Арал

Мои дед и прадед утонули в Аральском море, и в том же году оно начало пересыхать. А спустя десять лет вода отступила настолько, что по дну можно было ходить, как по огромному потрескавшемуся зеркалу, белому от выпаренной соли. Говорят, что прабабка бегала по этой оголившейся пустыне, надеясь отыскать родные кости: вроде бы её муж и сын утонули недалеко от берега, когда их рыбацкая лодка попала в шторм. Прабабку я почти не помню. Она умерла, едва мне исполнилось три, и, кроме нескольких свернувшихся в трубочку фотографий, где она держит меня на коленях, и лёгких, абсолютно бесшумных, будто в вакууме, движений её фигуры, отпечатавшихся в моём мозгу, от неё не осталось ничего. Разве что смуглая кожа, которую я унаследовал через отца. Да, и ещё имя осталось: Марьям.

Отцу тоже было три, когда случилось то самое кораблекрушение. Они жили в богатом рыбацком посёлке с консервным заводом, кинотеатром и детским садом, в котором был даже бассейн. Его рассказы о детстве казались мне какой-то далёкой восточной сказкой. И временами я сомневался, правду мне говорит отец или половину придумывает.

- Арал, - говорил он и тыкал в карту водоёма, который по форме напоминал отпечаток чьего-то копыта, верблюжьего, например. 

И я знал с самого детства: Арал - это пересыхающее море в пустыне, которое проглотило моих деда и прадеда.

- А далеко это море? - спрашивал я.

- Очень далеко, - отвечал папа и хмурился.

Когда он учился в пятом классе, они с бабушкой перебрались сюда. Больше суток ехали через пустыню, и в вагон набилось столько народа, что сидели и лежали даже в тамбурах и проходах.

- Просто там у них поезд - единственный транспорт, - объяснял папа, и мне представлялось, что я сам проделал весь путь от Арала до Горького, глядя в пыльное окно на бесконечные пески.

Он был ещё немного смуглее меня и, как многие южане, рано начал седеть. "Старик!" - называл его, хлопая по плечу, дядя Павел. И при этом похохатывал. Меня брала злость: во-первых, какой это папа старик? У него большие сильные руки, широкие плечи, на которые я иногда забирался, чтобы лучше разглядеть мир, гладкая кожа на лице - без единой морщины! Во-вторых, этот дядя Павел много себе позволял: то на рыбалку папу увезёт на целый день, то на футбол, то в баню. Он был чуть ниже папы, но такой же крепкий и широкоплечий. Только не брюнет, а блондин.

- Ты на мне женился или на Павле своём? - обиженно спрашивала мать, подводя губы или накладывая пудру.

В ответ папа молча подходил и целовал её в затылок.

- Ой, отстань! - морщилась она. - Меня-то не берёте в свою баню, а?

А мне дядя Павел подмигивал исподтишка. Этим он не добился моего расположения, и я лишь ещё больше злился оттого, что он "отнимает" у меня папу. И вот дядя Павел вдруг исчез. Раз - и не было как будто всех этих "Старик!", похлопываний по плечу и подмигиваний в прихожей.

- Он уехал в Москву, - говорил папа, - на заработки.

Но как-то раз я увидел дядю Павла переходящим дорогу. Он прошёл мимо, даже не посмотрев на меня или не узнав. "Наверное, с заработков вернулся", - подумал я и решил, что ни за что в жизни не скажу об этом папе. Я не хотел, чтобы этот белобрысый снова появлялся у нас дома. И несколько лет никто не появлялся.

А потом возник Руслан. Он помогал родителям с покупкой машины и ни с того ни с сего начал водить папу в спортзал. Они ходили качаться через день. Когда папа раздевался, у него на животе играли кубики, как на обложках глянцевых журналов, седины стало ещё больше, но лицо было таким же гладким, как будто ему не сорок, а двадцать пять. После того, как он выходил из ванной, там оставался запах его геля для душа, отчего через меня словно пробегали молнии. В то время я уже дрочил и представлял себя таким же сильным и мужественным, как папа. А однажды даже побрился его бритвой. Руслан мне не подмигивал. Он говорил: "Привет, мужик!" - и жал мою руку так, что у меня хрустели кости.

- Мужики! - раздражённо бурчала мама, надев на голову ободок и накладывая на лицо очередную "маску". - Ушли в свой спортзал, а машину уже который день только обещают отремонтировать.

- Обещать - не значит жениться, - ответил я, подмигнув.

- Ещё один! - цокнула она языком. - Мужики одинаковые - все до одного, как близнецы!

- А тётки? - не сдавался я.

- "Тётки!" - фыркнула мама. - Это ты, надеюсь, не про меня?

Машину папа с Русланом ремонтировали регулярно. Вернее, ремонтировал Руслан - он был автослесарем. А папа просто ходил к нему в гараж. Наш драндулет, заботливо выбранный Русланом, ломался часто. Зато мама научилась ездить не хуже самого отъявленного бомбилы и теперь выезжала на работу позже, а пудрилась иногда прямо за рулём. Папа тоже ездил, но реже, всё чаще к Руслану по каким-то гаражным делам. Однажды, собираясь к нему, долго обсуждал с ним по телефону какие-то запчасти и спортивное питание, а потом, оттопырив телефонный провод и понизив голос, произнёс: "Арал". В голове у меня сразу возникла картинка, знакомая с самого раннего детства: мертвенный от зноя посёлок, корабли на песке, белая потрескавшаяся корка соли, прабабушка Марьям: чёрная точка, движущаяся издалека, и, кроме неё, - ни души.

- Ты рассказывал Руслану про Арал? - спросил я папу на следующий день.

Он чуть дёрнул глазом, а затем грустно усмехнулся и заявил:

- Мы с Русланом земляки. Он тоже в детстве жил на Арале, на острове Возрождения. Там раньше был закрытый военный городок Аральск-7, с аэродромом и лабораториями, в которых испытывали химическое оружие.

- А сейчас там что?

- Ничего. Заброшенные корпуса, разруха. Да и острова-то нет теперь, он уже соединился с сушей.

- Ты бы хотел туда вернуться? - зачем-то спросил я.

- Арал высох, - вздохнул он. - Возвращаться некуда.

Утром мама подвозила меня в школу на отремонтированном драндулете.

- Руслан ведь с Арала, как и папа? - спросил я невзначай.

- Да с какого он Арала! - буркнула мама. - Из Стерлитамака он. Татарин как татарин.

Нажав на газ, она резко стартанула на загоревшийся зелёный, и мы понеслись по Канавинскому мосту. Пробок в те времена ещё было не так много. Впереди блестели на солнце купола собора Александра Невского.

Руслан исчез так же внезапно, как и дядя Павел. Недавнего компаньона по гаражу и спортзалу папа называл "хитрожопый", но продолжал ходить качаться. Волосы белели, а на лице начали появляться морщинки, но они лишь придавали ему мужественности.

Я долго не решался признаться себе в том, что дрочу на отца. Пытался представить: у него огромный смуглый член, как у многих южан, но подглядеть так и не смог, как ни пробовал. Даже ни разу не слышал никаких звуков из родительской спальни. Видимо, они трахались очень тихо. А когда я представлял маму в постели рядом с папой, мои фантазии тут же прекращались, будто из меня выдергивали штекер. К окончанию школы я уже осознавал себя геем или как минимум бисексуалом. Мне повезло найти Кольку на просторах проросшего интернета. Он был старше на год и тоже жил с родителями. Встречались мы в заброшенном здании психбольницы, вокруг которого стоял бетонный забор с дырками. Это в нескольких кварталах от нашего дома. Я представлял себе, что попал на покинутую людьми лабораторию на острове Возрождения и уходить мне некуда, потому что кругом - горячий и солёный Арал.

Колька научил меня сосать. В первый же раз, в кабинете с зелёными стенами. Весь пол был усеян битым кирпичом и осколками стекла.

- Берёшь в рот и обсасываешь, - громко шептал Колька и хватал губами мой член. - Главное - зубами не задевай. Ё-моё, а смазки-то у тебя сколько!

Мы начали с орала, а в какой-то из разов перешли к аналу. Меня до сих пор будоражат воспоминания о том, как я потерял девственность, упёршись носом в крашеную зелёную стену, и было жарко, будто в бане, несмотря на то, что всё происходило зимой.

Я уже точно не помню, как у нас впервые оказался Стас. Вроде бы он был каким-то дальним-предальним родственником. Ненамного старше меня, густобровый и щетинистый, он, кажется, остановился перекантоваться и завис месяца на полтора, благо была лишняя комната, несколько лет простоявшая свободной после смерти бабушки. Судя по фотографиям, когда-то, в доисторические времена, в ней останавливалась и прабабка Марьям, пару раз приезжавшая в Горький посмотреть на осколок своей семьи, а теперь мама поселила туда Стаса. С его появлением она как-то неожиданно оживилась: красилась тщательнее обычного, суетилась, варила "мужикам" кофе и делала окрошку. Стас оказался довольно молчаливым и очень аккуратным: брился каждое утро, к вечеру неизменно обрастая, вешал рубашки на "плечики", чистил туфли перед выходом, а вечером ставил их в ряд с новыми папиными кроссовками - ярко-синими, как кусок летнего неба. Работал он не то рекламщиком, не то страховым агентом, и постоянно ходил в костюме с узкими галстуками. В этом же прикиде я и наткнулся на него в нашей заброшке, куда мы с Колькой пришли передёрнуть и потрахаться. Стас стоял с приспущенными штанами в нашем любимом "зелёном кабинете" боком к дверному проёму и пялил моего отца. Я узнал его по седому затылку и синим кроссовкам, крепко стоявшим на остатках пола среди битого кирпича и осколков стекла. Член Стаса, словно поршень, двигался в папиной заднице, а папа громко дышал, когда наши глаза столкнулись.

- Это оттого, что ты рос без отца? - спросил я его на следующее утро, как только в квартире остались мы одни.

Он чуть дёрнул глазом и грустно усмехнулся. На нём была футболка, трусы-боксеры и шлёпки. Пару минут назад он вышел из ванной, распространяя за собой запах своего геля для душа.

- Никогда не верь в эти бредни! - хохотнул он. - Ты-то вырос с отцом…

И он потрепал меня по щеке своей большой, немного шершавой от тягания гантелей ладонью, отчего я ощутил... нет, не эрекцию, а какой-то невообразимый прилив тепла в груди, будто кто-то вдруг включил во мне батарею. Папа распрямился, встал во весь рост, и под ним предательски заскрипели половицы. Хотелось, чтобы вокруг была тишина, будто в вакууме, и я бы только слушал, как клокочет сердце: уть, уть, уть...

Стас съехал от нас через день, а папа ушёл в том же году. Мама делала вид, что всё в порядке: так же усердно красилась по утрам, лихо водила машину, но я понимал, что внутри у неё что-то оборвалось, и она стала тёткой, как миллионы её ровесниц. Я ходил к папе в гости - сначала почти каждый день, затем всё реже и реже. Вот уже пятнадцать лет он живёт то с одним "мужем", то с другим. Его дом - в самом начале Сормова - на стыке промзоны и старого спального массива. Временами я сомневаюсь в том, что всё происходит в этом городе и в это время, что мой папа действительно тот, кого я однажды увидел в заброшенной психбольнице.  

- Ты никогда не хотел вернуться к маме? - как-то спросил я. - Ну, хоть задумывался об этом?

- Арал высох, - вздохнул он. - С концами.

Карта Арала висит у него в коридоре. На ней - очертания моря, каким оно было в 1960 году, напоминающие верблюжье копыто. А рядом - фотопортрет прабабушки Марьям. И каждый раз перед тем, как уйти, я смотрю то на неё, то на карту, то на неё, то на карту.