Сука ты, Сашка

      — С*ка ты, Сашка! Убил бы, если б мог! — который раз орал Семён в ухмыляющееся лицо, но ни разу с того не пропала идиотская улыбка. Иногда казалось, что даже во сне она преследует его.

      Сашка жила по соседству уже полгода. Точнее, она-то жила в этом самом доме давно, а вот Семён перебрался сюда, в далёкий от центра спальник, относительно недавно. До этого жил в деревне, потом выдвинулся на учёбу в столичный машиностроительный и жил в общаге, как все, а уже после ГОСов пришлось искать другое место проживания.  

      Квартира нашлась быстро и совсем недалеко от работы, что Сёму вполне устроило. А вместе с квартирой нашлась и семёнова любовь, вот только оказалась она совсем не такой, как у его мамки с папкой — крепкой и терпкой, а придурочной и неразделённой.

      Сёма и сам не знал, что его в Сашке так проняло. У них в деревне все девки были как девки — и сиськи на месте, и задницу прощупать можно было без напряга, а здесь, как пацаны смеялись, ддс — доска-два соска, да и те, он подозревал, что только из-за лифчика и видны были.

      Ни кожей и ни рожей. Да и девки той — метр с маленьким, а разоденется, как пава, и пилит себе на каблучищах в свой клуб на работу. Кем только такую взяли? Она ж поднос не донесёт до столика — завалится от пяти бокалов с пивом. Пытался Сёма узнать у Сашки, в каком клубе та работает, а она только в ответ смеялась, что с такой рожей в таком месте ему делать нечего. А Семён бы нашёл что делать.

      Даже проследить за ней не удалось — свернёт в какой двор проходной или на автобус вскочит в самый последний момент, и поминай как звали.

      А звали Сашка, Сашенька, Сашуля, Са-а-аша — и так Сёма стонал тоже, а потом лежал долго и спрашивал у стен, потолка и всех, кто его услышать мог в пустой квартире, за что ему такая любовь дурная? Что сделал? Как язва она сердце разъедала, как заноза мелкая забилась под кожу — мешает, зудит, как камень тянула на грех, на страшный грех, которого ни люди, ни сам Сёма себе бы не простил, но не мог он больше. И опять орал в подъезде, на лестничной площадке:

      — С*ка ты, Сашка! Всю душу мне выела! Что, тебе трудно?

      — Что трудно? — кривилась Сашка и смотрела снизу вверх своими карими глазищами. Смыть бы с них всю краску, и с губ смыть, и с щёк, а потом любить до дрожи, но не даётся же.

      — А сама не понимаешь? Согласиться трудно?

      — Я, может, и согласилась бы, да ты сам не захочешь, — смеялась Саша. — Я не красавица и не звезда. Ничего у меня нет, что бы такому парню, как ты, понравилось. Уж поверь на слово.

      — Я вижу, что нет, — бурчал Сёма.

      — А зачем лезешь тогда? — Семён и сам ответа не знал, только бычился в ответ.

      — Ты до греха меня доведёшь, Сашка. До греха, — тихо бил он себя в грудь, пытаясь зажать в угол свою любовь и облапать. — Я ни есть, ни спать, ни жить без тебя не могу. Чего ржёшь всё время?! Только скалишься!

      — А зачем грустить, Сёмочка? Не пара мы с тобой. Просто поверь, что не пара, и живи с миром. Здесь не можешь — переедь, но так лучше будет…

      — Кому лучше?

      — И мне, и тебе. Всем лучше будет. Чего ты упрямый такой на меня свалился?

      — Тебе точно полегчает…

      — И тебе тоже. Найдешь другую, заженитесь и детей заведёте.

      — А с тобой нельзя, что ли? Саша, Сашенька, — шептал Сёма сухими губами в маленькое ухо, — и с тобой же можно. Я с тобой хочу. Хоть попробуем, давай.

      Семёну казалось, что Саша сдаётся, что ещё чуть-чуть — и уткнётся своей макушкой кудрявой в его грудь, расплачется, а может, по-прежнему улыбаться будет, а потом… Перед Сёмой уже и будущее мелькало всеми красками идеальной семейной жизни. Но...

      — Нет! Нет, я сказала! Отвали! — Сашка отталкивала его хиленькими ручонками, орала на весь подъезд, а потом разревелась, размазывая весь свой маскарад по лицу со слезами. — Идиот! Отвали! Забудь! Ещё раз подойдёшь — вызову милицию!

      Но Семён понимать перестал: наступал на неё такую слабую, маленькую, зажавшуюся в угол. И слёзы её не злили, и истерика не портила — всё равно любил и любить будет. Только обнимет — и сразу Сашка поймёт. Но вместо этого Саша со всей силы каблуком наступила ему на ногу, да так, что он от боли скрючился, заорал и на пол осел, а потом побежала к своей квартире.

      — Милицию вызову! Понял, идиот? Только тронь!

      — С-с-с*ка ты, Сашка. С*ка, — шипел Сёма от злости. — Ненавижу. Думаешь, не знаю, что в таких нарядах в клубах делают, чем работают? Со всеми можешь, а со мной нет?

      Саша внезапно остановилась на самом верху лестницы, выпрямилась, обернулась и неожиданно серьёзно сказала:

      — Раз знаешь, как работают, то и не лезь больше. Найдёшь клуб, придёшь с баблом — там меня и получишь.

      С этого их разговора Сёма совсем потерялся. Бежал с работы домой, чтобы поскорее услышать, как сашины каблуки вечером на работу стучат, а потом, промаявшись ночь и подремав пару часов, под утро услышать, как они домой возвращаются. Иногда в глазок дверной выглядывал, чтобы эту шалаву увидеть хоть мельком.  

      Через две недели сдался. Уже готов был её любой принять, хоть и из-под сотни мужиков, простить всё и забыть. И больше не орать, не пугать — поговорить по-человечески, а захочет - и на колени стать готов был Сёма ради неё. Что ж сделаешь, если любовь у него такая выпала?

      Спустился вечером к подъезду, чтобы её не проворонить, раз решился, да и покурить заодно.

      Местных Сёма заметил сразу, да и они его. Около беседки толпилась компашка из пяти человек. В лицо он знал всех и даже примерно представлял, где кто живёт. Как заселился, думал, с кем свести дружбу, но местные ему не приглянулись. Вроде видимого вреда не делают, но что за жизнь у людей? Как поприходят с учёб да работ — на лавке или в беседке той же сидят, пиво пьют и лясы точат. И в выходные то же самое, как будто и дел больше у людей никаких нет. Это Семён одинокий в городе, а у них же родители, бабушки-дедушки, сёстры-братья, а у кого-то и семья даже есть. Не понимал он их, поэтому и знакомиться не стал. Так, кивнёт, если посмотрят, и домой пойдёт.

      Сёма сел на лавку, собираясь с силами, мыслями. Затянулся. Как первый раз за последние недели почувствовал горьковатый дым. Как понимание пришло, как решение принял — полегчало ему. Сашке его не напор нужен — нежность, внимание. Обвыкнется девка, присмотрится к нему, а он с разговорами повременит и с приставаниями тоже. Не это ей надо с такой жизнью непутёвой. Опора нужна.

      — Здорова.  

      Семён и не заметил, как один из местных к нему подошёл.

      — Здорова, — приподнялся он с лавки и протянул руку для приветствия.

      — Угостишь? — местный кивнул на сигарету.

      — На, — Семён без рассуждений протянул пачку, хоть видел, что у того в кармане своя лежит. Понятно, что прощупать его наконец решили. Неудобное время, но и не пошлёшь.

      — Чего сидишь? — не отставал местный.

      — Да так, — отбрехнулся Сёма.

      — Ждёшь кого?

      — Нет, — не говорить же ему всего. Пусть катится побыстрее.

      — А мы подумали, что ждешь, — засмеялся местный.

      — Это кого, интересно? — набычился Сёма.

      — Да ты не бушуй, — примирительно сказал местный. — Думали, может, Сашку. Ну, раз не Сашку, то всё нормально.

      Значит, мысли верные были. Значит, шлюха его Саша. Боль в широкой сельской сёминой душе ширилась и разливалась, грозя порвать её нафиг.

      — А если и Сашку, то что?

      — Хм, — местный странно хрюкнул и уставился на него большими глазами. Потом обернулся и глянул на свою компашку, выразительно приподняв брови, а обернувшись, странно полушепотом прошелестел: — Даже не знаю, что тогда. А у вас шуры-муры или как?

      — Или как, — ответил Семён. Точно. У них «или как», а точнее — «или никак». Всё верно. Да и рисковать не хотелось, нарываться на неприятности. Шалава-то она шалава, но, может, как и ему, в сердце кому из местных занозой засела. Лучше он с ней самой сначала вопросы решит, а там и с ними разберётся. А не разберётся — украдёт свою Сашку и увезёт за сто городов. — Соседи мы, если не знаешь, и не жду я никого.

      — Так другой вопрос, а я уже испугался. С нормальными пацанами дружбу не водишь, а только с нашей Алексашкой. Мы уже расстроились. Вроде мужик ты с виду нормальный, а с этим убожеством якшаешься. Недело.

      — Да перебесится баба, может... — начал было Семён.

      — Какая баба? — в голос заржал местный. — Это Сашка-то баба?! Сашка?

      — Ну да, — ничего не понимая, подтвердил Сёма.

      — Сашка не баба! — не унимался местный. На его ржание начали ближе подходить остальные. — Слышь, мужики, он думал, что Алексашка — баба.

      Реакция остальной компашки была такая же.  

      — А мы-то подумали, чего ты с ним так? Сю-сю, му-сю, — они наперебой друг другу что-то говорили и непрерывно хохотали, а Семён совсем растерялся.

      — Да объясните, в чём дело. Мужики, харе!

      — В чём дело? — через икоту начал один. — А в том, что хер у твоей бабы между ног.

      — Какой хер?! — у Сёмы остановилось сердце в груди.

      — А такой, как у тебя или меня, или вон — седого, — кивнул местный на одного из дружков, уже скорчившегося от смеха на лавке. — Разве что поменьше. Проверено!

      — Хер? Хер?! — не успокаивался Сёма.

      — Что ты заладил? Хер! Огурец! Х*й или член, если по-культурному, раз до тебя не доходит.  

      Они ещё что-то говорили, смеялись, орали, а Семён умер.

      Вот так просто. В одну секунду.

      И не ожил, когда Сашка вышла из подъезда в своём привычном коротеньком платье, на каблучках и с кудряшками. И когда все остальные улюлюкали, свистели, а Сашка молча прошагала мимо. И когда первый ударил её или его в нос, не сильно, а чтобы знал, что он — с*ка! И когда остальные не били, а скорее пинали, дразнясь, перекидывая тряпичного Сашку от одного к другому.

      И когда уже били, а он только повторял:

      — С*ка ты, Сашка… С*ка…

      Шептал в окровавленное лицо, пододвинув его к себе близко-близко и глядя в глаза, всё больше скрывавшиеся под нараставшими отёками.

      Сашка не смеялась, не говорила, не просила ни о чём, но тоже смотрела — и только на него, даже тогда, когда кто-то сдёрнул с неё маленькие светлые кружевные трусы и напялил на голову.

      Не ожил и тогда, когда услышал звуки полицейской сирены и его оттаскивали от лежащей ничком сгорбленной фигурки в ошмётках платья, чьи плечи изредка вздрагивали. И когда на следующий день приходил участковый, опрашивал, когда приходили местные на разговор, когда каждое утро вставал на работу, а вечером приходил домой.

      Просто Семён умер, и всё.


      — Не вырывай руки... Саша, ты слышишь? Саша...

      Голоса до Сашки долетали издалека, будто он сидел в глубоком колодце, а кто-то сверху ему кричал. Отзываться не хотелось, наоборот — самым большим желанием было остаться здесь, в темноте, но голоса не отпускали.  

      — Саша...

      В конце концов, необходимо было им ответить, и, может, тогда они отстанут? Саша открыл глаза и сфокусировал взгляд на говорящем.

      — Очнулся? — пожилой реаниматолог смотрел на него уставшим взглядом. Значит, опять не получилось. Уже второй раз не получилось...

      Первый был давно, когда в тяжёлом пубертате он мучительно не мог понять, кто он. Сашкина мать, простая женщина, всю жизнь проработавшая в заводской столовой поваром, ситуации не помогала, а даже, наоборот, усугубляла. Не со зла, конечно, но когда твой мальчик вдруг активно называет себя девочкой, при этом и ведет себя также, как тут не растеряться. В детстве пыталась выбить из ребёнка дурь самым доступным и простым способом — ремнём, но она упорно не выбивалась, хоть на какое-то время сашины неправильности прекращались.  

      Так продолжалось до шестнадцати. А после очередного залёта, когда мать, обнаружив сына в собственной юбке и раскрашенного её же косметикой, устроила выволочку Сашке, а потом полночи причитала и ревела, он решился. Дождался, когда рано утром мама уйдет на работу, и вскрыл вены на одной руке. Тогда казалось, что этого будет достаточно. Он никак специально к самоубийству не готовился, нигде и ничего про это не читал, и, по большому счёту, если бы кто-то спросил у него тогда, чего именно Сашка хочет, то он бы ответил — чтобы его не трогали. Ни одноклассники, ни учителя, ни мать. Никто. Он не хотел умирать, чтобы быть закопанным в сырую землю, а хотел просто исчезнуть на время. Именно про это думал, сидя в ванной и держа руку с вытекающей из порезанного запястья кровью на коленях.

      Но ничего не происходило. Сначала кровь текла вроде как сильно. Сашке было больно, но побитая накануне ремнём задница болела больше. Саша даже в обморок не упал, а наоборот. Чем дальше, тем светлее становилось в голове, мозги будто прояснялись. На смену обиде пришёл страх, да что там страх — настоящая паника. Сейчас происходящее не казалось единственным правильным решением. Чем дольше Сашка сидел на полу и думал, тем отчётливее осознавал, что умирать не хочется.  

      На трясущихся ногах поднялся, первым попавшимся полотенцем обернул запястье и поплёлся звонить матери. Та по телефону ничего не поняла, подумала, что Саша просто порезал руку, но дома картина стала ясна. Такую же версию вранья они с матерью пытались говорить врачам скорой и травмпункта, куда доставили Сашку, но, естественно, никто им не поверил. И началось...

      В хирургии Сашу продержали недолго. Потом было обследование у кучи психиатров, неоднократная госпитализация в психбольницу, бесконечные консультации, где выплывала правда про все сашины заморочки. Но самым неприятным было то, что самому Сашке объяснять, что с ним и почему происходит, никто не собирался. Разговаривали с матерью за закрытыми дверями, а Саше только вопросы задавали, от которых кружилась голова, долго тошнило, становилось ещё муторнее и неспокойней. Он чувствовал себя девочкой, которой хотелось носить платья, красивые заколки, красить ногти и губы, но из зазеркалья на него смотрел парень. Пусть симпатичный, очень похожий на девочку, но парень. И он ненавидел своё отражение, ненавидел то, что у него в штанах, плоскую неразвитую грудь. Стыдясь, говорил об этом матери и врачам. Разговор с первой заканчивался рыданиями и гипертоническим кризом, а в глазах вторых чаще всего видел непонимание и неодобрение. Только несколько человек говорили с ним нормально, выслушивали, пытались что-то объяснить, но из всех их объяснений Сашка слышал только то, что должен стараться быть мальчиком.  

      Он и старался. Неделю, две, месяц, периодически срываясь на истерики, скатываясь в учёбе, затевая драки с одноклассниками и неизменно получая от них, а потом, когда становилось совсем невмоготу, как заворожённый лез в шкаф с вещами матери и всю ночь напролёт занимался неправильным, как называла это мама. Конечно, утром всё становилось известно, и круг замыкался. Скандал, затишье, срыв, скандал, затишье, срыв... бесконечность.

      Только когда Сашка сдавал выпускные экзамены, мама дала слабину. И троечник Алфёров, к удивлению педагогов, показал такие результаты, что все ахнули. Знали бы они, что такие результаты помог достичь всего лишь старый бархатный халат матери, в который та разрешала одеваться Сашке дома после душа, а во время выпускных — и круглые сутки. Конечно, хорошие оценки за экзамены ситуацию в целом с аттестатом исправили слабо, но дали возможность Сашке надеяться на поступление куда-то кроме ПТУ, точнее, не Сашке, а его матери. Самому парню не хотелось ничего, кроме как найти и понять себя.  

      Перед вступительными экзаменами в ВУЗ у них с мамой состоялся серьёзный разговор. Женщина настаивала на выборе мужской специальности, причём самому Сашке казалось, что ей даже всё равно какой, лишь бы он поступил в местный машиностроительный. Но вот парня туда не тянуло совершенно.  

      Куда ему самому хотелось, Сашка со всеми этими проблемами не знал. В другой город мать его бы не отпустила, а у них ещё оставался педагогический и сельскохозяйственный. Выбор небольшой. Почитав про специальности и глянув на конкурс, Сашка выбрал специальность незатейливую, но нужную — бухгалтера. Ему представлялось, как он будет сидеть за столом, наманикюренными пальчиками аккуратно вписывать маленькие циферки в строчки, перелистывать бумажки, а может, когда-то на тоненьких каблучках понесёт отчёт в налоговую или ещё куда.  

      Но всё оказалось куда прозаичнее. Учеба была скучной, но хоть с группой повезло. Уже через несколько месяцев все девчонки перестали воспринимать Сашку, как возможного претендента на свои сердца, а скорее, как какое-то аморфное существо, а он только рад был. Делал вид, что читает конспекты или учебники, а сам прислушивался к разговорам. Иногда даже казалось, что он сам часть этого улья, жужжащего о косметике, колготках, тряпье, кавалерах. На целый год Саша почти забыл о своих желаниях, погрузившись в женское царство и впитывая недоступную до этого информацию, как губка воду. Но потом нахлынуло с новой силой.

      Ему стало мало просто слушать, захотелось попробовать. Казалось, мать что-то почувствовала. Снова начала закрывать косметику в шкаф, проверяла собственную одежду, но не учла, что и Сашка подрос. В какой-то момент он пошёл в универмаг и купил упаковку колготок. Это была его тайна и его спасение. Почти всю зиму он проходил в них, надевая под брюки, без страха быть пойманным. Их факультет занимался отдельно от остальных в небольшом строении на территории основного корпуса, поэтому риск встретить мужчину в туалете был невелик. Почти все преподавательницы были женщинами, как и студентки, а физкультуру два раза в неделю Саша выдержать мог.

      Вроде жизнь стала налаживаться. Потом мать вообще уехала в деревню. Она и раньше, как только вышла на пенсию, подолгу уезжала туда, к уже старенькой сашиной бабушке, упорно отказывающейся уезжать от хозяйства в город. Сейчас бабуля совсем одряхлела, но продолжала упорствовать, и мама уехала.  

      Ей было недосуг устраивать проверки для сына, и о любом своём приезде Саше она сообщала, а он готовился — прятал подальше свои одёжки. Мама осматривала свой шкаф, косметику, брошенную в городе, и, не находя изменений, ещё больше уверовала в исправление. А Саша кайфовал.

      Так они и жили год, потом второй, а потом у Сашки случилось горе. Сначала умерла бабушка. Легко, спокойно, от дряхлости и старости, а потом неожиданно мама сразу за ней. И трёх месяцев не прошло. Смерть собственной матери подорвала здоровье женщины, участились приступы гипертонии, но она упорно сидела в деревне. Сколько Саша не уговаривал продать хозяйство и вернуться, та не слушала.  

      Очередной криз закончился инсультом, и как ни спешила скорая, спасти маму они не успели.

      В те дни Сашке казалось, что мир рухнул. Он толком не помнил ни похорон, ни первых недель после. Жил по инерции, всё больше скатываясь в депрессию и безысходность. Не помогало ничего, а ещё хуже становилось оттого, что в память о маме он перестал одеваться в женское. Ему казалось, что она оттуда обязательно увидит и расстроится.

      Учёба ушла на второй план, и оценки испортились. Стало понятно, что ещё чуть-чуть и он совсем свихнётся от горя.

      В какой момент он решился на такое безрассудство, сам не понял. Осознание, что он идёт по городу в женской одежде и накрашенный, пришло тогда, когда вслед услышал свист. Ему он был предназначен или нет — Сашке было всё равно. Он рванул, как будто за ним кто-то гнался, и остановился, только захлопнув дверь в собственную квартиру и закрыв замок трясущимися руками. А через пару минут, отдышавшись и успокоившись, понял, что впервые за прошедшее время чувствует себя живым.  

      Сначала гулял только вечерами, а потом, наплевав на всё и на всех, тогда, когда хотел. Это было его спасение. Он старался не думать, что про него говорят соседи, что думают. Открыто к нему не лезли, а шепоток за спиной и косые взгляды были привычны. Эти люди знали его и его маму давно, и, конечно, все или почти все были в курсе сашиной «проблемы», как педагогично выражалась директор школы. А сейчас, видно, и подавно решили, что Саша умом тронулся.

      Самое сложное было пройти мимо местной компашки парней. Почти все учились с ним в одной школе, возможно, с кем-то из них он и дружил в раннем детстве — Сашка помнил слабо. Вот они доставали. Свистели вслед, улюлюкали, пару раз пытались зажать и слегка поколотить, скорее для устрашения, но и этого хватало сполна, чтобы Саша потом плакал в подушку от бессилия и по крайней мере на пару недель принимал мужской образ. Также он ходил и в институт ещё пару месяцев до конца семестра, а в конце года стало понятно, что учиться дальше Саша не сможет — банально нет денег. Он взял академ и принялся искать работу, но неожиданно она его сама нашла.

      — Привет, красавица, — услышал Саша голос за спиной. — Ты чья?

      Поначалу Сашка и не думал оборачиваться. Конечно, как у всех трансов, а именно так он понял, что должен называться, у него было желание выглядеть, как женщина, да и природа помогла, но с такого расстояния перепутать было почти невозможно.  

      — Я у тебя спрашиваю, девочка. Ты чья? — К его предплечью прикоснулась чья-то рука и начала неспешно поворачивать в свою сторону.  

      Мужик, стоявший перед Сашей, был, безусловно, привлекательным. Высокий, плечистый, мускулистый, одет хорошо.

      — В смысле? — ошарашенно переспросил Сашка.

      — Работаешь с кем, спрашиваю?

      — Ни с кем. Ищу работу, — Саша окончательно запутался, что этот человек имеет в виду и откуда знает о работе. — А что?

      — А здесь что делаешь?

      Больше на вопросы незнакомца Сашка отвечать не хотел, поэтому развернулся и быстрым шагом пошёл в сторону выхода, а когда завернул за угол стеллажа — оставил тележку с продуктами и почти побежал к дверям.  

      Выбежал из универсама и направился в ближайший двор. За ним никто не шёл, Саша расслабился, привёл себя в порядок после бега и направился к арке, выходящей на соседнюю улицу, но пройти через неё не успел. В самой арке дорогу перегородила машина, откуда быстро выскочил тот самый мужчина из магазина. Саша бросился убегать, но куда на каблуках убежишь.

      — Да, подожди ты, идиот! — Мужик схватил его за лёгкую ветровку и дёрнул назад. — Поговорим просто, если не будешь убегать.

      — О чём? — спросил Сашка.

      — О тебе. Если не соврёшь, то расстанемся миром. Вопрос номер один: местный? Где живёшь? На кого работаешь?

      — Это три вопроса, — съязвил Саша. Он обратил внимание, что обращался незнакомец к нему уже как к парню, значит, всё понял. — Местный. Живу недалеко и не один, меня искать будут, если что.

      На его угрозу мужчина неопределённо ухмыльнулся и пробурчал что-то типа «ну-ну».

      — Работу ищу. Бросил универ. Всё. Что вам надо?

      — Какую работу ищешь?

      — Не знаю. Курьер или помощник бухгалтера — я учился на бухгалтера, — не понятно почему, уточнил Саша.

      — Кого? Курьера? Ты меня за идиота держишь? На каблуках бегать будешь? — наступал мужик.

      — Почему на каблуках? Что вам, вообще, надо?

      — Значит, так. Я говорю открыто, раз ты прикидываешься дебилом. Здесь ты работать не будешь или будешь подо мной.  

      — У вас? Мне всё равно где, — пытался оправдаться невпопад Саша.

      — Хорошо. Быстро учишься. Тогда вечером придёшь в «Атлант» и освоишься. Знаешь такое место?

      Ещё бы не знать. Один из самых крутых клубов их города.

      — А вам там курьер нужен? Я боюсь, что с бухгалтерией не справлюсь.

      — Курьер? — удивился мужчина и пристально начал рассматривать Сашу. — Что за маскарад на тебе?

      — Ничего, одежда. У нас свободная страна. В чём хочу, в том хожу, — объяснил Саша.

      — Ты псих? В чём хочу... — мужчина продолжал рассматривать Сашу. — В чём хочу... В этом, значит, хочешь?

      — Да.

      — И давно ходишь на фулле?*

      — Где?

      — Открыто давно так ходишь?

      — Пару месяцев, как ма... — едва не проговорился Саша. — Слушайте, что вы хотите? Вам нужен курьер — я могу в мужском работать.

      — Нет. Курьер мне не нужен, но такой, как ты, не помешает. Приходи вечером, там поговорим.

      — Ладно.  

      — Только помни, что я про работу твою сказал, если вдруг вечером передумаешь.

      Саша кивнул и, пользуясь тем, что его перестали удерживать, пошёл к дому.

      Естественно, ни в этот вечер, ни на следующий никуда он не пошёл. Одно дело - это местные придурки, а другое — странный мужик на дорогой машине. С таким связываться опасно.

      Но работа не находилась. Саша понимал, что денег из маминых запасов совсем мало остаётся, работа нужна была срочно.

      Промаявшись ещё неделю, он пошёл в клуб. Там на входе долго и муторно объяснял, кто он и к кому, потом додумался назвать марку машины, по которой охрана сообразила, кого искать.  

      Странным мужиком оказался то ли совладелец, то ли ещё кто директору клуба. Сколько потом Саша ни работал, так и не понял официальные обязанности этого человека, а вот неофициальные стали ясны быстро. Игорь Сергеевич, а именно так его звали, управлял персоналом, причём не столько официально устроенным, сколько неофициальными работниками, а проще — проститутками обеих полов. За одного из таких он Сашку и принял.

      После долгого разговора он предложил поработать тем, что ниже пояса, но именно предложил. Когда Сашка с испугу попытался выбежать, то удержал, попутно объясняя, что никто заставлять не будет — хватает и без него, но если у него возникнет когда-нибудь желание, то - пожалуйста, но надо делать всё с умом и предупреждать.  

      Сашка на все такие предложения только бледнел. У него даже влюбляться ни в кого не получалось, как ни старался, а тут про то, чтобы добровольно с кем-то в кровать лечь... От таких мыслей только мурашки по коже шли и во рту сухо от страха становилось. Никогда добровольно он на такое не пойдёт!

      Игорь то ли понял, с кем имеет дело, то ли считал выжидательную позицию самой правильной, но ни в тот момент, ни в будущем не давил. Сашку предупредили, что могут взять официантом или официанткой, по потребностям гостей и тематике работы клуба. Обучили недельку и отправили работать.

      Первые пару месяцев Сашка, работая официантом, присматривался к обстановке, клиентам. Работал хорошо, старался, да и получалось неплохо. Девушкам всегда было тяжелее, сашину работоспособность отметили. А потом он и сам не заметил, как оказался на обслуживании в VIP-зале в женском костюме.  

      Игорь за прошедшее время несколько раз приглашал его к себе, беседовал, предлагал пользоваться всем, что подарила ему природа, но сам Сашка этих даров не видел. Он был ошибкой. Настоящей и почти неисправимой. Только возможность почти постоянно носить женскую одежду давала ему незначительное успокоение, возможность смириться и выживать. Именно так.

      Он понимал, что внутри мужского тела заперт он сам, и он — не мужчина. Это было страшно, неправильно. Иногда омерзительно, но иногда прекрасно. Он неоднократно слышал и видел, как в клубе случались скандалы и потасовки, когда мужчины доказывали свою мужественность друг другу. Даже те самые геи, которых свои же называли пидовками, отстаивали право называться мужиками. Казалось, какая между ними и Саней разница? Внешне иногда совсем никакой, но вот если большинство из них назвать женщиной на полном серьёзе, то обида будет огромной и повлечёт последствия. Конечно, всегда были такие, кому похер всё, но большинству-то нет. А вот если кто называл Сашу девушкой, пусть и пьяный, пусть и в шутку, то Саше это нравилось. Это грело, радовало, привлекало, манило.  

      Он понимал, что отличается от других, но разобраться во всём было сложно. Саша прислушивался к разговорам, спрашивал у других, чего не понимал, а через какое-то время обзавёлся небольшим ноутом с интернетом и начал искать информацию.

      С одной стороны, радовался, понимая, что он не один, что есть такие же. Но с другой, всё было печально. Большинство писавших не имели возможности даже жить свободно и одеваться так, как хотели. Скрывали свои потребности, а если и нет, то оставались одинокими и никому не нужными. И самое главное, что понял Саша: его тело — это тёмный подвал, выбраться из которого можно только одним способом, но способ этот дорогой и сложный, да и прошедших его от начала до конца Саша не встречал.  

      Были те, кого устраивала их мужская оболочка, были те, кого не устраивала, но дальше приёма гормонов дело не заходило, всякие истории он читал на форумах, но чтобы от и до, да ещё с фото — таких не встречал. Да и в себе он сомневался. Чем больше читал, тем больше понимал, что помочь ему может только грамотный специалист, а вспоминая не такую далёкую юность, сомневался, что у них в городе такие есть.  

      Что он вряд ли гей, Саша понял достаточно скоро, хотя опять-таки в голове творилась неразбериха. В своих мечтах он иногда представлял какого-нибудь яркого мужчину, оказывающего внимание его женскому образу, возможно, ласкающего, но дальше этого фантазия не заходила. В реальной жизни все поступающие предложения вызывали только неприязнь в лучшем случае, а более настойчивые ухаживания - липкий страх или отвращение.  

      Наверное, из всех знакомых только внимание Игоря ему льстило и всегда было по-особому приятно. Чем бы тот ни занимался на самом деле, подход к людям он имел.

      — Проходи, Саша. Не устала? — Игорь вызвал его к себе под утро. Обращался он к Саше по-разному, в зависимости от настроения и сашиного образа в тот момент.  

      — Немного, — сегодня Саша работал в женском образе. И хоть каблук в рабочих лодочках был маленький, за ночь ухаживался прилично.

      — Присядь. Снимай свои каблуки. В ВИПе уже никого вроде, да и в зале немного народу.

      Саша присел напротив Игоря в кресло и с удовольствием скинул лодочки.

      — Что нового? Давненько не болтали, — улыбался Игорь.

      — Ничего нового. Работа, дом. Скоро на сессию запрошусь, — с улыбкой поддержал разговор Сашка. — Отпустите?

      — Конечно, Сашуля. Только если вернёшься.

      — Куда я денусь, — рассмеялся Сашка. Ему нравилось так болтать с Игорем, когда он, обращаясь к нему, как к девушке, приветливо шутил и как-будто заигрывал.  

      Они ещё немного поговорили о всякой ерунде. Игорь предложил немного выпить. Саша, конечно, устал, но раз на работу больше не надо, то почему бы и нет. Редко когда такая халява бывает.  

      — А как с личным? Всё одна? — спросил Игорь, протягивая бокал и усаживаясь рядом.

      — Да. Одна. Вы же заняты, — продолжал отшучиваться Саша, ожидая того же от Игоря, но тот неожиданно стал серьёзным и ответил:

      — Я свободен. Абсолютно.

      Но Сашка сразу этой серьёзности не заметил:

      — Это увеличивает мои шансы. Замуж возьмёте? Я готовлю хорошо, — шутил Сашка, пользуясь редкой возможностью хоть с кем-то позволить себе такую вольность — чувствовать и отвечать, как настоящая девушка.

      Игорь среагировал как-то странно. Сначала встал, забрал бокал у Саши из рук и поставил его вместе со своим на стол, присел перед Сашкой на корточки, потянул того за шею к себе и поцеловал!

      Саша не сразу сориентировался, поэтому даже не сопротивлялся. Так и сидел с прямой спиной, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, послушно приоткрывая рот навстречу поцелую. Сложно сказать, на какие мысли навела Игоря такая пассивность, вот только вскоре он подхватил Сашку на руки, перенёс на небольшой диван в углу комнаты, уложил и опять принялся целовать, только уже не в губы, а ниже — в шею, ключицы, мягко поглаживая руки. Саша не знал, как реагировать. С одной стороны, он понимал, что это Игорь, он ей — сейчас именно «ей» — очень симпатичен, а с другой, все эти прикосновения, поцелуи, поглаживания. Это было омерзительно! Его целовал очень привлекательный мужчина, а правильнее сказать, единственный мужчина, хоть чем-то привлекавший Сашку, но делал это так, что противно и гадко становилось.

      Игорь, наконец, оторвался от сашиного тела и поднял глаза:

      — Ты против?

      — Я не хочу.

      — Не понял, — зло ответил Игорь. — Ты же сам сказал.  

      — Я шутила, — дрожащим голосом ответил Сашка. Ему было страшно видеть Игоря таким — рассерженным, растрёпанным, неспокойным. Таким необычным и опасным. Слёзы сами побежали из глаз, как бы Сашка ни пытался их сдержать.