По ту сторону дождя

---

Глава 1

Тетушка Эм: Почему бы вам не найти такое место, где нет никаких проблем?

Дороти: Место, где нет проблем? Неужели вы думаете, что такое место существует? Впрочем, пожалуй вы правы - такое место должно быть. Только это не то место, куда можно добраться поездом или приплыть на лодке. Это место далеко, "за Луной, по ту сторону дождя".

*** Билли Кармеди ***

Я сидел у небольшого ручья, опустив босые ноги в прохладную воду. В сотый раз я задавался вопросом, откуда берутся все эти неприятности на мою задницу? Я - обычный ребенок, такой же, как и все, не лучше и не хуже большинства. Я не употребляю наркотики, не курю, не пью спиртных напитков.

Когда мне было около одиннадцати лет, я внезапно осознал, что мое внимание приковано к учителю; я смотрел на Тедди Глисона, рисовавшего на доске мультяшные человеческие фигурки. На первый взгляд, как это может показаться, в природе моего пристального внимания не было ничего странного - учитель рассказывал об энергетических пирамидах, о взаимосвязи организмов и существовании пищевых цепочек. Только меня рисунки учителя интересовали в последнюю очередь - мой взгляд был прикован к его руке, как он вертел в своих пальцах карандаш, затем засунул его в волосы.

Почему я смотрел на руки Тедди? С таким же успехом я мог бы наблюдать за манипуляциями Марибет Келли, как она накручивает свои длинные рыжие волосы вокруг пальца. Но почему-то ее руки меня не так интересовали, как руки Тедди.

Когда мне стукнуло тринадцать, кроме рук меня стали интересовать и другие части тела, например, очертания груди, просматривавшейся сквозь расстегнутый ворот рубашки, мимика лица и все в таком роде. И да, глупо отрицать, что меня очень интересовали и такие части тела, которые скрывались между талией и коленями.

Не только учитель Тедди Глисон привлекал мое внимание - я наблюдал также и за Эрни Блейном, практически "просверлив" взглядом отверстие в его затылке, в том месте, где локоны его вьющихся каштановых волос ниспадают на плечи.

А еще меня стали привлекать ребята из телесериалов, регулярно просматриваемых моими старшими сестрами. Разумеется, я старался особо не афишировать свой интерес к сериалам, поэтому смотрел их украдкой. Все началось с "Бухты Доусона" - тут мне пришлось выбирать между Пейси и Доусоном. Я старался думать о Пейси, сильном и уверенном в себе, но втайне меня привлекал Доусон. Его типаж резко контрастировал с окружающим миром, и он больше напоминал одну из маленьких заводных кукол, наткнувшуюся на стену и пытающуюся продолжать движение вперед. Я и сейчас частенько смотрю повторы этого сериала и, по-видимому, я единственный человек, которому нравится Доусон.

Сейчас мои сестры увлеклись новым сериалом - "Одинокие сердца". Джинни и Марша помешаны на Райане. Бесспорно, мне нравится его типаж "плохого мальчика", но я предпочел бы ближе узнать Сета.

Интересно, как бы поступили мои друзья, если бы узнали все то, о чем я постоянно думаю? Остались бы они по-прежнему моими друзьями? Скорее всего, нет. У меня нет никаких иллюзий насчет людей. Я смотрю новости, читаю прессу и знаю, что нередко так бывает, что те люди, которым вы доверяли и знали всю свою жизнь, в один момент могут отвернуться от вас, когда вы становитесь "другим". И я не знаю, как объяснить кому-либо, что я все тот же Билли. Это печально. Как долго я чувствовал себя другим и хотел открыться кому-то, но отдавал себе отчет, что не могу, просто боюсь непредвиденной реакции.

В грезах я говорю своим родителям, что я гей, а они просто смотрят друг на друга, улыбаясь, а затем обнимают меня и отвечают: "О, Билли, я так горжусь тем, что доверяешь нам и открылся. И нам совсем не важно, что ты гей - мы не перестанем тебя любить и впредь". Не думаю, что когда-либо это произойдет, но эти грезы помогают мне обрести чувство душевного равновесия и спокойствия.

Вполне очевидно, что если бы я рассказал всю правду, то реакция моих родителей не будет такой, как мне этого хочется. Да, мама может говорить, нечто типа, "Билли, я тебя не перестала бы любить, даже если бы ты был серийным убийцей". На самом деле она ведь и представить боится, что ее сын - серийный убийца. А каково ей будет узнать, что ее сын - гей? Она станет винить себя, пытаться отыскать понять, что она сделала не так, когда занималась моим воспитанием. Очевидно, что любить она меня не перестанет и сумеет понять и принять, но ей придется жить с чувством вины.

А папа, я так думаю, ужасно разозлится. Его приводит в бешенство все, что он не в силах контролировать или не может понять. Церковь и СМИ постоянно внушали ему, что в семье достойного консервативного американца сын не может быть геем, так как это явление неугодно Богу и добропорядочному обществу. И что ему остается? Принять, что у него имеется ген гомосексуализма, который передался по наследству его сыну? Нет, он этого никогда не признает! Если в течение 46 лет ему внушали, что такие понятия, как "гей" или "пидор" - мерзость, то глупо ожидать, что он сразу изменит свое мнение, узнав, что таким стал его сын.

Я сидел у небольшого ручья, опустив босые ноги в прохладную воду, и думал, что одиночество - мой удел, и это самое трудное испытание. Я знал, что из 416 детей, которые обучаются в средней школе Биттеррута, примерно 42 имеют гомосексуальные наклонности, но это знание ничего мне не дает, так как не существует никакого способа для определения геев. Я неоднократно пытался идентифицировать этих людей-невидимок, девочек или мальчиков, любого, с кем бы я мог поговорить, но все мои усилия оказывались тщетными. Они скрываются, как и я, за книгами или игрой в футбол, под макияжем готов или в группе поддержки. Нет никаких признаков, которые помогли бы мне определить нетрадиционную сексуальную ориентацию.

Я знаю, что некоторые дети нередко занимаются 'экспериментами', например, у ребят появляется идея подрочить вместе 'разок', а затем в ужасе думать, что они - геи. Я полагаю, что, вероятно, это происходит с большинством брутальных парней, потому что этого никогда не случалось со мной. Тогда бы мне пришлось столкнуться с тем, что я не просто 'экспериментирую', люди увидели бы мою сущность и прозвали членососом.

Помню одного мальчика, Эрика. Когда мы еще учились в начальной школе, он часто играл с девочками в скакалку и разговаривал "по-девчачьи". У Эрика были полные губы и огромные карие глаза. Тогда мальчишки меня еще не привлекали, поэтому я избегал его. Мальчики дразнили его и говорили обидные вещи. "Ты педик, Молина? Собираешься играть с девочками"? После этого Эрик расплакался и сидел в одиночестве на детской площадке. Тогда у меня появилось желание подойти к нему и сказать, чтобы он не переживал и не принимал эти обидные слова близко к сердцу. Но я не сделал этого, поэтому мне сейчас стыдно, что позволил Эрику пройти через это в одиночку. Мне тогда исполнилось всего восемь лет, и я просто хотел быть частью толпы. Сегодня я знаю, что та же самая толпа, которая дразнила Эрика, те же самые люди, с которыми я хотел водить дружбу, могли и со мной поступить подобным образом.

Тело мальчика обнаружил школьный сторож за футбольным полем. Рядом с ним лежала бейсбольная бита. Мне так жаль, Эрик, - ты не заслужил этого.

Я думал обо всем этом, откинувшись на траве и нежась под лучами солнца, а холодная вода приятно щекотала мои пальцы. Я скинул рубашку и позволил ветру играть на моей груди, сожалея, что не хватает лишь того, кто лежал бы рядом со мной.

Гомофобы думают, что геев привлекает все, что движется, и что они занимаются сексом со всем, что способно дышать. Эти ассоциации мне напоминают моего пса, Барнаби. Он обнюхивает задницы и члены всех, кто умеет ходить. Барнаби - огромный палевый лабрадор, но не слишком разборчив и готов прыгнуть хоть на шнауцера или даже более мелкую собачонку, и не важно, пес это или сучка.

Я предполагаю, что переубеждать гомофобов - пустая трата времени, настолько прочно у них в мозгах засели теории подобного плана. Зачем доказывать, что нашими помыслами движут одинаковые гормоны, просто сексуальное влечение отличается. В семнадцать лет у меня, как и у них, такая же эрекция по утрам, но у меня свои сексуальные пристрастия и несколько отличающиеся вкусы. Даже если бы я знал нескольких геев, это вовсе не означает, что я стану бросаться к ним на шею со словами "я люблю тебя" только потому, что они такие же, как и я. И если бы вдруг в отношении меня так поступил какой-нибудь другой мальчик, я бы пресек его порыв. Среди геев, как и между гетеросексуалами, отношения не возникают просто так, - тут необходима особая аура, взаимное влечение, наконец.

Мои друзья, как и все мальчишки нашего возраста, постоянно рассказывают о своих успехах на сексуальном фронте, не стесняясь смаковать каждую деталь. Я не думаю, что они проделывают хотя бы половину из того, чем так похваляются. По их словам, каждая девушка в нашей школе конченая членососка и все в таком роде. Печально, если это правда. Хотя я и не склонен доверять этим сплетням. По крайней мере, я точно, знаю - среди нас примерно 42 человека с гомосексуальным наклонностями. Если и лесбиянки, ну и мальчики, разумеется, которые тоже не прочь отсосать.

А еще у меня есть заветная мечта - после окончания средней школы поступить в университет и стать архитектором. Я хочу жить в большом городе, где никто меня не знает. Я хочу сжечь эти джинсы и фланелевые рубашки и носить одежду в деловом стиле. Я хочу посещать музеи и театры, ходить на концерты и интересоваться живописью. Хочу лакомиться различными деликатесами и пить хорошее вино. Я хочу подружиться с себе подобными и отыскать кого-то, кто будет любить меня. Это пока мои мечты, но я уверен, что мне таки удастся осуществить свои замыслы. Пусть не сразу, пусть после 25 или 30 лет.

Конечно, я хотел бы иметь друга прямо сейчас, держать его за руки и получать наслаждение от секса. Я хочу чувствовать, что кто-то заботится обо мне, готов меня выслушать, когда я говорю, разделяет мои мечты и надежды. Впрочем, жизнь намного сложнее, поэтому все, что я должен сделать прямо сейчас, это выучиться и стать независимым, а с волнением гормонов придется повременить.

Я не могу дождаться того момента, когда поступлю в университет. У меня было несколько хороших учителей в средней школе, но большинство из них просто получают зарплату и не горят стремлением учить нас. Единственный предмет, который мне очень нравится в этом году, это психология, - ее преподает г-н Кэнтор. Он не просто восседает за учительским столом и монотонно читает лекции в течение 45 минут, но заставляет нас думать и делать аргументированные выводы.

Психология - это единственный предмет, где я могу встречаться с Аароном Соренсеном. Раньше, когда мы были маленькими, мы с ним дружили, но впоследствии наши пути разошлись. Сорренсены - довольно зажиточная семья и приближенная к церкви, чего не скажешь о моих родителях. Одним словом, мы из разных социальных групп, поэтому наши пути никогда не пересекались. Я всегда наблюдал за ним в классе психологии, как он флиртует и смеется. Все любили Аарона; девушки хотели его, и ребята, я думаю, хотели бы его. Он убил бы меня, если узнал то, что я думал о нем, но он действительно очень сексуальный. Он всегда был симпатичен и, чем старше становится, тем больше мне нравился, хотя, безусловно, он не является одним из 42.

Я просто тихо лежал и грелся на солнышке, а лошадь Чако опустила голову к моему лицу и фыркала ноздрями. Я знал, что давно пора уже вернуться к работе, но сейчас мне этого так не хотелось, да и нежиться на солнце было приятно.

—***—

В пятницу мы проходили психологическое тестирование, и я заметил отсутствие Аарона. Это выглядело довольно странно, потому что его родители были очень строги, когда вопрос касался прогулов школьных занятий. Вспоминаю, как в третьем классе он однажды пришел в школу с простудой. Он был явно болен и чувствовал себя очень плохо, и, наконец, его даже стошнило прямо на уроке. Разумеется, учитель отправил Аарона домой, чтобы тот подлечился. Он отсутствовал всего один день, а потом снова вернулся, несмотря на остаточные симптомы простуды. Я помню, он тогда сказал, что его мама настояла, чтобы он быстрее возвратился к занятиям.

По окончании урока я бросил на стол мистера Кэнтора лист с результатами теста, оглянулся на пустое место, где Аарон обычно сидел и вышел в холл, чтобы присоединиться к друзьям. Я быстро позабыл про Аарона, и даже о том, как мы недавно подрались по пути следования в тренажерный зал. Он вернется в понедельник и к тому же, так или иначе, он не входил в число моих друзей.

—***—

Я любил субботу и воскресенье - это мои дни, когда я могу быть самим собой, не притворяясь "таким как все". Я часто брал Чако - моего четвероного помощника в магазине оптовой доставки, и мы целый день скакали по степям.

Верховая езда - это нечто! Мы с Чако летим быстрее ветра, вдыхая густой аромат из смеси цветущей жимолости и дикого шалфея; словно ледоколом раздирая заросли степных ковылей, - в такие моменты все неприятности отходят на задний план, и я просто живу! Врать не стану, но и в такие радужные моменты в моем сердце оставалось место для грусти - место, которое пустовало, так как я был по-прежнему одинок и не имел возможности разделить свою радость с другом, похожим на меня.

Когда-то давно (мне тогда было 6 или 7 лет, точно не помню), я заманил бурундука в ловушку и принес его домой с гордостью. Я держал его три дня в террариуме, кормил орешками и прочими "деликатесами". Я любил своего бурундучка, но он все время норовил выскочить из террариума и царапал стекло. Уже тогда я понимал, чего хочет зверек - он желал только одного, чтобы ему вернули свободу.

Сейчас я чувствовал то, что мой бурундук из далекого детства. Я ощущал себя в гигантском стеклянном резервуаре, из которого хотел бежать, пытаясь процарапать выход. Мир вокруг меня был красивым, чистым и свободным, но это меня мало утешало - я находился в клетке, которую создал сам. Я молча сдерживал свои чувства в течение пяти лет, но я устал.

О, бурундук. Я отпустил его на волю. Я отнес его обратно на то самое место, где нашел, думая, что его семья будет очень волноваться. Я надеюсь, что потомки того бурундука теперь живут свободными.

Всю неделю, кроме воскресенья я подрабатывал после школьных занятий в магазине, доставляя товары заказчикам на ранчо. Это тяжелая работа, но у меня не было другого выхода - мне нужно заработать денег для дальнейшей учебы. На помощь родителей я не мог рассчитывать, а перспектива поступить в университет по государственной квоте тоже была довольно смутной. Работать мне приходилось также и в субботу - неполный день, с утра и до обеда. Подработка приносила мне небольшой доход, который я тратил на покупку одежды, чтобы не выглядеть "белой вороной" среди одноклассников. И еще, как я уже рассказывал ранее, часть средств откладывал на будущую учебу, а остальное уходило на газ для заправки моего грузовичка.

—***—

В субботу вечером мы с друзьями устроили вылазку на природу. Целую ночь и весь воскресный день мы развлекались в лесу. Некоторые из моих друзей уединились со своими подружками в припаркованных машинах или в лесу. У меня не было подружки, но тут хватало девушек, которые пришли без парней, - мы танцевали и веселились, и в глазах друзей я выглядел вполне "нормальным". Интересно, если я когда-нибудь стану известным архитектором и кто-нибудь меня спросит, как проходило мое детство, что я смогу рассказать?

В понедельник утром, устав от уик-энда, я покормил Чако, убрал в конюшне и пришел в школу к первому звонку. Это был обычный, заурядный понедельник. Мы подкалывали друг друга, кое-кто в деталях рассказывал откровенные сказки, что кому-то сделал в субботу вечером. Я давно заметил, что парни часто ведут себя вульгарно, стараясь выделиться, например, они могут называть девушек "шалавами" и "потаскухами". Что касается парней, которые слабее, то в их адрес часто звучат оскорбления, типа "маменькин сынок" или "пидор", и, разумеется, речь идет не конкретно о сексуальных предпочтениях.

Я вошел в аудиторию психологии, размышляя по поводу результатов тестирования. Г-н Кэнтор всегда был справедлив и не жалел дополнительных очков за оригинальную мысль. Я надеялся, что у меня было несколько оригинальных ответов в прошлом тесте.

Когда г-н Кэнтор раздавал результаты тестирования, я снова заметил отсутствие Аарона, но был слишком занят мыслями об оценке, чтобы задаваться вопросом, почему его нет. Г-н Кэнтор вручил мне результат теста, и я увидел в верхнем углу большую красную литеру "A". Усмехнувшись, я поднял глаза и увидел улыбку учителя. Он сказал: "Продолжайте думать, Билли!"

У пустующего стола Аарона г-н Кэнтор остановился, как бы размышляя о чем-то, а потом сказал: "Аарона Соренсена не будет в течение нескольких недель. У его дяди случился сердечный приступ, поэтому он помогает на ранчо".

В течение следующих нескольких дней, по поводу отсутствия Аарона витали разные слухи. Он не звонил никому. Он даже не сообщил своей подруге, Сисси. Все это было очень странно. Одни говорили, что он был в реабилитационном центре для наркоманов. Другие утверждали, что он загремел в тюрьму. Кое-кто озвучил версию, что Аарон сбежал в Калифорнию. Невероятные истории рассказывали в течение нескольких дней, а затем слухи стихли.

А я думал, что неважно, где сейчас находился Аарон, это должно быть лучше, чем школа.

Глава 2

Чучело: У меня нет мозгов - одна солома.

Дороти: Как же вы тогда разговариваете, если у вас нет мозгов?

Чучело: Я не знаю... Но некоторые люди без мозгов тоже очень много болтают, не так ли?

Дороти: Да, пожалуй вы правы.

*** Аарон Соренсен ***

Я подергал ручку двери и понял, что заперт. Этого не может быть! - они заперли меня в моей собственной комнате. Я прислонился лбом к двери и обхватил руками голову. Все мои фантазии улетучились как утренний туман, а их место заняла жестокая реальность. В грезах родители должны были понять меня, обнять и успокоить, а в реальности все получилось наоборот - эти кислые лица, резкие заявления в пренебрежительном тоне. Почему все бывает не так, как ты того хочешь?

А если разобраться, почему я был уверен, что мой каминг-аут родители воспримут именно так, как я об этом думал? Я закатился истерическим смехом, перемежающимся спазматическими рыданиями. Господи! Я, наивный, полагал, что мои родители любят меня, любят безоговорочно, независимо от того, какой я есть...

Да, они любили того мальчика, которого я гениально "играл" - хорошего мальчика; беспроблемного мальчика; нормального мальчика, как все дети. Мой уютный кокон этой любви оказался обманом, - это не распространялось на того мальчика, которым я был на самом деле, мастерски скрывая свою сущность.

Вчера был мой семнадцатый день рождения. Как долго я хранил свою тайну, держал ее так глубоко в себе, что порой мне казалось, она стала частью меня. Я должен был открыться кому-то, рассказать всю правду, сбросить защитную броню и отпустить свою тайну в свободный полет. Но и открыться первому встречному я не мог - мне нужен тот, кто любит меня, кто знает меня с самого рождения, и родители идеально подходили по этим критериям, как я наивно полагал.

Преодолев все свои страхи и собравшись с духом, я решился на признание во время семейного обеда.

"Мама, папа, я нуждаюсь в вашей помощи", - сказал я неуверенным голосом, уставившись на торт с семнадцатью синими свечами.

Мама улыбнулась, а отец посмотрел на меня с гордостью. Они всегда помогали мне с моими школьными проектами и поддерживали в других делах, например, в подготовке снаряжения для походов в команде бойскаутов. Это была последняя улыбка отца, последний взгляд гордости...

Я глубоко вздохнул, захватил края стола, и первый раз в жизни ослабил тиски, сжимавшие мое сердце.

"Я... я думаю, что я..." - тут я опустил голову и исподлобья сканировал взглядом их лица. Прошло пару секунд, которые мне показались вечностью, прежде чем мой сбивчивый голос приобрел твердость: "Я - гей". Мне хотелось отвести взгляд, я готов был провалиться сквозь землю, но с силой сжал пальцами угол стола, я поднял голову.

Лоб моего отца сморщился, глаза сузились, и он стал похож на китайца. Мама поднесла ладонь к губам, как будто пыталась сдерживать крик. Я услышал сдавленный стон, но не был уверен, от кого исходит звук, - вполне вероятно, что стонал я.

"Это вообще не смешно, Аарон", - серьезным тоном заявил отец.

"Почему ты так говоришь?" - прошептала мама, не отнимая ладони от лица.

В тот момент я осознал свою ошибку - уж лучше бы я молчал. Если бы можно было забрать свои слова и уйти, но они зависли плотным облаком над обеденным столом, словно ядовитые болотные миазмы. В глазах родителей я не увидел готовности оказать помощь в том, в чем я сейчас остро нуждался. Если бы это было что-нибудь по делам школы или вопросы бойскаутов, то тут без проблем, но только не моем случае.

Мой отец внезапно встал, так что его стул грохнулся на пол. "Ты имеешь в виду, что нуждаешься в нашей помощи, чтобы бороться с этим... этим чувством?"

Я туго соображал. Я бы мог исправить ситуацию, ответив ДА. Я мог это представить вроде просьбы помочь мне избавиться от этих чувств. Мой утвердительный ответ перевел бы идею каминг-аута в более безопасную плоскость, а через некоторое время этот инцидент попросту затерся, утратил остроту, как всякие неприятные моменты в жизни.

"Нет, - медленно выговорил, не отводя взгляда от отцовских глаз. - Я подразумеваю, что нуждаюсь в вас, чтобы помочь мне, понять меня, помочь мне быть собой... любить меня".

Я наблюдал, как ноздри отца стали раздуваться, с силой втягивая и выталкивая воздух. Мама тихонько всхлипывала.

"Помочь тебе быть собой? Ты - МОЙ сын. Но то, о чем ты говоришь - этой мерзости нет места в твоей жизни! Мы воспитывали тебя в духе приличия и добродетели, чтобы ты вырос порядочным человеком, с чистым сердцем и душой. Церковь преподавала тебе уроки смирения и справедливости. Почему ты говоришь это?"

Все мои аргументы распались, как карточный домик, рассыпавшийся от легкого толчка. Я не знал, почему я говорил это.

"У тебя были... отношения?" - задыхаясь от негодования, процедил отец.

"Как насчет Сисси Конклин? У тебя же есть подруга", - попыталась разрядить ситуацию мама.

Я зажмурился, качая головой. Единственные отношения, которые у меня были - это мои фантазии.

Я попытался объяснить. "Баба - это так, чтобы никто ничего не заподозрил".

"Ты стыдишься даже теперь. Скрываешься за девичьей юбкой! Так зачем поднимать этот вопрос? Эту грязь и мерзость, которой ты сам стыдишься?" - мой отец ревел, как разбуженный Везувий.

"Это все - его компьютер, - истерически вопила мама, - ловчая сеть дьявола!"

Я уткнулся лбом в скатерть и понимал, что сейчас самое лучшее - держать рот на замке. Возможно, когда я открою глаза, об этом все забудут, а я буду глупо улыбаться и по-детски хихикать, как будто это всего лишь глупая шутка.

Вместо этого следующие четыре часа я провел в гостиной за столом, на котором были разложены толстенные книги в кожаном переплете. Вокруг меня водили бешеный хоровод несколько церковных сановников, которые совершенно не хотели меня слушать и не желали понимать, что я чувствовал. Они уже знали правильный путь, единственно верный, и никакой альтернативы быть не могло. Сквозь их монотонный хор изредка доносилось шуршание с кухни - это мама мыла пол, что обычно она делала тогда, когда кто-то умер.

"Вам семнадцать лет, - басил отец Джонстон. - Вы, очевидно, не учились достаточно прилежно". Он бросил взгляд на моего отца, который состроил виноватую гримасу, поскольку эта критика косвенно касалась и его. Дальнейшая речь богослова прозвучала как заклинание.

 "Аарон Соренсен - молодой человек, пренебрегающий законами церкви? Нет, душа этого мальчика не поражена еретической скверной, но он должен учиться с большим рвением, дабы не позволять эмоциям возобладать над разумом и добродетелью. Я прошу благословения у Всевышнего на проведения обряда очищения во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь".

"Вы отрекаетесь от этих мыслей?" - вкрадчивым тоном задал вопрос отец Чаплин. Я не слышал его, точнее, не осознавал смысл вопросов - моя душа витала высоко в облаках, с высоты наблюдая за телом, окруженным шестеркой мужчин в рясах. Эти представители Бога обсуждали мою судьбу между собой, будто меня вообще не было в комнате. Им до лампочки, что думаю я - они точно знают как очистить мою душу от дьявола.

Покончив с формальным ритуалом, мне задали вопрос - как в суде - что бы я хотел сказать в качестве последнего слова. Ничего я не хотел говорить, точнее, мне не о чем было говорить с этими мужчинами, иное дело - с родителями. Поэтому я тихо и мягко ответил: "Я не думаю, что мне нужно что-то говорить - вы меня все одно не слышите".

"Отправляйся в свою комнату, Аарон, - приказным тоном бросил отец. - Поговорим об этом утром".

Когда я медленно шел к лестнице, у меня появилось дикое желание броситься к маме, утонуть в объятиях ее рук... Она стояла в проеме кухонной двери, скрестив руки на груди, и смотрела на меня холодным взглядом - я потерял свою семью.

Когда я поднялся по лестнице, то снизу донесся голос моего отца: "Не включай свой компьютер! Ты должен весь вечер, стоя на коленях, молить Бога о прощении".

Я стоял у подоконника, всматриваясь в окна других домов, воображая, что там живут счастливые семьи, нормальные люди, занимающиеся по ночам нормальными вещами. Высоко в облаках я наблюдал мигающие огни одинокого самолета, летящего на запад. Я думал, если в том самолете кто-то, похожий на меня. И есть ли у них семья, которая их любит, любит безоговорочно, невзирая ни на что.

Я упал на колени, сложив ладони в молитве. Только сейчас я молился не Богу - я обращался к мальчику, который чувствовал мои переживания и понимал меня. К мальчику, который любил бы меня. Я должен был верить в этого мальчика - больше мне ничего не оставалось.

"Пожалуйста, будь там, - шептал я. - Пожалуйста, приходи ко мне".

По щекам струились горькие слезы, которые я старался сдерживать весь вечер, выслушивая резкие заявления и упреки своих родителей.

С днем рождения меня. С днем рождения, Аарон Соренсен.

—***—

Теперь, в холодном утреннем свете, стоя у запертой двери, я чувствовал, что мое сердце покрылось ледяной коркой. Я включил компьютер и попытался отвлечься от тягостных мыслей, хотя понимал, что это мало поможет.

Дверная ручка повернулась, и отец открыл дверь, увидев меня стоящим посреди комнаты без тени волнения на лице. "Мы обсудили с мамой твою проблему. Ты должен раскаяться и приложить все усилия для искупления греха".

Часть меня готова согласиться - согласиться со всем, что они говорили, чтобы этот кошмар, наконец, прекратился. Но, я знал, что не могу. Я знал, если соглашусь с ними, то скажу НЕТ тому мальчику, которого хотел любить. Я мог сказать ДА и вернуться к прежней жизни, но я знаю, и мои родители это знают, что никогда уже не будет по-прежнему. Если бы они действительно желали мне помочь, то не заперли в комнате. Сейчас мое абсолютное доверие к матери и отцу закончились. Я знал, что подвел их, оказался не тем прекрасным мальчиком, нормальным мальчиком, мальчиком без проблем. Я доставил им неприятности, и вернуть все назад уже не выйдет.

"Мне жаль, что я оказался не таким, как вы того желали, Мэм", - впервые я обратился столь официально и заметил, как мать вздрогнула. - Но я не могу".

"Я так понимаю, что ты отказываешься?" - спросил отец.

"Я думаю, что именно так и следует трактовать мой ответ".

"Тогда, у нас нет иной альтернативы. Ты отправляешься в изгнание. Собери свои вещи и будь готов через десять минут. Ты не оставил нам выбора".

Мама попыталась войти в комнату, я видел ее глаза, опухшие от слез, но отец остановил ее, удержав за руку. "Нет, он сам выбрал этот путь".

Я стоял ошеломленный, наблюдая, как перед лицом захлопнулась дверь, и щелкнул замок. Изгнание? Они решили избавиться от меня? О каком, к чертям, изгнании речь? Твою мать! Мой ум отказывался понимать что-либо.

Машинально я запихнул в рюкзак какие-то вещи. Я так или иначе знал, что не могу взять MP3 или ноутбук. Я только взял джинсы и нижнее белье, рубашки и носки, затем присел на краю кровати в ожидании.

—***—

Поездка в атмосфере гнетущей тишины казалось бесконечной. Время от времени до моего слуха доносились всхлипывания мамы, но я только смотрел из окна на мимолетный пейзаж. Эта дорога мне была знакома - мы изредка навещали моих дядю и тетю. Пейзаж очаровывал красотой: голубые ели, отбрасывающие тени на дорогу, лазурное небо — все, как и раньше, только сейчас атмосфера отличалась от былых счастливых семейных путешествий. Меня подмывало спросить, куда мы направляемся, но слова застряли в горле.

Шесть долгих часов спустя мы повернули на грунтовую дорогу. Я почувствовал первую волну страха, когда отец остановил внедорожник у цепи, протянутой через дорогу. В тени высоких элегантных деревьев я заметил человека с серьезным лицом, одетого в мрачные черные штаны и длинную белую рубашку с широкими рукавами, застегнутую под горло.

"Г-н Соренсен?"

Отец кивнул и человек стрельнул в мою сторону холодным взглядом. Не было и намека на приветствие - ни улыбки, ни кивка головой, ровным счетом ничего. Это был холодный оценивающий взгляд. Я опустил взгляд и принялся рассматривать свои колени.

"Проезжайте и остановитесь у крыльца. Г-н Эдгарс ожидает".

Мой отец ответил кивком. Огромный замок на тяжелой цепи, преграждавшей путь к строению за проволочной оградой - только сейчас ко мне пришло осознание глубины проблем, на которые я сам напросился. Вскоре я увидел низкое одноэтажное здание, напоминавшее тюремный барак.

"Я не хочу быть здесь", - тихо произнес я с заднего сиденья.

"Это был твой выбор, Аарон", - ответил отец.

Никто мне не открыл перспективы этого "изгнания" раньше, как и сейчас никто не предлагал вернуться домой и решить проблему по-другому. За меня все решили и пути к отступлению не рассматривались.

"Г-н Эдгарс поможет тебе разобраться с твоей проблемой, - продолжал отец. - Он помог многим молодым людям найти дорогу, когда они заблудились в темноте".

"Какие другие дети?" - удивился я. Возможно, здесь были и другие дети?

"Другие дети, которые потеряли из виду путь Бога".

В дверном проеме появился человек - он спустился по бетонным ступеням и подошел к нашему автомобилю. Отец открыл дверь и вышел навстречу.

"Г-н Соренсен", - произнес человек низким и твердым голосом, вместо приветствия. Он улыбнулся матери, затем открыл мою дверь.

"Добро пожаловать, молодой Аарон. Выйдите, чтобы взглянуть на ваш новый дом".

Новый дом? Я не хотел жить здесь. Я не хотел быть здесь. Я хотел быть далеко-далеко. Где угодно, но не здесь. Я вышел из автомобиля и стоял отрешенно, далеко от этих трех взрослых.

"Будет лучше, я так считаю, чтобы вы доверили молодого Аарона моей заботе, а сами возвратились домой. Он сообщит вам, как только будет готов к возвращению".

"Но..." – начала, было, моя мать.

"Г-жа Соренсен. Чем раньше юный Аарон очистит свой ум от этих греховных фантазий, тем скорее он возвратится в лоно семьи".

Меня воспитывали в любви к Богу, учили уважению к родителям, взаимопониманию. Именно поэтому я и обратился к родителям за помощью, когда больше не имел сил сдерживать свои чувства и скрывать от окружающих свои мысли. Из уважения я хотел разделить свои страхи и свои сомнения. Но я быстро узнал, что разделить можно только то, что другие хотят слышать, а что не соответствует их критериям - необходимо хранить в тайных лабиринтах своего сознания, даже если это сводит вас с ума. И вот теперь этот совершенно незнакомый человек, который намерен влезть в мое сознание и "исправить"... Должен ли я ему открыться, поделиться своими сокровенными мыслями? Я так не думаю.

Занятый своими мыслями я невольно вздрогнул, когда отец погладил мое плечо, а мама коснулась моей щеки. Я смотрел на них, и не произнес ни единого слова. Слезы готовы были хлынуть из глаз, но я старался их сдерживать, широко открыв глаза. Оставьте меня здесь, если это вам так необходимо, но я не позволю вам увидеть моих слез.

Я услышал, как завелся двигатель внедорожника, а затем шум пропал, затерявшись в тишине леса. Я все еще стоял, уставившись в землю, я должен держаться и не выказывать свою слабость.

Голос г-на Эдгарса поменял тональность: "У вас все выйдет, юный Аарон, мы поможем вам справиться с душевными переживаниями. У нас есть определенные правила, которые вам необходимо запомнить, прежде чем мы начнем терапию".

Терапия? Разве я болен? Разве мне требуется "вправка мозгов"? Человек развернулся и направился в здание, оставив меня стоящего в дорожной пыли.

Я пытался заглянуть в будущее, задаваясь вопросом, как далеко мы были от города, жалея, что не взял деньги, желая немедленно бежать. Я знал, что не могу пойти домой. А был ли у меня дом?

Еще вчера я сидел в своем классе, уставившись на светлые волосы Тода Карлтона и планируя, что скажу своим родителям. Вчера это казалось не легким, но не невозможным. Сегодня, это был другой мир - я угодил в кроличью нору, и тут негде скрыться. Да уж, день не похож на день. Какие разные, разные дни...

Некоторое время я смотрел на барак немигающим взглядом, затем взглянул на уходящую вдаль грунтовую дорогу, поднял из пыли свой рюкзак и направился в дом.

—***—

Через три недели "изгнания" я не узнал бы себя в зеркале, если бы оно было. Мои каштановые волосы, доходившие до плеч, были коротко острижены. Меня переодели в жесткие штаны из мешковины и белую нижнюю рубашку.

На двери комнаты, в которой мне придется теперь жить, висела табличка с правилами:

* Ваше сознание прояснится, когда вы отбросите все атрибуты больного мира.

* Вы должны молиться о своей душе, чтобы не потерять веру.

* Вы не должны ни с кем разговаривать, чтобы не мешать борьбе с их собственными демонами. Они не смогут помочь вам, как и вы не в силах помочь им.

* Вы будете принимать пищу, ложиться спать и просыпаться в установленное время. Все остальное время вы будете молиться.

* Вы должны постоянно думать, что гомосексуализм не угоден Богу, это извращение и зло. Вы знаете, что Бог отворачивается от тех, кто практикует зло.

* Вы будете принимать синие таблетке. Это поможет вам осознать свои грехи.

* Бог не будет любить вас, если вы не искупите себя в его глазах.

День ото дня я словно в тумане наблюдал за другими детьми, находящимися в зале. Мы сидели вместе в огромной пустой комнате, в кругу, не разговаривая и не обмениваясь взглядами. Тут не существовало никакого физического наказания - в этом не было необходимости. Я быстро узнал, что постоянное самоуничижение действует более сильно, чем какие-либо наказания. Я не был уверен, что достоин любви Бога, но он позволил мне стать на путь исправления. Возможно, я был неправ. Возможно, я нуждался в этом. Когда же ум освобождался от действия синих таблеток, я старался припомнить те приятные моменты, которые, несомненно, существуют в сознании каждого.

Я попытался заговорить с одним мальчиком, который сидел напротив меня в столовой. Он поднял глаза, когда я прошептал 'Эй'. Его голова была обрита, как и моя; его глаза были напуганы, как и мои. Он не отвечал, а просто уставился на меня пустыми глазами, а затем опустил взгляд в свою тарелку. Я ощущал себя смотрящим в зеркало.

Я сидел на полу в углу моей небольшой комнаты, в полном одиночестве, уткнувшись подбородком в колени, и думал о родителях, доме, жизни. Как я смеялся и играл до этих изменений. Я изменился, превратившись в то, чем был теперь. Они все еще смеялись и играли, все те другие, нормальные дети, в то время как я нахожусь здесь. Действительно ли я был болен? Действительно ли я мерзок? Действительно ли они правы? Возможно, я должен измениться назад, стать тем, каким они хотят меня видеть.

Я не мог найти выхода. У меня нет свободы действий. Я совершенно один, и это реально пугает. Никакой музыки, никакого телевидения, никакого компьютера, никаких друзей - нет ничего. Только этот небольшой пыльный угол в крохотной комнатушке. Только раскладушка, стол, стул с прямой спинкой и Библия.

—***—

"Отец, - произнес я в трубку телефона. - Я готов к возвращению домой".

Прошло восемь недель, и они полагали, что им удалось сломить меня. Я только хотел вернуться домой, чтобы это закончилось. Пускай думают, что эта терапия изменила мое сознание. Пускай считают, что мой разум очистился от грязных мыслей, и я больше не думаю о мальчиках, а мечтаю жениться, завести детей и быть таким же, как все. Зачем с ними вступать в беспредметные споры, если на мои аргументы у них десяток собственных

"Бог сделал меня. Он должен любить меня". - "Бог создал вас по своему подобию. Бог не гомосексуалист, таким образом, он не создал вас таким".

"Я не хочу идти этим путем. Я просто хочу изменить отношение ко мне". - "Вы можете изменить только то, что ведет улучшению всего человечества".

"Я не причиняю никому боль. Я только хочу быть собой". - "Вы причиняете боль своей семье. Они стыдятся вас".

"Что же делать со всеми этими чувствами, которые во мне?" - "Сокрушите их с молитвой".

Я возненавидел этого бога, о котором они говорили. Он не был моим Богом. Я по-прежнему оставался собой. Я не был уверен, что я найду понимание в доме родителей, но должен уехать отсюда - пусть считают, что они победили.

"Я хочу вернуться домой".

"Действительно ли ты готов отказаться от твоих убеждений?"

Я полагал, что Мой Бог простит мне эту ложь, потому что согласие - единственный путь к свободе.

"Да".

—***—

Моя комната выглядела странной, полной вещей из другой жизни - трофеев и значков бойскаута и прочих мелочей, потерявших для меня значение. Тут все было чужим. Это не было тем самым 'домом', в котором я вырос. Мои родители были теми же, но только другими. Мы были незнакомцами.

Я думал о своих друзьях - знают ли они, где я был? Вряд ли. Они не знали правду, и никто не знает, кроме моих родителей. Это наша семейная тайна.

Я смотрел в окно, вспоминая ту ночь, несколько недель назад, когда я стоял на этом же месте. Только теперь я другой. Нет, не в смысле другой в их понимании, как они того хотели - в этом я совершенно не изменился, просто сейчас я был уверен, что мне больше некому доверять, кроме как самому себе. После моего откровения я не мог допустить теперь ни единого промаха, так как в противном случае у меня больше не будет такого шанса все исправить. Мне исполнилось семнадцать, но теперь я не кажусь себе таким уж взрослым, как считал девять недель назад. Придется затаиться до тех пор, пока я не стану достаточно взрослым чтобы уехать отсюда.

В течение 302-х дней у меня не было возможности увидеть себя в зеркале. Целых 302 дня я не мог думать о том, каким был на самом деле. Надеюсь, что мой мальчик не ушел и все еще ждет меня. Я не теряю надежды, что мы когда-нибудь встретимся, но до той поры я не должен выдавать своих мыслей, глубоко в душе затаить боль и тоску. Туалет был для меня единственным местом, где я мог, стоя на коленях разговаривать с моим мальчиком. Если бы Мой Бог любил меня, то он бы понял, почему эти слова, которые я произносил шепотом, не обращены к нему. Он любил бы меня независимо от того, что я сделал.

Казалось, что я никогда не говорил, "Мама, папа, я нуждаюсь в вашей помощи". Жизнь начиналась с чистого листа, но они зорко наблюдали за мной.

Завтра я вернусь в школу после столь длительного отсутствия. Что думали дети об этом? Что я могу сказать им? Нет иного выбора, кроме как лгать и рассказывать, что был на ранчо своего дяди.

Я посмотрел на себя в зеркале - оттуда на меня смотрел незнакомый человек с коротко остриженными волосами.

На ум вдруг пришло высказывание, "Что не убивает вас, делает более сильными". Только сейчас я с этим не мог согласиться, - "Что не убивает, причиняет боль, и вы сожалеете, что не мертвы". Так или иначе, я остался один, но не сломался - только затаился.