Яблочный спас

Иногда на меня накатывает, и я пытаюсь убедить себя в том, что пора, наконец, сказать жене правду. Ведь все тайное, как учили меня в детстве, всегда становится явным. Я представляю, как именно все однажды может стать явным, подозревая, что меня выдаст какая-нибудь ерунда, мелочь, которая не стоила и доли внимания. Но прошло уже много лет, а моя двойная жизнь по-прежнему со мной.
Жене, недавно родившей мне второго ребёнка, сейчас не до секса, и, нырнув в онанизм на неделю-другую, я в конце концов срываюсь и лезу на доску. Последнего я, правда, нахожу не на доске. Кажется, совсем изголодавшись, обнаруживаю его объяву в какой-то группе в Контакте. Смотрю фото, пишу, отправляю своё - и он тут же кидает мне номер телефона и адрес. Это у чёрта на рогах, в дачном массиве за аэропортом, куда от конечной станции метро ходит один-единственный трамвай. Я, по-моему, никогда здесь не был, но это место так и называется - "дачи за аэропортом". Самолёты проходят низко над деревенскими домами, так что кажется, будто попал прямо на взлётно-посадочную полосу.
- Шумно у нас, - говорит он, открывая мне калитку и закуривая. - Правда, это только сначала. Я и не просыпаюсь - пусть тут хоть целые эскадрильи летают.
Мы идём по садовой дорожке мимо яблонь, на которых уже созрели красно-зелёные яблоки. На нём - долговязая майка, короткие шорты и шлёпки. Он ставил возраст 35, но ему, очевидно, чуть больше, где-то под сорок. Это не страшно. Зато строен, как мальчик, и волосат.
- У меня тут, правда, тётка приехала, - продолжает он, поднимаясь на веранду, и в следующий миг мы натыкаемся на низкую полную старушку, вскинувшую на нас усталые глаза. - Но ты не обращай на неё внимания, - машет он рукой. - В комнату проходи, вот сюда!
Комната длинная и узкая, а ещё - довольно тёмная и прохладная, как будто специально предназначенная для таких вот мимолётных встреч. Вдалеке, у окна, диван, разложенный, но всё равно узкий, так что в голове я сразу же прокручиваю позы, в которых здесь было бы удобно. Рядом с диваном - тумбочка, а на ней - блюдо с теми самыми яблоками из сада.
- Забыл представиться: Андрей! - протягивает он руку.
- Аркадий, - отвечаю я, чувствуя, что ещё немного - и спущу прямо в штаны.
Диван оказывается удобнее, чем я предполагал. А Андрей - куда старательнее, чем мужики в его возрасте. Целуется он, словно пылесос, а моим членом занимается, как изголодавшийся мальчик, и я только сдерживаюсь, чтобы не разрядиться раньше времени. Вдруг за стенкой раздаётся пение. Он отрывается от моего члена и проводит рукой по мокрому лбу.
- Не обращай внимания! Она у нас - певица! - и снова принимается за дело. Я провожу рукой по его волосам, по стриженому затылку, по начисто выбритым щекам. Тётка поёт, а через несколько минут её пение заглушает взлетающий самолёт.
В перерыве между первым и вторым заходом он потягивается и, подойдя к окну, снова закуривает.
- Жара, - вздыхает он. - Хоть в трусах ходи.
- Ходи без трусов, - говорю. - Кто ж мешает-то? Он не отвечает и продолжает курить. Тёткино пение вдруг смолкает.
- Вот, вставил себе недавно двадцать зубов, - в распахнутое окно вылетает струя дыма. И, словно читая ход моих мыслей, добавляет: - Кредит брал…
- На гопников, что ли, нарвался?
- А чего на них нарываться? Я и сам был гопником. У нас тут был целый посёлок гопников... Я просто пить бросил. А до этого по ментовкам пропадал, по вытрезвителям. Мать меня вытаскивала оттуда. А зубами я бутылки открывал - вот и выпали все. Он усмехается и выбрасывает сигарету. - Ты попперс не нюхаешь?
- Нет, - говорю я, понимая, что пора обратно на трамвай.
- Ну, я понюхаю немного, ты не против? А потом меня ещё поимеешь…
Но поиметь его до конца не получается. Член мой начинает капризничать, и после нескольких фрикций мне приходится подключить свою руку. Кончаю я ему на лицо.
- И долго ты пил? - спрашиваю я, выворачивая футболку.
- Ну... больше двадцати лет. Когда мне было пятнадцать, мы с пацанами напивались водкой - вот тут, на Оке. И купались бухими.
- А тётка тогда уже пела?
- Неа, ещё не пела, - серьёзно отвечает он. - Мать тогда пела. Это от неё тетка научилась.
- Значит, ты с пацанами на Оке бухал, а мать пела?
- Ага, ей фиолетово было. Она работала сутки через двое в аэропорту, иногда мужиков приводила…
- А затем мужиков начал приводить ты…
- А то! Я даже одно время со стюардом жил. Всё звал меня куда-нибудь полететь. Я говорю: да ну нахер, я высоты боюсь! Он тоже надевает свою майку. В комнате возникает сладковатый запах. Так, очевидно, пахнет попперс. Я не пробовал его, сколько ни предлагали. - А потом уже, после того, как расстались, он снова меня нашёл. Крутым начальником стал. Правда, разжирел, кабан. Разделся - а у него живот свисает, как занавеска. Я говорю ему: да ну нахер, какой секс! Я лучше на молоток сяду! Обиделся…
- А что, до этого худой был? - спрашиваю я, чтобы хоть что-нибудь спросить.
- Как я! - он кивает и показывает свой узкий волосатый живот.
- А девушек ты, что ли, никогда не водил сюда?
- Неа... - он снова потягивается.
- И даже не пробовал? Он молча качает головой и смотрит на моё обручальное кольцо. - А ты женат, что ли?
- Только сейчас заметил, - усмехаюсь я, завязывая шнурки на кроссовках. Где-то наверху, прямо над ухом, снова пролетает самолёт. - И дети есть?
- Двое, - вздыхаю я, разгибаясь и понимая, что со лба у меня течёт, как из размороженного холодильника.
- А тебе никогда не хотелось семью?
- Хотелось. Ищу партнёра на постоянку. Только вот не ищется никак, - он снова закуривает.
- А детей?
- Неа…
Я представляю себе тот же дачный посёлок двадцать лет назад. Самолёты здесь тогда, наверное, летали редко, а трамваи из города, наоборот, ходили чаще. Женщина средних лет тащит домой пьяного пятнадцатилетнего сына. Он долговяз и коротко стрижен. Два передних зуба ему выбили в драке. Мать и тётка - вот и вся его "семья", ютящаяся в тесном деревенском доме.
- Яблоко-то возьми напоследок! - говорит он, шмыгая за мной в тёмный коридорчик. - Яблочный спас же! Яблоко я сжимаю в руке всю дорогу, так что оно становится тёплым. А потом швыряю его со всей дури в кусты. Бросок получается высоким и далёким, пробуждающим давно забытый детский восторг. Жене правду не скажу. Ни сейчас и никогда.