

– Давно мечтал это сделать, – объяснил я. 

– Я тоже, – тихонько признался он. 

Наташка засмеялась. 

– Вы забавные, – сказала она. – Когда я умру, мне будет вас очень сильно не хватать. 

Игорь сел между нами и подтянул коленки к подбородку. 

– Чего это ты вдруг помирать собралась, а? – сердито спросил он.

Она повернулась на бок, подперев щеку рукой, и заглянула мне в глаза. 

– Ну не прямо сейчас, конечно… Но когда-нибудь мы все умрём, правда? И я, и ты, Рыжий, и ты, Игорь. 

– Кто-то раньше, кто-то позже, – кивнул я, чувствуя, как внутри всё холодеет. Я понял, что она имеет в виду. Но не испугался, нет, я уже подумал об этом раньше. Намного раньше, ещё до неё…  

–  Давайте договоримся, – совершенно спокойно произнёс я вслух. – Если кому-то придётся уходить, те, кто останется, пустят его в себя. Совсем, полностью…  Пусть живёт в нас. 

Игорёк молча кивнул, вытирая слёзы. Наташка протянула руку и молча погладила его по бедру. Я почувствовал, как у меня по левой ноге пробежали мурашки. 

– А потом…  Когда останется кто-то один? –  уныло спросил Игорёк. И сам себе ответил:

– Ну да, конечно, – и отвёл глаза. Зачем, дурачок, подумал я, мы же тебя оба поняли! Но решил озвучить вслух то, что думал сам, чтобы просто убедиться, что они меня поймут правильно:

– Сначала, когда мы с Гошей познакомились, то совсем не знали друг друга. Поэтому ссорились и мирились, даже дрались. Но постепенно стали привыкать и даже стали понимать друг дружку без слов… И чувствовать, что у кого на душе. 

Я протянул руку и погладил Наташку по голове. А то она неприятно сощурилась и нервно ожидала продолжения. 

– А потом появилась ты. Любимая девочка. И сказала: ладно, мальчики, делайте друг с дружкой, что хотите, но я тоже хочу…  С вами обоими. 

Она фыркнула и произнесла иронично:

– Ох, Рыжий, тебе бы книжки писать! 

– Не, – помотал я головой. – Это к Игорьку. Он у нас стихами балуется… 

– В смысле? – у Наташки округлились глаза. – Ещё скажи, что все стихи для песенок в спектакле написал он, а не ты! 

Игорь сидел ко мне спиной, сердитый на то, что я сдал его с потрохами. 

– Вообще-то, да, – кивнул я. И продолжал:

– Но девочке было мало одних этих чувств. И она пошла дальше, туда, куда мы, мальчишки, даже боялись заглядывать… А девочка была бесстрашная, и она влезла каждому из нас в душу, как к себе домой. И тут началось самое интересное. 

– Дура я была, – задумчиво проговорила Наташка. – Любопытная и безрассудная, непроходимая дура… 

Она вскинула глаза на Игоря. Я знал, что он уже перестал сердиться, и сказал:

– Да. То, что мы сейчас можем делать друг с другом – это благодаря тебе, Наташа. Раньше у нас с Игорем такого не было. 

Игорёк кивнул и хрипло проговорил:

– Мы с Ильёй друг друга чувствовали, но даже не пытались… совсем проникнуть? Срастись? Я не знаю, как сказать! 

Я погладил его по спине, прогоняя мурашки, и заметил, как Наташка расслабилась. И добавил:

– Спасибо, Наташа. Это лучшее, что есть в моей жизни. И в его, – я обхватил руками Игоря со спины, и он откинулся мне на живот. 

– Спасибо, Наташа, – повторил он за мной. 

Она улыбнулась и ответила:

– Всегда пожалуйста! 

И подумав, спросила:

– А дальше-то что? 

– Я не знаю, – честно признался я, гладя Игоря по впалому животику с выступающим пупком. –  И никто не знает… Думаю, так далеко ещё никто не заходил, кроме нас. 

– Мне было страшно, но интересно, – призналась она. 

– Страшно интересно, – заржал Игорёк и замер, когда я накрыл его пах своей рукой. 

– Так вот почему ты это затеял, – тихо проговорил он. 

– Я испугался, – как можно спокойнее кивнул я и легонько подул на него. Он дёрнул одним ухом, как заправский котяра, и прилёг щекой мне на грудь, а ноги сложил на Наташкино бедро. 

– Мне показалось, что вас во мне слишком много, и я начинаю терять себя, – сказал я деревянным голосом. – Простите, ребята, я ошибался. Просто надо было привыкнуть к этому… 

Я неимоверным усилием воли поднял ладонь Игорька и очень аккуратно погладил Наташу по плечу. Я не был до конца уверен, что у меня сразу получится, поэтому лишь погладил… и сразу же выскочил из него, как ошпаренный, потому что взяла меня за мою удочку. Но не своей рукой, а его. 

– Что вы всё на мне-то тренируетесь? – возмутился Игорёк. Мы с Наташкой расхохотались. 

– Потому что ты всегда где-то посерёдке между нами, – словами объяснил я. Получилось как-то тускло и глупо, и пошло. Словно матом вместо стихов… Я посмотрел на них обоих. Так же неудобно, подумал я, слова подбирать, интонации, смыслы… Наташка кивнула, глянула на часы и ахнула:

– Мальчики, бегом в душ! 

Но едва мы успели выскочить в коридор, как в замке входной двери заворочался ключ. Бежать Ирме Иосифовне навстречу голышом было бы глупо… И одеться мы не успеем, а если и накинем штаны и рубашки, то наспех, и это будет ещё хуже. Словно обмануть пытаемся. Что делать? 

Наташка вышла из своей комнаты босая, с растрёпанными волосами, на ходу запахнув халат и завязывая пояс. Толкнула нас обратно в свою комнату и громко произнесла:

– Мама, я не одна! 

Голос Ирмы Иосифовны был не столько удивлённым, сколько любопытным:

– С Ильёй или с Игорем? 

– С обоими, – честно призналась Наташка. 

Ирма Иосифовна помолчала и тоном, не терпящим возражений, заявила:

– Тогда умойтесь и оденьтесь, пожалуйста. И приходите через двадцать минут ужинать. 

16.

Она переводила взгляд с одного на другого, и в синих глазах у неё стояло странное выражение, словно она не могла ни на что решиться. 

Мы сидели за ужином в столовой, намытые и распаренные после душа, все трое. И она во главе стола. Мы ей честно рассказали всё, как на духу. Ей даже не пришлось ни о чём нас спрашивать. 

– Илья, будь добр, передай мне соль, пожалуйста, – попросила вдруг она. 

Я кивнул, взял солонку рукой Игоря и поставил перед ней. Я же сидел на противоположном конце стола, а Игорь с Наташей – с обеих сторон посередине. 

Она внимательно посмотрела на Игоря и попросила принести листок бумаги и ручку. Когда Наташа хмыкнула, встала и вышла, Ирма Иосифовна тихо проговорила, словно извиняясь:

– Я нисколько не сомневаюсь в вашей искренности, ребята. Но я должна убедиться сама. 

Наташка принесла клетчатый листочек, вырванный из тетради и простой карандаш. Молча положила их перед мамой и села на своё место. 

– Я не нашёл ручку, – извиняющимся тоном проговорил Игорь. 

Ирма Иосифовна кивнула, на секунду задумалась, и принялась писать. Потом сложила лист в три слоя, провела ногтем и разорвала на три части по сгибам. Скатала полосочки в шарики и бросила их в опустевшую вазочку. 

– Берите, – сказала она. 

– Кому какую? – поинтересовалась Наташа, не поднимая глаз. 

– Всё равно, – улыбнулась Ирма Иосифовна. 

Мы взяли записочки и развернули их, старательно отворачиваясь друг от друга. «Пусть один мальчик поцелует девочку в нос, а потом снимет с третьего носки», – прочитал я про себя, и кивнул. 

– Кто первый? – спросил я, озабоченно рассматривая Игоря и Наташку. И тут же и понял по их лицам, что это сделал не я: они оба переглянулись и тихонько засмеялись. Наташка показала мне большой палец, а потом потупилась и покраснела. Я поймал ощущение Игоря и попытался заставить его встать и пойти чмокнуть Наташку в носик… Игорёк улыбнулся и показал мне язык. Медленно поднялся, обошёл стол, наклонился к Наташке и звонко чмокнул её в нос. Теперь давай, снимай носки, подумал я, и поймал себя на том, что сам их и снимаю…  Что за ерунда? 

– Довольно, – кивнула Ирма Иосифовна. – Я вам верю. 

На самом деле, по её лицу было видно, что она сама не верит собственным глазам. Наташка посмотрела на меня, фыркнула и передала мне свою полоску бумаги. Тонким бисерным почерком Ирмы Иосифовны на нм было написано: «Один из мальчиков должен спросить, кто первый начинает игру, а любой третий человек показать язык». Я усмехнулся и протянул ей свою записку. Игорь с любопытством вытянул шею и подождал, пока она прочтёт, а потом выхватил у неё листочек и засмеялся:

– Я так и думал! 

Я жестом попросил его записку, уже зная, что там. Просто мне хотелось…  хм, убедиться. «Выбери любого, кто покажет большой палец, а другого заставь сделать самого, что ему задано». Отлично. Мы бы в любом случае справились. 

Я посмотрел на Наташкину маму:

– Можно задать вам дурацкий вопрос, Ирма Иосифовна? 

Она молча наклонила голову, не отводя взгляд. 

– Вы догадались сами или наша классная вам позвонила? 

– Сама, конечно, – спокойно кивнула она. – Не волнуйтесь, Илья, я не собираюсь вмешиваться в вашу жизнь. Я всего лишь хочу попросить вас, чтобы вы вели себя прилично. 

Игорь с Наташкой не знали, куда глаза девать. Опять мне приходилось отдуваться за всех… Я встал, как будто отвечая урок в классе, и медленно перечислил то, чего потребовал от меня отец:

– Не в вашем доме. Можно приходить в гости. Можно проводить время втроём... Но без глупостей, так? 

– Да, – кивнула она и отвела глаза, как мне показалось, со смущением. – Поймите меня, пожалуйста… Для меня вы ещё дети. 

– Анна Андреевна нам как раз сегодня объясняла, что мы уже взрослые, – серьёзным тоном возразил Игорь. «Ну куда ты лезешь», подумал я, «дай мне договориться, раз уж начал!» 

– Простите, что перебил, – вежливо извинился Игорь. 

Ирма Иосифовна кивнула и посмотрела на меня с интересом:

– Как вы это делаете? – спросила она. 

– Я не знаю, – пожал я плечами. – Это Наташа нас научила… Спросите у неё. 

Наташка занервничала. То есть внешне она держалась почти спокойно, но внутри у неё клокотал вулкан. «Какого чёрта, Рыжий, ты на неё всё сваливаешь!» – пронеслось у меня в голове – и я был совсем не уверен, что это именно я подумал. 

– Вот как, – Ирма Иосифовна внимательно посмотрела на свою дочь. Ну, не так, как если бы в первый раз она её удивила, но где-то около того. – Интересно… Расскажешь потом? 

Наташка вымученно улыбнулась и тихонько произнесла:

– Да хоть сейчас… 

– Только правду, – наклонила голову Ирма Иосифовна. – Всю правду, пожалуйста.

– Я ещё не умела любить по-настоящему, и хотела узнать, как это, – не очень охотно призналась Наташка. – Мне было просто интересно… Мне было мало чувствовать, я хотела знать наверняка!

Мы с Игорьком переглянулись и уставились на неё. Наташа сидела, как в воду опущенная, и прятала от нас глаза. 

– Вы тоже хотите знать, да? – спросила она вдруг неожиданно резко. – Пожалуйста! Илья меня всегда бесил, с самого первого класса. Все мальчики как мальчики, один этот рыжий чёрт всё время перед глазами маячит! То гадость какую-нибудь устроит, то подшутит зло и глупо… Я тебя, Лисов, просто ненавидела, если хочешь знать! 

– Да знаю я, – пришлось ответить мне. «Но при чём здесь это, Наташ, а?»

Игорь тоже хотел было что-то ляпнуть, но удержался. Сам, без нашей помощи, молодец!

– У меня от этой дурацкой ненависти столько сил было, что я училась, как нанятая! –  в сердцах бросила мне Наташка. –  Я хотела быть самой, самой лучшей, лишь бы этот дурак понял, что ему меня не достать и плевать я на него хотела! 

Я спокойно кивнул и спросил:

– И охота тебе было мучиться? Подошла бы и попросила по-человечески: отстань, Рыжий! Я бы, честное слово, сразу и перестал … 

– Да ты что, не понимаешь? – почти закричала Наташка. – Ты мне даже снился!

Ирма Иосифовна смотрела на неё, мягко говоря, удивлёнными глазами. А Игорь…  Он тоже смотрел на неё, только тяжело и грустно. 

– Так ты со мной замутила, чтобы до него добраться? – бесхитростно спросил он и шмыгнул по-детски носом. 

Наташка молча посмотрела на него исподлобья и принялась перебирать кисти на скатерти, опустив глаза. Между нас словно сквозняком подуло, хотя ни занавески на окнах, ни цветы на столе не шелохнулись. 

– Ясно, – выдохнул Игорь и отвернулся. 

Ирма Иосифовна мягко взяла его за руку:

– Погоди обижаться, мальчик. Кажется, это ещё не всё… 

– А чего ещё? – грубовато спросил он. – Они всю дорогу мною, как мячиком, перекидываются… Тренируются на мне, как на штанге! А теперь, оказывается, я тут вообще не при чём, просто под руку подвернулся! 

Наташка беспомощно посмотрела на меня. Ей казалось, что сейчас всё посыплется, как карточный домик. Ей хотелось, чтобы я сейчас сделал что-то, чтобы его успокоить. Но я-то знал Игоря лучше её! 

– Ты хотела сделать мне больно, да? Забрать у меня моего лучшего друга? –  ровно, безо всякой обиды или обвинений спросил я. 

– Да, – пожала плечами Наташка. – А ты бы на моём месте что сделал? 

– Не знаю, – честно признался я. – Наверно, то же самое… Или даже хуже. 

Ирма Иосифовна издала странный горловой звук, словно подавила смешок. Наташка несмело улыбнулась и слегка покраснела. Игорь вылупился на меня и открыл рот.

– Да, такая я рыжая сволочь, – спокойно сказал я, глядя ему прямо в глаза. – По головам пойду, но своего добьюсь. И пофигу на всех остальных, кто не спрятался, я не виноват! Я про себя много чего такого знаю, что никому не стоит рассказывать…

Ирма Иосифовна одобрительно кивнула. А Игорёк запальчиво закричал:

– Неправда, Илька, ты не такой! 

Я отвёл глаза и вздохнул:

– Да нет, я именно такой, Гоша. Злой, испорченный, мерзкий и подлый.

– Наговариваешь ты на себя, – не согласился Игорёк и сжался, нахохлившись, как воробей. 

– Просто я тебя люблю, и тебе всего этого не досталось, – объяснил я и повёл рукой, будто передавал слово ей.

– И я тоже хороша, – кивнула Наташка. – Вместо того, чтобы поманить и бросить, как хотела сначала, взяла и влюбилась в тебя, Донцов. Ты был такой наивный, чистый, добрый и отзывчивый, что даже обидеть тебя было стыдно. 

Она помолчала, собираясь с духом, и решительно проговорила:

– Но ты сказал, что без Рыжего не будешь со мной. И я тут же согласилась… Два любимых мальчика лучше, чем ни одного, правда? 

– Ага, – поспешил согласиться я. – Особенно, если один и так уже тебя любит, а второго ты как раз и добиваешься… Мы друг друга стоим, это точно! 

Ирма Иосифовна засмеялась и даже захлопала в ладоши: 

– Отличный спектакль, товарищ режиссёр! – и добавила с иронией:

– Следствию всё ясно. 

Игорёк непонимающе хлопал глазами, а Наташка недовольно сощурилась... Ну да, они не этого ожидали! Но я же не рассказывал им, о чём говорил давеча с Наташкиной мамой. И я даже не был уверен, понравился ли ей наш спектакль… Я сглотнул, подобрался и невинным тоном спросил:

– Так наш уговор остаётся в силе, Ирма Иосифовна? 

Она шутливо погрозила мне пальцем. 

– Ох, Илья! Всыпать бы тебе по первое число! 

Я с облегчением пожал плечами:

– Пожалуйста, хоть сейчас!

– Тогда и мне, – кивнула Наташка, глядя на Игорька. Она буквально ела его глазами, не стесняясь ни собственной мамы, ни меня… И наконец, он поднял глаза и улыбнулся ей. Это же Игорёк… 

Я кашлянул и предложил:

–  Ирма Иосифовна, если вам самой противно, можете поручить телесные наказания моему папочке… Он тоже в курсе всего, но обещал не вмешиваться.

– Я бы с удовольствием пообщалась с Борисом Леонидовичем, – сообщила Наташкина мама, задумчиво глядя на собственную дочь. –  Но не теперь. 

Она посмотрела на Игорька, который царапал пальцем скатерть и глядел в пол. 

– Единственный пострадавший у нас ты, Игорь, – полушутливо произнесла она. – Тебе и решать, что с ними делать. 

Игорь вскинулся, закусил губу, встал со своего места и подошёл ко мне. Протянул мне руку, а когда я схватился за его маленькую сухую ладошку, как за спасательный круг, потащил к Наташке. Мы оба встали у неё за спиной, положив ей каждый руку на плечо: Игорь слева, а я – справа. 

– Я люблю их обоих, – просто сказал Игорёк. – Не разлучайте нас, пожалуйста! 

С лица Ирмы Иосифовны сползла улыбка, и она явно через силу произнесла:

– Бог вам судья… Живите, как хотите. 

17.

Наташка выложилась по полной программе, но всё-таки получила золотую медаль. Все пятёрки в её красном аттестате были неотличимы друг от друга, как сёстры-близнецы… Игорь чуть-чуть не дотянул до серебряной: у него было четыре четвёрки, три из которых он уж не никак не мог исправить: черчение, автодело и труды. Они закончились в девятом классе, и оценки по ним сразу шли в аттестат. 

Но он схлопотал четвёрку по астрономии совершенно незаслуженно! 

Виктор Васильевич, который вёл исключительно астрономию, зато сразу в четырёх из семи школ города, был древним стариком с жёлто-коричневыми от никотина пальцами и неприятным скрипучим голосом. Он ходил в своём тёмно-коричневом костюме, наверное, лет сто, не меньше, но тот всегда выглядел, как с иголочки. Он слышал гармонию небесных сфер и проникал разумом во все обозримые уголки Вселенной. Но нас, своих учеников, он словно в упор не видел даже сквозь свои очки с двойными стёклами. 

Мы звали его за глаза Телескопом. Свой предмет он знал, как древнеегипетский бог Тот, а нас, вероятно, воспринимал, как неразумных рабов, годных разве что таскать камни для пирамиды. 

Пятёрок он не ставил принципиально, исключая лишь тех немногих счастливчиков, кому удалось попасть в его астрономический кружок. Но Наташка смогла растопить его сердце, холодное, как ледяная комета. Девять недель по чертежам из какого-то пожелтевшего немецкого журнала мы все втроём вместе с нашими отцами в гараже по вечерам собирали телескоп. Пилили, сверлили, полировали, винтили и прикручивали. Мой отец притащил с работы штангенциркуль, микрометр и прочий инструмент. За линзами пришлось ехать в Питер на завод, который выпускал объективы для фото и видео. Трубу сделали из медного тубуса, купленного по случаю на барахолке. За всё это заплатил я, не принимая никаких возражений ни от Наташки, ни даже от её родителей. Почему? Я был ей должен, но не только каких-то пять рублей, что ещё год назад были бы для меня целым состоянием… И дело вовсе не в том, что она с Игорем вытащили на себе этот проклятый спектакль. Нет, я должен был по-взрослому, как мужчина, сделать это для своей девочки. Отец меня сразу понял, а вот Игорю пришлось это объяснять на пальцах…Зенитную призму подарил наш физик, она завалялась у него со студенческих времён. И когда телескоп был предъявлен во всей красе Виктору Васильевичу, сердце старика дрогнуло. 

– Арефьева, – с чувством произнёс он, оторвавшись от окуляра поздней весенней ночью. – Прекрасно, Арефьева, это прекрасно! Посмотрите сами! 

Наташка вежливо прильнула к окуляру. Марс был размером с пятикопеечную монету и переливался красно-оранжевым пятном на фоне фиолетового-чёрного неба. На цветной фотографии в учебнике он выглядел куда внушительнее. 

Она вежливо согласилась, что четвёртая планета Солнечной системы и впрямь сегодня прекрасно выглядит – и пятёрка была ей обеспечена. Телескоп радовался, как ребёнок, а Пал Петрович ещё больше:

– Ребята, вы просто молодцы! Моей дочке повезло, что у неё такие замечательные друзья! 

«Друзья» скромно потупились и в один голос сообщили, что для Наташки сделают всё, что только смогут. И даже больше…  А я добавил, что без помощи старших мы бы точно не справились. 

– Зато никто не скажет, что моя дочь медалистка только потому, что я её отец, – веско заявил Пал Петрович. И признался: 

– Меня бы и четвёрки устроили, честно говоря… Это ей самой нужно, ребята, вы понимаете? 

Мы с Игорем согласно кивнули и улыбнулись, не сговариваясь. 

– Наташка всё время старается доказать, что она – лучшая, – стеснительно проговорил Игорёк. – А она нам такая нравится, какая есть. Даже безо всяких медалей… 

Пал Петрович усмехнулся, но ничего не ответил. Только пожал нам руки, как взрослым, глядя прямо в глаза, и отпустил нас кивком на прощание. 

Меня же устраивало то, что половина пятёрок в моём табеле уравновешивалась второй половиной четвёрок. И сколько бы Игорёк с Наташкой не пищали, что я могу лучше и должен попытаться исправить положение, я только усмехался: 

– Поступлю, не волнуйтесь. Это у вас проходной балл без пяти пять, и конкурс аттестатов… А у меня три человека на место. 

Чистая, а не прикладная математика в те времена не пользовалась особым спросом. В отличие от филологии и восточных языков, куда они собирались. Но пока Игорь доводил свой английский до совершенства, а Наташка вгрызалась в начала высшей алгебры, я скучал. 

Мы все трое занимались у Наташки. Пал Петрович не возражал, он сразу принял нас, как родных, и даже в шутку предлагал Игорю забрать из дому подушку и переехать к ним.

Ирма Иосифовна посчитала правильным не обременять его знанием о наших отношениях, чтобы поберечь его нервы и сердце. Первое время она приглядывала за нами весьма внимательно, а когда убедилась, что мы, кроме редких объятий и поцелуев втихаря, ничего предосудительного не делаем, успокоилась. И по мере сил своих помогала нам закончить школу как можно лучше. 

Но упорные старания Игоря в изучении астрономии дали неожиданный результат. Игорёк раскопал одну проблему в небесной механике, с которой не справлялся даже современный вычислительный аппарат. 

Она называлась «Задача трёх тел». Суть её в том, что Земля вращается вокруг Солнца потому, что оно притягивает нашу планету и всё остальное в нашей Солнечной системе. Никакая другая планета не оказывает на нашу Землю такого влияния, чтобы она сошла со своей предсказуемой и неизменной орбиты… Но ведь Луна вращается вокруг Земли по той же причине! И есть уравнение Ньютона, которое описывает взаимодействие этих пар: Солнце – Земля, Земля – Луна. Для двух тел это понятно, просто и предсказуемо. Как в небесной механике, так и на Земле, например, между людей. Только это притяжение по-другому называется. 

Но если добавить третий объект, всё меняется. Возникает хаос, заставляющий небесные тела разлетаться в разные стороны или врезаться друг в друга. Причём очень трудно предсказать, что будет происходить с ними дальше, потому что непонятно, как выбрать точку отсчёта для всех трёх тел одновременно…  И всё было бы прекрасно, если бы люди не наблюдали в космосе стабильные системы трёх небесных тел, словно в издёвку над законами физики и математики, существующие веками и тысячелетиями. Значит, это в принципе возможно – только мы не понимаем, как?  

Игорь подготовил реферат и сдал его Виктору Васильевичу. Тот внимательно его проштудировал и поставил «двойку».

– Как так? Почему? – буквально чуть ли не плакал Игорёк. Он старался изо всех сил, перелопатил кучу материала и даже нашёл описания частных решений для отдельных случаев…  И всё впустую? 

– Вы не поняли сути вопроса, молодой человек, – наставительно сообщил Телескоп, протирая очки. –  Дело не в том, что мы не можем предсказать взаимное движение трёх тел в пространстве. Эта задача изначально неправильно поставлена, и поэтому она не имеет решения. Мало того, что вы этого не поняли, так ещё и упорствуете… Поэтому – двойка.

Приговор был окончательным, и обжалованию не подлежал. Ирма Иосифовна выслушала сбивчивый и эмоциональный рассказ Игоря, и направила свои стопы в каморку звездочёта… Пардон, в однокомнатную келью учителя астрономии. Уж не знаю, что они там обсуждали, но за четверть Игорь всё равно получил трояк, а в аттестат отправилась четвёрка. Которая и лишила его медали. 

– Кто у нас в математики собрался? – бушевала Наташка. – Ну так давай, Рыжий, придумай что-нибудь! 

Я усмехнулся:

– Может, тебе заодно Большую теорему Ферма доказать? 

Я обнял Игоря и шепнул ему на ухо:

– Гошка, не бери в голову! Скоро это закончится: школа, оценки и прочая ерунда… Ты же не на астронома поступать собрался, а на восточный. 

– Ну и что? – уныло пробормотал он, уткнувшись лицом в мою грудь. – Он даже не стал меня слушать! Просто сказал, что это не решается, и влепил двойку. 

Наташка жалобно посмотрела на меня, как будто я мог одним мановением руки исправить законы физики или четвёрку в аттестате… Хреновый из меня волшебник, извини, дорогая. Всё, что я могу – это объяснить вам обоим, как оно есть на самом деле.

– Задача имеет решение, - проговорил я. - И мы его найдём.

Игорёк поднял голову и посмотрел на меня. 

– Эта задача про нас, – объяснил я. – Про нас троих: тебя, меня и Наташу. Мы такие разные, увлекаемся разными вещами, движемся к разным целям. Но есть то, что нас объединяет. То, почему мы вместе. 

– И что же это? – с насмешливым интересом произнесла Наташка. – Любовь, что ли? 

– Притяжение, – кивнул я. –  В задаче трёх тел самое главное – это их притяжение друг к другу. Но на это пока никто не обращал внимания, понимаешь? Все пытаются определить их совместное положение через движение каждого из них по отдельности. А это не так работает. 

– А как? – Игорёк вытер глаза и жадно вцепился в меня взглядом.

Я улыбнулся и ответил:

– Я пока что не знаю. Но я знаю, куда копать… И знаешь, Игорь, я готов хоть всю жизнь положить на то, чтобы решить для тебя эту задачу! 

Игорёк улыбнулся, шмыгнул носом и поправил:

– Для нас, Илья! Для всех нас троих. 

Я посмотрел на Наташку. Она улыбалась. 

– Задача трёх тел? – спросила она саму себя. – Да, наверное, Рыжий, я готова решать её вместе с вами обоими…  Хоть всю жизнь! 

– А у нас получится? – неуверенно спросил Игорёк, когда Наташка встала, подошла к нам и обняла нас обоих. 

– Не знаю, – честно ответил я. – Но, пока не попробуешь, и не узнаешь. 

– Мы постараемся, – пообещала Наташка. И поцеловала его в макушку. 

2000