"Доля наша..."

- Ага, давай. Макарошки в кастрюле, - на ходу, шлёпая задниками тапок по босым пяткам, бросил Миша и исчез в зале. - Всё хорошо? Чего поздно так?

Но Рома уже не слышал, сбежав в душ. Обжигающе горячая вода немного отвлекла, но, придя на кухню, вместо прилива аппетита Роман почувствовал, как вновь непроизвольно сжалось горло, что стало невозможно проглотить даже крошку, а в уголках глаз собирались тяжёлые стыдные капли.

- С лёгким... - традиционно пожелал Михаил. - Ромчик, ты чего?

Он плюхнулся на табурет напротив Ромы и непонимающе уставился на него. От этого обеспокоенного взгляда у Романа по спине прошёл холодок, но вместо того, чтобы начать говорить, он лёг лбом на сложенные лодочкой на столе ладони и заревел.

- Ромыч, ты чего? - ещё больше испугался Миша и, пересев к Роме на угловой диван, попытался оторвать его от стола, приподнимая за плечи, но тот лишь поводил ими, пряча заплаканное лицо. - С работой что? Выгнали? Да не молчи ты! Ромаш, умер кто? Не молчи!

Миша сильнее обхватил Рому и потянул к себе.

- Всё-всё, я сам, - ответил Ромыч, прекращая реветь и усаживаясь.

- Всё? - Миша пытливо заглядывал в глаза. - Ну что ты, малыш? А? Что случилось?

- Я расскажу. Никто не умер и не по работе. Я не из-за этого поздно пришёл. Миха, я всё расскажу, только дослушай.

Миша кивал головой, с тревогой вглядываясь в ставшее за столько лет вместе родное лицо Ромыча.

- Помнишь, я рассказывал, как сюда приехал? - Мишка утвердительно кивнул. - Помнишь Юрасима?

Миша снова кивнул. Помнил, конечно, как Рома рассказывал, как жил у того на вписке сразу по приезду, да и сам видел, наверное, этого самого Юрасима. Всё-таки М, конечно, город большой, но среди своих все друг друга знают, хоть бы визуально.

- Я жил на вписке пару месяцев. Знакомый навёл на хату. Я ж тогда с одной сумкой приехал, - сбивчиво продолжал Рома, периодически шмыгая носом. - Дурак дураком. Заблудился, искал долго ту квартиру вписную, а как нашёл, так потом в магазин пришлось возвращаться за жрачкой. Юрасим тогда исключительно натур продуктом брал - боялся. Тогда все боялись, а я думал, что он бедный, поэтому продуктами.

Миша кивал, пытаясь понять, к чему все эти воспоминания.

- Я и людей таких не видел. Он смешной был. Волосы намазаны чем-то, аж до блеска, штаны белые вельветовые в мелкий рубчик, как тогда носили, и майка чёрная в сетку. Я ничего такого сразу не подумал, просто что с придурью человек. Бывает всякое, хотя странноватый такой прикид, конечно, для мужика в его возрасте. У него гулянка как раз в тот день была, народу - полная хата, хотя на вписках всегда так. Ты ж знаешь.

Мишка снова кивнул, протянув Роме бумажное полотенце, высморкать нос. Не любил он этого туда-сюда шмыганья.

- Юрасим и не спрашивал особо ничего. Пакет забрал, в комнату завёл, бельё на диван бросил и убежал к гостям, - продолжил Рома и неожиданно замолчал, как задумался о чём-то. - Знаешь, он смешно так ходил. Булками влево-вправо, а как боком встанет, так живот через ремень немного переваливался. И разговаривал часто громко, будто со сцены стихи читал, только растягивал гласные и смеялся постоянно, как выпьет хоть чуть-чуть. Ты ж его видел вроде. А?

- Пидор и пидор, - как-то зло ответил Мишка. С чего бы вообще про этого Юрасима-Герасима вспоминать, да ещё так в подробностях, да ещё и слезами заливаясь.

- Да ладно, Мишка. Ты чего?

- Ничего, - отбрехнулся Михаил. - Дальше давай.

- А помнишь, чего его все так называли? - не унимался Рома.

- Да не помню я! - уже откровенно злился Миша. - Мне твой Юрасим на фиг не сдался. Ты из-за него плакал? Умер, что ли?

- Нет, - отмахнулся Рома. - Миш, ты только не перебивай. Я тогда у него почти месяц жил, а денег недели на полторы хватило. Работу тот же знакомый подогнал, что и хату, но заплатить на ней обещали в начале месяца, только через три недели значит. А Юрасимом его звали потому, что в театре работал, - снова перескочил с мысли на мысль Роман. - Костюмером вроде, но всем рассказывал, что на сцене играл. Так кто-то из его же приживалок, как погрызлись, и сказал, что он разве что Герасима из "Му-му" сыграть может, где реветь и мычать нужно. У него так плакать получалось. Он ещё и раскачивался туда-сюда.

Рома обхватил себя руками за плечи и немного пораскачивался вправо-влево, показывая, как это делал Юрасим.

- Я в тот первый день почти не спал. Он со своими театральными почти всю ночь голливудил, а утром слышу, как скандал, потом упало тяжёлое что-то и человек завизжал. Знакомый приказал не вмешиваться никуда, но так орали, будто режут кого. Я вышел, а у двери Юрасим и второй мужик - поздоровее, да и моложе лет на десять. Держит Юрасима за грудки и трясёт, как грушу, а у того прям голова как у китайского болванчика болтается, даже пару раз об стенку затылком приложился. Этот молодой орёт: "Да пошёл ты в ж@пу! Кому ты нужен вообще!? Хрен старый! Чтобы не подходил ко мне больше, урод, понял?" Юрасим не отвечал, а только поскуливал. Знаешь, он такой халат носил чёрный, бархатный, а на отворотах китайское что-то вышито. Так пояс халата развязался, полы разошлись. Этот здоровый его трясёт, а у Юрасима всё болтается. Уродливо так. Ляжки худые, живот лягушачий с пупком немного выпяченным, никаких мускулов, как студень. Он даже не сопротивлялся. Мне сильно жалко его стало отчего-то. Я здоровей того, второго парня был, схватил его за куртку и дёрнул резко. Потом дверь открыл и вышвырнул на площадку.
Смотрю на Юрасима, а он на меня. Смотрит, молчит, а после халат завязал и спрашивает: "Ты что, козёл, сделал?"

Я офонарел сразу, а он к двери бросился, открыл, а там уже никого. Юрасим буркнул "идиот" и ушёл в кухню, а через минуту слышу, что реветь начал и прямо как немой на одной волне «у-у-у». Я в коридоре остался стоять, не знал, что делать, и боялся, чтобы не выгнал. Тупо по сторонам осматривался - грязь кругом после вчерашнего, бутылки, шмотки чьи-то. Думал, что таксофон нужно найти и на почту деревенскую позвонить, чтобы мамке кто передал, что с жильём не обманули, и с Юрасимом этим ещё помириться.

А он сам минут через пять в прихожую вышел и говорит: "Пошли жрать, что ли? Я яичницу сделал, ты ж продукты приносил?" Он спросил, а я удивился – не помнит он, что ли? Только потом понял, что с таким потоком и не припомнишь, кто там и чего приносит, кто много, а кто мало совсем. "Бабья наша доля горькая, да ты не переживай, малый. Наладится всё".

Я из этой фразы уловил только, что наладится, а причём тут бабы были - не очень. В общем, я у него остался, и комната эта почти моей стала, то есть, он за полторы недели только один раз какого-то парня ночью привёл, но я спросонья не разглядывал, а утром его уже не было.

Я жрачку покупал, готовил иногда, но Юрасим больше. А там снег выпал, холодно стало. У него ещё тётка какая-то на квартире появилась. Страшная с лица. Со мной не разговаривала, только с ним, а больше никаких постояльцев и не было. Так мы ещё полнедельки прожили, а потом мне зарплату обещали выплатить, а не выплатили.

Это я тебе, Миха, не рассказывал. Да и неважно, наверное, - сказал Рома и покосился на Мишку, но тот пожал плечами, что, мол, не помнит всего. Может, да, а может, и нет. Сколько они друг другу всего за эти пять лет наговорили? И не упомнишь всего. А врали сколько, а недоговаривали, особенно первое время. Нет, не припомнишь.

- Не рассказывал. Знаю сам, - продолжил Рома. - Я Юрасиму сказал, что денег не дали, а он такой: "Когда обещались?" Я сказал, что не знаю, возможно, через неделю. На самом деле боялся, что вообще «кинут». Тогда со многими так было. Юрасим тоже, видно, понимал. "Платить нечем?" - это он спросил. Я плечами пожал.

Думал, сразу выгонит, но он день молчал, даже яичницу по утрам, как и раньше, делал. В пятницу женщина та страшная съехала, а Юрасим пришёл из театра поздно, навеселе немного, да ещё бутылец с собой притянул. Странно, что один пришёл, но не моё было дело спрашивать почему, да и тишина ночью вполне устраивала, хоть поспать спокойно можно было.

Раздавили мы бутылку и разошлись. Я уже улёгся, а минут через десять слышу, как дверь открылась и Юра на пороге в своём халате. Он свет не включал, но и так видно всё было. Снег на улице, белое всё, фонари светят. Подошёл к кровати моей, на коленки опустился. Я спьяну не понял сразу, что от меня хочет, а он болтал ерунду какую-то, а потом я руку его на ляжке под одеялом ощутил.

Вот спросишь, почему не прогнал? Не отвечу.

Но Миша не спрашивал, только смотрел настороженно. Рома на него глянул, вздохнул прерывисто как-то, опять нос в полотенце бумажное высморкал и продолжил:

- Он, наверное, почувствовал во мне что-то тогда, что осмелился прийти, или раньше ещё почувствовал. Это ж я дурак дураком из колхоза, а у него опыт.

Мишка косо усмехнулся, но промолчал.

- Рука его вверх поползла, одеяло чуть отбросил. Гладил по бедру так тихонечко-тихонечко, а сам приговаривал: "А с мальчиками пробовал?" Я головой отрицательно помотал. "Ну ничего-ничего. Я плохого не сделаю. Хочешь, поцелую тебя?" Целоваться мне с ним совсем не хотелось. Старый он и все дела, да и не думал я до того о мужиках. Ты же знаешь. И про девок совсем не думал. Хотелось трахаться сильно, но в деревне не полезешь ни на кого запросто так. Ты же знаешь сам, да, Миш?

Рома заглядывал в Мишкины глаза, высматривая одобрение. Мишка знал, как бывает, но одобрять не собирался.

- А он потом ближе пододвинулся и меня с матрасом к себе подтянул. Ты понимаешь, у меня только одна мысль тогда была. Не та, что он мне член сосал, а как он, такой хлипкий, меня с матрасом сдвинуть смог. Странная мысль была, вообще не в тему, а потом и про это забыл.
Умел он это дело, да со мной и стараться не нужно было. Только дотронься и готов. Если бы тогда противно было, то я оттолкнул бы, выгнал его, но не было. Понимаешь, Миш, совсем не было. А он сделал мне всё, а потом сам мелко так рукой задёргал под кроватью, затрясся и осел на пол. Я как по голове огретый лежал, а он тихонечко поднялся, халат свой запахнул наглухо, обтёр меня всего, накрыл, как мамка в детстве, одеяло подоткнул со всех сторон и сказал тихонько: "Можешь пожить пока денежку дадут". И ушёл.

Так и повелось у нас. Если бы он лез днём или ещё как на ночное указывал, так я не знаю, что делал бы, но Юрасим вёл себя по-прежнему. Только недели через две полез пальцем ниже, так я его ногой отодвинул. "Чего ты? Ну чего?" Он меня уговаривает, а я понимаю, что не могу, а он ещё и свет в прихожей перестал выключать, так что мне его видно хорошо было.

И как-то не по себе стало. Он и халат перестал так запахивать, и сетку эту свою для причёски на волосах сдвинул в процессе. Не противно стало, а не по себе. Я раньше и не задумывался, а здесь накатило всё сразу. И что мужик он, и что старый, и что мы делаем.

Мишка, я так ревел тогда, а он за бутылкой сбегал. Коньяк гадкий наливал и лимон в рот сунул. И опять это своё на одной волне: "Ох, доля наша бабья горькая. Ох, доля наша..." Наутро стыдно было, Миха. Так стыдно. Смотреть на него не мог. Чуть получку дождался. Они заплатили всё-таки.

Мишка, знаешь, он сильно расстроился, когда я манатки собирал, остаться предлагал, но я же понимал, что не просто так. Правильно понимал, поэтому не мог.

Потом в общежитие устроился. Это всё я тебе рассказывал. Помнишь, Миша?

Михаил кивнул головой:

- Помню, а истерил ты сегодня с чего?

- Расскажу, Мишаня. Всё расскажу. Не торопи только. Хорошо?

- Хорошо, только макароны уже задубели. Подогреть, что ли?

- Нет, Миш. Не нужно. Кусок не лезет. Так я рассказываю?

Миша кивнул и пересел напротив на табурет. Говорил же, что диван этот угловой узкий для двоих будет и маленький, а Рома "Мечта, Мишка. Мечта, понимаешь? Телевизор наверх на холодильник поставим и смотреть будем".

- Я про него не вспоминал почти. Так, раз в год по праздникам, как говорится. С собой как разобрался, решил всё окончательно, смирился, так и вообще перестал. Чего мусолить? Было и прошло.

Через пару лет фирма строительная, где работал, накрылась, из общаги выселили, но мужики из нашей бригады на заработки собрались. В Ковдор. Это на севере, я ж тебе рассказывал. Ну и я к ним примкнул. Говорили, что вариант беспроигрышный. Мы ждать не стали, сразу поехали.

Пару месяцев всё в порядке было, платили регулярно. Не столько, сколько пообещали, но на жизнь хватало. Потом ещё меньше стали, но назад не поедешь - не заработали, да и начальство надёжным казалось, а потом, Миш, исчезли они. Мы уже месяцев пять отпахали, а они исчезли. Мы к мужику, с которым начальство договор заключило, он нам бумажку под нос - всё проплачено. Деньги там хорошие указаны были, да мимо нас ушли. И никому ничего не нужно. Ни ментам, ни профсоюзам. Никому. Хорошо, что мужик-работодатель с пониманием был - из вагончика не выгналл, но дров больше не давал. Мы в лесу воровали, но спали всё равно по двое для теплоты, такой дубак был. А курить как хотелось...

Рома замолчал, понуро уставившись на собственные руки и пальцами перекатывая по столу хлебную крошку.

- По рынку местному ходили, бычки выгребали. Позор. Пока не запомнили наши рожи пробовали у бабок то сыр, то творог, но это же неделя, а потом гнать стали. И на работу просто так никто не берёт - всё занято. Кошмар был, Мишка, хоть вешайся. Кое-как вымолили телеграммы родным послать. Пацаны отправили, а мне и некому. До мамки не дошла бы, но я всё равно отправил, хотя больше надеялся, что мужикам пришлют денег с запасом, и уедем как-нибудь. Одному и выслали больше, но не хватило, Мишка. Всё равно не хватило. Такой процент сняли огромный - почти половину. Они сразу уехали. Остаток денег, конечно, каждый мне оставил, но мало было. Я сразу понял, что сдохну скоро. Сразу.

Вечером укутался во всё, что нашёл, лежу и думаю, что сдохну сегодня, не от холода, так от голода. Начал жизнь вспоминать и вдруг Юрасима вспомнил. Не по-злому, а как-то тепло даже. У меня ж отношений нормальных к тому времени так и не было. Так, перепихоны пьяные. И самое интересное, как Юру вспомнил, так надежда появилась.

Ночь всю прыгал, грелся. Откуда силы брались? А утром на почту побежал и разговор заказал с ним на последние деньги. Я вообще из телефонов на память только его номер и помнил, а у нас в деревне телефонов тогда ни у кого не было.

Мишка, это же он мне денег выслал. Не пацаны. Юрасим выслал. Сразу. Я ноги ему целовать готов был, как в вагон сел. Трое суток ехал и думал всё, как благодарить, чем. Нету ж ничего. Гол как сокол.

- Трахались? - зло спросил Миша. И злиться вроде не с чего было на Романа, но зачем тот скрывал всё это столько лет, а сейчас вдруг разговорился.

- Ну трахались пару раз. А что? - на той же волне ответил Рома. - Ты б не трахался?

Мишка сплюнул в раковину, потом набрал воды в чайник и поставил его на газ. На Рому не смотрел принципиально. Не нравилась ему эта кривая разговорная. Не понять, ни к чему рассказ, ни зачем разговор затеял.

Рома первым заговорил. Очень глухо, так что стало страшно, что опять заистерит сейчас.

- Не злись, Мишка. Это ж позор какой. Не в том, что с Юрасимом жил, а что вроде как в уплату. Ни ему хорошо не было, ни мне. Он сдал за эти три года, пока не виделись. Ещё больше обрюзг, пополнел, пудры стал больше сыпать. Он и раньше мог намалеваться, а тогда чаще стал, особенно если гулянка намечалась. Шмотки кричащие все. Как попугай. Я и ругаться не хотел - кто он мне такой, что б ругаться, но и как раньше не мог. Он и так старался, и этак, а я никак.

- Так опыт ведь. Не помогло? - прошипел Миша.

Ромка осёкся и замолчал. Миша и сам понял, что перегнул палку. Дело старое, прожитое давно, да и не было их тогда друг для друга. И самому Мише есть что вспомнить и есть о чём помолчать. Не из монастыря выкрали девицу.

- Ладно. Проехали, - буркнул он. - Дальше что?

- А что дальше? Разбежались, конечно. Я ему деньги все до копейки отдал, хоть он и не брал. Не знаю, какие там мысли у него были. Может, и никаких. Но я не отдать не мог, а как работу нашёл нормальную и квартиру снял, сразу съехал. Юрасим не плакал в тот раз, тихо проводил, а я сам ему пообещал зайти или звонить. Ни он, ни я не верили, конечно, но из меня само это дерьмо вылилось - обещания тупые.

Ромка снова задумался.

- А ведь и не совсем тупые, Миша. Я ж звонил, с праздниками поздравлял, с Новым Годом, Днём театрального работника - его помнил почему-то, а вот день рождения нет, и спросить дату неудобно было.

После опять закрутило, тебя встретил. Ты сам знаешь, как было. А с ним больше не виделись.

Мишка недоумённо уставился на Рому:

- А ревел ты чего? Помер, что ли, твой Юрасим?

- Нет! - взвился Рома. - Что ты заладил: помер-умер...

- Ты б на себя со стороны посмотрел. Руки только что не заламывал, как заслуженная плакальщица, а так самое оно - похороны сердечного друга, б@я, - выругался Миша.

Рома промолчал, продолжая периодически то катать невидимую крошку по столу, то теребить бумажные полотенца.

- Ты издеваешься, Ромыч?! - не выдержал Миша. Рома поднял глаза, потом опустил и сник как-то в момент.

- Видел я его сегодня... - и снова замолчал.

- Что ещё? Что?! Ну говори ты? Без руки он, без ноги, без головы, выпил сыворотку молодильную, и ты к нему уходишь?! Что ты молчишь? - орал Мишка, размахивая кухонным полотенцем.

- Нет. Просто встретил... Он такой старый стал. Я и не узнал сразу. Автобус семнадцатый не пришёл, я решил до метро пешком, что б не стоять, не мёрзнуть, и через парк пошёл, а там памятник и "голубятня". Ну ты знаешь, да?

- Да! Да! Сколько можно "знайкать". Заколебал ты!

- Там наши раньше часто собирались.

- И сейчас бывает. Я видел.

- Бывает, - согласился Рома. - Стоят компашки разные. Я чисто из любопытства рассматривал пока шёл, от нечего делать - кто на своего похож, кто нет. На лавках некоторые сидят, даже дети...

- Типа там точка какая инопланетная? - усмехнулся Миша. - Всегда не только наши тусовались. Если бы других не было, то пи@ли бы постоянно.

- Ага, - согласился Рома. - Я рассматриваю компании, а потом смотрю, мужик какой-то щуплый, невысокий между ними ходит, через плечи заглядывает. Думал, что бомж на бутылку просит, но одет не грязно...

- А ты прямо рассмотрел, - съязвил Мишка.

- Рассмотрел. А чем ещё заниматься, если не смотреть. Там же круг большой пройти нужно. Вот и присмотрелся. Он то к одним подкрутился, но сбежал быстро, то потом к другим и тоже отошёл сразу. А потом к парочке одной. Ходил возле них, ходил, а один из них его вдруг толкнул, так этот мужик на задницу и уселся.

Понимаешь, Мишка, никто не помог подняться, защищать не бросился, как стояли своими компаниями, так и стояли, а кое-кто засмеялся. Это ж по-уродски совсем. Я быстрее пошёл. Бомж - не бомж, но человек в возрасте. Подхожу, а это Юрасим.

Я даже обалдел, столько лет не виделись, а тут - на тебе. А он поднялся уже, на меня пошёл, затормозил чутка, взглядом задержался и мимо. Я не понял даже: не узнал, что ли? Обернулся. Смотрю - и он остановился, смотрит, даже сощурился немного.

Рома опять замолчал надолго и задумчиво уставился в окно. Мишка не торопил. Ромка, вообще, нечасто истерики устраивал. Бывало, конечно, по первости скандалили, но так чтобы взахлёб реветь - такого Миша не припоминал. Пусть соберётся и сам расскажет, что и к чему. В том, что он сам загадку не разгадает, Михаил уже был уверен.

- Старый... Миш, какой он старый. Щёки висят, мешки под глазами и взгляд такой тусклый, как мёртвый. Он не такой был. Всё молодился, волосёнки прилизывал, брился всегда, а сейчас то ли пьёт, то ли болел. Я сам подошёл. Он головой мотнул, что, давай, в сторону. Ну мы по аллее и пошли, как к вокзалу дорога.

Вроде столько не виделись, а сказать нечего. Про работу пару слов, про жизнь, а о личном не спросишь, и ни к чему это. Я уже уйти хотел, а он вдруг за рукав схватил, в глаза смотрит, как собака побитая...

Рома вновь замолчал и неожиданно всхлипнул:

- Миш, ты видел, как звери умирающие смотрят. Глаза их видел? У нас корова дохла - так смотрела. Миш, понимаешь?

Ромка стал откровенно хлюпать носом:

- Как будто знает что-то и страшно ей от этого, как будто видит, что там и как, и холод по жилам от таких взглядов.

Юрасим так смотрел, а у меня и жалость, и страх, чуть не колотит внутри. Передать не могу, а он всё смотрит, а потом говорит: "А может, пойдём?"

Ми-и-иша-а-а, сам не знаю, что пойти дёрнуло. Он впереди и всё оборачивается, думает, что сбегу, а я за ним, как привязанный, оторваться от спины не могу. Пришли в подъезд какой-то, он за тамбур завернул, там закуток маленький. Меня поставил в уголок, из-за батареи картонку достал толстую и на неё коленками плюхнулся. Я и убежать хочу, но не могу.

Ромка ревел уже в голос, а Миша ошарашено смотрел на него, не обращая внимания на свист вскипевшего на плите чайник.

- Он штаны с меня стянул немного, но у меня не стоит. Он вздохнул так тяжко, пальцами по коленкам провёл, выше, а мне рядом с ним на колени бухнуться хочется почему-то и плакать. Смотрю сверху. Он старый такой запущенный, на затылке плешь здоровая, хоть он и прикрыть остальными волосами пробовал. И так он, и этак. Миша, прости меня. Ты только меня прости! - громко просил Рома, вытирая слёзы. - Мне бежать хотелось, я дёрнулся даже, но он, как дёрнусь, так глаза свои поднимет мёртвые и посмотрит, я не могу-у-у... Понял, что уйти не смогу, понимаешь, Миша. Понял, что он не пустит. Я на батарею опёрся и глаза закрыл. Про тебя стал думать.

Ромка сполз со стула и подполз на коленях к Мишиным ногам.

- Про тебя, про нас. Даже получилось, Миша.

А потом глаза открыл, когда всё кончилось, а он там же на картонке сидит, на меня смотрит, платком вытирает, а сам даже штаны не расстегнул. Понимаешь? Даже не расстегнул!.. Не понимаю почему, но он улыбался. Понимаешь, Миша?! Жалкий такой, как бомж. Старый, обрюзглый...

- Да тихо ты, Рома, тихо, - стал успокаивать Миша, но Ромке не помогало. Он вжимался в Мишкины колени и, неразборчиво выговаривая слова, плакал. Миша и оттолкнуть не мог, только и слышал:

- Прости, Мишенька... я не мог... прости...

- Ладно, ладно, - отвечал Миша, пытаясь успокоить.

Рома замолчал на какое-то время, плечи перестали так часто вздрагивать, а потом неожиданно спросил:

- Миша, а ведь он не всегда таким был? Да, Миш? Был же он не Юрасимом, а Юркой, Юрочкой. Целовался с кем-то, любился. Миша, понимаешь? - снова зарыдал он. - Он же не всегда бомжом был! И его любил кто-то, на коленях перед ним, может, стоял, просил, чтобы дал! Не всегда же он по подворотням х@и сосал. Тоже был нужен кому-то. Понимаешь, Миша? Понимаешь! А если я…

Ромка не мог остановиться, а Миша понимал, что у него самого из глаз покатились непрошеные слёзы.

- Он тоже, как все был. И никто не смеялся над ним, со шмоток, с причёски. Никто не отталкивал. Работал, как все, жил, как все, квартиру людям сдавал. Не каждый так сможет, а он делал почему-то. Миша, понимаешь? Он ведь был нужен кому-то? Понимаешь, Миш? А сейчас – нет! Как не плакать?

Миша всё понимал. Прижимал к себе родную чернявую голову ревущего Ромки и всё понимал.

- Поплачь, Ромчик, поплачь...