Другой

Комментарий 

Встречающиеся в тексте иностранные слова:

Für den echten Mann (нем.) – Настоящему мужчине

Suit (Сьют) 

Peugeot (Пёжо или Пежо) – марка французских автомобилей

Shevrolet Niva (Шевроле Нива) – российский легковой автомобиль повышенной проходимости

Real Madrid Club de Fútbol (Real Madrid) – профессиональный футбольный клуб Испании 

Futbol Club Barcelona (FCB) – профессиональный футбольный клуб Испании

Google – система поиска информации в сети интернет

Nissan Terrano (Ниссан Террано) – компактный японский кроссовер

Tisain (Тисаин) 

Ирина спала плохо – наверное, разум предчувствовал взбучку от «любимого» шефа и заранее метался в истерике, чтобы не продлевать агонию (так, чего доброго, и до мигрени недалеко), она выключила будильник и тишком, опасаясь потревожить чуткий сон мужа, выбралась из постели. 

Не сказать, чтобы Ирина была жаворонком, но спокойные утренние часы любила. Она могла неторопливо принять душ и насладиться первой чашкой крепкого сладкого кофе с сырной нарезкой, счастливо жмуря глаза и причмокивая от удовольствия. Никто не дергает, не отвлекает, не требует внимания. Ей было необходимо это вступление в новый день, чтобы настроить организм на работу; в противном случае она становилась злобно гудящим шершнем – одергивала мужа, погоняла детей, ничего не успевала и от того сердилась. Такой не задавшийся с самого утра день мог обернуться катастрофой. Ирина была оптимистом, в карму верила огульно, но предпочитала не рисковать и дарить себе утренний час на «загрузку системы». 

В семь встал Сережка. С закрытыми глазами, почесывая впалое пузо, он прошагал в ванную, откуда вскоре раздались привычные звуки фальшивого, но задорного пения. Репертуар был неизменен – декадансные романсы Вертинского; почему-то трагично-философские куплеты Сережку неизменно бодрили и веселили. Это умиляло Ирину еще с тех пор, как пятнадцать лет назад они начали жить вместе: никто и никогда не заставал респектабельного Сергея Павловича  Лавриновского за распеванием романсов, а ей, Ирине, повезло. Это тоже был ритуал, и Ирина любила каждую его минуту. 

– Доброе утро, – Ирина поцеловала мужа в гладко выбритую щеку, жадно вдохнув аромат терпкого лосьона, и провела рукой по Сережкиной руке, чем заслужила удивленный взгляд. С улыбкой отстранилась, налила кофе в большую чашку с надписью “Für den echten Mann”, поставила перед мужем тарелку с овсянкой и занялась тостами. 

– Ир, ты чего? Вскочила ни свет ни заря, хозяйствуешь… – Сергей перехватил занесенную над масленкой руку с ножом, отвлекая внимание жены на себя. Он встал так близко, что Ирина лопатками чувствовала сильное биение его сердца. Со вздохом она на мгновение откинула голову на его плечо (то самое, широкое и мужественное, об опоре на которое мечтает большая часть женщин всего мира) и потерлась об него макушкой.

– Не знаю, Сереж, какие-то нехорошие предчувствия, – покаялась Ирина и вернулась к намазыванию умеренно прожаренного хлеба маслом. 

– Давно ли в твоем лексиконе появилось это слово? – хмыкнул рациональный до мозга костей Сережка. В этом твердом прагматичном взгляде на окружающий мир они были удивительно похожи. 

– Наверное, просто не выспалась, – сказала Ирина. – Или жопа заранее чувствует пендель. 

– Что, с Ибрагимом все так серьезно? – тотчас перестроился на деловой тон Сергей.

Ирина пожала плечами. 

– Может, и нет. Но на всякий случай готовься к тому, что твоя жена вольется в широкие ряды безработных. 

Сергей поцеловал Ирину в изгиб шеи, куда она позже наносила каплю любимого французского «Опиума» из лимитированного выпуска, невесть как добытого свекровью. 

– Ириш, мы уже стопятьсот раз это обсуждали. Увольняйся к черту! Сама. Пока Ибрагим тебя не выжил. А он уволит рано или поздно… Побуду единственным кормильцем семьи, пока новое место не найдешь. А то и вовсе сиди дома, пеки булки и пиши нетленку. Ты ведь давно над романом не работала?!

Ирина потерлась щекой о руку мужа, лежащую на ее плече. 

– Не могу я бездельничать, знаешь ведь. Да и ты ведь не на домохозяюшке женился. Могу уйти во фриланс в любой момент, но нестабильность заработка, если честно, пугает. 

– Ты достойна большего, чем писать дурацкие статейки, прогибаясь под толстосума и самодура.

– Эй, мои статейки не дурацкие, – Ирина притворно нахмурилась и ткнула локтем в Сережкин живот. Тот охнул, изобразил на лице страдание и упал на табурет у окна, похихикивая. – Чем тебе не нравится «Ботокс: эволюция или деградация»? Или «Десять советов от тридцатилетних»? О, или мой шедевр – «Сто и один завтрак для худеющих»? И вообще намечается интервью с самим Михаилом Стасовым, во как!

Давясь смехом, Сергей вскинул вверх большой палец. Ирина не любила отечественную эстраду за одиозность и камерность, в машине слушала старый американский рок, а вообще предпочитала тишину. 

– Ешь, остывает же, – кивнула Ирина на тарелку с овсянкой. – Пойду зайчиков будить.    

Сергей кивнул и принялся за завтрак. То, что Ирина ловко свернула острый разговор, не удивило его – о своем положении, ставшем шатким после прихода к «власти» нового главного редактора (и держателя пятидесяти одного процента акций), в редакции журнала Suit, которому отдала, без шуток, лучшие годы и много-много творческой энергии, она говорить не любила. Стыдилась того, что выживают, списывают, оттирают от кормушки интересных событий. А ведь полтора месяца назад – сразу после того, как было объявлено об уходе на пенсию старшего товарища, учителя и руководителя А. П. Вязанцева – редакционные подхалимы поздравляли ее с новой высокой должностью. 

Это было унизительно – работать с пришедшим со стороны человеком. Надир Ибрагим не знал, как пишутся статьи, верстается выпуск, ищутся рекламодатели; он был современным Крёзом, умел делать деньги, покупая нерентабельные предприятия и выводя их из кризиса. На кой черт ему потребовался Suit, было неведомо. 

Отстраненный, холодный и непривлекательный из-за этой холодности, он заставлял содрогаться от страха и прятаться по углам, когда он, Великий и Могущественный, шествовал по редакционным коридорам в окружении прихлебателей, сумевших настроиться на нужную – новую – волну. 

Ирина настроиться не сумела и теперь страдала, но как гордый, знающий себе цену человек не показывала этого, таила. Обиднее было не высокомерное равнодушие Ибрагима, а злорадное шушуканье людей, с которыми она работала бок о бок, бегала курить под арку здания, нарушая запреты пожарников, одалживала деньги, подвозила в ночь на дачу, правила чужие, откровенно бездарные статьи, добивалась бесплатного приема у высококлассного педиатра и Сережкиной матери по совместительству… Чем она заслужила такое к себе отношение, Ирина не знала и знать не хотела. Зато хотела уйти, плотно притворив за собой дверь в редакционное прошлое.

Ирина понимала, что примет решение об уходе и от этого выиграют все: муж, с которым встречается лишь за завтраком да перед сном в постели; дети, в чьих глазах появилась тревога, потому что их мать стала нервной, несдержанной и резкой; даже ее родители, который месяц пытающиеся заманить ее на пирожки с грибами и вареники с творогом. Она сто лет не общалась со свекрами, которых любила и уважала не просто как Сережкиных родителей, а как умных, талантливых, ответственных людей с необыкновенным чувством юмора и бестолковой лопоухой собакой. Она перестала созваниваться с «германской» сестрой Юлькой – потому что некогда, потому что дела-дела. Она почти променяла то, что называется личной жизнью, на бесконечную работу, на погоню за неведомой и, как оказалось, ненужной синей птицей. 

– Сереж, я уволюсь, ладно? Сегодня же заявление напишу. Поедем к моим, давно зовут ведь. И твоих позовем, а то заработались совсем. И ребенков возьмем, чтобы на природе порезвились. И давай животную какую-нибудь заведем – Вичка давно ноет… – В глазах Сергея Ирина увидела прежний радостный блеск. 

Ирина оперлась на косяк детской, переводя сбившееся дыхание. Ей вдруг показалось, что комната поплыла, размылась, словно она смотрит на привычную обстановку заплаканными глазами. Кремовые шторы, к которым Викуська прилепила бабочек из тонкой проволоки и гофрированной бумаги, показались темнее и тяжелее; вместо мягкого светлого ковра – ровное ковровое покрытие, вместо разбросанных детских игрушек – книги, книги, книги. Нет двухэтажной детской кровати – во всю стену стеллаж. Письменный стол Мука (третьеклассника, на минуточку) преобразовался в нечто роскошное, винтажное, из темного красного дерева, с заваленной разным канцелярским барахлом столешницей, среди которого почему-то находились ее, Иринины, очки в толстой черной оправе и верный ноут-работяга. И разлапистого папоротника не было в детской – у Мука аллергия на все цветущее; не было и большого удобного даже на вид кресла с небрежно брошенным на спинку клетчатым пледом и пуфиком для ног… Наверное, именно так и было бы здесь, в этой дальней комнате, если бы у Ирины и Сережки не было детей, девятилетнего Мука, серьезного и обстоятельного не по летам, и шебутной фантазерки Викуси, пяти лет от роду. Но Ирина как наяву чувствовала легкий запах книжной пыли, ощущала мягкость пледа, знала, на какой полке стоит Уэльбек и как реанимировать в очередной раз отказавшийся печатать статью принтер… 

Это был не ее мир. Ирина потерла лицо ладонями, и все встало на свои места: и почти стекшее на пол Викино одеяло, и край учебника по окружающему миру из-под Муковой подушки, и неприбранные игрушки вперемешку, и храбро рассеивающий страшную ночную тьму ночник, про который Ирина когда-то сочинила целую историю для Мука, и приготовленная с вечера одежда для школы и садика. 

Конечно при рождении Мук был вовсе не Муком, а самым что ни на есть обычным Гришей. Ему было года три, когда он впервые увидел и, что называется, заболел мультиком «Маленький Мук». Упрямства Грише Лавриновскому было не занимать – в приказном порядке домашним было велено называть его Муком. 

Чем приглянулся ее ребенку нелюдимый карлик, Ирина долго недоумевала и даже было забеспокоилась, но бабушка-педиатр уверила, что скоро фантазии рассеются и Гриша найдет новое увлечение. И верно – вскоре он перестал смотреть набивший оскомину мультфильм по пять-шесть раз на дню, но имя Мук уже прилипло намертво, выйдя за пределы дома. 

Викуська же была Ирининой победой – она не могла разродиться более суток, измучилась сама, измучила целую бригаду врачей, но все же смогла, сама произвела дочь на свет, отказавшись от хирургического вмешательства, которое наверняка бы сделало ее инвалидом. Правда, шанс забеременеть теперь был сведен к нулю, но Ирина не расстраивалась, ведь у нее уже было двое замечательных детей.

Замечательные дети прятались под одеялами и хохотали, пока Ирина тормошила, щекотала и приводила в чувства. Зато проснулись мигом. После утренних умывательных процедур Ирина накормила их завтраком, помогла одеться и собрать сумки, куда положила яблоки и бутылочки с соком – апельсиновым для Викуси и ананасовым для Мука. Дочь болтала без умолку, и Ирина вдруг поняла, что в погоне за своей «минутой славы» многое упустила. Например, то, что на группе дочери работает новая нянечка, Люська, которая, оказывается, лупит детей за непослушание и заставляет пить молоко с пенкой; что у Мука провалена контрольная по математике, зато на «пять» диктант; что у соседки бабы Кати окотилась бело-персиковая Мурка, что отец дымчато-серых котят неизвестен и что Вичка очень, ну прямо очень-очень-очень, хочет котенка, ведь папа обещал… Сергей на выразительный взгляд жены закатил глаза к потолку и пожал плечами. Он терпеливо ждал, пока Ирина упакует Викусю в ядерно-розовый комбинезон, и они смогут, наконец, поехать в свои рабоче-учебные заведения. Мук томился рядом, переминался с ноги на ногу и то и дело вздыхал.  

У Ирины оставалось не так много времени, чтобы привести себя в порядок и добраться до редакции. Она любила оказывать своей внешности знаки внимания в виде качественной бельгийской косметики, дорогой эксклюзивной одежды, яркой массивной бижутерии. Семейный бюджет при этом почти не страдал – весь Иринин гардероб был приобретен на сезонных европейских распродажах (спасибо Юльке, что за пятнадцать лет жизни в Германии научилась быть экономной, но стильной, и всячески подводила к этой же философии старшую сестру). Шмотки Ирины, кстати, тоже были предметом зависти и обсуждения в редакционных кулуарах. 

Машина у нее была «не первой свежести», хотя Сергей настаивал на том, что безопаснее и престижнее купить новую. Почему она не согласилась сразу? У злопыхателей был бы еще один повод позубоскалить за ее счет. 

На привычном парковочном месте машина не обнаружилась. Ирина замерла с нелепо вытянутой рукой, снова и снова нажимая на кнопку сигнализации. Кому понадобилась ее развалюха? Только и ценности было, что магнитола и диски с любимыми рОковыми композициями. Неужели это еще один знак судьбы? 

Ирина почти с головой нырнула с сумку-торбу в поисках телефона, когда случайно, краем глаза, заметила знакомый сиреневый «зад»: как ни в чем ни бывало, машина стояла там, где Ирина ее обычно парковала. Сама же она с придурковатым видом торчала у беседки, где свои средства передвижения оставлял разве что кто-то бесстрашный или облеченный властью: в беседке по вечерам гуртовались сначала подростки, потом бомжи, алкоголики и другие неблагонадежные элементы, которые могли испоганить дорогостоящее имущество без всякой видимой причины.

«Давай, подруга, приходи в себя, – приказала себе Ирина, спешно усаживаясь на водительское место. – Тебе еще с Ибрагимом сражаться». 

Вновь ползти на баррикады и размахивать флагом, отстаивая свободу слова, печати и прочих конституционных плюшек, Ирине не хотелось. Хотелось стабильности и перспектив, которые для нее, Ирины Лавриновской, похоже, накрылись пресловутым медным тазом.

На Гоголевском бульваре Ирина неожиданно встряла в пробку. Вздрогнув от резкого сигнала тормознувшего сзади  внедорожника, она вдруг поняла, что совсем не помнит, как оказалась в Хамовниках, – редакция Suit располагалась на Большой Пироговской. Пришлось перестраиваться, мысленно извиняться перед другими водителями, искать способы объехать жуткую утреннюю пробку. А потом пытаться втиснуть своего верного железного коня между Peugeot главного бухгалтера и Сhevrolet Niva секретаря Валентины. 

Но разве это объяснишь охраннику Юрьвасиличу, который издевательски постучал указательным пальцем по левому запястью. Из вредности тот потребовал у нее пропуск, будто первый раз ее, Ирину, увидел в стенах славной редакции Suit, а как только она проскочила за автоматический железный поручень, начал названивать в приемную, что раньше  в обязанности охраны не входило.

Липкие взгляды впивались в кожу, пока Ирина бодрой ланью неслась в кабинет, который делила с тремя коллегами. А злой чужой шепот, словно миллионы крошечных тараканьих лапок, шуршал за спиной: «Явилась красавица наша… Что, рабочий день у нас ненормированный? Приезжаем, когда правая пятка пожелает?.. Может, уволят?.. Да нет, она же ломовая лошадь, на себе порой выпуск вытаскивала… А если уволят, то свято место пусто не бывает – обойдемся»… 

Ирине хотелось кофе и тишины. Но не тут-то было: в кабинете-пенале шесть коллег женского пола с ленивой утренней медлительностью распивали крепкий заварной кофе с ароматной сдобой. Все как по команде повернулись на звук открывающейся двери.

– Доброе утро, – громко сказала Ирина, бросила сумку-торбу на стул у окна и кивнула в ответ на нестройное ответное приветствие. 

– Припозднилась ты сегодня, Ирина Валерьевна, – с иронией, за которой скрывалось лютое любопытство, сказала корректор Марианна, роскошная грудастая блондинка, предпочитающая режущий глаз голубой колер в одежде. «Скажи Марианне, и об этом станет известно всей Москве», – ходила по редакции правдивая шутка.  

«Заблудилась», – чуть не ляпнула Ирина, но вовремя опомнилась:

– В пробку попала, не успела проскочить. 

– Садись кофе пить, – миролюбиво сказала Эля Данилевич. Она отвечала за «развлекательную» страницу журнала, на которой печатались кроссворды, анекдоты, гороскопы. С Ириной они приятельствовали, и только со стороны Эли Ирина не чувствовала провокаций и негатива.  

– Спасибо, – искренне поблагодарила Ирина. – Плесни мне половинку. Я на планерку опаздываю. 

– Ибрагим созывал всех к своей царственной персоне в девять. 

– Как в девять? – ахнула Ирина. – Обычно в десять собирались.

– Перенесли, – пожала точеными плечами Эля.

– Почему не предупредили? 

– Валентинка всем с вечера по корпоративной почте изменения разослала, – сказала Марианна. 

– А я не получала, – растерялась Ирина. Она понимала, что заядлые сплетницы сейчас наслаждаются ее замешательством и смущением, злорадствуют и ждут не дождутся, когда смогут обсудить конфуз Лавриновской с приятельницами, но ничего не могла с собой поделать. Руки опустились, уголки губ поплыли вниз. И только участливый взгляд Эли привел ее в чувства.  

– Ладно, – по-собачьи встряхнулась Ирина. – Не надо кофе, Элечка. Пойду сдаваться. 

Под взглядами коллег стало неуютно; Ирина заставила себя расправить плечи и двигаться, словно муха, влипшая в смертоносную паутину. 

– Валюш, Надир Минхаджевич у себя? – Ирина была единственным в редакции человеком, который не только запомнил, но и мог внятно произнести имя и отчество главного редактора, хотя тот разрешил обращаться просто по имени, понимая сложность арабских имен.

Валентина, секретарь главного директора, была классической секретуткой. Девица модельной внешности с румяным ротиком и невысоким коэффициентом умственного развития пришла в Suit вместе с Ибрагимом. Зачем ему столь некомпетентный работник, история умалчивала, но Валентину часто замечали выходящей из кабинета Ибрагима с размазанным макияжем. Ирина никогда не опускалась до обсуждения животрепещущей темы «Спит ли главный редактор Suit со своей секретаршей?» – ей было попросту неинтересно. Ей хотелось верить, что человек, перешедший ей дорогу, достаточно умен и осторожен, чтобы не давать пищу для редакционных сплетников и не губить репутацию ради удовлетворения сиюминутных биологических потребностей. Впрочем, она была достаточно объективна и признавала, что Валентина была картинно хороша, хоть и глупа, как пробка. 

– У себя, – кивнула Валентина, продолжая таращиться в монитор отсутствующим взглядом. – Злой, чертяка. – Она так и сказала – «чертяка», чем развеселила собеседницу. 

– А я планерку пропустила, – созналась она. – Меня… искали?

– Спрашивал, – сказала Валентина. – Сказал, чтоб сразу к нему, как появитесь. 

– Ну вот я и пришла, – Ирина осознала, что разговаривает с ней, как с умственно отсталым ребенком, и вдруг искренне Ибрагиму посочувствовала. – Так можно мне?.. 

– Идите, я в трубку доложу. 

«В трубку доложу», – с изумлением и недоверием повторила про себя Ирина, ступая на красный редакторский ковер. 

Надир ибн Минхадж Ибрагим собственной персоной прислонился бедром к письменному столу и сосредоточенно читал какие-то документы. «На немецком», – отметила про себя Ирина. 

Новый главный редактор был видным, не лишенным суровой мужской привлекательности человеком. Ровесник Ирины, но угольно-черные волосы уже были присыпаны серебром на висках. Ирину почему-то пугали его глаза, глубокие, темно-карие, со всполохами пустынных бедуинских костров. Ибрагим не высказал в ее адрес ни критического слова, ни позлорадствовал над тем, что редакторский пост достался не ей, но Ирина все равно обходила его стороной. Было в нем что-то… зловещее.

«Харизьма прет», – засмеялась бы Юлька, а вот Ирине было не до смеха. 

– Ирина Валерьевна, доброе утро, – сказал Ибрагим и сделал приглашающий жест в сторону стола для переговоров. 

– Доброе, – согласилась Ирина осторожно, но с места не сдвинулась. Набрав в легкие воздуха, она выпалила:

– Надир Минхаджевич, увольте меня. 

Ибрагим замер и покосился на нее с удивлением. Краешки его смуглых губ дрогнули в неуверенной улыбке.

– Если это шутка, Ирина Валерьевна, то крайне дурного тона, и прошу простить за то, что вашего юмора не понимаю. 

Его русский был безупречен. Ирина отстраненно порадовалась за эту языковую чистоту. 

– Нет, не шутка. Какие уж тут шутки?! Я… Мне тяжело… И нужно подумать…  

– Тогда берите выходной. Или отпуск. И думайте, сколько душе угодно. 

– А вы? 

– А что я? – черная бровь насмешливо дернулась и изогнулась. – Обещаю, что дождусь вас. 

– Я не про то… – залепетала Ирина, смущенная его иронией и завороженная агатовым блеском глаз. – Не надо… ждать. Для этого у меня муж имеется… Я не хочу работать в коллективе, устала делать вид, что слухи меня не волнуют и не задевают.

– Сдаетесь, значит? – понимающе усмехнулся Ибрагим. 

– Что? Нет, никогда… То есть… – Ирина окончательно растерялась и беспомощно уставилась на коварного редактора. 

– Ты просила дать тебе время. Мое согласие ты получила. Делай, что тебе хочется, – отправляйся к маме в деревню, или к сестре в Германию, да хоть на Мадагаскар поезжай, – только не забывай, где твое место.

– И где оно, мое место? – Ирина нахмурилась на стремительный переход с отстраненно-вежливого «вы» на демократично-личное «ты», но промолчала. 

Четко очерченные губы Ибрагима в очередной раз скривились от ее, Ирининой, непонятливости.

– Владей, – сказал Ибрагим устало. – Мне этот твой Suit даром не нужен. 

– Как же так? Вы же… ты же его купил. 

– Купил, – не стал отнекиваться он. – Тебе. Ты же без этой бульварщины жизни не мыслишь. 

– Но я… Я не понимаю… 

– Мы уже это обсуждали, – сказал Ибрагим сухо, словно ставя точку в прениях. 

Второй раз за это утро мужчина говорит, что он что-то такое с нею обсуждал, а она, Ирина, вовсе этого и не помнит. Экий несвоевременный провал в памяти!

– Так я пойду? – отодвигаясь от подошедшего недопустимо близко Ибрагима, сказала Ирина. 

– Иди. В отделе кадров за отпуск распишись. 

– М-м-м… Да… Хорошо… Спасибо… 

Не так ли чувствовала себя Алиса, путешествуя вниз головой по темному тоннелю? 

– Пожалуйста, – хохотнул Ибрагим. Он вдруг оказался прямо на Иринином пути к двери, и она уткнулась любопытным журналистским носом прямо в шелковый узел его галстука. В отличие от Сергея, Ибрагим был лишь на ладонь выше Ирины, и ей не было нужды до хруста шейных позвонков задирать голову, чтобы… Она что, целуется со своим недавним врагом номер один?   

– Вы что?.. Да как вы?.. Зачем?.. Это недопустимо… – Ирина демонстративно вытерла тыльной стороной ладони влажные и отчего-то припухшие губы и сердито посмотрела на Ибрагима, который, на минуточку, и не подумал убрать жаркие твердые ладони с ее бедер. Ирину бросило в жар, потом зазнобило. 

– Отпустите меня немедленно! Вы вопиющим образом нарушаете все границы!

– Ты права, прости. Просто я безумно по тебе скучаю. 

Ирина бежала по коридору, презрев мнение окружающих о своем внешнем виде. Ее откровенно мутило – от слов Ибрагима, не допускающих кривотолков; от недавнего поцелуя, унесшего ее в астрал на несколько сладостных мгновений; от собственной реакции на этого человека. 

Утром она была уверена, что любит своего мужа Сережку привычной, спокойной, глубокой любовью. И спустя несколько часов она с ужасом поняла, что готова была отдаться страшному коварному Ибрагиму прямо на главредакторском столе. А ведь он всего лишь поцеловал ее. 

Умывшись холодной водой и окончательно размазав косметику, Ирина посмотрела на себя в зеркало и пришла в ужас. Нет, не оттого, что хваленая и разрекламированная тушь в одно мгновение растеклась по щекам, сделав ее похожей на подростка-суицидника из интернет-мемов. На одно короткое, но запоминающееся мгновение Ирине показалось, что из зеркала на нее смотрит кто-то чужой, а вовсе не она сама. 

Но стоило ей схватиться за заполошно колотящееся сердце, как жуткое видение исчезло, и вот уже она сама, Ирина Лавриновская, «любуется» своим отражением и пытается ликвидировать последствия своей слабости перед редактором с помощью бумажных салфеток.

«Спокойствие, только спокойствие, – подумала Ирина, имитируя нравоучительно-пофигистичный тон Карлсона.  – Надо поехать к маме и спросить, не было ли в нашем роду сумасшедших».  

– Ириночка, отдохните хорошенько, голубушка, – с этими словами улыбчивая Марья Тимофеевна, пожилая начальница ОК, выпроводила поставившую подписи там, где указали, Ирину восвояси. Ирина вяло кивнула головой и на негнущихся ногах вышла из душного узкого кабинета. 

– Вам плохо, Ирина Валерьевна? – молодой маркетолог с незапоминающейся внешностью и незапоминающимся именем («Иван? Антон? Богдан?») поддержал ее под локоть и прислонил к стене. Ирина вдруг осознала, что была в шаге от падения с крутой мраморной лестницы. 

– Голова закружилась, – сказала она, выдавив жалкую улыбку в знак признательности за спасение. 

– На вас Ибрагим наорал, – сказал маркетолог («Кирилл? Денис? Алексей?») с понимающим вздохом – дескать, крепись, сестра по несчастью. 

– Да… Наорал… В отпуск отправил… Длительный… Извините, мне нужно идти. Еще раз спасибо.

Маркетолог («Василий? Александр? Евгений?») снова покивал и пошел своей дорогой, а Ирина продолжала перебирать мужские имена, пока не добралась до родного кабинета. 

– Как нашего маркетолога зовут? – выпалила она с порога, словно именно эта информация не давала ей покоя и мешала жить. 

Сидевшая за компьютером Эля удивленно похлопала длинными ресницами. 

– Кеша. А что? 

– Дурацкое имя! – выпалила Ирина в сердцах, потому что ее сумка-торба куда-то запропастилась, а там – кошелек с карточками, паспорт, водительское удостоверение, пресловутый пропускной, в конце концов… Она села на стул и закрыла лицо ладонями. Добросердечная Эля тотчас запорхала вокруг феей-крестной. 

– Ирин, ну ты чего? Не уволит тебя Ибрагим, даже не думай. Ты же курочка, несущая золотые яйца для Suit. Мы всей редакцией будем за тебя бороться. 

Опять в крестовый поход? Нет уж!

– Сомневаюсь, Эль. В последнее время только и слышу, как «Лавриновская обломалась с местом главреда». Достали язвить по поводу и без повода.

– Да ты что, Ир? Кто так говорит? Глупости какие! Девчонки-корректоры только что не молились, чтобы ты в главные ушла. 

Ага, особенно Марианна. Колени стерла, перед образами стоявши да поклоны за рабу божию Ирину отбивавши. 

– После драки кулаками не машут, – сказала Ирина с натянутой улыбкой. – Я пока в отпуск, а там видно будет. К родителям съезжу, отдохну. Может, роман начну писать. 

– У тебя все получится, Ирин. Ты умная, сильная и смелая. 

Дело-то как раз и было в том, что Ирине надоело быть сильной и смелой. Когда она начала остывать к некогда любимому журналистскому ремеслу, Ирина и сама не поняла – она ведь жизни без этой работы не мыслила. Проклятое кресло главреда не было ее голубой мечтой – она хотела исследовать, докапываться, доказываться и писать, писать, писать. Четвертый год она пыталась закончить роман – что-то черкала на салфетках и блокнотных листках, что-то вспоминала и тут же забывала, что-то хотела вызнать у родителей. Но сесть и систематизировать эти заметки никак не получалось: то «у меня пуговица оторвалась», то «помоги английский сделать», то «испеки что-нибудь вкусненькое». Сложно, оказывается, совмещать писательство с обязанностями жены и матери. 

– Ты сумку мою не видела? – спросила Ирина у активно шмыгавшей носом Эли. 

– Да вон она, под столом. Ты ж ее всегда туда запинываешь. 

Ирина никогда не бросала сумки на пол, потому что покойная бабушка, женщина темная и суеверная, утверждала, что «денег не будет». Ирина в это не верила, но бабушку боялась до дрожи; а потом раскладывать вещи по местам вошло в привычку. И у ее торбы было место на тумбочке, рядом с принтером – чтобы всегда под рукой и на виду.

– Пойду я, – она смирилась с очередной неизбежной странностью и обняла Элю. – Если что, я на связи. 

Эля помахала ей вслед, даром что не всплакнула и не перекрестила. Ирина покачала головой, но на душе сделалось тепло и приятно – хоть один человек в редакции будет вспоминать о ней добрым словом. 

Ирина решила пройтись. Ноги сами несли ее в неизвестном направлении, которое в сказках называется «куда глаза глядят». Мысли туманом клубились в голове, но ни о чем конкретном она не думала. Основательно намотавшись по центру, она зашла в какое-то кафе, сняла плащ и заняла столик у окна. 

– Ваш заказ, – сказал симпатичный брюнетистый официант в кокетливом фартуке. – Двойной капучино и «Прага» с апельсиновым джемом.

– Я ничего не заказывала, – изумилась Ирина, которая не любила ни кофе с молоком, ни шоколадные десерты.

Взгляд официанта сделался растерянным. 

– Обычно вы делаете именно такой заказ, – сказал он с уверенностью. 

– Да я вообще впервые в вашем заведении, – вспыхнула Ирина. – Мимо проходила, решила зайти. 

Молодой человек нахмурился и бросил взгляд на администратора у барной стойки. 

– Оставьте, – вздохнула Ирина, понимая, что мальчишка влетит на немалые деньги, если она откажется от заказа. И чего, спрашивается, она выпендривается? В еде Ирина была, в общем-то, неприхотлива. – Наверное, вы меня с кем-то перепутали. Будьте впредь внимательны.  

До дома Ирина добралась на такси, оставив машину у редакции. У нее было время приготовить ужин для семьи и переделать всю отложенную на потом домашнюю работу до возвращения мужа и детей. Правда, не обошлось без эксцесса: поторопившись на кухню, она налетела на глупый журнальный столик из плексигласа, отчего тонкая кожа вспыхнула краснотой и начал наливаться большой синяк. Под одеждой, конечно, не заметно, но болело ужасно. 

– Дорогая, мы дома! – с порога прокричал Сергей, и квартира вдруг наполнилась шумом и гулом, как будто в нее внедрилась толпа солдат-первогодок во главе с громкоголосым сержантом. 

Ирина, ощутимо припадая на ногу, поспешила встречать домашних. 

– Что это с тобой? – удивился Сережка, целуя ее прохладными губами. 

– Убери из гостиной столик – дети могут пораниться, – ворчливо отозвалась Ирина.   

– У нас нет столика в гостиной, – сказал муж и посмотрел на нее с удивлением. 

– Просто не делай перестановку, не посоветовавшись, – продолжала кипятиться Ирина. – Я потом опять буду неделями искать свои вещи.

– Ладно-ладно, – покладисто сказал Сергей. – Только не кричи.

– Я не кричу, – громко и отчетливо сказала Ирина и ушла на кухню.

– Так, дети, переодеваться и мыть руки – наша мама приготовила что-то вкусненькое, – услышала она голос мужа и следом – топот двух пар детских ног, промчавшихся по широкому коридору. 

– Я отвратительная мать, – сказала она мужу, появившемуся на пороге кухни. 

– Ты хорошая мать, – уверил ее Сережка, – только задерганная и усталая… Уволил тебя твой Ибрагим? 

– Он не мой, – резко дернулась Ирина и покраснела при мысли о недавнем поцелуе с главредом и своих непристойных желаниях. – И нет, не уволил, но в отпуск отправил. На три недели. 

– Отлично, – оживился Сережка. – Отдохнешь на всю катушку. Не такой уж он и негодяй, этот твой Ибрагим. 

– Не мой, – отозвалась Ирина, чувствуя острое, болезненное сожаление, что действительно не ее. 

– Поедешь к родителям? 

– Да, надо бы. Мама обижается; отец хоть и молчит, но скоро, чувствую, выскажется по этому поводу. 

– А мы с детьми на выходные приедем… Да, наследники? 

– Да-а-а! – заорали Мук с Викуськой и звонко шлепнули ладошками по подставленным ладоням Сергея. 

– Не кричите, – сказала Ирина сухим нравоучительным тоном. – Что за мода – общаться на повышенных тонах?! За стол, быстро. 

Домашние, в недоумении переглянувшись, послушно выполнили приказ. Ирина и сама чувствовала, что ее несет куда-то не туда, но ничего не могла с собой поделать. 

Ужин прошел в напряженном молчании. Ирина хотела разбить эту тревожную неуютную тишину, но не могла выдавить ни слова. 

– Сереж, я пойду полежу часик, ладно? Что-то мне совсем хреново. 

– Конечно, Ириш. Мы с детьми посуду помоем и уроки сделаем, да, орлы? 

Детское «Да-а-а!» плетью полоснуло по нервам. Ирина сжала виски ледяными пальцами и зажмурилась, пытаясь перетерпеть острый приступ раздражения и злости. Почему она раньше не замечала, что ее муж и дети такие громкоголосые? Вот Ибрагим… другой…  

Ирина вырубилась мгновенно, едва голова коснулась пышной подушки. «Большая, – успела отстраненно подумать она. – Не люблю большие подушки. Как сидя спишь»… 

Кто-то – наверное, Сергей – накрыл ее пледом, но она не почувствовала и не проснулась. Ее затянуло в тяжелый липкий омут кошмара, главными действующими лицами которого были она сама и Ибрагим… Они занимались любовью на каком-то тропическом пляже, страстно, горячо и непристойно, так, как она никогда – даже в первые годы совместной жизни – не занималась любовью с мужем. Ибрагим был напористый, дерзкий; его руки и губы не просто ласкали – они порхали, играли, терзали, дарили и брали. Он был щедрым любовником, «этот Ибрагим». Она даже кончила во сне, что с ней и в реальной-то жизни не часто случалось.

Ирина вспотела, а во рту пересохло. Она открыла глаза через мгновение после того, как Ибрагим называл ее по имени. Чужому имени.

– Что тебе снилось, крейсер «Аврора»? – насмешливо щуря глаза, спросил Сережка. Он лежал рядом, в домашней вытянутой футболке и с романом Дугласа Адамса. 

– А что? – хриплым ото сна голосом спросила Ирина в ответ. 

– Ты так стонала, так стонала, – Сережка выразительно закатил глаза. 

– Дурачок, – фыркнула Ирина. – Ого, уже почти одиннадцать. Сколько я спала? 

– Часов шесть. Я пытался тебя разбудить, но чуть не схлопотал в глаз. 

– Прости, милый. Сделать тебе чаю? 

– Лучше какао с молоком. 

– Какао? – изумилась Ирина. Сережка с детсадовских времен на дух не переносил какао. 

– Какое какао?

– Ты попросил какао с молоком. 

– Фу, Ирк, гадости не говори. Молока с медом. Ты к лору сходи, что ли. 

– Хорошо, сейчас сделаю. И схожу. Конечно, Сереж. 

Какао с молоком любил Ибрагим.    

В темноте Ирина ударилась о дверной косяк, но, чтобы не разбудить детей, выругалась тихо, зато с чувством. Потирая саднивший лоб, она включила свет, зашла в ванную и вздрогнула от неожиданности – ее симпатичное лицо, лицо ухоженной, уверенной в себе тридцатипятилетней женщины, украшала светлая рыжеватая щетина. 

Забыв о пульсирующей тупой болью ране, Ирина схватилась за щеки. Щетина была приятно-колючей, дневной, но смотрелась столь дико, что Ирина рассмеялась. Но в смехе отчетливо слышались истеричные нотки. 

«Похоже, я окончательно сошла с ума», – решила она.

«Подумаешь, бородатая женщина, – продолжала Ирина внутренний монолог уже на кухне. – И вообще я посимпатичнее Кончиты Вюрст буду». 

– Ирка, какао… Ох, до чего ж мерзко! – вырос за ее спиной темный Сережкин силуэт. 

– Ты же всегда пьешь дурацкий какао вечером! – закричала Ирина. Она рассердилась на неуместную шутку мужа, потому что точно знала, что он любит горячий светло-коричневый какао, иногда вприкуску с домашним песочным печеньем, которое ради его удовольствия Ирина выучилась печь. Она не умела ни печь печенье, ни варить какао до их знакомства, потому что кашеварила всегда мама, а Ирину на кухню допускали лишь в крайнем случае – например, когда маме нужны были дополнительные руки. 

– Перестань издеваться, – распалялась она. Разозлившись, она даже забыла о щетине, «украшавшей» ее лицо, хотя Сергей, кажется, ничего и не заметил. – Ты словно задался целью окончательно меня сегодня выбесить.

– Ирк, ты что, белены объелась? – миролюбиво сказал муж и положил ладони на ее напряженные плечи. Она скинула его руки и повернулась к нему лицом, но весь ее боевой запал тотчас испарился, когда на месте Сережки она увидела Ибрагима – в домашней вытянутой футболке с проказливо ухмыляющейся физиономией Барта Симпсона.

– Мать твою, – неестественно громко сказала Ирина, шарахнувшись в сторону. 

– Не ругайся, – поморщился Ибрагим. – Не люблю, когда ты ругаешься. 

На языке Ирины вертелось много неприличных выражений, непосредственно относящихся к тому, что она думает об Ибрагимовых пристрастиях, но она промолчала. И даже на всякий случай закрыла рот ладонью. 

– Хочешь принять душ? Могу спинку потереть, – провокационно улыбнулся Ибрагим. В его голосе прозвучали мурлыкающие нотки, которые она уже слышала… слышала на берегу океана… на пляже, где они – Господи прости! – трахались как до смерти влюбленные новобрачные… 

– Не трогай меня, – взвизгнула Ирина, уклоняясь от прикосновений Ибрагима. – Убирайся… Ты ужасен… Не прикасайся, или я вызову полицию… Я посажу тебя, ублюдок… 

– Ма-а-ам, ты чего? – стоящий на пороге кухни Мук в синей пижаме с желтыми звездами был так реален, что Ирина вскрикнула от облегчения. Она бросилась к сыну, вцепившись в него, как утопающий в спасательный круг. 

– Все хорошо, все хорошо, все хорошо, – повторяла она снова и снова, стискивая Мука в крепких объятиях. 

– Ир, отпусти ребенка, ему дышать нечем, – сухо сказал Сергей, и Ирина машинально опустила руки. Она со страхом посмотрела на хмурого мужа, и это – слава всем богам – действительно был ее муж. На бледном лице Сергея черными провалами выделялись потемневшие глаза, до краев налитые обидой, непониманием и раздражением.

– Мук, ты чего вскочил-то? – спросила Ирина почти спокойно. 

– Пить захотел, – сказал сын, переводя тревожный взгляд с матери на отца и обратно. – А вы что, ругались? Ух ты!

Они с Сережкой никогда не ругались при детях. Даже голос повышали редко. Они старались воспитывать их правильно, чтобы Мук и Викуля выросли настоящими хорошими людьми. А громкие ночные скандалы в идеальный план воспитания не вписывались совсем. 

– Держи, – через Иринино плечо Сергей подал сыну стакан с водой. – Пей и иди спать. 

Ей показалось, или голос Сережки вдруг стал холодным, чужим? 

– Сереж, прости… Не знаю, что со мной происходит… 

– Поговорим завтра. Поздно уже, а завтра вставать рано. 

– Ты ложись, а я еще за компом посижу. Кажется, выспалась на неделю вперед, – заискивающе улыбнулась Ирина. Сергей кивнул и вышел, оставив ее наедине с сумасшествием. 

В Берлине было на два часа меньше, чем в Москве, и Юлька торчала в сети. Сегодня Ирина была как никогда рада пообщаться с младшей сестрой. 

«Я тебе фотки к маминому юбилею скинула на почту, – написала Юлька после традиционных приветствий. – Сделаешь коллаж или какую-нибудь веселую мульку». 

«Сделаю», – покладисто согласилась Ирина. 

«Там еще наши детские фотографии. Такие прикольные. Ты была лопоухой».

«Ничего подобного!» 

«Ха, смотри сама», – Юлька прикрепила к сообщению фотографию, которую Ирина поспешила открыть. 

«Вообще не помню, когда это снято», – написала она сестре. 

На отсканированной и отредактированной фотографии улыбчивая золотоволосая Юлька узнавалась мгновенно; по левую сторону от нее стояла смуглая девочка с темными шоколадными кудрями до плеч, а по правую – тоненький, загорелый до черноты мальчик с копной выцветших добела на жарком летнем солнце волос. На всех троих были простые хлопковые трусики и майки разной степени загрязненности. 

Под ребрами болезненно кольнуло. 

«Кто этот мальчик?» – спросила Ирина в следующем сообщении. 

«Не помню, если честно, – тотчас отозвалась Юлька. – Наверное, один из деревенских. Или отдыхающий, как мы».

«Надо у мамы спросить – у нее хорошая память на лица».  

«Больше двадцати лет прошло, она, наверное, не вспомнит».

«Я все равно к ним собираюсь, заодно и спрошу».

«У-у-у, акула пера оседлала любимого конька».

«Мне просто любопытно. Никого я не оседлывала. А тебе разве нет?»

«Красивый, должно быть, парень вырос. Скорее моего возраста, чем твоего».

«Эй, ты всего на два года младше, а рассуждаешь, будто я Мафусаил». 

«Опять ты со своими умными словами».

«Я тебе толковый словарь на день рождения подарю». 

«Зануда!»

«Раздолбайка!»

«Позвони от родителей. Они, кстати, скайп освоили».

«Давно пора. Позвоню. До связи». 

Родители Ирины и Юльки, выйдя на пенсию, купили домик на Клязьме и безвылазно там поселились. Домик был окружен удивительным вишнево-яблоневым садом, который Сережка вместе с тестем обнес высоким забором из красных металлических листов. Для детей здесь было раздолье, поэтому Мук и Викуся проводили здесь и летние, и зимние каникулы. Часто к ним присоединялся и единственный Юлькин отпрыск, Матвей (естественно, Мэтт), прибывший из Германии в гости к бабушке с дедушкой. 

Ирине тоже нравилось отдыхать здесь, в деревне со смешным названием Бирюльки; особенно после того, как папа собственноручно построил беседку под липой и установил мангал на цементный фундамент-пятачок. Еще у родителей была отличная баня и пятнадцать картофельно-овощных соток. Осенью Ирина непременно выкраивала дни, чтобы приехать и помочь маме с заготовками. В Москву она возвращалась с набитым деревенскими разносолами багажником, и Сережка, ворча, делал три-четыре ходки, чтобы перетаскать все вкусности в квартиру. 

К вечеру похолодало, поэтому Валерий Ильич принес оккупировавшим беседку дамам плюшевые пледы. 

– Может, в дом все же зайдете? – спросил он. 

Старшая дочь улыбнулась и покачала головой.

– Нет, пап, дай воздухом надышаться. Кажется, я уже тысячу лет не дышала полной грудью. 

– Ну дыши, дыши, – сказал Валерий Ильич и ушел смотреть европейский футбол по кабельному каналу.  

Из пятилитрового термоса Елена Дмитриевна налила Ирине чаю со смородиновым листом, и та, выпростав руку из теплого кокона, вдохнула любимый терпкий аромат. 

– До чего же хорошо, мам, – сказала Ирина. 

– Да, дочь, все познается в сравнении. Я вот тоже не мыслила жизни без Москвы, толчеи, гула, движения; а сейчас, как вспомню, ужасаюсь… Конечно, молодость должна наслаждаться бурлением жизнь, чтобы в старости прийти к такому вот домику в деревне и предаться воспоминаниям и философствованию.

– Кстати, о воспоминаниях, – Ирина вновь вытащила руку из-под пледа, достала из сумки пакет с распечатанными фотографиями и положила пять из них перед Еленой Дмитриевной. Вглядываясь в лицо матери, она отметила и теплую улыбку, скользнувшую по ее губам, и легкую ностальгию в глазах. 

– Мы с Юлькой не могли вспомнить, кто этот мальчик. 

Елена Дмитриевна посмурнела, положила фотографии на стол и пристально посмотрела на дочь.

– Зачем тебе эти воспоминания? Какая разница, кто это? Дачник, наверное. 

– Ты его не помнишь? Совсем? Смотри, он часто был со мной и Юлькой, значит, мы дружили. Юлька сказала, что ей было десять, когда соседский пес уронил ее в лужу, и она тогда вышибла передний зуб. 

– Не помню. Совсем. Зачем тебе в такой древности ковыряться? Живи настоящим. 

– Ну, я же журналист, – пошутила Ирина и с удивлением увидела, как лицо матери исказилось от боли и гнева. 

– Теперь жалею, что отговорила тебя от медицинского; лучше бы людей лечила, а не в дерьме копалась. Журналистка она, подумать только. 

– Мам, ты чего? – истончившимся испуганным голосом спросила Ирина. 

– Ничего. Завтра пироги печь собрались, так что пошли спать – с петухами подниму.

Такому тону матери Ирина не могла не подчиниться. Но, пока Елена Дмитриевна убирала со стола, резко, как показалось Ирине, отказавшись от ее помощи, она заглянула к отцу. 

– Пап, ты не помнишь, как называлась деревня, где мы каждое лето отдыхали? 

– Авдеевка, что ли? 

– Ну да. Я спать пойду. Спокойной ночи. 

Валерий Ильич пробормотал что-то приличествующее случаю – на экране плазменного телевизора Real Madrid жестоко крушил FCB. 

«Google в помощь», – сказала Ирина, включая лэптоп. Во всемирной сети она чувствовала себя как рыба в воде, так что найти Авдеевку на карте Московской области не составило труда. К счастью, деревня с таким названием была в регионе одна и располагалась примерно на полпути в сторону границы с Новгородской областью. 

Удовлетворенная результатами расследования, она отправилась в душ и почти не удивилась, отметив, что ее роскошные волосы цвета горького шоколада стали короткими и светлыми, как спелые пшеничные колосья на солнце. Этот оттенок удивительно не шел ей, смуглянке, но с вновь пробившейся щетиной, с которой Ирина научилась справляться, смотрелся гармонично. 

«Отлично, – язвительно продумала она, изучая свой новый облик. – Еще и нос форму поменял, да и глаза кажутся светлее. Скоро совсем себя в зеркале не узнаю». 

Показное спокойствие давалось Ирине с трудом. Особенно сложно было не прятать новое лицо от близких, но те воспринимали ее по-прежнему. Ей было до икоты страшно превращаться в мужика, каким бы красавчиком он ни был. Утешала и спасала лишь мысль, что эти метаморфозы происходят только в ее голове, но на всякий случай от свекрови Ирина узнала номер телефона хорошего психиатра и даже записалась на прием.

Через три дня, проведенных в блаженном ничегонеделании, Ирина решила, что ее отъезд подозрений у родителей не вызовет, и засобиралась в Москву. О том, что собирается сделать солидный крюк по дороге к дому и заехать в Авдеевку, она никому не сказала. 

Пришлось солгать мужу, что заглянет в гости к подруге, которая болела на даче. Врать Ирина не любила, но умела, особенно Сережке. Поэтому сообщение оставила на автоответчике, чтобы избавить себя от угрызений совести. 

По пути в Авдеевку Ирина то и дело бросала взгляд в зеркало заднего вида. Оттуда на нее смотрел молодой светловолосый мужчина с дымчато-серыми глазами и кривой лукавой ухмылкой, от которой на левой щеке образовывалась сексуальная ямочка. От Ирины в нем не было ровным счетом ничего. Она подмигнула своему новому знакомому, и тот подмигнул в ответ.   

Ощущать себя мужчиной было удивительно. Кардинально сместился центр тяжести, появились иные биологические потребности. Слава Богу, что на встречных девиц Ирина не таращилась с сексуальным подтекстом – это было бы чересчур. Зато впервые за пять лет она от души поела в придорожной забегаловке жареной картошки со шкварками и луком, щедро политой сметаной и посыпанной сыром: таких изысков Ирина себе не позволяла после того, как фигура поплыла после вторых родов. Ей стоило больших трудов вернуть прежнюю форму, но мужчине в ней все было нипочем – он был по-мальчишески строен, подтянут и сухощав, только мелкие мимические морщины безжалостно выдавали возраст. Даже жаль, подумалось Ирине, что такие привлекательные парни существуют только в женском воображении. С такой внешностью и ее, Ирининым, логическим складом ума да сильным характером  это был бы мечта, а не мужчина. Невероятно повезет той девушке, кому такой парень достанется. 

– Бабушка, далеко ли до Авдеевки? – Ирина тормознула у обочины, чуть поодаль от пожилой женщины, торгующей прошлогодней картошкой. 

– Километров десять во-о-он по той дороге, милок. Видишь поворот направо?

«Она меня что, за парня приняла?» – отстраненно удивилась Ирина. 

– Только не торопись, а то расколошматишь свою красавицу – там, в аккурат перед въездом в Авдеевку, вымоина большая. 

Ирина покосилась на свою машинку и вздохнула – как в известной сказке ее отечественная сиреневая тыква превратилась в прекрасного вороного жеребца по кличке Nissan Terrano. Эх, вот бы в реальной жизни так происходило! 

– Спасибо, бабушка, – сказала Ирина и полезла в машину.

– Не за что, касатик, – полетело вслед. 

«М-да, парень, влипли мы с тобой, – обратилась Ирина к своему мужскому отражению. – Как в песне: «Я – это ты, ты – это я, и никого не надо нам»… Ты что, попсу слушаешь? Откуда я эту песню знаю? Черт, сейчас еще и напевать буду». 

Вот так, с веселыми песнями и грустными думами, Ирина в Авдеевку и въехала. 

Деревня оказалась крошечной – всего с десяток домов вдоль одной-единственной улицы. Отличные места для отдыха – и лес рядом, и быстроводная речушка. Правда, молодежи здесь могло быть скучно, ведь даже сотовой вышки поблизости не было, но сейчас это Ирине было только на руку. 

– Сережка, – охнула Ирина, узрев знакомый профиль, и ринулась из машины, запутавшись в ногах и рухнув лицом в песок. – Блин горелый… Сережка… Сереженька… Да стой ты, дурище… 

Размахивая руками и вопя во все горло, она бежала за натужно кряхтевшим трактором, за рулем которого сидел ее Сережка. 

– Ты чего, по мою душу, что ли? – удивился парень с лицом Сергея Лавриновского, но более сходства с рафинированным москвичом не наблюдалось. Сельский тракторист был в кургузом джинсовом комбинезоне, заляпанном маслом и еще чем-то кислотно-непонятным, и в кепке набекрень. И примечательные разношенные кирзачи, серо-желтые от засохшего песка вперемешку с глиной. 

– По твою, – кивнула Ирина. 

– А я думаю – что за чудик по деревне носится? 

– Чего ж не остановился? 

– Так откуда мне знать, кого ты тут ищешь. 

– А ты тут кого-то еще видишь? – сарказм в голосе Ирины можно было ложкой черпать. 

Сережка… тьфу ты… тракторист задумчиво поскреб затылок грязной дланью с траурными каемками под ногтями.   

– Тебя как зовут-то? – осмелела Ирина, видя, что мыслительный процесс в большой, бритой под ноль голове идет медленно и трудно. 

– Влад, Владлен. 

– В Авдеевке, кроме тебя, есть кто живой? Мне бы тетю Раю увидеть. 

– А, так померла Раиса Семеновна, годов десять уж как померла, Царство ей Небесное. А ты что, родственник?

– Нет, мы у нее флигель снимали, когда я мелкая была... был… я был… 

– Ишь ты, «флигель», – ухмыльнулся Сережка… то есть Влад. – Чего тогда надо, раз не родственник? 

– Кое о чем спросить хотел. Об одном мальчике, который здесь жил одновременно с нами. 

– Моя мамашка с Семеновной крепко дружила, может, что и вспомнит. Она всех жильцов по имени-отчеству знала – такая память, что интернет отдыхает.

Мамашка Влада оказалась высокой дородной женщиной со скорбным лицом православной святой. Она была так похожа на ее свекровь, что по рукам Ирины побежали колючие мурашки. Она даже поежилась, так непривычно было видеть хитроватое выражение на известном своей интеллигентностью лице.

– Здравствуйте, – вежливо сказала она, проходя на участок, огороженный покосившимся деревянным забором. 

– И тебе не хворать, – хмыкнула женщина. – Заходи, гостем будешь. 

– Спасибо, меня Ир… Игорем зовут, я из Москвы, разыскиваю родственника. Вот сына вашего встретил, он порекомендовал к вам за информацией обратиться, – на одном дыхании выпалила Ирина. – Я заплачу. 

– Экий ты быстрый, сокол ясный. Заходи да дверь закрывай – выстудишь дом, чай, не лето красное. 

– Да-да, простите. 

– Владька, наноси дров в баню – стирать буду… Чаю или кофию желаешь? 

– Нет, спасибо, не утруждайтесь. Мне только бы спросить. 

– Ну спрашивай, – позволила женщина, усевшись в красный угол, под образа.  

– А вас как по батюшке? 

– Катерина Ивановна. Тетя Катя. 

– Тетя Катя, – взяла задушевный тон Ирина. – У меня фотографии старые есть, сестра подчистила, подкорректировала… Вы тут никого не узнаете? 

Катерина Ивановна степенно достала из кармана вязаной кофты очки и водрузила на крупный, далекий от классических античных канонов нос. 

– Узнаю, чего ж не узнать. Вот Юлька-свистулька, огонек, а не девчонка. А это брат ее, Ян. 

– Как брат? – ахнула Ирина. – Почему брат? 

– Так природа распорядилась, чтобы брат. Касьяном звали мальца, или Яном – для краткости. 

Сердце Ирины застучало где-то в горле. Ей стало вдруг душно и дурно, и она даже стала заваливаться на спинку стула. 

– Эй, мил-человек, да ты белый совсем. Может, водички? 

Ирина кивнула, стараясь дышать коротко и ровно, чтобы успокоить сумасшедшее сердцебиение. Она жадно выхлебала поданный сердобольной селянкой стакан воды, почувствовав предынфарктную испарину на лбу и на висках. 

– Ты чего это расклеился? Юльку ищешь? Или Яна? Так они живы, насколько мне известно. Юлька в иностранщине где-то, моделькой была, а сейчас сама тряпки шьет. Говорят, высоко поднялась.

– Кто говорит? – сухим горлом проскрипела Ирина. 

– Так интернет и говорит. Или, думаешь, я совсем темная, коли старая? 

– Нет-нет, что вы, и мысли не было… 

– Да ты не тушуйся, не егози. Я тебя сразу узнала, как только ты на порог зашел. Не изменился ничуть, только заматерел, повзрослел. Красивый ты стал парень, Ян. 

Ирина уставилась на улыбающуюся Катерину Ивановну дикими глазами. 

– Но как?.. Я не Ян… Я Ирина… Ирина Лавриновская… Журналистка из Москвы… 

Катерина Ивановна строго поджала губы. 

– Ты вот что, Ян, о той давней истории забудь. Пошутили мальчишки, посмеялись. А ты, дурачок, всерьез их розыгрыш и воспринял. 

– Какая история, теть Кать? Умоляю, расскажите, а то я вот тут прямо у вас с инфарктом свалюсь, – Ирина молитвенно сложила руки. 

Катерина Ивановна неодобрительно покачала головой, вздохнула, взяла в руки ту, самую первую увиденную Ириной фотографию. 

– Ты в Бога веришь, Яник? 

– Не особенно, – осторожно отозвалась Ирина. Да, Ирина, потому что не чувствовала она себя Яном. 

– А я вот верую. И в церковь езжу, в Бугры. За упокой свечи ставлю да за здравие. 

– Теть Кать…

– Ты слушай, слушай…. Тех мальчишек, что над тобой издевательства учиняли, уж и нет почти никого. Влад мой спился, жена его бросила, детей в Москву увезла, внуков моих, Аленку и Сашеньку… Друг Владов – Антоха – вместе с «семеркой» своей потонул по пьяной лавочке, только-только двадцать исполнилось… Вальке ноги на заводе отрезало; иждивенцем при родителях жить не захотел – с двенадцатого этажа выбросился, сердешный… Гаврила – тот жив-здоров, морда как у хряка, только чует мое сердце, недолго ему землю топтать: бандитом стал, с наркотой ядовитой связался. Порешат его подельники, помяни мое слово. Да он и так не жилец – сам на игле давно сидит, да все земля не приберет никак… Васька ослеп после операции, мается бирюком в райцентре… Так что, считай, всем воздалось, всех судьба наказала…  

В голове завертелись какие-то тяжелые смутные воспоминания, дотоле тщательно подавляемые, но Ирина все равно не понимала, о чем толкует Катерина Ивановна. 

– Мне тогда лет двенадцать было, да? 

– Около того. Хорошенький был, как картинка. И такой лапушка, тихий, застенчивый, не чета нашим деревенским сорванцам. Ты с ними дружбу водил, не кичился тем, что московский. Ходили и на рыбалку, и за ягодами вместе. И проказничали, бывало. Пацанов-то родители крапивой лупили за проделки, а тебя твои только журили ласково. Вот мальчишки и осерчали – дескать, бедокурили вместе, а батогов только они получают… Нарядили тебя в платье девчоночье, волосы бантами завязали и оставили посередь деревни в базарный день. 

«Девчонка! Девчонка! Девчонка! Давай-давай, реви, сопля малолетняя! Будем тебя Ирочкой звать, хочешь?»

Ирина… нет – Ян… сжал виски холодными пальцами. Как он мог забыть это унижение, это состояние беспомощности, этот острый запах мочи, текущий по ногам из-под нелепого платья с рукавами-фонариками?.. 

– Там была девочка, – сказал он совсем не грудным Ирининым голосом. – Смугленькая, с темными волосами… Жила по соседству с теткой… И играла на пианино с самого утра… Она взяла меня за руку и повела к родителям… 

– Да, Инночка. Мальчишки бежали за вами, кидались, чем придется… Как получилось, что они вас к реке загнали, никто сказать точно не смог… Вы с Инночкой взялись за руки и спрыгнули с обрыва… Там даже не всякий взрослый рискнет нырять… 

– И мы… выплыли? – Ян затаил дыхание, каким-то диким внутренним чутьем понимая, что нет, не выплыли, не спаслись. 

– Платье то дурацкое зацепилось за корягу на дне. Ты тонуть начал, а вокруг ни души. Инночка тебя пыталась спасти, кричала, сердешная. Мальчишки, знамо дело, перетрухали да разбежались кто куда. Понимали, стервецы, что вы никому не расскажете об их проделке… Инночка тебе помогла – платье кое-как стянула, тебя на поверхность вытолкнула… А сама воды нахлебалась да утопла… Сильная девчонка была, храбрая… Не побоялась тебя защитить, хотя всего годом старше была… Инночку только через три дня вниз по течению выловили. 

Ян обхватил себя руками, словно наяву ощущая ледяной холод проточной воды, проникающий в рот, нос, уши. Он помнил речное дно – коричневый песок, длинные пушистые, как боа, водоросли, стайки мелкой рыбы… Он так испугался, что теперь все узнают, что он ревел как девчонка и даже описался, что всплывать не хотелось – здесь, на дне, было тихо, спокойной и прохладно. Еще бы книжку и маминого смородинового чаю – так и остался бы здесь… Но какая-то неведомая сила дернула его вверх, к свету. Он не хотел и сопротивлялся, и кричал, прося оставить его там, на речном дне… А потом… 

«Сынок, Яник, это кофточка Юли, она для девочек… Вот твоя рубашка… Нет, милый, тебе нельзя надевать Юлину кофточку в школу… Нет, и дома тоже нельзя… Ты же мальчик!»

«Ян, мать твою, ты что творишь, стервец?! Сними это немедленно! Ты мужик или… или… Тьфу… Быстро, я сказал… О Господи, у тебя и лифчик там… Где ты взял эту мерзость?.. Нет, не говори – ничего не желаю слышать об этих извращениях!» 

«Янусь, смотри, я помаду новую купила… Что значит «Юльча, отстань»?.. Давай я тебе макияж сделаю? Побудешь моей моделью? У меня просмотр завтра, страшно. Пойдешь со мной? Ты произведешь фурор, я уверена, – фигура у тебя обалденная, как у настоящей модели… Ну вот, смотри… Невероятно, правда?.. Из тебя получилась красивая девушка… Хотела бы я себе такую сестренку».

«Альтер-эго вашего сына – женщина по имени Ирина. Она умна, самодостаточна, честолюбива. Но любит свою семью, любит вас, своих родителей. Думаю, в пору осознания гендерной идентичности ваш сын пережил какую-то травму. Я не исключаю трансгендерности, но мы еще поработаем над этим… Нет, ни в коем случае не пытайтесь лечить это с помощью шоковой терапии – Ян может навсегда уйти в тот мир, где он женщина, где ему спокойно и безопасно… Нет, разумеется, я не призываю вас поощрять его любовь к женской одежде… Услышьте меня, пожалуйста… Я всего лишь психотерапевт, а не Господь Бог… Я возьмусь за Яна, но мы не будем спешить… Вы ведь не хотите потерять сына?»

«Люблю тебя… Вернись ко мне… Вернись… Вернись…»

– Спасибо, теть Кать… Я… вспомнил… – сказал Ян, но губы, которые он пытался растянуть в улыбке, дрожали и были бескровны. 

– Да за что спасибо-то? – сокрушительно вздохнула Катерина Ивановна. – Оставайся на ночь, я тебе на печке постелю, согреешься. В баньку сходишь. 

– Мне в Москву надо, теть Кать… Меня там… ждут. 

«Вернись… Вернись… Вернись…»

– Коли ждут, тогда поезжай. 

Ян вывалился из сеней и жадно глотнул свежего деревенского воздуха. 

– Слышь, Янк, я тут… эта… подслушал, чего мать вещала, – у калитки стоял Влад, ощутимо покачиваясь на крепких ногах-колоннах. – Ты… эта… зла не держи… Ты нам нравился, хоть и на девчонку был похож и был такой нежный, тоненький, как одуванчик… Антоха, Царство Небесное, как из армейки вернулся, все говорил, что ты… эта… пидорасиком был… что уже тогда… ну… парней цеплял… И мы велись как на девку… Ты и правда… Ничего такой… Симпатичный… Я тебе… эта… нравился… Все время ко мне лип… 

– Придурок, – рыкнул Ян, отталкивая нетрезвого Влада и выскакивая на дорогу. До черного кроссовера домчался, как в спину ветром подгоняемый. Только в салоне позволил себе расслабиться, перевести дыхание. 

«Привет, Ян, – сказал он, жадно вглядываясь в отражение в зеркале дальнего вида. – Вот ты, значит, какой». 

На мгновение в зеркале мелькнуло грустно улыбающееся отражение Ирины.

«Спасибо, – искренне поблагодарил Ян тающие очертания до боли знакомого лица. – Ты была сильной за нас двоих. А я… слабак, что прятался за тебя столько лет».

Ирина подмигнула и исчезла прежде, чем Ян успел подмигнуть ей в ответ…

Только на скоростном шоссе удалось поймать сеть. Тринадцать непринятых. Сорок смс-ок. Но он отбил ответ только тому абоненту, чей номер помнил наизусть: «Во всем разобрался. Жди. Я возвращаюсь».  

Ян работал на Гоголевском бульваре и часто заказывал в кафе «Прагу» с апельсиновым джемом. 

Ян пил много кофе, много курил и много работал. 

Ян не хотел быть ни журналистом, ни писателем, ни даже врачом. Его амбиции были уже удовлетворены скромной должностью системного аналитика в отделе разработок корпорации Tisain (на одной из встреч он и был представлен Ибрагиму как молодой перспективный сотрудник). 

Ян не боялся ставить машину у беседки – отец был хоть и бывшим, но высоким полицейским чином, не растерявшим нужных знакомств после выхода на пенсию, так что лишний раз местный мелкий криминал связываться с Яном опасался. 

Ян точно знал, что его любят, что его ждут за этой двойной дверью.

– Привет… Ян? 

Ян засмеялся, кивнул, подтверждая, что да, он – Касьян Каравайников, а не Ирина Лавриновская, и шагнул в теплые распахнутые объятия. 

– Я теперь все знаю. Про себя. И Ирину. И Инночку. 

– Это еще кто?

– Я все расскажу, только давай поедим чего-нибудь. И я сварю тебе какао, да?

Надир ибн Минхадж Ибрагим, деспот, самодур, ливанский Крез и владелец Tisain, улыбнулся в ответ и обнял своего любимого сумасшедшего.  

– Конечно. Я скучал по… какао.

2-4 февраля 2017 г.

СПб

От автора:

На оригинальность сюжета не претендую; спасибо создателям фильмов "Лица в толпе" и "Осторожно, двери закрываются" за вдохновение :)