Маска фараона

 

 

Как-то раз мне на Качалова позвонил мой старинный приятель и попросил встретить с ним его гостей из Иркутска.

Я согласился. Были рождественские праздники, работы не было, на дворе холод, вьюга, да и на вокзалах я не был чуть лишь не с десяток лет.
Вдвоем поехали на Ярославский вокзал. На калининском проспекте взяли такси и через пятнадцать минут были на вокзале.
Поезд приходил только через четверть часа, и мы решили пройтись по вокзальной площади.
- Ты помнишь? – там было когда-то место наших встреч! Как мы его тогда именовали, забыл, наверное? 
- Как же! Забудешь это, оно называлось «Три березки!» А вон там, на переходе с Ленинградского вокзала на Казанский, тоже была точка, похожая на погреб. 
- Да, да! Мы ее тогда называли – «Гробница Тутанхамона». Восторженно говорил мой приятель мне, не менее чем он, восторженному, показывая на общественные привокзальные туалеты. Это были места наших тайных встреч, и они были нам дороги не меньше чем памятники Пушкину или Маяковскому. 
- Ты посмотри «Гробница» и сейчас работает?
- Да! Старушка! Только, наверное, платной стала?
- Не говори! Все равно зайдем на минуту погреемся, а? – сказал мой приятель и улыбнулся. 
- Как бы поезд не прозевать?
- Да! В следующий раз обязательно зайдем, - озабоченно ответил мне приятель и, развернувшись, мы пошли обратно.
Этот туалет и вправду похожий на старинный склеп мы прозвали в то время в честь шумной выставки Каирского музея, проходившей тогда в Москве, как раз были привезены экспонаты, найденные в гробнице фараона «Тутанхамона». Была там и его посмертная маска, большая такая, из чистого золота. Мы тогда несколько раз бегали в Пушкинский, смотреть, насколько она была обворожительна, искусна, прямо как живая. 
- Да, что и говорить! Здесь прошли наши юные и молодые годы, вот именно у этой самой «гробницы» мы встречались почти каждый день….
- Мне надо было ехать из Зеленограда, после работы, целый час, и так каждый божий день! – начал и я вспоминать свою молодость.
- А я тоже, тогда жил в Перловке и сюда каждый день мотался, - перебил меня приятель.
- Ах, какие были тогда дни, а какие встречи? 
- Да! Фонтаны били голубые и розы красные цвели!
- И только для нас! А куча друзей, а интриги, а ревность?!
- Да-а-а-а! Все было прекрасно!
- Сколько же нас здесь собиралось? - задумчиво сказал мой приятель и даже на минуту остановился.
- Только вот здесь человек десять, а потом с Лермонтовской, Козловского, от кинотеатра «Встреча», с Бауманского сада, главпочтамта, Покровский ворот, Красноказарменного переулка еще столько же добавлялось, и все мы шумной, веселой, толпой шли к Политеху, затем к ГУМу, забегая по дороге в еще парочку таких же гробниц, в которых выпивали по стаканчику вина. И уже от ГУМа, чуть хмельные от дешевого портвейна и от своей необузданной молодости, красочно вываливались, к Большому театру. 

Весело было! Лавочки были свои! Помнишь, мы еще хотели покрасить их в голубой цвет?
- Да! А мечтали как? Вот если помрем, то пусть наш прах будет развеян вот здесь у Большого театра! Вот как любили мы Москву и ее центр!
- А это только были мы, пришедшие со стороны, Трех Вокзалов, а еще, сколько приходило с разных сторон? Человек двести не меньше собиралось в хорошую погоду, - мой приятель вздохнул и посмотрел на часы, – Пойдем! Вроде бы поезд не опаздывает? Как раз подойдем к прибытию.
Мы пошли сквозь снег и яркие огни вокзала и метро, гул и пар от проезжающих со светящимися фарами машин, скользящих по растаявшей, от множества колес, жиже снега к перрону вокзала.
Поезд, извиваясь, уже начал подходить на путь к платформе, и был уже виден его огненный глаз. Электровоз, пыхтя и обдавая нас, паром от нагревшейся машины, заскрипел тормозами и как бы нехотя остановился. Еще раз, пыхнув и дав сигнал о своем прибытии, как бы доложил Москве, что вот он какой молодец, - привез ей гостей.
Нам нужен был пятый вагон, и мы поспешили мимо уже стоявших на своем посту проводников у открытых, пышущих теплом и светом, тамбурных проемов поезда и, первых, вышедших на перрон пассажиров, ежившихся после купейного тепла от ветра и холода.
Подоспели мы уже тогда, когда наши гости выходили из вагона.
Приятель мой, сразу же узнавший одного из них, подошел к ним со словами приветствий и поздравления по случаю счастливого прибытия в Москву.
Их было двое. Один – высокого роста в каракулевой шубе и ондатровой шапке, узнав моего приятеля, заулыбался и, протягивая руки для приветственного объятия, приятным баритом радостно пропел:
- Анатолий Петрович! Я так рад, так рад тебя видеть! Сколько лет и сколько зим мы не видались?
- Да! Наверное, лет так пятнадцать будет! Как ты, окончил аспирантуру? Как все же быстро летят года! Неужели пятнадцать лет прошло?
- Пятнадцать, пятнадцать! Даже и не верится!
Я за этими обычными, наверное, для многих, приветствиями, рукопожатиями и прочими подобающими при встречах ритуалами, обратил между тем внимание на второго нашего гостя. Он мне показался необычным человеком, в его облике было что-то такое, что заставляло вглядеться в него внимательней. Было ощущение, что я раньше видел где-то этого человека.
Среднего роста, в хорошо сидящей на нем дубленке, с горлом, закутанным пушистым шарфом, в спортивной, желтого цвета шапочке, он скромно стоял в стороне, пока шла вся эта приветственная суета, и терпеливо ждал, когда, наконец, представят.

Мой приятель и его знакомый, искренне обрадованные встречей, за воспоминаниями о давно минувших днях как будто о нас забыли.
Но наконец, очередь дошла и до нас.
- Вот! – хочу тебе, мой дорогой, представить своего друга – Владимир Павлович, будущий писатель! У него неплохо получаются рассказы о нашей молодости, о старой, «голубой» Москве! 
- А это – Роберт Михайлович! Великий хирург современности! – шутливо с теплотой в голосе сказал мой знакомый. Мы пожали друг другу руки и вежливо улыбнулись. 
- Роберт, что же ты, совсем забыл о своем друге? Он, наверное, совсем замерз! Ты ничего о нем мне не сообщал, да и вообще писал мало. Так что уж будь любезен, представь нас, пожалуйста!
- Да, да! – Это Харитон! Мой ассистент, друг и даже более! Учиться в медицинском, на втором курсе, заочно, очень хотел посмотреть столицу: театры, Кремль, Третьяковку! Собственно, из-за него и приехали в державную. Да и я давненько не был, все повода не находилось. А если честно, то я бы и сам скоро бы приехал, не выдержал бы и приехал, скучновато у нас там, в провинции. 
Харитон пожал мне руку. И в этот момент я понял, что мне показалось необычным в нем – его лицо и глаза. Сняв лайковую перчатку, он тихо, но в тоже время с ноткой гордости произнес: - Харитон! Можно просто - Хари! 
Глаза его и лицо при этом улыбались, светясь каким-то внутреннем теплом и приковывая внимание необычным цветом кожи. Голубые или, можно даже сказать, фиалковые его глаза, с лучистым теплым блеском, имели необычный разрез и поставлены были на лице, как на картине, - косыми мазками художника. Большие и сходившиеся как бы двумя продолговатыми стрелами от дальних углов виска, они косо сбегались к переносице. Я видел такие глаза всего один-два раза в жизни и, надо сказать, один раз увидев их, уже никогда не забудешь. 
В них было что-то иконописное или, даже больше, что-то от древних, восточных богов. Да лицо его было необычным: белое, с легкими, едва заметными следами грима, правильным длинным носом с расширяющимися у кончика, красиво очерченными, ноздрями, большим, чувственным и властным, с пухлыми губами, ртом и легкой стрелочкой пробивающимися над ним усов. Все это дополнялось красивым, мужественным подбородком, открывшимся, когда он, представляясь, отвернул кашне рукой, освобождая себя для приветствия. Правильной формы лицо украшали длинные черные брови. Они, как и ресницы, были ухожены и приглажены. Видно было, что он готовился к встрече с Москвой. Смоляная челка, пробивающая из-под шапочки, придавала Харитону определенный шарм. С правой стороны на щеке красовалась черная, с горошину, родинка, которая еще более подчеркивала молочный цвет его лица. Парень был, безусловно, очень красив. И все это при неясном мерцающем свете тамбура вагона и тихо падающем снеге выглядело как какое-то волшебство. Вечер предвещал тайну и колдовство, а еще какое-то смутное воспоминание о моем участии в чем-то. 
- Сейчас только семь часов вечера, - сказал Роберт Михайлович. – Я предлагаю сразу же посетить ресторан и отметить наш вояж, начало так сказать осмотра Москвы!
- Чтобы в дальнейшем было легче ее покорять! – напыщенно громко сказал мой приятель.
- Да, может быть, я еще приеду сюда, защищать диссертацию. Вот только времени нет. Я ее уже давно написал, надо только кое-что уточнить. А главное – больных не бросишь, нас в городе всего три хирурга, я имею в виду настоящих, остальное так – больше фельдшера. Роберт Михайлович на минуту задумался, а потом, продолжил:
- Ну и на каком же ресторане мы с вами остановимся? Что вы предлагаете, мой дорогие москвичи, доброй ночи и вспоминайте нас и так далее. Я вот что вам скажу. Так как мы решили с Харитоном остановиться в гостинице Москва, то я, други мои, зову вас в «Славянский базар», где как вам известно, останавливался мой великий коллега Антон Павлович Чехов и его дама с собачкой. 
- И не только он! Там много кто останавливался и даже жил подолгу, - дополнил его мой приятель Анатолий Петрович.
- Вот, вот! Значит, вы не против? Значит, так мы и поступим. Вот и хорошо!
- Вези, вези ты нас извозчик, по гулкой мостовой, - уже на вокзальной площади распахнув шубу и театрально встав у остановившейся машины такси, Роберт уже приглашал нас в ее теплые недра. Песня, наверное, посвящалась пожилому таксисту, который из вежливости вышел из машины и, подпевая Роберту, с улыбкой открывал перед нами обе двери. 
Ехали быстро и весело. Пели, шутили кто, во что горазд и, когда уже был виден Кремль, Роберт попросил таксиста остановиться на Лубянке у светящегося новогодними огнями «Детского мира», рядом с огромной елкой, на которой под ветром качалась разноцветная гирлянда и чудом сохранившаяся бумажная снегурочка. Она каким-то чудом еще держалась на нитке, привязанной к самому верху, и было такое ощущение, что она хотела улететь в эту вьюгу, туда, за разноцветные огни больших, стоящих тесным рядом домов, в обсыпанные снегом их крыши. 
Мы все четверо, поблагодарив таксиста, любезно согласившегося снять в гостинице номер и доставить туда чемоданы наших гостей, зашли в сияющее огнями, теплом и музыкой чрево «Славянского базара». Швейцар с огромной, похожей на лопату, бородой и в черном с галунами, фирменном смокинге, встретил нас низким поклонам. Проводив до гардеробной, в таком же согбенном состоянии он вручил нас уже другому гардеробщику, который отличался от него тем, что борода его была чуть меньше чем у первого. Потом, первый швейцар, взяв нас снова под свою опеку, повел полутемным коридором к большой золотистой двери и опять с поклоном сдал нас старшему швейцару, а тот тут же раскрыв настежь двери, передал прямому как пограничный столб метрдотелю этого больше похожего на дворец ресторана. 
Метрдотель, видимо из бывших официантов, опытным, профессиональным взглядом окинувших гостей, направил стопы в дальний угол зала к видневшейся в стене нише и показал рукой на небольшой стол с полукругом бархатного дивана вокруг него. 
В зале ресторана было уже достаточно много гостей, все четырехместные столики были заняты и только на некоторых, больших столах красовались таблички, гласившие, что места заняты какими-то важными персонами. Звучала легкая музыка со сцены в глубине зала, музыкантов было невидно отсюда, но чувствовалось, что они играют в живую и живую музыку.
Роберт, завалившись в своем модном велюровым костюме на темный бархат дивана и придерживая для равновесия локоть моего приятеля, шутливо говорил, что он его сегодня никуда не отпустит, а вы, он махнул рукой в сторону меня и Харитона, веселитесь сами в свое удовольствие, а они будут говорить и говорить, пока не умрут или не напьются до чертиков.

Подошла официантка, этакая ресторанная мадмуазель, которой можно было дать и сорок и сто сорок лет, так она была целомудренно напудрена, вся какая-то в париках, завитушках, рюшах, в общем сияющая чистотой и дежурной улыбкой. Она своим видом была похожа на белоснежную скатерть на столе, в свою очередь смотревшая белым облаком с разноцветным хрусталем, фарфором, с торчащими белыми парусами накрахмаленных салфеток. Она в обеих руках держала, судя по размерам довольно вместительное меню и раскрыв его, положила прямо перед носом Роберта.
- Что будем заказывать? – любезно спросила она. – Меня зовут Рая, а моего помощника Миша. Мы постараемся сделать этот вечер для вас незабываемым, в любую минуту к вашим услугам.
- Раечка! Какое, прекрасное имя. Прямо как в раю, - воскликнул Роберт, - да, действительно, здесь как в раю и даже есть архангел Михаил, где же он наш, услужающий? – А, вот он! – ну и очень хорошо. Начнем, пожалуй!
- Принесите нам, из ваших кущей, следующее. Вот здесь написано – семга с маслом! Что, настоящая семга?
Рая улыбнулась и, взяв в одну руку блокнот, а другой ручку, сказала заученную фразу: - Только вчера получили, свеженькая, малосоленая, нежная, как масло.
- Четыре порции, пожалуйста! А это что такое, вот здесь, овощное ассорти?
- Это свежие помидоры, огурцы, сладкий болгарский перец, украшенные зеленью: петрушкой, укропом, кинзой, зеленым лучком.
- Это тоже мы возжелаем! А икра у вас есть? Даже так! Все четыре сорта? Так дайте же нам паюсной, и чтобы обязательно на льду и целым куском, таким черным большим куском. А еще можно ли нам какой-нибудь окорочок или ветчинку. Да! – вот югославская ветчина нам подойдет, дайте побольше и чтобы ножкой такой, розовой горочкой. Горячие закуски? Да, пожалуй, можно грибы, если они, конечно, на настоящей сметане, а не на майонезе, - на майонезе я не люблю. И чтобы по две кокотки на порцию! Или в чем вы их подаете? Все-таки в кокотках, и в серебряных! Ах, их так хорошо под водочку, просто прелесть какая мягкость. Тогда очень даже и хорошо! А что у нас будет на горячее? Я думаю, что мы все не откажемся от рыбы «по-московски», тем более что это не какая-то там скумбрия, а все же настоящий осетр, такой большой, весь такой волжский, или, Раечка, какой? Может быть, он из вражьих стран? Тогда нам его не надо! Тогда лучше уж хорошую, настоящую, отбивную, из нашей хрюшки. И осетра вы получили только вчера из Саратова? Что это у вас все вчерашнее, а сегодняшнего ничего нет? Ну ладно, ладно! Что же мы будем пить? Вы слышали Раечка, что самой большой привилегией жены иранского шахиншаха было то, что ей к завтраку подавалось шестнадцать видов напитков, а королеве Швеции – шестнадцать сортов сыра – вот так! Нам, конечно, все шестнадцать не осилить, но вот водочки мы, конечно, выпьем, две бутылки кристальной «кристалловской», две бутылки золотого шампанского, минералки, фруктов, сигарет и зажигалку. Вот, пожалуй, пока и все!
- Ну как, друзья мои? Мы с Харитоном вас удивили, вы что же, думаете, что мы в провинции не знаем вкуса хорошей еды и сервиса? Нет! Мои дорогие москвичи, мы там у себя все же иногда позволяем, хотя и очень редко, правда – очень много работы.
Официантка приняла заказ и, довольная своими веселыми гостями, хорошим заказом, ушла его исполнять.
- Так, ну как вы здесь, мои дорогие, живете, не скучаете, а? У нас там, конечно, все скучней, провинциальней, но работы, работы хоть отбавляй, только этим, да вот еще Харитона бог послал, и живем. Хороший он парень, действительно от бога…
Приятель мой, тоже какой-то «научный», не то в торговле, не то в финансах, стал рассказывать про то, как мы их встречали и решили прогуляться по вокзальной площади, вспомнили о давнишней выставке и маске фараона, и что в честь этой маски было названо место наших встреч на площади и как потом все «голубые» Москвы называли это место «Гробница Тутанхамона». При этих последних словах моего приятеля у Роберта как-то сразу изменилось лицо, оно сделалось не то чтобы серьезным, а как бы на мгновение застыло и по нему вдруг молнией пробежала какая-то светлая тень. 
- Как, как ты сказал?
- Ну, та «гробница», что между вокзалами Казанским и Ленинградским!
- Странно! Очень странно. Мне ничего об этом не было известно.
- Ну, правильно! Ты же уехал в 73-ем году, а выставка приехала в 74-ом!
- Нет, я не об этом. Ты, наверное, что-то путаешь или забыл. Я еще был в 74-ом году в Москве, и был на этой выставке. У меня на этой выставке приключилась довольно странная история, - хотите, расскажу? Это, в общем-то, всех нас касается, и Хари тоже. Я ему рассказывал эту историю с маской фараона и, какое-то странное совпадение, если вообще не мистика. Представляете себе и, ему тоже раньше казалось, что он когда-то очень давно, видел эту маску фараона, только вот где? – или в журналах или во сне. Харитон, помнишь? Ты мне говорил: о сне, о лотосе, о необычной лодке, а?
Но нас неожиданно прервали. Миша принес наш заказ. Это был тяжелый поднос, пока еще только с напитками и вазой с фруктами: сосуды, слегка запотевшие на льду и росою плакавшие в мельхиоровом ведре, торчали из него красными головками от водки, синими от - боржоми, а пузатенькая бутылочка золотого шампанского выделялась своей формой и гляделась в серебряной, перехваченной у горла, тонкой, похожей на колье, ленте, как свеженькая толстушка-невеста в фате. И всю эту красоту прекрасно дополняла ваза с фруктами: желтые, с нежнейшем телесным колером бананы переплетались с оранжевыми апельсинами, большими фиолетовыми сливами, розовой лозой винограда и красными яблоками. Роберт фрукты не заказывал и мы все с тайной надеждой, улыбаясь, смотрели на него. Потому что эта прелесть при лиловом свете, падающим на наш стол от светильника в нише, казалась волшебным натюрмортом великого художника. Конечно же, все это в середине зимы, не могло тронуть и Роберта, и он довольно махнув официанту головой, улыбнулся. 
- Эта ваза очень похожа на свадебный букет, не правда ли? – смеясь, сказал он, когда официант разлив в фужеры шампанское, удалился.
Роберт, подняв свой бокал, произнес:
- Давайте выпьем! За нас, за вас, за Иркутск, за Москву нашу державную, выпьем и еще нальем, - и с пафосом прокричал он что-то на латыни.
Мы все встали, чокнулись глухим хрустальным звуком налитых до краев фужеров, и выпили терпкое с запахом фруктов, играющим в них, светом зари, вино.
Потом были закуски: сливочное масло, таившее на теплом кавказском хлебе, как бы убегало от черной с капельками росы икры, чудная семга и розовая ветчина с нежнейшими прожилками хорошо пошла под вторую, а затем уже и под третью рюмку водки. Тосты не произносились, все только наливали и закусывали с наслаждением. Это продолжалось довольно долго.
Немного захмелевшие, мы закурили и, откинувшись на спинку дивана, молча отдались музыке. Музыканты исполняли старинный романс, пела не видимая на сцене певица. Было всем очень хорошо, наступила так называемая минута полного расслабления, не хотелось ни говорить, ни думать.
Перед горячими закусками Роберт, как бы встряхнувшись, сказал:
- Ну что, рассказать вам эту историю с маской? Пока наши рабы готовятся удивить нас чем-то грибным. Согласны? Тогда слушайте:
- Ты прав, мой дорогой! Я действительно должен был уехать в 73-м году по распределению после аспирантуры. Но наш профессор, очень хорошо относившийся ко мне, предложил поработать с ним ассистентом в институте Склифосовского. Я согласился, поэтому меня и не было видно целый год: такой шанс, столько интереснейшей работы и, работы с моим гениальным учителем. Работали почти без выходных, за редким исключением: иногда только вечером в Большой театр, консерваторию, выставки в Пушкинском музее. Профессор не только взялся за меня и ввел в свою практику как вводят в ремесло своих одаренных учеников как будущего главврача, но и как будущего интеллигента. Нас окружали очень интересные люди с громкими именами. Вот однажды в один прекрасный день, дежурная медсестра в операционной, занимавшаяся заодно по совместительству еще и культмассовой работой сказала мне, что в Москву приехал Каирский музей, привезли экспонаты, найденные в гробницах фараонов, правивших в Египте более трех тысяч лет назад. Она сказала, что выставка проходит в музее Пушкина, и они все после работы решили на нее сходить. Она уже позвонила в музей и узнала, что попасть к ним в будний день несложно. 
- Ты пойдешь? - спросила она. 
- Да! Конечно! - ответил я. Только надо по дороге где-нибудь выпить кофе!
- Заскочим все вместе в кафе! – сказала медсестра и что-то пометила карандашом в своем блокноте. 
На выставку отправилась в основном вся молодежь. Ехали троллейбусом, зашли в стекляшку-кафе у бассейна «Москва», где пили кофе, ели горячие пельмени и даже выпили по рюмке коньяка.
Потом отправились в музей и, отстояв в очереди, состоявшей в основном из интеллигентных старушек, студентов и бальзаковского возраста дам, приблизительно через час попали в музейные залы. Я бывал в «Пушкинском» еще студентом, на первых курсах. Меня всегда поражала мощь здания, колонны, высота потолков, любезная компетентность смотрителей и экскурсоводов, картины, скульптуры, лестница – с Венерами и Аполлонами по краям ее, всегда чистая, бордовая дорожка, как будто летящая куда-то вверх.
Было сказочное ощущение роскоши и не верилось, что когда-то эти все здания дворцы принадлежали только одному человеку: дом купца Пашкова, где сейчас «Ленинка», Кусково, Абрамцево, Останкино, Архангельское и, везде такое богатство, вкус, широта, изящество. Да! Наши предки умели жить.
В музее все разбрелись кто куда, и я остался один. Следуя указателю, на котором было написано «Каирский музей», я попал в основной зал, посвященный экспонатам, найденными в гробницах фараонов. 
Было интересно смотреть на саркофаг, мумию, которая, казалось, вот-вот сейчас рассыплется в прах, на золотые украшения, всякие глиняные вазы и блюда, служившие фараону в обиходе. Но я как бы застыл у маски, посмертного слепка с лица фараона. Только тоненькая цепочка отделяла нас.
Этой знаменитой маске было уделено особое внимание музея. Она помещалась на стене небольшого его зальчика, напротив нее стояла кушетка и все. Светивший фонарь сбоку и его отблеск, такой же фиолетовый, как вот сейчас, завораживали. Маска – лицо очень молодого человека, в короне из чистого золота и большим аметистом в виде змеиной головы в центре – притягивали к себе все мое внимание. От моего пристального и, может быть долгого, взгляда вдруг как бы ожили глаза змеи, - они загорелись, блеснув искрами и, я, как зачарованный их колдовским взором похожим на зов, сидел на старой кушетке и не мог пошевелиться, словно загипнотизированный.