Игрушечное сердце

К Орловым приехал сын. В поселке знали об этом заранее. Его мать поделилась с соседкой, рассказала, что ждет Виктора через пару недель, ну и понеслось по деревне еше не случившееся событие. Отец по такому случаю начал бодро подколачивать баньку, выравнивать забор, тщательно облагораживать прилегающую к дому территорию, мимоходом поругивая жену, мол, развела тут. В общем, постарался занять себя по полной, сгладив таким образом муки ожидания приезда сына. Не виделись долго, а через телефонный аппарат было ни обнять, ни в глаза друг другу посмотреть.

Приехал Виктор не один, а с другом. По такому случаю был прямо за домом, за комковатыми укропными грядками, под яблоневой дичкой накрыт стол, а к столу потянулись и те, кто помнил Виктора с детства. Пришли никуда не уехавшие из села Витькины друзья, отцовские товарищи, а материны подружки приходили не с пустыми руками: кто кузовок с золотым крыжовником притащит, кто вдруг принесет теплые, в масляной испарине, оладьи, а кто-то вдруг вспоминал о том, что когда-то Витькины родители одолжили им соль, и должок надо вернуть именно теперь.

За столом, в общем, было весело. Соседки пришли с внуками, которых им подкинули взрослые дети. С постным выражением лица роняли фразы о том, что дети на кипрах да в египтах, а за границу с маленьким ребенком ехать не надо, и отдохнуть не даст, да и делать там особенно нечего, ну что там море — море будет позже, а своего-подножного ничто не заменит, и тут, на природе, для ребенка самый кайф: воздух, ягоды, песочница, парное молоко. Внуки плевать хотели на парное молоко, досадливо уворачивались от мягких бабкиных рук, смотрели в сторону калитки, хотели на волю, а не сидеть рядом с взрослыми, которые изрядно достали.

Виктор охотно отвечал на вопросы желающих узнать о том, что там и как в Москве. Москва, конечно, это другая планета. Спрашивали небрежно, а вот ответы глотали жадно — контингент за столом собрался малоподвижный. В райцентр смотаться или куда еще — и то, только за справкой какой или за чем-то, без чего ну вот прямо никак. А дальше… Да что мы там не видели-то, в этих городах? Виктор вежливо и с пониманием отвечал на поставленные вопросы. Да, работает. Да, работы много. Квартира, да. Купил, ну, а сколько можно-то без своего угла? Нет, машина, на которой приехали, не его, а друга. Познакомьтесь, кстати, это Олег. Да, работаем вместе. Нет, он не женат. А цены в Москве не дай бог каждому, все верно, но и за пределами, знаете ли. И жара в городе сильнее чувствуется. Нет, не женился, ну что вы, как-то ни времени, ни желания… Но все возможно, правда? Простите, что? Нет, о политике говорить не хочется. А давайте еще накатим за встречу?

Когда гости разошлись, сын с другом помогли матери Виктора убрать со стола, сходили на речку-вонючку, завернули в лес, вернулись веселые и очень уставшие. Надышались чистым кислородом на год вперед. Олег, человек городской, пошел спать, а Виктор остался посидеть со своими.

Совсем стемнело и он поделился с родителями. Открыл тайну. Сказал, что не хотел обсуждать это за столом при всех. А вот им можно. Просто он встретил человека, с которым у него что-то, похоже, складывается. Хороший человек, мам. Обязательно расскажу, но не сейчас. Сейчас только бы не сглазить, потому что чувства сильные и радоваться заранее страшно. А если серьезно, то все настолько неопределенно, что он сам ничего еще не знает. Но он обязательно расскажет, дайте только время, ну, пап.

Орловы пошли спать, чувствуя тепло в области сердца. Родители затаили дыхание — Виктору было почти тридцать, и они давно не лезли в его жизнь. С тех пор как уехал, так и не лезли, хотя хотелось. Но все — оторвался от них. Отрывался сын от прежней жизни частями. То тут отрежет, то там откажется. Звонил все реже, мать плакала все чаще, отец даже перестал ругать ее за то, что слишком часто строит какие-то планы, которые не сбываются. Не приедет он летом. Не к ним. С кем-то другим проведет новогодние праздники, ее день рождения или свой. На связи пару раз в год — и то хорошо. Бывает так, что и этого нет, а вот их Витька все же хороший сын. И деньги, бывает, присылает. Привыкнем, мать. Не реви, мы свое дело сделали, теперь только ожидать, как с фронта писем. И они непременно будут.

И они почти смирились, что так теперь и пойдет, что он там, а они здесь, но вдруг он приехал и все стало как раньше. И хоть и хочется им поделиться с кем-то, но он просил пока не озвучивать. Значит, хорошо. Ладно, значит. Пусть. Сам разберется, а им большего и не нужно.

…

Ночь была темной, а тишина над поселком абсолютной. В глубоком овраге под старинной деревенской церковью три человека уговаривали вторую бутылку водки. Не спалось. Разговоры велись ни о чем, темы сбивали одну другую, особенно, когда начинали вспоминать прошлое или какую-то дату, когда происходило обсуждаемое событие. Дошло и до Виктора.

— Зазнался, — резюмировал Пашка, который был знаменит тем, что однажды пытался продать совхозный комбайн на сайте авито точка ру. Просил он за него ни много, ни мало, а полтора миллиона евро. Пашкина жена, узнав об этом от пьяного мужа, объявление удалила, но он восстановил, ругаясь на дурную женщину, ничего не смыслящую ни в экономике, ни в семейной жизни. Когда она пригрозила разводом, отступил, но вопиющий случай шантажа ей при случае припоминал.

— Да не, не зазнался, — возразил второй собутыльник, носивший фамилию Кулибин, который недавно в четвертый раз стал дедом. Дочь и внуки жили в соседнем доме, и он был счастлив, что они остались рядом, но не настолько, чтобы с утра слышать прямо над ухом дикий, по его мнению, детский визг. — Я сегодня к ним заходил, он мне руку пожал. И друг его тоже нормальный мужик такой. На шашлыки приглашали, пойду.

Третий участник слушал диалог товарищей молча. Только глушил водку в одно рыло, уже не призывая друзей присоединиться. В свое время девятиклассник Витька Орлов проигнорировал приглашение прийти к нему на день рождения. Выбрал дискотеку, на которой тусовался со старшими ребятами. Сейчас третий, которого с детства унизительно называли Юрочкой из-за крайней мелкости строения скелета, про это вспомнил.

— Не нравится мне все это, — тихо сказал он, ни к кому не обращаясь. В темноте светилась только его бежевая ветровка, лица видно не было. — Не нравится. Никто не задавался вопросом, почему он из города не с бабой приехал?

Друзья пожали плечами.

— С бабами вовсе не обязательно, — сказал дед четырех внуков. — Можно и с друзьями, почему бы и нет? Ты сам тут, небось, не с Дуськами сидишь, — и он толкнул локтем Пашку, призывая того вместе посмеяться над своей смешной шуткой.

— Согласен, — подал голос Пашка. — Может, не складывается у человека. Моя вон к сестре не поехала в райцентр в больницу, что-то на работе. Просила — нет, не дали за свой счет.

— За свой счет, и даже не дали? — ахнул Кулибин и забросил в рот сухарик со вкусом семги, который вдруг нашел в кармане.

— Не дали! — отчаянно рубанул Пашка.

— От суки что творят, — печально покачал головой Кулибин.

— «Не скла-а-адывается…» — протянул Юрочка. — Вы его хоть поближе разглядывали? А то сразу «Виктор, город, два ствола». Он же… рожа у него бетонная стала.

— Это как? — не понял Пашка.

— А чего его разглядывать? — усмехнулся Кулибин. — Не монумент приехал.

— Друг у него этот, — не унимался Юрочка. — Есть там что-то, жопой чую. Молчаливый слишком. И уж слишком хозяйственный.

— Да тебя там и не было, — Кулибин решительно взялся за бутылку. Пашка с готовностью протянул свой стакан. — В гости человек приехал, тебе-то что?

— Не было, да, — процедил Юрочка. — И не потому, что не позвали, а потому, что делать мне там нечего. И видеть не надо. Проехали мимо на машине, и достаточно.

— Ты к чему клонишь-то? — хрипло спросил Пашка. Выпить выпил, а закусить не успел, и теперь судорожно отковыривал кусочек от серого хлебного «кирпича», купленного на закуску. — Я что-то не пойму. Настроение плохое, что ли? Сарай совсем обвалился, да? Завтра зайду, поправим. Да его уже сносить надо. У вас же баня хорошая, — оживился он. — Давай помогу, вон Кулибина возьмем, с тебя пиво, с нас гвозди.

— Пидорасы они, вот что, — тихо произнес Юрочка. — Пидорасы, блять, вонючие.

— Ну, ты что говоришь-то такое, — с осуждением в голосе одернул его Кулибин. — Тебе-то откуда знать?

— Знаю…

— Нельзя так.

Юрочка смотрел в темноту, но перед глазами танцевали неясные цветные пятна. Не пьянелось, несмотря на то, что сначала привычная легкость после выпитого все же появилась. А потом вдруг накрыло, и он понял, что теперь пей или не пей, это не пройдет. Прежние обиды родом из детства затейливо сложились в почти что ненависть к Витьке, который тут уже гость, а не местный житель. Чужой. Вспомнились его вечно строгие родители, крепкий дом, чистота какая-то во всем, вечно упорядоченный огород. У Юрочки огород тоже был, только вот дома его никто не ждал. Кулибин утверждал, что свое счастье Юрочка потерял давно, когда предпочел соседке-ровеснице приехавшую на лето в поселок москвичку. У той был ребеночек, которого что-то мучило, то ли астма, то ли аллергия. И Юрочка тогда погиб. Перетаскал москвичке все яблоки из своего садика, угощал пахучей малинкой и упругой смородиной, обдирая кусты до нитки. Себе не оставил ничего, а ей словно бы через подношения говорил, что он на все готов. А она благодарила, благодарила, а потом взяла и уехала. Без «спасибо», без «приезжай», без «вернусь». Юрочка выдул тогда весь ассортимент винного отдела в магазине. В одно лицо. За неделю. А утешаться сунулся к забытой им соседке, но она к тому моменту уже все про него решила, и остался Юрочка совсем один.

Увидев Витьку в салоне большой дорогой машины, он сначала испытал что-то вроде радости. Подумал, что новое — это практически всегда хорошо забытое старое. В поселке было скучно, будущее и настоящее навсегда слились и склеились в смертельном экстазе. И если у кого-то рождались дети и внуки, то у Юрочки за последние несколько лет даже рубашки новой не завелось. И при виде Виктора появилось желание пообщаться с ним. Поговорить, посекретничать. Представил, как они с ним сядут на лавочку около Юрочкиного дома, откроют пива, закурят сначала по первой, потом по второй — и чья-то жизнь покатится по новой и светлой дороге. Юрочка осознал, что ему нужно определиться с направлением для дальнейшего личностного развития, для будущих успешных начинаний. Он хотел «подключиться» к Орлову и зарядиться от него смыслом жизни. У них бы получилось, но Орлов даже не кивнул ему. Посмотрел из окна, но не крикнул, не махнул рукой. Увидел мимо — по-другому и не скажешь. Забыл, что живет на свете такой Юрка, и, кажется, вспоминать о нем не собирался.

Юрочка докурил и вмял сигаретный огонек в землю. Кулибин и Пашка, не сговариваясь, посмотрели на часы.

— Ух, ты, — сказал Пашка. — Моя меня опять гасить будет.

Кулибин поднялся с перевернутого цинкового ведра, на котором сидел.

— Я тоже пойду.

Юрочка не двинулся с места.

— Счастливо, мужики, — тихо сказал он. — Я еще посижу.

Мужики уговаривать не стали. Видели, что в этот раз Юрочка сидит ровно. Значит, не загремит лицом в лопухи по пути домой, как бывало не раз. Не завалится, хотя и пил с ними наравне. Сам дорогу найдет, не потеряется. Да тут вон все рядом.

…

Виктор не сразу понял, что происходит. Его толкнули в спину раз, потом второй и что-то кричали. Стряхнув сон, он понял, что в комнате, где они с другом устроились на ночь, горит свет. Сел рывком на постели. Тут же зачесались глаза и он увидел, что вокруг полно дыма.

— Откуда дым-то? — тревожно спросил его Олег. — Горим, что-ли?!

Виктор попытался вдохнуть, закашлялся и, окончательно проснувшись, подорвался, бросившись к двери:

— Олег, машину отгоняй! Я своих проверю!

Он выскочил в коридор и понял, что дело совсем плохо. Удушливый дымовой туман плотно набился в коридор, дышать было почти невозможно, и Виктор пригнулся ниже к полу, — туда, где, как помнил откуда-то, есть шанс выжить. Пробираясь вперед, он думал только о том, что мать с отцом, возможно, спят, и еще не знают, что происходит. Где горит, откуда валит такая дымовуха, он не понял, попытался оглядеться, и вдруг нашел. Из-под широкой щели, что была под закрытой дверью, ведущей на террасу, виднелись рыжие танцующие пятна. Горело, без сомнения, там очень сильно, и по тихому треску, доносившемуся с терраски, Виктор понял, что доме самый настоящий пожар.

Двигаться надо было быстро. Слава богу, что комната родителей была через дверь, и он, схватившись за ручку, попытался ее открыть.

Заперто. Да не запирались они никогда!

На улице послышались крики и, кажется, рев мотора. Значит, Олег все же смог выбраться, и теперь спасал свою машину, которую на ночь загнал прямо к крыльцу дома.

— Мать! — закричал Виктор и закашлялся, пытаясь выбить плечом дверь. — Мать! Пап! Эээээй!

Проклиная построенный на совесть дом, он ломился в родительскую спальню, уже не чувствуя боли в плече. Из глаз градом катились слезы. Отступив на шаг, он попытался выбить дверь ногой.

У него получилось. Сразу оценил, что сюда страшный дым со всей своей силой еще не добрался — в воздухе пахло гарью, видно было плохо, но тут еще был не тот ад, который творился в коридоре. Виктор быстро прикрыл дверь и бросился к кровати родителей.

Ему удалось их успокоить. Хотя бы для начала. Быстро открыв окно, он крикнул в ночь, надеясь, что снаружи уже кто-то есть, и вскоре подбежавшие люди подволокли снаружи к стене дома перевернутую старую ржавую бочку, в которую собиралась дождевая вода, и на которую первой ступила из окна мать. Передав ее в руки соседей, Виктор повернулся к отцу. Дрожащий, старый человек в белой майке и синих сатиновых трусах, он вцепился сыну в руку:

— А ты?

— Давай, пап, — недовольно скомандовал Виктор. — Я следом.

Он помог отцу взобраться на подоконник. С улицы вверх тянулись несколько рук.

— Давай, Егор Данилыч! — с ободряющим смешком донеслось до перепуганного пожилого мужчины из темноты. Лица было не разобрать. — Примем как роды у Девы Марии! Хоть пожар, хоть Пришествие, все одно — мальчик.

— Галя… — тихо позвал Егор Данилыч жену и, осознав весь ужас, подорвался, отталкивая руки сына. — Галя где?

— Мать уже там, — кашляя, с трудом ответил Виктор, пытаясь разогнать дым рукой. — Пап, времени нет, быстрее!

Отца приняли достойно. Это Виктор успел заметить. В последний раз оглядев комнату, он вспомнил про кошку, которую не видел с вечера. И тут же осенило: в его комнате осталась сумка, а там документы.

Он осмотрелся, увидел на полке икону, а рядом чашку с водой. Стянул в себя майку, вылил на нее воду и, прижимая мокрую ткань к лицу, потянул на себя дверь.

Последнее, что он слышал, были крики людей. Дом тушили. Мать с отцом были снаружи. Машина, Олег — тут тоже все в порядке.

Смотреть куда идет он уже не мог — глаза жрал теперь не только дым, а сильнейший жар. Трещало со всех сторон, но у него даже мысли не было отказаться от своей затеи. Документы — это важно. Людей в доме больше нет, осталось только взять то, что нужно, а он еще и из сумки не вынимал. А стоит она прямо под окном. Значит, ему надо будет взять ее и сразу на выход. Разбить окно — это так просто. А если Олег смог выйти, то там уже и окна нет. Вот только глаза, черт… глаза…

…

К утру от участка Орловых ничего не осталось. Пожарники тушили уже развалившееся строение с рухнувшей внутрь крышей.

На рассвете увезли на «Скорой» мать Виктора. Егор Данилыч сидел около поваленного забора на старой садовой табуретке и не сводил взгляда с черного дымящегося пожарища. Рядом стояла одна из соседок.

— Пойдем к нам, — твердила она. — Пойдем, говорю. Вымойся, поспи. А потом в больницу поедем, если хочешь. Пойдем, Егор Данилыч. Пожалуйста. Милиции скажем, что ты у нас, вон пусть Мамаевы передадут. Ох, ты ж, господи. Пойдем, Егор Данилыч. Поднимайся.

Она уговаривала его долгое время, а он не отвечал, только смотрел на то, что осталось от его дома, и не мог понять, как же вышло, что вчера вот тут стоял стол, было солнечно, Виктор наливал ему квас и под шумок, чтобы никто не видел, сливал в него свой коньяк.

— Пап, если мать увидит…

— А ты ори погромче.

Сын отвлекал мать разговорами, Егор Данилыч быстро опрокидывал в себя «коктейль», и всем было хорошо. Заговор — оно всегда приятно. А уж если в союзниках родной сын…

…

Олег не смог ей позвонить. Всякий раз, вспоминая, что должен, откладывал. Не мог сказать Татьяне, что с Виктором случилась беда, не знал, как люди объявляют кому-то такие новости. Поэтому решил связаться с ней тогда, когда до Москвы останется пара километров. Вроде бы, и известит, еще не доехав до дома, а вроде бы и меньше будет представлять, что станет тогда с Татьяной. Возможно, это будет выглядеть малодушным с его стороны. Но она ведь спросит, что и как, а потом наверняка будет требовать адрес, а ей нельзя сюда, не надо. Да и незачем уже.

Они хотели приехать сюда еще и осенью. Витька обещал потрясающую рыбалку и тонну шашлыков. Словами так нарисовал осенний лес, что дух захватило. А еще клялся, что всех утопит в яблоках и сливах, в знойном прелом мареве выпеченной осени. Так расписал все, что сговорились сразу. Девчонки настроились, мечтали что-то там заранее. Они бы прекрасно отдохнули за эту осеннюю неделю. Им бы тут были рады, напрягаться бы не пришлось наверняка. Все было бы совсем скоро, лето-то уже зенит свой отыграло, отзвенело, откричало. Никто и подумать не мог, что вот так все…

Если бы не произошло то, что случилось буквально несколько часов назад. Никто и не ждал. Никто даже и не думал.

…

Кулибин еще не уснул, когда все началось. И как увидел из окна зарево, так сразу и бросился в ту сторону, только в резиновые сапоги и успел впрыгнуть. Там-то, примериваясь и не зная, чем помочь, он и узнал от людей, что еще вечером все было нормально, а теперь творится черти что. Сами Орловы живы, а вот где Виктор, никто не знает. Даже его друг. Он вообще, кстати, сволочь еще та — пока все тут собирались, машину отгонял. Кому что. Ценности теперь у всех разные. Кому люди, а кому вещи. Вот и они, соседи, если бы не пришли, то Орловы бы заживо сгорели, потому что спуститься пожилым людям с такой высоты было бы самим просто невозможно. А ребята вытащили. Соседские ребята, Мамаевы. Кто-то видел, как они окно разбили снаружи, кто-то из них внутрь пролез и всех разбудил, а потом и вытащил. А вообще это все, что угодно, может быть. От проводки до окурка. Да и пили вчера, хорошо пили, что уж тут. Не поджог же, в самом-то деле. Все же люди не звери. Да и за что? Назовите хотя бы одну причину?..

Кулибин, устав слушать, отошел в сторону и, сложив руки на груди, смотрел на водяные дуги, бьющие из брандспойтов. Эх, не туда льют. Да и воды мало, разве ж таким слабым напором потушишь? Так, намочить разве что только получится… а тут и так дым стеной… а участок у них был хороший.

…

Юрочка тоже наблюдал за пожаром.

Он сидел на кровати, в самом дальнем ее углу, прижавшись спиной к стене. В окне, как на экране, словно показывали фильм. Экран был неудобно обрезан, но то, что было видно, то видно было хорошо. В Юрочкиных пальцах была зажата сигарета, пепел от которой он стряхивал в щель между стеной и кроватью. В комнате стоял сильный бензиновый запах и, кроме пламени, которое поедало дом напротив, комнату ничто не освещало. Но когда он затягивался, нижнюю часть лица слабо озарялась от огня сигареты — такой же огонь, как и за окном, только гораздо меньше.
Дрожали руки.

За окном залаяла собака, что-то кричали люди. Откуда ни возьмись, заслонив на пару секунду весь обзор, проехала пожарная машина. Потом еще две. И громко, но коротко, порвал остальной звуковой ряд женский крик, истошный, горький. А после снова на той же ноте. А потом тишина.

Кулибин пошел к Пашке на следующий день. Пашкина жена сказала, что муж ушел куда-то, и вообще — они в ссоре. Разговорились о случившемся. Пашкина жена была в шоке. Говорила, что Орловы хорошие люди, а с Виктором, кто не помнит, она в одном классе училась. Они решили, что милиция разберется, хотя в наше время все можно списать на устойчивую засуху.

Пашка пришкандыбал сразу, как только смог. В дом не пошел, а сел на лавку около крыльца и закурил, собираясь с мыслями. Юрочка появился на крыльце, задержался в дверном проеме. Босой, в одних засаленных джинсах, держащихся на честном слове, засунув руки в карманы, он смотрел на друга, который глаз на него не смел поднять, а только чаще, чем обычно, присасывался к сигаретному фильтру.

— Бросай, — скомандовал Юрочка, и Пашка послушно ткнул окурком в грязную керамическую пепельницу, стоявшую на краю лавки.

— Что ж ты наделал, сука… — спросил Юрочка, и Пашка, наконец, посмотрел на него снизу вверх. Прямо в его просветленные злобой глаза. Во Пашкином взгляде была такая сильная мольба, что Юрочка, не выдержав, размахнулся, и Пашка сразу сжался. — Я тя спрашиваю, ты что натворил, падла?

— Я не знал, что так получится, — тихо сказал Пашка. — Я думал, я мало вылил.

— Ты что, сука, в детстве зажигалки в костер не бросал? Вот там мало, хоть и рвануть может! Там — мало! Ты… — Юрочка быстро осмотрелся; улица была безлюдной, и за соседскими заборами никто не торчал. Он шагнул с крыльца и схватил Пашку за грудки, почти уронив его с лавки.

— Ты зачем же бензин у меня в комнате разлил, а?..

От него действительно разило бензином. Пашка, пытаясь поймать ладонями лавку у себя за спиной, слепо натыкался на бревенчатую стену дома, но глаз не мог оторвать от выбеленного ненавистью Юрочкиного лица.

— Случайно расплескал, — сказал он, и Юрочка со всей силой отшвырнул его от себя.

— Если ко мне придут, то я ничего не докажу, — спокойно продолжил он. — И того, что мне и в голову это не пришло, и того, что это сделал не я. Там не дураки сидят, знаешь ли.

— Я помочь хотел, — слабо отозвался Пашка. — Ты бы не стал, а я не могу смотреть, когда ты так…

— Говорят, что родители живы, а его не спасли, — глухо произнес Юрочка.

— Да, — выдавил из себя Пашка. — Так говорят.

…

Юрочка вернулся к крыльцу, медленно опустился на верхнюю ступеньку. Сел, глядя прямо перед собой.

— Ты этой ночью жизнь мне сломал.

Он говорил очень тихо, и Пашке становилось все страшнее и страшнее. Вчера ночью, проводив Кулибина до развилки, он вдруг вспомнил, что оставил там, где пили, свой мобильный. Пришлось возвращаться. Но телефон Пашка искать не стал, потому что не терял его. Он подошел к Юрочке, так и сидевшему на бревне, сзади и, сев на корточки, осторожно обнял его. Позже он зашел спереди и, встав перед другом на колени прямо в склизкую заплеванную траву, поцеловал его в губы, страшась того, что получит поддых, как это бывало не раз. Но перед таким ударом было и другое. Обычно все происходило быстро, больно и по-собачьи. Кто первым додумался, кто кому засунул руку в ширинку, а после рванул в сторону ремень, выпрастывая его из брючных шлеек, того Пашка не помнил. Но тогда же сразу стало ясно, кто кого. И после первого унижения последовало второе, но Пашка уже ждал этого. Хотел быть нужным через грязь и боль, через горячий стыд и холодный воздух, охаживающий его спину, когда Юрочка его… Нет, не любил. Это Пашка любил, хоть и не понимал, как такое могло случиться. А Юрка ненавидел. Потому что бил Пашку после этого. Каждый раз — дважды. В лицо и в живот. И уходил, сплюнув, с таким видом, словно гавна наелся. А Пашке надо было зализать раны, потому что он был женат. И отличным лекарством всегда служила выпивка — муж имеет право прийти домой пьяным. Даже приползти на бровях может. Это — простительно. А вот причина, по которой он каждый раз давился кислым вином, могла бы жене не понравиться. Она никому не нравилась. Никому из них, но каждый был к этому причастен, хотя и не знал об этом. И так и болели этим — до следующего раза.

В ту ночь Пашка отпора не получил. И целовал Юрочкино лицо аккуратно, закрыв глаза, хоть и не надо было закрывать, ведь темно же. Тогда он и почувствовал, что значит «соленые губы». Такими они были у Юрочки, который то ли от водки, то ли от обиды, но сидел тут один, в темноте, пока не пришел Пашка, и плакал.

И тогда Пашка предложил себя. Знал, что это помогло бы тому, по которому болело его игрушечное сердце. Тому, по которому плакала его никому не нужная душа.
Стянул штаны и опустился в привычную уже позу, прогнувшись под нужным углом, прямо на землю у Юрочкиных ног.

А Юрочка встал, постоял над ним молча, а потом ушел.

Как-то сразу Пашке стало понятно, что и почему. И он просто сделал то, что посчитал нужным. Бензина вот только неоткуда было взять, а у Юрочки в комнате стояла литровая банка для каких-то его там целей. Пашка все-таки был поддавши, поэтому и споткнулся на ровном месте, щедро оросив горючим пол. Хорошо, что хозяина дома при этом не разбудил.

…

— Дай закурить, — попросил Юрочка, и Пашка вытащил сигарету. — Там на столе у меня капуста стоит, ты принеси ее сюда. Водка в холодильнике. Да давай ты, быстрее! — прикрикнул он, следя за Пашкиными дергаными движениями.

Калитка скрипнула. Юрочка недовольно повернул голову. К дому подходил Кулибин и вид у него был решительный.

Юрочка вытер ладонью рот. От рук шел сильный запах. Быстро понюхал свое колено — от штанов так сильно несло шиномонтажной мастерской, что шансов на то, что ему кто-то поверит, не осталось.

— Слышал? — подходя, заявил Кулибин. — Витька Орлов живой, оказывается.

— Да? — Юрочка глубоко затянулся. Так глубоко, будто в последний раз курил.

— Ну. Ожоги сильные, пересадка кожи нужна теперь. Шансы есть. А мы-то, бля, мы-то! Похоронили уже. А они с матерью в больнице в одном корпусе лежат. Он в ожоговом, а она в кардологии. Мне дочь только что сказала. Там кровь еще нужна… группу забыл.

Кулибин потянул носом воздух.

— Бензином тянет, — констатировал он. — Наверное, где-то натекло недалеко. Мож, кто из бака отсасывал, а ветер теперь гонит.

Юрочка поднялся на ноги.

— Кулибин, сейчас Пашка с водкой выйдет — так вы идите отсюда. Мне отъехать надо.

— Что за дела вдруг? — не понял Кулибин. — Ты ж только что кулём сидел.

— Да вот, вспомнил.

И Юрочка вернулся в дом, столкнувшись в дверях в Пашкой, несущим в руке миску с капустой. Увидев Кулибина, Пашка замер и чуть не подавился.

— Доброе утро, страна, — хмуро поприветствовал его четырежды дед. — Звоню тебе, не отвечаешь. Нашел телефон свой или как?

Пашка все так же испуганно торчал в дверях.

— Уходите, — повторил Юрочка. — Я передумал, ничего не дам. Оставьте все и проваливайте.

…

Костюм у него был. Темно-серый с рисунком в едва заметную полоску. Почему ему вдруг пришло в голову нацепить этот футляр, он даже не понял. Достал из шкафа пластмассовую вешалку с висящим на нем пиджаком, покрутил перед лицом, ткнулся носом в лацкан. От ткани пахло ладаном. Повесил обратно в шкаф. Стянул со старой стиральной машинки, стоящей в коридоре, более-менее чистую футболку, оделся и пошел на кухню.

Надо было набраться смелости и, слава богу, что он распорядился бутылкой и закуской в нужном направлении.

Налил в чашку водки на два пальца, отрезал кусок сыра, задержал дыхание. Взгляд упал на автобусное расписание, которое вот уже несколько лет не менялось вопреки другим переменам, происходящим в чьей-то жизни.

Через пять минут он уже закрывал свою калитку. Возле забора Кулибина остановился, быстро нагнулся и подобрал с земли несколько упавших в подорожник с яблонь-«коричневок». Побросал в наплечную сумку и почти бегом припустил к полю, что начиналось сразу за селом. Там, за ним — трасса, автобусная остановка левее от тропинки метров на сто. Успеет, если расписание не врет, а в больнице будет к вечеру. Найдет врача, скажет, что пересадка кожи, вроде, нужна. Так вот он я, сдирайте с меня ее, мне как-то не особенно и нужно. И крови берите столько, сколько нужно. Специально не пил, если вдруг сегодня начнете. Подождать смогу, лавок вокруг много, а если что, то и на автовокзале переночевать можно. А если я по какой-то причине не подхожу, то можно передать пациенту Орлову яблоки? И половину матери его в другое отделение. А от кого это, не надо говорить, пусть сюрприз будет.

Юрочка шел через поле, которое начиналось сразу за селом, и щурился на солнце. В траве жарко бились за справедливость какие-то полевые мухи, а в небе полыхал облачный розово-оранжевый пожар.

@ам

2016-2017