Татуировка виверны

Вывеска салона татуировки поскрипывала на ветру… Не знаю, как хозяина угораздило сделать весь свой салон в стиле вестерн — и это в самом центре столицы! — но этот скрип однозначно раздражал. Равномерный надоедливый звук напоминал фильмы о Диком Западе, и так и казалось, что сейчас растворятся двери, едва не слетая с петель, ввалится полуживой ковбой и попросит очередную порцию виски, которая добьёт его окончательно.

Хорошая мысль почти побудила меня покинуть этот притон безвкусицы, но дверь действительно открылась. И, хотя в комнату вошел не ковбой, а сам хозяин салона, уходить я тут же передумал, вспомнив, зачем я здесь.

— Где шрам-то? — после недолгих разъяснений задумчиво спросил Мэл.

Мэл… Странное имя. Меня так и подмывало спросить, не Маркс-Энгельс-Ленин ли скрывается за таким мелодично звучащим словом, но внешний вид мастера, бородой и лысиной действительно напоминающий Маркса, дал вовремя передумать.

Молча задрав рубашку, я открыл вид на тонкую, ещё красноватую тройную линию на животе под рёбрами с левой стороны. Шрам напоминал аккуратные царапины от когтей мелкого хищника вроде кошки. Так стало после операции по коррекции. Раньше это было три безобразных рваных рубца. След от несчастной любви. Хотя… не такой уж несчастной. И не такой уж любви.

— Что делать будем? Решил уже?

— Да. Виверна, здесь будет её голова, — я указал на правую лопатку. — А шрам прикрыть хвостом.

Мэл довольно хмыкнул и одобрительно кивнул.

— Первая татуировка — и сразу такой размер. Отважно.

Отважно… Мелочи по сравнению с тем, какие решения мне пришлось принимать последнее время и ещё придётся принять в ближайшие дни.

Следующие полчаса мы посвятили продумыванию дизайна, прорисовке деталей на бумаге… Три — столько раз мне предстояло прийти в этот салон, чтобы завершить татуировку полностью. Татуировку, которая должна была поставить точку на моём прошлом. На этой истории. На Пашке. Странный способ, но мне надо было совершить что-то из ряда вон выходящее, чтобы сделать другой, не менее важный шаг.

С Пашкой мы были знакомы практически с детства. Кажется, это было в классе пятом, когда родители перевели его в нашу школу. Мы сразу подружились: светлый, весёлый мальчишка — он не чурался новых знакомств, сразу к себе располагал своей искренней улыбкой и без умолку разговаривал. Нас посадили за одну парту, и это, как оказалось, стало отправной точкой нашей длящейся уже почти пятнадцать лет дружбы. Потом было несколько совместных лет в школе — чудесных, полных приключений и новых ощущений. У Пашки начались увлечения девчонками, подружки менялись одна за другой. А я… Я понял, что меня девчонки не интересуют совсем.

Нет, Пашка не стал предметом обожания. К нему я не испытывал никаких чувств, кроме дружеских. И всё же…

Вернувшись после службы в армии, я практически в первый день узнал, что Пашка собирается жениться. Партия ему выпала неплохая: дочь какой-то шишки — при деньгах, положении в обществе, и Пашку, конечно же, пристроили. В университет он поступал, уже зная, что по выпуску сядет в кресло менеджера дочернего предприятия папаши жены. По дружбе и меня обещал устроить.

Обещание своё он сдержал: работа у меня отличная. Не то, о чём я мечтал раньше, но доходная, да и руки пачкать не приходится. Правда, работу придётся менять. Нет, Пашка не будет мешать. Истерик с разбором полётов, конечно, тоже не будет устраивать. Я сам не смогу больше смотреть ему в глаза и делать вид, что между нами ничего не было.

О том, что я — гей, Пашка узнал случайно…

— Посмотри! Лёш, ну посмотри, какую я камеру купил! Теперь точно сделаю самый шедевральный шедевр.

Фотографировать Пашка любил всегда. Сколько его помню, он постоянно таскался с отцом за Свемой, часами сидел в ванной комнате со всеми этими проявителями-закрепителями. Сам я в этом не понимал совершенно ничего, но счастье от покупки камеры не разделить не мог. Уж очень заразительно он радовался.

— Замечательно. Будешь теперь всех и вся фотографировать, а мне опять фотографии под нос совать, — отмахнулся я, улыбаясь.

Когда-то давно Пашка мечтал стать фотографом. У него и правда неплохо получалось, ещё в школьное время он участвовал в каких-то конкурсах, занимал призовые места. Но семейная жизнь подкорректировала его планы, и из Пашки-фотографа получился Пашка-серьёзный-дядька-в-кресле-менеджера. Ему эта роль не шла…

— Вот с тебя и начну!

Я даже не успел среагировать, а уже прозвучала череда щелчков.

— Здорово, правда? Восемь кадров в секунду, можно фотографировать всё подряд…

— И потом часами разбирать фотографии, выискивая из кучи мусора единственный достойный кадр…

— Который окажется шедевром, — Пашка рассмеялся, рассматривая отснятое на экране, а потом с серьёзной миной добавил: — Но ты на роль шедевра не подходишь. На всех фотографиях ты похож на скукоженного старика. Неудивительно, что Оксана от тебя сбежала, сверкая пятками.

Оксана… С ней мы «встречались» почти два года. Конечно же, она знала, что, кроме дружбы, у нас с ней ничего не может быть. Пожалуй, Оксана была единственным человеком, который знал о моей ориентации, кроме моих родителей. И её это устраивало. У нас был чудный симбиоз: я играл роль ревнивого ухажёра, отгоняя от неё неугодных поклонников, а она прикрывала меня, появляясь на всяческих встречах-вечеринках в роли моей невесты. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и пару месяцев назад Оксана встретила молодого человека, с которым захотела настоящих отношений. За пару дней до этого разговора мы с ней официально «расстались».

— Да-да, — согласился я. — И ты бы отстал от меня со своей камерой.

— Да ну её, камеру. Слушай, тут у моей Ленки подружка завелась: умница, красавица, я б сам такую из койки не прогнал…

— Не стоит, — отмахнулся я, уже прекрасно понимая, к чему он клонит.

— Не, ну Лёх, несерьёзно это. Ну, сбежала от тебя Оксанка. Ну да, понимаю, она та ещё красотка была. Но не стоит теперь запираться в четырёх стенах…

— Паш, отстань. Это не из-за Оксаны. Я просто не хочу…

— Не отстану. Мне надо, чтобы ты с ней познакомился… — начал Пашка свою обычную «песню».

— Тебе надо, ты и знакомься. А от меня отстань.

Я бы не реагировал так нервно, если бы этот диалог не повторялся уже в десятый раз. Знал я, зачем ему нужны были эти знакомства: сам этих подружек жены тащил в постель, а я ему нужен был для прикрытия — жене рассказывать, что с подругой друга он никогда и ничего не замутит. Она в таких случаях делала вид, что верит. Я не вмешивался в их отношения. Ровно до тех пор, пока меня не пытались вмешать в них насильно.

— Ну, Лёх, тебе что, сложно замутить с красивой бабой? Ты посмотри на неё хотя бы! Она знаешь какая! Ух!

— Да хоть сама Моника Беллуччи. Паш, серьёзно тебе говорю, не буду я ни с кем знакомиться…

— Что ты ломаешься, как девка? С тебя что, убудет? — процедил Пашка сквозь зубы, явно начиная злиться.

— Убудет, — ответил я тем же.

— Поломаешься? Или свою примерную репутацию боишься запятнать?

— Да к чёрту репутацию! Не интересуют меня женщины. Будь они хоть самые раскрасавицы!

На самом деле я уже давно обдумывал, как рассказать Пашке о своей ориентации. Раньше было проще: можно было прикрыться своей природной скромностью, несовпадением симпатий, позже — желанием заработать на жизнь, прежде чем заниматься поиском избранницы. Но мне было уже далеко не двадцать, женщины сами и без моего желания обращали на меня внимание, да и финансовая сторона вопроса была давным-давно решена. Находить отговорки становилось всё сложнее, и я знал, что настанет тот момент, когда знакомить с женщинами меня начнут если не насильно, то очень настойчиво. Сейчас, как мне показалось, был вполне подходящий момент, чтобы раскрыть карты.

— В смысле? — Пашка отшагнул, как ошпаренный, тут же перестал сердиться, и на его лице нарисовалось ничем не прикрытое удивление.

— В прямом, — выдохнул я и устало опустился на диван.

В одну секунду стало так легко, словно я долгие годы тянул за собой гружёный вагон, а теперь он отцепился. До того я переживал, как Пашка отреагирует, если я скажу ему правду. А в тот момент… всё стало абсолютно безразлично. Будет ли он сердиться, скажет ли что-то обидное или просто молча уйдёт — всё стало не важно. На душе стало легко, как будто я наконец-то смог дышать полной грудью.

Пашка молча смотрел на меня. Минут пять, не меньше. Я чувствовал его взгляд на себе, но посмотреть на него сам не решался. Просто потому что не знал, что сказать ещё. А потом он также молча сел рядом.

— И как давно?

— Всегда, — ответил я, не задумываясь.

— А Оксана? — после недолгой паузы спросил Пашка, как будто тщательно обдумывал каждое слово.

— Договорённость.

— Она знала? — на этот раз не без удивления спросил Пашка.

Я только кивнул в ответ. Признаться, я не знал, как мне реагировать. Потому что с трудом понимал Пашкину реакцию: в его голосе не слышалось отвращения или разочарования, тем отчётливей было заметно, как осторожно он подбирает слова. И у меня появилась надежда, что он не оттолкнёт меня, узнав правду. Каким бы сильным ни было желание перестать врать ему, терять самого близкого друга не хотелось.

Какое-то время мы сидели молча. Я ждал, что Пашка скажет что-то. Хоть что. Мне хотелось знать, о чём он думает. А он… Чёрт его знает, о чём он думал в тот момент и почему молчал. Я и до этого-то не мог предугадать его действия и слова, а уж в тот раз тем более.

— Послушай, — начал я, нарушая затянувшуюся паузу. — Я понимаю, ты сейчас наверняка думаешь, что…

— Что я сейчас думаю, так это одно: я наконец-то понимаю, почему ты на школьном выпускном отшил Воронину. Почти десять лет меня мучил вопрос, как можно было отшить первую красавицу школы! А теперь я наконец-то понял! — совершенно серьёзным голосом сказал Пашка. А потом заржал как конь. И я тоже…

В тот вечер мы много говорили. Обо всём на свете и ни о чём. С моих плеч свалился огромный груз, который я носил с собой много лет, каждый раз думая о том, что обманываю лучшего друга, вру, глядя ему в глаза. Собственно, я обманывал практически всех, кто был хоть как-то связан со мной. Но врать Пашке было тяжелей всего. В тот вечер я наконец-то мог быть самим собой, не скрывая своих мыслей и чувств. Я был счастлив.

Если бы я уже тогда знал, чем всё это обернётся…

 Часть вторая

Конечно же, как человек, основательно готовящийся к любому ответственному шагу в жизни, я узнавал и про татуировки: тщательно выбирал мастера, расспрашивая у знакомых и друзей, которые имели личный опыт, читал много интернетных форумов, выискивая подходящий мотив. Я был готов к боли. Всё оказалось не так страшно, как обещали.

— Ты не усни мне здесь на кресле! — прокомментировал Мэл с ухмылкой мою зевоту. Он спросил меня о причине, по которой я решился на такой большой мотив. И я рассказывал — всё как есть: пока он рисовал на моей коже, я говорил.

Нет, я, конечно, чувствовал иглу и иногда, когда она попадала в особо чувствительные точки, непроизвольно вздрагивал. Но мои мысли были далеки от этой боли… На улице было уже темно, когда был закончен первый «сеанс». Во избежание инфекции Мэл заклеил спину, где теперь красовался силуэт виверны, и я направился домой. Через две недели я должен был вернуться на второй «сеанс». Две недели — столько Пашки не будет в городе. Я был уверен, что выбрал удачное время. И для татуировки. И для всего остального.

Пашка не любил татуировки никогда. Может быть, поэтому я решил сделать её себе? Да ещё такого размера… Я не пытался идти ему наперекор. Для этого слишком уважал и по-дружески любил. И всё же…

После того вечера, когда Пашка узнал о моей ориентации, в наших отношениях ничего не изменилось. Мы даже больше не возвращались к этой теме какое-то время. Разве что он перестал приглашать меня на знакомства с подругами жены. Это был позитивный побочный эффект: мне до чёртиков надоело отмазываться и придумывать причины, почему я не могу встретиться с очередной красоткой, почему не перезваниваю тем девушкам, которые имели неосторожность сами вручить мне визитку с телефоном и настойчиво просить позвонить, кокетливо улыбаясь.

Меня всё устраивало. Мы, как раньше, по пятницам ходили пить пиво в какой-нибудь из эксклюзивных клубов столицы, откуда Пашка направлялся к очередной «жертве», навесив лапши на уши и ей, и жене, а я со спокойной совестью шёл домой. И мы по-прежнему работали вместе: Пашка — на своём управленческом посту, я — на своём уютном месте в отделе развития. Всё изменилось в один пятничный вечер…

Как обычно в такие вечера, мы задержались на работе, якобы доделывая неотложные дела, а на самом деле просто ждали открытия клуба. Поехали туда на такси, что само по себе было необычно. Пашка всегда водил сам, а когда выпивал, вызывал рабочую машину, даже если было два часа ночи. В тот вечер машина осталась в гараже фирмы.

Не помню, что мы в тот вечер пили, но однозначно алкоголя было много и пивом мы хоть и начали, но однозначно не закончили. Пашка жаловался на тестя, рассказывал, как тот прижимает его, не даёт развернуть собственные амбиции и воплотить в жизнь грандиозные планы по улучшению системы фирмы. Жаловался на жену, что та замучила его своими странными вкусами и предпочтениями… Тогда я не обратил на эти слова внимания. А стоило.

Стрелки показывали третий час ночи, когда Пашка отключился прямо на барной стойке… Я тоже был в состоянии сильного шторма и на ногах держался, только придерживаясь за стену. Бармен со знанием дела вызвал нам такси, набирая номер по памяти, и попросил охранника помочь мне усадить Пашку в подъехавшую

Недолго думая, я попросил водителя развернуться, и мы поехали ко мне. Та ночь изменила в моей жизни всё… Я отлично помню, что засыпал я в своей постели один, — Пашка бревном упал на диван в зале и сразу уснул, — а вот проснулся я от движения в кровати.

В первый момент я даже испугался. От неожиданности. Не каждый день обнаруживаешь в своей постели незваного гостя, особенно если уже много лет ни с кем не делил кровать. Но почти сразу понял, что рядом Пашка, и успокоился. В конце концов, мы уже не раз ночевали вместе. Правда, это было давно, ещё в школьное время.

Напрягся я, когда почувствовал Пашкину руку на своей спине: лёгкое, горячее прикосновение к коже, от которого я замер… За окном было ещё совсем темно, и я не мог сказать даже примерно, который был час. И сколько прошло времени. В моей голове роились мысли, никак не складываясь воедино. Какое-то время ничего не менялось, и я уже было решил, что Пашка просто по пьяни чего-то напутал. Но…

Лишь только я утешил себя мыслью о слишком пьяном рассудке, как Пашка подвинулся ближе и обнял меня: крепко, не осторожно, как обнимаешь случайно во сне, а вполне уверенно. На секунду я решил, что сплю и всё это не больше, чем сон, но, когда Пашка коснулся губами моего плеча, по телу пробежало нечто, напоминающее электрический разряд, и я понял, что это всё происходит на самом деле.

Я был пьян. Чересчур пьян, но прекрасно понимал, что эта ситуация переходит все границы дозволенного. Не знаю, о чём думал Пашка, когда залез ко мне под одеяло, но он явно сделал это с определенными мыслями. Из одежды на нём были только носки — это я прекрасно чувствовал всем телом: прикосновение обнажённой кожи к коже.

Сделав попытку отстраниться, я практически сразу понял, что это будет не так просто: Пашка держал меня крепко. Совсем не так, как держит пьяный. Но от его дыхания разило алкоголем, и это оставляло надежду, что он просто не соображает, что делает.

— Я всё прекрасно соображаю, — хрипло ответил Пашка на моё предположение. — Я давно об этом думал. С того самого разговора. Я не гей, мне слишком нравятся бабы. Но мне всегда хотелось попробовать трахнуть мужика.

От этих слов я непроизвольно поёжился. Сам не знаю почему. Ведь сам я неоднократно думал, фантазировал, как это. Но в моих фантазиях никогда не было Пашки. Я даже не задумывался о такой возможности, фантазируя какие-то абстрактные образы. Но в этот момент абстрактный образ из фантазий сменился на Пашкин, и… я непроизвольно зажмурился, несмотря на то, что в комнате было темно.

Видимо, почувствовав мои сомнения, Пашка перешёл к активным действиям: я оказался на спине вжатым в матрас, а Пашка — сверху. Его рука крепко сжимала мой подбородок, и я чувствовал запах алкоголя и горячее дыхание на собственных губах. Он был так близко, что я чувствовал физически, как он говорит.

— С кем же мне ещё воплощать в жизнь такие фантазии, если не с лучшим другом, — прохрипел Пашка.

Я сомневался не дольше секунды: алкоголь, темнота в комнате и сиплый голос моего ещё не состоявшегося любовника сделали своё дело…

Конечно же, я не рассказывал ему ни тогда, ни позже, что этот опыт был и для меня первым. Не знаю, почему я ничего не сказал. Может быть, мне было неловко признаваться, что в таком возрасте я всё ещё был девственником. Может быть, просто не посчитал нужным уверять его в обратном — он был убеждён, что я знаю, что делаю. Я не знал…

Собственно, проснувшись поутру, я с трудом помнил, что было ночью. Тело неприятно ныло, голова гудела с похмелья, на предплечьях красовались два огромных синяка со следами от пальцев. Кроме синяков на руках о прошедшей ночи напоминала только в клочья разодранная подушка. О том, как именно она пострадала, я так никогда и не вспомнил… Попытавшись встать, я понял, что с похмелья болит не только голова, но и мутит в желудке.

Пашка как ни в чём не бывало спал, мирно посапывая, распластавшись голышом по кровати. Будить я его не стал: направился в душ, чтобы смыть запах табака и алкоголя и привести себя в более-менее человеческий вид.

Я делал кофе, слушая монотонный скрежет шин по мокрому асфальту за окном, когда Пашка проснулся. В то утро мы сделали вид, что ничего не было… Мы пили кофе, обсуждая вчерашний вечер, сдержанно улыбались и совершенно одинаково хмурились. А потом позвонила Пашкина жена… Она так кричала, что Пашка держал трубку на расстоянии вытянутой руки от уха и всё ещё жмурился. Признаться, я не знал, будет ли это очень невежливым, если я засмеюсь… В общем, я смеялся.

Он ушёл, попрощавшись непривычно сухо, без обычного рукопожатия, а я остался в пустой квартире с отвратительным чувством. То ли от понимания, что этой ночью начала рушиться наша дружба, то ли просто похмелье давало о себе знать.

Все выходные я провёл за работой: выполнил всё запланированное на следующую неделю, составил новый план и его тоже выполнил почти целиком. Не спал двое суток, а когда в понедельник пришёл на работу и встретился с Пашкой нос к носу в коридоре, понял, что произошедшее волновало его не так, как меня. Если вообще волновало… Он, как обычно, поздоровался с широченной улыбкой от уха до уха, поведал о том, что тесть отправляет его в командировку в Штаты, куда он так давно хотел, и предложил обсудить кандидатуру заместителя на время его отсутствия.

Кандидатурой оказался я… Признаться, тогда я ещё не задумывался о последствиях и не видел ничего предосудительного в том, чтобы заменить менеджера на время его командировки. Всего какой-то месяц. Позже я узнал, что отправить Пашку в командировку было идеей его жены. А я ещё не знал, на что способна эта женщина.

Месяц прошёл быстро… Я не думал о том, что случилось между нами с Пашкой. Вернее, почти не думал. С одной стороны, я практически ничего не помнил. Какие-то обрывки, отдельные кадры, как на испорченной плёнке — размытые сцены, не больше. С другой стороны… Другой стороны не было. Возможно, если бы Пашка вёл себя иначе, если бы упомянул хоть словом, что случилось… Может быть, тогда я задумался бы посерьёзней. Но он молчал.

Мы созванивались несколько раз в неделю, обсуждали происходящее на фирме, он рассказывал о своих похождениях на новой земле, спрашивал о том, что творится в моей жизни и… всё. Как будто ничего не случилось. И однажды я решил, что надо больше об этом не думать. Тогда я наивно подумал, что Пашка был настолько пьян, что вообще не помнил ничего из того, что произошло между нами. И та ночь так и останется единственной ошибкой, о которой мы тактично будем молчать остаток жизни.

И было бы здорово, если бы так случилось на самом деле… Пашка вернулся отдохнувший и загорелый, как будто ездил не работать, а отдыхать на берегах Атлантического океана. Он появился на пороге моего временного кабинета в середине рабочего дня, улыбаясь самой очаровательной улыбкой, опёрся на дверной косяк и заявил:

— Сегодня вечером идём праздновать!

— Куда и что праздновать? — радостно спросил я. Не то чтобы мне безумно хотелось напиться, но последний месяц оказался сложнее, чем я думал. Я просто не был готов к такому рабочему стрессу.

— Мы заполучили «Золотую рыбку». Если теперь этот старый пень не сделает меня равноправным владельцем, то мне придётся его задушить.

«Золотой рыбкой» на фирме называли нашего американского конкурента. Они часто переходили нам дорогу в плане заказов, а не так давно их акции стали стремительно падать. Для того Пашка и ездил в Штаты — предложить сотрудничество. И «Рыбка» попалась на крючок.

— Отлично. Раз ты теперь такая важная птица, значит, и платить будешь ты, — заявил я с серьёзной миной, собирая личные вещи со стола: мне не терпелось вернуться в мой личный кабинет.

Вечер мы провели с парой коллег в тихом ресторане, находящемся в том же здании, где и наша фирма. Пили не много, всё больше разговаривали, шутили, Пашка рассказывал о своём «улове» раз пять, не меньше. Вечер выдался весёлым, и потому расходиться мы собрались не раньше полуночи. Уже на улице, собравшись вызвать такси, я обнаружил, что забыл телефон в кабинете. Подниматься в офис не хотелось, но другого выбора у меня не было: телефон использовался для рабочих целей и на выходных был мне просто необходим.

Уже у лифта Пашка догнал меня и, наигранно тяжело пытаясь отдышаться, опёрся рукой о стену.

— Такое ощущение, что ты от меня убегаешь!

— Даже не пытался, — абсолютно честно признался я. — Телефон только забрать собирался.

Лифт остановился со скрипом, и, только когда мы оказались внутри и дверь за нами закрылась, Пашка ответил…

— Вот и хорошо, — выдохнул он, подойдя ко мне вплотную. — Всё равно не убежишь.

Уже в следующий момент я почувствовал холод пластика стены через тонкий материал рубашки на спине и горячее дыхание на щеке. Пашкина рука по-хозяйски легла мне на горло — не больно, даже нежно, — но от этого жеста перехватило дыхание. Что бы между нами ни происходило, какие мысли бы ни посещали мою голову в последние недели по поводу нецелесообразности таких действий и всех вероятностей потерять дружбу, в тот момент всё логичное отключилось. Остался один примитивный животный инстинкт.

Второй сеанс оказался куда более болезненным, чем первый. Мэл объяснил это тем, что теперь рисунок наносился сплошным полотном, а не отдельными линиями. Я же объяснил это отсутствием алкоголя в моей крови… Правда, об этом я умолчал. Да и зачем рассказывать постороннему человеку, что пытаюсь утопить свою совесть в дорогом виски и дешёвом вине?..

Совесть… Странная штука — она часто мешает жить, когда должна бы молчать. Оглядываясь на прошлое и всматриваясь в него объективно, я понимаю, что практически ничего не мог изменить. Ровно с того момента, как допустил наши с Пашкой отношения. Дальше я их уже не контролировал. Контролировали они меня…

После того случая в лифте мы встречались часто. Это был ни к чему не обязывающий секс. Меня всё устраивало. За пределами спальни наши с Пашкой отношения не поменялись совсем: порой у меня случались приступы паранойи, и мне казалось, что всё остальное — плод моей фантазии. «Всё остальное» случалось только в стенах моей квартиры, за исключением того единственного раза в лифте: мы больше никогда не были так безрассудны.

Это был негласный закон: за пределами квартиры мы были друзьями, но, переступая порог моего дома, становились любовниками… Сначала было очень неловко. Мы, словно два нашкодивших котёнка, не говорили о том, что делали. Молча, вслепую, практически на ощупь изучали друг друга и новые для обоих стороны такого естественного процесса, пытались разобраться в происходящем самостоятельно, и всё чаще у нас это получалось.

С каждым разом мы всё больше понимали, что делаем, но одно не менялось — строго прописанный сценарий: поцелуи у двери, разбросанная по коридору одежда, смятая постель, скрип кровати в остальном тихой ночи… Мы не говорили, не общались, не обсуждали то, что делаем, не делились впечатлениями или ощущениями. Это был просто секс. Безумный, сносящий крышу секс… Просыпался я всегда один. Пашка, как приличный семьянин, после наших совместных ночей всегда возвращался к жене, рассказывая, что задержался на работе или в баре с коллегами. В какой-то степени это даже было правдой: мы на самом деле были коллегами.

Меня устраивало, как функционировали наши отношения: у меня был друг и был любовник. И, хотя физически это был один человек, я воспринимал эти две личности раздельно.

Пашку же это не устраивало… Не знаю, когда это началось. Возможно, если бы мы говорили друг с другом и в стенах спальни, то я заметил бы эти изменения и смог что-то изменить. Однажды он просто заявил, что нам не мешало бы съездить вместе в отпуск. И сказано это было так, что совершенно не оставляло сомнений, для чего нам туда надо было ехать. Наверное, я никогда не забуду эту ухмылку на Пашкином лице, когда он говорил о надоедливой жене, которая стала всё чаще докучать вопросами о любовнице. Тогда я в полной мере осознал свой статус в наших отношениях…

Ехать в совместный отпуск я отказался. Конечно же, я отдавал себе отчёт, что отношения вроде наших в обществе не приветствуются в целом. Даже если бы мы оба были свободны. Тот факт, что Пашка был женат, только усугублял ситуацию. Я понимал, что третий — лишний. Я не хотел оставаться с Пашкой один на один за пределами спальни. Но… меня не спрашивали. На следующий день на моём рабочем столе лежали билеты на самолёт и ваучер на номер в отеле. Не ехать я не мог: командировочная была подписана Главным, а разборки с Пашкиным тестем мне были нужны как попу гармошка. С Пашкой же я мог договориться. По крайней мере, так я наивно надеялся.

Этот разговор я оставил на последний день. Надеялся, что если останется так мало времени на размышления, то Пашка не откажет мне в небольшой, по сути, просьбе отстранить меня от командировки. На крайний случай я мог притвориться, что плохо себя чувствовал. Но, как назло, Пашкина жена решила устроить в тот день вечеринку по поводу… По какому поводу, я уже не помню. Она всегда находила причину для очередной вечеринки, куда приглашала весь бомонд столицы, непременно выкладывая круглую сумму на бесполезных лебедей изо льда и позолоченное мороженое.

Когда-то раньше, только окунувшись в эту жизнь, я с удовольствием ходил на эти вечеринки: знакомился там с людьми, слушал их истории, с интересом узнавая всё больше о жизни в высших кругах. Я хотел принадлежать к их числу, а потому непременно хотел понять, чем они живут и каким воздухом дышат. Спустя годы я смотрел на всё это с долей отвращения. Мне уже давно было известно, что Ролекс — это часы для неудачников, на Мальдивы ездят отдыхать только нищие, а в отелях Рэдиссон останавливаются только люди без вкуса и претензий. Мне надоело постоянное бахвальство и лицемерие, с которым приходилось сталкиваться если не каждый раз, то точно через раз.

Та вечеринка не была другой. Всё те же лица, всё те же фразы. Конечно же, я мило беседовал с Пашкиными гостями, натянув на физиономию самую милую улыбку и щедро раздаривая комплименты расфуфыренным дамочкам в безвкусных шляпках, неумело подражающих английской аристократии… Правила игры в этом обществе я выучил давно: будь как они, или тебя съедят.

Быть съеденным я не хотел. Меня устраивал мой образ жизни: работа, квартира, периодически меняющиеся машины, возможность ездить в отпуск в любую точку мира. Не могу сказать, что передо мной открывались любые двери, но я знал людей, которые могли их открыть. Я ничего не хотел менять в своей жизни, и такие вечеринки, вынужденное общение с не очень приятными мне людьми были не самой большой платой.

Но чем темнее становился вечер, тем больше я уставал, и в определённый момент просто взял бутылку виски и бокал и отправился на балкон. С него открывался замечательный вид на ночной город с яркими огнями автострады где-то далеко внизу. Так я просидел долго, наблюдая за белыми и красными бликами проезжающих мимо машин. Было уже далеко за полночь, и я совершенно не заметил, как гости стали расходиться. То, что я больше не один, понял тоже не сразу. По всей видимости, выпитый виски сделал своё дело, и я стал невнимательным.

— Тебя не было видно на вечеринке, — констатировала Пашкина жена, усаживаясь в соседнее кресло.

— Неделя выдалась сложной. Устал немного, — без зазрения совести соврал я.

С Ленкой у нас с самого начала отношения были напряжённые. И, хотя тогда в наших отношениях с её мужем не было даже отдалённых намёков на что-то иное, чем дружба, она видела во мне причину Пашкиных гулянок. Это он сам таскал меня повсюду для прикрытия, считая, что Ленка не будет ревновать, если я буду рядом. А она была уверена, что это я пагубно влияю на её Пашу, таскаю женатого мужика по барам и пабам. Ведь из нас двоих неженатым был я, а значит, и все беды были от меня.

— Я знаю, что он мне изменяет, — неожиданно выдала Ленка, словно это было самое нормальное, что мог сказать один человек другому.

— Что? — растерянно переспросил я.

— Пашка. Я знаю, что он мне изменяет, — спокойно повторила Ленка. — Он постоянно куда-то пропадает, отключает телефон, возвращается только под утро и говорит, что был у тебя.

Я едва сдержал нервный смех: а ведь он говорил абсолютную правду. Но и Ленка была права… Ситуация просто светилась и переливалась всеми цветами иронии и сарказма.

— А ты не думала, что он на самом деле может быть у меня? — после короткой паузы я всё же взял себя в руки.

— Думала, конечно. Но ты-то можешь мне не врать. Я знаю, что он изменяет, — Ленка подвинулась ближе вместе с креслом, противно скрипнувшим ножками по паркету. — Чувствую, если хочешь знать. Но мне нужны доказательства. И ты поможешь мне их достать.

Внутри всё похолодело в одно мгновение. Я ещё не знал, что именно, но был уверен, что что-то случится. От этой женщины можно было ожидать чего угодно, и в её жестокости и бессердечности я имел возможность убеждаться не раз.

Не зная, что ответить, я просто промолчал. Что я мог ей сказать? Что её муж изменяет со мной? Даже если бы она восприняла это всерьёз… Это бы означало социальное уничтожение и моё, и Пашкино в придачу. Ленка, а вернее её отец были на это способны.

— Лен, я… — собравшись с мыслями, всё же ответил я, — не могу и не буду вмешиваться в вашу жизнь. Это ваше личное дело. И…

— Теперь это твоё личное дело, — спокойно перебила меня Ленка, наливая виски в мой стакан. — Милый мой Алёшенька, ты знаешь его лучше, чем кто-либо ещё. Тебе он доверяет, а значит…

— Ты хочешь, чтобы я воспользовался его доверием? Это, Леночка, называется предательством.

— Я знаю, — усмехнулась Ленка. — Но тебе ведь нравится твоя жизнь такой, какая она есть?

И этого было достаточно, чтобы понять: это было предложение, от которого нельзя отказаться. Социальное уничтожение было не самым худшим вариантом в свете нарисовавшейся картины. О том, что именно ожидало меня в случае отказа, я старался не думать, но воображение уже нарисовало самые страшные картинки с переездом в другой город, поиском квартиры и работы с мизерной зарплатой, которой едва хватало бы на то, чтобы сводить концы с концами, и — самое страшное — срыв учёбы моей сестрёнки, единственного человека в этом мире, в ком я ещё не успел разочароваться…

Что скрывать?! Я смалодушничал. Крайне не хотелось оказаться на улице с негласной печатью о неприёме на работу во всех более-менее серьёзных фирмах города. И я решил, что как-нибудь разберусь. В конце концов, решим эту проблему вместе с Пашкой. Это касалось его не в меньшей степени, чем меня, и в его интересах было найти решение. Одно меня всё же интересовало …

— Зачем тебе это? В случае развода ты не выигрываешь ничего…

— Я не собираюсь с ним разводиться, — призналась Ленка, легко пожав плечами. — Меня в нём всё устраивает. Он замечательный любовник и хороший друг, отлично управляется с отцовской фирмой и заведует финансами. Его походы налево интересуют меня постольку-поскольку. До этого момента мне всегда удавалось вычислить его баб самостоятельно. А сейчас — нет. И это единственное, что меня раздражает.

Женская психология всегда была для меня тем, что называют терра инкогнито. Я бы понял, если бы её злил факт измены или она хотела бы мести. На это можно было смотреть как угодно: соглашаться или осуждать. Но, по крайней мере, это было бы понятно. Ленку же раздражал тот факт, что она не могла узнать, с кем именно изменяет её муж.

О разговоре с его женой я рассказал Пашке уже на следующий день. В самолёте. Конечно же, отказаться от поездки я не успел, да и видел куда более важным поговорить о плане его жены. Я знал его дурацкую привычку не отвечать, придумывая разные причины не вести разговор на неприятную ему тему. Мог просто уйти — молча, сделав вид, что ничего не услышал. В самолёте ему просто физически некуда было уйти, и он вынужден был меня слушать. Хотя разговаривать было неудобно: слишком много глаз и ушей было вокруг.

— Я разберусь с ней, — отрезал Пашка, как только понял, о чём я веду речь.

— Прости, но на этот раз дело касается лично меня, и пускать всё на самотёк я не собираюсь. У вас там какие-то свои игры, а у меня своя жизнь…

— Своя? Хочешь сказать, что твоя жизнь меня не касается? — на Пашкином лице нарисовалось искреннее удивление.

— Паш, мы же оба прекрасно понимаем, что то, что сейчас происходит между нами, не будет длиться вечно.

— То есть?

— Я хочу сказать, что сейчас тот самый момент, когда пора притормозить лошадей. Пока ещё не поздно.

Я давно уже думал об этом. Нет, мне, конечно же, нравилось то, что происходило между нами, когда мы были наедине. Мы оба забывались. Забывали об ответственности, о последствиях, о том, что творилось в мире вокруг нас. Нам было хорошо вдвоем. Физически. Это было как наркотик, от которого не хотелось отказываться. Наркотик, который затянул, привязал к себе. И без его присутствия в жизни начиналась ломка. Мне на самом деле не хватало Пашки, когда мы долго не виделись. Чем дольше длилась ломка, тем безумнее были встречи.

Сложно сказать, когда секс перестал быть просто сексом и стал чем-то большим. Нет, это была не любовь. И никогда не суждено было ей случиться. Но, тем не менее, эта ломка была реальной физической зависимостью от прикосновений, ласк. Я стал ловить себя на том, что, слыша в повседневной жизни слова, которые очень редко, но всё же пролетали между нами в той, другой, от всех скрытой жизни, и которые больше напоминали приказы, я непроизвольно думал о Пашке. А мой организм реагировал совершенно однозначным образом.

Это была физическая зависимость от того запретного, что нас соединяло. Да и что уж скрывать — любовником Пашка был отличным.

И, тем не менее, я прекрасно осознавал, что так не могло быть всегда, и сейчас было самое время остановиться. Пока мы еще не перешли точку невозврата.

— Это мы ещё посмотрим, — хмыкнул Пашка с присущей ему самоуверенностью.

— Паш…

— Отстань. Мне нравится всё так, как есть. И я не намерен ничего менять, вне зависимости от того, что взбрело в голову моей жене, — процедил он сквозь зубы и отвернулся к окошку, явно давая понять, что этот разговор окончен.

Кажется, именно в тот момент я понял, что сухим из воды мне не выйти теперь ни при каком раскладе.

Виверна на моей спине медленно, но верно принимала очертания и становилась узнаваемой. Теперь, когда обратного пути уже не было, не осталось и сомнений — эта татуировка была нужна мне больше, чем я предполагал. Да, это было своего рода камуфляжем, маской, скрывающей меня от собственного прошлого. От того, что я вряд ли когда-то сумею забыть. И это хорошо. Собственные ошибки забывать нельзя, чтобы не делать новых.

К концу второго сеанса на моей спине красовалась огромная виверна, раскинувшая крылья в стороны так, что они словно обнимали мои плечи. А её хвост обхватывал моё тело ровно там, где был шрам. Пусть я не собирался забывать своё прошлое, но был в моей жизни человек, которого я хотел отгородить от всего того, что я натворил до встречи с ним… Ещё полгода назад я не видел смысла что-то менять и в своей жизни, и в своём окружении в целом. Теперь… теперь всё было иначе.

Наш совместный отпуск с Пашкой был крайне неоднозначным… Мне безумно нравилось проводить с ним время. Мы практически не покидали номер отеля, а если и выходили, то только на обед и купить сигарет. Это была самая сумасшедшая неделя в моей жизни на тот момент. Столько переменчивых и противоречащих друг другу чувств я не испытывал никогда прежде.

Днём всё было солнечно и радостно. К тому времени наш секс перестал быть чем-то новым и неизведанным, тем больше появилось экспериментов. Практически каждый день Пашка придумывал что-то новое. Иногда мне казалось, что он нарочно выискивает что-то интересное в интернет-паутине, чтобы потом провести очередной опыт. Признаться, мне нравилась и его тяга к неизведанному, и сами эксперименты, и открытость даже к самым, на первый взгляд, невероятным вещам.

По ночам всё было иначе. В то время, пока Пашка беззаботно спал, я гипнотизировал потолок, пытаясь заглушить мерзкое чувство, накапливающееся где-то в районе солнечного сплетения. Словно, когда выключался свет, включалось что-то иное… Совесть? Возможно, на тот момент во мне оставалась ещё капля этого ценного качества. Страх… Он тоже присутствовал. Я даже не пытался представить, что будет, если вся эта история всплывет. Я мог потерять всё, что имел. И это было совсем не мало. Так мне казалось тогда.

Рано или поздно я засыпал, а потом наступало очередное утро, которое начиналось с Пашкиных ладоней, и мир снова казался не таким страшным местом, как ещё пару часов назад.

К разговору о Ленке мы больше не возвращались. Лишь вернувшись домой, Пашка попросил меня передавать его жене ту информацию, которую он сам будет мне давать. Большого выбора у меня не было, и потому я согласился. По крайней мере, на тот момент. Я был уверен, что найду выход из сложившейся ситуации с наименьшими потерями для всех участников.

Моим планам не суждено было сбыться…

По приезде домой всё вернулось в привычный график. Ровно раз в неделю Пашка приходил ко мне, оставался на ночь, а утром привычно исчезал. Его жене я периодически передавал снятые телефонной камерой случайные встречи Пашки с какими-то девицами. Конечно же, встречи были подстроенными, и Ленка рано или поздно понимала, что очередная предоставленная мной информация не подтверждается. Я лишь пожимал плечами, уверяя её, что ничего больше не знаю. И она верила. До определенного дня…

Это случилось поздней осенью.

В доме, где я жил, начали ремонтировать фасад к какому-то очередному празднику города, когда нужно было навести внешний марафет, забыв о том, что внутри тоже хотя бы изредка нужно проводить работы. Как результат, шум и грязь не прекращались, и после месяца мучений было принято решение временно переселиться в отель.

— Зачем тебе отель? У меня дом огромный, неужели ты думаешь, что мы тебе комнату не найдём?

Пашка о моих планах переехать в отель, конечно же, узнал первым. В конце концов, он был единственным постоянным гостем в моей квартире. Но его идея мне нравилась не особо.

— Не думаю, что твоя жена будет в восторге.

— Да брось ты! Слушай, это самое лучшее алиби, какое у меня было когда-либо, — Пашка легко рассмеялся. — Уж кого-кого, а тебя она никак не подозревает.

— Действительно, — вздохнул я. — Кто ж такую подставу от мужа ожидает?!

Пашку моя реакция явно веселила, а мне было не по себе… В очередной раз подавив неприятное чувство, я согласился временно пожить у Пашки. В конце концов, ремонт не будет длиться вечно, а уж давать Ленке повод заподозрить между нами какие-то отношения мы не собирались.

Не собирались, но дали. Это был тот момент, когда вся наша построенная на лжи история разрушилась в один миг.

Лена уехала с подругой отдыхать на море. По крайней мере, так мы думали… Кто же знал, что она разрабатывала свои собственные планы. Было очень наивно с нашей стороны полагать, что она доверяет моей «слежке».

Нет ничего хуже, чем быть пойманным на месте преступления. Но именно это и случилось… В самый разгар того самого преступления, как это ни глупо, в том самом семейном ложе, куда я старался не попасть всеми силами. И всё же попал.

Тот вечер стал переломным в моей жизни. В Пашкиной жизни тоже… Я отчетливо помню этот момент, когда крепкая хватка его пальцев в моих волосах вдруг ослабла. Я ещё не знал, что произошло, но каким-то образом понял, что случилось что-то серьёзное…

— Интересно, — голос прозвучал прямо над моей головой.

Тогда я почувствовал в полной мере, что означает желание провалится сквозь землю. Хуже — я был готов умереть прямо там же, на месте, в той кровати. Лишь бы не видеть всего того, что было дальше.

А дальше были какие-то невероятные разборки. Ленкины оскорбления, Пашкины упрёки… Я молчал. Мне нечего было сказать. Слушал словно сквозь туман, не понимал и половины того, что говорилось. Она грозила разводом, он парировал упоминаниями каких-то финансовых махинаций. Я бы вообще предпочёл испариться, не слушать и не видеть, но меня сдерживало самое смешное, что могло держать человека в этой ситуации: моя одежда лежала в соседней комнате, а ходить голышом мне казалось ещё более ужасным, чем всё то, что происходило.

Вышел я из состояния оцепенения только тогда, когда понял, что эти двое уже давно не орут и, хотя разговаривают всё ещё на повышенных тонах, суть разговора уже давно изменилась.

— Да мне абсолютно фиолетово, кого ты трахаешь! Меня раздражают ровно две вещи: что твои бабы знают обо мне, а я о них — нет, и что ты делаешь это в моей постели…

— Это был первый раз, — непроизвольно вырвалось у меня.

— С тобой у меня будет отдельный разговор, — прорычала Ленка, презрительно прищурившись. — Я тебе доверяла больше, чем этому болвану.

— А не стоило… — пробурчал я себе под нос, но она, кажется, этого не слышала.

Зато Пашка очень даже: он заржал в голос, чем, конечно же, ещё больше раззадорил Ленкин пыл. На секунду я подумал, что она его убьёт. Если бы убить можно было одним только желанием, то от Пашки осталась бы только горстка пепла. Но за его здоровье пришлось переживать не особо долго: вдруг что-то изменилось в Ленкином взгляде, словно в голове сработал рубильник. Совершенно неожиданно она уселась в кресло, по-деловому сложив ногу на ногу.

— Ты знаешь, милый мой, о чём я просила тебя давно, но ты мне отказывал в этой малости, — на Ленкином лице нарисовалась хитрая ухмылка, и я заподозрил неладное.

— Ни за что! — тут же выпалил Пашка.

— У тебя нет другого выбора, Павлуша. Либо ты соглашаешься, либо с этого момента я лишаю тебя всего того, что ты так любишь…

Пашка сжал зубы так, что можно было услышать скрежет. Конечно, не на самом деле, но его выражение лица не оставляло никаких сомнений: от него ожидали чего-то, что ему совершенно не нравилось, но и цена за это была, похоже, высокой.

— То есть ты хочешь, чтобы я трахнул его сейчас, здесь, на твоих глазах? — прошипел Пашка сквозь зубы.

— Чего?! — успел выпалить я. Но Ленка меня перебила.

— Нет, мой хороший. Не ты его. А он тебя…

— Да идите вы к чертям собачьим! — мне уже было наплевать на то, что на мне не было одежды: эта ситуация зашла слишком далеко.

Ленка успела поймать меня за руку… Оглядев меня, как товар в магазине, с ног до головы, она с ухмылкой одобрительно кивнула и едва слышно, как змея, прошептала:

— Не забывай, Алёшенька, у нас с тобой ещё остались кое-какие дела…

Об этом я действительно забыл. Совершенно… Она оплачивала обучение моей сестры — в кредит, конечно. Я должен был вернуть ей всю сумму. Но без её помощи я бы не потянул такую сумму сам. Сейчас — возможно, но не несколько лет назад, когда учёба только началась, а я был ещё среднестатистическим звеном в управленческой машине фирмы.

Настала моя очередь сжать зубы, как это делал Пашка две минуты назад. И, похоже, в этот момент я ненавидел его жену так же сильно, как это делал он.

— Ну что ж… Если тебе этого так хочется, — процедил я сквозь зубы, толкая Пашку на кровать…

После того случая Пашка не разговаривал со мной почти месяц… Конечно же, я перевёз свои вещи обратно в квартиру, Пашке не звонил и не заходил в его кабинет, мы больше не ходили совместно обедать и по пятницам пить пиво. И, естественно, он перестал заходить ко мне по выходным.

Поначалу так было лучше и для меня. Я был зол: на него, на его жену, на ситуацию в целом, но больше всего — на себя самого. За свою бесхребетность и слабость. Сейчас уже поздно было сожалеть, но я сожалел. О том, что тогда, два года назад, не прогнал Пашку из своей постели. Что допустил эти отношения вообще. Нет, я не сожалел о том, что Пашка стал чем-то больше, чем просто друг. И я был ему благодарен за те моменты, которые теперь связывали нас… Но, несмотря на всё это, на все наши совместные ночи, воспоминания, которые уже никогда не забудутся, я понимал, что он был неправильным выбором. Этого всего не должно было случиться. И, тем не менее, случилось…

Чем больше проходило времени, тем хуже я переносил всю ситуацию. Стена молчания, которую мы собственноручно воздвигли между нами, становилась всё толще и всё крепче. Я старался не попадаться Пашке на глаза. Мне самому было больно видеть его и понимать, что от нашей некогда непоколебимой дружбы остались только осколки, и было больно видеть его таким — каждый раз, заметив меня, он хмурился, переставал улыбаться и торопился уйти.

Ровно месяц спустя после нашего последнего разговора Пашка пришёл ко мне сам. Он просто появился на пороге моей квартиры.

Был конец декабря. Через настежь раскрытые окна в комнаты сыпался снег, тут же тая и оставляя на полу лужицы. Мне нравился этот холод, он не давал расклеиться. Людям свойственно задумываться о своём одиночестве накануне праздников. И я не был исключением… Нет, я не жалел себя. Скорее — наоборот. Считал ту ситуацию, в которой я оказался, логичным и заслуженным наказанием.

Время было позднее, второй час ночи. Но я не спал — сидел напротив раскрытого окна, пряча подбородок в ворот толстого свитера, и пил горячий кофе с ромом. Когда раздался дверной звонок, я улыбнулся сам себе. Никто другой не мог прийти ко мне в такой час…

— Здравствуй, — сухо произнёс Пашка, проходя в квартиру, ещё не дождавшись приглашения.

— И тебе не хворать, — хмыкнул я. — Что тебя привело в моё скромное жилище в столь поздний час?

— Не язви! — выдохнул он.

— Хорошо, не буду, — легко согласился я. Язвить я и не собирался — это был защитный рефлекс, не больше.

— Нам нужно поговорить.

Пашка скинул куртку, бросив её в угол комнаты. Снег на его волосах растаял и тонкими полосками стекал по вискам.

— Погоди, я тебе полотенце дам…

— Не надо, — Пашка схватил меня за запястье, не дав уйти в ванную. — Не сахарный, не растаю. Послушай…

— Мне нужно перед тобой извиниться, — перебил его я, уже зная, что он хочет сказать.

— Тебе? — Пашка удивлённо приподнял бровь. — Тебе-то за что?

— Как за что? Это, в конце концов, моя вина. Если бы мне, как нормальному мужику, нравились бабы, ничего этого бы не случилось.

Пашка нахмурился, глядя на меня в упор, а потом громко рассмеялся.

— Лёшка, ты такой идиот! — резюмировал он, просмеявшись. — В отличие от тебя, у меня был выбор. И я мог не лезть к тебе. И не должен был делать этого. Или, по меньшей мере, не рисковать так открыто и не ставить тебя под удар. Слушай… Я не знаю, как и почему всё так вышло. Я даже не могу спихнуть вину на алкоголь — я же знал, что делаю…

— Мы можем сделать вид, что виноват алкоголь, — усмехнулся я. На самом деле, я был согласен сделать вид, что не было последних двух лет. Готов был забыть всё, если бы это дало мне возможность вернуться к нормальной жизни и — главное — к нормальным человеческим отношениям с Пашкой.

Но Пашка лишь покачал головой.

— Я не смогу, — признался он. — Может быть, для тебя это всё ничего не значило. Для меня — значило. И я не хочу делать вид, что между нами ничего не было. И…

Пашка замолчал, нахмурив лоб. Я терпеливо ждал, что он скажет, хотя где-то внутри мне казалось, что он скажет что-то ужасное. Что-то, что может всё изменить и сделать ещё хуже.

— Я не хочу ничего менять. Лёш… ты мне нужен. Не только как друг.

Признаться, я не сразу осознал смысл его слов. Понимание приходило медленно, слова, словно резиновые, пробирались в голову, неторопливо складываясь в смысловую комбинацию. Смысл сказанного заставил меня резко выдохнуть.

— Паш? Мне, кажется, не нравится то, что ты только что сказал.

Он так же, как я минуту назад, сосредоточенно нахмурился, похоже, обдумывая сказанное. А потом едва заметно улыбнулся и помотал головой.

— Я не влюбился, не бойся, — выдохнул он. — Это другое.

— Другое? — переспросил я, не до конца понимая, что происходит.

Пашка кивнул и, заметно смутившись, почесал затылок.

— Ладно, чего уж ходить вокруг да около. Мне тебя не хватает. Тебя — как друга. Мне не с кем делиться, не с кем выйти вечером в бар и отвлечься от всего того дерьма, что творится вокруг. Не с кем поговорить по душам. Да и хрен с ним, что не с кем. Я бы нашёл… Но неохота. Понимаешь?

— Понимаю, — согласился я. Всё то же самое мог сказать я и про себя в отношении Пашки. Не понимал я только одного: 

— И по этой причине ты покраснел как вареный рак?

— Нет, — выдохнул он. — Мне не хватает тебя не только как друга…

— Понятно, — кивнул я, нахмурившись.

Конечно, мне, как и ему, очень не хватало обычных дружеских посиделок, бесед по душам, выкуренной за вечер пачки на двоих. И не меньше не хватало совместных ночей. Но со мной было всё понятно: до сих пор Пашка был единственным человеком, с которым я имел интимные отношения такого плана. Да любого плана. До него я вообще не знал ничего. А он… Пашка слыл тем самым ловеласом, который способен заманить к себе в кровать любую красотку. Даже не берусь предположить, сколько их у него было: я потерял счёт ещё на первом курсе университета. Именно поэтому я не понимал, почему я… Почему он так прикипел именно ко мне.

Я не знал, стоило мне радоваться по этому поводу или начать волноваться. С одной стороны, это естественным образом льстило моему самолюбию. С другой — размышляя логично, я понимал, что, продолжив наши отношения, я увязну в этих зыбучих песках ещё больше. Но также понимал, что могу потерять лучшего друга вообще. Этого я не хотел. Ровно настолько же хотел быть с ним… Всё это просто сводило меня с ума: в голове творился полный хаос, в желудке мутило от неприятного предчувствия…

— Почему? Просто объясни мне, почему именно я?

Пашка резко выдохнул и улыбнулся — криво, едва заметно, как мне показалось, виновато. И достал телефон.

— Я должен тебе что-то показать.

Быстро перебирая пальцами, он какое-то время рылся в телефоне, заставив меня прилично нервничать, а потом показал фотографию… Странное, словно сквозь плёнку снятое изображение. В женщине, облачённой в латекс, на высоченных каблуках и с длинной плёткой, Ленку я узнал не сразу. Настолько не сразу, что практически не обратил внимания на то, что стоящий на коленях мужчина рядом с ней был не Пашка…

— Что… что это? — спросил я растерянно.

Пашка пролистал несколько фотографий, сюжет которых менялся, но персонажи оставались всё те же.

— Это то, чем мы живём… — едва слышно произнёс Пашка. В его голосе слышался страх.

Мне было знакомо это чувство. Именно с таким я признавался ему два года назад в том, что я гей. И именно поэтому я знал, как непросто даются ему эти слова, это признание. Мне вдруг стали приходить в голову совсем незначительные эпизоды, на которые я не обращал внимания прежде. Возможно, если бы мы говорили о сексе раньше, если бы делились друг с другом мыслями, ощущениями и желаниями, а не действовали вслепую, если бы я знал его лучше, то для меня не стало бы его признание таким откровением, каким оказалось в тот момент.

— Но… Почему ты говоришь об этом мне и сейчас?

— Потому что это то, что творится внутри меня. Я не решался говорить об этом прежде. Боялся, что ты не поймёшь. Что прогонишь. А теперь… теперь мне нечего терять — если ты прогонишь меня сейчас, ничего не изменится: тебя и так не было в моей жизни последние недели. Я могу только выиграть…

— Не совсем понимаю, — признался я.

Пашка улыбнулся: легко, так, словно принял неизбежное, чем бы оно ни оказалось.

— Я долго думал, Лёш. Слишком долго. И понял, что ты — единственный человек, кто может дать мне то, чего я хочу…

Его голос звучал на удивление уверенно. Не так, как ещё полминуты назад. Чётко, легко. Я хотел спросить, что именно он от меня ждёт, но не успел… Пашка протяжно выдохнул и опустился на колени…

Пашка, человек, который в моих глазах всегда был сильным, не поддающимся ничьему влиянию, всегда держащим ситуацию в своих руках, стоял передо мной на коленях, покорно склонив голову. Как человек, ожидающий своего приговора и готовый принять любой. Рука сама потянулась к его подбородку… Это был первый раз, когда не он, а я заставил его смотреть на меня. В его ясных голубых глазах не было ничего, кроме полного беспрекословного покорства…

Та ночь полностью в очередной раз всё перевернула, сдвинув фигуры на шахматной доске наших отношений и поменяв местами короля и пешку…

Тот год начался примечательными снегопадами. Снег падал с утра до ночи и снова до утра — большими хлопьями, белыми и чистыми. Совсем не такими были мои мысли…

Не знаю, в какой момент я перестал заботиться о том, что думаю сам о себе. Мне стало всё равно, что думают обо мне и окружающие. Меня не покидало странное ощущение, что я — это совокупность костей, скреплённых между собой мышцами только для того, чтобы не развалиться на куски. Это было моё тело, и оно, а не я, ходило по улицам, на работу, в магазин за продуктами. А я… сам я был где-то в другом месте.

Стал ловить себя на мысли, что меня часто окликают дважды, прежде чем я оглянусь. И стал понимать смысл фраз «туман в голове» и «ватные ноги». Меня начали спрашивать, что я делаю по ночам, намекая на круги под глазами, и о том, почему я плохо питаюсь, обращая внимание на нездоровую худобу.

Никто не понимал таких перемен. Ведь раньше я вполне успешно вписывался в общественную жизнь: ходил на работу, встречался с друзьями, не пропускал ни одной вечеринки. Я вполне правдоподобно играл свою роль… Именно играл. А теперь…

Не знаю, в какой момент я перестал держать маску. Однажды просто поймал себя на мысли, что не смотрюсь в зеркало, даже когда стою напротив него.

Это менялось, когда Пашка был рядом. Этого я не мог объяснить ни тогда, ни сейчас, но он, Пашка, был причиной того, что мне хотелось поставить крест на всём и бежать пешком к чёрту на кулички, только бы не видеть и не слышать ничего вокруг. И в то же время он был единственной причиной, почему я этого не делал.

То, что творилось между нами, сложно было объяснить… Днём мы были совершенно обычными друзьями и со стороны не возникало никаких сомнений в непорочности нашей дружбы. Но, как только за окнами становилось темно, всё менялось. От равноправной дружбы не оставалось и следа. И, признаться, совершенно неожиданным образом мне это нравилось. Где-то на бессознательном уровне я наслаждался моментами, хоть и безумно короткими по моим собственным ощущениям, когда в мои руки ложилась полная власть над человеком.

Конечно, поначалу это было странное ощущение. Я не был знаком с этой темой совершенно, меня просто кинули в холодную воду, заставив снова, как два года назад, идти вслепую, наощупь пытаясь найти правильные пути.

Но у меня был хороший учитель. Странным образом, отдавая всего себя в мои руки, Пашка руководил ситуацией с таким знанием дела, что не оставалось никаких сомнений: он не вчера обнаружил в себе эти потребности.

Я жил этими моментами. Моментами, когда Пашка приходил в мою квартиру и всё то, что существовало за её пределами, переставало существовать. Существовали только я и он. Существовали только наши руки, наши слова, где-то на уровне психофизики — нарушая все социальные нормы, мы создавали свои. Не было никаких табу. Было только абсолютное доверие…

Осознание того, что именно не давало мне наслаждаться ситуацией в полной мере, пришло гораздо позже. Для этого понадобилось много падений…

Пашкина жена появлялась на горизонте лишь изредка. После того, как он рассказал мне о их теперь уже не такой тайной жизни, моё отношение к Ленке изменилось. Странно, но я стал понимать своего лучшего друга намного лучше, чем прежде. Раньше я не понимал, почему он бегает от одной юбки к другой, но всё же не уходит от жены, с которой его в принципе ничего не связывало. Теперь я видел всё то болото, в котором он повяз. Когда-то давно Пашка был светлым, чистым мальчишкой с хитрой ухмылкой и нелепыми мечтами. Он сломался где-то на пути к своему менеджерскому кожаному креслу. Я был уверен, что, если бы не эта женитьба, он бы воплотил свою главную мечту, стал бы фотографом, покорил бы Эверест и, сделав главный шедевр своей жизни, сидел бы где-нибудь на берегу озера в сибирской глубинке в собственном домике и радовался жизни. Это, а не то, что было сейчас, было по-настоящему его.

Но он сломался. Так же, как ломался я. Постепенно, день ото дня.

С Ленкой мы встречались время от времени. Конечно же, она знала о том, что мы с Пашкой по-прежнему встречаемся, и для чего именно тоже знала. И никогда не говорила ничего против. Её устраивал такой расклад. Больше того, спустя какое-то время после того инцидента в их доме Ленка устроила вечеринку в честь моего назначения Пашкиным заместителем — широко, богато, пригласив всю элиту. Сливки общества… Я уже знал о том, чем они живут. Но ещё не догадывался как…

Узнал я об этом чуть позже, на очередной вечеринке… Пожалуй, мне стоило задуматься ещё в тот момент, когда я взял в руки приглашение. Напечатанное на чёрной бумаге золотистыми буквами, оно было вполне во вкусе Ленки. А вот то, что она передавала мне его лично, а не курьером фирмы, как обычно, было странным.

— Ты просто обязан прийти, — прощебетала Ленка наигранно приветливо.

Не могу сказать, что наши отношения сильно изменились с тех пор, как ей стало известно про нас с Пашкой. Она просто всегда недолюбливала меня. А я — её.

— Конечно, — я улыбнулся не менее наигранно. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы не пропустить этот вечер. Ты же знаешь, я очень люблю твои вечеринки.

Это было откровенной ложью, но у Ленки не было повода усомниться в моих словах: я на самом деле не пропустил ни одной вечеринки, на которую был приглашён. Сначала — потому что искренне пытался влиться в это общество. Чуть позже — потому что они были единственным развлечением в моей жизни. В последнее время — по просьбе Пашки, который просил меня не оставлять его одного в этой своре волков, как он называл тех, кого Ленка называла своими друзьями.

— Я пришлю тебе водителя, чтобы тебя довезли, — мило хлопая накрашенными ресницами, заявила Ленка.

— Зачем? Я знаю, где вы живёте…

Ленка постучала длинным пластиковым ногтем по приглашению: 

— На этот раз вечеринка будет не дома. Там всё написано. Не отказывайся, Лёш. Это эксклюзивное предложение. Для эксклюзивного гостя.

Мне нужно было в тот момент задуматься над её словами, но я по наивности списал всё на её сарказм, с которым она постоянно обращалась ко мне последнее время…

Вечером в субботу раздался телефонный звонок, и мужской голос сообщил, что машина ждёт. В тот день я много работал и потому опаздывал. Схватив пиджак от костюма, я выскочил из дома, не проверив карманы. Уже в машине заметил, что забыл и телефон, и портмоне. Но, утешив себя мыслью, что ни то, ни другое на Ленкиных вечеринках мне не нужно, я махнул рукой на эту мелкую неприятность, ослабил галстук и развалился на сидении.

Машина выехала на окраину города и остановилась во дворе старого здания. Это мне показалось странным, но не настолько, чтобы задуматься о целесообразности моего пребывания здесь…

— Ты бы мог одеться более интересно.

Голос Ленки застал меня на входе в здание. Она как будто специально ожидала меня.

— Извини. Я с работы, не до того было, — виновато оправдался я. Сама Ленка была в вычурном чёрном платье с глубоким вырезом на спине и полупрозрачным рисунком.

— Ладно уж, тебе простительно, — хмыкнула Ленка. — Держи.

Она протянула мне небольшую, обшитую такой же чёрной бумагой, как приглашение, коробку, чуть меньше обувной.

— Что это? — в потёмках было плохо видно, что именно лежало в коробке.

— Это маска, надень, — Ленка подошла ко мне вплотную и, приподнявшись на цыпочки, шепнула на ухо: — Тебе понравится, обещаю.

Внутри помещение напоминало комнату страха в парке развлечений: на стенах коридора был развешан тёмный бархат, а освещение было настолько тусклым, что, если бы Ленка не вела меня за руку, я бы не знал, куда мне идти. Она привела меня в небольшое помещение, где было чуть светлее… В первый момент я решил, что это всё чья-то безвкусная шутка: людей было немного, может быть человек двадцать. И все как один были одеты в чёрное. На фоне тёмных стен они почти сливались в общую массу двигающихся под громкую музыку тел. Всё это непонятное действие, как вишенка на торте, дополняли чёрные маски. Точно такие же, как сейчас красовалась на моем лице.

— Что это всё значит? — успел я спросить, но Ленка хихикнула из-под маски, сделала кокетливый книксен и сбежала куда-то в темноту.

Сообразить что к чему и «сориентироваться на местности» я не успел: кто-то схватил меня за рукав и резко потянул в угол комнаты.

— Что ты здесь делаешь? — прошипел Пашка едва слышно. На нём, как и на всех остальных присутствующих, были чёрные брюки, такая же чёрная рубашка и нелепая маска.

— Твоя жена меня пригласила, — ответил я, нахмурившись.

Пашка что-то пробормотал — явно нелицеприятное о своей жене. А потом вздохнул и выдал сухое: 

— Прости.

Он исчез так же, как его жена, в неизвестном направлении. И, за что он извинялся, я понял очень скоро… Не испытывая большого желания вливаться в нелепо выряженное общество, я уселся на устланный тем же бархатом диван и заказал у откуда-то появившегося официанта виски.

Позже, вспоминая тот вечер, я пытался понять, можно ли делать всё то, что там происходило, в трезвом уме… Признаться, когда эта масса танцующих тел начала скидывать с себя чёрный цвет, я решил, что это не просто безвкусная, но и глупая шутка. Мне понадобилось какое-то время понять, куда именно я попал. Конечно, я слышал о свингер-вечеринках, но никогда даже не думал, что могу попасть на одну из них. Даже не думал об этом…

Это было странное ощущение… Первоначальное удивление быстро переросло в недоумение, которое естественным образом перешло в любопытство и… отвращение. Нет, я никогда не был ханжой. Мои личные табу заходили далеко за границы общепринятых. И я бы соврал, если бы сказал, что меня не интересовало новое и неизвестное. В теории… Но не так. Не с этими людьми.

Все эти нелепые маски нисколько не скрывали тех, чьи лица они закрывали…

Весь вечер я провёл на диване с бокалом виски… У меня не было ни малейшего желания присоединиться. Но и уйти я не мог. Причина была до банального смешной: в этой абсурдной картине я пытался разглядеть Пашку. Но видел только Ленку. Конечно, я уже был наслышан от самого Пашки о развратности его жены, но слышать и видеть своими глазами — это разные вещи. Я поймал себя на мысли, что, когда смотрю на неё, непроизвольно морщусь. И всё же снова и снова взгляд возвращался именно к ней… Пашки нигде не было.

Я нашёл его в подсобке…

Сложно сказать, о чём именно я думал последние два часа, но явно не о том, что всё это время Пашка сидел в подсобке один на один с бутылкой виски. Он был настолько пьян, что едва мог стоять даже с поддержкой: ноги разъезжались, как на льду, а сам Пашка то и дело грозился упасть. Мне удалось вытащить его на улицу — прохладный свежий воздух приятно сменил скопившиеся в лёгких клубки сигаретного дыма…

Только теперь я вспомнил о том, что забыл и портмоне, и телефон. Пашкины карманы тоже оказались пусты. Время было ещё раннее, до первого поезда метро было не меньше двух часов, а возможности вызвать такси, даже с оплатой постфактум, не было… Мне пришлось оставить Пашку на скамейке во дворе дома и самому вернуться в «притон» — именно так и никак иначе я называл это место про себя.

— Мне не нравится, что ты отсиживался в углу, — заявила Ленка, скрестив руки на груди. Она уже успела переодеться. Или, скорее, одеться.

— Мне не нравишься ты. Смирись и живи с этим, — сухо ответил я.

Ленка хмыкнула, ехидно улыбнувшись. Конечно же, для неё это не было новостью, но говорил об этом вслух я впервые. Молча Ленка отдала мне Пашкины вещи: куртку, телефон, деньги, после чего я, так же молча и не прощаясь, ушёл.

Пока мы добрались домой, Пашка успел трижды опустошить желудок. Как назло в доме не работал лифт, и мне пришлось тащить пьяное тело на седьмой этаж в буквальном смысле на себе. Конечно же, настроения это не прибавило. Как и очередное выворачивание содержимого желудка наружу уже в квартире.

Эта ночь складывалась отвратительнейшим образом. Но хуже всего было то, что Пашка абсолютно не реагировал на внешние раздражители, и я серьёзно начал обдумывать идею вызвать скорую. Не вызвал только потому, что представил всю эту суматоху, врачей, неотложку, и, главное, Ленкину физиономию. А ведь её, как ближайшего родственника, непременно оповестят. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что в больницу она не приедет, и Пашку это просто добьёт.

Вспомнив курсы первой помощи, я уложил Пашку на диван — на бок, как полагается, подпёр его со всех сторон, чтобы в пьяном бреду не ворочался. Сам сел рядом, на полу. У меня было много времени подумать… Остаток ночи я сидел рядом с Пашкой, периодически проверяя дыхание. Это был не первый раз, когда он напивался в стельку. Но первый раз, когда мне хотелось сделать то же самое.

— Как мы оказались здесь?

Это было первое, что спросил Пашка, когда проснулся далеко за полдень… Где-то ближе к обеду, убедившись, что откидывать копыта Пашка не собирается, я уснул тоже — прямо там, на полу, рядом с диваном.

— На такси, — ответил я, зевая.

— Извини, — пробормотал Пашка виновато после недолгой паузы.

— Умойся сначала, душ прими, а то от тебя воняет за три версты. Извиняться будешь позже.

Пока Пашка непривычно долго возился в ванной, у меня была возможность переодеться и проверить рабочую почту. Это было самое привычное и самое нормальное в моей жизни — работа. А потому я возвращался к ней снова и снова, чтобы совсем не потерять связь с реальностью.

— Нам стоит поговорить.

Отложив ноутбук, я молча кивнул, и, заметно мешкая, Пашка сел на край кровати напротив. На нём были только мои спортивные штаны, и я не мог не заметить, что он сильно похудел. Пока я раздумывал, почему я не заметил этого раньше, Пашка нервно растирал костяшки рук.

— Я… не хотел, чтобы ты видел всё это, — начал он, прерывая затянувшуюся паузу.

— Это я уже понял, — кивнул я. — Не стоило из-за этого так нажираться. Если бы ты откинулся сегодня ночью, легче бы никому не стало.

— Стало бы, — хмыкнул Пашка. — Но о моей жене мы поговорим потом.

Он долго рассказывал мне о том, как попал в этот «притон». Ещё будучи неженатым. Кто-то из друзей пригласил его на вечеринку, пообещав, что будет необычно весело. А он, тогда ещё зелёный, только вернувшийся из армии, словно с катушек слетел. Дорвался до запретного и… завяз. Там же и с Ленкой познакомился. Он и не думал жениться. Ни на ней, ни в двадцать лет в принципе. Но у Ленки были другие планы: ей нравилась мысль о том, что этот блондинистый красавчик — её собственность. Она и отца уговорила Пашку на работу принять, а тот уже в свою очередь и на учёбу его устроил, и место на фирме подготовил к окончанию университета. Поначалу Пашку всё устраивало: учёба, где всё схвачено-оплачено, бесконечные секс-оргии, квартира в элитном районе. Да и с Ленкой первое время они жили вполне неплохо. Только с годами Пашка по-другому стал смотреть на всё это болото, в котором медленно тонул, а жена его осталась там же, где была. Ей нравилось то, что она делала, а Пашке… Не знаю, изменял ли он ей по этой причине или просто потому, что по натуре своей не мог быть верным одному человеку, — это было в тот момент и не важно.

— И что тебя держит? — даже не ожидая ответа, спросил я.

— А что держит тебя? — ответил он вопросом на вопрос.

Я и сам часто думал над этим. И не находил ответа. Меня ничего не держало. Я мог собрать вещи и уехать на другой край света, но не делал этого. Просто потому что не видел смысла ничего менять. Мне не было уютно в собственной шкуре. Но ведь от самого себя не убежишь…

— Я не знаю, что меня держит, — признался Пашка, так и не дождавшись моего ответа. — Я просто… просто слишком трус, чтобы что-то менять. Мне тут тепло и спокойно, мою задницу крепко и надёжно прикрывают, и мне страшно что-то менять. Потому что это всё, — Пашка обвёл рукой комнату и себя, — это всё не я. Не моё.

— Знаю, — согласился я, вспоминая собственные мысли о Пашке-фотографе, том Пашке, каким он должен был бы стать, если бы остался верен самому себе.

— Это, и Ленка, и ты — это всё не то, чем я хотел жить. Понимаешь?

Я только молча кивнул, осознавая, что первый раз Пашка говорит о том, что ему не нравится всё то, чем он живёт. И я в том числе.

— Я не так себе представлял свою жизнь, — он поднялся на ноги, скрестил руки на груди, словно защищался от собственных слов, и начал ходить по комнате туда-сюда, как волк по клетке. — Помнишь, как мы мечтали, что уедем в горы? Помнишь? Я всё ещё мечтаю. Мне иногда даже снится это, и я очень живо представляю себе вес рюкзака на плечах и слышу звуки горной реки. И вкус дешёвых консервов. И песни под гитару у костра. Когда я отказался от всего этого?

Прерывать его монолог я не собирался. Ему нужно было выговориться, я чувствовал это. Потому что его мысли как никогда совпадали с моими. Я не хотел его останавливать, но видел, что ещё немного — и он сорвётся. Не знаю куда, в истерику или в пропасть, но он был на грани.

— Помнишь, о чём мы мечтали, когда уходили в армию? Ты собирался строить свои самолёты. Я-то помню! Я помню, с каким восторгом ты о них рассказывал и как постоянно смотрел на небо, когда там что-то летало. Я помню блеск в твоих глазах, с которым ты рассказывал о каких-то там реактивных турбинах. Этим нельзя было не вдохновиться, даже если был далёк от этого. Куда это всё делось, Лёш?

Ответить я не успел. Да и не ждал он ответа. Он был уже полностью в своих мыслях, в своём собственном внутреннем мире, который наконец-то, как назревший вулкан, нашёл выход.

— А я?! Ты помнишь, как я собирался на болота Сапаты — фотографировать самую маленькую колибри на планете? Я до сих пор помню эту чёртову птичку, хотя не видел её уже лет десять. Я не брал в руки камеру уже больше года! А ведь раньше я не расставался с ней даже во сне. Куда это всё делось?!

Его руки дрожали, как и голос. Он так часто хватался за голову, что белокурые волосы торчали в разные стороны, спутавшись на висках.

— Когда мы стали такими? — Пашка сдёрнул со спинки стула мой пиджак и, одарив его презрительным взглядом, бросил на пол. — Это всё не мы. Не ты. И не я. Или ты так представлял себе свою жизнь?

— Нет, — согласился я тихо, но он не услышал моего ответа.

— Ты думал тогда, что будешь трахать лучшего друга? Думал, что я буду участвовать в каких-то оргиях? Думал, что вот это всё, — он дёрнул шкаф, в котором хранились вещи, которые ещё пару дней назад он совсем не брезговал использовать. На пол полетели наручники, плётки… — всё это станет частью нас?

— Паш, успокойся, — выдохнул я, поднимаясь на ноги.

— Я не могу успокоиться! Я ненавижу всё это! Ненавижу себя! И тебя тоже ненавижу! Ненавижу все эти штуки. И свою слабость. И…

Что произошло в следующий момент, сложно сказать. Пашка раскидывал не предназначающиеся для постороннего взгляда предметы, и я подошёл к нему слишком близко, схватил за плечи и развернул к себе. Не знаю, что я собирался сделать — двинуть ему по физиономии, чтобы он наконец-то прекратил истерику, или что-то ещё, но меня остановила резкая боль.

В глазах тут же потемнело, и клочок воздуха застрял где-то в бронхах: я не мог ни выдохнуть, ни вдохнуть. Пальцы непроизвольно впились в Пашкины плечи ещё сильнее.

Его глаза стали размером с пятак, и он перестал моргать. На мгновение всё словно замерло и перестало двигаться. Только тёплая жидкость, красным пятном расползающаяся по белой футболке, напоминала о том, что время не остановилось.

Потом была неотложка, сирены, какие-то люди… Я плохо помню, что происходило. Позже мне сказали, что это был болевой шок… Всё время, что мы ехали в машине скорой помощи, Пашка извинялся, проклинал себя и тот момент, когда в шутку предложил купить эти кажущиеся на вид почти невинными «когти росомахи». Кто же мог знать, что в меру тупыми лезвиями можно так разорвать человеческую кожу…

С Колькой мы познакомились в больнице. Мне тогда снимали швы, а он… Понятия не имею, что он делал в больнице, никогда не спрашивал его. Мы просто разговорились, сидя в коридоре перед кабинетом хирурга. Сидели целый час, говорили ни о чём, а под конец обменялись телефонами. Так, на всякий случай. О том, что мы когда-то ещё встретимся, я и не думал.

А он позвонил через пару дней.

— Сегодня Open Air концерт в парке Горького! Много разных групп. Мы с приятелями пойдём, потом пивка попить. Понятия не имею, что ты слушаешь, но решил тебе позвонить и позвать с нами! — протараторил он в трубку. Я даже не сразу понял, кто это: он не поздоровался и не представился.

— Сегодня? Я работаю…

— Да брось ты! Всех денег не заработаешь. Ну, давай же, дай себе пинка под свою красивую задницу, — засмеялся он в трубку.

— И когда ты успел оценить мою задницу? — хмыкнул я в трубку.

— Успел. У меня с этим делом быстро, — спокойно сказал он.

Я не сразу сообразил, что именно значат его слова, а когда понял, усмехнулся себе под нос. Так всё просто — никаких тайн, никаких секретов.

— Где и когда встречаемся?

Мы провели чудесный вечер на концерте. Тогда я понял, что отстал от жизни серьёзно: ни одну из выступающих групп я не знал, а Колька бодро подпевал, как и его друзья. Все как один студенты — молодые, безбашенные, так напомнившие меня самого много лет назад. После концерта они всей честной компанией направились в какой-то бар на задворках, я попытался отказаться: на следующий день нужно было на работу, а время уже было позднее.

— Не будь занудой! — усмехнулся Колька и насильно потащил меня за рукав, чем вызвал приступ смеха у друзей. Это было приятное разнообразие: люди смеялись искренне и тепло. Где-то в районе солнечного сплетения предательски заныло…

В тот вечер я не пил. И причиной было совсем не то, что из-за ещё не отпускавших болей мне приходилось принимать таблетки. Просто не хотелось. Я сидел на видавшей уже лучшие времена лавке в каком-то прокуренном дешёвом баре, пил колу из не очень чистого стакана и периодически ловил себя на мысли, что не перестаю улыбаться.

Как мы оказались у меня дома, я не помню. Просто это получилось само собой… Мы разговаривали, задавали друг другу миллион вопросов, а когда все остальные разошлись по домам, мы пошли пешком по ночным улицам, сидели под открытым небом на берегу реки, начал накрапывать дождь, и мы оказались у меня дома. То, что Колька из «наших», сомнений не было. Он весь вечер не спускал с меня глаз, словно невзначай прикасался и, как мне кажется, в принципе не скрывал симпатии. Мне он тоже понравился сразу, и потому не было даже никаких сомнений в правильности происходящего.

Едва я успел закрыть за нами дверь, как тут же оказался прижатым к стене и почувствовал мягкие губы на своих…

— Ты ведь не против? — скорее утвердительно сказал, чем спросил Колька, практически не прекращая поцелуя и в то же время улыбаясь.

— Совершенно нет, — признался я, запуская пальцы в его влажные от дождя волосы.

Его руки гуляли по всему моему телу, вызывая непривычный туман в голове. Я совершенно не понимал, почему этот мальчишка так на меня действует: от его поцелуев и прикосновений приятно немело тело и с трудом удавалось сохранить остатки разума. Никогда прежде я не сходил с ума от таких ещё вполне невинных действий. И хотелось, безумно хотелось больше.

Я чувствовал его тяжёлое дыхание и как бьётся его сердце — почти так же, рывками, как моё собственное. А его влажные глаза из-под прикрытых век лишали остатков разума. И это было хорошо: я не хотел ни о чём думать, ничего чувствовать, кроме того, что происходило в тот момент. Это было так… правильно.

Настолько, что я совсем забыл о том, что должен быть осторожней и не напрягать шов… Он дал о себе знать совершенно не вовремя. Колька потянулся к ремню на моих джинсах и прошёлся рукой по шву. Мне стоило бы лучше держать себя в руках, но это оказалось сложнее, чем хотелось бы.

От резкого вскрика Колька отшатнулся — только секунду назад покрытые поволокой возбуждения глаза заполнились испугом.

— Что? Что слу… Чёрт! Это что ещё такое?!

Он уставился ровно на то место, где был шов, и по его взгляду я понял, что тот снова начал кровить. Это случалось почти каждый день после зашивания, но последние пару дней всё было тихо, и я имел неосторожность не наклеить обеззараживающий защитный пластырь. Прежде чем я успел объяснить, в чём дело, Колька присел на корточки и задрал футболку.

— Живописно тебя зашили, — смешно цокнув языком, Колька провёл пальцем чуть ниже шва. — Снимай майку. Где у тебя дезинфектор? Пластыри? Таблетки от боли есть?

— Чего? — нахмурился я.

— Я невнятно по-русски выражаюсь? Или это у тебя болевой шок? — усмехнулся Колька. Пользуясь моей растерянностью, он увлёк меня в комнату и усадил на кресло. — Где аптечка у тебя, спрашиваю.

— Я сам справлюсь, — отрезал я, пытаясь подняться на ноги.

Колька положил руку мне на плечо и буквально вдавил обратно в кресло. Признаться, я не ожидал почувствовать столько силы в его руках. Отчего-то это отнюдь не ласковое прикосновение разлилось приятным теплом по всему телу. Не таким, как ещё пару минут назад, там, у двери. Это было другое чувство, которое я ещё не мог описать словами.

— В ванной. В шкафчике слева, — объяснил я, и Колька тут же исчез в направлении уборной.

Ему понадобилось ровно пять секунд, как будто он точно знал, где хранятся медикаменты в моём доме. Я едва успел стянуть с себя футболку. Вернувшись, он молча присел на корточки рядом с креслом, и я тут же почувствовал холод дезинфектора на коже. Колька промокнул влагу с кожи и открыл пластырь — зубами.

— Очень эротично, — хихикнул я, не сдержавшись.

Колька хмыкнул и выдохнул: 

— Заткнись, а то прилеплю тебе пластырь криво, будешь потом с кожей отдирать.

— Извини.

Колька поднял на меня свои ясные, как светлеющее небо за окнами, глаза, хотел что-то сказать, но, похоже, понял, что извинялся я не за свою нелепую шутку. Мне и самому было беспредельно жаль, что из-за меня мы вынуждены были остановиться. Колька хитро улыбнулся и покачал головой.

— Ничего страшного. Я подожду.

— Подождёшь?

— Конечно, — кивнул он уверенно. — Я подожду, пока ты заживёшь.

Он ушёл, когда рассвет осветил улицы, а я ещё долго сидел перед окном даже после того, как он остановился перед домом и помахал рукой. Оттуда, снизу, не было видно ровным счётом ничего в окнах на седьмом этаже. Но это его не смущало… Как и меня — я помахал в ответ.

Вернулся он через два дня, рано утром в воскресенье. Я проснулся от трели дверного звонка и спросонок не сразу сообразил, что происходит. Признаться, сначала я подумал, что пришёл Пашка. Он был до этого вечером, мы выпили пива, посмотрели футбол, и он ушёл домой. После несчастного случая его как подменили: он практически не разговаривал, всё время молчал, только кивал. Ему нужно было время, чтобы прийти в себя, и я его не торопил.

Увидев на пороге Кольку, я от неожиданности даже забыл поздороваться.

— И тебе здрасти. Мне нужна коробка, обувная или ещё какая, — так и не дождавшись приветствия, Колька прошёл мимо меня прямиком в комнату. Только там остановился и огляделся. — Надеюсь, я не помешал, или ты не один?

— Боишься быть третьим лишним? — спросил я, зевая.

— Третий не лишний. Третий — запасной, — хмыкнул Колька. — Ну, так что там насчёт коробки?

— Тебе зачем?

Вместо ответа Колька сунул мне под нос нечто, что он держал в руке. Я даже не сразу понял, что это воробей.

— Он же дохлый, — удивился я.

— Ещё нет, — нахмурился Колька в ответ. И выдохнул: — Но скоро умрёт.

— Ну так выкинь его в мусорку, — предложил я, не долго думая.

— Идиот? — Колька одарил меня таким взглядом, словно это был вопрос жизни и смерти. Хотя… так и было. Вопрос жизни и смерти этого полудохлого воробья. И Кольку, как выглядело, это очень заботило.

Следующие два часа он провел рядом с коробкой, которую я нашёл в недрах шкафа. А потом мы пошли хоронить воробья… Странное чувство — хоронить воробья в коробке из-под туфель от Армани. Пока Колька неумело выкапывал ямку, в которую поместилась бы коробка — мне он этого делать не дал по причине моей временной недееспособности, — я наблюдал за ним, сидя на скамейке. И вспоминал, как когда-то давно, в давно забытом детстве, я точно так же хоронил голубя. Не в такой коробке, конечно, и не посреди столичного парка…

Сделав дело, Колька уселся на скамейку рядом со мной и, устало откинувшись на спинку, закрыл глаза. Я долго сомневался, глядя на его перепачканные землёй руки, прежде чем положить свою ладонь поверх его и переплести пальцы. Я боялся его реакции. Глупо, даже смешно, но я никогда никого не держал за руку. Вот так, без причины, просто сидя на скамейке в парке… А Колька просто сжал мои пальцы в ответ. Какое-то время мы сидели молча. А потом он резко выровнялся и, широко улыбаясь, заявил:

— Пойдём в кино?!

— В кино? Сейчас? — я посмотрел на часы. — Время даже ещё не полдень. Что ты там собираешься смотреть? Мультики?

— Да хоть и мультики! — хитро улыбнулся он в ответ.

— Тебе сколько лет, Коль? — усмехнулся я.

— А тебе? — рассмеялся он. — Брось! Не будь занудой. Поднимай свою задницу, и пойдём.

Мы на самом деле пошли в кино, смотрели какой-то странный колумбийский фильм в оригинальной озвучке с субтитрами. Колька смеялся так, что дважды рассыпал попкорн, а я просто ничего не понимал, потому что не успевал читать, постоянно отвлекаясь на Кольку. Смотрел на него и не мог понять, чего я хочу больше: прикоснуться к родинкам на его лице, выстроившимся в созвездия, или, наплевав на общественные нормы, целовать его прямо здесь, в почти, но всё же не пустом кинозале, или… Одно я знал наверняка: я хотел, чтобы он не переставал смеяться.

В ту ночь он остался ночевать у меня. Тогда я понял, что бывает секс, а бывает… Не знаю, как назвать то, что было между нами. Это было какое-то медленное сумасшествие, оставляющее ожоги от горячих ладоней на не менее горячей коже и разливающееся по венам безумным жаром. Яркие вспышки редких поцелуев, разбавленные ничем не сдерживаемыми стонами. Скомканные фразы хриплым голосом на ухо, сопровождаемые нехваткой кислорода. Физически было непросто выдержать все те эмоции, которые переполняли грудную клетку, заставляя снова и снова вдыхать самый желанный запах на свете.

Я считал себя достаточно опытным любовником. Мне казалось, что я видел и попробовал практически всё. Той ночью я понял, что этот мальчишка способен научить меня куда большему…

Мы встречались больше двух месяцев. Именно встречались. В самом классическом смысле этого слова: ходили в кино, в кафе, по вечерам часто читали книги — вслух, по старинке, с бумажных страниц. Он познакомил меня с родителями… И даже не скрывал, в каких именно мы отношениях. Это было неожиданно. Странно. И… чертовски приятно. Я не думал, что это вообще будет возможно — с кем угодно. Я просто принял как данность, что любые отношения в моей жизни будут оставаться в тени. Пока не случился Колька.

Всё это время я старался не пересекаться с Пашкой. Знал, что нужно с ним поговорить, объяснить, что случилось. Ведь прекрасно отдавал себе отчёт, что он волнуется. Но не мог себя пересилить. Делать больно человеку, который был и остаётся тебе очень важен, — очень непросто.

Пашка пришёл сам. Однажды утром он просто появился на пороге моего кабинета, закрыл за собой дверь и в лоб спросил:

— Ты больше никогда не будешь со мной разговаривать? Всё ещё сердишься? Лёш, я могу просить прощения до бесконечности, если…

— Я познакомился кое с кем, — перебил его я.

Он тут же замолчал, задумчиво моргая, а потом тепло улыбнулся.

— Тебе хорошо с ним?

— Очень, — искренне признался я.

— Я рад за тебя. Правда…

В тот вечер мы впервые за последние месяцы снова пошли в такой привычный нам обоим бар, пили пиво и беседовали по душам. Я рассказывал ему про Кольку, а он улыбался, и я видел по глазам, что он искренне рад. Под закрытие бара мы собрались по домам, и только тогда я заметил грусть в Пашкином взгляде.

— Я очень рад за тебя, — ответил он на мой вопрос, всё ли у него в порядке. — Правда, Лёш. Я рад за тебя больше, чем сам мог предположить. А грусть… Я надеюсь, что когда-нибудь найду в себе столько сил, чтобы тоже вырваться из этого болота. И ещё надеюсь, что, несмотря на то, сколько дерьма я в твою жизнь принёс, мы всё ещё сможем быть друзьями…

На это я надеялся тоже. Просто потому, что всё ещё помнил того светлого мальчишку, каким я узнал его много-много лет назад.

В день, когда татуировка была готова, Колька возвращался домой. Он подрабатывал в летнем лагере, и мы не виделись почти два месяца. Каждый день он писал мне сообщения — совершенно нелепые вещи, вроде новости о том, что его коллегу ужалила пчела, или о том, что вишня в этом году кислая. Мне рассказывали про то, как дети мажут друг друга зубной пастой и таскают хлеб из столовой, о том, как вожатые бегают по ночам на озеро. Изредка, совсем нечасто, приходило сообщение с коротким «скучаю», и тогда я долго, как влюблённый подросток, пялился на экран телефона и глупо улыбался.

Виверна на моей спине приняла окончательный вид, и я был доволен результатом. Оставалось только надеяться, что Кольке она тоже понравится… А мне оставалось только одно.

В кабинете у Пашки было шумно. Ещё издалека я понял, что он не один. Но мне было всё равно. То, что мне было нужно от него, много времени бы не заняло, да и Ленка вполне могла знать о происходящем.

— Что это? — хмуро спросил Пашка, когда я без стука вошёл в кабинет и положил перед ним на стол большой конверт.

— Это заявление на увольнение, — спокойно ответил я.

— Увольнение? — спросили Пашка с Ленкой одновременно.

Я кивнул в ответ: 

— Не могу больше здесь работать. И не буду. Сегодня я последний раз переступил порог этого здания. Так что подписать заявление всё равно придётся.

— Ты уверен? — спросил Пашка. Но Ленка его тут же перебила.

— Я не дам тебе уйти! Ты мне ещё денег должен!

— Вообще-то я только увольняюсь, а не сбегаю за границу, — усмехнулся я, прекрасно осознавая, что вовсе не деньги её волновали. Её больше чем просто устраивало, что её муж ходит по ночам ко мне, а не к очередной любовнице.

— Это из-за этого мальчишки? — с нескрываемым презрением процедила Ленка.

Я даже рта не успел открыть — Пашка меня опередил.

— Да заткнись ты уже, — устало выдал он, ставя подпись на заявлении. — Тебе меня мало, чтобы жизнь портить? Отстань от Лёшки.

Ленка презрительно фыркнула и демонстративно закатила глаза. А Пашка протянул мне одно из двух подписанных заявлений.

Мы обменялись молчаливыми взглядами, без слов пообещав друг другу, что это будет не последняя встреча, и я ушёл…

Воздух казался чище, чем обычно. Даже несмотря на пыхтящие выхлопными газами проносящиеся мимо автомобили. И я прекрасно знал причину того, что солнце светит ярче и птицы громче поют. Просто где-то совсем недалеко, в квартире на седьмом этаже, меня ждал… Как это было у Островского? Луч света в тёмном царстве? Именно так — мой собственный, личный, самый светлый луч солнца, о существовании которого в моей жизни я не мог даже мечтать ещё полгода назад.