Герардеска Манутиус. Женщина - гладиатор

Кресты, черные кресты вдоль проклятой Аппиевой дороги. Шесть тысяч крестов, шесть тысяч смертей. Вязкая жара и полчища пирующих мух. Солнце в зените, поэтому не ложатся тени на серые каменные плиты, подогнанные так искусно, что ни одна травинка не пробьется между стыками. У смерти для каждого клиента есть свой цвет – на выбор, пожалуйте взглянуть, благородные господа и дамы, все для вас – лавка открыта двадцать четыре часа, семь дней в неделю. Для Герардески Манутиус смерть явно пожадничала с палитрой, никаких тебе переливов белого и ало-золотого, мол, обойдешься, Спартакова шлюха простым пыльным серым. Длинные вороные волосы слиплись от крови и пота, повисли Горгоновыми змеями, обвили стройную шею веревкой палача. Вот если бы освободить на минуту руки, умылись бы кровью Крассовы псы, отпускающие сальные шуточки возле ее пыточного столба. Она не боялась смерти, не боялась муки. Она боялась только одного – позора. Откуда у девчонки – рабыни взялась такая сумасшедшая гордость, она и сама не знала, да и некогда ей было разбираться. Об одном молила Минерву – не застонать жалобно, не попросить пощады. Италийское солнце сжигало разум, вырывало хрип из иссушенного горла. Герардеска видела то, что является каждому воину в последний, горький миг перед утешительным шагом в просмоленную слезами и просьбами лодку Харона – яростные вспышки проигранного боя. Видела подведенного Спартаку золотого нервного тонконогого скакуна. Видела искры света на струящейся шелковой гриве и алую, струей ударившую в траву конскую кровь, когда бешеный от азарта боя Спартак взрезал жеребцу яремную жилу с криком: «Я пойду пешим с вами, братья мои! Победим - оседлаем всех коней мира, проиграем – нам не нужны будут кони». Видела, как уже упав на колени, рубился Спартак, как стала бурой трава Луканийского поля, как падали один за другим воины под беспощадным натиском латников Красса. Слышала насмешливый голос наставника и друга: «Береги спину, Гери. Самое важное в бою – чтобы кто-то прикрыл тебя со спины. Если некому – сама, сама». Всегда с ней было так – сама, сама.

Укол копьем под грудь оборвал забытье. Герардеска разлепила опухшие веки, взглянула с прозрачной предсмертной высоты на того, кто брезгливо морщась рассматривал марширующих по ее животу и груди мух. Сам Марк Люциний Красс, не иначе. Поглумиться явился, что ж, имеет полное право. Заслуженное право победителя – в подробностях рассмотреть унизительную, гнойную смерть врага. Она бы с радостью плюнула в холеное лицо римского патриция, насладилась бы напоследок изумлением и гневом, перекосившим ненавистную горбоносую рожу. Вот только в пересохшем горле слюны не было ни капельки. Даже на брань не осталось сил. Герардеска вскинула голову, уперлась затылком в навершие креста и сквозь сжатые веки ослепла от удара беспощадного солнечного клинка. Тщетны все призывы к Минерве – она не слышит. Герардеска никогда по-настоящему не верила в богов, поминала по привычке, но не верила. Вот только и осталось заботы им, воссевшим на Капитолийском холме, отвечать по пустякам на просьбы бестолковой девчонки: дайте то, дайте это. Самому главному в ее короткой жизни научил вовсе не бог, а первый настоящий мужчина – Спартак. Он, взявший ее на ложе после десятков других самцов – вонючих и грубых – был спокоен и прост. После короткого и почти не противного соития он сказал ей: «Знаешь, Гери, самое сладкое на свете вовсе не роскошная еда, не вино и не мягкое женское тело. Самое сладкое, за которое стоит умереть – свобода. Ничего нет дороже этого. Я научу тебя быть свободной». Он вложил в ее руку первый гладиус, он показал основные стойки и приемы, он слушал жалобы шестнадцатилетней бывшей шлюхи и - утешал. Он даровал ей статус подруги Спартака, неприкосновенной для остальных мужчин, но никогда больше не прикасался к ней, как к женщине. Он лишь подтвердил то, что она ощущала всей расцвеченной синяками от бесконечных тренировок кожей, то, что не давало ей ни малейшего шанса сдаться, бросить на песок гладиус, заплакать бессильными бабьими слезами: в мире есть только одно счастье – свобода. Сейчас эта свобода равнялась смерти. Не самый худший вариант из всех возможных.

- Развязать, - отрывистый лай Красса заставил Герардеску вновь распахнуть янтарные глаза. Враг придумал иную казнь? Что ж, он не получит удовольствия от ее стонов и криков. Красс еще не знает, с кем связался. Герардеска покажет ему, как умирают свободные люди Спартака. Только бы добраться до мощной бронзовой шеи, вырвать зубами синюю пульсирующую жилу – и умирая, окровавленными губами прошептать: «Пью за тебя, учитель». Но лопнули взрезанные ножом путы на обессиленных мукой руках и мешком упала на вечные камни Аппиевой дороги Герардеска Манутиус – любимая шлюха Спартака, его ненадежная подруга, не оправдавшая, не сумевшая. Упала только для того, чтобы очнуться на шелковых подушках в палатке Марка Красса. Лишь для того, чтобы ощутить ползающую мерзким пауком по животу и разведенным бедрам мягкую влажную мужскую руку. Для того, чтобы снова содрогнуться от отвращения, уже почти забытого – мужские ласки вызывали у нее только вязкую тошноту. Впрочем, она умела многое, например - застонать, словно от страсти, поджать в ложном экстазе пальцы маленьких аккуратных ступней, сильно запрокинуть голову, выгнуться воспаленной дугой, чтобы торчком встали яблочно-розовые груди. Глупых грязных самцов это всегда убеждало в том, что они – великие герои постельных битв, и после они, ухмыляясь, швыряли ей на ложе золотые монеты. Монеты Герардеска отдавала Касси – любимой подруге, нежной соломенноволосой нимфе. Отдавала потому, что скрюченные от тренировок с мечом пальцы удержать тонкую иглу никак не могли. А Касси – милая, теплая Касси сосредоточенно высовывала юркий кончик языка и шила новый карманчик к тунике, прятала их общую тайну. Их надежду на маленький домик на побережье, шуршащего прибоем по кромке галечного рая, на уютную – только на двоих - мечту о тишине, не оскверненную звоном мечей, не раскрашенную в сизую стынь боевой злобой. Мечту даже не о любви – о наивной, оберегаемой Пенатами свободе. Свободе просто жить, просто строить на зыбком желтом песке беленые ракушечные стены, выметать от сора утоптанные полы, свободе сушить раскинутые на виноградной лозе детские пеленки.

- Очнулась? - Красс не намерен был щадить, Герардеска не намерена была отступать. Самец хочет безумной игры – самец ее получит. Много больше получит, чем рассчитывал. За распластанного на ржавой траве Луканийского поля Спартака, за угнанную на неведомый север нежную Касси, за так и не построенный домик с белеными стенами. За это все - и сразу. Выученный как молитва, захват – и через три минуты почернеет вывалившийся из пасти язык паршивого пса Красса. Только дай мне шанс, пес. Всего один.

- Ты очень красива. Я могу дать тебе свободу. Конечно, я могу оставить тебя при себе, но что-то мне подсказывает, что это будет большой ошибкой, - Красс шарил потной липкой рукой по ее плоскому, крепкому животу, подбирался к груди, - Не сверкай глазами, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь, девка. Учти, в шаге от палатки стоит стража, даже если попытаешься меня убить, живой тебе все равно не уйти. Ты послушай, послушай, - Красс сбивался на неразборчивый шепот, путался мясистыми пальцами в черных завитках лобка, - Это честный обмен – ночь на свободу. Только ты ее отработаешь, как следует отработаешь. Покажи мне, как ты любила его, ну же, покажи, от него теперь уже не убудет, - Красс хмельно хихикнул и тут же точным змеиным движением перехватил метнувшуюся к его горлу руку, - Вот о чем я и говорю. Ошибкой будет держать тебя рядом. Но мы можем быть полезны друг другу. Давай же, выполни свою часть сделки, и я в долгу не останусь. Тебе понравится, обещаю.

Гери привычно сжала зубы и отвернулась от слюнявой пасти. Красс пыхтел, нашептывал соблазнительные, искушающие слова, ломал ее решимость немедленно отправиться в гости к Плутону в такой скверной компании. Вопреки всем данным обещаниям Герардеска отчаянно хотела жить. Жить и мстить. Если пес не врет, завтра она сможет уйти отсюда. Уйти, чтобы вернуться. Наверное, он даст ей денег, много денег. И вот тогда… Что – тогда - она не успела додумать. Резкая боль отвлекла, заставила зашипеть сквозь стиснутые зубы. Ничего, на такой случай у нее был проверенный способ забыться. Гери мысленно потянулась к тонким рукам Касси, представила, как та после изнурительной тренировки обтирает ее тело лоскутом, смоченным в травяном отваре. Как Касси смешно причитает, пересчитывая новые синяки и шишки. Вот сейчас откинуть бы голову на ее плечо, пусть Кассины тоненькие пальчики дразнят сухие, твердые соски, шалят, нежно сжимают. Проказница Касси любит долгую игру, настолько долгую, что Гери не выдерживает, начинает ерзать и умолять: «Касси, маленькая моя, еще»…

Наверное, она произнесла это вслух, потому что Красс явно принял ее сладкий стон на свой счет. Захрипел, задергался, отравил и без того спертый воздух палатки зловонием мужского семени.

- Хороша Спартакова девка. Ладно, свою часть сделки я выполню. Слово чести легата. Завтра ты отправишься в Капую, известное место, правда? Ты можешь стать гладиатором и победить. Много славы и много денег. Купишь себе красивую жизнь, будешь славить великого Красса. Герардеска коротко выдохнула. Капуя – недостижимая мечта. Спартак рассказывал ей о своем учителе - ланисте Лентуле, о боях и победах. О реве зрителей на трибунах, в едином порыве поднимающих к небу сжатые символом меча пальцы – добей, добей поверженного. О девизе, с которым выходил на золотой песок арены: «И последние могут стать первыми». Могут, она твердо была в этом уверена. Значит, Капуя. Да будет так. Она даже нашла в себе силы провести рукой по курчавой шерсти на груди врага, скрывая за лаской поиск точки, в которую будет направлен сокрушительный удар гладиуса. О, да, она вернется. В алом плаще победителя, на злом вороном скакуне, привстав на бронзовых стременах в коротком, яростном галопе. Марк Люциний Красс заплатит за три свои роковые ошибки. За первую – когда снял ее со столба на проклятой Аппиевой дороге. За вторую – когда отпустил. И за третью, самую главную – за смерть Спартака. И за Касси, конечно.

Амфитеатр арены в Капуе был полон. Взбудораженная толпа ревела, требуя начала зрелища. Еще бы, такое событие – первый бой протеже самого легата Красса – беглой рабыни, по слухам, подстилки поверженного Спартака, и Трасиана – нынешнего триумфатора арены. «А вы знаете, что тело Спартака так и не нашли»? «Думаете, он еще жив»? «Эти рабы совсем обнаглели, никакого почтения к власти». «Ну, ничего, бой явно будет коротким». Все ставки принимались на Трасиана, дело-то верное. Интересно, найдется ли хоть один законченный идиот, который поставит свои кровные на полоумную девку, возомнившую себя бойцом? Герардеска прислонилась плечом к шершавому красному камню казармы, постояла, выравнивая дыхание. Три последние недели в Капуе слились для нее в перепутанный шерстяной клубок из боли, пота и злости. Насмешки наставника растаяли очень быстро, практически сразу, как только он рухнул на колени, придерживая руками свои драгоценные яйца, по которым она влепила ногой с разворота, не щадя его надежд на будущих наследников. К чему наследники неудачнику? С этих пор к тренировкам наставник подходил со всей серьезностью.

Глашатай надрывал глотку, выкликая новую пару бойцов. Герардеска Манутиус и Трасиан Грек. Пора. Гери перехватила покрепче ятаган – это оружие нравилось ей больше, чем гладиус – иной радиус поражения, больше простора для маневра – и решительно, упругим шагом черной пантеры вышла из тени здания на утоптанный песок арены. Толпа взревела от восторга, увидев летящие смоляные волосы, длинные сильные ноги, высокую, ничем не прикрытую грудь. Биться честно – таков закон Капуи. Если противник бездоспешен, значит и она прикроет только чресла, в угоду римской морали. Смотрите на меня, искушенные в зрелищах свободные люди Капуи. Смотрите и запомните. Трасиан Грек появился с противоположного конца арены, прошел по кругу, вскинув короткий широкий меч – приветствуя восторженных зрителей, впитывая их радость. Он был уверен в своей скорой победе, мощный, длиннорукий боец, разукрашенный от головы до пят татуировками как огородное пугало лохмотьями. Герардеска стояла в центре арены, спокойно дожидаясь, когда этот тщеславный греческий петух перестанет заигрывать с публикой и примет бой. Трасиан, наконец, соизволил обратить внимание на противника и издевательски ткнул в ее сторону мечом, смиренно разведя руки, как бы объясняя толпе: «Посмотрите, свободные граждане Капуи, до чего приходится опускаться. Последние времена наступают, шлюхи атакуют арену»! Громовой хохот и одобрительный свист был ему ответом. Гери легко и просто шагнула вперед – удар – выпад – удар. Разворот – выпад – удар. Простая и надежная связка, отработанная еще со Спартаком, под его насмешливое: «Береги спину, Гери. И двигайся, не будь коровой». Трасиан Грек, с утра принявший как лечение изрядную дозу выдержанного вина, никак не ожидал такого натиска от никому не известной девчонки. И получил неожиданный, позорный удар кривым длинным ятаганом в средоточие мужской гордости. Герардеска вскинула руки вверх, утверждая свою победу. За ее спиной хрипло выл, корчился в луже темной крови противник, имени которого она даже не запомнила. Просто счет на пути к Крассу. Шаг номер раз.

Их было много. Мужчин и женщин – различающихся лишь цветом кожи и глаз. За одиннадцать месяцев она убила многих, не различая имен, не запоминая дат. Она считала только шаги по бесконечной лестнице к свободе. К свободе и к мести. Она лишь однажды отказалась от поединка – когда увидела, кого ей назначили в соперники – белокожую северянку, рабыню, хрупкую деву, так похожую на Касси. Она отказалась и рыдала потом над изрубленным телом девушки, имени которой так и не узнала. Рыдала, обнимала труп и звала, звала: «Касси, маленькая моя, прости, вернись, Касси»! Наставник, напуганный истерикой, едва оторвал ее от тела незнакомки, двое суток потом отпаивал разбавленным вином, даже попытался привести в чувство парой затрещин, но как только получил ощутимый отпор, успокоился и объявил дату нового поединка.

Во все времена и при всех режимах толпе нужны лишь две вещи – хлеб и зрелища. Пока в избытке того и другого, толпой можно управлять, не боясь восстаний и бунтов. Герои, какими бы великими они ни были, в итоге обязательно проиграют кровавому увлекательному зрелищу. Пройдут века, а нехитрая истина останется. Гладиаторские бои поменяют название, изменится статус и градус зрелища, но суть действа останется прежней. Зрелищ - больше, ярче, страшней. Почему за мелькнувшие века человеческая начинка претерпела так мало изменений – кто знает? Или она изначально не предусматривала вариантов в исходной схеме сборки?

Новый бой для Герардески должен был стать последним. Ради такого события наставник изменил правила, заменив реальный бой шутовским, потешным. Два уродливых карлика против безупречной Герардески. На бой собирался взглянуть сам Цезарь, для чего устроители боев освободили кафедру амфитеатра, прогнав взашей жен богатых горожан. Переменили пропитавшийся кровью песок, обязали бойцов кричать при выходе на арену: «Morituri te salutant»! Идущие на смерть клали с прибором на Цезаря. Смерть превыше всех императоров, кому, как не гладиаторам, сделавшим смерть профессией знать это. Но - noblesse oblige - и приходится соответствовать. Герардеска даже надела короткую тунику, прикрыв вызывающе соблазнительную грудь. И согнулась от внезапной боли в животе – омерзительное, ненужное женское недомогание застало ее врасплох. Бой отменять поздно, да и причина смешна. Тоненькие струйки крови, сбегающие по мускулистым, бронзовым от загара бедрам, толпе вряд ли будут заметны. Вот только словно замедлилось течение времени, воздух стал вязким, плотным, проваливался в саднящее горло неправильно ограненными кусками. Герардеска пыталась прорваться сквозь мутную, сковывающую движения пелену, пыталась стряхнуть навязанное несправедливой природой оцепенение, отдавала себе команды, только что по щекам не хлопала. Почти справилась, почти. Летящим шагом вышла в центр залитой беспощадным солнцем арены, триумфатором вышла. Совершенно некстати вспомнился тот грек, разукрашенный татуировками петух, вскидывающий руки и кланяющийся ревущей от счастья толпе. Не его ли место ты сейчас занимаешь, Гери? И почему тщательно просеянный песок арены кажется тебе зыбким болотом? Соберись, Герардеска. Уже взошел на кафедру Цезарь, ты же видишь в его руках ветку лавра – символ твоей свободы? Сделай последний, окончательный шаг к горлу злобного пса - Красса, но до того – накинь на исцелованные солнцем плечи пурпурный плащ победителя, купи вороного злого коня, прими из вялых, изнеженных рук Цезаря зеленую, остро пахнущую лавровую ветвь. Обернись, Гери, бой еще не кончен, он даже не начат.

Мелкие уродливые твари суетились вокруг ее ног, трясли остро заточенными трезубцами, потешали толпу. Вот взмахнул пухлой, белой рукой Цезарь, разрешая начать бой. Герардеска нацелила молниеносный выпад ятагана в шею пляшущему на кривых ножках недомерку и едва не пропустила тычок в бок трезубцем от другого. Боль, нутряная, тянущая, обессиливающая, лишающая скорости и путающая разум пеньковой веревкой сковала ее руки. Размахивающий бликующим трезубцем уродец вдруг увеличился в размерах, а ей только и оставалось – парировать хаотичные, не поддающиеся логике боя удары. Карлик вдруг замер, принюхался, отчего его острая мордочка приобрела отчётливое сходство с крысиной – и завизжал: «Течная сучка! Вали ее»! Герардеску скрючило от отвращения. Про второго кривоногого уродца она начисто забыла. Зря. Очень зря. Мелкая тварь умудрилась зайти со спины и нацелить острия трезубца чуть выше ее поясницы. Гери, пляшущая последний танец со смертью, не заметила угрозы и, отклонившись назад от замаха отточенного оружия, напоролась спиной на тройные, смазанные ядом острия. Боли не было, страха не было – было глухое отчаяние. Исчезла сорокатысячная арена, враз смолк рев тысяч алчущих крови глоток. Гери видела белесое, выгоревшее от зноя небо Италии, слышала пришедшую из детства мелодию, которую насвистывал на тростниковой дудочке пастушонок, выгоняя на выпас шерстяное овечье стадо.

«Эй, Гери»! – звал ее загорелый, сильный молодой Спартак.

«Гери, милая», - шептала, заливаясь яблочным румянцем, юная прелестная Касси.

Герардеска Манутиус умела проигрывать. Пусть живет пока бешеный пес Марк Люциний Красс. Пока. Все в этом мире – пока, она теперь это точно знала. На узком перешейке в царство Плутона Красса обязательно встретит дружная компания - и смачный пинок в жирную легатскую задницу ему обеспечен. Ах, Касси, родная – если ты жива – живи. За меня, за нас. И прости свою Гери, за несбывшиеся мечты прости. Построй свой маленький домик с белеными стенами, смотри, как оближет теплая волна след детских ножек на желтом песке. Назови дочку Герардеской, пожалуйста. Спартак, мой друг, мой учитель – я иду к тебе. Встреть меня без упрека.

Она вскинула длинные окровавленные пальцы вверх в последнем, гордом жесте - добей упавшего. Не жалей, ведь жалость – родная сестра позора. Ворвался в уши злобный, грохочущий ненавистью рев трибун. Лес рук воздел к беспристрастному, все повидавшему италийскому небу знак меча – умри, побежденная. Шустрый карлик оглянулся, оскалил тонкие, лисьи зубы и с силой вогнал ей в грудь заточенный трезубец. Герардеска Манутиус не успела сделать все, о чем мечтала, но вот это ей удалось - она умерла, улыбаясь.