No identity

У меня запястья, бинтуй не бинтуй, слабоваты. Обидно: вроде, мощнее пробить стараешься, бедро и плечо разворачиваешь, и всё равно удар фиговый выйти может. Чуть согнулось запястье – неправильная постановка кулака. А кулак и без этого не больно увесистый, так себе, средней величины. Одним словом баба – она баба и есть.
Нет, в своей категории, конечно, можно чего-то достичь – работай, тренируйся. Но против настоящего бойца всё равно ноль без палочки останешься. Это только у Стига Ларссона в книжках сорокакилограммовая Саландер здоровым мужикам по башке стучит запросто. Да ещё в боксе, где даже лоу-киком в бедро или в голень отвлечь нельзя. В жизни вес, рост и длина руки в поединке если не всё определяют, то почти всё.
Поэтому когда видишь, как они, настоящие бойцы, дерутся, самооценка совсем не повышается. Настоящие – это килограммов по девяносто, сажень в плечах, уж не знаю, прямая или косая. И никаких сисек, само собой.
Снимаю с рук бинты. Один промок на костяшках. Другие наши девки в таких случаях гнусавить начинают: «Ну во-от, опять ободрала, теперь как дура со ссадинами буду ходить …» А мне плевать.

Вернувшись домой, наткнулась на Тимми и Клайда. А я-то думала, они сегодня до ночи в своём гараже просидят. У них ведь там прослушивание. Нового бас-гитариста подбирают вместо Сида, который свалил из группы. В смысле, не только из группы, а из нашего города вообще. Тим объявление в Интернет дал – нужен басист. Были отклики уже, и сегодня кто-то прийти был должен.
Иду в кухню делать чай – после тренировки всегда пить охота. Пацаны тащатся следом, атакуют холодильник.
– Как с вашим басистом дела? – спрашиваю их.
– Троих послушали, – сообщает брат. – Но сегодня ещё народ звонил, я на завтра договорился.
– Даже тёлка одна позвонила, прикинь, – неосторожно ляпает Клайд.
То есть, это Тим считает, что неосторожно. Толкает Клайда в плечо. Думает, что я этого не видела. Но я, хотя и вожусь с чайником, жест сей прекрасно замечаю. Впрочем, мне без разницы и Клайдовы слова, и чрезмерное беспокойство Тимми, как бы его приятели меня неосторожным словом не задели. Это он после той истории такой стал. Иногда смешно аж. Но я ему по этому поводу ничего не говорю. В конце концов, оно мне всё-таки на пользу: избавляет от хлопот. Было дело, Крис Коллинз, барабанщик, не то что там про «тёлок» брякнул лишнее, а попытался клеиться ко мне. Ну я и выдала прямым текстом: мол, отвали. Тим как об этом узнал, сообразил, что мне с его музыкантами отношения выяснять не улыбается, и с тех пор ситуацию под контролем держит: чтобы к его сеструхе никто не лез. Подозреваю, правда, для ясности ему приходится парням про тот случай рассказывать. Ну и чёрт с ним. Хотя, если по правде, я не рада, что тогда родители и Тим всё узнали. Я тогда себя мерзко, позорно слабой чувствовала, потому и болтала много. Да и произошло-то всё тоже из-за моей слабости. Но, вообще-то, не узнать они не могли: синяк у меня расплылся на полщеки.
Завариваю чай и иду к себе. О судьбе позвонившей бас-гитаристки пацанов не спрашиваю – по тону Клайда ясно, что её сразу, по телефону, без всякого прослушивания послали на фиг. Ну да, зачем в группе девка, да ещё на басу? Стрёмно же.

На следующий день после работы я пошла к домой к Кэтрин. Полным идиотизмом, конечно, было соглашаться на её дурацкое предложение. Я и не соглашалась сначала, но Кэт привязалась, как липучка. «Ну, – думаю, – узнает у меня. Всё ей выложу. Если после этого со мной общаться перестанет – не больно-то и хотелось».
Кэт в будущем году заканчивает психологический факультет. Специальность у неё – что-то про межличностные отношения, между полами в том числе, и тра-та-та чего-то там ещё. Короче, собирается зарабатывать деньги на обманутых мужьях и неудовлетворённых домохозяйках.
А на мне моя подруга – потому что всё-таки она мне какая-никакая, а подруга – собралась ставить ни много ни мало – эксперимент. Я особо-то с ней не откровенничаю, но бывает, сорвётся иногда слово-другое. Поэтому о, мягко говоря, сложности моего случая Кэт представление давно имеет. И вот теперь ей взбрело в голову с моей помощью профессиональные навыки отрабатывать.
– Ты мне не как подруге, а как врачу расскажешь, что тебя беспокоит.
Как врачу, блин. Тоже мне, врач нашлась.
– Если ты потом мои слова в какую-нибудь свою курсовую вставишь – убью, – предупреждаю её.
Она клянётся, что такого никогда не сделает, и всё это только для её личной практики.
Не знаю, почему я поддалась на уговоры. Может, нарочно захотелось её неприятно удивить? Довести – послушает, послушает, да и не выдержит: до свидания и знать тебя больше не хочу. И пускай. Нечего передо мной из себя врача корчить.

Но пока она ещё этим изо всех сил заниматься намерена. Даже сидим с ней так, через стол. Белый халат бы ещё на себя нацепила. И смирительную рубашку приготовила, ага.
– Значит, – с жутко серьёзным видом изрекает Кэт, – начнём с твоего отношения к мужчинам.
– Нет у меня отношений с мужчинами, – умышленно коверкаю я.
– Не «отношения с мужчинами», а «отношение к мужчинам», – терпеливо поправляет Кэтрин. – Оно начало меняться после того случая?
Ну вот. Сговорились они всё, что ли? Про тот случай Кэт узнала не от меня, а от своей матери, а та – от моей, потому что они подруги. И, естественно, никак нельзя было не растрепать… Хотя мама прекрасно знала, что мне это будет неприятно. В общем, про «тот случай» известно целой толпе народу. Ну ладно, прошло уже два года… Только вот между моим «отношением к мужчинам» и историей двухлетней давности связи нет. Ну или непрямая. Я и до того считала, как сейчас. Теперь только более прямо и смело свои взгляды высказывать могу. Более зло. Ну да, белее и пушистее, пережив тот день, я не стала. Вот и все изменения.
Излагаю Кэтрин всё это, ну и сами взгляды тоже. Она слушает. Жутко внимательно, конечно. Иногда задаёт вопросы.
– Ты представляешь мужское тело более совершенным, чем женское?
– На сто процентов. Более функциональным. Более удобным для жизни. Более гармоничным с эстетической точки зрения, в конце концов.
– Но ведь это одно ещё не может помешать завести близкие отношения с парнем? Ни один человек не хочет оставаться в одиночестве.
Несколько лет назад я бы послала её и сказала, что мне только и нужно, что одиночество. Теперь скажу по-другому.
– Да… Но проблема в том, Кэт, что я считаю, если меня трахают, а я не могу ответить тем же – это унизительно.
Жалко, что я не курю. Здорово было бы шокировать мою подругу, которая неосмотрительно решила поиграть в психолога, такими вот репликами, покуривая при этом и закинув ноги на стол.
Но Кэтрин пока не собирается сдаваться. Решает перейти к более жёсткой тактике.
– Ты хотела бы сама быть мужчиной?
– Не знаю… – тяну, уставясь в потолок. – Смотря о чём ты спрашиваешь. Моё тело должно быть не таким, какое оно есть, вот что я могу сказать.
– А если говорить о смене пола?
– Не знаю я, что о ней говорить. Если выбирать, в каком жить теле – да, я выбрала бы мужское. Но менять пол… Не представляю, как это – иметь член и всё остальное… Как себя с этим чувствуешь. Нельзя хотеть того, что совершенно не известно. Вдруг всё это мне не понравится? Что, обратно переделываться? И потом, я трус, и не боюсь это признать. Нет, я не физическую боль имею в виду. Но реакция окружающих, тыканье пальцем, и всякие там смены документов… Нет, меня на это не хватит.
– Так, хотя бы одно мы с тобой выяснили: мужчинам ты завидуешь.
– Завидую?.. А, ну, можно и так сказать. Или ещё можешь записать: – я хмыкаю и тычу пальцем в блокнот, который приготовила Кэтрин и который пока остаётся чистым, – «Мужиков пациентка ненавидит».
– Но эта твоя ненависть – не оттого, что мужчины, по твоему мнению, относятся к женщинам плохо.
– Может, они и относятся плохо. Да я даже несколько примеров знаю… Только, по большому счёту, мне плевать. Я сама отношусь к женщинам плохо. Допиши там, после «мужиков ненавидит», ещё «а баб презирает». Как-то так.
– Твоя ненависть – именно от зависти, оттого, что ты не можешь стать такой, как мужчины.
– Как скажешь, детка.
– Джой, тебе никогда не хотелось переспать с геем?
Терпеть не могу своё имя. Ничего глупее, как назвать меня Радостью, мои мать с отцом придумать не могли.
– Не больше, чем с любым другим мужиком, – пожимаю плечами. – Сами по себе однополые отношения это… ну… более равноправно, чем разнополый секс. Но спать с геем… Ему ведь неприятно будет, какое-то насилие над личностью, а? Нет, это ты ерунду болтаешь. Проблема во мне. Моё тело останется всё таким же даже после секса с тремя геями одновременно.

Тимми и компания определились наконец с новым басистом. Вечером я зашла понаблюдать, как они первый раз вместе будут репетировать.
Поначалу разочаровалась – взяли какого-то малолетку. Не знаю, восемнадцать ему есть или нет. И увалень такой – не толстый, а неуклюжий, что ли. Но оказалось, играет он классно. По-моему, лучше Сида.
А большего от басиста никто и не требует. В группах они за редким исключением на втором плане, а то и дальше. Вокалист желательно чтобы не только петь, но и зрителей развлекать умел. Чтобы держался артистически, между песнями пару осмысленных слов мог сказать. А то и вовсе – шоу какое-нибудь устроил. Ну, это, конечно, не Тимовской группы уровень, им пока какие шоу… Но потом – мало ли, кто знает, вдруг что серьёзное получится у них? Тимми – он ничего, заводной такой, раскованный. Умеет, если надо, на аудиторию поработать. А басист – его дело играть.

– Ну что, – спросила я в начале второй нашей «терапевтической» встречи с Кэтрин, – готова изречь мой диагноз? Просветишь, кто я? Лесбиянка, бисексуалка, феминистка, или просто стерва злобная?
Но Кэт вместо ответа задала вопрос:
– Джой, когда бывают эротические фантазии, ты представляешь мужчин или женщин?
Я осклабливаюсь, но взгляд у меня, хочется надеяться, тяжёлый. Она намерена окончательно залезть в тёмные дебри моих мозгов? Ну, я ведь насильно не тянула.
– Себя с мужчиной я не представляю никогда.
– А что представляешь?
– Иногда – двоих мужчин. И себя, наверное, как одного из них.
– А в реальности хотела бы быть мужчиной, который любит других мужчин?
– Ух ты… – я задумалась. Но ненадолго. – Я уже говорила, Кэт, я понятия не имею, что значит быть мужчиной. Фантазии – это фантазии, а жизнь – это жизнь. Если бы я действительно была мужчиной – может, любила бы мужчин, а может, и женщин. По крайней мере, думаю, была бы счастливее, чем сейчас. Более… более собой. Быть не самим собой – тяжело. Но в том-то и штука, что здесь никакие переделки, никакие операции не спасут. Нужно родиться в правильном теле… Переродиться. Может, мне не психолог нужен, а экстрасенс?
Кэтрин игнорирует шутку и упорно продолжает не отвечать, а спрашивать.
– Ты слышала термин «гёрл-фаг»?
– Девочка-педик? Великолепно…
– Ну или можно назвать иначе – женщина трансгендер с гомосексуальной ориентацией. То есть женщина ощущает себя мужчиной гомосексуалом, рождённым в женском теле. Вступать в отношения с мужчинами ей трудно именно потому, что у неё «не то» тело.
– А лесбиянки в мужских телах бывают? Просто любопытно?
– Реже, но бывают.
Я не удерживаюсь и всё-таки закидываю ноги на стол. А руки – за голову. Того и гляди ножки стула подо мной поедут, и он грохнется на спинку. Интересно, приложусь башкой, или смогу сгруппироваться и кувыркнуться назад?
– Вроде, смахивает на меня, Кэт. Но не то. Зачем бы тогда женщины?..
– Какие женщины?
– Ну, в моих фантазиях. Ты же сама спрашивала.
– Можешь рассказать подробнее?
– Да легко. – На самом деле это не то чтобы легко – но меня уже «несёт». – Ну, знаешь, все эти сны… Точнее, полусны – под утро… Вообще, я это ненавижу, честно. Если бы только могла отказаться от этого, вырвать из себя и не испытывать никогда – жить было бы проще. Потому что это… ну… – у меня не получается подобрать нужное слово.
– Унизительно? – подсказывает Кэтрин.
– Точно. – Похоже, она неплохо соображает, что к чему. В душе-то, наверное, давно уже считает меня сумасшедшей – но это её дело личное. – Ну, хочется отказаться – а никак не откажешься. Днём можно научиться своим телом управлять, но ночью-то контроль теряешь… В общем, в такие вот бессознательные моменты мне обычно представляются женщины. Я тебе больше скажу: отношения между двумя мужчинами – это… что-то такое возвышенное для меня. Я понимаю, звучит смешно – но так уж есть. А отношения с женщиной – это чуть ли не на животном уровне, просто похоть. Мужчина – символ духа, женщина – плоти. С такими взглядами я бы прекрасно прижилась в Средневековье, да? Такая вот фигня.
– Ага, – кивает Кэт. Не так-то она проста, не так-то легко её прошибить. Наверное, будет толковым психоаналитиком, кучу денег на домохозяйках заработает. – Я, конечно, могу развить тему про невроз, про личностный конфликт… И нужно бы тебе пообщаться со специалистом, у которого уже есть диплом и опыт…
– Лучше не развивай, – морщусь я.
– Как пожелаешь. Тогда другое. Возможно, тебе немного помогло бы, если бы ты полюбила женщину. Это не совет психолога, естественно. Просто дружеский.
Я смотрю на неё скептически. Прежде без раздумий ответила бы, что никакая любовь мне на фиг не сдалась, и вообще не бывает её. Сейчас – ладно, не отвечу так. Но – женщину?..
– Хорошо, что дружеский совет, а не предложение. Но снова проблема, Кэт. По-моему, что-то там у кого-то вылизывать – это противно. Меня стошнило бы.
Кэтрин пропускает мимо ушей моё очередное «экстремальное» заявление.
– Твоя неприязнь и презрение к женщинам – это неприязнь к себе самой, к тому женскому, что есть в тебе. Чтобы преодолеть это, нужна большая работа… но об этом ты слушать не хочешь. Любовь, даже взаимная, проблему не решит, но есть шанс что ослабит. Ты почувствуешь, что достойна хорошего отношения и в таком теле. И другой человек, с таким же телом как у тебя – тоже достоин хорошего отношения…
Да уж, теперь я знаю, когда именно Кэтрин станет толковым психоаналитиком – когда у неё из головы полностью выветрится романтическая ерунда.
– Не преодолею я эту неприязнь, Кэт. Ты не представляешь, как она глубоко во мне сидит. В двенадцать лет моя жизнь превратилась чёрт знает во что… Начали происходить все эти изменения, и у меня внутри всё просто умирало, кричало, что со мной этого быть не должно. Не знаю… девчонки в классе радовались, что у них растёт грудь. Мне они казались сумасшедшими. Я молилась, чтобы мои сиськи, если уж без них никак, хотя бы слишком большими не сделались. А вся эта грязь чёртова? А дети? У меня не то что материнские чувства – у меня одна мысль о родах, о беременности в детстве ужас вызывала. А сейчас – отвращение. Да, до сих пор. Так что на подростковые комплексы уже не спишешь. В пятнадцать ещё можно так думать – но в двадцать три?.. А я и теперь не понимаю, зачем все эти способности моему телу даны, если не нужны они мне? Ну совершенно не нужны? В голове не укладывается, как другие рожают… С пузом ходят… Господи, это всё равно что себе на шею табличку повесить: «Посмотрите, меня оттрахали, и вот как меня разнесло». Да если бы со мной такое вдруг, я даже матери не знаю, как призналась бы. Со стыда бы сдохла… Я не секс сам по себе стыдным считаю, а все эти последствия его женские. Со мной так быть не должно. Не может. Я не женщина.
Я хотела сказать что-то ещё, но заткнулась. И без того уже перешла границу, которой никогда себе переходить не позволяла. Срочно надо исправить впечатление, что жалуюсь и сопли на кулак мотаю…
– Короче, такие дела, Кэт. Такое я чудовище. То, что у меня змеиного языка и крыльев шипастых нет, меня не оправдывает.
– Да уж, определённо ты не феминистка, – замечает Кэтрин.

Чёрт, вот невезуха. Повторяется история с Крисом Коллинзом. Даже идеологическая обработка Тимми на сей раз не помогла. Нескладный остолоп Бобби Ли, бас-гитарист, ко мне всё-таки подкатился.
Я во дворе была, возле дома. Смотрю – он миом идёт. Как раз на репетицию, наверное. Ну и шёл бы дальше, к Клайдовскому коттеджу. Под репетиционную базу пацанам семейство Клайда один из двух своих гаражей пожертвовало.
Так нет, обязательно нужно ему было к нашему забору свернуть. «Привет – привет». Дальше, вижу, он не знает, что сказать. Стоит и с ноги на ногу переминается, балбес балбесом. Но слова два ещё из себя выдавил. А я процедила «пока» и ушла в дом.
Потом «случайные» встречи начались. Три или четыре раза мы с ним сталкивались. Тиму я об этом не говорила – больно надо. Сама разберусь. Я ему и про Криса не говорила, Коллинз брату сам болтанул. А Бобби, конечно, молчал, потому что Тим успел его уже на мой счёт предупредить. А он взял и не послушал… По нему вообще не скажешь, что кого-то не послушать может, да ещё парня, в чьей группе играть пришёл. А вот поди ты.
Вёл Бобби себя, естественно, совершенно по-дурацки. Но не просто по-дурацки – чувствовала я в нём какую-то слабину, большую, чем обычная неуверенность. И решила воспользоваться. В очередной раз, когда он со своим «приветом» нарисовался, я на него так надвинулась вдруг, что он отступил даже.
– Ты чего за мной таскаешься?
– Я… ну… просто.
– Тебе Тим про меня говорил что-нибудь? – это я так, заодно выяснить.
– Н-нет, – заикнулся он.
– Врёшь.
– Ну… говорил, чтобы я приставать к тебе не думал. Потому что… ты всё равно встречаться не захочешь.
– Из-за чего?
– Ну… – не мог он, видно, без этих своих «ну». – Из-за того, что на тебя напали когда-то. По лицу ударили. И ты с тех пор с парнями не ладишь.
Нет, всё-таки я под страхом смерти запрещу Тиму пересказывать эту историю. Хотя, вообще-то, изложил он всё правильно. Так и было – на пустынной улице какой-то ублюдок прямо на ходу схватил меня сзади за шею, а когда я вырвалась – два раза врезал по скуле и убежал. Мотивы? Видимо, это только у книжных героев для всего обязательно должны быть мотивы. А в жизни случается, что без всяких мотивов тебе по морде заедут.
Так, подумаешь – вроде, ничего особенного. Теперь-то я привыкла, что рукоприкладство – дело житейское. На секции нашей наслушалась историй… Ну, поубавилось у меня, конечно, веры в человечество. Да ведь и прежде не ах сколько было. И понимаю – происходит и похуже с людьми...
Да, происходит. Но мне и этого хватило. Самое поганое, что ответить на удары не попыталась, только и смогла что матом заорать тому уроду вслед. А возможность ответить, секунда-другая, была. Но не было рефлекса – прикрыться, кулак бросить – чтобы, например, нос сразу сломать нафиг. После этого-то происшествия я на тайский бокс и пошла. Ну, не то чтобы это единственная причина – единоборства с детства нравятся. Кому что: кто танцы любит, а кому про Шаолинь и Окинаву интересно. Но не случись мордобоя, от теоретического интереса к практическому, наверное, так и не перешла бы. Можно сказать, в спортзал меня разрушительные мотивы привели. Так и пошло: умом знаю, что смысл боевого искусства – самосовершенствование, и вообще, лучший поединок тот, который не начинался. Но на деле часто на тренировках тупо злость выплёскиваю.
– И что, ты умственно отсталый? – продолжаю наступать на Бобби. – Тебе объяснили, что не лажу, так какого хрена перед глазами маячишь?
– Да я… просто так. Я же не пристаю. Можно же… друзьями быть?
Нет, ну что за болван?
– Не нужны мне такие друзья, – говорю. – Проваливай.

Дурацкие душеизлияния с Кэтрин я решила прекратить. Хватит с меня психологии. Уж не знаю, какой опыт она из этого вынесла, а я – ничего хорошего. Не люблю в своих слабостях признаваться. Удивляюсь, как некоторые люди вечно на всё жалуются? Не стыдно им? Всерьёз, что ли, думают, окружающие в их проблемах виноваты?

Недели через две Бобби Ли припёрся в книжный, где я работаю. Родители не переставая пилят меня за то, что бросила институт. «Тебе же учёба легко давалось», и всё такое. Ну да, довольно легко. Но что поделать, если я поняла, что не хочу заниматься рекламой и сбытом – врать людям, убеждая купить всякую ненужную ерунду? А в магазине мне нравится. Почему-то между полок с книгами чувствую себя спокойно, как нигде. Это как будто отдельный такой мир, который живёт по своим правилам. Над пустяками типа кулинарных брошюр и альбомов по вязанию можно посмеяться. Среди детских книжек иногда попадаются такие милые, что их аж больно листать. В разделах фантастики и классики интересное можно найти.
Посетителей много не бывает. Ну ещё бы, когда всё что угодно есть в Интернете. Я и сама качаю гораздо больше, чем бумажных книг покупаю.
И вот вдруг возникает на пороге Бобби. Меня увидел и, кажется, испугался даже. Глазами хлопает.
– Я это… не знал, что ты здесь работаешь, честно. – Вроде, не врёт. Хотя до конца никогда уверенным быть нельзя. Это всё ерунда, когда утверждают, что людей видят «насквозь». – Я в этот район недавно переехал. Раньше всё в центре в книжный ходил.
– Да я не спрашивала, куда ты переехал и куда ходил. Чего надо?
– Митчелла, – говорит, – «Облачный атлас», если есть. Я электронную читал, хочу вот, чтобы бумажная была… – Он замолчал, сообразив, что и тут я подробностями не интересовалась. Вместо продолжения Бобби вытер нос рукавом своей клетчатой рубашки. Совершенно идиотический жест. И рубашка эта на нём по-идиотски мешком висит… И штаны не лучше.
Митчелла не было. Бобби ушёл ни с чем. Ушёл – ну кто бы сомневался – придурочной своей походкой вразвалку. Ощущение такое, будто всю жизнь прожил на корабле и только сегодня впервые на берег ступил.
После этого визита не то что моё мнение о нём улучшилось… По большому счёту, мне плевать, таращатся люди сутками в телевизор, висят в соцсетях или хоть иногда и читают. Чтиво – тоже бегство от реальности, разве что требует какой-никакой работы мозгов. Но с теми, для кого назначение литературы тайна, мне скучно. Не потому что кроме книжек ни о чём говорить не могу. Просто совпадает так. Вот, скучно с человеком, и через какое-то время слышишь от него: «Да я не читаю вообще». А если интересная личность попадается – то читающая. За редким исключением. Исключения – это как родной мой братец. Он за жизнь хорошо если три книги осилил, и те, наверное, были школьные учебники. Но с ним у меня общая тема – музыка, поэтому безнадёжно и бесповоротно я с Тимми не скучаю.
А Бобби Ли, значит, частый посетитель книжных… Не знаю, поэтому или почему ещё, когда после привоза «Облачный атлас» у нас появился, я вложила за него свои деньги и вечером пошла в гараж. Если Бобби уже в другом книжном купил, завтра верну книгу на полку.
Но Бобби «Атласа» не покупал. Книжку я ему сунула, когда все расходились, так что никто из пацанов не заметил.
– Ой, спасибо, – взволнованно зашептал он. – Только у меня сейчас с собой денег нет, я тебе завтра отдам…
Странно было слышать этот шёпот. Обычно разговаривал Бобби таким голосом, как будто всё время слегка простужен. И вот теперь казалось почему-то, что тот голос и этот шёпот принадлежат двум разным людям. Непонятное впечатление.
Когда днём позже он вручил мне деньги, я предупредила:
– Это ничего не значит, ясно? Просто книжку принесла. Нечего на меня так пялиться.
Он действительно пялился. Даже глаза его, и без того круглые, ещё сильнее округлились.
– Не вздумай опять за мной по пятам ходить.

Он добросовестно не вздумал. Не появлялся на горизонте несколько дней. И я к своему ужасу поняла, что, кажется, ненавижу его за это.
Ну что за хрень?! Только этого не хватало… Похоже, мне снова нужна Кэтрин. В качестве личного психоаналитика.
После «исповеди» я виделась с Кэт всего пару раз, и то мельком. Не по себе было оттого, что всё вот так перед ней выворотила. Не хотелось какое-то время ни долгих встреч, ни разговоров. А теперь вот… Чёрт, раньше мне бы ни за что не пришло в голову вешать на кого-то свои проблемы. Привыкание, что ли?.. Чего доброго, начну по каждому поводу по психологам бегать.
Понятия не имею, что там Кэтрин обо мне про себя думала. Но держалась, вроде, как обычно. Ну да, профессионалом своего дела стать готовится.
– Маленький штрих к моему анамнезу, – говорю ей. – Кажется, мне стал небезразличен один парень. Что-то больно часто вспоминаю о нём.
– Так это же хорошо?
– Да как посмотреть. Я ведь из-за этого его убить готова.
– Из-за того, что о нём думаешь?
– Ага. Потому что ни про каких парней думать не должна. Ненавижу я их.
Кэт для полного счастья просвещает меня насчёт агендеов и гендерквиров. Я окончательно запутываюсь в терминах, и на этом мы прощаемся.

Сказав вслух про ненависть к Бобби, я ещё больше в это поверила. И дальше действовала соответственно. Когда в следующий раз – как будто действительно случайно – мы встретились на улице, я его предупредила:
– Ещё раз тебя увижу – рожу разобью.
– Так ты же на репетициях бываешь. Увидишь, конечно. И что, сразу – рожу бить?
Пошутил, ага. Юморист, блин.
Прошла я мимо него своей дорогой. Хотелось плечом задеть, да посильнее. Но до такого не стала унижаться.
И что это было за издевательство – судьбы, жизни, или кто там ещё издевается над людьми – когда на другой день, заглянув в гараж послушать Тимми и остальных, я застала там Бобби одного. Он возился с настройкой своей гитары, но как только меня увидел, тут же о ней забыл. Принялся оправдываться как виноватый:
– Крис не пришёл ещё. А Тим с Клайдом пиво покупают, вернутся скоро.
– А-а, – говорю.
И разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Торчать тут с ним не собираюсь. Но дёрнул же чёрт этого лупоглазого олуха – бросился он меня останавливать:
– Подожди, зачем уходить-то?
И ладно бы ещё только сказал, а он ещё и за руку меня схватил. А на меня такая вдруг злость нашла – аж в глазах потемнело.
– Отвали, дебил!
Я вырвала руку и с силой толкнула Бобби. Он порядочно отлетел – ростом-то не больно вышел, чуть-чуть только побольше меня.
– Не смей меня трогать, понял? – ору. – В другой раз грабли твои поганые переломаю!
И чтобы он себе уяснил, что это не так просто, не одни слова, сгребаю его за рубашку на груди, тащу на себя. Уж не знаю, что дальше хотела сделать – ещё раз толкануть или ногу подсечкой выбить, чтобы он грохнулся. Да только отлетели от его балахонистой клетчатой рубашки сразу две пуговицы, а верхняя, у горла, не застёгнута была. Распахнулась рубашка, а под ней – бинт. Обыкновенный самый эластичный бинт, каким я иногда перед тренировкой лодыжку, локоть или колено заматываю, если прежде травма была. Пошире только.
Секунду-другую соображаю, что значит этот бинт. А потом меня сгибает пополам от смеха.
– Сиськи, – выдыхаю между приступами хохота. – Сиськи, мать твою…
Бобби запахивает свою рубашку и бегом вылетает из гаража. А я ещё минут пять не могу успокоиться, ржу как сумасшедшая. Но когда появляются Тим и Клайд, я уже более-менее в своём уме.
– А где Боб? – спрашивает брат.
Мне кажется, что на меня сейчас рухнет новый приступ истерики. Но – проносит.
– Сбежал… Меня увидел и сбежал. Застеснялся, наверное.
– Это он может, – кивает Тим. – Со странностями пацан. Но гитарист классный.
Господи, какие они слепые! Какие мы все слепые… Как вообще можно было принимать её за парня? Даже за малолетку? На самом-то деле никакая она не малолетка, не младше двадцати, по крайней мере. И у неё ведь совершенно женское лицо. И фигура. Удивительно, в какое заблуждение способны ввести всего-то короткая стрижка, мешковатые рубахи и штаны да неумелая игра с явными перегибами – ненатурально изменённый голос, нелепые вытирания носа рукавам, намеренно утиная походка. Мы слепые, смотрим вокруг, но видим только себя.

Я отыскала его – ну да, его – номер в телефоне Тима. Написала эсэмэску: «Не проболтаюсь. Давай встретимся». Написала, где.
– Я думала, ты больше меня видеть не захочешь, – сказала она.
Мы сидели на здоровенном камне. Около лодочной станции весь берег такой – камни и галька.
– Ты «думала». Чёрт… Ты не «думала», ты «думал». Как тебя по правде-то зовут, Бобби Ли?
– Так и зовут. Я Роберта.
– Тебе что, настолько приспичило в группу? Решила трансвестита изображать, когда пацаны тебя как девчонку отшили?
– Играть хотелось, конечно. Я два года в одной команде играла, когда ещё в центре жила. Мы выступали даже. Но потом группа развалилась. Но дело не только в этом.
– В чём ещё?
Глядя не на меня, а перед собой, с отчётливой, упрямой убеждённостью она произнесла:
– Я транссексуал. С детства знала, что не девочка, а мальчик. Что родилась женщиной по ошибке.
Её уверенности нельзя было не позавидовать. Такие ли уж мы в действительности слепые?.. Может, не акцентируя внимания на деталях, наоборот, инстинктивно видишь то, что внутри, а не снаружи.
– Ты раньше уже это делала? Переодевалась?
– Я всегда носила мужскую одежду. Родители привыкли, ну и знакомые тоже… А незнакомые иногда за парня принимают. А если ты насчёт бинтов – то это недавно.
– Что тебе дома говорят?
– Ничего, – пожала она плечами. – Не замечает никто.
– И как… ну, как ты вообще собираешься жить?
– Я деньги коплю на операцию. С восемнадцати лет работать начала.
– И… прямо вот так на сто процентов убеждена, что хочешь изменить пол?
– Да, – не раздумывая, ответила она.
Я почувствовала, что дрожу от холода. Так странно – мгновением раньше этого не замечала. Камень, на котором мы сидели, был ледяным, и ледяной ветер дул с реки. Весна в этом году похожа на позднюю осень. И совершенно осенние тучи ползли и ползли по небу, и не было среди них ни просвета.
– На мой счёт правда можешь не волноваться. Я никому не скажу.
– Знаю.
– Почему знаешь?
– Ну… ты не такой человек.
Опять «ну». Ответ из времён придурковатого Бобби, который мялся нерешительно у нашего забора.
– Можно подумать, тебе известно, какой я человек. Но на что ты рассчитываешь? Не от меня – но рано или поздно Тим и остальные всё равно узнают. Убить-то они тебя за это не убьют, головы у них как будто на месте. Но и рады не будут.
– Об этом я не думала пока.
– А о чём думала?
– О тебе. Ты мне нравишься.
Ну вот… приехали.
– Дура, – обозвала я её. Она промолчала. – Как кто я тебе нравлюсь? Как какого пола существо? Как женщина? А я ни хрена не женщина. Но и не транс-, как ты. Я чёрт знает кто. Настоящим гермафродитам завидую, у них хоть более определённо всё, а у меня – в мозгах. Со мной покончено, Бобби, на мне надо поставить жирный крест.
– Да просто так нравишься. Не в том дело, женщина или не женщина.
– Дурак. Ты понимаешь, ты меня как-то немножко интересовал – потому только, что тоже вроде ни то ни сё. А теперь сидишь тут – баба, хоть и в бинтах. Да я если тебя увижу… без всего – мне же противно будет.
Может, я хотела её разозлить. Не получилось.
– Пока этого ещё не было, рано говорить, – заявила она.

Я позвонила ей, когда ни родителей, ни Тима не было дома. Бобби пришла. Не знаю, чего я ждала от этой встречи. Никаких планов заранее не строила. Но когда мы с ней оказались вдвоём в моей комнате, не придумала ничего лучше кроме как брякнуть:
– Разденься.
Прозвучало это не слишком доброжелательно. Она могла послать меня подальше. Но вместо того расстегнула свою толстовку – такой же широченный мешок, как и её рубашки, стащила футболку через голову. Выбралась из семимильных джинсов с карманами. Потом настала очередь бинтов.
– Боже ты мой… – я поморщилась. – Да если меня нарядить в это тряпьё, я больше буду похожа на пацана, чем ты.
Грудь у неё была полнее моей, бёдра – шире. И вообще, формы, что называется, поженственнее. Всё это насмешка, одна сплошная насмешка природы, судьбы, жизни и чего-то там ещё.
– А полностью? – спросила я.
Трусы на ней были шортиками, но женские. Она сняла и их. Стояла передо мной в чём мать родила.
Я вскочила со стула и принялась ходить туда-сюда по комнате.
– Чёрт, чёрт, б…дство.
– Не надо, Джой, – сказала она. – Не мучай себя.
Долгую-долгую секунду я думала, что ударю её. Потом сдалась и шлёпнулась на кровать.
– Не поворачивайся ко мне лицом.
Она послушалась и легла так же как я, на бок, передо мной. Уже за её спиной я расстегнула молнию на своих джинсах.
Бобби завела руку за спину, пришлось её направлять. Мне подсказок не требовалось, я просунула ладонь между её бёдер.
– Быстрее. Не хочу, чтобы это долго длилось.
Когда всё закончилось, и схлынула последняя волна, я почти столкнула её с кровати и принялась рыться в тумбочке, ища бумажные носовые платки. Хотелось поскорее вытереть руки, а потом ещё и вымыть… Я так и сделала: бросив на тумбочке распечатанную пачку, пошла в ванную. Пусть Бобби сама решает, что ей делать сначала – тоже помыться, или одеться.
Вернувшись, я рухнула лицом в подушку. Всё внутри было заполнено физически ощутимым чувством отвращения.
Через пару минут Бобби села рядом на постель.
– Джой…
– Мерзость, – процедила я сквозь зубы. – Ну зачем эта грязь? Как же мерзко, мерзко… Трахнулась с бабой, надо же. Или нет, это даже таким словом назвать нельзя. А каким? Х… его знает, да?
– Ты, по-моему, очень себя не любишь.
– Ненавижу! Только из трусости и живу.
– Ну, это, знаешь… это всё равно что эгоизм. Что слишком себя любить, что слишком ненавидеть – одно и то же.
– Умный, да? Прямо без тебя не знаю.
– Но нельзя же так. Давай вместе с тобой будем. Нам вместе лучше будет, вот увидишь.
– Да что за бред! – я повернулась к ней. Она успела напялить все свои безразмерные шмотки. – Вместе… Ты меня и дня не вынесешь. Серьёзно.
– Вынесу.
– Ну и что это между нами такое будет? Учти, ртом я никогда этого делать не стану. И никакие хреновины в себя совать не позволю…
– О’кей, о’кей, – она улыбнулась. Я, кажется, никогда до этого не видела, как она улыбается. – Я и не настаиваю. Разберёмся как-нибудь…

– Нет, ерунда, ничего у нас не получится, – говорю я.
Мы опять на берегу, на том же месте. И сегодня так же холодно.
– Как только ты сделаешь свою операцию – а ты ведь сделаешь – я тебя знать не захочу. Я мужиков ненавижу.
Бобби смеётся. А потом вдруг как-то сразу становится серьёзной.
– Я… могу от этого и отказаться. От операции.
– Отказаться? – изумляюсь я.
– Ну да.
– Ты полный идиот, Бобби Ли. Всю жизнь мечтать – и вот так взять и отказаться. Выкинуть на помойку свою мечту. И из-за чего?..
– Не из-за чего, а из-за кого.
Я подозрительно смотрю на неё.
– Ты давай-ка полегче. А то мне кажется, ещё немного и, чего доброго, скажешь слово «любовь».
– О’кей, не скажу, – снова на её лице улыбка. – Давай обе сделаем операцию. Ведь ты бы не ненавидела мужчин, если бы сама была мужчиной?
– Не знаю. Всё так запутано…
Я подбираю крупную гальку, размахиваюсь и кидаю в реку. Прежде чем пойти ко дну, камешек три или четыре раза подскакивает на воде – дальше, дальше, ещё дальше.
– Да ладно тебе. Будем счастливой парой геев...
– Но ты же чёртов транссексуал, ты хочешь стать мужиком, чтобы трахать баб, как мужик.
Она молчит.
– Что – не так, что ли?
– Ты правильно сказала, Джой: всё запутано.
Я в притворном отчаянии роняю голову на руки:
– Нет, ты правда безнадёжная идиотка.
Бобби отваживается положить ладонь мне на плечо, и я её не стряхиваю.