Silverstone

Снежный роман

Аннотация
Работа написана в соавторстве с LunatickWWW

Бесшабашная и азартная атмосфера горнолыжного курорта способствует новым веселым знакомствам. Даже если  посторонний человек случайно врезается и сбивает тебя с ног.  И ты ещё не знаешь, что "врезаясь" в тебя буквально, он вскоре проникнет  и в твои мысли и в твои чувства.


Глава 1

Снег был у меня везде — во рту, в носу, за воротом свитера. Даже в трусах, по-моему. Таял и стекал по спине холодными струйками. В ушах звенело, в глазах темнело. Это только потом мне удалось разобраться, как всё произошло, а в тот момент, обернувшись на вопль «берегись!», последнее, что я увидел, — снежный веер, взметнувшийся из-под лыжных кантов безнадёжно не успевающего затормозить пацана, с размаху въехавшего мне под ноги. Я рухнул прямо на него, вслушиваясь в грохот сталкивающихся досок, треск шлемов и поток матов. «Смешались в кучу кони, люди». «Пиздец!» — подумал я, чувствуя, как сверху на меня свалился Артур, локтем засадил мне прямо по ребрам и прижал мой борд кантом своего. Дашка с Лёлей верещали где-то рядом, но у меня перед глазами было только чьё-то плечо и рукав лыжной куртки в разноцветных разводах и пятнах. «Всё. Приехали, блядь!» — мелькнуло у меня в голове.

Рядом восторженно заорали:
— Страйк, бля!
Наш первый день в Горках начинался с экстрима.

В этом году несчастную неделю отпуска мне пришлось выдирать с мясом и кровью. Весь ноябрь и начало декабря в конторе был полный завал с клиентами и консультациями, а за три недели до Нового года наступил резкий спад и затишье. Меня отпускали неохотно. Привыкли, что я без возражений в праздники остаюсь на вахте, но на этот раз мне удалось отбиться и настоять на своем. Компания «на покататься» собиралась хорошая. В прошлом году я был в Горках в феврале, на борд встал после неудачных попыток научиться ездить на лыжах и за пару дней получил океан впечатлений и победного восторга. С доской сдружился сразу. Учился с инструктором, но будто бы и не учился, а вспоминал подзабытое. И борд, и тело отзывались правильно. А в этом году хотелось большего, и невозможно было не поехать.

В маленьком курортном городке у подножия заснеженных гор кипела бурная жизнь. После душного салона нашего джипа, когда мы, наконец, нашли место на парковке возле отеля и выбрались наружу, колючий морозный воздух мне хотелось пить, как воду. Привалившись спиной к кузову машины, я вытащил из кармана мобильник, сделал пару фоток открывающейся передо мной панорамы, скинул по привычке в ленту инстаграма. Пусть там, на работе, смотрят и завидуют. Не Австрия, конечно, но зато Олимпиада здесь была. А горы тут такие, что от восторга перехватывает дыхание и хочется сломя голову бежать к подъёмнику.

Снег и полуденное солнце слепили нещадно, заставляя болезненно щуриться. Всё тело противно ныло от усталости. Всё-таки дорога была долгой, а на заднем сиденье «Кашкая» втроём оказалось тесновато, приходилось часто останавливаться, чтобы пассажиры могли размять затёкшие спины и ноги. Но сегодня ничто не могло испортить мне настроения. Даже то, что мы уже больше часа ждали регистрации в отеле. Всеми мыслями я был уже там — на склоне, встёгивался в крепы борда, слушал, как вкусно шуршит под скользяком плотный укатанный наст, охватывал взглядом знакомые очертания гор, подпирающих снежными шапками ясное, пронзительно-синее зимнее небо, но окликнувший меня Артур напомнил, что я всё ещё стою на парковке рядом с машиной, до отказа забитой вещами, и мы ещё даже не в отеле.

— Там у ресепшена не протолкнуться! Ажиотаж сумасшедший. Серёга и Дашка с Лёлькой ещё в очереди стоят, прикинь? Но вроде мы уже на подходе, — голос у него был недовольный, и вид тоже.
— В прошлом году то же самое было, — я спрятал телефон во внутренний карман куртки. — Ничего удивительного. Праздники на носу, они цены взорвут. А народ хочет отдыхать.

Дорога была долгая и утомительная, и мне его раздражение было понятно. На таком серпантине человеку даже с самым отменным вестибулярным аппаратом поплохеет.

— Ну наконец-то! — выдохнул Артур, когда на крыльце администрации показались девушки во главе с Серёгой, протолкались через пеструю толпу таких же, как мы, приезжающих и отбывающих туристов, и издалека помахали ключ-картами. Можно было заселяться.

Мощённая серой брусчаткой узенькая улочка, петляющая между жилыми корпусами отеля, вильнула влево и привела в небольшой тихий внутренний дворик под аркой, где мы отыскали наше крыльцо и торжественно ввалились со всеми вещами в узкий холл. В самих номерах обстановка оказалась простой. Двуспальная кровать под тёмно-бирюзовым покрывалом и грудой белоснежных подушек у изголовья, вместительный комод, шкаф и пара прикроватных тумбочек, но самое главное — в комнатах было тепло. Даже жарко.

Скинув рюкзак на кровать, я подошел к окну и пару минут любовался открывающимся видом. Просторная, выложенная разноцветной плиткой площадь с разбегающимися от центра улицами и дорожками была тщательно очищена от снега. Отсюда видны были здания других отелей, витрины магазинчиков и красно-коричневые крыши коттеджей Горки Города, и склон горы, густо заросший лесом до самой вершины. В центре площади уже установили искусственную ёлку, и рабочие украшали её гирляндами и красными шарами. На самой макушке красовалась пятиконечная звезда. Я невольно улыбнулся, испытав почти детский восторг от предвкушения приближающихся праздников, которые следовали за этим моим отпускным загулом, так трудно отвоёванным в неравной битве с начальством.

С вещами разобрались быстро. Есть хотелось зверски, и жалко было терять драгоценное время на отдых после дороги. Не для того столько ехали, вырвавшись из ежедневной рабочей рутины, чтобы валяться даже лишние полчаса. Решено было по-быстрому пообедать и валить в прокат за снарягой и за ски-пассами. Утро уже всё равно пропустили из-за задержки с поселением, зато на вечернем катании оторвёмся по полной, если в первый же день по традиции не отобьём себе плечо или задницу.

Сам городок радовал взгляд разноцветными фасадами домов, стилизованными под старину европейских улочек, коваными решётками на балкончиках и окнах, изящными фонарями и шероховатой брусчаткой на тротуарах. Мне нравился витающий в воздухе дух круглосуточного праздника, отдыха, привкус безмятежности в каждом мгновении. Никакой привычной городской спешки. Люди в ярких цветастых куртках целыми компаниями неспешно бродили, тащили с собой лыжи, палки, борды, кучковались у дверей столовых, кафе, магазинов, выстраивались в очередь на канатку. И лица у всех были весёлые и беззаботные.

— Ненавижу вас, — недовольно буркнул Серёга нам с Лёлей в спину, неуклюже и громко спускаясь в лыжных ботинках по деревянным ступенькам к станции канатной дороги, поднимающей из Нижнего города в Верхний, к началу лыжных трасс. Я не понаслышке знал, каково это — носить эти тяжёлые, неудобные кандалы, так и называл их в прошлогоднюю поездку, и мог только посочувствовать:
— Вот тебе ещё одна причина, почему я на борд перешёл. Идти приятней и тащить меньше.
— Точно, — поддержала меня Лёлька, резво сбегая по ступенькам вниз к подъезжающей кабинке, и поудобнее перехватила в руках доску. — И кататься интереснее, скажи, Эд?
— Ага, и падаете вы красивее, — хмыкнул Серёга, закидывая на плечо лыжи. — Прямо залюбуешься. Я видел.


Кабинка медленно поднималась над склоном, и у меня просто дух захватывало от открывающегося вокруг вида. Я уже и забыл, как здесь красиво. Артур обнимал Лёльку за плечи и восхищённо тыкал пальцем вниз, в сторону городка, который на глазах уменьшался, теряясь вдали у подножия гор. Эти двое уже давно были вместе. Года четыре точно. Мне нравилась их пара. Артур всегда носился вокруг своей девушки, словно она была бесценной хрупкой вазой, и страшно ревновал, если не к каждому столбу, то ко всему мужскому полу в мире точно. Горячая кавказская кровь, что тут скажешь. А Лёлька всегда оставалась весёлой и терпеливой, с Артуром не спорила, на столбы и на других парней не заглядывалась.

Серёга рядом со мной курил электронную сигарету и в перерыве между затяжками с умным видом рассказывал Дашке про технику карвинга. Это была её первая поездка. На лыжах кататься она не умела и заметно нервничала, хотя Серёга гордо обещал, что уже через час она спокойно поедет и обкатает все синие трассы. Я сомневался, вспоминая свой опыт, а ведь со мной инструктор возился, профессионал. Да и зная вспыльчивый характер своего друга, мог предположить, что, скорее всего, этот псих доведёт Дашку до слёз и сдаст кому-нибудь на обучение. И то, если она сама не взвоет и не пошлёт Серёгу вместе с лыжами и палками далеко и надолго. Я мысленно порадовался за себя. Всё-таки свобода есть свобода. Мне никого не хотелось опекать, и заботиться о ком-то — тоже. Я любил быть сам по себе, и сейчас мне хорошо было оттого, что никто и ничто меня не связывает.

На станции «Девятьсот шестьдесят метров» решили не задерживаться. Трасса тут была хоть и широкая, но слишком много народу. Зато вид открывался обалденный. Пока фотографировались, дурачились, выпили по стакану глинтвейна, людей стало ещё больше. Здесь обычно катались «чайники» и дети с инструкторами. У нас хоть и был один «чайник» в лице Дашки, но даже ей здесь показалось тесновато. Наверху трассы были поинтереснее и не так загружены, да и снег там ещё был не счёсан лыжниками в бугры до ледяной подложки.

Мы сошли с подъёмника, бахнули ещё по глинтвейну для храбрости и тепла. Мороз и ветер на высоте прохватывали до костей. Возле выката на трассу посвободнее было, хотя и узковато, конечно, но хоть можно было сесть с краю и встегнуться в крепы. Далеко внизу склона виднелись станции бугеля и креселки. Вот на них нам и надо было попасть чуть позже. Мне хотелось туда. Подстёгивали прошлогодние успехи, и адреналин пузырился в крови.

Я затянул ремешки на ботинках, поднялся, подпрыгнул вместе с доской, развернувшись в сторону склона и ещё удерживаясь от скольжения. Передо мной встали на ноги Артур с Лёлей, оглянулись радостно. Серёга ещё возился с Дашкой. Она никак не могла вщёлкнуть свой ботинок в лыжное крепление. Ждать не хотелось, но и бросать их тоже было неудобно.

А надо было. Потому что глаза у Лёльки, смотревшей мне за спину, вдруг стали большими и круглыми, рот удивлённо приоткрылся, и я успел только услышать позади отчаянный возглас перед тем, как мы все дружно рухнули в снег. Отдых удался. Однозначно.

Глава 2

Подо мной кто-то застонал, пошевелился. Я проморгался, выплюнул снег, поправил съехавший на глаза шлем, повернул голову и выругался. Лыжа! Передней частью она прошла между креплениями и блокировала нас вместе с Артуром, лыжный ботинок отстегнулся не полностью, и от этого чья-то нога в нём была вывернута под каким-то непонятным углом. Артур заворочался на мне, пытаясь подняться, и снова упёрся локтем в ушибленный бок. Ноги мои были прижаты вместе с доской, а он тоже, как назло, успел полностью встегнуться. Ждали же только Дашку, чтобы поехать. А тут этот… Чтоб его…

Я наконец глянул на того, кто так лихо срубил нас одним ударом. Лицо у него было всё в снегу. Маска надо лбом, на матовом пластике чёрного с зелёным шлема, переливчато блестела в солнечных лучах. Рукой в перчатке я осторожно стряхнул снежную крошку с его бровей и тёмных ресниц. Он ошалело похлопал ими, приходя в себя, и встретился со мной взглядом. Глаза карие с золотистыми крапинками и ободком вокруг зрачка.

— Ты там как — жив или?.. — я смотрел на него, не понимая, чего так взволновался. Придушить его хотелось за такие дела. Хорошо, если все целы. Но он смотрел так обиженно и растерянно, и что-то было у него в лице, в абрисе высоких скул, в упрямой линии подбородка, что злиться почему-то не хотелось, а хотелось громко рассмеяться. Смешно почему-то было. Тем более что я чувствовал — руки-ноги у меня точно целы, надо только разобраться теперь со всеми остальными чужими конечностями.

Я дышал ему в лицо и одновременно разглядывал. Кожа на щеках гладкая, чистая, без этой модной двухдневной небритости. Молодой пацан — мой ровесник или немного младше. Он шевельнул губами, слизнул снег кончиком языка. Прикольно получилось.

— Скорее жив, — прошипел он сквозь зубы и зло прищурился. — А вот насчёт «цел»… Слезь с меня!

— Ну ты снайпер, блин! Пять человек одним попаданием уложил! — восхитился я. — И ещё возмущается!

— А чего вы встали на самом выкате — ни пройти, ни проехать, — он завозился подо мной, охнул сдавленно. — Близко и кучно. Сошли с кресла, так валите в сторону, блядь!

— Что ты там звиздишь, мудила ты! — Артуру наконец удалось расстегнуть крепления и подняться. Он потянул за лыжу, и пацан дёрнулся и взвыл от боли в вывернутой ноге.

— Это я виновата, — пискнул со стороны девчачий голос. — Это я повернуть не могла, на вас ехала, он оттолкнул и сам… Я второй раз с подъёмника слезаю. Не умею ещё…

Девчонку в красном лыжном костюме, в одной беленькой шерстяной шапочке, без шлема, неловко взмахнувшую лыжными палками справа от меня, я успел увидеть боковым зрением перед падением. Если бы она в нас влетела, для неё встреча могла закончиться не так весело. Да и сейчас непонятно, что там с пацаном этим, который тяжело дышал, придавленный моим весом, и постанывал, пытаясь двинуть коленями.

— Ехай уже, — отмахнулся от неё Артур. — Разберёмся.

Им с Серёгой кое-как удалось расстегнуть крепы на моём борде и освободить прижатую лыжу. Я сумел привстать, уперевшись коленом пацану между ног и получив в ответ просто потрясающий яростный взгляд и, наконец, поднялся. Подвигал руками, покрутился в поясе, потряс головой — повреждений не ощущал. Поднывала спина, куда угадал локтем Артур, а так легко отделался. Да все мы легко отделались — могло быть и хуже. Намного.

Пацан на снегу завозился, опираясь на руку, подтянул ногу с лыжей, нажал ладонью на задник крепления, отстегнул сначала один чёрный пластиковый ботинок, затем второй. Покривился, но встал сам. Нагнулся, подобрал лыжи, кинул на снег поперёк склона, собираясь снова встегнуться. В нашу сторону не смотрел. Только шумно сопел через нос, словно сдерживал боль. Ему-то как раз круче всех прилетело.

— Слышишь, ты, снайпер хренов, любитель боулинга, — крикнул Артур ему в спину. Я тоже заметил — на палки парень как-то тяжело опёрся. — Ты цел хоть, или спасателей вызвать? На санках покатаешься, раз на лыжах не умеешь.

— Иди на бугель*, — огрызнулся тот через плечо. Двумя простыми движениями вщёлкнулся ботинками в крепы, легко развернулся и уже скользил спиной вниз, поправляя шлем и подтормаживая сведёнными задниками лыж. Глаза злые, весёлые, на ярких губах язвительная улыбка. — Там тебя ждут благодарные зрители. Это тебе не стадом тюленей на выкате валяться.

— Слышь, ты!.. — Артур передал борд Серёге, который только что вернулся вместе с уехавшей в сугроб Дашкиной лыжей, и шагнул к парню. Я удержал его за рукав. Понятно было, что правых и виноватых уже не найдёшь, а ругаться в первый же день не хотелось. Пацан вытер перчаткой лицо, опустил на глаза маску. Солнце бликнуло на ней зеленовато-радужным отблеском.

— Ладно… Извините, пацаны. Я не специально, — толкнулся палками и покатился вниз по склону на трассу, набирая скорость неуловимо-привычными движениями коленей и бёдер. Только снег прошуршал под кантами длинных лыж. Я машинально проводил взглядом его фигуру в яркой приметной куртке и тёмно-зеленых штанах. Ну а что — парень, как парень. Симпатичный. И глаза красивые, и губы, и вообще… И что-то ещё не давало мне покоя. Его реакция на меня или моя реакция на него, что ли?

Несмотря на такое захватывающее начало отдыха дальше всё пошло как по маслу. Катнуть в этот день нам удалось на славу. Дашка терпеливо мучилась с лыжами под Серёгиным чутким руководством, но на подъёмник с нами не ходила. Забиралась на треть склона пешком и оттуда пыталась ехать, поставив лыжи плугом** и периодически притормаживая пятой точкой, когда плуг переставал спасать от скорости.

Я вспоминал всё, что успел наработать в прошлом году, и радовался, что тело помнило. Мы даже рискнули выбраться на красную трассу и спустились удачно, без особо страшных падений.

Внизу возле кресельного подъёмника собралась впечатляющая очередь. Все ждали вечернего катания. Освещённых трасс было немного, а темнело в горах быстро. Снег блестел в свете фонарей, и небо казалось тоже подсвеченным снизу жёлтым и зелёным. Ребята проскочили вперёд, и мне были видны их шлемы над спинкой кресла — ярко-оранжевый Артура и красный Лёлькин, пока я проталкивался со своей доской к турникетам.

Серёга с Дашкой остались где-то позади, а я медленно продвигался к посадочной площадке за девушкой в ярко-розовом комбинезоне, толкая борд левой невстёгнутой ногой и косясь на обступивших меня со всех сторон лыжников. Те, впрочем, вели себя культурно, на доску лыжами не наезжали, и я тоже старался, протискивались аккуратно, без особой наглости, ругани и тыканья палками. А может, это мне так казалось на волне эйфории от этого дня. Сегодня я всё-таки нет-нет да выискивал взглядом на склоне пёструю куртку и чёрно-зелёный шлем среди режущих дуги карверов. Зачем? Сам не понимал. Возможно, из-за того неясного чувства узнавания, которое редко меня подводило.

Мой интерес к противоположному полу проснулся рано, в классе восьмом, и очень быстро уравновесился таким же интересом к своему. Только, понятное дело, тогда пришлось скрывать и маскироваться. Хотя для себя я и сам не мог решить — действительно ли мне нравятся парни, или это просто блажь и помутнение мозгов на фоне гормонального сдвига в растущем организме. Поэтому в школе у меня неприятностей не было. И только в институте, в весёлой общаговской жизни с новыми знакомствами, приключениями и попойками моё неугасшее любопытство было удовлетворено. Забавный и такой необычный опыт разнообразил ощущения и впечатления, но не перевернул меня. Технически я был «би». А практически — сердце моё оставалось свободным. Сладковатые мальчики с томными взглядами, голосами, тянущими полупрозрачные намёки, с которыми я периодически сталкивался то в клубах на дискотеках, то по работе, оставляли меня равнодушным, хотя от секса я не отказывался, если хотелось. Лёгкого, без обязательств. С девчонками было веселее и безопаснее в общественном плане. Я иллюзий не питал — читал и слышал про демонстративные расправы над геями. Агрессивных уёбков в нашем городе было с избытком. А в том, что иногда даже намёка хватало, чтобы испортить репутацию и поставить крест на карьере, я убедился на наглядном примере, когда из нашей конторы уволили менеджера. Клиент, а по совместительству его партнёр по постели, отомстил, стукнул начальству, намешал три ведра грязи, а там проверять и терпеть не захотели — выкинули на улицу. Ему потом долго работу искать пришлось, и уже не в нашем риэлторском бизнесе. У нас информация быстро распространяется. Это не столица с её масштабами, где всем на всё и на всех плевать.


Только в последние полгода у меня наметилось какое-то постоянство. Это были не совсем отношения. Он работал продавцом мобильных телефонов и сопутствующего барахла на точке в торговом центре, и мы иногда встречались, получая опредёленную радость от таких свиданий и не стремясь к большему. Равнодушие наше было взаимным, хотя он нравился мне своим лёгким, весёлым характером. Он не пускал меня в свою жизнь, скрывал, как мог уклонялся от объяснений, сразу обозначив правила и границы. А я особо и не стремился их нарушать. Свободные отношения — это когда оба свободны, без обещаний и обязательств. Может, только такие и бывают самыми крепкими?

На посадочную площадку мы вышли вчетвером, и когда я поднял взгляд, то не поверил своим глазам. Знакомый психоделический узор куртки маячил прямо у меня перед носом. И шлем тот же. И рюкзак за спиной. И взгляд прям почти родной — искоса, острый, насторожённый из-под разлёта бровей. Удивляться было некогда. Пока ловили кресло, усаживались, устраивали на подножках доски и лыжи, пока опускали штангу, задержавшись, чтобы дать ему перехватить палки из одной руки в другую, не произнесли ни слова. И только когда двинулись вверх, я повернулся к нему, сдвинул с лица бафф*** и широко улыбнулся:

— Надо же — Снайпер! Какая встреча!

Примечания:
* Бугель — бугельный подъёмник.
«Совершенно стандартное средство подъёма вверх по снежному склону, являющееся троллеркоастером для досочников. По устройству это тарелка (которую лыжник зажимает между ног) или швабра (на которую присаживаются два лыжника), которая прикреплена к тросу, тянущему её вверх по склону. И придумана эта система была в стародавние времена, когда про доски никто не подозревал, — заточена она под использование именно лыжниками, которые едут вперёд не боком, а, простите за тавтологию, передом.
В принципе, опытному досочнику посрать — на то он и опытный. Жёсткие досочники так ваапще не испытывают неудобств, так как вследствие экстремальных углов креплений могут ездить на бугеле, как лыжники. Но вот для новичков — это полный пиздец. Больная задница и распухшие коленки у них чаще всего являются следствием не ужасного спуска, а ужасного подъема». (Цитата с сайта lurkmore.to)



** Плуг — один из самых распространённых и часто используемых приёмов езды. Он применяется всеми — и начинающими и профессионалами (правда, исключительно для торможения в конце трассы). Используется как на пологом склоне, так и на крутом. Носки лыж сведены, пятки разведены.

*** Бафф — название бренда BUFF, производящего бесшовные шарфы, использующиеся в разных видах спорта. Тот случай, когда название бренда стал нарицательным.

Глава 3

Кресло подъёмника слегка раскачивалось над склоном, освещённым голубым и оранжевым светом фонарей. Трассы здесь широкие, но и людей было немало. К концу дня снег в начале спуска и внизу счёсывался до брусчатки. Настроение у меня было великолепное. Пять замечательных дней впереди. Точнее, уже четыре. Первый день на отдыхе всегда самый долгий, самый яркий, самый радостный. В первый день надо по максимуму наслаждаться всем, что выпадает. Вот и я наслаждался, разглядывая удивлённое лицо пацана рядом.

Снайпер стянул перчатки, зажал их коленями, скинул с плеча лямку рюкзака, отвернулся, доставая термос. При этом молчал и, видимо, дальше вести со мной диалог не собирался. Но сложившаяся ситуация почему-то меня забавляла, и я просто не мог не продолжить.

— Знаешь, я прямо рад, что не на горе́ сейчас. Больше шансов остаться в живых, чем у этих бедолаг внизу.

Обветренные губы Снайпера дрогнули и растянулись в ехидной улыбке. Он посмотрел вниз, а потом мне в глаза и хмыкнул.

— Не. Как раз сейчас у тебя меньше всего. Запасайся троксевазином.

Далеко впереди виднелась станция высадки, а ещё дальше — остроконечные крыши деревянных домиков-ларьков, над которыми порывами налетающего ветра растягивались дымки мангалов и пар от котлов с обжигающим глинтвейном. Я подумал, что наверху надо будет выпить ещё, а то к вечеру что-то совсем подмёрз. Слова Снайпера рассмешили меня. Значит, он про нашу встречу днём тоже помнил.

— О как! Сто пятая статья. От шести до пятнадцати. И у меня свидетели есть, — я кивнул на сидевших справа от него парня и девушку с бордами. Те что-то тихо, но оживлённо обсуждали между собой, фотографировались и не обращали на нас никакого внимания.

Мой сосед по креслу сделал пару глотков чего-то явно горячего из термоса. Из хромированного горлышка в морозный воздух вырвались клубы белого пара. Оглянулся на ребят, потом придвинулся ближе, коснувшись бедром моей ноги, и тихо сказал мне почти в самое ухо, обжигая щёку горячим дыханием:

— А кто сказал, что у тебя будут свидетели? Думаю, ты успел заметить, что я исключительно на группу работаю.

Я отчего-то неожиданно для себя нервно сглотнул. От того, как естественно его бедро прижалось к моему? Или от аромата корицы, которой пахли его губы, когда его лицо оказалось совсем близко.

— Ну тогда… от восьми до двадцати…

Он отстранился, улыбнулся весело и сделал большой глоток прямо из горлышка термоса.

Я скользил пристальным взглядом по его профилю, отмечая для себя черты, которые не успел рассмотреть в ту нашу первую встречу. Низкий гладкий лоб, прямой нос, гладко выбритые скулы и подбородок, щёки горят на морозе румянцем, а пушистые тёмные ресницы едва не касаются кончиками бровей, и от этого глаза кажутся обведёнными чёрным карандашом. Хороший парнишка. Даже очень. Мне нравилось, что он так охотно отвечает на моё подначивание.

Снайпер плеснул из термоса в чашку-крышку и протянул её мне:

— На́ вот, попей глинтвейна, прокурор хренов. Не бойся, я не мокрушник. Так… Разве что слегка покалечить, если особо заслуженно. И там не совсем моя вина была. Уж лучше я, чем та малая, согласись?

Я отхлебнул, чувствуя, как горячее тепло растекается в груди и в животе. К вечеру мороз усилился, порывами налетал ветер, обжигая щёки и выбивая слёзы из уголков глаз. Я почему-то всегда мёрз на подъёмнике, несмотря на термобельё и тёплый флис внутренней куртки, так что парующее вино, отдающее пряностями и мандарином, было очень кстати.

Забирая у меня пустую чашку, Снайпер перехватил мой благодарный взгляд и вдруг не то смутился, не то насторожился. Двинулся на своём сиденье, будто искал позу поудобнее, а я подумал о том, что моя интуиция в этот раз, кажется, меня не подводит, и зацепился за своё предчувствие с неожиданно вспыхнувшим азартом. Приключение становилось всё интереснее.

— Эльдар, — я протянул ему руку. — Друзья зовут Эд.

— Роман. Друзья зовут — Ром или Рома. Как попало, короче.

Ладонь у него была широкая и тёплая, а рукопожатие вышло крепким. Мы немного неловко улыбнулись друг другу. Его смущение забавляло и лишний раз наталкивало на определённые мысли. Он не был похож на тех ребят, в чьей манере я сразу видел партнёра по лёгкому, ни к чему не обязывающему сексу. Ни мягкости, ни сладкого оттенка в голосе и манере держаться. Даже наоборот — он казался мне резким и острым почти до грубости, до какого-то скрытого вызова. И всё же, скорее всего, я был прав насчёт него. Не знаю — почему, но чутьё редко меня подводило.

— Как тебе здесь? Нравится? Давно приехали? — мне хотелось уже сменить тему разговора. За тот страйк возле подъёмника я и тогда почти не злился, а сейчас меня тянуло узнать о нём побольше, насколько это было возможно в сложившихся обстоятельствах. Мой интерес подогревался ещё и его непринуждённой манерой наклоняться и прикасаться своим коленом к моему, когда он двигал ботинком с лыжей, поправляя её на подножке.

— Ну, со Швейцарией, конечно, не сравнить, но в целом неплохо, — Рома сунул термос обратно в рюкзак, натянул на замёрзшие руки перчатки. — А приехали сегодня. Мои где-то тут же катают. Разминулись просто.

— Твою девушку не уведут, пока ты на подъёмнике прохлаждаешься? — надо было осторожно и ненавязчиво прощупать почву, хотя времени оставалось очень мало — мы уже почти доехали до верха склона. Но мне казалось, Снайпер смутно понимал скрытый смысл моих вопросов. Или не понимал?

— Не уведут. У меня её нет, — он поправил рюкзак, перехватил палки, готовясь сойти с подъёмника, а я мысленно возликовал. Это была хорошая новость. Очень хорошая. Даже подсказка, я бы сказал.

— Ммм… И много вас? Большой компанией приехали? Откуда?

— Вчетвером, из Адлера. В этом году только сюда и смогли выбраться. Народу тут многовато, конечно. И эти очереди на подъёмник — просто караул.

— Ещё и трассы под вечер в ноль убиты народными массами — одни кочки и голый лёд, — добавил я насмешливо. Лыжники действительно сметали снег в бугры, по которым нам, досочникам, неудобно было ездить. Но он, похоже, не обратил внимания на мой подъёб.

— Ага. И алкобордеров хватает.

— Вы как приехали — машиной или сноубасом*?

— Машиной. Ну их на хрен — сноубасы эти заблёванные.

Он брезгливо поморщился, подтолкнул штангу поручня вверх, чтобы сойти с кресла. Мы были уже в зоне высадки. Я снял доску с подножки, оттолкнулся от сиденья и ушёл влево, чтобы никого не подрезать. Рома, держа палки в одной руке, спокойно катился рядом и вместе со мной тормознул на краю трассы возле поджидавших меня Лёльки и Артура.

— Оба-на, Снайпер! Давно не виделись! Что-то в этот раз ты не в ударе. Все стоим на месте, и никто не упал. Значит, можешь, когда надо, — заржал Артур, узнав в нем старого знакомого.

Рома ехидно сощурился, явно собираясь что-то сказать в ответ, а я, сам не знаю почему, испытал лёгкий приступ раздражения.


— Артур, завязывай подъёбывать. Там случайность была. Девчонке же помогал. Мы бы с тобой точно ей трепанацию черепа об дерево сделали.

— Да ладно-ладно. Шучу. Главное, что все живы и целы, остальное ерунда. Артур, — мой друг протянул Роме руку. После трёх стаканов глинтвейна настроение у него было более чем миролюбивое. Они обменялись дружеским рукопожатием.

— Это Лёля, — мотнул головой Артур в сторону своей улыбающейся подруги. Лёлька смотрела весело, морщила от смеха курносый нос и убирала под шлем растрёпанные вьющиеся волосы, отливающие каштановым золотом в свете фонарей. — Там где-то на подъёмнике ещё Серёга с Дашкой.

— Очень приятно, — Рома кивнул дружелюбно, махнул палками кому-то у нас за спиной. Своим друзьям, наверное. Три лыжника ждали его ниже на склоне. Он поправил шлем, опустил маску, посмотрел в мою сторону. Жаль, за переливчатым пластиком я не мог увидеть его взгляда. — Ладно, я поехал. Может, увидимся ещё.

Яркая куртка с цветными разводами, похожими на разбросанный пазл, была видна ещё какое-то время — он по широкой дуге обошёл инструктора с учеником и, набирая скорость, окончательно скрылся из виду. Я сел на снег и принялся встёгиваться в крепы. Если бы он был девушкой, то вытянуть из него номер телефона прямо при друзьях не составило бы труда, и предлог для новой встречи нашёлся бы. Я представил на мгновение выражение его лица в этот момент, и мне стало смешно. А так — вряд ли мы ещё увидимся. Слишком много народу приехало. И я даже название отеля не спросил, где он остановился с друзьями.

— Друзья у него — такие же лыжедрочеры, — заметил Артур у меня над головой. — Высшая ступень эволюции, как они сами себя убеждают.

— С чего это они — высшая ступень? — не понял я. Пацан катался хорошо. Сразу было видно, что опытный. Но какого-то особого высокомерия я в нём не заметил.

— Потому что они взяли в руки сначала одну палку, а потом две. А мы с тобой — бандерлоги, — Артур захохотал над своей шуткой и замахал руками сходившим с подъёмника Серёге с Дашкой.

Примечания:
* Сноубас — автобус, доставляющий бордеров и лыжников из точки А (город) в точку Б (курорт).

Глава 4

Ужинать решили в пабе на нулевом уровне нашего отеля, куда можно было спуститься на лифте, не выходя из самого здания. Идти куда-то ещё не было уже ни сил, ни желания. Меня после душа вообще разморило так, что я еле заставил себя переодеться и всё-таки пойти с ребятами, хотя больше всего хотелось завалиться спать.

В пабе было шумно и весело. А после чашки двойного эспрессо я и вовсе взбодрился. За соседним столом гуляла большая компания человек на десять. Гудели, видно, давно. Может быть, даже с обеда. Мы таких алкорайдерами называем. Они приезжают сюда исключительно ради апре-ски*, а апре-ски у них бывает в любой момент — до, после, во время и вместо катания. Любят высаживаться компанией поперёк склона, и я наблюдал как-то картину маслом, как мирно несущийся сверху лыжник, выехав из поворота, с ужасом обнаружил перед собой такое препятствие из четырёх человек, вяло реагирующее на приближающийся мат, и только чудом избежал столкновения, обойдя их по целине между деревьями, едва не по пояс закапываясь в свежий пухляк. Так что на Рома, или как там его называли друзья, я зла не держал. Всякое бывает.

Я только подумал о нём, прихлёбывая пиво в ожидании нашего заказа, как знакомая куртка мелькнула в проходе между столами. Он был не один. Ещё два парня и девушка явно из его компании крутили головами в поисках свободных мест, а нам со столом повезло. Он оказался большим, да ещё не слишком далеко от барной стойки, и было невероятной удачей занять его. Мы бы потеснились, а они бы как раз поместились. Рома обернулся в мою сторону и встретился со мной взглядом, почти в упор. Непривычно было видеть его без шлема. Чёрные волосы короткими упрямыми вихрами торчали у него надо лбом, и из-за этого он чем-то напоминал взъерошенного ежа. Я улыбнулся до ушей и махнул ему приглашающим жестом. Он неуверенно улыбнулся в ответ, кивнул и вместе со своей компанией пробрался к нам.

— Народу тут, — он пожал мне руку, кивнул Лёльке и Дашке, дотянулся до Артура с Серёгой. Пока рассаживались, представил своих друзей. Маленький, сухощавый, смуглый и горбоносый Шариф оказался земляком Артура. Оба они переехали в Краснодар из Осетии, во время конфликта, и по странному совпадению оказалось, что ещё и жили там в Цхинвале едва ли не на соседних улицах. Вспоминали школу, общих знакомых. Игорь и Анка, как они её звали между собой, были, как выяснилось, братом и сестрой. Похожи были друг на друга, как близнецы, оба улыбчивые, светловолосые. Мне показалось сначала, что Анюта — девушка Шарифа, тот на неё посматривал горячим взглядом. Но она оставалась спокойной, ухаживания принимала, но сама не отвечала. Незаметно было, чтобы она как-то по-особенному к нему относилась. А вот насчёт Ромы я не был так уверен.

Я понял, почему друзья называли его Ромом. Был он весь какой-то янтарно-тёплый, с этими золотисто-карими глазами под ровными широкими линиями бровей, с загорелой шеей в распахнутом вороте белого свитера, смуглыми щеками, на которых, когда он смеялся, проступали ямочки. И Аня смеялась вместе с ним, дёргала его за рукав, просила принести ей пива. Я почувствовал укол ревности, когда он послушно поднялся с места и направился к бару. Хоть он и говорил, что девушки у него нет, но этой Анке он явно нравился. Нам тоже надо было взять ещё. Мы с Серёгой протиснулись сквозь толпу. Очередь возле стойки была порядочная. Я стоял у Рома за спиной и смотрел на его затылок. Поймал себя на том, что представляю, как он ложится в мою ладонь, колется — сжать бы его легонько, погладить пальцами шею и плечо. Интересно, он весь такой смуглый? И пониже спины тоже? От этой мысли мне стало жарко, и горло вдруг перехватило спазмом.

Он отнёс свои два бокала, вернулся за остальными. Возле стола разгулявшихся соседей покачнулся, едва не расплескав. Свирепо оглянулся на толкнувшего его мужика. В компании громко и пьяно заржали:

— Смотри, куда идёшь, пыжник.

Он что-то ответил им, но в общем шуме я не расслышал слов. Мы с Серёгой дотащили своё пиво без приключений.

— Во гуляют, да? Завтра будут сопли по горе размазывать, — Игорь насмешливо кивнул на соседний столик, где громко чокались и пили за богов горы́ и доски́.

— Я их видел сегодня, — Ромка брезгливо поморщился. — Досочники подмосковные. Дальше своих облагороженных оврагов не ездили, а туда же — «мы всех порвём, наш Замкадинск вперде». Они, по-моему, ещё с автобуса такими выпадали.

— Понторезы обыкновенные, — поддержал я, сдувая пену с кружки. — Агрессивно фрирайдят у себя на стометровках, зато в Burton с ног до головы, и доски у них — самые верхние модели.

— Я уже предлагал им доску поперёк распилить, на хуй, прикрутить саморезами табуретку, отличный снаряд получится, скоростной и маневренный. И для распития как раз подходит, и скилов спуска и экипировки не требует, — Ромка встретился со мной взглядом и не отвёл сразу, словно замер на миг, дрогнул ресницами, а потом отвернулся к хохочущим Дашке и Лёльке.

— Ага. И таких два из одной доски выходит. Можно наперегонки, — добавил Артур. — Ну что, за наше случайное знакомство!

Мы стукнулись бокалами, как раз вовремя. Подошедший официант начал расставлять перед нами блюда с мясом, картошкой и салатами. Мы уже так проголодались, что некоторое время ели молча, да и готовили тут вкусно. Ребятам их заказ принесли позже, и пока я обгладывал умопомрачительные, как мне казалось на голодный желудок, свиные рёбрышки, замечал краем глаза, как он смотрит на меня, думая, что я не вижу, тем же проверяющим взглядом, которым смотрел на него я — там, в кресле подъемника.

Местное крафтовое пиво шло на ура, поэтому мы с Ромкой уже второй раз протиснулись к барной стойке за новой партией бокалов. Компания за соседним столиком поредела. Не все выдержали вечерний алкомарафон. Дамы ушли в номера, из парней остались трое — мужик, громче всех оравший и норовивший залезть то на стол, то под стол, и с ним ещё двое, клипающие сонными глазами и пытающиеся держаться до последнего. Всем известно, что настоящий бордер должен пить до трёх часов ночи, а утром по свежаку пилить на трассу, а ещё лучше — на внетрассовый склон. Именно в этом и состоит настоящий отдых.

Мы уже почти дошли до нашего стола, каждый с двумя высокими стаканами пенящегося крафта в руках. Я пропустил Ромку вперёд и шёл за ним следом, контролируя шапки пены над бокалами, которые так и норовили выползти за край, и поэтому только мельком заметил, как один из парней схватил его за локоть и с пьяным смехом дёрнул на себя. Зато последствия оказались впечатляющими — внушительная лужа пива, растекающаяся под ногами, брызги на столах и весь мокрый и злой как чёрт Ромка. Пацаны вокруг истерически заржали, девчонки за соседним столиком ахнули, а я метнул яростный взгляд в сторону виновника торжества, который заливался хохотом громче всех. Весело ему было, козлу.

Ромка аккуратно поставил пустые стаканы прямо посреди их стола, нарочито медленно развернулся, подшагнул по-кошачьи мягко, и чистым, коротким, почти неуловимым ударом левой снизу в челюсть отправил шутника под стол, куда тот весь вечер и стремился. И на этом не остановился бы. Я видел, как он усмехается и как в тёмных глазах неотвратимо разгорается холодная злость, предвещая глобальную драку, которой он не опасался, даже наоборот — нарывался на неё.


— Ром, не надо, — я успел пристроить свои бокалы на чей-то стол и перехватить Ромку в тот момент, когда следующим резким движением он развернулся к вскочившему со своего места другу пострадавшего — тот ворочался на полу в попытке подняться. Ноги явно его подводили, и взгляд тоже плохо фокусировался.
Потом началась неразбериха с воплями и матом. Шариф, весь подобравшийся, похожий на оскаленного ягуара, сунулся к столу противника и воинственно отпихнул нас в сторону. У Ромки от злости раздувались тонко вырезанные ноздри, и губы были плотно стиснуты в полоску. Двое оставшихся на ногах, но основательно поддатых парней с налитыми кровью глазами размахивали руками, что-то доказывая, и пытались наступать на нас. Официант и бармен крикнули от барной стойки, что уже вызывают охрану и полицию, а мы можем подождать и продолжить при них, если нам очень хочется.

Ромка, как мне показалось, их не услышал, ловко вывернул руку из моего захвата, шагнул к мужику, который никак не хотел успокаиваться и на весь зал орал трёхэтажным матом, но тут вмешался ещё и Артур, встал рядом с Шарифом и подтолкнул Ромку ко мне.

Я схватил его со спины за плечи, встряхнул и оттащил в сторону.

— Всё, Снайпер, успокойся! На хрена тебе эти проблемы? Сейчас действительно охрана припрётся, и скажут, что ты зачинщик!

Для надёжности я прижал его к себе, опасаясь, что он снова попытается вырваться. И не зря в общем-то — потому что очень хорошо чувствовал упругое напряжение всего его крепкого, худощавого тела, исходящий от него жар и запах от свитера — какой-то его особенный, неповторимый, смешавшийся с горьковатым привкусом солода от разлитого пива.

— Пусти! Я ещё не договорил, — не слушая меня, Ромка вновь попытался вывернуться, и снова мне удалось придержать его — вес и рост позволяли. Я порадовался тому, что крупнее его и больше чем на полголовы выше.

Где-то позади доносились яростные вопли того мужика, всё ещё порывающегося добраться до нас. Артур и Шариф стояли между нами, готовые в любой момент кинуться разнимать потасовку, и тихо переговаривались между собой. О чём — я уже не слышал. Занят был тем, что пытался угомонить этого ниндзю, который вырывался, дёргался и шипел сквозь зубы ругательства, напоминая мне полосато-дворянского кота Люську, любимца моей матери, полное имя которого от рождения было Люцифер, и он его по жизни всем своим поведением оправдывал полностью.

— Ладно, всё уже, — я терпеливо продолжал его успокаивать, оттаскивая к нашему столу с притихшими девчонками. — Ещё не хватало из-за какого-то мудака себе отдых испортить. Завязывай.

Ромка, наконец, пришёл в себя, шумно выдохнул, брезгливо оттянул на груди и животе насквозь промокший свитер, поморщился и снова выругался.

— К тебе идти далеко? Пошли ко мне, переоденешься.

Он не отвечал ни да, ни нет. Смотрел ещё тёмным взглядом поверх моего плеча в сторону столика напротив, где возились наши противники, добывая из-под стола своего другана. Я решил не ждать ответа. Всё равно он сейчас не особо соображал — явно подраться хотел. Схватил с вешалки наши с ним куртки, подтолкнул к выходу.

— Ребят, отведу его к нам переодеться. Остынет заодно.

Шариф и Игорь кивнули мне, усаживаясь обратно за стол. Лица у них оставались напряжёнными. Анка о чём-то тихо переговаривалась с девчонками. До меня донеслось только — «буйный», «со школы ещё», «всегда в драку». Я был очень благодарен Серёге за то, что он тут же втянул Ромкиных друзей в разговор и предложил выпить за острые ощущения. Их сегодня хватило с избытком, и только чудом день не был испорчен окончательно.
Примечания:
* Аprès-ski (фр.), дословно — «после лыж»; на горнолыжных курортах — комплекс сопутствующих развлечений. Чаще всего имеется в виду попойка в баре после спуска с горы.

Глава 5

Ромка шёл рядом со мной по коридору отеля, и по нему заметно было — без особого желания шёл. В какой-то момент, когда я уже нажал кнопку вызова лифта, дёрнулся даже. Видно, вернуться хотел. Наверняка чтобы ещё раз вломить тому козлу.

— Куда собрался? — я перехватил его, обнял за плечи, втолкнул в кабину и нажал цифру три. — Статья сто одиннадцать. Причинение особо тяжкого вреда здоровью карается на срок до восьми лет. Учитываются также обстоятельства, серьёзность повреждений…

— Если ты сейчас не заткнёшься, то пострадавших будет на одного больше, — недовольным тоном буркнул Ромка. — И чего ты мне всё время законы зачитываешь? Полицай, что ли? Из уголовки?

— Ага, — мне стало смешно. Меня только в органах не хватало, но пацан, кажется, поверил.

— Что, серьёзно? — он удивлённо распахнул глаза, позабыв на мгновение о произошедшем в пабе. Ресницы у него и правда как веер, отметил я про себя. Захотелось видеть это лицо ещё ближе. Вспомнил вдруг, как забавно он облизывал губы, когда я лежал на нём под подъёмником и колючие снежинки медленно таяли у него на бровях, щеках и ресницах. Внизу, за ужином, мне казалось неудобным рассматривать его слишком пристально. Но взгляды Ромкины на себе я за столом ловил неоднократно, и от мысли о том, что он тоже  на меня посматривает, вдоль поясницы пробегали мурашки, и внизу живота ощущалась некоторая неловкость.

— Серьёзней некуда! — произнёс я с важным видом, когда мы вышли из лифта, и приложил карту к датчику возле двери своего номера. — Да шучу. Просто учился на юриста, потом бросил. Надо дальше доучиваться, а времени не хватает, да и деньги нужны.

— Понятно, — не знаю, дошли до него мои слова или нет, он всё ещё был взъерошенный и взвинченный. — Вот же гад… Алкаш, сука, праздничный. Весь вечер испортил.

— Всё, успокаивайся. Ничего он не испортил, — в номере было темно, света из коридора не хватало, и я пытался нашарить на стене выключатель.

— Может, я должен был ему ещё и спасибо сказать? За пиво? — ему явно хотелось сорваться, и он никак не мог затормозиться, раскручивал себя сильнее, да и алкоголь, видно, подстёгивал. Мы за день тоже выпили немало. Ромка сверкнул в мою сторону обиженным взглядом, развернулся резко, чтобы уйти, качнулся вперёд, но я схватил его за рукав куртки, потянул за собой в номер и захлопнул дверь.

— Вот куда ты собрался?! — пора было останавливать эти психи. — Мокрый вон весь. Иди в ванную. Умоешься, переоденешься и спустимся, допивать будем. Одного я тебя всё равно не отпущу, понял?

Снайпер слушал, слегка удивлённый моим повышенным тоном, и молчал, смотрел из-под ресниц блестящими глазами, в которых ещё плескалась злость, потом скинул куртку прямо на пол и прошёл в ванную.

Я перевёл дыхание. Отчего он так бесился, мне было не совсем понятно, но этот колючий характер притягивал и заводил одновременно. То он язвит, то улыбается так, что губы сами в улыбку складываются. То он весёлый и открытый, то вдруг резкий и опасный, как с тем мужиком, которому так красиво залепил апперкот. Я знал Ромку меньше суток, а видел его уже таким разным и сам себе признавался, что этот пацан нравится мне всё больше и больше.

Мелодия вызова с мобильника неожиданно громко прозвучала в тишине номера. Звонил Артур.

— Эд, мы рассчитались и свалили из паба, а то там правда полицией запахло. Эти алкотуристы разошлись по полной. Пойдём погуляем, ещё где-нибудь посидим. Вы со Снайпером подваливайте, как разберётесь там, только через центральный вход пока не идите. Там мигалки уже стоят.

— Понял. Наберу тебя, когда будем выходить, — я подумал, что свалили мы как раз вовремя. Общаться с полицией на отдыхе мне совсем не хотелось.

— Да, я твой номер Анке дал, а то она говорит — у Снайпера телефон севший, не отвечает.

— Хорошо. Сейчас мы отмоемся, успокоимся и подгребём, — я рассматривал себя в зеркале в узенькой прихожей, освещённой спотами под потолком, потёр подбородок и подумал, что не мешало бы побриться. И переодеться. На меня тоже брызги попали, да и Ромку же удерживал. Рукава серой толстовки стали сырыми, и от них отчётливо несло пивом.

— Друзья Рома с нами идут, — продолжал Артур в трубке. — Теперь тоже его Снайпером называют.

— Потому что хорошо стреляет? — рассмеялся я в трубку, прислушиваясь к звукам из ванной. Там зашумела вода.

— Нет. Потому что всегда попадает, — хохотнул Артур и сбросил вызов. Я не мог не согласиться — на сегодня у Снайпера попаданий хватало. С избытком даже.

Пристроив Ромкину куртку на вешалку, я заглянул к нему. Через приоткрытую дверь мне было видно, как он какое-то время стоял с опущенными глазами, упираясь обеими руками в белоснежные края раковины возле душевой кабины, смотрел на льющуюся из крана воду и дышал длинно, глубоко. Потом мотнул головой, потянул через голову мокрый свитер вместе с футболкой, снял и небрежно кинул на пол.

Я взял с тумбочки свежее полотенце для него и встал в дверях ванной, привалившись плечом к откосу. Наблюдал, как он умывается и растирает мокрыми ладонями грудь, шею, живот с впадинами и выступами крепких мышц, и при виде его полуобнажённого тела в жилах у меня потихоньку закипала кровь и становилось тесно в штанах. Что это? Адреналин сегодняшнего дня так действовал на меня? Или всё-таки он?

С моего места можно было любоваться, как напрягаются длинные мышцы на спине вдоль позвоночника, обводить взглядом рельеф предплечий, где мускулы плавно перекатывались под смуглой кожей при каждом движении его рук. Когда Ромка наклонился, пояс джинсов сполз немного ниже, и мне стала видна соблазнительная граница загара на его пояснице и тёмный краешек резинки трусов. Мои глаза подмечали и ровные стройные ноги, и округлые ягодицы, обтянутые плотной тёмно-синей тканью. Сейчас мне было видно всё, чего я не мог рассмотреть там, в пабе, и то, что я видел, нравилось мне невероятно.

Перед тем, как выключить кран, Ромка провёл мокрыми руками по волосам, взъерошил их, отчего те ещё сильнее вздыбились надо лбом, и выпрямился. Наши взгляды — мой зачарованный и его смущённый — встретились в глубине зеркала над раковиной. Мы забавно смотрелись там в отражении — он со своими торчащими волосами и я, следящий за ним из-под длинных прядей волос на глазах, с прикушенной губой и затаённым дыханием.

— Вот возьми, — спохватился я, отводя взгляд от его смуглых спины и плеч, которые мне так захотелось потрогать, что я едва не выронил протягиваемое ему полотенце. Улыбка у меня стала, наверное, совершенно дурацкой, но как ещё исправить неловкость ситуации, я не знал.

Ромка не улыбнулся в ответ, и выражение его лица стало вдруг совсем серьёзным, даже напряжённым. Он молча взял из моих рук полотенце, начал вытирать шею и грудь. Я успел разглядеть тёмное пятнышко родинки на ключице, чёткий подсушенный рельеф груди и живота. Пацан явно занимался собой, и занимался серьёзно. Ну и я как бы тоже не зря в зале всё свободное время проводил, понимал, как такое тело нарабатывается. Мысленно я коснулся губами ямки над ключицей, прямо возле родинки, прорисовал кончиком языка влажную дорожку до шеи и легонько прикусил. Интересно, сам-то он знает, какой сексуальный?


Продолжая вытираться, Ромка отвёл взгляд, шагнул мимо меня и направился в комнату. На мгновение я задержался, подмигнул своему отражению, которое весело усмехнулось мне в ответ, и двинулся за ним, будто заколдованный, неосознанно держась как можно ближе. До дрожи хотелось вдохнуть запах его кожи — вот там, под чёткой линией волос на затылке, где ямочка. Я впивался взглядом в чистые линии развёрнутых плеч и шеи и думал о том, что хочу погладить их, хоть кончиками пальцев, легко и невесомо, и ощутить тепло и гладкость его кожи… И тут уж невозможно было больше обманывать себя. Я хотел его. Всего и прямо сейчас.

Мне казалось… Нет, я даже был уверен, что Снайпер уже знает о моём желании. Он не мог не заметить мой оценивающий и о многом говорящий взгляд там, в ванной, чувствовал сейчас за спиной моё дыхание и словно сжался внутри себя свёрнутой пружиной, готовой в любой момент упруго взвиться, стоит только к ней прикоснуться. Это предчувствие заставляло меня колебаться — стоит ли делать следующий шаг. Не хотелось испортить всё в первый же день знакомства. Или наоборот, рискнуть? Потому что я не мог ошибиться в своих подозрениях.

Остановившись посреди комнаты, Ромка на мгновение замер, промокнул мокрый ёжик торчащих волос на голове, растёр их, спускаясь к шее, скомкал полотенце, кинул его на кровать и обернулся ко мне неожиданно быстро и резко.

Глава 6

Мы едва не стукнулись лбами из-за близкого расстояния между нами. Стояли молча и почти не дышали. Замерли оба в насторожённой неподвижности. Распахнутые золотисто-карие глаза напротив потемнели, смотрели испытующе. Там, в глубокой черноте зрачков, отчётливо стоял вопрос, на который мне хотелось ответить: «Да брось, мальчик. Ты же всё прекрасно понимаешь. Ты понял ещё там, в кафе, когда я намеренно задерживал на тебе взгляд, так же, как и ты на мне. А может, ещё раньше — на подъёмнике, но не был уверен, как и я. Но совсем ничего не понять ты не мог».

Выпитый алкоголь прибавлял смелости и убавлял терпения. Я не мог больше сдерживаться, решился, а там — будь что будет. Медленно склонился к Ромкиным губам. Учитывая его резкий характер, по роже можно было получить в любую секунду. Предугадать его реакцию было непросто, и я ощущал себя оголённым проводом, когда, затаив рвущее горло дыхание, коснулся его заалевших от волнения губ.

Ромка стоял обалдевший, с расширенными в изумлении глазами, не двигался и, кажется, сам не дышал. Но и не отталкивал. Я прижался к губам чуть сильнее и тронул языком нежную кожу, будто спрашивал разрешения, и едва с ума не сошёл от радости — он мне ответил! Робко, нерешительно, но ответил. Шевельнул губами, поддаваясь, впустил мой язык и коснулся его своим. Я не напирал, потому что точно не простил бы себе, если бы испугал его и всё испортил. Но Ромка по-прежнему был здесь, качнулся ко мне, прижимаясь крепким животом, обнимая меня за спину. Чёртова толстовка мешала мне чувствовать тепло его кожи, и я сорвал её с себя, отбросил куда-то в сторону. Ни он, ни я не сказали друг другу ни слова. Я чувствовал его желание, когда Ромка потёрся пахом о моё бедро.

Не разрывая торопливый жадный поцелуй, шаг за шагом я настойчиво подталкивал его спиной к кровати. Он не сопротивлялся. Отступал и подчинялся мне, позволял взять верх, но я не мог не заметить его скованности и нерешительности даже тогда, когда уже завалил на постель, втискиваясь между бёдрами, разводя их, преодолевая его сопротивление, чтобы прижаться к нему плотнее. Он дышал часто и прерывисто, и словно горел под моими ладонями, выглаживающими его бока, растирающими грудь с твердеющими сосками, и я горел вместе с ним. Неохотно отстранившись, дрожащими от нетерпения руками я расправился с ремнём на его джинсах, рванул молнию на ширинке. Ромка охнул на выдохе, то ли метнулся, то ли дёрнулся под мной, схватил меня за запястье в тот момент, когда я начал стаскивать с него джинсы, подцепив заодно и резинку трусов.

— Эльдар, подожди…

Я перехватил возбуждённый и одновременно испуганный взгляд. Его нельзя было не понять. Мы едва знали друг друга, и он совсем не был похож на того, кто ляжет в постель с первым встречным. Что этот пацан знает себе цену, было заметно по тому, как он держал себя, как говорил и реагировал на обиду. Мне просто повезло, что я оказался так близко и что он почему-то взял и подпустил меня к себе. Может быть, из-за напряжения и событий этого первого дня, трижды столкнувшего нас, и третьего раза мы оба уже не могли игнорировать.

— Всё хорошо, ёжик. Не бойся, — успокаивал его я ласковым полушёпотом, но руку не убирал. Он, со своими торчащими волосами, насторожённым взглядом тёмных глаз и напряжённым телом, действительно похож был на недоверчивого, осторожного ежа, не знающего, что ему делать — свалить под диван подальше от чужих настойчивых прикосновений или остаться и посмотреть, что будет дальше. Я сжал его затвердевший член через плотную ткань джинсов, легонько двинул ладонью, не отрывая взгляда от его пылающего лица, накрыл его губы, проникая языком жадно, напористо, ещё ощущая его неуверенность, с которой он продолжал меня удерживать. И когда свободной рукой всё-таки потянул вниз джинсы вместе с трусами, он вдруг поддался мне, покоряясь той неотвратимой силе, что так притягивала нас друг к другу. Он позволял мне раздевать себя, трогать и целовать везде, куда я мог дотянуться. Вздрагивал от моих горячих требовательных прикосновений, выгибался, дыша сквозь стиснутые зубы, когда я проникал в него пальцами, постепенно готовя его, и едва сдерживал нетерпение, ещё сильнее распаляя нас обоих сдавленными стонами с пробивающейся в голосе хрипотцой, от которой у меня ползли мурашки по коже и всего сотрясало сладкой дрожью.

Я оторвался от него на пару мгновений, чтобы достать из верхнего ящика прикроватной тумбочки захваченные перед поездкой «на всякий случай» презервативы и тюбик со смазкой, испытав едва ли не физическую боль от того, что пришлось отстраниться. Но пока я раскатывал по члену тонкий латекс, он следил за моей рукой блестящим от возбуждения взглядом, приоткрыв искусанные мной губы. Даже со стороны было заметно, что его тоже потряхивает от сильного волнения и предвкушения, а в тёмных глазах читалось и смятение, и отголосок нерешительности, словно он всё ещё сомневался в правильности того, что между нами сейчас происходило, и желание, которое пересиливало все сомнения.

— Я пойму, если ты скажешь «нет»… — нависая над ним, я запустил пальцы ему в волосы, сжал легонько, откидывая его голову назад, посмотрел в глаза в ожидании ответа.

— Не скажу… Я хочу… Хочу тебя, — выдохнул мне в лицо Ромка, обвивая мои бёдра ногами и поцеловал сам с таким отчаянным напором, что у меня закружилась голова. Я больше ни о чём не мог и не хотел думать. Упёрся головкой между влажных от геля ягодиц и с усилием толкнулся.

Ромка ахнул подо мной, зашипел, сжимаясь всем телом, и вцепился пальцами мне в бёдра, чтобы удержать, задышал сдавленно, но вырываться не стал. Знал, так только хуже будет.

— Хороший мой… Мальчик мой… — горячо зашептал я, упираясь лбом ему в плечо, и для надёжности крепче обнял его, наваливаясь, удерживая под собой его натянутое в напряжении тело. Я входил в него медленно и осторожно, изо всех сил стараясь не навредить, таким обжигающе узким он мне казался, и радовался — он понимал, что к чему, терпел и не вырывался, и сам поэтому подчинялся его рукам, сдерживающим резкость моих движений, контролирующим глубину проникновения, и глушил его стоны поцелуями до тех пор, пока не почувствовал, как напряжение потихоньку отпускает и его, и меня.

 — Вот так… Боже…  — я слышал, как он звучно всхлипывает, срывается на мучительно-сладкие стоны, но старается дышать глубоко и ровно, помогает мне, улавливая мой участившийся ритм, короткими ногтями впиваясь мне в кожу на спине и бёдрах, царапая плечи, и не чувствовал боли. Только сильнее заводился, моментами теряя осторожность и плавность в движениях. Тогда Ромка начинал метаться подо мной и рвано вскрикивать. Я уже не находил в себе сил остановиться или замедлить темп, сам терялся в частых звуках звонких шлепков. Пальцы соскальзывали с его мокрой кожи, когда я вцеплялся, словно обезумевший, ему в бёдра, чтобы вжаться глубже, резче, отдавая всего себя ему и беря его так, как будто долго и безнадёжно стремился к нему, и эта мысль удивляла меня, обостряя и без того воспалённые чувства. Мы были знакомы только один день, но мне казалось — я хотел его с первого мгновения нашей встречи.


Я вбивался в него жадно и настойчиво, даже когда он с протяжным стоном выгнулся в моих руках, заливая себе живот и грудь, и, хотя сам уже был почти не в себе, отчётливо ощущал, как он пульсирует там, ритмично сжимая меня, видел слёзы в ставших почти чёрными глазах. Он не то плакал, не то просто всхлипывал от переизбытка эмоций, прижимаясь ко мне, что-то горячо шептал мне на ухо — я не мог разобрать. Слышал лишь собственную сумасшедшую пульсацию в висках. Толкнулся последний раз, как можно глубже вжимаясь в него, стискивая зубы, и зарычал в голос от разорвавшейся вспышки перед глазами, блуждая в ослепивших меня искрах, погружаясь в наступившую за ней блаженную тьму.

Потом я долго лежал неподвижно, расслабленно моргая, ощущая щекой его горячую влажную кожу на груди, и видел перед глазами то самое тёмное пятнышко родинки на ключице, которое так хотел поцеловать ещё там, когда смотрел на него в ванной. Теперь я мог это сделать: осторожно коснулся языком, притронулся губами, чувствуя привкус соли. Ромка едва заметно вздрогнул. Я приподнялся на локтях, разглядывая его лицо заново, словно видел его в первый раз, и целовал глаза, нос, щёки и подбородок, пытаясь на ощупь запомнить каждую его чёрточку, рельеф, трепет влажных ресниц под своими губами. Ощущение близости не уходило, и я отстранённо пытался вспомнить, когда же оно возникло — только сейчас или немного раньше? В ванной, когда я поймал в зеркале его острый изумлённый взгляд, или там, в кафе, когда украдкой рассматривал его? А может, ещё раньше, когда Ромка лежал подо мной в снегу и пыхтел, пытаясь выбраться на свободу?

— Наверное, в этом году я хорошо себя вёл, — произнёс я, расплываясь в счастливой улыбке от того, как он медленно водил сводом стопы мне по голени — таким привычно-интимным движением, что меня снова кинуло в жар, который он не мог не почувствовать, потому что тоже заулыбался.

— Почему это? — Ромка приоткрыл глаза, посмотрел на меня сквозь ресницы в блаженной расслабленности.

— Ну, такой подарочек новогодний отхватил, — засмеялся я, наслаждаясь его прибалдевшим видом. Ощущение счастья затапливало меня. Мне было хорошо самому и вдвойне замечательно оттого, что я видел и чувствовал, как хорошо ему.

Где-то приглушённо звонил мобильник, а я никак не мог сообразить — где. Не хотелось расставаться, размыкать объятия, а звонок настойчиво вырывал нас из этого состояния умиротворённого единения, в котором мы до сих пор оставались. Я вспомнил, что у Ромки телефон разряжен, значит, звонил мой. Неохотно отстранился, нашарил телефон в кармане сброшенных на пол скомканных джинсов и ответил, не взглянув на экран. Решил, что это кто-то из моих наяривает, и не мог не ощущать досады. Придумывал лихорадочно, что бы такое соврать. Всё-таки мы уже сильно подзадержались.

— Эльдар? Дай трубку Рому, если он с тобой, — женский голос показался мне смутно знакомым, но я не мог вспомнить. — Это Анка.

— Тебя, — я протянул телефон Ромке. Он медленно поднялся, нашарил в развороченной постели полотенце, обмотал его вокруг бёдер и только тогда взял у меня трубку.

— Да, — его голос звучал спокойно. Я откинулся на подушки, потянул на себя одеяло — прикрыться — и смотрел ему в спину, удивляясь и не веря, что вот только что он был моим, а теперь так невыносимо далеко, хоть и в двух шагах от меня.

— Да, — ещё раз ответил он, и голос его слегка зазвенел напряжением. Он остановился в дверях комнаты.

— Да, — в третий раз сказал он и сбросил вызов. Обернулся, кинул мобильник рядом со мной на кровать, и я с несказанным облегчением увидел на его лице широкую улыбку:

— Так, я быстро в душ, а ты никуда не уходи. Вся ночь впереди. Я хочу продолжения.



Глава 7

Первые секунды пробуждения давались с трудом. Голова напоминала тяжеленный чугунный колокол и звенела… звенела… Сознание медленно, но верно возвращалось вместе с воспоминаниями о прошедшей ночи. Я распахнул глаза, резко сел и осмотрелся. Ромки рядом со мной не оказалось. Дверь в тёмную ванную была приоткрыта, и там его тоже не было. Ушёл, значит, так тихо, не разбудив меня, хотя я точно помнил, как обнимал его, уже сонного и утомлённого, и сам проваливался в тягучий счастливый покой, просунув колено ему между бёдер и чувствуя у себя на лице его тёплое дыхание.

Свет пробивался сквозь щели в занавесках, и утро за окном было белым от снега, валившего крупными хлопьями с низкого серого неба. На вершине горы сидела туча, и я хорошо представлял себе, какая муть сейчас там, на верхних станциях. Нулевая видимость, ледяная корка на всех поверхностях, в маске видно меньше, чем ничего, и вероятность с кем-нибудь столкнуться на большой скорости приближается к ста процентам.

— Ты, сурок хренов! Подъём! Вафля ждёт! — за дверью ругался Серёга, настойчиво тарабаня в дверь. — Договаривались же вчера пораньше выйти!

Когда мы договаривались? Я не мог вспомнить, но даже если бы и помнил, идти кататься мне хотелось примерно так же, как застрелиться.

— Да встаю уже, встаю! Встал! — болезненно морщась от собственного голоса, отозвался я, сполз с кровати, натянул штаны и пошёл открывать.

— Ненавижу тебя, — пробурчал я, впуская стоящего на пороге Серёгу в номер. — Мог бы кофе притащить.

— И я тебя люблю. Ты один?

Он подозрительно глянул поверх моего плеча на смятую постель. Пробежался изучающим взглядом по комнате.

— Да. А с кем я, по-твоему, могу быть? — я глянул на себя в зеркало: волосы дыбом, морда мятая, в глазах интересное выражение, которое надо бы срочно скрыть. О моих интересах и пристрастиях никто из моего окружения не знал, а я и дальше был намерен держать эту сторону своей жизни в секрете. Пока меня всё устраивало, и усложнять отношения с окружающим миром я не собирался.

— Ну, не знаю. Вы вчера с Ромкой ушли и не вернулись. Анка сказала, что звонила тебе и что вы с Ромом куда-то в другую сторону умотали. Может, девочек по пути подцепили и оргию устроили в честь приезда, а меня не позвали.

— Если бы Дашка сейчас это услышала, завязала бы тебе яйца на бантик прямо в коридоре. Какая оргия? Ром мне какой-то кабак показать хотел, так он закрыт оказался. Выпили в спортбаре, хоккей какой-то глянули и по домам разбежались, — с ходу придумал я, пытаясь сообразить, как бы теперь связаться с Ромкой и договориться врать одинаково.

— Мда-а… Ну ладно, — протянул Серёга разочарованно. — А мы вчера в таком месте посидели — закачаешься. Там казино рядом, договорились завтра или послезавтра туда наведаться.

Он хлопнул меня по плечу и шагнул за дверь:

— Собирайся, катнём. Мы уже все готовы. Один ты дрыхнешь.

— Вы идите. Я позже подтянусь. Мне что-то пока хреново, — я не хотел торопиться. Всё-таки отдых есть отдых, а после вчерашнего кувыркания в снегу и не только надо было немного прийти в себя.

— Ну, соберёшься, звони и подтягивайся. Пойду я Дашку мучить. Она лыжи носить отказывается. Только палки.

— Прими мои соболезнования — я тебя предупреждал, — мне отчаянно зевалось и кофе хотелось просто неимоверно. — А лучше всего сдай инструктору на пару часов да вальни нормально по чёрной трассе. Хоть удовольствие получишь.

Серёга ушёл, оставив меня один на один с больной головой и воспоминаниями, от которых у меня приятно тянуло в груди и во всём теле была расслабленная лёгкость. Почти невесомость.

Но нужно было всё-таки приводить себя в порядок. Я полез в душ и долго стоял там, переключая воду с кипятка на холодную, пока не почувствовал себя посвежевшим и взбодрившимся, а когда выключил воду, то услышал, что в комнате орёт мобильник — истошно, настойчиво и, видать, давно. На экране светилось три пропущенных вызова с незнакомого номера.

— Здравствуйте. Слушаю вас, — ответил я максимально деловым голосом, на полном серьёзе предполагая, что звонят по работе. Я хоть и предупредил своих клиентов, что в отпуске, но могли дёрнуть в любой момент. Новый год на носу — все старались закрыть незаконченные дела, подтянуть хвосты.

— Доброе утро, страна. Если б я не знал точно, что это твой номер, то подумал бы, что позвонил в приёмную президента, — смеялся в трубке знакомый голос, от которого моё сердце отбило чечётку по рёбрам. Снайпер!

— Почему? — отозвался я, поймав себя на том, что улыбаюсь телевизору совершенно идиотской улыбкой — так рад был его слышать.

— Да ты так официально ответил… Что я аж на экран посмотрел — точно тебе звоню или цифрой ошибся.

— Это я по привычке. С незнакомых номеров мне обычно только клиенты звонят.

— Тогда понятно.

— Я не слышал, как ты ушёл, — прервал я неловкую паузу. — У тебя всё в порядке?

— Я как раз по этому поводу и звоню, — Ромка на другом конце трубки чем-то звякнул. Раздалось шипение. Явно бутылку с минералкой открывал. Меня тоже сушняком накрывало, но я боялся прервать разговор и сам удивлялся тому, что происходит со мной после дня и одной ночи знакомства, пусть даже такого экстремального. — У меня твой свитер, и ключ-карту я забрал, а то бы меня из корпуса не выпустили.

Я метнул беглый взгляд на тумбу возле кровати. И правда, карты на том месте, куда я её вчера кинул, не было. Надо же, какой предусмотрительный!

— Я бы принёс, но… — он слегка замялся, — я даже катать сегодня вряд ли выберусь. Акклиматизация.

Акклиматизация? Ага, как же. Понял я, о какой акклиматизации он говорит. Ещё бы сказал — заболел. После продолжения, а потом ещё одного, вполне можно было и заболеть… Меня кинуло в жар от воспоминаний и мыслей. Не перестарался ли я? В угаре прошлой ночи мы с ним оба не слишком сдерживались.

— Всё нормально. Я сам приду к тебе, заберу. Ребята на гору ушли, так я заскочу. Тебе что-нибудь нужно?

— Нет. Всё есть. Мои тоже ушли час назад. Приходи, вместе кофе выпьем, — Ромка сказал мне название отеля и повесил трубку.

Я зажмурил глаза и крепко стиснул зубы, пытаясь унять бьющееся сердце и беспричинную радость, от которой хотелось подпрыгнуть и сотворить что-нибудь эдакое — поорать из окна, например. Вчера полночи кто-то орал от счастья двумя этажами выше, а мы с Ромкой вглядывались друг в друга и смеялись. Нам было так же хорошо, даже ещё лучше. Господи, почему, интересно, я веду себя, как полный придурок?

В вестибюль отеля, где остановился Ромка с компанией, попасть получилось сразу, едва я поднялся на крыльцо, хватаясь свободной рукой за сверкающие перила — полированный гранит ступеней оказался скользким от утренней изморози и тающего снега. Две девушки в ярких куртках с досками в обнимку пропустили меня на выходе, когда я придержал для них дверь, и поэтому мне даже не пришлось вызванивать Ромку, чтобы он впустил меня вместе с моими пакетами из супермаркета и пекарни.


Они всей компанией занимали просторные апартаменты с гостиной и двумя спальнями. В таком же номере жили Артур с Лилькой и Серёга с Дашкой. Я брал себе отдельный номер и сейчас мысленно возрадовался, что не поддался на уговоры разместиться с ними и ночевать на диванчике перед камином.

— Привет, — Ромка в белой футболке и сине-чёрных шортах, босиком, с мокрыми после душа волосами, тоже смотрелся слегка замученным после бурной бессонной ночи, но карие глаза его смеялись, и сам он улыбался мне спокойно и ясно. Прям как солнышко. И я улыбался в ответ во все тридцать два зуба. Непонятно было, почему он так на меня действовал, что внутри всё аж взрывалось от эйфории? Я что-то не помнил за собой таких бурных эмоций. С другой стороны, почему бы и нет? Лёгкий флирт, весёлый и приятный курортный роман с симпатичным парнем — на большее я всё равно не способен. Это я точно знал. Никаких крепких привязанностей я себе не хотел и создавать не собирался.

— Доброе утро! Завтракать будем? — я занёс пакеты в гостиную и принялся вытаскивать продукты на стол. В супермаркете возле витрины с сырами прям растерялся. Читал названия — «Эдам», «Сваля», «Риддер», «Моцарелла», «Морбье», «Магрэ» — и никак не мог сообразить, что ему может понравиться. Никогда раньше не заморачивался — брал либо с большими дырками, либо с белой плесенью, ну или плавленый на крайняк. Какой ест Ромка, я даже примерно предположить не мог, поэтому, помаявшись ещё немного, кинул в корзину тот, что сам выбирал всегда. Оставалось надеяться, что наши вкусы совпадут.

— Ого! Ты роту солдат собрался кормить? — присвистнул он, наблюдая за тем, как я выкладываю продукты на стол, потрошу упаковки с нарезкой и аккуратно выкладываю ломтики сыра и ветчины на тарелки из шкафчика в кухонной зоне. Аромат свежей выпечки от багета и пирожных разных сортов поплыл по комнате. Сладкое после секса — это вообще, по-моему, лучший способ восстановить силы. Может, и Ромке понравится.

— Я же не знал, что именно ты любишь, вот и набрал всего по чуть-чуть, — пожал плечами я, развязывая пакет с мандаринами и яблоками — красными и зелёными. Сомневался, какие брать, — набрал и тех, и других, вывалил на блюдо, а на самый верх торжественно водрузил гроздь винограда.

Ромка хмыкнул, сдерживая смех, уселся на кожаный диван угловатым неловким движением, подогнув под себя ногу. Я подтянул стол к нему поближе, поставил три пакета сока — ананасовый, яблочный и апельсиновый.

— Не знал, какой тебе больше нравится.

— Ты решил за мной поухаживать? — насмешливо спросил он и потянулся к пакету с ананасом на упаковке.

— Ну ты же болеешь, — я многозначительно подмигнул ему и повернулся, чтобы включить чайник. Я купил кофе в пакетиках, хотя и не особо любил эту растворимую бурду из земли и краски, но нормальные стаканы из пекарни нести побоялся. Могли застукать, неудобные вопросы задавать. — Акклиматизация и всё такое… Я не мог тебя оставить в таком состоянии.

— Тем более что ты в нём и виноват, — рассмеялся он, укладывая на кусок багета золотистый лепесток дырявого сыра. Я невольно засмотрелся на его руки с узкими запястьями, с тонкими венами, проступившими вдоль предплечья, с крепкой ладонью и огрубевшими костяшками на тыльной стороне ладони. Он перехватил мой взгляд, сощурился насмешливо. Очень тёмные ресницы, очень тёмная тень под глазами — то ли от ресниц, то ли от усталости. — Не переживай, к вечеру выберусь, покатаюсь. Не в первый раз…

— Да я понял, что не в первый, — я раздумывал, как бы его так спросить ненавязчиво — есть ли у него кто дома? Такие же отношения, как у меня с Максом, или более крепкие? Не зря же он сказал, что девушки у него нет. Но Анке он ответил как-то напряжённо. А впрочем — не моё это дело.

— Тебя твои не потеряют? — он взял у меня из рук бутерброд, который я для него соорудил, впился белыми крепкими зубами. Мне нравилось смотреть на него, весёлого, зубастого, с этим его ёжиком волос надо лбом. В вырезе футболки мелькнула ключица и чуть пониже — след от засоса на гладкой смуглой коже груди. Я невольно задохнулся, будто увидел, как до стонов и вскриков прикусывал ему кожу. Воспоминания были совсем свежими, как и этот след. Интересно, друзья его утром о чём-нибудь спрашивали?

— Не потеряют. Они ещё с утра кататься ушли. Теперь вернутся только ближе к обеду, если вообще вернутся, — я придвинул к нему ближе тарелку с пирожными, сел рядом и поймал себя на мысли, что отчего-то не чувствую себя здесь лишним, как будто я вот так приходил к нему уже много раз, и мы вместе завтракали, болтали и пили кофе. Может ли человек, которого ты знаешь всего один день, стать настолько приятно привычным? После всего между нами не было и намёка на неловкость, и в его поведении и в словах не было ни малейшей скованности. Мне это очень нравилось. Действительно, мы приехали отдыхать, так зачем усложнять, если ситуация устраивает обоих?

— Они не знают про тебя, да? — прихлёбывая из кружки горячий кофе, поинтересовался Ромка. Я отрицательно мотнул головой, подул в чашку.

— Нет. А твои?

— Анка знает, ну Игорь тоже, естественно. Шариф — нет.

— Артур тоже последний, кому я признался бы.

— Да уж… — мы рассмеялись.

— Шариф думает, что Анка — моя девушка. Ну а её всё устраивает.

— Значит, когда она звонила… Она поняла, чем мы заняты?

— Догадалась, — кивнул Ром, надкусывая бутерброд. — Спросила, всё ли у меня в порядке, не нужна ли помощь и ждать ли меня домой. Ну и прикрыла, соответственно. Сказала нашим, что мы ещё в номере сидим, потому что внизу полиция. Анка — хороший друг. И Игорь тоже.

— А ты не с ним?.. — я всё-таки решился спросить, что хотел. Я видел, что он говорит свободно и чувствует себя явно увереннее и спокойнее, чем я.

— Нет. Игорь не гей. А я сейчас ни с кем. Времени особо не хватает, чтобы с кем-то быть, — он помрачнел, словно вспомнил что-то не особо приятное.

— Чем занимаешься? — мне было интересно многое, но я решил не торопить события. Наша встреча уж точно не последняя. Ещё наговоримся.

— Работаю в рекламном отделе в морпорту и тренируюсь.

— Боксёр, да? — я помнил, как он двигался вчера в пабе, привычно и профессионально. Апперкот с левой у него был поставлен как надо.

— Да, в полусреднем весе. Всё бросать собираюсь, и никак не соберусь, — он снова усмехнулся как-то напряжённо, и я мог только догадываться — почему. Расспросить подробнее мне помешал звонок.

— Эд, ты где пропал? Я тут у твоей двери, вернулся узнать, жив ты или нет, а ты где-то гуляешь? — возмутился Артур на той стороне трубки. Ромка усмехнулся, допил кофе, отщипнул виноградину. Мне казалось, его забавляла моя тихая паника.

— Да я тут недалеко. Вышел прогуляться… в медицинских целях. Башка с утра трещала. Акклиматизация. Подожди, я сейчас подойду. У меня вся снаряга ещё в номере, — ответил я другу и поймал себя на сожалении о том, что не могу остаться здесь с Ромкой, поваляться с ним на диване, посмотреть телек или ещё чем-нибудь интересным заняться. Эх, Артур, чего тебе на горе не катается-то, а?


— Всё нормально. Ты иди, — заговорил Ромка после того, как я сбросил вызов и посмотрел на него. — Ты иди, а я тут болеть буду. Кашу себе из столовой закажу. Или Анку попрошу, она притащит.

— Да, пойду. А то мои уже в розыск собрались подавать.

Я неохотно выбрался из-за стола, обулся, снял с вешалки куртку.

— Эд, — я обернулся к нему, влезая в рукава. Ромка откинулся на подушки дивана, подтянул под себя загорелые ноги, смотрел на меня, улыбаясь. — Подойди сюда.

— Ближе, — голос его зазвучал как-то глухо и мягко, когда я подошёл, недоумевая, чего он от меня хочет.

— Наклонись, — я придвинулся к нему, глядя прямо в улыбающиеся золотисто-карие глаза, чувствуя, что мне внезапно стало жарко — то ли от его вкрадчивого тона, то ли от голоса, в хрипотце которого слышался отголосок минувшей ночи. Запустив пальцы мне в длинные пряди волос на лбу, он притянул меня к самому лицу, всмотрелся внимательно и весело.

— Глаза у тебя красивые — зелёные с серым…

Тёплые губы пахли кофе и мандаринами и на вкус были сладкими, Ромкин горячий язык проникал сквозь зубы, сталкиваясь с моим, когда я целовал его, придерживая за затылок и упрямый подбородок, не в силах оторваться. В этом поцелуе не было взаимного напора и страсти, как ночью, но то, что я ощущал, казалось мне настолько хрупким и неуловимым, осторожно проникающим в меня, прикасающимся с горьковатой нежностью, что сердце замирало у меня в груди, будто опасалось спугнуть это зыбкое пугливое ощущение. А в голове вдруг мелькнула мысль — хорошо бы ещё повторить такой завтрак. И хорошо бы не один раз.

Глава 8

Я пил второй стакан глинтвейна возле входа в «Пухляк» и докуривал сигарету. Меня редко тянуло на перекуры, а тут что-то захотелось, и я стрельнул у вечно дымящего Серёги из его запаса. Он в основном пользовался электронной, но и обычные таскал — для удовольствия, как он выражался. Как и ожидалось, наверху сырой туман из низких облаков сворачивал обзор так, что видимость падала уже на расстоянии вытянутой руки и катать было неприятно — того и гляди кого-нибудь срубишь. Дашка не выдержала и начала поднывать, что замёрзла и устала, и мы решили пообедать и подумать, что делать дальше. Можно было спуститься пониже, но катать в толпе хотелось ещё меньше. У меня неотвратимо портилось настроение, и я знал — почему.

Весь день я ловил себя на мысли, что жалею о том, что Ромки не было с нами сегодня, хотя Анка с Игорем и Шарифом посидели с нами за обедом, а потом умчались куда-то на фрирайд. Тридцати минут, проведённых с ним утром, мне было мало. Я позвонил ему днём, и он ответил сонным голосом, что у него всё в порядке и он отсыпается, а я представлял его лицо, как он говорит с закрытыми глазами, вытянувшись среди подушек под одеялом, и гадал, что же он думает о случившемся и что мне делать дальше. Одна ночь ни к чему нас не обязывала. Мы могли не продолжать. Остановиться. Я прикидывал для себя — нужно ли мне это? Те отношения, спокойные и ненавязчивые, меня вполне устраивали. Я не собирался ничего менять в своей жизни. Это было неразумно и даже опасно. Мне нравилась моя работа. Я был в ней успешен и независим. Вот эту независимость свою я ценил, наверное, больше всего. И были ещё другие обстоятельства, вынуждающие меня жить осторожно, с оглядкой. Но почему-то сейчас мне совершенно не хотелось вспоминать о Максе. Как будто он внезапно стал лишним, кем-то незначительным, кого можно легко оставить за бортом и не задумываться больше о его судьбе. Наверное, вот так и уходят чувства. Да и были ли они вообще?

Звонок прервал мои размышления. Отец, по обыкновению, говорил резко и отрывисто. Спросил, когда я возвращаюсь.

— Скоро. А что? — я аж зубами скрипнул. Даже здесь и сейчас он стремился контролировать меня, хотя я ясно сказал ему, когда приезжаю.

— Вернёшься, набери меня сразу. Клиента тебе подгоню, — хмуро ответил он. — До Нового года надо проверить кое-что, быстро и качественно.

— Хорошо. Как мама и Динка?

— Мать на корпоратив собирается, а Динка в подвале своём, как всегда. Из школы вернулась и там закрылась. Рисует. Сказала, ужинать не будет. Позвони ей.

— Позвоню. — Настроение ещё больше испортилось. Лучше бы я не поднимал трубку.

Я уже давно не жил с семьёй. С тех самых пор, как меня отчислили из универа. Мой отец, подполковник, второй замначальника отдела уголовного розыска, никак не хотел смириться с тем, что единственный сын, его гордость и надежда, совершенно не собирается пополнять ряды не то что гражданских юристов, но даже полиции, куда он мог меня пристроить при самом худшем раскладе. Скандал был грандиозный. Но на фоне другого скандала, в котором я оказался замешан как раз после перевода отца из Кущёвского района, где его отдел расследовал и вёл дело одной из бандитских группировок, это были сущие мелочи.

Я жалел только об одном, что подставился глупейшим образом, напившись в клубе до невменяемого состояния, и едва не подставил отца, которому показали изъятые при моём задержании интересные предметы и вещества. Понятное дело, всё это никуда дальше нужных людей не пошло, но урок был усвоен.

Учиться дальше я отказался наотрез, и был отчислен с четвёртого курса по собственному желанию, похерив все свои немалые усилия в освоении специальности и надежды родителей на моё светлое будущее в сфере гражданского права. Отец рвал и метал, мать, только устроившаяся на работу в администрацию района, билась в истерике, и только Дина, которой было тогда почти девять лет, приходила ко мне в комнату и устраивалась рисовать в большом кресле. При ней отец орать и скандалить не решался.

Я съехал от них сразу же, как только нашёл работу и получил первые деньги. Двухкомнатная квартира на окраине Краснодара досталась нам с сестрой от бабушки со стороны матери, которая перед смертью написала завещание, сделав нас единственными наследниками. А в доме родителей, по словам Динки, после моего отъезда стало спокойно, но как-то тоскливо. Зато я наслаждался даже такой, весьма относительной, свободой.

Остатки глинтвейна в стакане стали холодными, и я выкинул его в урну, предварительно затушив в нём сигарету, натянул на замёрзшие руки перчатки. День неумолимо клонился к вечеру, и видимость только ухудшалась. Да ещё и ветер поднялся. Теперь уже выбора не оставалось — надо было спускаться ниже, а то и вовсе идти куда-нибудь досиживать вечер и отдыхать.

Ребята занимали номер напротив моего, и он был как две капли воды похож на тот, где жил Ромка с друзьями. Большая гостиная с кухонной зоной и баром, мягкий просторный диван перед большой плазмой на стене, электрокамин с имитацией живого огня. Решение зависнуть у них на этот вечер было принято единогласно ещё с обеда — в людное место идти не хотелось. Всё-таки усталость к концу второго дня брала своё. Роллы, пиццу и картошку фри заказали с доставкой в номер, и пока мы с Артуром и Серёгой ходили за пивом, вином и вискарём, девчонки накрывали на стол. Вечер после напряжённого дня, проведённого на склоне, обещал быть тихим, спокойным и чуть ли не по-семейному уютным.

— Я ж сказал, что за два дня Дашка у меня поедет! — гордо заявил Серёга, обняв свою девушку за плечи, притянул её к себе и поцеловал в висок. — Умница моя.

Дашка сегодня впервые спустилась по синей трассе с самого верха и научилась слезать с подъёмника, не цепляясь за соседей и не заваливаясь вместе с ними под радостный хохот зрителей, собиравшихся возле выката, и теперь смущённо улыбалась, прижималась к нему и делала нам страшные глаза. Ни я с Лёлькой и Артуром, ни она не стали говорить Серёге, что пока он зависал на фрирайде вместе с Ромкиными друзьями, мы поймали катящегося мимо инструктора и вручили ему Дашку с наказом вернуть в целости и сохранности через три часа, что он и сделал. Вид у неё был уставший, но счастливый.

— Да, не зря в перерыве между спусками друг друга на хрен посылали, — не удержался Артур, накалывая вилкой ролл. Он принципиально никогда не брал палочки, и говорил, что суши это вообще не еда, а мозгоёбство какое-то, которое можно есть только с закрытыми глазами, запивая чем-нибудь крепким. Желательно вискарём, ну или ромом на крайняк.

— Главное, результат! — заявил Серёга, разливая по стаканам янтарную жидкость. — БДСМ на природе укрепляет отношения.

Артур с Лёлькой смеялись, а я был способен только на то, чтобы натянуто улыбаться за компанию, не особо вслушиваясь в разговор. Голова была занята совсем другими мыслями. Я всё время посматривал на экран телефона, который оставался тёмным, и меня это почему-то беспокоило. Мне хотелось, чтобы Ромка написал мне. Хоть полслова. Чем, интересно, этот пацан сейчас занимается? Рвётся так же, как я? Так же смотрит на телефон, раздумывая, позвонить или нет? Или забыл уже про меня?


— Слышал, Эд? Тебе надо было в прошлом году не дилетанта того нанимать, а Серёгу! Он у нас инструктор от бога! — Артур подвинул ко мне стакан, и я отвлёкся, выпадая из своих мыслей, чтобы хоть как-то участвовать в разговоре.

— Нет уж, обойдусь. Под лежачий камень я всегда успею. — Я сделал глоток — отличный вискарь, но пить мне почему-то расхотелось и есть тоже. Настроение моё стремительно ухудшалось непонятно из-за чего, и я ушёл к себе в номер, чтобы не мешать ребятам отдыхать. Но и там мне не лежалось. Причём чем гуще за окном становились сумерки, тем сильнее меня накрывало странное беспокойство, и какая-то смутная тоска и разочарование копились в глубине души, не находя выхода. Недавние события вспыхивали перед внутренним взглядом яркими картинками и моментами будто выбивали меня из реальности. Я вдруг вспомнил, что обещал отцу позвонить Динке, и до сих пор не собрался, и набрал номер сестры, вслушиваясь в длинные гудки.

— Динусь, привет, — я постарался говорить весело в ответ на её тихое «да» в трубку. — Ты там голодовку объявила, отец пожаловался.

— Э-э-эд, — голос в трубке оживился. — Ты зачем звонишь? Папа просил?

— Сказал, что ты отказываешься ужинать. С чего это? Влюбилась, что ли?

— Ага, — она тихонько рассмеялась в трубку. — Давно, ты же знаешь.

Я знал — предметом её обожания был учитель рисования в художке, где она занималась вот уже десятый год. Напоминал он слегка постаревшего Ксавье Долана из фильма «Том на ферме», был светловолосый, кудрявый, насмешливый и совершенно не обращал внимания на женщин. Я понимал — почему. Мы оба с ним понимали.

Дина была натурой тонкой, чувствительной, легко впадала в истерику. И заикаться начала ещё с детского садика, когда особо рьяная воспитательница голосом иерихонской трубы внушала плачущим по углам и под стенкой общей спальни шестилеткам, как им надо было вести себя на последней экскурсии в зоопарк. Динка на ту экскурсию не попала, а вот под общую раздачу ей прилетело наравне со всеми. Мать таскала её после по врачам — психологам и логопедам, бабкам-шептуньям и местным колдуньям, но безуспешно. Динка предпочитала молчать, а не говорить, даже на уроках, хотя училась неплохо. Учителя относились к нашей проблеме с пониманием, тщательно поощряемым родителями. Заикаться она переставала только в разговорах со мной, котом Люськой, когда он снисходил до общения с ней в перерывах между забегами к своему гарему, ну и ещё с Валерой «Ксавье Доланом». От нас троих, как она говорила, исходила какая-то магия.

— Динусь, ну чего ты?

— Меня на Новый год не пригласили.

— Кто не пригласил?

— Никто не пригласил. Буду одна отмечать. Мама с папой собираются к Ковалёвым.

— Не будешь ты одна. Я тебя приглашаю, понятно?

— Понятно, — я будто увидел, как она стоит посреди своей мастерской в подвале, послушно кивает, убирая за ухо прямую блестящую прядь тёмных, коротко обрезанных волос, и поправляет лямку комбинезона, заляпанного цветными разводами краски.

Иногда мне становилось до слез её жаль. Последний год в школе давался Динке особенно тяжело. Обижать сестру никто не рисковал из-за отца и меня, но и дружить у неё ни с кем не получалось. И тут я ничем не мог ей помочь. Прошлый Новый год она встречала со мной и с моими ребятами, которые удивлённо поглядывали на тоненькую фигурку в драных джинсах и белой футболке, устроившуюся на диване с ноутбуком и планшетом, не обращавшую на нас никакого внимания, пока не пришло время пить шампанское под бой курантов. Тогда она равнодушно отпила глоток, поковырялась в салате и снова засела за свою картинку, расцветающую на мониторе причудливыми переливами форм и красок.

И позапрошлый Новый год она провела в обнимку с альбомом и карандашом, воткнув в уши вставочки наушников, никому не мешая, ни с кем не заговаривая. Только весёлая кудрявая Лёлька иногда приставала к ней с расспросами, надеясь растормошить. Но Дина смотрела куда-то вглубь себя прозрачными серыми глазами под тонкими стрелками бровей, кажущимися огромными на остром, худеньком личике, вежливо улыбалась и отмалчивалась. Пробиться к ней удавалось только мне.

Она обещала мне подняться и поужинать вместе с отцом, а я обещал ей, что скоро приеду, и просил, чтобы она сильно не скучала.

Я сбросил вызов и встал возле окна. На площади мигала разноцветными огнями ёлка, откуда-то из близкого ресторана доносилась музыка, и мягким светом сияли витрины магазинчиков. Там на площади и узких улочках городка гуляли, веселились, пили глинтвейн и смеялись отдыхающие, и от этого моё одиночество ощущалось мной как-то особенно остро и безнадёжно, как никогда раньше. Снова пошёл снег, и налетающий с гор ветер закручивал белые косматые перья-снежинки на плитке и брусчатке тротуаров в маленькие смерчи, мерцающие колючими искрами в жёлтом свете уличных фонарей. Я крутил в руках телефон, пытаясь собраться с мыслями, подыскивая подходящие слова, а потом не выдержал и набрал номер.

Глава 9

Решение продолжить знакомство с Ромкой пришло внезапно, как удар. Я не смог отмахнуться от заманчивого азарта, охватывающего меня при мысли о нём. Как будто он был зверем — диким, свободным и сильным, которого мне хотелось приручить, сделать своим. Прошлой ночью, когда я вслушивался в его стоны и довольное затихающее дыхание, в отголоски дрожи в крепких мышцах его тела, становившегося таким послушным в моих руках, мне казалось, что сам я улетаю от этого ощущения его покорности. И, возможно, именно это чувство опасности, прикосновение к силе, не поддающейся всем остальным в привычной жизни, так остро меня в нём зацепило. Я не хотел, чтобы он забыл обо мне, как о случайном эпизоде, и сам не мог и не хотел забывать.

Я насчитал три долгих гудка, прежде чем услышал в трубке весёлый Ромкин голос, и после его короткого «привет!» со странным для себя чувством расслабленной нежности понял, что надо было сделать это раньше, а не терпеть накрывшее меня ещё на горе гадское настроение, причины которого я сам для себя не мог толком объяснить.

— Как дела у тебя? — спросил я, прислушиваясь к звукам на заднем фоне. Там явственно бубнил телевизор, слышался звон, рёв, крики.

— Хорошо. А у тебя? Как покатался?

— Тоже. Наверху нулевая видимость, а внизу народу до хренища. Посидел немного с ребятами в их номере, и разошлись. Точнее, я ушёл. В общем, сегодня решили отдохнуть без приключений.

Шуршание в трубке затихло, затем снова повторилось, а я пытался догадаться по звукам, что он сейчас делает. Представлял его таким, каким оставил утром, — в шортах и футболке в жаркой гостиной. Вспоминал резковатый, свежий запах его парфюма, и от этого в теле возникало томительное и тянущее напряжение.

— Мы тоже немного посидели, и ребята спать пошли, так что холодильник и телевизор полностью мои. Смотрю какое-то старое кино про ирландского боксёра. — Ромка сделал глоток явно чего-то горячего — отчётливо было слышно, как он дует в чашку или в ложку.

— Счастливый! — Я глянул на часы. Те показывали начало первого ночи. — Почему не спишь?

— Днём выспался, кроме этого, ни на что не был способен. Пирожные твои доесть хотел — вкусные, заразы. Особенно йогуртовые. А мне нельзя. Так их Анка слопала и спасибо тебе передавала.

Я отошёл от окна, сел на край кровати, потом снова вскочил, испытывая острое, почти болезненное желание оказаться сейчас с ним рядом, вот так, как сегодняшним утром. Сердце пропускало удары от непонятного волнения. Мне не лежалось и не сиделось спокойно. Что со мной происходит? Переживаю, будто подросток перед первым свиданием.

— Хотел бы знать о тебе больше, — слова, крутящиеся в голове назойливой шарманкой, вырвались сами собой, и я на мгновение испугался. Чёрт его знает, как он воспримет моё любопытство.

— Я бы тоже хотел… — немного помолчав, отозвался Ромка, убавил громкость на телевизоре. — Сначала ты.

— Хорошо. Давай сначала я. — Горло у меня пересохло от волнения, и я потянулся за бутылкой минералки, сделал большой глоток прямо из горла. Ромка на другом конце тихо дышал в ожидании.

— Мне особо нечего рассказывать. Работаю в риэлтерском агентстве, самом крупном в городе. С родителями не живу давно. Учёбу бросил — надоело и неинтересно стало.

— У тебя кто-то есть там, дома? Ну в смысле — встречаешься с кем-то? — Ромка спросил прямо и решительно как раз в тот момент, когда я делал ещё один глоток, чтобы промочить пересохшую от волнения глотку, заставив меня едва ли не подавиться от осознания того, что я не смогу признаться. Да и в чём признаваться? У меня свободные отношения. И Макс, я уверен, тоже так считает.

— Нет, — я изо всех сил старался, чтобы мой голос прозвучал как можно спокойнее. Тем более если посмотреть с другой стороны, то вроде и не соврал. Просто не договорил. Да какая разница вообще, если у нас есть здесь и сейчас? Он тоже не был невинной незабудкой. Прошлой ночью я мог только радоваться этому. Но сейчас меня почему-то кольнула ревность. Хотя он тоже сказал, что у него никого нет, а так ли это на самом деле?

— Теперь ты. Почему бокс? Как это тебя угораздило? — я перевёл разговор на него. О себе я мог и в другой раз рассказать, на все его вопросы ответить. А сейчас мне было интересно знать про него всё.

— В школе… — он помолчал, посопел в трубку как-то напряжённо, и мне казалось, я вижу, как у него ноздри раздуваются и глаза темнеют в злом прищуре. — Мы в Грозном жили тогда. Дружил там с пацаном одним, и на нас коситься стали. Кто-то пошутил неудачно. Потом проходу не давали. Его родители забрали из школы и уехали. Тогда многие уезжали. А меня отец отдал в клуб. Там тренером друг его был, взял меня, хотя я уже по возрасту не совсем подходил.

Ромка говорил, а я вдруг понял, что точно не усну, если прямо сейчас не увижу его. Куда я собирался, не знаю. К нему в номер? Нет, на такое я бы не решился. Проще было пригласить его ко мне, но и это казалось мне неосторожным шагом. И всё равно я торопливо одевался, прижимая телефон щекой к плечу и продолжая разговор.

— Родители знают о тебе? — Я неуклюже натягивал на голову шапку и влезал в ботинки, и едва не упал, услышав его ответ.

— Да. Знают оба — и мать, и отец. Отец надеялся, что из меня там дурь выбьют, настоящего мужчину сделают.

— А сейчас?

Я тихонько прикрыл за собой входную дверь и двинулся к лестничному пролёту.

— А сейчас молчит. Гордится и молчит. Сказал мне как-то: «Ты взрослый человек, всё понимаешь. Чем сможем, мы с матерью поможем. А как тебе жить, сам решай». Мы когда в Адлер переехали, меня сразу в местный клуб пригласили. Я вещи не успел распаковать, а мне уже из Сочи позвонили, что через месяц в Москву на соревнования ехать.

— А в Грозный вас каким ветром занесло? Или ты чеченец?

— Нет. Отец и мать русские. И с одной, и с другой стороны почти все русские были. Дед со стороны отца — военный врач, хирург. Работал там. Женился на бабке моей. Вот она чеченка была. На их село нападение было — какие-то разборки местные. Перестреляли там всех в горах этих, а она выжила, и её раненую к деду в госпиталь привезли. Он сначала вылечил, потом женился на ней. У неё из родни почти никого не оставалось. Дальние какие-то были, так она про них и слышать ничего не хотела. Отец и дядя в Грозном родились. Отец, как и дед, — врач, только по другому профилю, и дядя тоже военный, полковник уже вроде, преподаёт в Рязани, в училище.

Он рассказывал мне про себя спокойным негромким голосом, явно не желая разбудить своих друзей, а я шёл тихими кварталами и улочками к его отелю и слушал. Ветер то затихал, и тогда в свете фонарей и мигающих гирлянд снег падал сплошной завесой; то задувал резкими порывами из-за углов, и тогда снежный хаос закручивался вокруг меня живым коконом и устремлялся дальше, вдоль тротуаров и домов.


— Снег такой идёт. Завтра все на фрирайде взрывать будут. — Я мучительно придумывал повод, как бы пересечься с ним, хотя бы на горе, а потом всеми правдами и неправдами опять заманить к себе в номер. И сам понимал безнадёжность ситуации. Мы оба были слишком на виду, а дни отдыха стремительно истекали. И как продолжить наше знакомство, я не знал. Да и захочет ли он продолжать?

— Завтра катнём, — мне послышалась лёгкая заминка в голосе. — Люблю по свежему снегу вальнуть.

— А хочешь, я тебя на борде научу? Пробовал?

— Не. Времени не было. Я сюда еле вырвался. С тренером воевал. У меня бой в январе. А потом в феврале. Готовиться надо. Вот только под присмотром Шарифа и отпустили. Он мой спарринг-партнёр.

— Ну так там не сложнее, чем на лыжах.

— Да знаю я. Встану за пару часов, если захочу, и поеду. Мне лыжи легко дались.

— За пару не встанешь — это точно. — Я вспомнил свой многострадальный копчик.

— Спорим, через два часа с горы спущусь? — в его голосе вдруг послышался весёлый азарт, от которого у меня потеплело на сердце.

Значит, завтра мы встретимся. Значит, завтра я буду учить его становиться на борд, хватать за руки, за бока, смотреть в смеющиеся карие с золотом глаза и на обветренные губы, которые мне хотелось смять и прикусить поцелуем, ощутить их жёсткость и лёгкую колючесть подбородка, смеяться вместе с ним, сочувствовать, говорить обо всём. С Максом у меня редко получалось говорить о том, что интересно мне. Он и про себя не любил особо рассказывать. Так, могли обсудить что-то под настроение — фильмы, клиентов, порнушку интересную. Но дистанцию никогда не сокращали. А с Ромкой мне вдруг захотелось делиться мыслями, рассказывать смешные истории и показывать всё, что я любил и ценил, смотреть его глазами и слушать, как он смеётся. Я рассказывал бы ему случаи из детства, например, как меня едва не поймала сторожиха заброшенной швейной фабрики, которая жила рядом. Ромка хохотал бы и хрустел яблоком, и интересовался бы — не попала ли моя задница под раздачу. А я говорил бы, что самый лучший приём — это изматывание противника бегом.

Этот его бокс меня и увлекал, и вызвал странное чувство беспокойства. Всё-таки его там били, тот же Шариф наверняка. И сам он бил. Травмы, кровь, крики болельщиков, и рефери считает сначала до восьми, потом до десяти… Мне даже странно было, что он — гей. Но видно, в обычной жизни радости у него было поменьше, чем у меня, раз Анка с Игорем знали и прикрывали его на людях.

— На желание! — не унимался раззадоренный Ромка. Вот же упрямый! — Или проиграть боишься?

Я помнил, что окна их гостиной выходят во внутренний дворик, который полукругом огибали здания отеля. Туда можно было попасть через слабо подсвеченную гирляндой арку. Внутри было тихо и светло. Три фонаря вокруг заваленного снегом фонтана рассеивали темноту, и в этом золотистом свете небо казалось свинцово-серым и очень низким.

— Чего мне бояться? — возмутился я, отыскивая взглядом среди тёмных окон его окно на втором этаже. Оно одно там светилось голубоватым сиянием от экрана телевизора. Снежные хлопья гладили моё лицо мягкими прохладными прикосновениями, таяли на щеках, залепляли глаза и заставляли невольно щуриться. Я смахивал снег с ресниц и бровей и думал — почувствует он, что я торчу тут, как влюблённый Ромео под его балконом, или нет, и не спешил сообщать ему, что я здесь, так близко от него.

— Ну, если ты так уверен в том, что я не справлюсь, что тебя останавливает? — насмешливо подначивал Ромка и мне даже в трубку было слышно, как он довольно улыбается в этот момент. Ах ты ж, провокатор хренов!

— Просто я всё ещё хорошо помню свой первый день на сноуборде, и мой копчик, кстати, тоже помнит этот прекрасный день. — Что ж, желания у меня были, и не одно. Я стоял и улыбался, подставляя лицо снегу, и не чувствовал холода. — Если ты так хочешь воплотить в жизнь одно из моих желаний, то я только за. Парочку я уже себе наметил. Правда, пока не знаю, какое выбрать.

— Ну-ну… — усмехнулся Ромка и зевнул прямо в трубку. — Завтра посмотрим ещё, кто чьё желание будет выполнять. А сейчас давай спать ложиться, а то у меня глаза закрываются. Перед победой надо выспаться.

— Не могу. — Я сгрёб снег с ближайшей скамьи, слепил снежок. Снег был такой как надо — не сухой, не мокрый, лепился хорошо, и окно его невысоко было. Легко добросить можно.

— Почему? — Короткий смешок, звон чайной ложечки об стенку чашки. Я видел его так ясно там, в глубине комнаты на диване, и знание того, что он и не подозревает, как близко я от него, наполняло меня какой-то буйной, нетерпеливой радостью.

— Пока тебя не увижу — не усну. — Я представлял его удивление, и глаза в тёмных ресницах, и улыбку, и западинки на щеках, и изломанно вскинутую бровь. Я кинул снежком в окно. Глухой звук удара о стекло в ночной тишине двора показался мне едва ли не грохотом. — Подойди к окну.

Он молчал и чем-то там шуршал, очевидно, выбираясь из-под одеяла или пледа, зацепил коленом стол — мне было слышно, как зазвенела посуда. Плотная ткань шторы отодвинулась, и в оконном проёме нарисовался силуэт. Голова, плечи, лицо, слабо освещённое голубоватым светом от экрана телевизора, белая футболка. Он всматривался в полутьму двора сквозь стекло и замер, встретившись со мной взглядом.

— Ты свихнулся, да? Давно там стоишь?

— Нет, не очень. Не мог заснуть, гулял. Хотел тебя увидеть.

— Замёрз?

— Есть немного, — я передёрнул плечами. Все-таки мороз к ночи ощутимо крепчал. — Ну вот увидел тебя, теперь домой пойду греться. Смотри, завтра разбужу рано. В прокат сначала надо бы.

— Точно ненормальный, — он засмеялся в трубку и прижал ладонь к стеклу, а я внезапно пожалел, что до завтра оставалось ещё так много времени.

— Спокойной ночи, ёжик, — я помахал ему рукой и направился к арке, продолжая держать трубку возле уха и слушая его дыхание.

— И тебе спокойной ночи.

Он стоял у окна, пока я не зашёл в темноту арки. Я видел его, когда не выдержал и оглянулся. И, наверное, он стоял там и дальше, смотрел на снег, засыпающий мои следы там, где я топтался под фонарём и возле скамьи, и думал обо мне. В том, что обо мне, — я не сомневался.

— Эд…

— Что?

Он не ответил. А я спрятал телефон в карман и заторопился домой. Мне до смерти хотелось, чтобы побыстрее наступило завтра, и от этого нетерпения у меня приятно давило в груди, словно именно там под ударами сердца сжималось и сокращалось время, укорачивая эту долгую декабрьскую ночь, отделявшую меня от Ромки.

Глава 10

— Итак, наш курс обучения состоит из трёх разделов: пристегнуться к доске, спуститься с горы… — Я махнул рукой хохочущим рядом Артуру с Лёлькой — мол, валите отсюда, не мешайте мне с «чайником» работать. Мне хотелось поскорее остаться с ним наедине.

— …Освоить костыли. Я помню этот «баян».

Ромка сидел на снегу, встегнувшись в крепы прокатной доски после, наверное, десятой уже попытки подняться и поехать, и смотрел на меня таким взглядом, что мне хотелось или воткнуть его носом в сугроб, или зацеловать, или совместить приятное с полезным. Не зря говорят — никогда, ни при каких обстоятельствах бордер не имеет права учить чайника дольше полутора часов, даже если это крутая девчонка, бабушка бордера, платёжеспособный клиент, Иисус, гёрлфренд, бойфренд и так далее.

Мимо пронёсся ребёнок лет десяти — не поймёшь, девочка или мальчик, но шапка смешная — с двумя ушами и мордахой покемона над румяной рожицей. Он притормозил возле нас с пронзительным шуршанием, лихо перекантовался и усвистел дальше вниз.

— Допускается не любить детей, которые катаются круче тебя, не переживай. — Я смотрел на его хмурое, напряжённое лицо и вспоминал сегодняшнее утро.

Снег валил всю ночь, а наутро сочно-синяя поверхность неба опрокинулась над вершинами гор, и мягкие волны нетронутых сугробов переливались и искрили в лучах яркого утреннего солнца так, что глазам было больно смотреть.

Ромка позвонил мне рано утром, сообщил, что они уже позавтракали и выходят, что лыжи он бросил в номере и будет ждать меня с кофе возле проката, если я не забыл о вчерашнем предложении поработать инструктором, потому что желание он уже загадал.

Я не забыл — забудешь про него, как же. И желание тоже загадал. Такое, о котором мучительно сладко было думать, и под одеялом в трусах становилось совсем уже неприлично. Я подскочил с кровати и активно засобирался.

Кофе в бургерной возле проката был горячим и крепким. Пахло свежей выпечкой и корицей, и солнце врывалось в широкие окна потоками, рисуя квадраты на серых досках пола и золотистых деревянных столешницах. Ромка сидел напротив меня, пристроив шлем и рюкзак на соседний стул, и вгрызался в большой бургер, убрав верхнюю булку, оставив только котлету и салат.

— Твои не спрашивали, чего это тебя переклинило на борд встать?  

Я смотрел на него и не мог насмотреться — так мне нравилось, как он ест. Передо мной истекала острым ароматным паром тарелка с хинкалами, от одного вида которых у меня голодно урчало в желудке, а я всё тянул время. Мне хотелось задержаться подольше и задержать его. Да и Ромка был совсем не против. Видно было, что он никуда особо не торопится.

— Шариф сказал, если мне нравится трамбовать собой склоны, это моё личное дело, но его жизнь будет на моей совести. Саня не простит, если со мной что-то случится. 

В кафе было жарко, и я видел, как его лоб у корней волос стал влажным. Он расстегнул ворот белой флиски, так красиво оттенявшей матовую смуглость его лица и шеи, и я невольно цеплялся взглядом то за тень в ямке у него под гортанью, то за чёрную точку серьги в мочке уха.

— Это тренер ваш? — Я подцепил хинкал палочками. Бульон внутри оказался обжигающим и пряным, таким острым, что перехватывало дыхание и на глаза наворачивались слёзы.

— Да. Только из-за него и не ухожу. Так бы давно бросил. — Ромка доел свой бургер и принялся за кофе.

— Почему хочешь бросить? — спросил я, отдышавшись. Конечно, я читал о нём. Порылся в интернете, но информации было немного. Он стремительно поднимался в рейтинге, его хвалили, ему прочили чемпионство в будущих сезонах. Столичная спортивная пресса писала о нём как о восходящей звезде отечественного бокса. Впереди было несколько значимых боев, от которых многого ждали. И оказывается, всё это не имело для него значения, если он так стремился уйти.

— Свободным хочу быть. Хочу ходить в гей-клуб, когда захочу, и встречаться с людьми. У нас есть там в Сочи такой — «Зеркала» называется. Хочу на пляж поехать со своим парнем. На наш пляж, на «Спутник», и не думать о том, что будет, если кто-то увидит, как я с ним целуюсь. В обычные клубы с Анкой хожу иногда. Девушка Игоря думает, что мы встречаемся. Шариф тоже. Но тут у нас с Анкой взаимовыгодное сотрудничество. Она не хочет ухаживаний Шарифа, а тот скорее умрёт, чем отобьёт девушку у друга.

— Я тоже не могу жить открыто.

— Почему?

— У меня хорошая работа. Отец на должности. Да и вообще моя семья — это отдельный разговор.

— Я знаю, у нас нельзя жить таким, как мы, и я не рвусь свою жизнь напоказ выставлять, но если Саня узнает, то кирдык. Всему. Его карьере, связям, планам.

— А твоим планам?

— У меня к боксу сердце не лежит. Я откажусь. Вот добью сезон и уйду.

Я не знал, почему у меня возникло тогда это странное предчувствие. Есть люди, от которых прямо веет свободой и силой. Они рождены свободными и не выносят никаких посягательств на то, кем они являются, как живут, что думают. И хочется тогда быть рядом с ними и именно у них учиться быть свободным. Быть собой.

Потом мы выбирали в прокате доску ему по росту, и чтобы скользяк был не самый убитый, прикручивали крепления под ботинки. Выражение лица у него было насторожённое, и я понимал почему. Он не любил проигрывать, а двух часов всё-таки было маловато для того, чтобы нормально спуститься с горы.

Сначала в «лягушатнике» учились ездить с одной невстёгнутой ногой. Без этого навыка нельзя зайти на подъёмник. Он оказался «регуляром» — ему удобнее было толкаться правой ногой и ехать левой стороной вперёд. Потом осваивали задний кант. Я видел, как он стискивает зубы и сдерживает злость, когда в очередной раз падает. Но упрямства ему было не занимать, и надо отдать должное — схватывал он быстро. Через час я понял, что поспешил с желаниями. Задумок у меня было много, но что-то подсказывало мне, что этот упёртый пацан спустится по красной трассе ещё до конца оговорённого времени.

— Ты не знаешь, зачем я с тобой поспорил, а? Как можно ехать, когда у тебя обе ноги связаны? — ворчал он, в который раз поднимаясь и вытряхивая снег из-под полы крутки и из перчаток.

— Вот так только и можно. Пальцами ног работай — вверх-вниз — и равновесие лови.

— Я умею только руками. Видел как?

— Руками любой дурак сможет, а ты ногами пробуй.

— Ботинки у вас…

— Да уж получше, чем у вас.

— Да уж…

Поражение моё было безусловным — он поехал вниз с Артуром и Лёлькой без меня, сказав, чтобы я ждал наверху, потому что победу по правилам и по чести должны фиксировать независимые судьи. Но я почему-то не расстроился. Его желание тоже вызывало во мне любопытство, и что-то подсказывало мне, что думали мы в одном направлении.

Я пил глинтвейн на смотровой площадке возле кафе, поджидая ребят, пока они поднимутся после спуска. Вид открывался такой, что горло невольно перехватывало восторженным спазмом. Мир отсюда виделся бескрайним, первозданным в величественной красоте сурового серого камня горных хребтов, испещрённых пятнами снега и льда. И далеко вдали в серо-голубой дымке терялась граница между землёй и небом. В той стороне было море.


Ко мне, громко стуча тяжёлыми лыжными ботинками по деревянному настилу, подошла Анка, встала рядом со мной, опёрлась о перила, пристроила на них высокий стакан с парующим на холоде глинтвейном. Я искоса взглянул на неё и встретился с внимательным, изучающим взглядом. Впервые она смотрела на меня так пристально и настойчиво. В прямом солнечном свете её глаза отражали небо и казались совсем голубыми. Светлые прядки волос выбивались из-под яркого, в разноцветных разводах шлема и прилипали ко лбу и разрумянившимся щекам. На переносице розовел след от лыжной маски. Она сдвинула ярко-красный бафф на шею, и по её губам и напряжённому, какому-то отчаянному выражению лица я увидел — она хочет мне что-то сказать. Но сам я не хотел подталкивать, ощущая исходящую от неё полувраждебность, полуугрозу. Хотя угроза казалась смешной от маленькой девушки, едва достающей мне до плеча.

— У тебя с ним как — серьёзно? Или просто потрахаться на курорте? — слова прозвучали так резко и грубо, что я не сразу понял смысл. А когда сообразил, неожиданно разозлился.

— А тебе-то что?

— А то, что я вижу, как он на тебя смотрит. Я давно у него такого взгляда не видела.

— Какое твоё дело? Он взрослый мальчик и сам решает, как ему смотреть, когда, как и с кем ему трахаться.

Она куснула губу, прищурилась, всем своим видом напоминая рассерженную кошку. Двинулась, резко повернувшись, едва не опрокинув стакан.

— У него талант. Он — боксёр. Прирождённый. И бросить хочет, я знаю. Из-за тебя вся карьера его накрыться может. Если узнают, что он — гей, его у нас со свету сживут. С ним никто не то что на ринг не выйдет — на тренировку не придёт.

— Это его выбор. Ты-то чего так заботишься о нём? — Я до конца не понимал ещё, о чём она говорит, но внутри меня поднимался не то протест, не то возражение. Она не зря затеяла этот разговор.

— Мы с ним учились вместе. — Анка дёрнула плечом, отвернулась от меня, сняла перчатку и заправила волосы под шлем. — Он пришёл к нам в десятый класс. Маленький, смуглый. Наши пацаны его сразу абреком обозвали. Он оскорблялся ужасно. У него же отец русский, мать тоже, а он в бабку пошёл. Я её видела — старая чеченская ведьма.

Про бабку я помнил из вчерашнего разговора. Именно поэтому он казался мне таким тёплым и янтарно-загорелым с этими своими тёмными глазами в густом веере ресниц.

— У нас физра как раз была, мальчишки переодевались в раздевалке, — продолжала Анка глуховатым тихим голосом. — Мы только вопли услышали и улюлюканье. Потом всё стихло. Ребята начали выходить, физрука позвали, кто-то за медсестрой рванул. Мы с девчонками в открытую дверь смотрели, а там Веталь Хамин — гордость футбола нашего — на полу без сознания валяется, и Ромка на лавочке сидит в одних трусах. Пацаны ж увидели — занимался парень. Он весь жилистый, сухой, хоть и мелкий. Спросили — чем занимался. Он говорит — боксом. Ну Веталь и полез проверять, хорошо ли он подготовлен к большой жизни. Проверил.

Анка помолчала. Я пододвинул к ней стакан с глинтвейном. Видел, что она нервничает. Словно сомневается, рассказывать дальше или нет. Она обхватила его тонкими пальцами, посмотрела вниз, туда, где далеко внизу по склону горы раскинулся реликтовый лес. Цветастые перчатки болтались на карабинах на рукавах куртки. Заговорила негромко, так, чтобы только мне было слышно.

— Родители его потом дальше Сочи учиться не пустили. Слишком взрывной пацан. На любую обиду огрызался и кидался. Тренер в нем души не чаял, ставил со всеми, даже с теми, кто больше его по весу, по стажу. Он вытягивал. Со всеми работать становился, перенимал приёмы, технику. Его не калечили, младший всё-таки. Но он рос и начал побеждать. Мы с Игорем ходим болеть за него. За меня он как-то в ночном клубе вступился. Навалял там одному в компании, который руки распускал, когда я уже визжать начала. Ну а в городе его уже знали — чемпион же местный. После этого меня не трогали. Думали, что я с ним.

— А тебе бы хотелось? — я смотрел на её расстроенное лицо и понимал, что своим рассказом она сделала только хуже. Меня и без того тянуло к нему сильнее, чем к кому бы то ни было. А после её рассказа Ромка все чётче и яснее проступал перед моим внутренним взглядом. Мне вдруг захотелось увидеть, каким он был в детстве, как он тренируется. Сходить поболеть за него и гордиться тем, что он — мой. Пусть даже это будет тайна для всех остальных. И когда Анка ответила, мне стало её жаль, хотя я и не был виноват перед ней ни в чём.

— Хотелось. — Она отхлебнула глинтвейна. Над верхней губой остался красный след от вина, а я подумал, что она ведь очень красивая, и не зря Шариф смотрит на неё таким восторженным влюблённым взглядом. — Но я знаю, что он не по девушкам. Он настоящий гей, не из тех, кто просто попробовать решил, как это с мальчиком.

— Говорила ему?

— Пробовала, — она грустно усмехнулась. — Он честный. Объяснил так, чтобы я поняла и чтобы не обидеть. Я думала, у него есть кто-то или в Грозном остался.

— И что? Кто-то остался?

— Остался. — Она замялась, будто не хотела говорить. Покривилась от явно неприятной мысли. — Могила осталась. Его одноклассника родичи с балкона сбросили. «Позор семьи» смывали.

— Как? Они что?.. Встречались там, что ли? — Сказать, что я был в шоке, ничего не сказать. Нет, я слышал кое-что о том, что там происходило несколько лет назад и вот недавно совсем. Макс рассказывал, и слухи доходили окольными путями, через сайты, через приложения, из анонимных источников. Даже в прессу просачивались, несмотря на все усилия властей скрыть трагедию.

— Я не знаю точно. Он не захотел рассказывать. Но у них там на Кавказе всё это есть. Секса же раньше хочется, чем жениться можно. А там у них адаты — обычаи. И найти с кем — не проблема. Но там давно уже зачистки начались. Он тогда малой ещё был. А когда следующая волна пошла, его отец собрался и увёз семью в Адлер. У них там родичи какие-то живут со стороны матери. Помогли перебраться.

Она поёжилась, хотя солнце здесь, наверху, и пригревало так, что хотелось расстегнуть куртку. Снег подтаивал, и сосульки горели жаркой переливчатой бахромой, свисая с карниза остроконечной крыши киоска с глинтвейном, возле которого мы стояли. К окошку скопилась весёлая шумная очередь, а мне казалось, что тишина звенит у меня в ушах — пронзительная в своей невысказанности, нестерпимости, такой, что хотелось крикнуть и услышать эхо своего голоса, только бы не слушать эту тишину.

— Ты хороший парень, Эд, но ты — случайный прохожий, и он для тебя — тоже. Не порти ему жизнь. Ему и так нелегко.

Анка увидела подкативших к краю трассы Игоря и Шарифа, помахала им и пошла к стойке за лыжами, а я стоял, пытаясь сообразить, что мне делать дальше. В одном она была права — мне надо было понять, насколько далеко я могу зайти в этом своём курортном романе. Что это для меня — просто потрахаться? Не без того. Я хотел бы повторить. Очень. С Ромкой мне было настолько невозможно остро и ярко, что я не мог не хотеть ещё, не стремиться к нему. И в то же время я не мог забыть и о другой стороне его жизни. Мне не хотелось его подставлять. Ромка прикрывался Анкой, и у меня в моей жизни тоже были девушки. А с Максом таких проблем не возникало. Он свою жизнь чётко планировал и рассчитывал. Я не был уверен, что у него кроме меня нет никого, но то, что он, возможно, специально не привязывается и не подпускает меня близко, казалось правильным решением. Взаимное равнодушие и безопасное расстояние, чтобы не поддаваться чувству и не разочаровываться потом. Но к Ромке я испытывал нечто другое — что-то похожее на шёпот или даже просто намёк на шорох замирающего шёпота в груди. Что-то правильное и трогающее настолько, что я не мог отказаться. Потому что, наверное, именно этого и ждёшь всю жизнь, отодвигая в сторону неважное, расставаясь с ним без сомнений и сожалений. И пускай сто раз была права эта синеглазая строгая девчонка, так преданно платившая своей дружбой за его дружбу, но отказываться от Ромки я не собирался.


Он позвонил мне с подъёмника, когда я вышел на край трассы и сел на снег, собираясь пристёгиваться.

— Я должен как-то рассчитаться с тобой за работу, — в голосе явственно слышался сдерживаемый смех и удовольствие.

— Какую работу?

— Ну ты же со мной инструктором два часа бился.

— Да брось, — я улыбался в ответ, высматривая его среди сходящих с подъёмника людей.

— Я заказал хамам.

— Что? — переспросил я, не поверив своим ушам. Сегодня я что-то отчаянно тупил и всё время всех переспрашивал.

— Да. Здесь при аквапарке есть, и можно там хоть всю ночь сидеть. Бассейн, ужин заказать. Всё в нашем распоряжении. После этой чёртовой доски надо расслабить мышцы.

— Ты только меня зовёшь или?..

— Нет. Только тебя и твою бабушку… Позови её, наверняка милейшая женщина.

Я рассмеялся, не в силах справиться с нахлынувшей радостью и удивлением.

— Это и есть твоё желание?

— Нет. Желание я тебе потом скажу, когда подходящий момент будет. А это моя благодарность, ну или считай, я тебя приглашаю на романтическое свидание. Ты против?

Я был не против. Даже слишком не против.

— Видели старых знакомых, — сообщил мне затормозивший возле меня Серёга. Остановился, поджидая Дашку, которая осторожно ехала к нам поперёк склона, огибая особо высокие бугры. — Ну тех, помнишь, алкорайдеров из паба. Что-то они там вякнули Рому и свалили на другую трассу, когда он в их сторону оглянулся.

— Что говорили?

— Не расслышал. Что-то про бокс. Он же боксёр. Они с Лёлькой и Артуром позади нас продвигались. Сейчас подъедут — спросишь.

Я хмыкнул насмешливо и недоумевающе. Но в голове у меня крутился рассказ Анки и Ромкины слова, и предстоящую встречу я предвкушал настолько жарко и нетерпеливо, что мысли мои переключились исключительно на вечер и хамам и на раздумья о том, как бы мне незаметно свалить от друзей и как объяснить потом причину своего отсутствия.

Я смотрел, как он подкатывается ко мне, немного напряжённо раскинув в стороны руки, и вдруг подумал — нет, это действительно серьёзнее, чем мне казалось ещё вчера. И мне нужно, просто необходимо поговорить с ним о том, что происходит между нами. Что-то, чего я не мог уже игнорировать. Не мог и не хотел.


Глава 11

В бассейне тихонько журчала и переливалась по пёстрой мозаике вода. Из комнаты отдыха в купальню и центральный зал с нишами-парилками вела полупрозрачная дверь. Стены до самого сводчатого потолка и плавные изгибы тянущейся вдоль них скамьи, были выложены цветными мозаичными панно.

Ромка встретил меня в холле здания перед входом в аквапарк, провёл по стрелке в какой-то коридор, где за поворотом обнаружилась дверь с магнитным замком. И теперь я оглядывался, не в силах сдержать восхищения. Здесь действительно было красиво, удобно и дорого.

— Слушай, как тебе удалось? Я и подумать не мог, что тут такое может быть. Откуда ты узнал про это место? — Я рассматривал купол потолка и голубую воду в бассейне и думал, что это всё недёшево ему обошлось. Неужели только для того, чтобы порадовать меня? Ну и себя заодно.

— Одна птичка из администрации чирикнула, — рассмеялся Ромка. — Да не волнуйся, тут приваты — обычное дело. Я его за два месяца заказывал.

— А что администратору сказал?

— Сказал, что жду друзей, но они будут поздно. Ещё не доехали.

— А твои тебя куда отпустили?

— Сюда и отпустили. Шариф думает, мы с Анкой поссорились, остался её развлекать. Игорь завалился спать. А я люблю иногда один побыть. Они знают. А твои?

— Сказал, что спать пошёл и чтобы до утра не будили. Да им и не до меня особо. Они в карты сели играть два на два. Я там лишний.

Я рассматривал накрытый в комнате отдыха стол. Да уж — он действительно подготовился, заказав сюда ужин на четверых из ресторана. Осилить всю эту гору еды мы, конечно, не сможем, но такой рибай на кости я точно никому не отдам. Разве что с Ромкой напополам слопаю.

Мы устроились в центральном зале на тёплой скамье, прогреваясь и медленно потягивая вино, отливающее в приглушённом свете горячим рубином, и я думал, что никогда в жизни у меня не было такого отдыха. И не будет, наверное. Потому что теперь каждый раз, приезжая сюда, я буду искать среди прохожих знакомое лицо, высматривать яркую куртку в толпе лыжников и бордеров на трассах, вглядываться в пассажиров подъёмников. И что мне с этим делать, я не знал, колебался и думал. Непривычно много я думал о нём и о себе.

Ромка заглянул за угол одной из ниш и присвистнул.

— Иди сюда.

Обложенная мозаикой полукруглая комнатка. Широкая мраморная скамья, повторяющая плавные контуры углубления. Свет попадал снаружи через проём входа, но в изгибе ниши было почти темно, и так тепло, что мышцы начинали мягко ныть, расслабляясь.

— Смотри, как здорово!

— Да-а... 

Я шагнул за ним, мимолётно коснувшись влажного тёплого плеча, кинул на скамью полотенце, сел в глубине ниши, откинулся затылком на округлую выпуклость спинки, блаженно прикрыл глаза. Ромка устроился рядом, вытянув ноги в проход. Простыня распахнулась, открывая колени, задралась до середины бёдер. Капли воды после душа ещё блестели на смуглой коже груди, и пахло от него тем самым островатым запахом шампуня, от которого у меня мурашки бежали по телу и покалывало в кончиках пальцев. Хотелось погладить его руки и длинное смуглое бедро, почти прижавшееся к моему. Сейчас его можно было рассматривать в подробностях, медленно смакуя, не опасаясь наткнуться на насторожённый взгляд. Я сравнивал его с собой. В моих жилах не было кавказской крови, и кожа была светлее, а Ромка весь казался загорелым и гладким. И на груди волос не было, и на ногах.

После рассказа Анки я смотрел на него иначе. С какой-то гордостью от того, что завоевал, приблизился, приручил. На эти пять дней он стал моим, а дальше… Было ли для нас это «дальше»? Можно ли что-то удержать в этой жизни? Нужно ли удерживать?

Ромка поёрзал на жёсткой скамье, чертыхнулся.

— Нет, борд — это, конечно, хорошо, но сидеть после него… Мучение.

Я его хорошо понимал. Всё-таки падал он сегодня, несмотря на всю свою подготовку, достаточно. С лыж переучиваться оказалось сложновато, и я мог только посочувствовать. Потянул его за плечи, укладывая голову к себе на колени.

— Ложись лучше. Так легче будет. Жаль, подушек нет.

Ромка лежал, смотрел на меня снизу вверх почти чёрными в полумраке глазами и молчал. Тёплый воздух расслаблял, размаривал. Там, снаружи, холодный ветер гнал перед собой морозную декабрьскую ночь, а здесь знойный сумрак окутывал умиротворённым тягучим спокойствием.

Он протянул руку и осторожно обвёл кончиками пальцев моё лицо, щекотно трогал губы, шею, плечо. И я в ответ так же обрисовывал ровные линии его бровей, спускался по скуле к уху с чёрной точкой серьги. Вспоминал металлический привкус во рту, когда прикусывал мочку той ночью, запрокидывая ему голову назад, и прижимался губами к шее, и тянулся к его губам. Он повернулся на бок и поцеловал меня в живот, удерживая за поясницу, поглаживая в том самом чувствительном месте, от прикосновения к которому меня скручивало, будто от разряда тока. Тут же куснул легонько и лизнул горячим языком. Под кожей у меня растекался жар сильнее, чем тот, который нагнетался в этой парилке. Я видел, как Ромка довольно заулыбался, почувствовав щекой моё возбуждение под простыней на бёдрах.

От одного взгляда на него у меня сбивалось дыхание. Конечно, я знал, что возьму его здесь. Что он не зря позвал меня. Что он хочет этого так же сильно, как и я, и тянется ко мне трогать и смотреть уже с совсем другим ощущением, чем в ту первую ночь, когда безумие накрывало нас с головой.

Он отодвинул край простыни, коснулся и погладил ямку у меня в паху горячими пальцами, потёрся щекой о стремительно твердеющий член под моей простынёй, опаляя дыханием низ живота. Сердце у меня колотилось, когда я потянул его на себя, чтобы усадить, подхватывая под ягодицы, стискивая их, отчего Ромка сдавленно охнул и рассмеялся, сжал мои бёдра коленями, устраиваясь поудобнее, схватился за мои плечи. Он медленно, едва заметно поёрзывал на мне, прижимался твёрдым горячим членом теснее, ближе, кожа к коже, и целовал меня напористо и жадно, сталкиваясь со мной зубами и языком. Мучительно сладко застонал мне в губы, когда я погладил тёплую влажную ложбинку между ягодицами, обвёл там по кругу ласковым прикосновением и проник в него кончиком пальца. Спешить не хотелось. Дверь в хамам запиралась изнутри, и нас никто не потревожил бы, а грубости сейчас не нужно было. Та ночь ещё отзывалась в его теле, я это чувствовал. Я придержал его за ягодицу, когда он дёрнулся от моего проникновения, и вошёл уже двумя пальцами, бережно растягивая и выглаживая, преодолевая тугое сопротивление, и одновременно прижимал его к своему животу, вылизывал ключицы, прикусывал твёрдые соски, гладкую упругую кожу на груди, оставляя на нём следы зубов и зализывая их.

Молчание между нами становилось невидимым покрывалом, знаком согласия на всё, и Ромкино прерывистое стонущее дыхание и моё биение сердца о рёбра были теми сигналами, которые мы с ним понимали лучше любых слов.

Ромка потянулся куда-то вбок, едва не соскользнув с моих пальцев, которыми я нежно трахал его, достал тюбик и презерватив. Запасливый ты мой!


Он всё сделал сам — выдавил гель, размазывал его по мне, сжимая ствол и поглаживая головку, в то время как я проникал с этим гелем в него.

Его искажённое желанием лицо, заломленные брови и напрягшееся в ожидании меня тело сводили с ума. Он умел терпеть боль, и это ещё больше заводило. Его горячая нетерпеливая кровь разматывала во мне что-то, от чего я слетал с тормозов. И страх того, что я, сам того не желая, могу раскрыться из-за него, из-за того, как он действовал на меня, тоже возбуждал меня невероятно.

Он впускал меня медленно и сразу до конца, затаив дыхание и вцепившись пальцами в волосы на затылке, запрокидывая мне голову. И мне нравилось подчиняться ему. Как будто брал я, но в то же время и он. Вот это ощущение, что тебя так сильно хотят, было сейчас для меня каким-то особенным, оглушающе новым. С Максом было не так. Ему нравилось, что я добивался его. Я добивался, он уступал. И это была наша с ним игра, которая устраивала обоих. А здесь непривычность настойчивого напора этого гибкого, упругого, словно пружина, тела была потрясающей. Как будто держишь в руках леопарда — сильного, гладкого, урчащего от удовольствия.

Движения его были сильными и частыми, уверенно плавными, и от этого у меня окончательно срывался разум. Я вслушивался в нарастающий темп шлепков, впивался пальцами в его поясницу и твёрдые бока, придерживая и помогая ему двигаться, глотал пересохшими губами горячий воздух, ловя золотистый лихорадочный отсвет в тёмных глазах. Наслаждение нарастало во мне неудержимо, подступало и грозило хлынуть через край, как бы я ни сдерживался, чтобы продлить это счастье. Но в этот миг Ромка вздрогнул отчаянно и судорожно, упираясь лбом мне в лоб, до боли стиснув мои плечи сильными пальцами, выдыхая мне в лицо рвущийся из груди крик, и кончил, обильно залив мой живот спермой. Он смотрел прямо мне в глаза безумным влажным взглядом, когда я толкнулся в него до отказа, вжимаясь как можно глубже, ощущая в глубине его содрогания, и сам переполнился доверху накрывшей меня взрывной волной, которая откинула меня на спинку скамьи в последнем рывке внутрь его. А после — то ли он держал меня и шептал что-то мне в губы, то ли сам хватался за мои плечи, и я держал его, боясь выпустить из рук, но в тот момент мне казалось, что сейчас мы вместе удерживали наш мир, в темноте которого становились одним, единым и неразделимым, именно так, как и должны были быть от начала веков. И это было наше общее с ним на двоих потрясение и сотрясение в застывшем коконе времени, превратившем мгновения в блаженную бесконечность.

— Твоя подруга предупредила, чтобы я держался от тебя подальше, — пошутил я, обводя и трогая пальцами гладкую выпуклость мышц у него на груди, когда, наплававшись в бассейне и ещё раз прогревшись в парилке, мы лежали вдвоём на диване, вслушиваясь в томительную расслабленность тел, сражаясь с полудрёмой, накрывающей нас в уже поздний час.

— Анка? — Он усмехнулся, не открывая глаз. — Она всегда беспокоится о чём-то неважном. Не обращай внимания.

— О твоей карьере. Говорит — ты талантливый. Боксёр от бога.

— Шариф тоже талантливый. Без меня бокс не пропадёт. Другие таланты найдутся. Мне просто не хочется подводить Саню — он много вложил в меня. Но дальше я не пойду.

— Она рассказала мне, что у тебя там в Грозном одноклассник…

Ромка нахмурился и заворочался, но я обнял его, не собираясь отпускать, придавил ногами его ноги, прижался губами к коротким волосам на виске, и он затих, успокоенный моей немой лаской.

— Если ты думаешь, что у меня с ним что-то было, то нет. Это Анка придумала себе историю, что я храню верность. — Он помолчал, потёрся колючей щекой о мою щёку, поцеловал легонько, куда дотянулся. — Мы ж не дураки там совсем, чтобы у себя светиться, да ещё в школе. Я знал о нём, он обо мне, но мы с ним не пересекались. Но тогда вдруг начали охоту. Менты кого-то взяли и начали по номерам телефонов вычислять, гребли всех подряд, потом родичам отдавали за деньги. Ну а родные сами решали, что со своими детьми делать. Отец меня после смерти Мусы сразу спросил — могут меня забрать? Я сказал — могут. Он в ту же ночь вывез меня к родственникам в Адлер. Потом уже документы из школы передал, вещи. И сами они с мамой и бабушкой перебрались почти сразу. Он попросил о переводе, и ему тогда знакомые эмчеэсники помогли. Там в управлении работали как раз те, кто деда ещё помнил.

— И как ты потом? С кем-то встречался?

— Поначалу нет. Долго ни с кем не был. Потом в институт уже поступил и познакомился с парнем. Мы встречались.

Он молчал довольно долго, а я не настаивал. Сам не знал, хотел слышать о ком-то другом или нет. Но он продолжил, и я чувствовал, как он, повернув голову, прижимается щекой к моей щеке с ответной нежностью и тихо дышит. А мне почему-то становилось страшно. Впервые я испытывал такой страх. Не за себя даже, не за свою любовь. Но за его будущее, то, с которым я совершенно не понимал, что делать, с которым я мог, хотел и одновременно боялся сделать что-то.

— Он потом уехал в Штаты. Работать. И остался там. Врач. У отца интернатуру проходил.

— Тебя с собой не позвал?

— Нет. Хотя мы переписывались с ним в чате какое-то время, говорили по скайпу. Потом он написал: «Мои чувства к тебе изменились».

— Ты тогда не боялся, что тебя раскроют?

— Нет. Он и сам не хотел раскрываться, и меня бы не стал подставлять.

— Как же ты потом?.. Тебя же знали уже в Сочи. Анка сказала.

— Ого!.. — Ромка приподнялся на локте, взглянул на меня с любопытством и насмешкой. — Вот же чутьё у неё! Что ещё она тебе сказала?

— Что ты её в клубе спас и чтобы я не портил тебе жизнь. И что ты на меня смотришь как-то по-особенному…

— У меня были связи, но в городе я не светился. Сам знаешь — в гей-тусовке информация молниеносно распространяется. И я всегда сам выбирал территорию, где встречаться.

— А если бы кто-то решил на тебя стукнуть?

— Я бы всё отрицал и смеялся ему в лицо. — Голос у него казался таким же спокойным, но я отчётливо услышал в нём жёсткость, которая неприятно кольнула меня. — А Саня поднял бы на уши своих друзей и знакомых, и этой гниде стало бы тесно жить.

— Если ты уйдёшь из бокса, тебе придётся переехать. Ты всё равно не сможешь жить открыто в Сочи своём.

— Да, уеду. Хотел бы подальше. Лучше вообще из страны.

Я задумался. Да, это был вариант для него. А для меня? Смог бы я бросить всё — работу, семью, Динку, которая останется совсем одна, и уехать в другую страну по какой-нибудь легальной или нелегальной визе. Кем я там буду? Без образования, без языка. Я даже не стал дальше об этом размышлять. Ни денег, ни возможности такой у меня не было. Да и желания особого. Но он мог бы переехать ко мне в Краснодар… И быть… Кем? Таким же, как Макс? Но Ромка для меня точно уж не был бы, как Макс, про которого я если и вспоминал, то мельком.

— У меня сегодня день рождения. — Он взглянул на меня из-под ресниц, и западинки на щеках обозначили улыбку, а я не сразу понял, что это не шутка.


— Как?

— Серьёзно. — Ромка зажмурился и страдальчески свёл домиком брови. — Двадцать пять. Юбилей, блин.

— Хоть бы сказал. — Я склонился над ним, тронул языком сомкнутые губы, лизнул резкий изгиб верхней, наблюдая с безотчётной радостью, как смешно он морщит переносицу от этого мокрого прикосновения, провёл пальцами по влажным волосам. — Я без подарка.

— Ты и есть мой подарок. — Он ответил на поцелуй, настойчиво и нежно притянул меня за затылок, и я не мог удержаться. Навалился на него, крепко вжимая в обивку дивана, разматывая и отбрасывая в сторону полотенце с его бёдер, целуя голодно и безудержно, словно успел истосковаться по нему за это короткое время передышки. С языка моего всё рвались и никак не могли сорваться слова о том, что мне хотелось бы быть с ним и дальше, если он позволит, но в том, что я буду стремиться к нему любой ценой, я уже не сомневался. Он был для меня тем самым. Одним-единственным, тем, кого невозможно не узнать.

Глава 12

Разлёживаться утром я не стал. День обещал быть насыщенным. С утра собрались на фрирайд. Снега опять навалило за ночь чуть ли не полметра. Ромкин день рождения договорились отметить вечерним катанием с фаерами, а потом пойти оторваться в казино или ночной клуб. Своим я сказал, что пробегусь по торговому центру — обещал Динке сувениров привезти — и подтянусь к ним на фрирайд. И вот это был уже третий по счёту ювелирный магазин, куда я заглянул в надежде хотя бы здесь подобрать что-нибудь подходящее для Ромки. Мне очень хотелось что-то ему подарить. Что-то более вещественное, чем ночь в хамаме. Я ломал голову и всё никак не мог придумать что, но точно знал — мой подарок не будет какой-нибудь ненужной ерундой, которую только и можно что закинуть в дальний угол и оставить там покрываться пылью. Подарок ему должен был быть особенным, запоминающимся. Возможно даже, со скрытым смыслом, который будет понятен только нам. Можно было, конечно, поступить проще и вручить Ромке конверт с деньгами, как я обычно и поступал, не делая исключения ни для кого из друзей, но в этот раз хотелось выбрать именно вещь. Я испытывал непривычное удовольствие оттого, что уже битый час в мучительных сомнениях топтался у витрин. Впервые в жизни я так заморочился, и мне нравилось это новое для меня ощущение — думать о ком-то больше, чем о себе.

— Добрый день. Я могу вам чем-нибудь помочь? — с приветливой улыбкой обратилась ко мне девушка в строгой белой блузке, повернувшись от подсвеченных стеллажей, где матовым блеском сиял драгоценный металл колец, браслетов, цепочек и высверкивали, переливались разноцветными искрами, камни в серьгах и ожерельях.

— Добрый день. Да, я думаю, мне нужна ваша помощь. — Я сам не знал, что ищу. Печатку? Медальон? Цепочку? Всё это казалось мне либо банальным, либо слишком интимным и неуместным, либо чересчур пафосным. Утренний свет до боли резко отсекал полумрак прошедшей ночи. Хамам казался сном. Прекрасным воспоминанием. Слишком нереальным для наступившей реальности. Непроизнесённые слова жгли мне язык, и я терзался сомнениями. Мы были знакомы три дня, но я выбирал ему подарок так, будто он был самым дорогим для меня человеком. А я для него? Ромка тоже молчал. И в нашем общем молчании чувствовалась осторожность. Словно каждый из нас понимал, что после произнесённых слов мы переступим границу и назад к прежним отношениям, к лёгкой беззаботности бытия, к жизни, безответственной и ни к чему не обязывающей, вернуться уже не сможем. И вот это понимание ночью удерживало нас обоих от признаний. Мне было и обидно, и в то же время я испытывал радостное облегчение и благодарность за то, что он не ставил меня перед выбором. Одно слово могло бы сковать меня и тем самым оттолкнуть. И то, что возникло между нами, лопнуло бы, оборвалось, как тонкая серебряная паутинка в камыше.

— Ищу подарок для друга. Хотелось бы что-то такое… Эм… Не знаю…

— Благородное, — подсказала девушка.

— Да. — Я кивнул, пробегая взглядом по витринам. — И достойное.

— Что ж… Давайте подберём что-нибудь подходящее для вашего друга.  

Она принялась доставать коробочки, выкладывая их на бархат густого сапфирового цвета, демонстрируя мне одно ювелирное изделие за другим, рассказывая завораживающим, гипнотическим голосом о металле, его достоинствах и стиле. Среди особых, авторских вещиц я заприметил массивный браслет, собранный из широких плоских звеньев. Подержал, покрутил его в пальцах, приложил на своё запястье и щёлкнул замком. Прохладный металл плотно обхватил руку.

— Хороший выбор, — похвалила девушка. Гладкие вставки на серебристых звеньях браслета отбрасывали золотые блики. С учётом того, что запястье Рома немного уже, чем моё, он должен был сесть на нём идеально.

Я глянул на бирку с ценником, слегка обалдел, поблагодарил девушку и вышел из магазина. В маленьком кафе напротив заказал себе кофе. На телефоне было уже пять пропущенных звонков от Артура и Серёги и один от Ромки. Я набрал его. После сегодняшней ночи домой мы попали только под утро, и мне не хотелось будить его слишком рано. Я представлял, как все его поздравляют. Как телефон разрывается от звонков родных, близких, друзей. Тренер наверняка звонит и ребята из команды, и ещё куча народу. Я вспомнил свой двадцать пятый юбилей и мысленно ему посочувствовал. Тогда мне почему-то казалось, что мне всё ещё пятнадцать и одновременно сорок пять. Напился я тогда знатно и половину вечера в клубе не помнил совсем.

Ромка ответил тут же, едва я набрал номер.

— Я выдвигаюсь уже наверх. Где ты?

— Соскучился? — Я улыбался в трубку, чувствуя, как в груди у меня растекается давящее тепло.

— Я — да. А ты? — Он засмеялся. Я не видел его всего несколько часов и сейчас представлял так ясно и чётко, так сильно мне захотелось оказаться рядом с ним и, урвав случай, поцеловать первый раз за утро. В ёлках или среди деревьев в зоне фрирайда это можно было сделать, так что ответил, не задумываясь, а потом не спеша осознавал то, что только что произнёс:

— Я очень соскучился по тебе, детка.

Ромка вдруг затаился на другом конце, дышал так тихо, что я даже подумал, что он отключился. Но он был там — стоял, наверное, и улыбался, и проговаривал про себя это слово, примеряя его к себе. И я мог сказать ему со всей своей честностью, что оно было только для него. Ничьим больше. А когда он ответил, то в звуке севшего, словно внезапно охрипшего голоса было что-то такое, от чего все мои сомнения и колебания испарились бесследно. Иногда достаточно услышать — голос, слово, увидеть жест или улыбку, и много раз сказанные громкие слова о любви покажутся бессмысленными и дешёвыми в своей банальности и привычности. Но одно вот такое слово, или взгляд, или учащённое, замирающее дыхание в трубке скажет тебе больше, чем тысячи слов «люблю», написанные, произнесённые и ставшие мёртвыми в своей обыденности и повторяемости.

Он откашлялся и ответил:

— Я подожду тебя возле «Энерджи».

— Жди. Я скоро. 

Я вышел из кафе, глянул на часы. Было почти двенадцать. Холодный диск солнца стоял высоко в бледном зимнем небе. На севере над иззубренной линией хребта висели серые тучи. Наверняка под вечер опять пойдёт снег. Удивительно снежный в этом году оказался декабрь, и это тоже показалось мне символичным — своего рода признаком удачи и невероятного везения.

Я немного постоял, полной грудью вдыхая колючую свежесть морозного воздуха, прислушиваясь к волне острого, почти невыносимого счастья, затапливающего меня от пяток до макушки, и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, направился в ювелирный, из которого вышел пятнадцать минут назад.

На горе возле ресторана Анка окатила меня взглядом, полным ледяного неодобрения. Я выдержал — посмотрел ей в глаза, давая понять, что принял решение. И она поняла. Нахмурилась и отвернулась, увидев, как Ромка машет мне рукой, подзывая. Что ж, я благодарен был за её дружбу с ним, за её помощь, благодаря которой мы уже провели с ним две ночи, сотрясающие меня и его воспоминаниями и желанием продолжения. Но спроси она меня ещё раз — серьёзно у меня или нет, я бы уже не сомневался, знал бы, что ей ответить, так чтобы у неё тоже никаких сомнений не осталось.


Возле входа в ресторан в сугробе сидели и лежали шесть собак, запряжённые в лёгкие санки. Ромка присел на корточки и гладил одну из них за ушами, а она медленно и сосредоточенно вылизывала ему лицо. Глаза у хаски были голубые, как зимнее небо. Намного прекраснее человеческих.

— Хотел бы я быть на его месте. 

Ромка в ответ рассмеялся, посмотрел на меня снизу вверх, подмигнул. Губы у него были припухшие. Понятно, почему Анка так злилась.

— Как его зовут? — Я присел рядом. Протянул руку. Собака ткнулась в ладонь мордой, обнюхала и отвернулась к Ромке, снова лизнув его прямо в нос.

— Грэй. Сапиенс. Всё понимает на четырёх языках — трёх европейских и китайском. Почему на китайском — не спрашивай. Так сказал хозяин. Но шерсти от него… — Он показал мне перчатки и засмеялся, когда пёс положил голову ему на плечо и зажмурился.

Он выпрямился, осторожно отпуская от себя собаку, которая посмотрела на него разочарованным взглядом и улеглась на живот прямо в снег, достал из внутреннего кармана фляжку, протянул мне.

— Отметим? Потом везде на людях будем. Сейчас Шариф с Игорем подойдут и поедем реликтовый лес раскатывать.

Во фляжке был совсем не чай. Там был ром. Он обжёг мне горло крепким, свежим, каким-то солнечным вкусом, и запах был такой, что мне стало жарко под курткой. Низко, почти до бровей надвинутый яркий бафф вместо шапки, со свисающим до плеча концом, придавал Ромке какой-то совсем несерьёзный вид. Мне казалось, что именно здесь ему хорошо и свободно, и поэтому он так уверенно ведёт себя со мной. Как будто точно знает, чего хочет, что потом последует, и готов отвечать за каждое своё слово и поступок. Меня восхищала эта уверенность — настолько сильно она контрастировала с моей обычной и привычной осторожностью.

— Я бы, кажется, уехал на Аляску. Когда книги про север читал, прям подвывал от восторга. — Ромка обвёл взглядом вершины гор в снежных шапках и тоже сделал пару глотков из фляжки, а я снова удивился.

— Когда ты читать успевал с тренировками своими?

— Не знаю. Отец всё время книги подкидывал. Думаешь, боксёры все отбитые?

— Нет, конечно…

— Да так и есть. Я ж тоже не очень умный. Школу тяжело тянул. У меня сотрясов было — военкомат даже не вякнул, когда я медкомиссию проходил.

— Я читал, что у вас… Ну, такие травмы… Подрезов вон в Штатах со сломанной рукой последний бой провёл. А есть же случаи, когда вообще мозги выносят.

— Бывает, конечно. Травмы… Родригес когда умер после боя, его семья дала разрешение на использование его органов для трансплантации. Отдали всё, что понадобилось, — лёгкие, почки, сердце. Я бы тоже отдал. Отцу так и сказал. Чего добру пропадать?

У меня мороз по коже прошёл от его слов. Я не понимал, как можно было так равнодушно говорить о смерти. У кого другого это могла быть бравада или просто трёп, но я смотрел на Ромку и понимал — он о многом думал и думает, несмотря ни на что. Сам я вдруг поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы он ушёл из бокса. Потому что боюсь за него. Потому что не смог бы смотреть, как он выступает и получает удар за ударом, не смог бы выдержать его отчаяние, когда он проигрывает. А ведь он проигрывал, я читал. Представлял себе его бешенство и ярость и думал о том, что хотел бы быть рядом с ним в такой момент и помочь хотя бы молчанием, немым пониманием его отчаяния, спокойствием и одобрением любых поступков. Словом, тем, чего так не хватало мне в моей жизни.

— Ты хочешь бросить бокс. А что дальше? — Я осторожно прощупывал его и проклинал себя за излишнюю подозрительность, привитую отцом, за свой слишком рациональный ум. Но я не мог легкомысленно отнестись к нему. Я держал в ладонях горячую шаровую молнию, потрескивающую, опаляющую жаром, и всё же мою, и должен был, просто обязан был быть осторожным. Анка была права — я мог испортить ему жизнь. — Зачем ты тогда живёшь, детка?

Он глянул на меня и улыбнулся одними глазами, взмахнул ресницами, показывая, что понимает и рад. Наверное, в прошлый раз подумал, что не так понял, услышав, как я назвал его. Но сейчас, кроме собак, нас никто не подслушивал, и мне хотелось снова сказать ему, что я успел соскучиться.

— Вот я и хочу понять — зачем я живу. Учиться хочу. Что это за образование — институт физкультуры и заочка на факультете, названия которого я даже не помню? Фигня такая. Поэтому и думаю, что же дальше. — Он смотрел на меня внимательно, словно выжидая, что́ я скажу, а потом увидел у меня за спиной ребят и кивнул. — Пойдём. Твои вон уже тоже ждут.

Никогда не забыть мне этот день — как улучив момент, я всё-таки перехватил его в густых зарослях еловой рощи и долго, со вкусом целовал влажные губы и холодные обветренные щёки, сталкиваясь с ним стеклом масок и допытываясь, что за желание он загадал. Он смеялся, говорил мне «потом» и уносился вниз, чуть ли не по колено зарываясь в пухляке. А вечером, уже перед закрытием подъёмников, наверху трассы мы пили горячий грог из термосов, готовились к спуску и смотрели, как широкий склон расцветает разноцветными огнями фаеров в руках у бордеров и на концах палок у закладывающих широкие дуги лыжников. Эта весёлая и звонкая вереница голосистых огней устремлялась вниз, повторяя изгибы трассы, то исчезая среди деревьев, то вновь вытекая из них на открытые участки, и настроение моё не испортила даже прожжённая в первую же минуту перчатка, куда капнул огонь с моего фаера.

Ромка с ребятами уехали вперёд и, подкатывая к станции нижнего подъёмника, я увидел его, выстегнувшегося из лыж, стоящего вместе с Шарифом перед несколькими парнями, что-то выяснявшими в не совсем мирных, я бы сказал, тонах. Мы с Серёгой и Артуром подошли ближе, но услышали только конец разговора. Шариф с Ромкой отвернулись от пацанов и подошли к нам. Анка с девчонками и Игорем спускались последними, и мы ещё ждали их, подбирая и запаковывая снарягу.

— Я тебя запомнил, боксёр недоделанный! — крикнули нам в спину.

— Лучше запиши, — ответил Ромка через плечо. — А то амнезию после сотряса я тебе легко гарантирую.

— Вот же сыны шайтана, — выругался Шариф. — Мало им. Ногами помахать охота и морды почесать. А ведь они тебя узнали, Ром. Не знаю как. Ты вроде ещё не звезда у нас, Якимов.

— А хрен их разберёшь, может, ставки делают. — Ромка пожал плечами. — Я ж и не звездю вроде.

Это инцидент хоть и оставил неприятный осадок, но общего настроя не испортил. Девчонки хотели в клуб на всю ночь. В последний вечер перед отъездом решено было релаксировать в аквапарке, а сегодня висеть до посинения, курить кальян, танцевать и перепробовать все коктейли на баре.

Ромка от коктейлей отказывался, Шариф его поддерживал, а я пытался придумать, как бы мне вручить ему подарок. Я же не зря возвращался тогда в ювелирку, а потом ещё звонил гравёру, чтобы успеть забрать браслет, теперь уже с надписью, перед тем, как он закроет мастерскую. И ничего кроме туалета придумать не мог. Но сама мысль о столь «романтическом» месте вызывала во мне брезгливость, и я потихоньку впадал в отчаяние.


Ромка ушёл танцевать с Анкой. Мне с дивана их не было видно, и я что-то совсем пал духом. Я не знал, как мне утащить его отсюда незаметно для других. Нужно было ждать, когда все основательно перепьются, но оставался же ещё Шариф. Вот в этот момент мне вдруг стало понятно Ромкино решение уйти из спорта и его обида на такую несвободу. Меня словно давило это ощущение несправедливости жизни, которая не давала мне возможности быть рядом с человеком, который мне больше чем просто понравился. Впервые меня вдруг так задел этот вопрос. Я слушал долбящую в уши музыку и думал — что бы сказал отец, а мать, а Динка?.. Впрочем, в Динке я никогда не сомневался.

Анка села напротив рядом с Шарифом, который тут же подвинулся и потянулся за бутылкой вина, чтобы плеснуть ей в бокал. Я заметил, он всё-таки незаметно и мягко ухаживал за ней, особенно когда рядом не было Ромки.

— На улице. — Она потянулась ко мне за трубкой кальяна, и её слова, совсем тихие, были предназначены только мне. Я передал ей мундштук и благодарно погладил длинные пальцы. Она стряхнула мою руку, поднесла трубку к ярким губам, затянулась сильно и глубоко. В глаза смотреть не хотела. Ну и понятно почему. Я выбрался из-за стола и потихоньку стал пробираться к выходу, молясь только об одном, чтобы не наткнуться ни на кого из своих и не нарваться на лишние вопросы.

Глава 13

В эту ночь, вслушиваясь в тихое размеренное дыхание заснувшего рядом со мной Ромки, всматриваясь в чёткие контуры теней и светлых пятен на стенах, я думал, что, скорее всего, завтра вечером мы все будем в сборах, уставшие от отдыха и всё-таки не желающие возвращения домой. Дорога назад почему-то всегда кажется длиннее. Ромка через час-полтора уже будет дома. Ему здесь близко, а нам ехать и ехать среди унылых зимних пейзажей, оставляя позади горы, праздник свободы от трудовых будней и всё то, что так радовало нас с первого дня приезда.

Он спал рядом крепко и спокойно. Я смотрел на его запрокинутое лицо с тенями усталости под глазами, с вертикальной складкой между нахмуренных бровей и припухшими от поцелуев губами, и мне было до боли жалко его будить. Я плохо представлял себе, что скажу ребятам про своё исчезновение и как оправдается он. Опять будет врать Шарифу, что поссорился с Анкой. А мне придётся что-то придумывать — заболел, отравился. Но в эту ночь и ему, и мне хотелось во что бы то ни стало быть как можно ближе, переплестись тесно руками и ногами, прижаться животами и грудью в безнадёжной попытке соединиться в одно целое, неделимое, чувствовать биение сердца в сердце, ловить губами дыхание, стоны и слова. И сейчас я ревновал его ко сну, который отбирал у меня драгоценные минуты близости. Я не знал, как мне жить теперь вдали от него и думать о том, что где-то там он живёт, ходит по улицам города, смеётся. И всё это не со мной. Я не мог допустить этого. Я склонился над ним, прикоснулся тихонько к губам, почувствовал, как он улыбается мне, не просыпаясь.

На полу в коробке валялись остатки торта, который мы добыли в последнем открытом магазине возле моего отеля, когда шли из клуба по затихающим в этот поздний час улицам. Вокруг фонарей на краю тротуара плыли в бархатистой темноте дрожащие оранжевые нимбы. Всё уже закрывалось в такой поздний час, и людей на улочках городка становилось всё меньше и меньше. Откуда-то из приоткрытых окон заведений доносилась музыка и звуки веселья, тянуло дымком шашлыка из ресторанов, где-то в стороне Верхнего города в проясневшем бархатисто-чёрном небе рассыпа́лся цветными искрами фейерверк.

 — Расскажи о себе. А то всё я да я. — Ромка глянул искоса, коснулся пальцами моей ладони, но за руку не взял, хотя ему явно хотелось. — Почему дальше не стал учиться? Юридический — это же престижно. Или ты в Гарвард хотел?
 — В Гарварде хером груши не пооколачиваешь и водки не побухаешь. Там три года придётся в библиотеке жить. Какой там Гарвард, — отмахнулся я. Самому смешно стало. Действительно — чего мне не хватало? Учись — не хочу. Отец тогда выразился жёстко: «Хочешь, иди в органы, только там работать надо, а не хуйнёй страдать».

Он знал, о чём говорил, мой заслуженный героический отец, которым я гордился с раннего детства. Когда мне было три года, он, вооружённый одним пистолетом, остановил перестрелку между двумя группировками, в которой участвовало более семидесяти человек, работал в Тольятти, когда там вовсю шуровали бандиты, пережил два покушения. Его приглашали в межрегиональные следственные группы, потому что интуиция у него была феноменальная, как и память. По малейшим штрихам он восстанавливал картину убийств, вспоминал те, что происходили раньше, находил привязки к прошлым событиям и преступлениям. Он был легендой уголовного розыска. Я гордился, что мой отец — Дмитрий Ольшанский. И всё это время понимал, что мне никогда не стать таким, как он, и чувство вины, заставившее меня бросить учёбу, преследовало меня до сих пор, неотвязно, тянуще, до зубовного скрежета при малейшем напоминании. И если он простил мне мою несостоятельность, то сам себя я не прощал.

Я почти закончил четвёртый курс и понимал уже, что пополнять ряды идейных борцов за справедливость не собираюсь. Нашему курсу за время обучения и практики живительных профессиональных пиздюлей давали знатно, поэтому иллюзий о дальнейшей своей деятельности я не строил.

По-хорошему мне надо было уезжать из города и жить своей жизнью, подальше от родителей, там, где меня не связывали бы так плотно с моим отцом, но его имя играло мне на пользу. Клиенты мне доверяли. Я мог бы открыть свой бизнес и быть успешным. Скорее всего, мне даже дали бы денег и подпихнули в нужном направлении. Связи такие были. Но я не торопился. Это тоже была обуза, которую я не спешил на себя взваливать. Моя жизнь меня устраивала. Вплоть до этой поездки.

Всё это я рассказывал Ромке, пока мы неторопливо шли через все кварталы по улицам Горок к отелю. Он слушал внимательно, передавал мне фляжку с ромом. Мы почти его допили, когда добрались до отеля. До закрытия магазина напротив, через дорогу, оставалось пятнадцать минут, и мы ворвались туда, придерживая тяжёлую дверь, толкаясь и смеясь. Купили сразу бутылку «Гаваны», а тортов почти не было. Стоял какой-то один с примятыми розами и цукатами. Ромка равнодушно пожал плечами:
— На кой хрен он нам такой страшный нужен?
— Как это — день рождения и без торта? — возмутился я. — С закрытыми глазами есть будем.
— Ну разве что. — Он с сомнением покосился на продавщицу, которую мы уже явно раздражали. Время было позднее, и ей не терпелось закрыть магазин, а вместо этого приходилось рыться в поисках коробки для торта и откуда-то с дальнего стеллажа доставать свечи.

Коробочка с браслетом уютно грелась во внутреннем кармане куртки. Я всё ждал подходящего момента, чтобы вручить подарок. Представлял себе, как он удивится и обрадуется и мы вместе будем читать надпись внутри, как потемнеют у него глаза и он потянется поцеловать меня. Как я буду гладить его руки и плечи и задирать футболку, чтобы пройтись языком вдоль живота до самого паха. И позову его тихонько: «Детка-а». И когда он выгнется в моих руках в сладкой судороге, я скажу ему, что люблю его, и увижу его взгляд — как откровение для себя. Никогда я не забуду его лицо. Не забуду то его самое первое, страстное, почти дикое, голодное выражение, и мне не нужно будет вслушиваться в его ответный шёпот, потому что я и так буду знать, что́ он хочет сказать мне пересохшими от сорванного дыхания губами.

— Я с тебя его слизывать буду. — Я отогнал видение и получил ощутимый толчок в плечо заодно с диагнозом «извращенец».

Всё это время мне не давал покоя мобильник. Кто-то пытался до меня дозвониться, и телефон настойчиво вибрировал во внутреннем кармане куртки, отчаянно умоляя ответить на звонок. А я намеренно его игнорировал. Не хотел, чтобы кто-то непрошеный врывался со своей реальностью и нарушал лёгкую праздничную непринуждённость этого вечера. Но телефон не умолкал, и когда я всё-таки достал его из кармана, решив, что дело может быть действительно неотложным, то мне захотелось убить Андрюху Кирсанова, чью фамилию я увидел на экране. Мой друг и сотрудник, прикрывающий мне задницу на время моего отсутствия, отличался большой ответственностью и редким занудством и собирался свалить на новогодние праздники в тёплые края. Что ему было от меня нужно так поздно, я даже не догадывался, и о делах мне хотелось думать меньше всего. Увидев, что Ромка повернулся к кассе, я, нашаривая в кармане бумажник, сбросил вызов и сунул трубку ему в руку, чтобы подхватить покачнувшийся на прилавке пакет с бутылками рома и минералки, грозивший обрушиться на драгоценный торт.


Пока я рассчитывался, он так тихо стоял рядом, что на миг мне показалось, будто он вообще ушёл, но когда я обернулся, он весело подмигнул мне, кивнув на коробку:
— Не забудь. У меня на него планы. — Он вернул мне телефон, и на секунду какое-то напряжённое, растерянное выражение тенью мелькнуло у него в глазах, словно он внезапно вспомнил о чём-то неприятном. А может, это мне показалось, потому что он продолжал улыбаться так же безмятежно и спокойно, пропуская меня вперёд.

— Торт я сам понесу, а то ты у нас человек-катастрофа. А он мне дорог как память. И так последний отхватили.
Зря я это сказал, потому что в ту же секунду моя нога со ступеньки ушла в куда-то вбок, и я красиво, как бывает только в кино, ногами вверх, провожая взглядом воспарившую в воздух и чертящую правильную дугу надо мной коробку с тортом, приземлился прямо в сугроб возле крыльца. Хорошо хоть не на брусчатку задницей. Несчастному торту повезло меньше. Ромка издал задушенный возглас и кинулся мне на помощь. Так я не смеялся очень давно. До слёз, всхлипов и спазмов в животе. Ромка хохотал рядом, мешая мне подняться и рискуя грохнуть рядом со мной на тротуар пакет с бутылками.

— Низко пошёл, — сквозь смех выдавил он из себя, подбирая и рассматривая сквозь прозрачную крышку то, что пару минут называлось тортом. — К дождю…
Я выбрался из сугроба, чувствуя, что снег заваливается мне за пояс джинсов, тает там, и край футболки под курткой намок и неприятно холодил спину, но хохот сгибал меня в три погибели, так что я едва держался на ногах. Мы ворвались в номер, оглашая лифт и коридор взрывами смеха, и, бросив пакеты на пол, долго целовались в коридоре, запуская холодные руки под одежду, вздрагивая и согревая друг друга. А потом сидели прямо на полу, на сдёрнутом с кровати покрывале, и я втыкал в изуродованный падением кусок бисквита с кремом разноцветные свечки.

— Эд, ну серьёзно… Давай не будем. Мне же не пять лет! — Ромка смеялся, наблюдая за тем, как я отскребаю розовый крем от помятой пластиковой крышки. Несчастный торт выглядел страшновато, но это не могло испортить нам праздник.
— Вот чёрт! — выругался я, облизывая испачканные в креме пальцы и рассматривая похожий на ежа кусок бисквита.
— Что? — Ромка скрутил крышку с бутылки «Гаваны» и разлил ром по стаканам.
— Свечек всего двадцать. И почему я сразу не посмотрел, сколько в пачке штук?! Надо было две брать.
— Да ладно, поджигай уже те, что есть. — Ромка передал мне стакан, и мы звякнули стеклом над изувеченным кондитерским шедевром, утыканным горящими свечками. Он смотрел на золотистые огоньки. Они отражались у него в глазах, подрагивая и колеблясь, отбрасывая неверные тени, отодвигая действительность куда-то далеко, на задворки сознания, и выражение лица у него было задумчивым и каким-то странно размягчённым, когда он медленно и тихо произнёс:
— Знаешь, это, наверное, самый красивый торт в моей жизни.

Я не нашёлся, что ответить, а только думал о том, что все эти дни его присутствие делало меня счастливым, и завтрашний день был последним нашим днём вместе, и мне невыносимо трудно было смириться с тем, что моё счастье закончится здесь безвозвратно и навсегда.

Ромка заворочался, просыпаясь и отвечая мне движением губ и языка. Никогда раньше я не придавал особого значения поцелуям. Никогда и ни с кем мне не нравилось целоваться так, как с ним, — долго, вдумчиво, растянуто. Словно поцелуй сам по себе был искусством, словно через него мы говорили друг с другом, и этот разговор был понятен только нам двоим. Я перехватил его руки, наваливаясь и вжимая его в матрас всем весом, отчего он сдавленно протестующе застонал, приоткрыл глаза. Ресницы у него никак не хотели размыкаться после сна, и я держал его крепко, чувствуя, какой он горячий под одеялом, вдыхая его запах в ямке на плече и возле ключиц. Прикусил легонько за мочку уха с серьгой. Он охнул и засмеялся, раздвигая ноги, подчиняясь моему настойчивому движению, обнимая меня коленями за бёдра. Я завёл ему локти за голову, прошёлся кончиком языка по нежной внутренней стороне от подмышек почти до ладони на правой руке и застегнул у него на запястье браслет.

— Что это? — Он недоумённо распахнул глаза. — Наручники?
— Почти, — я рассмеялся. — Это моё предложение.
— Чего-о-о?! — он не понял, смотрел на меня, удивлённо улыбаясь. Поднёс руку к глазам. Гладкий металл мягко сверкнул в луче света от фонаря, проникающего с улицы в комнату.
— Я хотел бы быть с тобой… — голос мой прозвучал глухо, и он положил ладонь мне на затылок и медленно поглаживал шею, запуская твёрдые сильные пальцы мне в волосы. — Я хотел бы быть с тобой и дальше, когда мы уедем отсюда… Я хотел бы, чтобы ты остался со мной…


Как много можно было бы сказать, но именно сейчас я не мог подобрать нужных слов. Слова о любви казались слишком пафосными, излишне громкими. Четыре дня для того, чтобы полюбить на всю жизнь, — достаточно ли? Или с первого вздоха кому-то становится понятно, что вот с этим человеком ты готов прожить всё отпущенное тебе время? Правда ли это, или всё-таки человеческая жизнь действительно слишком длинна для одной любви и кто-то обязательно устаёт, а второй остаётся ждать возвращения. Возвращаются ли чувства, или уходят в беспамятство? Раньше я об этом ничего не знал, и сейчас не мог бы с уверенностью сказать, как же оно есть на самом деле. Но в этот момент я был уверен в том, что всё, что я говорю и делаю, — правильно, и именно так должно быть. И что он всё поймёт как надо, несмотря на бессвязность и неуклюжесть моих слов.

Он смотрел мне в глаза, и то, что я читал в его лице, в подрагивании изогнутой верхней губы, в затаённой темноте зрачков и в прикосновении его рук, гладящих мне шею и плечи, наполняло меня надеждой и едва сдерживаемой радостью. И поэтому я не сразу понял, о чём он меня спрашивает.
— Расскажи мне сначала — кто такой Макс?


Глава 14

Я смотрел на него и лихорадочно пытался сообразить, о чём он говорит. Как он мог узнать?.. И что именно он узнал?

— Я видел сообщение. — Ромка не отпустил меня, стиснул руками, не давая отстраниться. Вот когда я по-настоящему оценил, какой он сильный. Он смотрел пристально и внимательно и улыбнулся как-то грустно, словно уже жалел о своём вопросе. — Ты же сам телефон мне дал подержать. А там сообщение на экране всплыло от Макса: «Я соскучился. Когда ты возвращаешься?»

Я молчал, и это молчание, наверное, играло сейчас против меня. Но в его голосе я не слышал ни насмешки, ни обиды. Спокойное внимание, любопытство, интерес. Он просто ждал, что́ я отвечу. А я вспомнил, как отдал ему телефон и потом не смотрел на экран и не читал, кто что там мне пишет. Тем более Макс и раньше особо не баловал меня своим вниманием. А здесь мне вообще стало не до него. Но врать Ромке я не мог. Надо было сказать всё как есть, максимально честно, иначе он никогда не сможет мне верить. Доверие — слишком хрупкая вещь. И даже если тебе простят обман — большой или незначительный, и прощение будет искренним, — всё равно невидимые остатки отравы, обиды, насторожённости словно ржавчиной будут разъедать и однажды проломят ставшую хрупкой скорлупу вашего мира.

— Это парень, с которым я дома иногда встречаюсь.

— Ты сказал, что у тебя никого нет. Помнишь, я сразу спросил? — Да, по сути, он поймал меня. Фактически на вранье поймал, пускай сам я не считал себя обязанным хранить верность Максу. И меня сейчас сбивало с мысли это Ромкино спокойствие, потому что после моего признания-предложения больше всего мне хотелось бы рассказать всё так, чтобы у него не оставалось сомнений в моих чувствах.

— Мы видимся с ним время от времени. Когда обоим хочется. Но это не те отношения, о которых ты спрашивал. — Никогда в жизни я, успешный менеджер и продавец, не чувствовал себя настолько беспомощным в попытке объяснить свои поступки.

— И как он к этому отнесётся? К тому, что появлюсь я? — мне послышалась усталость в его голосе. Или это было разочарование? Он сдержанно дышал подо мной, и я всем телом ощущал, как из его мышц уходит напряжение, словно он сдавался или признавал своё бессилие. Паника накатывала, захлёстывала меня с головой. Я не мог потерять его. Не хотел, чтобы всё, что между нами было, здесь, в Горках, и осталось. Мне нужно, просто необходимо было будущее. С ним.

— Я не знаю. Я действительно не знаю. Да, мы были с ним достаточно долго, но мне всё время казалось, что это не по-настоящему. — Я смотрел ему в лицо, пытаясь силой мысли донести до него то, что так рвалось сейчас у меня в сердце. — Мне ещё придётся это выяснить. Но я думаю, что рыдать и кричать о том, что я любовь всей его жизни, он не станет.

— Ты так думаешь? — Ромка двинулся, выбираясь из-под меня, но я удержал. Невыносимо было вот так отпустить его.

— У нас свободные отношения, Ром. Мы ни о чем серьёзном с ним не договаривались.  

Что ещё я мог ему сказать? Только то, что пока никого другого ни у Макса, ни у меня не было, нам хватало того небольшого тепла, что мы давали друг другу. Потому что человек не может быть совсем один. Потому что это трудно — быть одному. Очень трудно. Невыносимо даже. Он и сам должен был знать, как это — быть одиноким. Может быть, лучше, чем я, знал, хоть и прятался за преданную спину Анки и Игоря.

Ромка молчал. Я видел, что он думает о чём-то своём, сосредоточенно и напряжённо, потом всё-таки высвободился, мягко, но настойчиво.

— Мне не нужны свободные отношения, Эд. — Он сел и растёр лицо ладонями. Потянулся, стряхивая остатки сна. Я смотрел на него и не знал, что мне делать. Он как будто ускользал от меня и в то же время оставался рядом. Всё ещё возле меня. — Если я решусь на отношения, для меня они будут серьёзными, и других ни у меня, ни у тебя не будет даже случайно. А если у одного из нас кто-то появится, то я уйду сразу. Не обсуждая и не договариваясь.

Я верил ему. И сам я, конечно, понимал — с ним у меня всё будет по-другому. Я терял свою свободу. Но так ли она важна была для меня на самом деле? Сейчас я уже не мог сказать наверняка. Я вспомнил, как мне было хорошо в гондоле подъёмника оттого, что я вырвался с работы, оттого, что здесь мне спокойно и радостно, от предвкушения пяти дней без обязательств и обязанностей. А потом я встретил его, и стало ещё лучше. Мне хотелось выбирать для него яблоки и сыр, смотреть, как он спит, варить кофе и пить его вместе с ним в постели из больших кружек в общий на двоих выходной. Хотелось кататься с ним, снимать на камеру, как он несётся по пухляку среди деревьев, и знать, что этот парень — мой. Мне хотелось знать о нем всё — что он ест, как он спит, что надевает на работу, как и сколько тренируется, что читает и смотрит, какую слушает музыку. Целая неизведанная планета, мир — дикий, весёлый, опасный — раскрывался передо мной, и мне хотелось жить с ним, с этим моим миром.

— С тобой у меня не будет свободных отношений. Я обещаю тебе.

Неверный серебристо-серый свет, проникающий через окно, выхватывал задумчивое Ромкино лицо из темноты, углублял черты, набрасывал тени. А потом он потянулся ко мне и поцеловал куда-то в шею, прижался лицом. Я чувствовал, как его ресницы щекотно двигаются, порхают по коже прямо под линией волос.

— Спасибо за подарок и предложение, — выговорил он мне прямо в ухо. — Давай попробуем.

Я обнял его, притягивая, чувствуя, как волна облегчения накатывает и отпускает медленно и плавно, и на секунду мне даже стало страшно — настолько всё показалось мне нереальным, сном, от которого я не мог отойти, боялся и не хотел просыпаться.

— Я должен тебе желание. Ты так и не сказал…

— Я загадал, что ты приедешь на мой бой в Москву, — произнёс Ромка куда-то мне в плечо.

— Я бы и так приехал, — я рассмеялся с облегчением, прижался губами к шее за ухом, чувствуя колючесть затылка под ладонью. — Я всё равно не оставил бы тебя в покое. Звонил бы и слал ночами эсэмэски, пока ты не согласился бы быть со мной. Ты веришь мне?

— Ну если ты даже Анку не испугался, то конечно… — он засмеялся и отодвинулся, погладил моё бедро и колено. — Я хотел тебя с самой первой минуты. Когда ты лежал на мне там, в снегу. И я готов спасибо сказать тому мудаку, который вылил на меня пиво, хотя и врезал бы ему ещё раз.

Мы рассмеялись оба, а потом он засобирался, и мне показалось, что как-то поспешно.

— Мне надо домой, а то поздно совсем. Хочу раньше своих прийти и завалиться спать. Они наверняка ещё гуляют. Анка сказала — раньше утра никого не отпустит, но Шариф там всё-таки скомандует отступление. Он не пьёт почти.

Я не мог его больше удерживать, когда он говорил так спокойно и решительно. Но какое-то тоскливое ощущение возникло из ниоткуда. Вот он и я — только что были вместе, а теперь — каждый сам по себе.


— Я провожу тебя. — Я принялся собираться вместе с ним.

Погода неуловимо менялась. Почему-то потеплело, и в воздухе разливалась знобящая сырость. Ветер дул ровно и сильно и пах морем. Наутро снег на трассах будет мокрый, как весной. Придётся мазать скользяк, иначе намучимся. Но зато эти четыре дня оказались настоящей снежной сказкой в декабре, подарком нам всем в честь наступающего года.

Возле ресторана мы свернули под арку перехода, ведущего через внутренний дворик на соседнюю улицу. Я узнал эти места. Шёл здесь в тот вечер, когда мне так отчаянно хотелось увидеть его хотя бы в окне.

— Ну, иди домой, отсыпайся. Мне тут близко. — Ромка остановился, повернулся ко мне в темноте. Голос эхом отразился под сводом. — Скажи мне ещё раз…

— Что сказать? — не понял я.

— То, что утром говорил и днём…

— Скучаю по тебе, детка. — Я готов был повторять это ему сотни раз, потому что, ещё не расставшись, я уже скучал. Он глянул на меня совсем чёрными глазами, придвинулся близко, почти до боли прикусил мне нижнюю губу, просунул руки под куртку, провёл ладонями вдоль позвоночника и неохотно отстранился.

— Поедем завтра на трассы Газпрома катнём или на Розу Хутор? А то я до весны от Сани уже не вырвусь. Придётся тебе ко мне наезжать.

— А потом, когда уйдёшь из бокса, ко мне переедешь. — Мы оба тянули с расставанием, говорили и не могли остановиться. Это было удивительное ощущение — вот так строить планы на будущее. — Я тебя с сестрой познакомлю.

— А она за меня замуж не соберётся? — рассмеялся Ромка. — Или она про тебя знает?

— Не знает, но у неё уже есть любовь всей жизни. Тем более ты занят. Мной. — Я снова притянул его за затылок и поцеловал глубоко и настойчиво, пытаясь сохранить в себе, запомнить вкус и ощущение его языка на те несколько часов, в которые мы не увидимся.

Никогда раньше я не считал расставания чем-то страшным и критичным. Люди не могут всё время находиться рядом. Есть работа, есть жизнь, друзья. И тем острее и глубже чувствуешь радость от встречи. Но сейчас мне не хотелось его отпускать. Словно что-то держало, тянуло остановить. На одно мгновение мне даже захотелось взять и вернуться с ним в мою комнату, а ребятам объяснить потом, что напились до синих ёжиков. Но осторожность пересилила. Косые взгляды, шуточки и насмешки… Мы и так свалили с ним вдвоём из клуба слишком рано. И я отпустил его, обещая себе, что это ненадолго. Что как только я вернусь домой, первое, что сделаю — найду квартиру или дом. И чтобы был большой сад вокруг. И поменьше соседей. Моим прикрытием станет Динка. Я ей всё расскажу, и она будет приезжать к нам в гости и бегать на обрыв рисовать разлив Кубани и зацветающие вокруг сады и луга. Мы будем уезжать в город рано утром и возвращаться вечером. И я буду выбирать в магазине то, что он любит, чтобы услышать, как он хохочет, увидев горы еды на столе в кухне, и обнимает меня, и говорит, что нам срочно нужна большущая собака, потому что сами мы с таким количеством жратвы не справимся. И перед сном мы будем долго выбирать и спорить, какую лохматую дурость нам выбрать из тех, чьи фото мы найдём на доске объявлений. А в итоге заберём из приюта щенка-крокодила, который вырастет в лохматый коврик, зализывающий до полусмерти любого гостя.

И, может быть, поэтому, так ясно увидев перед глазами промелькнувший призрак мечты, я нашёл в себе силы отстраниться от него. Темнота под аркой была ненадёжной, где-то ещё играла музыка, и с соседней улицы доносились громкие крики. Очевидно, из ресторана выпроваживали последних посетителей.

— Ну иди, — Ромка легонько подтолкнул меня к выходу. — И позвони мне, как дойдёшь. Я волнуюсь.

На тротуаре налетевший порыв ветра заставил меня поёжиться. Ночь подходила к концу. Надо было действительно валить домой и поспать после такого насыщенного дня, чтобы завтра ещё покататься. Тем более трассы там новые, нами не хоженые. 

Я успел сделать несколько шагов по улице, как какой-то непонятный не то звук, не то вскрик заставил меня оглянуться. Топот чьих-то ног грохотом ударил под аркой, и два парня вылетели оттуда, оглянулись на меня, развернулись и быстро пошли, почти побежали в другую от меня сторону.

Я не знаю, почему я так испугался, и не узнаю, наверное, никогда. Но лицо одного из них я видел дважды, и сейчас в третий раз я не мог обознаться. Это был тот самый мужик из паба, которого Ромка отправил под стол. И обоих их я видел тогда возле подъёмника, когда мы спустились с горы с фаерами.

Я бросился назад под арку, всматриваясь в темноту уходящей вдаль улицы, ища взглядом знакомую Ромкину фигуру. Эхо шагов громом раздавалось в ушах, не посыпанная песком брусчатка внутреннего дворика скользила под подошвами ботинок. Тусклый свет падал из окон заднего фасада гостиницы. Отдалённый шум и звуки музыки из близкого ресторана то затихали, то становились громче. В глубине улицы было темно, там горело всего два фонаря. Я искал Ромку мечущимся взглядом, не находил, пробежал немного вперёд в темноту. И, наверное, поэтому не сразу заметил его в сугробе. И даже когда увидел, то какое-то мгновение просто смотрел, не веря, не желая верить в то, что это он сидит там в снегу, опираясь спиной на фонарный столб, и смотрит прямо на меня, силясь улыбнуться побелевшими губами. Тёмное пятно расползалось справа под пальцами, стискивающими жёсткую ткань куртки, и из глаз его, странно просветлевших и очень ясных в глубине зрачков, медленно и неотвратимо уходила жизнь.

Глава 15

— Ты веришь в бога? — Шариф сидел напротив меня на жёсткой неудобной скамье под дверями реанимации. Анка, уставшая от слёз, привалилась к его широкому плечу и молчала. Глаза у неё закрывались, и плакать она больше не могла. Игорь ушёл на первый этаж за кофе.

Я зажмурился. В голове у меня всё смешалось, и напряжение не отпускало, давило изнутри так, что хотелось стонать, только бы стало легче хоть немного. В памяти бились обрывки резких голосов: «Куда везём?» — «В восьмую ургентную. Они, конечно, по травме больше, но разберутся…»

Страшное лицо непрерывно матерящегося Шарифа. Я набрал Анку сразу после того, как вызвал скорую, но ответил почему-то он, и теперь я не помнил, что он мне говорил и что спрашивал, но, видимо, что-то я ему отвечал. Они все вместе приехали в больницу минут через десять после того, как Ромку увезли в операционную.

Потом меня допрашивал хмурый, не выспавшийся небритый лейтенант, который, узнав, что я сын того самого Ольшанского, помрачнел ещё больше. Я отвечал на вопросы, расписывался где-то и не очень понимал, о чём он меня спрашивает. Все мысли у меня были там, за дверями оперблока, под неистовым светом, ослепляющим, льющимся со всех сторон.

В туалете я умывался ледяной водой. Руки тряслись, когда я смывал кровь с пальцев и рукавов куртки. Ромкину кровь. Плескал себе водой в лицо и пытался дышать глубоко, цепляясь за запах хлорки, как за якорь, чтобы хоть немного привести в порядок мысли.
Теперь мы сидели и ждали там, где нам сказали ждать, и это вселяло какую-то призрачную надежду в этом сумрачном, пустом и холодном коридоре больницы, где сам воздух отчётливо пах страхом, болью и несчастьем. Слова «печень», «ножевое», «внутрибрюшное кровотечение» плыли у меня перед глазами, долбили в уши отрывисто, жёстко.

Я сталкивался со смертью. Несколько лет назад мы с Серёгой и Артуром хоронили нашего школьного друга Горьку Скворцова. Вот только что все вместе встречали Новый год, а за день до Рождества он умер. Сгорел за три дня от пневмонии, вызванной каким-то вирусом. И я вспоминал, что никак не мог уйти с кладбища. Всё мне казалось, что это нечестно — мы уходим, а он остаётся здесь совсем один. Я боролся с желанием обернуться, боялся увидеть его там, возле свежего холмика земли, смотрящего нам в спины с невысказанным упрёком. Нам, бросившим его здесь, в этом безвозвратном, ледяном, мёрзлом одиночестве. И это чувство ещё долгие дни мучило меня, не отпускало и не давало спать по ночам.

Когда мы приехали сюда, Ромка был ещё жив, и мне оставалось только надеяться и верить. Не в бога, не в судьбу, а в то, что он всеми своими силами потянется к жизни и захочет остаться со мной.

Голос Шарифа доносился до меня издалека, будто сквозь подушку, и я усилием воли заставлял себя вслушиваться в его слова.
— Ты веришь в бога?
— Я… Нет, не знаю. Нет, наверное. — Я смотрел мимо него в окно напротив, за которым занималось серенькое тихое утро. Там, снаружи, сеялся мелкий дождь, и плотный сырой туман висел над крышами домов и грязными, ноздреватыми сугробами вдоль безлюдных улиц.

— Я когда-то верил. Так верил… В религию ударился — дрался много в школе, так родители настояли, к мулле повели. Бегал потом в мечеть в свободное время, прибирать там помогал. — Он замолчал. Тишина стояла звенящая, оглушающая, и мне очень хотелось, чтобы он продолжал говорить, только бы не слушать эту мёртвую тишину. — Разговор как-то услышал. Мулла не знал, что я там полы мою, а я за водой как раз вышел и за дверью стоял. А там ему парень жалуется, что бьют его дома за то, что он не такой. Братья старшие бьют и отец. Мать и сёстры не вступаются.

Анка подняла голову, моргала слепыми от слёз глазами. Смотрела на него, приоткрыв рот с искусанными губами. Шариф продолжал, не глядя ни на кого из нас.

— А мулла ему и говорит: «В Коране о таких, как ты, сказано. И что с вами делать, тоже сказано. Я тебе ничем помочь не могу. Насилие — это плохо». А потом добавил: «Но как человек и мужчина, я не хочу тебя здесь видеть. Ни в мечети, ни в этом районе. Уходи. Пускай родственники твой позор смывают, если достойные люди». Парня потом из петли вынимали. Не выжил он. Из соседнего дома был. Никто про него особо и не думал, что он гей, но семья у него очень религиозная была. А я с тех пор больше в мечети полы не мыл.
Мы с Анкой таращились на него, не очень понимая, о чём он говорит, но, видимо, о чём-то для него важном.

— Это ты ему подарил? — Шариф порылся в кармане и протянул мне браслет. Золотистый металл тускло сверкнул в сером свете занимающегося дня, тяжело лёг в ладонь. — «Снайперу на память за лучший страйк». Держи. Я после того, как вы на скорой уехали, прошёлся до подворотни, куда эти гады свалили. Смотрю — блестит на углу. Они, видать, побоялись себе взять — вещь дорогая, приметная. Скинули, а до сугроба не дошвырнули.

Я до боли сжал пальцы. Как забыть, когда перед внутренним взглядом — лицо, руки, закинутые за голову, запястье и родинка на ключице… Глаза в тёмных ресницах… Снег за пазухой… «Позвони мне… Я волнуюсь».

Шариф поднял на меня взгляд, усмехнулся невесело:
— Я знаю про него. Засёк как-то с парнем, ещё когда в Сочи в универе вместе учились. Потом он лучше скрываться стал.
— И ты молчал? — Анка шмыгнула носом, смотрела на него с каким-то страшным изумлением. Как будто впервые его увидела. — Он боялся, что ты узнаешь. Ты же его спарринг-партнёр…
— Что я, не человек, что ли? — обиделся Шариф. — И потом — он хороший друг, хороший боец, правильный, не подлый и не злой парень. В зале вкалывает, как проклятый. Ему победы никто не покупает. Мне плевать, с кем он там спит. А вот за то, что он тебя от тех сволочей в клубе спас, я ему век благодарен буду.

Анка потрясённо молчала. И я вместе с ней.

— Я когда-то тоже ходил в какой-то «Эйрвейчат». Там раздел был — «Любовь». Ну и отдельные «комнаты» для геев, лесби, трансов. Там полно пацанов сидело из Чечни, из Дагестана, из Осетии. А потом инфа прошла, что менты им подставы начали устраивать, на видео снимать. И шантажировали потом, говорили, что родственникам покажут. Да и жёны там мужей своих, кто налево ходил, тоже на деньги разводили.

Шариф покосился на ошеломлённо слушавшую его Анку.
— Я знал, что ты его прикрываешь. Видел, что он к тебе как к сестре. А ты к нему — не как к брату.
— Это давно было. — Она растерянно пожала плечами, махнула рукой. — И прошло давно…

Стук открывающейся двери вывел меня из прострации. Мы смотрели на врача и боялись задать вопрос, пытались по выражению его лица угадать — что́ он может сказать, — не желая увидеть плохое, отказываясь верить в самое страшное.

— Что?.. — Анка оказалась смелее всех нас. Встала со скамьи, решительно шагнула навстречу.
— Ну что, что… — Врач повернулся к Анке, видимо, её посчитав самой близкой Ромке в этот момент. — Пока состояние стабильно тяжёлое. Прогнозировать не будем. Дальше посмотрим. Что можно, всё делаем.

— К нему можно? — Шариф сразу понял, что у меня отнялся язык и я ничего не могу спросить, сказать, даже мычать не могу.
— Позже. Полицию сначала на пять минут пустим, когда проснётся, а потом можно будет и родственников на минуту. Вы родственники? — врач оглядел нас.
— Вот он родственник. — Анка подтолкнула меня в спину. Шариф кивнул:
— Да, он родственник, ближайший.
— Зайдёшь, значит, ненадолго. Потом выгоним. Не надо ему сейчас лишних впечатлений.

Меня впустили к нему только через два часа. Анка, ставшая снова собранной, строгой и деловитой, дозвонилась до Ромкиных родителей, и те уже были в дороге. Шариф тоже кому-то звонил и разговаривал в конце коридора негромко, но очень напряжённо. А я думал, что мне тоже нужно побыстрее связаться с отцом, объяснить ситуацию и попросить его о помощи. Теперь, когда я мог хоть немного соображать, — понимал, что времени мало и найти ублюдка, пырнувшего Ромку ножом, надо быстро, по горячим следам. Это потом уже хирург объяснил нам, что Ромке повезло дважды. Он инстинктивно ушёл от удара, нападавший промахнулся, и нож вошёл под нижнее ребро по касательной, задев желчный пузырь. Провернуть его он не успел — Ромка резко отпрянул, а иначе остался бы там, в сугробе. А второй раз ему повезло, что за рулём машины «Скорой помощи» оказался Сан Саныч. Тот водить медленно не умел в принципе.

За заплаканными окнами крался тусклый зимний день. Кто-то ещё лежал на соседних кроватях в реанимационной палате, но я не смотрел по сторонам. Видел только Ромкино лицо. В ярком свете ламп оно было даже не бледное, а какое-то серо-жёлтое. Из-за этого брови и ресницы его казались ещё темнее, словно приклеенными, ненастоящими. Впустившая меня медсестра поправила капельницу, глянула на мониторы.
— Крови потерял много. Ты не волнуйся. Поправится твой брат. Его хорошо заштопали.
Ромка улыбнулся одними глазами, шевельнул рукой. Я взял в ладони его холодные пальцы, погладил ласково. Он был укрыт двумя одеялами, но видно было, что его всё равно знобит.
— Ничего, дексаметазон вкололи. Сейчас отпустит. — Медсестра вышла из палаты, тихо прикрыла дверь.

Я держал его за руку, слушал мерное пиканье приборов, отсчитывающих сердечный ритм, смотрел на него и испытывал такое глубокое, громадное, распирающее чувство, которому не мог дать названия. Все имена звучали сейчас банально и неуместно. Радость. Счастье. Любовь. Или нечто большее, чем любовь. Сама жизнь рвалась сейчас у меня из груди навстречу его взгляду. Наверное, так выглядят люди, выжившие после катастрофы, без сожалений оглядывающиеся на дымящиеся останки прошлого, не веря ещё тому, что остались в живых и могут дышать, и смотреть, и трогать пальцами остывающую землю под ногами, не в силах осознать и оценить размеры свалившегося на них везения.

Я видел, что он проваливается в сон, и молчаливо, одним только виноватым взглядом извиняется за свою слабость. Ресницы у него вздрагивали и губы казались совсем сухими. Мне не хотелось от него уходить.
— Спи, Снайпер ты мой. — Я легонько сжал его пальцы, достал из кармана браслет и показал ему. Улыбнулся в ответ на его счастливо просиявшие глаза. — Я здесь, с тобой. Приду к тебе позже.

Там, за дверями реанимационной, меня ждали Анка с Шарифом и ещё множество неотложных дел, встречи с которыми я уже не боялся. Жизнь моя была до краёв переполнена смыслом, и если Ромка ещё задавал себе вопрос — зачем он живёт, то сам себе я мог ответить на него, не задумываясь. Просто потому, что знал — когда он проснётся снова, откроет глаза и улыбнётся, увидев меня рядом, я скажу ему: «Доброе утро, детка. Как ты спал?»

Эпилог

Когда мы устроились на заднем сиденье тёмно-серого Фольксвагена, Анка обернулась к нам и состроила разъярённое лицо.

— Вы бы ещё дольше собирались, два якоря. Мы тут уже десять минут стоим.

— Ну чего ты, не нервничай. Всё равно вовремя не начнут. Там ещё все эти интервью, взвешивания, проверка.

— Я тоже проверка и настройка, а вместо того, чтобы настраивать, я тут вас дожидаюсь. Шариф уже пять раз позвонил. Я сказала, что тебе нехорошо, и он отстал.

— Почему это мне нехорошо? — удивился Ромка. — Мне как раз было очень хорошо… И Эду тоже.

Он весело подмигнул мне, а Анка покраснела, покосилась на охреневающего от наших разговоров таксиста и из-за спинки кресла показала нам кулак.

Этим утром я проснулся от ощутимого толчка в бок, охнул и открыл глаза. Ну да, Ромка любил спать на животе, подмяв под себя подушку, и сейчас опять перевернулся, ворочаясь и толкаясь коленом, но так и не проснулся. Только задышал мне в плечо глубоко и уютно.

В окно сквозь щели в неплотно задёрнутых сиреневых шторах ломилось настойчивое апрельское солнце. Где-то близко истерично сигналили машины, явно застряв в многочасовой пробке.

В день приезда движение в столице меня шокировало. Шесть рядов упорно стояли в одну и в другую сторону, нескончаемый поток красных и жёлтых огней лился в сгущающейся сырости апрельских сумерек. Таксист часа три вёз нас с Ромкой с Казанского вокзала, и за это время мы умудрились здорово устать, до тошноты обпиться кофе, почти разрядить телефоны, прояснить всю политическую и экономическую обстановку в стране и за её пределами. Я проникся безграничным уважением к нашему водителю, сожалея, что не он советник президента по вопросам национальной безопасности. Мне казалось, что такого эрудита надо ещё поискать. Он явно был агентом какой-то разведки, потому что сообщал нам такие факты о федеральных бюджетах, золотовалютных запасах, стратегических направлениях исследований и разработок в Сколково, что мне было не по себе. Да и Ромке,  судя по его замученному виду тоже.

В гостиницу мы приехали уставшие, измотанные почти сутками дороги в поезде. Ромка первым полез в душ, а когда я вышел оттуда сам, то увидел, что этот паршивец не только кровати сдвинул, но и умудрился заснуть, улёгшись почти поперёк получившегося ложа. И пока я отпихивал его, чтобы как-то лечь самому, а потом прижимал к себе осторожно, стараясь не разбудить, он хмурился во сне, морщил нос, а потом привычным хозяйским движением закинул на меня руку и засопел мне в шею, так и не проснувшись.

Я вспомнил, как в первое наше утро после переезда, спиной ощущая жёсткие пружины подушек старой тахты, смотрел, как в тихом мягком свете, проникающем сквозь мутные окна, кружатся пылинки, и слушал его дыхание у меня под ухом в ямку плеча. Каждое проведённое с ним мгновение я пил жадными глотками и никак не мог напиться, не мог этими мгновениями надышаться. Нежность затапливала меня с головой, распирала сердце, замедляя ход времени, и каждая секунда казалась мне растянутой и наполненной смыслом и значением.

И сейчас первое, чего мне захотелось, — это медленно и почти невесомо вести пальцами по плавному изгибу рельефных мышц его предплечья, тронуть пульсирующую венку на смуглой шее. Ромка свёл тёмные брови, смешно всхрапнул и протестующе дёрнул плечом. Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как неохотно он просыпается, будто выныривает откуда-то из глубокой вязкой темноты, ворочается и возится среди хрустящих подушек, пахнущих цветочной свежестью. Я не удержался, поцеловал эту самую венку на горячей шее и осторожно придвинулся к нему как можно ближе, прижался животом к гладкой спине, чтобы почувствовать возбуждающее тепло и ладность расслабленного сильного тела, которое было теперь совсем моим.

— Эд, ну отстань, а… Я спать хочу, — сонно промычал Ромка, натягивая на себя простыню, как будто какой-то кусок ткани мог на самом деле спасти его от меня. Наивный.

— Хочу тебя, детка-а… — шепнул я на выдохе, настойчиво ещё плотнее прижимаясь к нему низом живота, где у меня всё уже было твёрдо, горячо и стояло с утра как полагается, так что отступать ни ему, ни мне было некуда. Упираясь членом в ложбинку между его крепких ягодиц, я легонько подался бёдрами, толкнулся ласково и просительно. Сонного и тёплого, я сейчас так хотел его, что не мог вздохнуть полной грудью. До него я и не представлял, что желание может быть таким острым, таким безумным и неотступным. С ним я осознавал себя настоящим, не притворяющимся никем другим. И если он всегда ощущал и принимал себя таким, как есть, то я только с ним понял, что́ для меня было правильным.

— Маньяк и извращенец… — Ромкины губы расплылись в ленивой сонной улыбке, угольно чёрный веер ресниц дрогнул, отбрасывая тёмную тень на лицо с отросшей за ночь щетиной. Он по-прежнему не желал открывать глаза, но и не отстранялся, покорно поддаваясь моим нетерпеливым рукам, учащённым дыханием и томительной дрожью отзываясь на мои ласки и прикосновения к его просыпающемуся члену и чувствительным местам, которые я успел тщательно и подробно изучить. Ключицы и шея были у него такими местами, и мне нравилось долго прикусывать и мокро выцеловывать их, и сам я при этом испытывал нарастающее наслаждение, удерживая в руках его выгибающееся тело. Я растирал в пальцах прохладный гель, и мне не хотелось спешить, и подставляющийся мне Ромка блаженно улыбался, взглядывая на меня из-под ресниц, и так же не торопил меня, стремясь растянуть удовольствие.

Он ахнул на вдохе и невольно напрягся, вцепился пальцами в складки простыни под головой, когда я резким движением раздвинул коленями его бедра и вошёл в него сзади. Мне нравилось преодолевать это его инстинктивное сопротивление, удерживать его под собой, наваливаться всем своим весом, вжиматься, втискиваться, стремиться в него и успокаивающе шептать ему на ухо: «Всё, всё…» Мы ждали вместе, пока он привыкнет ко мне, не двигаясь и почти не дыша, а потом я брал моего мальчика нежно и медленно, ловя каждый его всхлип и стон. И то широко выглаживал напряжённую смуглую поясницу, спину и плечи, трогал языком ямку на затылке, то до отчаяния сильно впивался пальцами в его крепкие бёдра, подхватывающие мой разгоняющийся ритм. А потом он заметался подо мной, жадно хватая воздух открытым ртом, забился, зарываясь искажённым лицом в подушки, придушивая рвущийся из пересохшего горла вскрик. Ромка всегда кончал громко, не сдерживая себя, чем каждый раз сводил меня с ума, заставляя сразу же следовать за ним в мучительно сладкой судороге оргазма такой головокружительной силы, что я долго потом приходил в себя, не желая отпускать его, сковывая, прижимая к себе, так же, как и сейчас не в силах понять — есть я или нет, здесь я или не было меня никогда.

Я вырвался из нахлынувшего наваждения, глотнул пересохшим горлом, ткнул хохочущего Ромку кулаком в бок. Нашёл время и место прикалываться!

— Что, ребята, бокс едете смотреть? — Таксист глянул на нас в зеркало заднего вида, выворачивая с парковки гостиницы.


— Да, и смотреть, и за друга болеть. — Анка любезно поддержала разговор, ещё раз оглянулась на нас и покрутила пальцем у виска.

— Я вот как бокс понимаю, — начал водитель, — два джентльмена становятся друг напротив друга и, не снимая перчаток, доводят до оппонента глубину его неправоты до тех пор, пока одна из сторон не уйдёт в астрал.

— Ещё есть аргумент Майка Тайсона, — заметил Ромка. — Без использования рук одними челюстями отгрызть оппоненту ухо.

— Мой старший говорит — фигня этот бокс. На айкидо хочет пойти. Говорит, книгу прочитал.

— Ага, — Ромка с Анкой одновременно засмеялись, а я уже знал, что он скажет. — Меня в секцию бокса именно книга привела. «Волкодав» Семёновой. Я тоже сначала на айкидо пошёл, но местные гопники на районе быстро показали мне, насколько ошибочен этот путь постижения дао.

— Да-а? — поразился таксист. — Так что, отговорить его?

— Да я думаю, его этот костюмированный балет самого задолбёт. Все эти ката, таолы…* До седьмого пота будет по воздуху въёбывать, имитируя бурную схватку, потом плюнет и забьёт.

— А бокс типа лучше?

Ромка как-то рассказывал, что бокс из-за того, что никаких ударов ногами и захватов в нём не предусмотрено и скорость удара и уклонения нарабатывается особая, стоит на первом месте по эффективности в драке. Драка обычно и начинается после взаимного обмена комплиментами с дистанции удара рукой, а это и есть самое главное — бей первым и быстро отходи. Он рассказывал, что тренеры бывают разные. Кто-то забивает болт на тщательное объяснение техники безопасности, и новички и просто больные на голову начинают ебошить всех с пролетарской ненавистью. А бывает, и у нормального тренера попадаются такие парни, которые начинают бить, даже когда их не просят, и такие идут на хуй без разговоров. Про своего тренера он говорил: «Отец меня родил, а учитель сделал из меня человека». Уходить из спорта ему было тяжело.

После того ранения и операции тренироваться так, как раньше, в полную силу, Ромка больше не смог, да и не хотел, но удар, нанесённый тренеру, ощущал, как свой болезненный промах. Но с другой стороны, испытывал и облегчение. Я приезжал к нему на «Ласточке»** каждые выходные весь январь, февраль и март. Машиной зимой было слишком утомительно — почти шесть часов в дороге. Гостил у него, а однажды он на несколько дней приехал ко мне. Из квартиры мы почти не выходили. Я тогда впервые прочувствовал скованность, невозможность свободно жить здесь. В городе меня слишком хорошо знали, а аутнуться я был пока не готов.

Мы хотели уехать подальше от родных и близких. На столицу у нас обоих не хватало решимости, и ближайшей перспективой становился Новороссийск. Ромка хотел жить поближе к морю, и мне тоже нравился большой портовый город. С работой там было вполне перспективно и для Ромки, и для меня.

Мы переехали за неделю до этой поездки в столицу. Нашли старый дом в посёлке, за чертой города, но достаточно близко. Ромкиных и моих сбережений хватило на покупку, но он наотрез отказался оформлять его пополам. Скандал у нас был грандиозный, но в конце концов я не мог не согласиться с его доводами — случись что-то с одним из нас, и трудности с домом будут практически нерешаемы. А он уже на себе испытал, насколько неверной может быть судьба. Он не хотел связывать себя недвижимостью, полностью полагаясь в этом вопросе на меня. А ещё он оказался очень упрямым, несгибаемым практически во всех вопросах наших общих расходов, и в ответ на мои возражения и убеждения грозился тут же съехать. Я сдавался.

Всю эту неделю до отъезда в столицу мы никак не могли распаковать вещи. Так и жили на старом диване среди коробок и сумок. Я не мог поверить, что всё, что окружает меня, — настоящее, не приснившееся. Мы несколько дней почти не выходили из дома и пришли в себя и спохватились только после звонка Анки, интересующейся, когда мы приезжаем в Москву — сегодня или завтра. Они с Шарифом уже там, и ей скучно, потому что у него режим, тренировки и Саня, и гулять по столице ей не с кем, Шариф ревнует страшно, а ему сейчас нельзя отвлекаться. Мы посмотрели друг на друга в недоумённом оцепенении, пытаясь сообразить, какое сегодня число.

Ромка успел выкупить через сайт предпоследнее купе в фирменном скором, и мы, наспех собравшись, в тот же вечер уехали в Москву.

Шариф готовился к этому бою почти три месяца. На его месте должен был быть Ромка. Именно его готовили ко встрече с этим противником, действующим титулованным чемпионом по одной из версий в их категории.

Отец, получивший информацию из каких-то своих источников, рассказал мне, что, скорее всего, с этим боем и было связано то происшествие в Горках. Про Романа Якимова говорили, что если он выиграет два зимних боя, то встреча с Усмановым в апреле будет делом решённым. А тот не слишком стремился проигрывать. Ему и без того чемпионский титул нелегко дался. Парень, ударивший Ромку ножом, сознался, что Якимова они с пацанами из компании узнали в первый же день, ещё когда на трассе пересеклись, но категорически отрицал спланированную акцию и стоял на том, что это была его собственная инициатива, которую он исполнил по пьянке, оскорбившись за случай в кабаке. Доказать обратное не представлялось возможным, и отец посоветовал нам дальше не копать и не поднимать муть в спортивном болоте. Там могли быть замешаны чужие интересы. Главным было то, что Ромка выжил и из бокса ушёл.

Претендентом стал Шариф, но Саня — тренер — какое-то время сомневался. Шариф хоть и работал с Ромкой уже долгое время и многое у него перенял, уровнем немного не дотягивал, а времени для подготовки было мало. И всё же они рискнули. Ромка, как только поправился, приходил к ним на тренировки, подсказывал, консультировал. И именно из-за него мы на целый месяц отложили переезд в Новоросс, сорвались, как только Шариф с Саней и Анкой уехали в Москву.

Ромка говорил, смеясь, что быстро все нашли ему замену. Анка после того разговора с Шарифом в больнице ещё долго смотрела на него с недоверчивым изумлением и проморгала момент, когда он решился и так же неожиданно, в своём непредсказуемом стиле сообщил ей о своих чувствах и сделал предложение красиво — так, как он себе, видимо, долго представлял. В лучших традициях заслал сватов с подарками всей семье. Анка согласия сразу, естественно, не дала, но они стали встречаться. Шариф оказался крепким орешком и отступать не собирался. Анке его упорство нравилось, хотя она старалась не подавать виду.

Пока я смотрел на бой Шарифа, сложные мысли в моей голове тоже вели сражение. С одной стороны, я радовался, что там, на ринге, не Ромка. Честно говоря, я не мог бы спокойно смотреть на то, что происходило, если бы это был он. Ромка комментировал и разъяснял мне: «Зевнул левый контрхук... А вот лаки-панч в челюсть… Правый кросс у Шарифа фирменный… Встречный по печени». Он уходил туда, к канатам, в коротких перерывах между раундами, о чём-то разговаривал с секундантами и выглядел очень напряжённым. Шарифа здесь в столице считали андердогом***. Хотя он был хорошим бойцом, как говорил Ромка, — хитрым, гибким, прицельным. Но Усманов пёр танком, ломал и забивал тяжёлыми ударами. Могло бы быть такое отношение к Ромке? Не знаю. Но сейчас, глядя на то, как Шарифу заклеивают рассечённую бровь, прикладывают лёд, обтирают грудь и шею, на то, как беснуется публика в зале, как Анка сидит неподвижно рядом со мной, сцепив и зажав между колен побелевшие пальцы, я радовался тому, что это не Ромка там в углу пытается отдышаться и вслушивается в слова секундантов. Я никогда не говорил ему об этом. Понял ли бы он моё волнение, не знаю, но рисковать мне не хотелось — я видел, что ему не хватало этого адреналина, и надеялся на то, что наша новая жизнь в Новороссе изменит, отвлечёт и переключит его внимание. Со своей стороны, я не сомневался в принятом решении и жалел только о том, что Динка сильно расстраивалась из-за моего отъезда, хотя храбрилась и обещала наезжать в гости.


Я вышел перекурить на улицу после седьмого раунда, не дождавшись конца боя. Стоял возле входа в здание Академии бокса, смотрел на разгорающиеся звёзды в темнеющем апрельском небе. К вечеру похолодало, посвежело, и мне вдруг остро захотелось домой. У нас уже отцвела алыча, абрикосы и вишни. На крыльцо и сочную молодую траву белым цветом осыпа́лась старая яблоня, а возле давно не крашеных, облупившихся ржавых ворот и вдоль забора бушевала распустившаяся лохматая сирень. И до моря можно было дойти минут за десять. Ближе обосноваться у нас не получилось. Всё, что продавалось в посёлках ближе к городу и пляжам, стоило значительно дороже, но у нас у обоих оставались машины, и расстояние нас не смущало. Я знал, что Ромка ждал зиму, хотел увидеть бору**** вживую. Ему вообще нравилось всё, что выходило из рамок ухоженной обыденности. Это я уже понял, когда начал наезжать к нему и он всё время меня куда-то вытаскивал, что-то показывал, тянул побродить по набережной и диким пляжам.

— Свобода, — говорил он. — Я чувствую себя свободным.

Чувствовал ли я себя свободным? Нет. Я настолько остро ощущал сейчас ответственность за нашу общую с ним жизнь, что ощущение свободы подменялось во мне чем-то другим — добровольным заключением. Полной противоположностью тому, что испытывал он. Это было и трудно, и утомительно, и счастливо, и сладко одновременно. Был ли я этому рад? Да. Мой смысл жизни бурлил у меня в крови, тёк по венам и артериям пьянящей янтарной струёй, моим ромом, особенной эйфорией, рождающейся во мне при одном взгляде на то, как он просыпается, как ест и смотрит телевизор, при звуках его голоса и смеха, когда я влезал к нему в душ, не в силах терпеть даже короткое расставание в те немногие дни, которые нам выпадало побыть вместе. И даже неделя один на один с ним в нашем новом старом доме не охладила ни меня, ни его. Мы только ещё привыкали быть вместе и даже на короткое расстояние боялись друг от друга отойти из-за мучительного натяжения связывающей нас силы.

Я не заметил, как он подошёл и встал рядом со мной.

— Что там?

— Победа. Чистая. В девятом раунде от коротышки Шарифа два правых крюка и нокаут. Анка чуть с ума не сошла, так болела. Теперь охраняет там его, пока осмотр и интервью. Вот тебе и андердог. Так тоже бывает. Он заслужил.

— А ты?..

— И я. — Он глянул на меня сбоку. — Я ни о чём не жалею, если ты об этом.

Мне очень хотелось обнять его. Сейчас, в белой рубашке со свободно распущенным галстуком, в прямых тёмных джинсах, смуглый и красивый, Ромка был похож на одного из менеджеров, секундантов и супервайзеров, распоряжавшихся в зале. Он был как рыба в воде в этом мире, и я понимал — так просто его не отпустит. Он ещё только пытался найти место в своей новой жизни, понять, что ему делать дальше, и я предвидел множество трудностей, которые могут помешать нам жить спокойно. Но сейчас, когда он легко, почти незаметно касался меня плечом, в одном я был уверен: нас ждёт дом, нераспакованные вещи, цветущая яблоня у крыльца, рассветы и закаты на берегу моря, работа, общие планы, путешествия. И надежда, которая далеко в сторону отодвигала страх перед будущим — одним на двоих, — которое мы с ним собирались строить.
Примечания:
* Ка́та — формализованная последовательность движений, связанных принципами ведения поединка с воображаемым противником или группой противников. Принцип изучения боевого искусства на основе ката состоит в том, что повторяя ката многие тысячи раз, практик боевого искусства приучает свое тело к определенного рода движениям, выводя их на бессознательный уровень.
Таолу́ — комплекс упражнений ушу, в одиночном варианте являющийся аналогом боя с тенью. Парный вариант может являться как расшифровкой одиночного варианта, так боем двух партнёров против нескольких воображаемых противников.

** «Ласточка» — тип скоростного поезда.

*** Андердог (англ. underdog) — заведомый аутсайдер; спортсмен или команда, обладающие наименьшими шансами на победу.

**** Бора — местный сильный, холодный, порывистый ветер. Особенно сильны боры Новороссийской бухты и Геленджикской бухты, где имеют северо-восточное направление, дуют более сорока дней в году и называются в обиходе норд-ост.




Вам понравилось? 101

Рекомендуем:

Роман с улицей

На грани пола

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

15 комментариев

Гость Ольга
+
5
Гость Ольга 20 ноября 2021 18:36
Вы так вкусно пишете.Очень мягко ложится на душу,хочется читать и читать.
Спасибо.
+
3
Silverstone Офлайн 22 ноября 2021 08:24
Цитата: Гость Ольга
Вы так вкусно пишете.Очень мягко ложится на душу,хочется читать и читать.
Спасибо.

Спасибо вам большое). Очень приятно слышать).
+
3
Тиль Тобольский Офлайн 22 ноября 2021 14:03
Одна из первых, прочитанных у тебя работ! Потому любимая :) Спасибо!
+
2
Костя Крестовский Офлайн 24 ноября 2021 10:22
Сегодня начну читать! Предыдущие рассказы мне понравились.... Спасибо...
+
1
Silverstone Офлайн 24 ноября 2021 11:18
Цитата: Тиль Тобольский
Одна из первых, прочитанных у тебя работ! Потому любимая :) Спасибо!

Спасибо тебе от всй нашей команды)
+
4
irato Офлайн 25 ноября 2021 00:26
замечательно!-такой эмоциональный накал не всем удается -все сомнения. удивление, нежность, решимость принятия. любовь(почти весь спектр отношений)- переживаешь вместе с гг и такой зачетный финал: от надежды и радости прям выдыхаешь полной грудью... и ... свобода!.. с ув.
+
1
Silverstone Офлайн 26 ноября 2021 17:50
Цитата: irato
замечательно!-такой эмоциональный накал не всем удается -все сомнения. удивление, нежность, решимость принятия. любовь(почти весь спектр отношений)- переживаешь вместе с гг и такой зачетный финал: от надежды и радости прям выдыхаешь полной грудью... и ... свобода!.. с ув.

Спасибо вам огромное от меня и соавтора за такой замечательный отзыв). Очень рады, что вам понравилось!
+
4
R.Vargas Офлайн 26 ноября 2021 19:28
Спасибо вам и вашему соавтору за такое произведение, и тонкое, чувственное, и живое, реалистичное. Не только в коротких вещах вы демонстрируете пилотаж). Это то, что перечитывают, хотят пережить с вашими персонажами заново.
Нравится ваш стиль, легкий и отточенный. То, как красивы ваши персонажи в любви, и то, как легко вы выходите за рамки просто любовного романа.
Еще две, может, неочевидные вещи: истории любви с хэппи-эндом не похожи друг на друга, второе - нет авторских незакрытых гештальтов (проблематика, перетекающая из рассказа в рассказ).
Ждем ваших новых вещей и спасибо.
+
3
Garmoniya777 Офлайн 28 ноября 2021 07:24
Почему-то я всё время боялась, что не будет хэппи-энда, но конец романа - оптимистичный, точнее - открытый, как, впрочем, и вся наша жизнь. Прочитала не отрываясь, на одном дыхании. Всё замечательно : стиль, литературный язык, описание преображения главного героя под воздействием первой большой любви, горные пейзажи, любовные сцены и весь антураж, погружающий читателя в атмосферу горного курорта. Чувствуется, что автор знаком как с техническими приёмами катания на лыжах и доске, так и с боксерскими приёмами. Но конечно главное не это, а герои произведения. Сколько же в них вложено авторской нежности и авторской любви ! Мне кажется, что я ещё не раз буду перечитывать. Каждое произведение Silverstone интересно по-своему, но этот роман мне как-то особенно запал в душу...
Уважаемый Автор ! Если Эд и Рома имеют живых прототипов, то желаю им идти по жизни вместе ещё долгие, долгие годы.
Уважаемый Silverstone ! Восхищаюсь Вашим талантом и от души желаю Вам здоровья и дальнейшего плодотворного развития литературного дара !!!
+
3
Silverstone Офлайн 28 ноября 2021 22:33
Цитата: R.Vargas
Спасибо вам и вашему соавтору за такое произведение, и тонкое, чувственное, и живое, реалистичное. Не только в коротких вещах вы демонстрируете пилотаж). Это то, что перечитывают, хотят пережить с вашими персонажами заново.
Нравится ваш стиль, легкий и отточенный. То, как красивы ваши персонажи в любви, и то, как легко вы выходите за рамки просто любовного романа.
Еще две, может, неочевидные вещи: истории любви с хэппи-эндом не похожи друг на друга, второе - нет авторских незакрытых гештальтов (проблематика, перетекающая из рассказа в рассказ).
Ждем ваших новых вещей и спасибо.

Спасибо огромное). За этот роман очень приятно получать отзывы, и вспоминать как его писали тоже хорошо, хоть и давно это было). От нашей команды соавторов и беты вам наша благодарность за отклик!

Цитата: Garmoniya777
Почему-то я всё время боялась, что не будет хэппи-энда, но конец романа - оптимистичный, точнее - открытый, как, впрочем, и вся наша жизнь. Прочитала не отрываясь, на одном дыхании. Всё замечательно : стиль, литературный язык, описание преображения главного героя под воздействием первой большой любви, горные пейзажи, любовные сцены и весь антураж, погружающий читателя в атмосферу горного курорта. Чувствуется, что автор знаком как с техническими приёмами катания на лыжах и доске, так и с боксерскими приёмами. Но конечно главное не это, а герои произведения. Сколько же в них вложено авторской нежности и авторской любви ! Мне кажется, что я ещё не раз буду перечитывать. Каждое произведение Silverstone интересно по-своему, но этот роман мне как-то особенно запал в душу...
Уважаемый Автор ! Если Эд и Рома имеют живых прототипов, то желаю им идти по жизни вместе ещё долгие, долгие годы.
Уважаемый Silverstone ! Восхищаюсь Вашим талантом и от души желаю Вам здоровья и дальнейшего плодотворного развития литературного дара !!!

Спасибо вам огромное от всех). История наша общая с соавтором. От нашей команды соавторов и беты - очень рады что, вам понравилось.
+
2
Garmoniya777 Офлайн 1 декабря 2021 06:22
Уважаемый Lunatick WWW ! Пока я читала Ваш замечательный роман, успела забыть про Ваше соавторство. Пожалуйста, извините. Я ещё раз хочу пожелать всем членам Вашей творческой команды дальнейших успехов, совершенствования и процветания !!!
+
2
irioles Офлайн 24 апреля 2023 18:50
Как будто фильм посмотрела, спасибо авторам за такой финал, и за работу. Знакомство продолжается
+
1
irato Офлайн 10 мая 2023 08:44
перечитала ... и волновалась, и сопереживала, как в первый раз... такие они , герои, живые, будто близкие знакомцы или друзья и их история такая реальная и трепетная оставляет в душе ощущение надежды и облегчения (вместе! живы!). И написано замечательно- веришь... с ув.
+
2
Silverstone Офлайн 10 мая 2023 15:41
Цитата: irato
перечитала ... и волновалась, и сопереживала, как в первый раз... такие они , герои, живые, будто близкие знакомцы или друзья и их история такая реальная и трепетная оставляет в душе ощущение надежды и облегчения (вместе! живы!). И написано замечательно- веришь... с ув.

Я сам иногда перечитываю и не верю,что это были мы). Всё равно спасибо вам огромное!
Гость Мария
+
2
Гость Мария 17 марта 2024 00:56
Хотела сказать спасибо, за такую тёплую и душевную работу! Прочитала с удовольствием!
Наверх