Плохие комментарии

 -1-

Моему другу Жене,
по совету которого я начал писать

 
Первые пятнадцать минут прошли нормально. Я говорил спокойно, не дергался, не глотал окончания слов. В студии было человек сто зрителей, они сидели поодаль – в небольшом зале, уставленном рядами пластиковых кресел и разделенном посередине одним проходом. Между трибуной и нами расположились режиссер и оператор. В стороне маячила гримерша. Зрители реагировали как обычная закадровая тусовка – изредка похлопывали. Смеяться им не приходилось: я произносил достаточно серьезные фразы.

Говорил я о культуре, литературе, творческом процессе в условиях компьютеризации и виртуализации, о настроении, вдохновении и творческом пути современных авторов. Говорил без иронии, без осуждения или одобрения. Говорил о себе как о части какого-то процесса, который терялся в своей глобальности, распылялся до пустоты одиноких атомов и распылял меня самого.

– Прервемся на пять минут! – сказал режиссер.

Студия зааплодировала. Я мог бы продолжать, но запись велась с техническими перерывами.

В паузу произошло нечто странное. Мой интервьюер, Матвей Мишин, положил руку мне на колено и сказал:

– Не волнуйтесь. Все идет нормально.

Я и знал, что все идет нормально, но вдруг разволновался. Чужая рука на моем колене тоже дрогнула.

– Вы не хотите рассказать о своих произведениях более подробно? – спросил он и, наконец, убрал ладонь.

– Мне кажется, я сказал достаточно, – я немного растерялся.

– Нет, о других, – он мотнул головой. – Я хорошо подготовился к нашему интервью, я изучил ваше… творчество… полностью.

– Я предпочел бы остаться в рамках согласованных вопросов.

– Для честности вам нужен другой канал? Первый национальный? CNN?

– Я предпочел бы остаться в рамках, – повторил я упорно.

– Ребята, запись! – вклинился реж.

Курильщики вернулись на свои места, в студии снова стало тихо. Мишин смотрел на меня вызывающе иронично.

– Было бы интересно услышать ваши рекомендации начинающим авторам…

– Конечно…

– Кроме честности со своими читателями…

– Конечно…

Вторые пятнадцать минут дались мне тяжелее. Я понял, что он не отцепится. Просматривая записи его передачи, я не угадал в Мишине подлой стервозности. Он интервьюировал местных деятелей культуры, бывших членов бывших союзов, орденоносцев, поэтов-песенников, балерин и оперных певиц. Я решил, что тоже вполне вписываюсь в эту парадигму так называемых носителей культурного кода, и не стал отказывать телеканалу. Но Мишин подготовил мне сюрприз. Почему мне? За что? Ведь любую балерину можно было уличить в связи с директором театра, но он не делал этого. Или материал зачищался уже после записи?

Я не настолько известная особа, чтобы можно было раздуть громкий скандал на моем имени. Или для его передачи сгодится и небольшой скандальчик? Даже не скандальчик, а просто пакость…

– Валерий Павлович! Вы умолчали о драматургии! – снова Мишин. – Известно, что вы изобретаете совершенно новые приемы, неизменно привлекающие зрителей к вашим пьесам!

Какие пьесы? Какое «неизменно»? Не иначе, как намек на ту единственную пьесу, поставленную нашим местным драмтеатром, где среди действующих лиц был гей. Несчастный гей, я назвал бы его слабодействующим персонажем.

– Боюсь вас разочаровать, но вряд ли возможно сегодня изобрести «совершенно новые приемы» для изображения нашего старого мира. В нем все уже было. И даже было описано.

– О, не скромничайте! Иногда авторский взгляд обновляет этот мир, переиначивает его. С кем из своих героев вы себя ассоциируете?

Не с тем ли несчастным геем?

– Я не онани… не ассоциирую.

Мишин хохочет. Режиссер прерывает нас паузой.

– И посерьезнее, ребята. У нас эфиры в детское время.

Ведущий вглядывается в меня.

– Я кажусь вам агрессивным? – спрашивает серьезно.

– Нет.

– Тогда чего вы боитесь?

– Наверное, того, что если начну отвечать вам тем же, ваша передача перестанет быть «культурной».

– Это только поднимет нам рейтинг.

Дело все-таки в рейтинге.

В третьи пятнадцать минут речь идет о политической ситуации в стране. Она тревожнее, чем обычно. В последнее время каждый гость должен заявить свою гражданскую позицию прямо и однозначно.

Я говорю без страдания в голосе и без азарта, но о европейских ценностях, которые должны вызреть в душе каждого и получить соответствующую поддержку на законодательном уровне.

– Вы имеете в виду разрешение на однополые браки?

Но я уже готов к вопросу – мое лицо непроницаемо.

– В том числе, если уж эта тема вас так волнует.

Мишину ничего не остается, как хмыкнуть. Я снова собран, я поборол свое волнение, я говорю четко.

В следующий перерыв Мишин выходит из студии. Покурить? Или припудриться? Стесняется при мне?

– Вы удачно поправили грим, – говорю ему после возвращения.

Он кивает. А ко мне гримерша не торопится. Последняя часть – блок вопросов о личной жизни. Наверное, Мишин надеется, что я буду краснеть и потеть в кадре. Но мне легко говорить общие фразы – даже об одиночестве. Это уже обжитое, комфортное, родное одиночество. Его образ, даже вызванный камланием Мишина, не может смутить меня. Я смело смотрю ему в глаза.

Студия одобрительно похлопывает. Мы говорим о наступающем Новом годе. О течении времени. О том, как планировали дожить до двухтысячного, а уже огого какой. Эти кухонные разговоры домохозяек близки целевой аудитории канала. Мишин спрашивает, украшаю ли я дом, какой Новый год мне запомнился особенно и чем. Я рассказываю историю, как однажды встречал Новый год в клубе в компании друзей и наутро ничего не помнил, кроме лица одного танцовщика.

– Я проснулся в Новом году от этого ощущения – нельзя танцевать с таким пустым, бессмысленным лицом. Нужно придавать ему какое-то выражение хотя бы по праздникам…

– Вы многого хотите от стриптизера.

– Если бы это был стриптизер!

– Я думал, вы о каком-то предновогоднем литературном конкурсе расскажете.

– Обязательно, в следующий раз, если пригласите.

– Какие пожелания вас особенно раздражают?

– Никакие. Я верю, что все они искренни.

– И семейного тепла?

– Конечно! И всем нашим зрителям я желаю семейного тепла – без интриг и скандалов.

– А себе?

– А себе – творчества. И вам, Матвей, тоже.

Мы пожимаем руки, и реж нас вырубает. Несколько человек из студии подходят за автографами. Мишин говорит мне в затылок:

– Мы после монтажа весь материал согласуем. Я вам диск передам, вы сможете высказать свои замечания-пожелания, мы все учтем. Тут не «Школа злословия», как вы поняли.

– Мне кажется, вы об этом сожалеете.

Так прошло мое интервью для передачи «Час культуры» на телеканале «Форум».

 

-2-

После этого интервью еще три дня я думал, не зря ли приплел историю про танцовщика, который, действительно, был танцовщиком, а не стриптизером, и дело происходило вовсе не в гей-клубе, а в обычном клубе, но вскоре успокоился.

За окнами мело, вьюжило, потом улеглось. Как только улеглось, Мишин принес мне диск с записью передачи. Сделал он это без звонка или предупреждения, просто заявился ко мне домой. Я пытался не выпасть из рамок вежливости.

– Проходите… Или оставите мне материал?

– Нет, нужно срочно, если вы можете сейчас просмотреть…

Он вошел в квартиру, не снимая ни верхней одежды, ни перчаток.

Этот Мишин – медийная персона провинциального телеканала, местная телезвезда, может, на рынке ему делают скидки на говядину. Кажется, он популярный блоггер, почитать бы, что он обо мне накалякал, да все некогда.

Я беру у него диск. Вставлять в компьютер и приглашать к нему Мишина как-то не хочется. Компьютер – Сакре-Кер моего личного пространства, залетный блоггер там лишний.

– А DVD-проигрыватель откроет?

– Да, конечно.

Идем в гостиную, я вставляю диск, садимся у экрана.

– Точно не порнуха? – спрашиваю Мишина.

– Точно-точно.

На экране появляется знакомая студия, те же очкастые девицы в первом ряду. Я смотрю внимательно. Запись даже лучше, чем я ожидал, – неровности сглажены, акценты расставлены правильно, реплики про ассоциации с героями стерты, блеска на моей морде нет, Мишин не кажется заносчивым.

– Довольны? – спрашивает он.

– В общем, да.

Я вынимаю диск и только теперь замечаю на нем надпись: «Автор современной гей-прозы». Верчу диск в руках.

– А гей-проза – это к чему? К интервью?

Мишин не смущается.

– Это в эфир не пойдет, я для себя пометил, чтобы не забыть, чем вы мне понравились. Я же читал в Сети ваши рассказы, повести… И там жизнь настоящая, такая, что ком в горле. А в этом интервью – никакой настоящей жизни. И ненастоящей тоже нет. Вообще никакой жизни. Да вы и сами понимаете, что интервью притворное, мертвое. Иначе не закончили бы историей про клубы и танцоров, чтобы хоть немного ожить в глазах зрителей.  

– Мне кажется, вы представляете себе жизнь, как некий постоянно действующий вулкан, извергающий сенсации. Это подход чисто медийный.

– Вы о жизни хотите со мной поспорить? – Мишин вскакивает.

Я протягиваю ему диск.

– Не хочу. Не знаю, что вы читали, когда, о чем, мое ли это было. Сеть коварна, она многие факты искажает, вам ли не знать, Мишин…

– Мишин – это псевдоним, на самом деле…

– В общем, претензий у меня нет. Спасибо за вашу работу. Подробности мне не нужны. Я не хочу участвовать в ваших профессиональных аферах.

Я уверен, что Мишин задумал какой-то репортаж – бонусом к нашему зачищенному интервью.

– Ну, зачем вы так, Валерий Павлович?! Почему вы обо мне так думаете? Подозреваете, что у меня включенный диктофон спрятан? Что я хочу вас подставить? Предпочитаете остаться холодным и мертвым?

– А если нет, то что? Броситься к вам с объятиями? С личными откровениями? С каминг-аутами?

Он немного пятится.

– Нет. Для начала вы могли бы признать, что это вы писали… писали о любви мужчин, о такой любви, которая сильнее дружбы, и предательства, и смерти…

– Это для начала? А для конца что? У вас есть план?

Спасибо моей непроницаемой маске. Когда я теряюсь, она сама может общаться от моего имени. Сказывается опыт десятилетий.

– Я провел лингвостилистический анализ ваших текстов, – сказал Мишин и осекся, фраза уже не годилась.

Он пошел к двери. Я решил, что вечером обязательно найду его блог и прочту о себе «всю правду». Решил, поставил в уме галочку, но занялся другими делами, внимание рассеялось, и я позабыл о Мишине.

Вспомнил уже ночью. Стал засыпать, радуясь приходу сна, уже нырнул в подступившую волну небытия, как вдруг стукнулся о какое-то воспоминание. Подводная морская скала – Мишин.

Набрал одного из старых знакомых. В трубке загрохотало.

– В клубе! – прокричал Сашка.

– В туалет можешь выйти?

– Так я уже! Часто нельзя – подумают, что я там кокаин ха-ха-ха нюхаю!

– Саш, ты телеканал «Форум» помнишь?

– Ваш? – Сашка давно уже столичный житель. – Ну, помню.

– А Мишина помнишь? Передача там у него, про культуру…

– Мишина?

– Матвея Мишина.

– Помню. Крутился в радиусе.

– То есть? Из наших?

– Нет. Не думаю. Просто крутился одно время. Журналюга. Ну, ты понимаешь. Проныра.

– А чего крутился?

– Да смутно я его помню. Чей-то был знакомый. Алика что ли. Точно, Алика. Ты у Алика спроси. Сам путем? Когда приедешь?

– Да сейчас работаю…

Мой ответ затерялся в грохоте. Я сел к компьютеру и стал искать в Интернете блог Мишина. Оказалось, Матвей Мишин – довольно популярное сочетание, как для псевдонима. Замелькали перед глазами мальчики – одинаковые с лица.

Один из этих мальчиков по имени Матвей Мишин написал сегодня в своем блоге: «Черный день моего календаря. День моего грандиозного разочарования. Оказывается, есть авторы, которые убедительно пишут о том, чего не знают, во что не верят, чего не чувствуют…»

Рой френдов не замедлил с комментариями:

– Ты только узнал? Наивный ты все-таки, Матвей.

– Есть такие уроды.

– Говноавторы.

– Бросай читать Донцову.

– Пиши сам.

– Матвей – ты лучший. Не грусти! Ты мое солнышко.

 

-3-

Спал я плохо. Думал, что пока я сплю – в своей гробовой тишине, немоте и темноте, где-то сияет солнышко по имени Матвей. Подкинул черт тему.

Утром я позвонил Алику.

– А, ты по поводу Мишина? – это вместо «ало».

– Какого Мишина? – немею.

– Сашка сказал, ты узнавал о Мишине с «Форума».

Это он ночью ему сказал, прямо из клуба позвонил, незамедлительно. В туалет специально для этого выскочил. Старые добрые приятели. Бл**ское кольцо братской поддержки. Я уже начал забывать об их манерах.

– Да на интервью приглашали, на «Форум». Хотел узнать о ведущем, но уже не важно.

– И когда смотреть тебя?

– Не знаю пока.

– Я «Форум» вообще не смотрю.

– Это к лучшему.

Попрощались сердечно. Алик не забыл сообщить, что у них с Андреем все хорошо, а на Новый год они летят в Эмираты.

Передали штормовое предупреждение, сильный ветер и гололед. Я решил не выходить из квартиры. Съел что-то условно съедобное, наподобие овсянки, и снова сел за компьютер. О своем тексте я уже не думал. Все мои мысли занимал найденный вчера блог.

Дискуссия о говноавторах ночью продолжилась. Та самая «Таша», которая в первой реплике назвала Мишина солнышком, в 04.30 утра возникла вновь. Я боюсь людей, которые сидят в Сети в четыре утра. Уверен на сто процентов, что это психопаты с маниакально-депрессивным синдромом. Милая Таша в глухой предрассветный час оставила следующий комментарий:

– Матвей, ты не о В.Г.? Я была на записи. Он вел себя отвратительно. Сначала сидел на отморе, потом выпендривался. Но чего ты от него ожидал? Он всегда такой.

«Сидел на отморе»? Не странное ли выражение? Что это значит? На чем сидел? Отмороженный что ли? Я? Когда?

Было о чем задуматься. Мишин ответил в 09.24 утра, то есть в нормальное рабочее время.

– Нет, не о нем. Интервью с В.Г. мне понравилось. Особенно в перерывах.

Я снова почувствовал руку Мишина на своем колене, только он сжал сильнее. Захочу – и напишу, что хочу. Пока не хочу. Но как только захочу, сразу напишу. А когда захочу, не знаю. Но вот тогда я весь свой лингвостилистический анализ и выложу на всеобщее обозрение, не пропадать же ему.

Но в чем меня можно уличить? С кем такого не бывало? Берешь себе несколько псевдонимов: один – для серьезной работы, второй – для текстов для души, третий – для одного аккаунта в соцсети, четвертый – для другого, пятый – для другой соцсети, шестой – для городского форума и т.д. И все нужны. И все твои. И все – это ты. Потом один из них становится известным, второй забывается, от третьего теряется пароль, четвертый стирает злой модер, пятый похищают спамеры, шестой где-то болтается без твоего участия. И вдруг объявляется некий Матвей Мишин, который, проведя анализ чего-то там (ДНК или Интернет-трафика) устанавливает связь между какими-то из них. И думает, что держит тебя за… колено. И может стиснуть коленную чашечку до хруста.

Дискуссия о говноавторах сникла. Запись моего интервью еще не появилась ни в эфире, ни на сайте «Форума». Наступило затишье.

Я даже поверил, что история закончилась. Все. На этой фразе Таши, на этом комментарии Мишина она закончилась. А я только начал входить во вкус расследований, обвинений и самого Мишина.

В Мишине есть вкус, это нужно признать. Он стильный малый, не сахарный, не слащавый. С хорошей, в принципе, репутацией, как для журналиста. И он читал меня – это тоже говорит о многом. Он не лишен чувства юмора. У него прекрасные карие глаза. Каштановые волосы. Небритость. Симпатичный свитер… в полоску… или в ромбик. Короче, в какую-то геометрию.

Что еще я о нем знаю? Тусовался когда-то с Аликом. Да кто с Али-Бабой не тусовался в то время? Вокруг него вились все, кто стремился к изящной жизни – и продюсеры, и режиссеры, и художники, и фотографы, и Мишин. Кому-то Алик даже помог, кому-то даже задаром. Это сейчас он с трудом может наскрести на Эмираты и на молодого любовника, потому и хвастается.

За окнами стало завывать. В новостях передали, что ураганный ветер может уносить людей с балконов. Я лег на диван. Меня только с диваном.

Если история закончилась, тогда что? Ну, разочаровался во мне Мишин, да и забыл. И вовсе не думает веселить своих френдов моим разоблачением. И давно уже убрал руку с моего колена. Чего ж я дрожу? Разве мертвые дрожат? Дрожу, потому что я не мертвый. Потому что это нормальный страх любого творческого человека – выставить на обозрение настоящее, связать в один узел эго и альтер-эго. Нет, эго, ид и супер-эго. Нет, эго, самость, тень, аниму, анимуса и персону. Я все-таки убежденный поклонник Юнга.

И про Мишина тоже ничего не понятно. Зачем он вообще читал гей-истории? Что его там так интересовало? Куда можно спрятать включенный диктофон? Чисто профессиональный интерес?


 

-4-

По вечерам я стал смотреть «Форум» – местные новости с запинками, самодельные рекламные ролики, программы хит-парадов, приветов и поздравлений. В среду вышел «Час культуры» – Матвей Мишин беседовал с актрисой ТЮЗа, Мариной Славкиной. Никакой иронии по отношению к Славкиной в его тоне я не уловил.

Через неделю в эфир «Форума» вышла и моя запись, ничем не отличающаяся от того, что я видел на диске. Можно было окончательно успокоиться, расслабиться и забыть, но я решил посмотреть ленту отзывов на сайте «Форума».

– Кто он такой? – спрашивал rulezz89. – Лауреат нобелевки по литературе?

– Когда-то его читала, – писала та же Таша в 03:42. – Унылое говно. И как собеседник – ноль. Матвею не повезло.

– А что он пишит? – интересовался тот же rulezz89.

– Обличает нравы, – объясняла умная Таша. – Нудит, короче.

– Симпотный, – вступалась за меня Niniasha.

– Выражение лица будто страдает запорами.

– Самовлюбленный урод. Полно таких.

– Все советы дают, как жить, как писать, как читать, как жопу подтирать! – негодовал Merin.  

– Полный рот дикции, говорить бы с начало научился.

Я перелистнул на предыдущую запись.

– Мешок с костями!

– Ей 50 лет, а она все мальчиков играет.

– Придумала себе «травести», обычная тетка-трансвеститка.

– Румяна жолтые, посмотрите. Наверно в театре грим просроченый.

– «Никогда не весила больше 45 килограммов». Еще бы два кг штукатурки вычла.

– Мой ребенок на спектакле ее так испугался, весь вечер плакал, еле успокоили.

Я закрыл сайт. Да я и не ожидал, что передачу «Час культуры» будут комментировать культурно. Я же и рассказывал о восприятии творчества в условиях виртуализации общества. Не за себя стало обидно, а почему-то за передачу Мишина. Ведь это была единственная нормальная передача на «Форуме», но и она не находила никакого отклика у аудитории, кроме сплетен и пересудов.

Задумавшись, я чуть не пропустил последнюю ремарку Мишина:

– Ребята, прошу вас не комментировать это интервью.

Это под моим видео, не под Славкиной. Таша не унялась:

– А что случилось, Матвей? Чем он тебя так впечатлил?  Еще раз написал «Человек в футляре»? Или отксерил?

– Ребята, прекратите обсирать. Гуревич – хороший автор. И сказал все по делу.

И это был не Мишин. Я протер глаза, а потом экран компа. Выступил новый участник дискуссии – некто Ramirez. Я просмотрел профиль: новичок, 32 года, электронный адрес, количество комментариев 1. На аватаре – испанская физиономия, или мексиканская. Вбиваю в поиск фотографий – нет соответствий. Я же серьезный человек, чем занята моя голова! Не в такой же я пропасти, чтобы хвататься за первого попавшегося почитателя и искать его следы по всему Интернету!

Между тем Таша продолжила:

– Мальчики что-то находят в Гуревиче. Что бы это могло быть?

– Симпотный, – повторилась Niniasha. – Если бы еще подстригся.

– Вас же попросили! – Ramirez оставил свою вторую реплику.

– Только из уважения к Матвею, – заткнулась Таша.

Все, наконец, улеглись заи баи. Я выдохнул с облегчением. Хрен знает, чем взволновало меня это обсуждение. Я читал много лестного и нелестного о себе на разных сайтах, в разных библиотеках, на разных форумах, в разных дневниках. Я с уверенностью могу сказать, что в отрицательных комментариях есть свой стимул – хочется наперекор всем делать свое, продолжать свои линии, завершать свои композиции, жить свою жизнь. Но в этот раз дело касалось не только меня, но и Мишина. И Мишина тоже…

           

На следующий день на мою электронную почту свалилось письмо с адреса ramirez032@yahoo.com. Письмо было ни о чем – выражало мне поддержку и участие, словно я, действительно, страдал запорами. Я проверил ip-адрес – не Мадрид, не Барселона, не Мехико, не Гвадалахара (вот было бы удивительно, если бы там смотрели «Форум»), а наш родной город. В Рамиресе местного разлива мне сразу померещился Мишин. Я взглянул на часы – 02.00 ночи, не иначе, как и у меня начинается маниакально-депрессивный синдром. Я срочно улегся в постель.  

Бывали письма и волнительнее. Однажды, на заре моего сетевого творчества, одна девушка написала мне, что жизнь казалась ей невыносимой, но она сравнила себя с каким-то моим героем (а у того дела обстояли еще хуже) и поняла, что нельзя сдаваться, что нужно приложить все усилия к тому, чтобы уехать из своего города и начать новую жизнь там, где никто ничего не будет о ней знать. Тогда я не очень расчувствовался, но через четыре года она написала мне снова, и я ее вспомнил. Она рассказала, что уехала тогда в областной центр, стала работать официанткой в ресторане, сняла недорогую комнату у хозяйки по университетским объявлениям. Потом на работе познакомилась с одним бизнесменом, вышла за него замуж и родила сына. Сына она назвала Валерием в честь меня, потому что это я не дал ей покончить с собой. Дальше следовала самая интересная часть ее письма. Вскоре муж стал изменять ей и бить ее, как когда-то отец, с большим трудом она оформила развод, снова переехала в съемное жилье, он согласился оставить ей ребенка. Она писала мне, что снова очень несчастна, но уже совсем по-другому воспринимает свое несчастье. В этом несчастье она счастлива сыном, своей свободой, помощью друзей. Она знает, что жизнь продолжается и что в ней будут новые радости, даже если потом  они обернутся новым горем. Я был поражен ее письмом – столько самодостаточности в нем сквозило. Неужели я мог внушить это девочке, над которой издевался родной отец? Нет, я же не сказал ей ни слова. Я даже не знаю, что из моего она читала. Но тогда и я почувствовал удовлетворение, и гордость, и счастье: одна человеческая жизнь оправдала всю мою многостраничную графоманию.

Потом приходили и другие письма, иногда нежные и добрые, иногда с советами, как мне лучше писать и выражать свои мысли.

Письмо Рамиреса было нейтральным. Вежливым. Пожалуй, заискивающим. Рамирес надеялся на ответ. У меня нет привычки отвечать на читательские письма, но, поддавшись порыву, я написал: «Интересно узнать, что бы вы попросили у Деда Мороза в канун Нового года». Как я и предполагал, Рамирес, в котором я по-прежнему угадывал Мишина, ответил незамедлительно: «Встречу с вами». «На городском катке. Завтра, в 13:00. Надеюсь, вы меня узнаете», – написал я, окончательно передумав уезжать на праздники в столицу.

Пришлось подстричься. Кажется, кто-то там в комментариях попенял мне за неаккуратную прическу. На стрижку я надел теплую кепку, поднял воротник куртки и пошел на каток. На площади было людно и гололедно. Я прислонился к борту катка и стал смотреть на смешных новичков. Рядом со мной притормозил парень и тоже встал у борта.

– Не катаетесь?

Я посмотрел на него. Это был не Рамирес.

 

-5-

Но и не Мишин. Это был совсем юный парень, голубоглазый, в большой шапке, с порозовевшими щеками и крупным картофельным носом.

– Это я писал вам, – сказал он, чтобы я не сомневался.

– А на «Форуме» тоже ты?

– Я, но фото не мое, просто фото. Я практику проходил на «Форуме» как звукооператор, поэтому всех там знаю и за комментариями слежу.

– А работаешь где?

– Нигде. Доучиваюсь пока. – Он немного смутился.

– Ладно, – сказал я. – Иди прокатись. А потом поужинаем.

– Так я не умею. Никогда на коньках не стоял.

– Ну, вот сходи, постой. Я посмотреть хочу, Рома.

– А вы не уйдете?

– Нет, обещаю. И на «ты» можно.

Парень встал в хвост очереди к пункту проката коньков. Все время оглядывался. Я махал ему рукой, словно мы были давно знакомы. Но мысль бежать все-таки проскальзывала.

Ему помогли приладить коньки и толкнули на лед, он схватился руками за борт, пытаясь подобраться ко мне с другой стороны. Я уже понял, что это будет не так весело, как я планировал. Интересно, катается ли Мишин…

Рома, наконец, оказался рядом со мной.

– Что-то ты никак не разгонишься, – заметил я ему. – Боишься упасть?

– Ну, вы бы… ты бы… сам попробовал.

– Я люблю наблюдать.

Он сделал несколько неловких попыток. Я почувствовал, что ноги замерзли, и кивнул ему в сторону ресторана. Мой юный друг стал освобождаться от коньков прямо на льду.

В таких демократических местах всегда есть риск нарваться на демократический фаст-фуд, насквозь пропахший чебуреками или хот-догами, поэтому в центре города я всегда ориентируюсь на «Ливию». Посетителей тут немного, народ с катка сюда не суется.

Рома шмыгнул носом, отпросился в туалет, вернулся без шапки, тщательно причесанным. Стало нестерпимо скучно. Если бы на его месте был Мишин, это было острое свидание, вроде поединка на вилках. С Ромой же предполагалось свидание-суфле – все гладко, сладко, мягко. И дернуло же его написать мне.

– Зачем тебе нужна была встреча? – спрашиваю прямо.

Рома смотрит в тарелку, стесняется, мне жаль его, мне и самому неловко за то, что я сделал исключение, ответив на читательское письмо.

– Вы мне нравитесь. Ты.

– Ясно

– Я даже не надеялся, что ты ответишь. Но мне друг сказал – напиши, попробуй.

– Мишин?

– Да, Матвей.

– Вы с ним как… любовники?

– Нет-нет, он же натурал. У меня другой любовник был, раньше, еще на первом курсе, помогал мне немного.

– Деньгами?

– Деньгами, да. Он старше меня был, женатый. Любил кусаться, связывать ремнями, насиловать.

– Очень интересно. И я бы с удовольствием, жаль, что с парнями не встречаюсь.

– А Матвей сказал…

– Матвей путает меня с кем-то. Но я не сержусь на него, так и передай.

Эх, Рома, Рома. Не быть тебе даже пешкой в замысле твоего хитроумного друга Мишина.

– Так ты… просто согласился? – теряется Рома.

– Что значит «просто»? Мне нужен интерактив. Для этого я и встречаюсь с читателями. Я хотел бы обсудить с тобой один очень актуальный вопрос. Мне кажется, что образ Катеньки в моей новой повести не раскрыт полностью – он кажется читателям ходульным, картонным, безжизненным, словно Катенька – нелепая декорация, ширма, фон для других героев. Ты так не считаешь?

– Катенька? Какая Катенька?

– Не помнишь? Тогда давай поговорим о самом сюжете. Мне вот указывают на то, что я в Мексике ни разу не был, а все время пишу о Мексике, о цивилизациях древних индейцев…

– Что? Ты пишешь о Мексике?

Сам себе удивляюсь, но сегодня я в ударе.

– Ты же понимаешь, что культура и быт ольмеков описаны недостаточно подробно, они не так известны, как ацтеки или майя. И вот такие экскурсы, пробросы сознания в далекие эпохи…

Рома пытается прервать меня:

– Мне идти… меня ждут… нужно…

– Но как же! – успеваю всплеснуть руками.

Рома бежит от меня, на ходу нахлобучивая шапку.

Подоспело основное блюдо – лазанья, можно поесть спокойно.

 

Мне так тебя не хватает, Мишин! Но ты опасный черт, Мишин! Ты пытаешься играть мною. Но у меня свои ноты. Я дую в свои флейты. Я бегу по своей радуге.

Оба комментария Рамиреса исчезли из-под моего видео той же ночью. Таким образом, я остался беззащитным во враждебном виртуальном пространстве телеканала «Форум», но не очень-то опечалился.

Снова пришла мысль ехать в Киев. Я забросил джинсы и свитер в сумку, потом выложил обратно. В столице меня никто не ждал. Случались лишь редкие свидания с теми, кто не узнал бы меня при повторной встрече, – ни с кем из круга Сашки, ни с кем из друзей или друзей друзей. Не потому, что я усиленно скрывал что-то, а потому что не сложилось ничего, что стоило бы открыть обществу. Ни из одного свидания не выросло ничего стойкого, честного, гордого – на зависть всему миру.

Так всегда бывает в канун праздников – душа начинает неприкаянно метаться над землей – куда бы податься, где бы согреться. Как же мы зависимы от календарей, как слабы перед традициями!

В 13.00 я снова был у катка. Резвились детишки, падал снег – мелкий-мелкий, но упорный. Он так быстро заносил лед, что неумехам было не больно падать.

Почему-то у меня никогда не возникало желания встать на коньки, лезть в горы или прыгать с парашютом. Я не экстремал, не адреналинщик даже в малых дозах. Сублимирую я только на бумагу.

Чудом уцелевший в нашем городе памятник Ленину указывал правой рукой на муниципальную елку. Вот ваш путь – к застолью и фейерверкам. Снова наступает Новый год.

Можно было бы спокойно поработать дома, подогнать заказы, разрулить сценарии, даже написать что-то для души, но я стал ждать, пока включат иллюминацию. Первыми зажглись деревца, увитые синими гирляндами. Сейчас бы в тихое кафе, по чашечке горячего кофе. Да отчего же «по чашечке»? Просто чашечку, одну, для себя…

Рядом со мной кто-то оперся о бортик, словно его притиснули. Я оглянулся и увидел Мишина. Мишин был без шапки, в длинном шарфе, закрывающем губы, как у учеников младших классов. Волосы были припорошены снегом. Я посмотрел по сторонам в поисках его компании.

– Вы что здесь? – спросил он первым. – Отдыхаете? Не уехали?

– Здравствуйте, Матвей.

– Здравствуйте.

Он засмеялся и снова сказал:

– Здравствуйте. Давайте на кофе.

– Но не в «Ливию».

– Плохие воспоминания? Нет, не в «Ливию».

– Может, подождем, пока елку зажгут?

Он взглянул на часы.

– Раньше трех не зажгут. Давайте на кофе, а потом сюда вернемся, а то я замерз.

– Долго меня ждали?

– Что?

– Снег на вас не тает.

Он провел рукой по волосам, стряхивая сугроб.

– Не знал, что такой снег повалит.

 

-6-

Что-то вроде страха или плохого предчувствия стало красться к сердцу. Мне показалось, что Мишин обязательно все испортит, что-то ляпнет и разобьет мою прекрасную фантазию, как елочную игрушку до срока.

Не знаю, почему я так решил, обычно я лишен предчувствий. Но, глядя на Мишина, я вдруг понял, что он – иллюзия, голограмма, неизвестно, от чего отраженная.

Он быстро пошел в сторону старого отеля. Я даже споткнулся.

– В том кафе посидим, недалеко от вашей елки.

– Да-да.

Пришлось сделать вид, что сам вид отеля не вызывает у меня никаких ассоциаций, кроме вечерних кофепитий. На пороге он размотал шарф и отряхнул от снега.

– Сейчас мокрый буду…

Мы прошли в кафе, сделали заказ. Я тоже снял верхнюю одежду и бросил на стул. За барной стойкой скучал бармен, разглядывая нас равнодушно.

– Так что с цивилизацией ольмеков? – спросил Мишин.

Я заметил, что он не сделал ни глотка, даже не взглянул на кофе.

– Она реально существовала.

– Это немаловажно.

– Взамен я услышал историю о том, как его мучил любовник.

– Я в курсе. Парню не очень везло с партнерами. Хотя хороший, в принципе, парень.., – Мишин смотрел мне в глаза, забывая говорить. – Но у всех есть такие истории, которые лучше не помнить. Думаю, у вас тоже…

– На «ты», Матвей?

– Можно.

Мы помолчали. За окнами темнело и мело. К бару подошли яркие девушки в коротких юбках.

– Проститутки на ночную смену, – Мишин поморщился. – На тебя поглядывают. Не хочешь? Будет, о чем рассказать в следующий раз.

Девушки, действительно, смотрели на меня. Одна из них – блондинка с волосами, похожими на торчащие перья, продолжала машинально отряхивать снег с одежды.

– Накидала тут! – прикрикнул на нее бармен. – Лужи кто вытирать будет?

Другая стукнула его ладошкой по лбу.

– Цыц! Сам вытрешь!

Парень довольно заржал и схватил ее руку, выкручивая, как на школьной перемене. Началась возня, от которой пахло радостью, молодостью, потом и сексом. Все было абсолютно чужим.

– А тебе будет, о чем рассказать в блоге, – сказал я Мишину.

– Читал?

– Читал.

– Видел, сколько у меня френдов?

– Да, очень много.

– Больше, чем весь этот занюханный город.

– Да, Матвей.

Девчонки и бармен все еще толкались, не думая ни о каком Интернете.

– Но если ты считаешь, что я тебе угрожаю или шантажирую…

– Чем, Матвей? Меня нечем шантажировать. Я сказал тебе об этом еще на передаче. Мне нечем угрожать. Напиши все, что придет тебе в голову. Не ограничивай себя, фантазируй. Только давай не будем говорить об этом. Ты напишешь – я прочитаю.

– Мог бы спасибо мне сказать, что я прикрыл твою задницу!

Блондинка снова оглянулась и высоко подняла фужер с коктейлем. Я кивнул.

– Тебе мало одного «спасибо»? Ты ждал меня, чтобы получить второе? Ты ненасытный, Мишин.

Я отвернулся от его лица.

– Алена! – позвал блондинку, и она сразу подошла.

– Привет, ребята!

– Посиди со мной, Алена, – попросил я.

– А подругу позвать?

– Нет, мой друг уже уходит.

– Что мне сделать? – воскликнул Мишин. – Уволиться? Или закрыть блог? Только скажи!

Алена вытаращилась на него, как на помешанного.

– Возьмешь мне еще коктейль? – дернула меня за рукав.

– Конечно.  

Ее напарница целовалась с барменом, Алене пришлось самой идти за коктейлем.

– Я не буду сидеть за одним столом с проституткой! – заявил Мишин. – Я ждал тебя с утра, я замерз, а ты зовешь к нам проститутку!

– Потому что с тобой невозможно общаться.  

Алена возникла снова.

– Я не хотел тебя обидеть. Я так боялся, что все испортится, сам не понимал, что говорю… Валера…

– Иди, Мишин.

– Как я пойду? Там снег метет! У меня шапки нет!

– Можно шарф на голову завязать. Или номер снять до утра. Сейчас есть свободные, – сказала Алена обо всем сразу. – Я могу подругу позвать.

– Да отъ**ись ты со своей подругой, сука!

Я не узнавал Мишина. Ничего в нем уже не напоминало сдержанного и ироничного ведущего «Часа культуры». Алена швырнула в него пустым фужером.

– Сейчас так отъ**усь, что костей не соберешь! Сережа! – крикнула бармену. – Позови охрану! Этот козел никак уйти не может.

Она не знала его, не смотрела его передачу, не читала его блог, не общалась с его френдами. Не знали его ни бармен, ни охранники.

– Видишь, меня все ненавидят! – сказал Мишин.

И мне вдруг показалось, что сейчас нельзя его предать. Я быстро выложил деньги на стол.

– Ладно, ребята, мы уже уходим. Моему другу плохо. В другой раз, Алена….

Нахлобучил на Мишина свою кепку, замотал его в шарф.

– Пойдем, еще и на елку успеем!

– Да пошел ты!

Я догнал его, взял за локоть.

– Там зайчики ходят, Снегурочки, Дедушки Морозы. Один Мишин у нас злой, нервный, на девушек бросается.

Он шел, опустив голову, надвинув козырек на глаза, и мне казалось, что прячет слезы. Я на ходу застегивал куртку и отмахивался от снега.


Там были еще и пони. Они должны были катать детей. Повсюду на площади лежали кучи навоза, животные еле переставляли ноги, от аниматоров рябило в глазах.

Как сложно быть счастливым, Господи!

– Ну, что, Матвей, нравится тебе тут?

– Нет, – он мотнул головой. – Вообще не нравится.

Я хотел жгучей остроты, но вся острота растаяла и застыла слезами в глазах. Я и сам боялся шмыгнуть носом. Вот в тот момент мне и нужно было бежать от Мишина, бросив его под муниципальной елкой – с пони и аниматорами. Но я снова схватил его за локоть.

– Посмотри, Матвей, посмотри, сколько поводов быть счастливыми! Прекрасная зима, снег, красивая елка, Новый год, лошади!

– И мы пока еще живы…

– Да-да! Мы живы! У нас все хорошо! Я не узнаю тебя сегодня…

– Я объясню… Я физическую боль чувствую, словно меня перемалывает – каждый сустав, каждый мускул, каждое сухожилие. Когда читал твои истории, злился на себя за то, что мне это нравится. Потом мечтал тебя встретить. Потом ты пришел на передачу, а я не знал, как себя вести. Ты был такой далекий, холодный, неживой. Я снова стал мечтать, чтобы ты был рядом. И вот ты рядом. И все – это точка. Это самое болезненное. Это конец.

Я не мог понять Мишина, как ни старался. Видел только, что что-то мешает нашему общению.

– Поедем ко мне, – предложил выход, – пока машину в сугробах отыскать можно.

– К тебе?

– Конечно. Просто поговорим. Я на морозе плохо соображаю.

– Но без ничего такого? – уточнил Мишин.

– Без ничего такого. Ты же был у меня. Ничего такого там не было.

Машина промерзла, я скорее включил обогреватель, колени Мишина тряслись.

– Резко все меняется, то ты со своей проституткой, то снова со мной.

– Почему со «своей»? Она общая.

– А почему ты ее Аленой назвал?

– Просто назвал. Они на все имена откликаются.

Мог бы сейчас лежать в отеле, в теплом номере, с Аленой, а Мишин пусть скакал бы по сугробам – козел.

В квартире он сразу забился в угол дивана и поджал ноги.

– Да, много поводов для счастья. По крайней мере, уголовной ответственности нет, а то еще и привлекли бы.

– Думаешь, до перестройки любви не было? Мужики только в шахматы в парках играли?

– Ну, тебе виднее, тебе уже лет десять было, ты уже в мужиках хорошо разбирался.

– Тогда за сидение на диване не привлекали, Мишин, не бойся.

Мы оба замолчали. Откуда взялась вдруг «любовь»? Я первым произнес это слово. А имел в виду еще большее – вечное и непобедимое чувство, существовавшее во все времена. И во времена древних индейцев, конечно.

– Думаешь, меня от любви так ломает?! – снова рассердился Мишин. – Какой же ты самоуверенный!

Я не мог понять, что происходит. Уже порядком надоели его обвинения – сначала я мертвый, потом живой, но холодный, потом теплый, но самоуверенный.

– Я не о тебе сказал…

– То есть ты думаешь, что я любить не способен? Не дано мне это?

Я сел рядом, откинулся на спинку дивана, попытался расслабиться.

– Хорошо было бы, если бы ты говорил только в студии, а дома молчал.

И снова вышло, что у нас с Мишиным общий дом, а я устанавливаю в нем правила. Я не дал Мишину вскочить, потянул за руку, как недавно бармен взбалмошную проститутку, только не вывернул, а зажал в своих.

– Посиди спокойно, Матвей, хоть пять минут. Я так устал. Я уже не могу сражаться в партизанских отрядах, война меня не вдохновляет. Я уже давно отказываюсь от дуэлей, а брошенной в меня перчаткой вытираю ботинки. Я не пойму, почему ты ведешь со мной эти бесконечные споры. Я не вижу в них никакого смысла.

Мишин молчал, пальцы его дергались.

– Я так хотел тебе понравиться. Мечтал, что все получится.

– У тебя все получилось, Матвей. Ты мне нравишься, очень нравишься. Я остался в городе, чтобы найти тебя, чтобы провести время с тобой.

– Я тогда блог закрою, чтобы ты мог мне доверять, – сказал он.

– О, нет! Ради меня не нужно ничем жертвовать. Ни в коем случае. Оставайся собой. Люди и сходятся острыми углами, рваными краями, выступами, неровностями. Из идеально круглых пазлов никакой картины не сложится…

– И ты примешь все, что я тебе скажу?

Мишин сидел прямо передо мной, и я вдруг заметил, какая красивая у него шея. Какая-то неправдоподобно гладкая, ровная. Губы полные, побледневшие. А щеки еще розоватые от уличного холода. И немного растрепанные волосы. И легкая небритость. Как могло все, что я люблю, совпасть в одном человеке? Еще бы характер ему помягче…

– Ты примешь все, что я тебе скажу? – добивался от меня Мишин. – Не смотри на меня так, я серьезно с тобой разговариваю!

Как в замедленной съемке я прижался к его губам. Это был долгий, но закрытый поцелуй. Такой поцелуй, при котором чужие губы теплеют и становятся родными, но не приоткрываются и не провоцируют на захватническое вторжение. Я положил руку ему на затылок. Он вывернулся.

– Ты меня не слушаешь?

– Я слушаю. Я все приму.

– Между нами не будет секса. Никогда.

– Ты не хочешь?

– Я хочу, но не могу. Ты меня не поймешь!

– Объясни, я постараюсь понять.

– Я ничего не буду объяснять. Это моя беда. Тебе она не нужна.

– Ты болен?

– При чем тут «болен»? Думаешь, что я шлюха из отеля? Очередная Алена? Ты меня с кем-то путаешь!

Он стал хватать свои вещи, я не знал, удерживать ли его.

– Матвей, давай поговорим спокойно.

– Мне нужно уйти. Собраться с мыслями. Потом поговорим.

Так мы попрощались.

 

-8-

Мишин, которого я узнал вчера, очень отличался от экранного и студийного Мишина. Он оказался не острым, а нервным, не ироничным, а раздраженным.

Беда. Конечно, существует какая-то беда. Беда на грани физической ломки и помешательства. Беда, которая не дает ему быть естественным, вести себя раскованно.

Я задумался. Я думал долго, но ничего не решил. Какие беды мы знаем? Болезни, безденежье, зависимость от кого-то, конфликты с родителями, с детьми, с бывшими женами. Но какая из этих бед может так рвать фразы, так ломать жесты? Какая беда может отталкивать одного человека от другого и гнать его среди ночи за порог уютного крова?

Позабыв о своих обидах, я снова позвонил Али-Бабе, но абонент оказался вне зоны действия сети. Не иначе, как абонент уже грел свою задницу в Шардже.

Все еще ища объяснений, я открыл блог Мишина. Совсем недавно он оставил короткую запись. «Жгучий день. Все чередуется: несчастье-счастье-несчастье-счастье. И кажется, волчок остановится на счастье. Но зеро. Я так боюсь потерять этого человека! Но удержать его мне нечем. Это очень больно…»

Запись многозначительно обрывалась. Стоило немного подождать, на нее, как мухи на котлету, налипли комментарии френдов:

– Матвей, ты самый лучший!

– Это пусть она тебя удерживает.

– Жгучий день. -15 °C к сведению.

– Все получится!

– Главное – не терять свои крылья, – вездесущая Niniasha.

– Индейцев не обсуждали?

О, вот комментарий по сути дела. Рамирес. Дальше повалило обычное:

– Мы тебя любим.

– Я всегда с тобой.

– Главное, что бы Новый Год вы встретили вместе, тогда все у вас получитьца.

Уж не Niniasha ли снова? Нет, Marinella.

Наконец, ответ Мишина – Рамиресу.

– Это другая тема.

– Не В.Г.? – Рамирес.

– В.Г.? – Таша.

– Какой еще В.Г.? – Мишин. – Это другая история.

Начинается зачистка: пропадает комментарий Рамиреса, потом Таши, потом Матвея.

Сидит, весело общается, чатится, чекинится, что-то постит – виртуальное общение ничем его не смущает, а в живом у него беда, ой, беда. Что ж за беда такая?

 

Под утро ловлю письмо от Мишина. «Ты просил сказать тебе правду. Я скажу тебе правду. Я тебя люблю. Но я не смогу заниматься с тобой сексом – никогда, ни при каких обстоятельствах. Уверен, что тебе не нужна такая любовь. Возможно, ты в нее даже не веришь».

И все? О чем это? О любви… Ну, е-мое, Мишин! Что ж за проблема? Пишу нежное: «Я верю. И мне нужна такая любовь. Будем встречаться без секса. Меня все устраивает. Приходи завтра – сделаем покупки и будем встречать Новый год». Очень в духе комментариев к его блогу, должно подействовать.

Я не заманиваю его, я просто хочу разобраться. Нужно было и про поцелуи спросить – без языка что ли? По-братски? Так он не гей, может? Вот самое логичное объяснение. Мишин не гей, он просто проверяет меня, играет со мной, провоцирует…

Я снова вспоминаю, с какой ненавистью Мишин смотрел на проститутку, как потом дрожали его пальцы. Ну, Оскар ему тогда. Вносите скорее. Такой талантище!

На следующий день он еще и позвонил.

– Так что? Приезжать?

– Конечно.

– Но ты понял, что я написал?

– Да там не так много текста.

– Я серьезно.

– Все понял. Не трахаться, не целоваться, даже не намекать.

– Я серьезно, – повторил он.

И по тону я понял, что, действительно, не шутит.

– Я понял, Матвей. Я не чудовище, чтобы набрасываться на тебя. Даже уговаривать не стану. Секс – дело десятое. Будем вместе, и все.

 

Мишин приехал с сумками. Из сумок торчали продукты. Сказал, что по пути купил кое-что, что дома его никто не ждет, что живет он один, и родителей поздравляет раз в год, на Рождество.

– А скучно тебе не будет? Может, лучше в клуб пойдем? – засомневался я.

Он замахал руками.

– Нет-нет. Я так обрадовался твоему предложению. Люблю традиционно отмечать, у телевизора. Клубы просто ненавижу.

– А разве с Али-Бабой ты не тусовался?

Мишин немного попятился.

– Кто это? Не слышал даже. Пойдем еще мидии купим. Мне нигде не попались, а тут около тебя я супермаркет видел.

Деловая суета, новогодняя хозяйственность. Меня и это возбуждало в Мишине.

– Ну, давай нырнем за мидиями.

Почти два часа мы прослонялись по маркету. Кроме мидий, купили елочные игрушки и гирлянды. Мишин заметно успокоился, расслабился, примерял мушкетерские шляпы из детских новогодних костюмов, клеил на нос маски волчат и поросят, подбрасывал вверх елочные шары по баснословным ценам и ни одного не уронил.

– Знаешь, как моя мать яблоками жонглировала! – вспомнил почему-то я. – В детстве говорила мне, что работала в цирке и, до того как меня родила, объездила с гастролями весь Союз.

– Правда что ли?

– Нет, инженером в конструкторском бюро всю жизнь просидела. Но я тогда верил.

– Зачем же врала? – удивился Мишин.

– Не знаю. Но мне это нравилось. Нужно ее поздравить.

 

-9-

Он и на кухне был ловок. Все делал сам, быстро, уверенными движениями, словно сто лет провел в моей квартире.

Я про себя усмехался: с утра Мишин еще не был в Интернете и не писал в блоге. Нам обоим начали звонить с поздравлениями. Потом он сам поздравил директора «Форума» и продюсера «Часа культуры».

– Иерархия, – объяснил мне.

Наконец, взял в руки смартфон. Блог ожил новым постом: «Я в гостях. Готовлю мидии с рисом, желтым перцем и орегано. Всех с Новым годом!»

Посыпались комментарии:

– Взаимно! Счастьея в Новом году!

– Творческих успехов!

– Надеюсь, следующий встреим всместе.

– У кого в гостях? Где будут подавать мидии?

– Матвей, напиши плз рецепр полностью.

– Дай Бог тебе удач, солнышка и белого хлебушка (Niniasha)

– Счастливого Нового года!

Он отписал френдам емкое:

– Спасибо, друзья!

Стол был уже накрыт.

– Фотографировать будешь? Для Инстаграма? – спросил я.

– Ты прикалываешься что ли? Думаешь, я настолько Интернет-зависимый? Хотя.., – он окинул взглядом стол. – Несколько снимков можно сделать.

Мишин заснял стол, елку, новые игрушки, гирлянды, бутылки с бренди, джином и шампанским. Потом зажег свечи и их тоже сфотографировал. Потом слил фотографии в ноутбук, убрал в фотошопе лишние тени и выложил в Instagram. Почитал комментарии и остался очень доволен.

Я за это время нашел посуду. Все уже было готово к застолью, как вдруг Мишин, все еще вдохновленный Интернетом, помрачнел и замялся. Потом полез в сумку и достал свои тарелки, вилки, ложки, рюмки.

– Ты купил? – я поначалу не понял. – Зачем?

– Хочу, чтобы все было новое! Это же Новый год!

– Вот чудак. У меня все есть, а ты еще и на фарфор тратился.

– Да ладно, они мне просто понравились.

Но я пригляделся… Ведь и полотенце Мишин принес свое, другое. И еще что-то в сумке. Меня немного пришибло, я сел.

Красивый, веселый парень. Отличный цвет лица. Хорошие волосы. Гладкая кожа.  Неужели все-таки ВИЧ? И мы не можем поговорить об этом? Я должен жить догадками?

Не хотелось ничего портить, крушить наш праздник. Я ел из новой посуды, хвалил все блюда, пил, запивая тревогу. Но я испугался. Испугался за Матвея больше, чем испугался бы за себя.

И если он и болен… зачем такая перестраховка – посуда, бокалы? Что это может быть? Кровоточат десны? Незаживающие раны на слизистой? Он хочет меня уберечь, изолировавшись таким образом?

Нет, веселого Нового года не получилось, Мишин это заметил.

– Что? Ну, что ты напрягся? Ну, не могу я пользоваться чужой посудой! Не могу! Поэтому в рестораны не хожу, в клубах не пью. Поссоримся из-за этого?

– Я просто хочу знать… ты болен?

– Ты же обещал, что мы обойдемся без выяснений.

– Но я хочу тебе помочь.

– Себе помоги, животное!

– Почему это я животное?

– Ну, не я же трахаюсь с проститутками!

Опять об Алене.

– Причем тут это? Ладно… считай, встретили. Можешь тут ночевать. Я в спальне лягу. Душ – там. Думаю, банное полотенце ты тоже принес.

– Принес.

– Я не сомневался.

– Ну, не обижайся, Валера! Посиди еще, – проныл Мишин. – Я же предупреждал, что со мной сложно.

Он повесил голову. Я вернулся, снова сел рядом, растрепал его волосы.

– Не сложно. Просто… никак не привыкну к твоим странностям.

Мы еще выпили.

– Это такое счастье, что я с тобой. Лучший день в моей жизни. И мне так жаль, что я… не могу тебе ничего дать, кроме ссор, – сказал Мишин.  

Стал греметь салют, мы снова умолкли.

– Если бы я не был геем, – продолжил он, – ушел бы в монастырь. Но там для меня одни соблазны. Поэтому приходится жить с ограничениями. И все, чего мне нельзя, мне противно. О сексе даже думать не могу. Но тебя я люблю. Это совсем другое. Ты понимаешь?

– Но как мы будем жить вместе? Ты каждый день будешь покупать новую посуду? Или подпишешь тарелки?

– Мы будем жить вместе?

– Конечно. Или ты не хочешь?

– Хочу! Только… это еще сложнее. Придется подписать, да.

– Значит, ты все-таки болен?  

– Я? Нет. Я каждые три месяца на ВИЧ проверяюсь, хотя у меня даже партнера нет. Но мало ли, как можно заразиться.

– Получается, что вот эта посуда, полотенца – это от меня защита? Ты мне настолько не доверяешь? Меня боишься? Думаешь, я заразный? Я гарантирую тебе, что здоров!

– Ну, ты же с проститутками встречаешься и вообще…

– Что вообще?

– Ты можешь не знать, что инфицирован. Невыявленных очень много, я статистику хорошо изучил.

– Я сдам анализы.

– Это ничего не изменит.

– Как не изменит?

– Это моя жизненная позиция. Я никогда не буду заниматься с тобой сексом, – закончил Мишин.

– А в презервативах?

– Никогда.

– И ни с кем не будешь?

– Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– И сколько лет ты уже так живешь?

– Восемь.

– У тебя фобия? – я, наконец, прозрел.

– Никакая не фобия. Закономерная предосторожность. У меня друг от СПИДа умер. Это не просто смерть была, как в кино показывают – чик-чирик и умер. Это была страшная смерть. Ты знаешь, что такое лимфомы по всему организму? А я тогда не заболел только чудом – урод тот трахался с кем попало, меня в известность не ставил. С тех пор я не могу жить по-прежнему. И яд у меня есть. Как только узнаю, что заразился, сразу отравлюсь. Я в лужу соплей, гнили и метастазов превращаться не буду, я в тот же день покончу с собой!

Я молчал. Вот и встретили весело.
 

-10-

Вот какая беда. Нозофобия, спидофобия. Поначалу я даже вздохнул с облегчением: Мишин все-таки здоров, а такой страх знаком каждому. Каждый из нас боялся болезни, может, не так долго, не так нервно…

Мне показалось, что вытащить Мишина из этой ловушки очень просто. Первым делом я поехал в частную лабораторию, чтобы сдать анализы. Страшно? Да, в любом случае это страшно. Один раз я уже проходил такую процедуру. Как-то трахнулся на скорую, потом стал грипповать, потом еще хуже – начали отказывать легкие, и я вспомнил того мужика, который любил по живому. Я забирал результаты синими руками, как сейчас помню, ногтевые пластины на пальцах были фиолетовыми. Не сомневался, что болен, но результат оказался отрицательным. Легкие же барахлили от какой-то аутоиммунной астмы. Такие случаи учат. А смерть постоянного партнера учит еще похлеще: никому не доверять, не обманываться любовью, не обольщаться взаимной верностью.

Я сдавал кровь спокойно, в лаборатории после Нового года было пусто, только около отделения гастроэнтерологии люди маялись в длинных очередях. Забирал результаты вместе с девчонками – одна вроде Алены, вторая беременная. Алена вышла довольной, беременную вынесли в обмороке и усадили в кресло рядом со мной, сунув под нос нашатырь. Жизнь непредсказуема. Подошла моя очередь…

В окна все еще мело, зима выдалась снежная. Матвей был на работе, в его блоге обсуждали прошедшие праздники, на сайте «Форума» – интервью с директором драмтеатра, в принципе, в выражениях, обычных для поклонников «Часа культуры».

Мишин жил у меня, спал в гостиной, под елкой – перманентным новогодним подарком, завернутым в одеяло. Тарелки, рюмки и чашки подписал маркером. Ко мне не приближался ни на шаг. Я как-то потянулся поцеловать его, он отпрянул, ударился головой о стену. И я понял, что если я не верну его в обычную жизнь, этого не сделает никто.

Антитела к ВИЧ не обнаружены – было написано в моей справке. Я вроде бы и не сомневался, но вышел и рухнул в кресло рядом с полумертвой беременной.

– У тебя тоже? – спросила она.

Я кивнул.

– Что делать? Ребенок… Отец его уехал, бросил меня. Я одна не смогу, не выдержу. А ты спокоен?

– А что такого? Это просто инфекция, не СПИД. Чепуха. А ребенок вообще может быть здоров.

Она же не видела, как умирал друг Мишина, пусть борется.

 

Я давно ничего не писал. Скоро уже начнут напоминать о незаконченных сценариях для телевидения. Но мне все некогда, я же мечтаю о парне, с которым живу в одной квартире.

За ужином, поев из тарелки «Валера» и отложив вилку «Валера», я взглянул на Матвея.

– У меня для тебя кое-что есть…

– Что?

Я вынул из кармана справку и протянул ему. Он прочитал.

– И что?

– Ну вот, справка. Чтобы ты меня не боялся.

– Это ничего не изменит. Я же тебе говорил.

– Почему?

Он отшвырнул вилку «Матвей».

– Я тебе говорил, но ты никогда меня не слушаешь!

– Но сам подумай! Я здоров. Ты здоров. Мы друг другу не изменяем. Пусть не секс, но есть-то мы можем нормально? ВИЧ бытовым путем не передается, тем более – между здоровыми людьми.

– Не хочу даже слышать! – отрезал Мишин. – Ты просто не можешь меня принять – таким, какой я есть. Ты навязываешь мне свои принципы. А мои друзья ничего мне не навязывают!

– Какие друзья? В Интернете?

– У тебя и таких нет!

– Послушай, Матвей, не нервничай. Я люблю тебя. Я люблю, я хочу быть с тобой. У каждого свои скелеты, свои истории, свои ленты комментариев, я знаю, но давай как-то это обсудим…

– Я уже все сказал. Съезжать?

– Дурак!

Хлопнули двумя дверями, но он не съехал. Написал в блоге: «Очень сложно переживать обиды. Люди, если у вас есть убеждения, не сдавайтесь, боритесь за них!»

Анечка Седокова, моя ж ты радость.

Френды поддержали:

– Не сдавайся, Матвей!

– Борись!

– Матвей, ты лучший!

– Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лутьше он прогнеться под нас, – Niniasha.

– Мы с тобой! Не сдавайся!

Хоть бы одна живая душа поинтересовалась, из-за чего весь сыр-бор. Но я, действительно, сглупил. Не нужно было так в лоб. Невозможно соблазнить убежденного аноректика духовым пирожком.

И не на посуду нужно было делать упор, не на полотенца, не на отдельные тюбики зубной пасты или флаконы душ-геля. Оставим эту его паранойю. Тут нужно было заходить с другого конца. Именно с конца…

Мне он тоже написал по Интернету из своей комнаты: «Ты талантливый писатель, культурный человек, с хорошим образованием, с широким кругозором, не скованный ни традициями, ни комплексами, неужели для тебя важны такие мелочи… какие-то стаканы? Неужели это нас поссорит?»

Пришлось ответить, что я с ним не ссорился, запретных тем больше никогда не подниму, люблю его по-прежнему и готов до конца своей жизни есть из тарелки «Валера». Мишин обрадовался, выскочил на кухню и поцеловал меня в щеку.

 


Раньше мне не приходилось быть соблазнительным. То есть я, конечно, соблазнял кого-то, но не прилагал к этому грандиозных усилий. Я стригся, ходил в тренажерный зал, бегал по утрам, ездил на велике не для того, чтобы выглядеть как желанный товар в витрине магазина, а скорее, для себя самого.

Но чтобы привлечь Мишина, я тщательно проинспектировал свое отражение в зеркале. Что нужно еще? Снова подстричься? Побриться? Сходить в солярий? На маникюр? На мезотерапию? На пилинг? На ремонт ходовой? На замену масла? Споить его? Соблазнить под кокаин? Авось? А вдруг?

Я нашел самые тесные джинсы, я пригладил волосы… и сел за сценарий. И весьма продвинулся! Тесные джинсы бодрили. Мишин поглядывал мельком и отворачивался, говорили мы на нейтральные темы.

В блоге он написал нечто такое, что было скрыто от посторонних читателей настройками приватности. Я воспринял это как добрый знак.

Из душа я теперь выходил в одном полотенце, благо, в квартире было тепло. Приходилось подолгу сидеть полуголым на кухне и пить кофе, хотя кофе в чашке «Валера» не стал ничуть вкуснее. Мишин натыкался на меня как-то подслеповато и спешил спрятаться за дверью своей комнаты. Тогда он мне больше всего напоминал студента-квартиранта, снявшего недорогой угол у распутной бабульки, а не того дерзкого малого, который на виду у целой студии хватал меня за колено. Ну, где ты теперь, Мишин? Иди схвати. Вот колено.

Второй пост, скрытый настройками приватности, меня просто взбесил. О чем он там пишет?

– Матвей, ну, вот скажи, я выполняю твои условия? – начал я издалека.

– Да, – признал Мишин.

– А разве мы договаривались, что ты можешь что-то обсуждать со своими френдами тайно?

– Нет. Но я не могу тебе это показать.

– То есть это обо мне?

– Это касается передачи.

– Тогда убери приватность.

– Хорошо.

Он взял ноутбук, вошел в блог – заметка и все комментарии под ней исчезли.

– Затирун! Так нечестно.

Я уже хотел оставить эту тему, но заметил, как Мишин прилип спиной к стене, избегая смотреть на меня. Грех было не воспользоваться. Я встал рядом, почти касаясь его ног.

– Ладно, раз уж у тебя тайны…

Он зажмурил глаза. Я был так близко, что чувствовал его тепло. Мишин отклеился от стены и пошел в душ. Я отчетливо слышал, как он стонет.

– Я сам мог тебе сделать то же самое. Чистыми руками, заметь! – сказал ему, когда он вернулся в комнату.

– Ой, да замолчи! – Мишин опустил глаза.

Но, наверное, мысль была настолько живой, что даже я заметил. Такие быстрые реакции – и так их подавлять… это преступление.

– Послушай, но любовь – не обязательно секс. А секс – не обязательно проникновение. Можно делать что-то сверх-безопасное…

– Дрочить?

– Фу, Матвей, ну что ты сразу все по-пацански называешь…

– А что ты меня утешаешь? Я справлюсь.

Я – тем более. Только джинсы эти жмут неимоверно. Он тихо сел рядом. На экране шел какой-то боевик.

– Ты такую же дурь пишешь по заказу?

– Да… в общем-то…

Он обнял меня обеими руками за плечи.

– Не бросишь меня?

– Нет.

– Как вспомню – мечтал о тебе, чтобы вот так сейчас мучиться…

Я молчал.

– Тебе очень со мной плохо? Ты и готовишь, и ждешь меня с работы, и развлекаешь. А я ничего не…

– Все-все, проехали.

Я положил его ногу на свои. Теперь вышло, что Матвей обнимает меня руками и ногами. И еще чем-то…

– Просто будь ближе, – сказал я.

– Но я так боюсь.

Его зубы, действительно, стучали, как от холода.

– Я ничего тебе не сделаю.

– Я знаю. Но разве ты не хочешь меня?

Ну, вот что тебе отвечать, Мишин?

– Это значит, что ты с кем-то еще встречаешься? С той Аленой? Или с барменом?

Он резко отстранился. Мое терпение тоже подходило к концу.

– Ни с кем, нет, даже не думай, – начал уговаривать я.

– Никогда не поверю! Ты мне противен! Не могу даже сидеть рядом с тобой! – он вскочил.

– Я тебе еще одну справку принесу!

Мишин снова сел.

– Да? Снова сдашь анализы?

– Конечно.

Он все еще тяжело, нервно дышал – хотел спорить. Я обнял его за талию. Дрожь стала униматься, даже локти потеплели.

– Обними меня, Валера. Я так тебя хочу, просто сознание теряю. Когда не вижу тебя, немного легче. Как только вижу – ни о чем другом думать не могу, только о сексе. И так боюсь, что сердце останавливается. Вся моя жизнь испорчена, Валера. Я пытаюсь вспомнить, каким был раньше, и не помню. Я чему-то радовался, на что-то надеялся. Теперь мне хочется снова стать таким, хотя бы на секунду. Кажется, я забываюсь, а потом прихожу в себя – в прежнем ужасе. И никуда нельзя убежать. Все вокруг грязное, липкое. Это изматывает меня, утомляет. Я хочу бороться, но с чем? С этим миром? С реальностью?

В ту ночь я уложил его в кровать и тоже лег рядом.

– Ты только не раздевайся, трусы не снимай. Чтобы без всяких жидкостей, они очень опасные, – предупредил Мишин.

Я ласкал его руками, мял его задницу, он кончал и стеснялся.

– Валера, ну, что ты делаешь… какой ты горячий.

– Не хочешь меня все-таки?

– Я боюсь.

– Я презерватив надену.

– Нет, лучше купи фаллоимитатор…

– Куплю, ладно.

Сам он так соскучился по сексу, что влипал в меня, дышал мне в грудь, дергал мой член, не решаясь взять в рот. Я был рад и этому. Мне казалось, что дело сдвинулось в правильном направлении. Было все это неловко, но очень жарко. Кончилось тем, что Мишин насаживался на мою ладонь и кричал: «Глубже, глубже!»

 

-12-

В его блоге возникла запись: «Божественная ночь!» Бедный мой мальчик, если это была божественная ночь, тогда я святая Мария Магдалина.

– С кем? – спрашивали френды.

– Я ее знаю?

– Кто сея сщасливица?

– Поздравляю!

– Матвей, ты лучший!

– Не Славкина случайно?

– Кто? Этот мешок с костями?

– Суповой набор!

– И мозги куриные!

– Дорожи тем что имееш, – Niniasha. – Что имеем не храним, потерявши плачим.

– Сжечь ее избу! Остановить ее коня! – Таша.

– То есть обошлось без индейцев? – Рамирес.

Пошла зачистка – про Славкину, мешок с костями, суповой набор, куриные мозги и индейцев. Ну, Матвей затирун, это нам уже известно.

В прошлой справке я исправил дату и стал с нетерпением ждать ночи. Предъявил в благодатных сумерках.

– Теперь можно тебя поцеловать? Уверяю, что по дороге из лаборатории до дома у меня не было ни одного полового партнера, я не заходил ни к стоматологу, ни на маникюр.

– Ты продолжаешь надо мной издеваться?! – Мишин посмотрел тяжелым взглядом.

Заметно было, что подступают прежние конвульсии, что снова нужно уговаривать, убеждать, утешать. Меня взяла злость, которая обычно возникает на сумасшедших, в которых хочется угадывать прежних здоровых людей. Но тут зазвонил телефон.

– Я прилетел, а тут неотвеченных вызовов два миллиона, и все твои.

– Не два миллиона, а два.

– Ну, ладно. Увидимся, может? Мне есть, что тебе рассказать.

Не о Мексике поговорим, так об Эмиратах. Все лучше, чем успокаивать Мишина. Я схватил куртку и выскочил из квартиры.

           

Али-Баба сдал. Голова полысела, обнажился остроугольный череп, нос и губы оплыли на подбородок, щеки ввалились. Загар не шел к нашей зиме. Али-Баба, несмотря на модные шмотки, казался бомжом, который давно не мылся.

– А ты все молодеешь! – с размаху хлопнул меня по плечу.

– Это ты молодеешь, а я еще и стареть не начал!

– Правда, – он оскалился. – У меня новая жизнь. Мой Андрей… Андрей… Андрей…

Дальше в каждом предложении был Андрей, остальное сплющивалось до выхлопа. Нашелся Андрей, Андрей любит, Андрей не требует много денег, Андрей не работает, но Андрей модный дизайнер интерьеров. Какой же модный, если не работает? Вникать не хотелось.

– А я твое интервью посмотрел на ютубе!

– Да? Уже на ютубе? Пошло в народ?

– Комментарии там, конечно…

– Я представляю.

– Так ты не видел?!

– Да я отвлекся как-то… Другие заботы нашлись.

– Ты сам во всем виноват! Нужно было отвечать этой падле резко, – сказал Алик.

– Мишину?

– Да, гниде этой. А ты вежливого изображал. Нужно было ему про Ларика напомнить, чтоб он про однополые браки не то что шутить, пасть свою гнилую открывать не смел!

– А что с Лариком? Это тот, который умер? Я не знаю этой истории. Кажется, Мишин до последнего был с ним…

– Да нигде он не был. Он только истерики закатывал, угрожал того убить, а он и так умирал. Вены себе резал…

– Кто? Мишин?

– Нет, не Мишин. Мишин только мозг ему выносил, приходил к нему в медицинской маске и перчатках и визжал, как баба.

– Ну, я его понимаю в общем-то. Парень испугался. И никто не поддержал его...

– А Ларика кто поддержал?

– Наверно, тот, кто его заразил?

– Не перекручивай. Я тебе о Мишине говорю – он сразу отделился от всего, здороваться перестал, стал доказывать, что нас не знает, не знаком, не участвовал.

– Он молодой тогда был, он испугался, пойми его, Алик…

– А теперь он не боится интервью на ютуб выкладывать и рожу свою пиарить на том, от чего отмывался?

– На чем? Интервью совсем не об этом было.

– Почему тогда оно называется «Евангелие от автора современной гей-прозы»?

Я сглотнул.

– А кто выложил?

– Да Мишин и выложил – там подборка его передач, я подписан на обновления.

О чем комментарии, я даже не спрашивал.

 

Дома открыл наше интервью на ютубе. Не так и много… двенадцать тысяч просмотров. Интервью тут было без купюр – фигурировали и ассоциации с героями, и усмешки по поводу однополых браков, и ироничные взгляды Мишина, ставившие под сомнение мои самые серьезные фразы.

– Бога забыли! Развели Содом и Гоморру! – писали в комментариях богомольные.

– Евангелие! Бога бы побоялись!

– Хуета позорная.

– Впервые этого пидора вижу.

– Он под псевдонимом пишет.

– А под каким?

Дальше следовало несколько псевдонимов, один из которых, действительно, был моим, два других принадлежали авторам, которых я просто терпеть не мог.

– Не читал, – продолжалась лента комментариев.

– Мир погряд во хрехе!

– В посление дни живем.

– Проклятые содомиты!

Откуда столько верующих в Сети? Неужто теперь никто не ходит к заутрене и вечерне?

– Очередной говноавтор.

– В прямом смысле!

– И мнят себя Достоевскими…

– И мнут себя…

– А Мишин хорошенький. Обожаю его.

– Матвей, ты лучший! – кто-то из старых френдов.

– Кому нужны эти авторы? Сейчас каждая парикмахерша пишет новеллы.

– Особенно в инете – мильен писателей. А этот еще и советы дает.

– Что он посоветовать может? Как правильно клизму делать? Как пошире ноги раздвигать?

Все это мало относилось к содержанию интервью, ко мне, к Мишину, но в то же время было именно обо мне, о нем, о моем творчестве. В этих комментариях была самая настоящая обидная правда – правда моей жизни. Мы что-то пишем, выдумываем, считаем, что как-то развиваемся, чего-то достигаем, даем другим умные советы, а на самом деле барахтаемся в своей паранойе, в своем одиночестве, наматываем себе на шею свой путь и затягиваем петлей – никому, кроме нас, он не интересен. Наш опыт сойдет на нет вместе с нашей смертью.
 

-13-

Мишин боится говорить со мной, это я понял. Как только увидел в моем компе раскрытый ютуб, так и заглох со своими истериками. Ходит кругами, нервничает.

– Что, Валера? Ты обиделся? За… за название? Так это, чтобы привлечь внимание к передаче и к тебе! Или за что? За то, что я заставил тебя брать новую справку? А сам встал и ушел вот так – без объяснений, к какому-то любовнику!

– Это непосильный груз, – сказал я.

– Какой груз?

– Тебе нужно обратиться к специалисту, к психологу. Я решил было, что и тут могу справиться – бороться и победить. Но ты пережил страшную трагедию, твоя психика нарушена – тут я не помощник. У меня свой путь – совсем другой путь, я больше никого не стану ни учить, ни лечить, ни что-то кому-то советовать…

– Валера.., – Мишин смотрел растерянно. – Но ведь у нас уже стало получаться… Мы вдвоем.

– Мы не вдвоем, Матвей! Между нами всегда покойный Ларик, твои истерики, мои псевдонимы, твои псевдонимы, твои френды, подписанные тарелки, чашки, полотенца. Между нами блоги, комментарии, инстаграммы, ютубы, целый Интернет и целый мир. Мы даже не рядом. Мы вообще на разных полюсах. Просто меня потянуло к тебе, потому что ты показался мне умным и красивым, или ты хотел, чтобы меня потянуло. И все – нам нечего делить, у нас нет ничего общего. У нас нет даже секса. Значит, и обид быть не может. Пришло время каждому заняться своими делами. Мне – писать, работать, тебе – показаться врачу, вылечить нервы, начать встречаться с новыми людьми. Дальше – каждый сам по себе…

– Но ты же говорил, что любишь…

– И ты тоже говорил, что любишь. А на самом деле просто играл в свои игры, продиктованные нездоровой психикой. Я – другой человек, Матвей. Мне это скучно. Не подумай, что я осуждаю, не понимаю тебя. Я знаю, какую боль ты пережил, какой ужас, как это тебя изломало. Но я не могу постоянно угождать, оправдываться, переделывать даты в справках, целоваться без слюны, трахаться без члена. Это не жизнь, это приспособление к болезни. А я здоров, мне не нужны костыли. Я хочу чувствовать жизнь полностью, пока вообще еще могу чувствовать.

– Считаешь, что мне нужно в дурку?

– Тебе нужно примириться с собой, со своим прошлым и скорректировать свое восприятие действительности, а не потакать себе, не жалеть себя, не лелеять свои фобии.

– Да нет у меня никаких фобий!

Мишин стал рвать с себя одежду, отлетали пуговицы, трещали швы. Он уже был голый по пояс, стягивал штаны и никак не могу стащить.

– Если ты меня бросишь, я покончу с собой! Я никого уже не смогу полюбить, Валера!

– Если ты сейчас разденешься, я точно тебя брошу!

Начался обратный процесс одевания.

– Какой же ты злой! Какой ты жестокий, Валера! А притворялся, что любишь меня, что спасешь! Как только прочитал, что тебя в комментах пидором обозвали, так сразу надулся, будто я виноват!

– Нет, за это даже спасибо. Глупо за правду обижаться. Поэтому и я тебе правду говорю – с глазу на глаз, между нами, не для твоих френдов – тебе нужна квалифицированная помощь. Я помочь тебе не способен, а терпеть твой психоз больше не стану!

Мишин смотрел на меня как побитый.

– Я так мечтал о тебе. И ничего не получилось.

– Мне очень жаль.

– Да не жаль тебе ни хрена!

Я вдруг сам понял, что сказал ему. Все-таки я обращался к Мишину, как к нормальному человеку, который притворяется, симулирует, вызывает у меня жалость, нервирует меня, выводит своими заскоками. Я сказал все это, чтобы привести его в чувство… Но это невозможно. Его психика, действительно, искажена. И значит… значит, я требую от него невозможного – быть нормальным. Я жесток к нему, я несправедлив. Ведь до этого – почти целый месяц – я закрывал глаза на проблему, пытался подстроиться и сосуществовать с ней. Зачем? Ради чего? Чтобы трахнуть его? Потому что на экране телевизора он показался мне модным и стильным?

Маятник качнулся в обратную сторону, меня охватило раскаяние на грани слез. Такими темпами Мишин и меня превратит в истерика!

– Мне так жаль, Матвей, так жаль, что ты не можешь воспринимать жизнь адекватно…

– Ты так считаешь? Что я воспринимаю жизнь неадекватно? Что мне все это кажется? Что мы не окружены инфицированными? Что все верны друг другу? Что никто никому не изменяет? Это ты воспринимаешь жизнь неадекватно! Это тебе нужно лечиться!

– Хорошо!

– Что?

– Давай вместе пойдем к психологу. Как старая супружеская пара. И узнаем, кто из нас здоров, а кто псих!

– Ты серьезно?

– Зассал?

– Ничего я не зассал! Так что… ты меня не бросаешь?

Я сгреб его в охапку и поцеловал. Без языка, конечно. Но долго. Губы его размягчились, член напрягся. Я чувствовал его через брюки, которые у Мишина никогда не снимались. Я налег на него, прижал к стене, стал целовать в шею, проникая под оторванные пуговицы.

– Не надо, Валера, – Мишин оттолкнул меня, как я и ожидал.

Ноги у него подкашивались, сердце бухало.

– Не буду.

Я ушел на кухню и полночи пил коньяк из бокала «Валера».

 

-14-

На следующий день позвонил Ивану. Иван – клинический психолог с огромным опытом. Это Иван проверяет сотрудников госбезопасности на профпригодность и психологическую устойчивость. Правда, у него устойчивы только те, кто предварительно ему платит. Кроме того, он ведет частную практику – в роскошном кабинете на девятом этаже крутого бизнес-центра. Но самое важное – я хорошо знаю Ивана, а Иван хорошо знает меня.

Мы встречаемся в кафе, и я отмечаю про себя, что внешне Иван совсем не изменился – те же серые глаза, те же русые волосы без седины, та же бодрая походка.  Только щурится иронично, не размахивает руками, не запускает всю пятерню в шевелюру, контролирует свои жесты, словно обрезает.

– А что с ним? – спрашивает за чашкой кофе и смотрит прямо мне в лицо.

– Ну, меня не сканируй… А с ним… У него партнер умер от СПИДа, восемь лет назад. И все восемь лет его ломает. В перчатках ходит и ни с кем не трахается.

– Мамадорогая! А игрушек небось накупил и пихает целыми днями. У меня был такой – на анальные пробки гондоны надевал. Так спецназовец!

– Ваня, постесняйся! Я тебе рассказываю о человеке, которого люблю.

– Сори. Что… серьезно у вас? Хотя как может быть серьезно с таким больноголовым?

– Ну, это лучше, чем трахаться без разбора…

– Ну… спорно, Валера.

Я сказал, что мы придем к нему на прием. Он снова засмеялся.

– Ну, приходите. Но я тебе сразу говорю: мозгоебля.

 

Мишин шел к психологу как на плаху. В приемной забуксовал, рассматривая кактусы.

– Разве это правильно – ставить кактусы в приемной? Он точно психолог?

Мы вошли вместе. Сначала Иван кивнул мне одобрительно: Матвей показался ему красивым. Потом он пригляделся.

– Матвей, вы? Здравствуйте. Я ваш зритель. И поклонник. Великолепная передача!

– Спасибо. Надеюсь, этот визит…

– Конечно, строго конфиденциально. Не переживайте. Я рад, что вы с Валерой. Валерий – мой давний друг, очень хороший, надежный человек. Я думаю, это можно рассказывать, ха-ха, он хороший человек и успешный автор.

– Знаю, – бросил Мишин.

Мы уселись в кресла. В кабинете кактусов не было, наоборот – уют и рассеянный свет. Иван сел чуть в стороне, в углу возвышалась небольшая стойка для ноутбука. Никаких громадных столов, наводящих ужас на пациентов. Все мирно.

– А ваша передача, к сожалению, не так популярна, как мне хотелось бы, – сказал вдруг Иван Мишину.

Мишин поморщился.

– К сожалению. Раскручиваем в Сети, но…

– В Сети, наверное, много фанатов…

– Есть…

– Много поддержки? Одобрения? Вам это необходимо?

– Думаю, как и любому творческому человеку.

Я напрягся. Иван явно наступал на Мишина.

– Да, Сеть удобна. Лишнее можно стереть, неприятных людей занести в игнор-лист. А в жизни совсем другие правила. Ваша карьера застряла…

– Меня все устраивает, – сказал Мишин.

– Вы не считаете, что достойны большего? Ничего лучшего уже не ждете? Приглашение на другой канал вас порадовало бы?

– Я не знаю.

– А что вас порадовало бы?

– Я не знаю.

– Если бы Валерий пригласил вас в кругосветное путешествие?

– Я не знаю.

– Вас это не порадовало бы?

– Нет.

– Почему?

– Потому что он был бы все время рядом.

– Валера, выйди прогуляйся, – сказал мне Иван, и я ушел.

Сидел в приемной с его секретаршей Наташей. Наташа курила.

– Иван Львович вообще-то запрещает тут курить. Некоторых психов раздражает. Но вы же не псих.

– Отчего же? Я псих.

– Нет, вы не псих. Я разбираюсь уже лучше, чем Иван Львович. А вот ваш друг псих.

– Почему?

– А чего он к кактусам привязался? Явно нервнобольной.

Иван, наконец, открыл дверь.

– Смена партнеров, ребята!

Мишин вышел к Наташе, а я сел на его место перед Иваном. Иван покачал головой.

– Оно тебе надо, Валера?

– Надо.

– Тогда я тебе серьезно все объясню, по науке. Понимаешь, причиной нозофобии, кроме реально пережитой трагедии с его другом, могут быть заниженная самооценка по типу сексуального мазохизма и желание реабилитации за какие-то прошлые комплексы из детства. Фобия может быть и просто формой кокетства для привлечения внимания к своей особе, чтобы убедиться в собственной «нормальности» и привлекательности, в которой он мучительно сомневается. А как не сомневаться, Валера? Карьера не сложилась, родители его не одобряют, друзей у него нет, живет он только в Интернете какими-то комментариями. Прошлое вспоминать не может, о будущем думать боится. Неизвестное будущее наполнено для него одними лишь болезнями.

Лечение такого расстройства – долгий, трудный процесс. Во-первых, нужен доверительный контакт со специалистом или близким человеком. Во-вторых, если ты будешь рядом с ним, тебе постоянно придется его убеждать, что нет никаких причин для тревоги, что все нормально, что новый день не таит в себе новых угроз. Он должен научиться контролировать себя во время панической атаки. Плюс успокоительные средства и методы аутотренинга. Это не так просто, Валера. Иногда применяют гипноз и лекарственную терапию. В тяжелых случаях вполне оправдан прием феназепама и других транквилизаторов.

– Ты ему это сказал?

– Конечно, сказал, чтобы он понимал, в какой он жопе, и чтобы не пропускал наши сеансы. Но тебе зачем такая ответственность? Ситуация очень серьезная, запущенная. Много лет он пытался производить впечатление нормального человека. В общем, если что… феназепам, Валера, феназепам.

 

-15-

Я вышел из кабинета на деревянных ногах, поспешил покинуть здание, глотнул морозного воздуху. И только снаружи, на фоне сияющего снега, заметил, что Мишин не выглядит подавленным.

– Ну, что, кто из нас идиот и параноик? Узнал? – спросил меня довольно.

Он засмеялся и побежал к машине.

– Поехали скорее домой!

– А что он тебе сказал? – не понял я.

– Что я во всем прав! Что нужно быть острожным, беречь свое здоровье, не доверять посторонним. В этом гнилом мире можно доверять только тому, кто меня любит. И значит, тот мой партнер не любил меня, иначе не подверг бы такому риску. Но теперь я уже не попаду в такую ситуацию, потому что вооружен и хорошо разбираюсь в людях.

О, вот оказывается, на какие сказочно-утешительные истории способен Иван.

– Ну, в общем-то да… Не поспоришь.

– И еще он сказал, что ты никогда не встречался с проститутками. Что он знает тебя с детства.

Даже так. Если университет считать детством.

– Сказал, что мне нужно ставить новые цели – в карьере, в творчестве, а не думать о прошлом…

А мне сказал только про феназепам.

– Что нужно заниматься спортом, бегать, завести собаку, а не сидеть в Интернете. Сказал, что в Интернете я ищу любви – чистой и обеззараженной, а она не только там. Она может быть и в жизни, просто ее очень трудно встретить. Но я уже встретил, мне уже не нужно искать ее, ошибаться и разочаровываться. Мне уже повезло, и я должен ценить это.

Иван мог такое сказать? Боже, не зря я был влюблен в него на втором курсе!

– Сказал, что я должен во всем тебя слушаться, потому что ты меня любишь и никогда не причинишь мне вреда. Это так?

– Я и сам тебе это говорил…

– А еще сказал, что немного завидует мне, потому что сам был влюблен в тебя когда-то, но ты его отверг.

Блях, врать, так уж по полной! Ну, Иван!

– Да, быыыло, – тяну я, будто вспоминаю.

Дома он молчит, смотрит вокруг, будто впервые оказался в моей квартире. Про исправленную справку не вспоминает. Но едим из прежних тарелок, пьем из прежних чашек – с надписями. И кажется, мы только в начале пути. Возможно, в конце нас ждет полное и безоговорочное счастье, но как дойти до него?

А ночью Мишин приходит ко мне в постель, стаскивает трусы.

– Хоть полежу с тобой.

Целует своими сухими стерильными поцелуями.

– Я так хочу тебя, Валера.

– Я фаллоимитатор купил… в общем-то. Можем попробовать.

– А презерватив можешь надеть?

– На фаллоимитатор?

– Я что псих, Валера? На свой, конечно.

– Могу.

– А два можешь?

– Могу. Но если один в тебе потеряется, к проктологу сам пойдешь.

– А если порвется?

Давай еще шарфиком подмотаем, подорожником и капустным листом. Я и шутить не могу, небо пересохло от нетерпения.

Достаю пачку, надеваю под пристальным взглядом Мишина.

– Не порвался? – спрашивает он.

– Проверь.

Он берет член в руку, рука дрожит.

– Языком проверь.

Мишин становится на колени. Долго же я ждал этого. Но Матвей не умеет сосать или просто забыл за долгие годы стерильности, как это делается. Я отнимаю у него игрушку.

– Еще порвешь чего доброго!

Находим лубрикант.

– Антибактериальный, – убеждаю Мишина.

Можно было и обойтись, попка у него не такая девственная, как губы. Она принимает меня очень легко.

– Настоящий секс, – говорит Мишин. – Не могу поверить.

– Погоди, еще не настоящий.

Я не отпускаю его – пусть хоть сто раз кончит. Я переставляю его в разные позы, как мебель. Мишин просит пощады. Бросаю ему резинку.

– Давай тоже. Надевать умеешь?

Когда Мишин во мне, это совсем другое. Во мне он становится прежним дерзким Мишиным, который хватал меня за колено в студии.

– Я так хотел тебя трахнуть… тогда еще…

Я стону. Я тоже очень соскучился по сексу. Мишин лежит на мне и целует в губы – теперь уже глубоко, мокро, больно.

– Что я делаю? – вдруг приходит в себя. – Что я делаю, Валера?

– Ты делаешь мне оргазм. И у тебя очень хорошо получается, – говорю я и кончаю.

Он еле отлипает, чтобы пойти в душ.

– Что теперь будет? – спрашивает потом.

– Хочешь, собаку заведем?

– А с нами?

– Будем жить… Не знаю. Работать. Любить друг друга. Можем в Киев уехать, Сашка тебя на канал пристроит.

– А ты не будешь мне изменять?

– А ты мне?

– Никогда!

– И правильно.

Я уже засыпаю, но сквозь сон вижу, что Матвей находит градусник и начинает мерить температуру.

Наутро ему кажется, что у него болит горло.

– Но температуры нет? – спрашиваю я.

– Нет, но мне как-то нехорошо, знобит.

Он все-таки собирается на работу.

– И в желудке что-то ноет.

Я обнимаю его, целую в щеку, хочу быть нежным, как мамаша, провожающая свое чадо в школу, но чувствую, как его член снова оживает.

– Ну, это не желудок, Матвей.

– Я все время тебя хочу.

– Сходи на работу – ради приличия, и сразу домой. Только учти, я целый день буду пить из твоей чашки!

Мы целуемся.

Закрыв за ним дверь, наконец, сажусь за работу, но звонит Иван.

– Ну, рассказывай! Как наш больной? Болеет? Сильно болеет?

– А наврал ты ему, Ваня…

– Исключительно в лечебных целях. Помогло?

– Немного помогло.

– Он еще на сеансы ходить будет. Мы его вылечим, даже не сомневайся.

– А мне зачем сказал, что все безнадежно?

– Проверял, нужно ли тебе такое недоразумение. Ты мне не чужой человек, Валера.

– Да хватит выдумывать.

– Кстати, судя по твоим рассказам и интервью, тебе бы самому следовало пообщаться со специалистом, ты б не запускал, обращался…

– По каким еще рассказам?

– Может, встретимся, выпьем что ли? – он вздыхает. – Золотое время было – молодость, свобода. С тех пор тысячу раз пожалел, что женился. Теперь ни секса, ни удовольствия. Одна работа. Сапожник без сапог, как обычно. Все понимаю, а что уже. Время назад не вернешь…

Произведение опубликовано с согласия автора