День открытых дверей

Мать включила свет, сдёрнула с него красное шерстяное одеяло и неприязненно-рассеянно оглядела с головы до ног:

 – Чего разлёгся? Пошёл вон отсюда, ублюдок! 

Жорка поморгал, щурясь от неяркой жёлтой лампочки в голом чёрном патроне под потолком. И зевнул, прикрывая рот ладонью. 

– И тебе доброе утро, мам, – скучно ответил он и потянул на себя одеяло обратно, укрываясь с головой. Сон с него сразу слетел, как побуревший лист с дерева под порывом осеннего промозглого ветра. Отсыревшая старая подушка без наволочки царапала лицо тонкими коготками остьев пера, будто иголками. Всё тело ныло и ломило, особенно поджатые ноги. Нечего было спать одетым, вот что! Да ещё и на старом детском диванчике, из которого Жорка незаметно для себя вырос и помещался только в позе зародыша, подтянув колени к животу… 

– Ты чего опять припёрся? – злобно прошипела мать. – Глаза бы мои тебя не видели, засранец! 

Жорка вздохнул, глотая пыль от слежавшегося до резких заломов помятого пледа под собой, и пробормотал:

– А ты не смотри. 

В голосе матери проскользнули истерические нотки:

– Было бы на что посмотреть! – раздражённо воскликнула она, выдёргивая из-под головы у него подушку. – Вали отсюда, нечего тебе здесь делать! 

Жорик вздрогнул, когда голова упёрлась в жёсткую фанерную стенку с полустёртой обивкой, и безнадёжно возразил:

– Я здесь прописан. 

Сквозь плотную шерстяную ткань свет уже не резал глаза, а только разливался розоватой пеленой, будто солнце сквозь зажмуренные веки. Если закрыть глаза и представить себе, что плюшевый ворс – это мох, а колючий шарф под щекой – это песок, то покажется, что шум в ушах – это шорох прибоя, а визгливый надтреснутый голос над головой – крики чаек, кружащих над волнами на пустынном берегу… 

– Надо же, что вспомнил! А платить за квартиру кто будет? Кто должен с утра до вечера горбатиться, чтобы концы с концами свести? – доносился до Жорки разгневанный голос матери, в котором он не разбирал ни слова. На него снова накатила беспокойная дремота, то и дело дёргающая за ноги и перехватывающая дыхание. Он уже поплыл в солёной полупрозрачной от пены воде под полинялым голубым небом навстречу пронзительно синей кайме горизонта и почти расслабился, когда она снова сдёрнула с него одеяло и возмущённо произнесла:

– Да опять спишь, что ли? 

Жорка невольно посмотрел на неё снизу вверх и тут же отвёл взгляд. Пробуждение было, как всегда, неприятным и безрадостным, как расплывшееся обрюзглое и отёчное лицо матери в дурацких очках в роговой оправе. Набрякшие веки и синяки под глазами, одутловатые мясистые щёки нездорового землистого цвета, обвислый нос и ещё больше раздавшийся второй подбородок. Заколотые на затылке в пучок жиденькие поседевшие волосы. Резкие морщины в уголках открытого рта с тусклыми губами и пожелтевшими кривоватыми зубками. 

– Я что сказала? Чеши, давай, к своим любовникам-извращенцам! Пусть они тебя поят и кормят, и в постель укладывают!

Жорик пошевелил пальцами в драных носках и жалобно проговорил:

– Мам! У меня никого нет, никаких любовников. И никогда не было.

Мать нарочито возвела очи горе и произнесла, как молитву:

– Скорей бы тебя в армию забрали! Может, там из тебя мужика сделают!

Жорик невольно усмехнулся:

– Да брось, посмертно, что ли?

Мать смерила его презрительным взглядом:

– А хоть бы и так! – отчаянно выговорила она. – Был бы повод гордиться тобой, а не глаза от соседей прятать! «Как там ваш сыночек?» – горько передразнила она и сама себе ответила:

– Отлично устроился мой сыночек! Не учится, не работает, по мужикам пошёл! Вырастили на свою голову педераста! 

Жорка поморщился:

– Фу, мам! Вы с отцом понапридумывали себе невесть что…

Мать сразу снова взбеленилась:

– Отца не трогай, выродок! Он тебя не для того растил, чтобы ты по вокзальным туалетам шлялся! 

Жорик понял, что выспаться ему не дадут, и со вздохом сел, потянув на себя одеяло и накинув его себе на плечи. 

– Как он? – хмуро спросил Жорик, опустив глаза. Спорить с матерью, что он не шляется по вокзальным туалетам и прочим злачным местам, было выше его сил. Да и бесполезно: всё равно, она его не услышит. Или решит, что он врёт, выгораживая себя. 

Мать судорожно выдохнула и тихо проговорила:

– Держится. На работу снова вышел. 

Жорик кивнул и непроизвольно глянул в сторону двери. Мать поняла его по-своему и медленно проговорила:

– Часа через два вернётся. Со смены. Чтоб духу твоего к этому времени здесь не было! Нечего его лишний раз расстраивать. 

Жорик молча кивнул и безнадёжно попросил:

– Мне бы помыться, мам. 

Та насупилась сначала, а потом махнула рукой и вышла из комнаты. Жорик проводил её тоскливым взглядом и, поднявшись со своего диванчика, пошёл в ванную. 

Проходя мимо распахнутых двойных дверей в большую комнату, он с грустным любопытством заглянул вовнутрь. Здесь ничего не поменялось. Тумба с телевизором, накрытым вышивным полотенцем. Стенка, заставленная хрусталём и книгами. Высокий стенной шкаф с зеркалом и ковёр на стене. Люстра с стеклянными сосульками-подвесками под белёным потолком. Цветы на окошке за тонким тюлем и цветастыми шторами. Раздвижной стол, за которым раньше собирались гости на дни рождения, майские праздники и под Новый год. Широкий диван с придавленный спинкой, на котором он сам любил скакать, когда был маленьким. Ещё один ковёр, на полу, и фотография на стене. 

Молодые мужчина и женщина, он в строгом двубортном костюме, а она – в белом платье с фатой. Он коротко стриженый, с орлиным профилем, гордо поднятой головой с чуткими внимательными глазами. Смотрит на него, будто с укором: «Ну что же ты, сын, наделал? Как докатился до жизни такой?»

А молодая женщина глядела на него с любовью и нежностью. Она смотрела из далёкого прошлого, где всё было ещё хорошо, а впереди ждала долгая и радостная жизнь с любимым мужем и дом – полная чаша. Где его, Жорика, ещё и в помине не было, а только мир, согласие, любовь и счастье. 

Которое он, сыночек, в одночасье взял и глупо порушил. Жорка обернулся назад, глянув на свою разорённую детскую, и шмыгнул носом, собирая глаза, чтобы не зареветь. 

– Есть будешь? – хмуро спросила мать, стоя в дверях кухни и глядя мимо него. – Я драников с утра нажарила… Как знала, что ты придёшь. 

2.

Эта прекрасная женщина – его мать. Нежная, ласковая, любящая и гордая успехами своего сыночка… Ещё недавно всё так и было, всего лишь несколько месяцев назад. От силы – полгода, не больше. 

«Жорка-обжорка, кушать будешь?»

«Жорик, надень тапочки, пол холодный!»

«Жора, уроки сделал? Смотри, проверю!»

«Георгий, к тебе пришли! Кто? Не знаю, какой-то мальчик!»

Стены, заклеенные сверху донизу плакатами популярных групп. Ворох медалей на разноцветных ленточках, висящий на крючке на внутренней стороне двери в комнату. Иконостас латунных и бронзовых кубков на комоде: третье место, второе, снова третье, и так далее. Забитый книжками секретер у окна, с откидывающимся столиком и стеклянными дверцами, за которыми россыпью свалены модельки самолётиков и кораблей. Окно, оклеенное полосками бумаги по краям рамы, от сквозняков, и снежинками из фольги по стеклу. Аккуратно заправленная постель, накрытая полосатым рыже-чёрным пледом. Самодельная люстра под потолком из старого воздушного змея. Турник между косяков двери и гантели на резиновом коврике в углу. Лыжи, велосипед, футбольный мяч. Надпись на листе бумаги вкось и вкривь нацарапанными буквами: «Ушёл в себя, вернусь в четверг.»

Ещё недавно здесь была комната любимого сына. Детская для озорного, непоседливого и улыбчивого мальчишки, почти чемпиона, почти отличника, почти довольного своей жизнью и всем окружающим. Почти. 

Тогда ему не хватало самой малости. Всё у него было, кроме друга. Такого верного, близкого, настоящего, который поймёт и не станет подшучивать или шарахаться. Если, например, Жорику захочется обнять его или погладить по голове. Или даже поцеловать… 

Нет, Георгий вполне понимал, что это значит. Пацаны с секции частенько болтали вполголоса о всяких-разных вещах, в том числе – и о тех, которые не станешь обсуждать с мамой или папой. В основном, конечно, о девчонках, но Жорке это никогда не было интересно. Девчонок на секции не было, да и среди его приятелей – тоже. В его классе были сплошные дуры и задаваки, в лучшем случае, а то ещё и ябеды. 

Но иногда пацаны с пошлыми улыбочками травили анекдоты про «педиков», «гомиков» и «голубых». И хотя Жорик ржал вместе со всеми, на душе у него становилось так погано, что дальше некуда. По всему получалось, что ему вскоре придётся учиться краситься, ходить на каблуках в женском платье и манерно говорить томным голосом. И приставать к мужикам, а того хуже – к мальчикам. Это было совсем не то, чего бы он хотел. Но другого варианта как будто не было.

Если бы не смешной лопоухий Эрик, Жорка бы даже не засомневался, что всё так плохо. В его окружении никакие «телячьи нежности» не были приняты, а дурацких игр с линейкой, типа «у кого длиннее» или «кто дальше поссыт», Жорик стеснительно избегал. Но Эрик, приехав на соревнования всего на три дня, сразу же безошибочно выбрал именно Жорку, чтобы вешаться ему на шею, садиться к нему на колени или тереться своей стриженой рыжей башкой, похожей на большое золотистое яблоко, об его плечо. И хватать за руку, доверчиво и наивно заглядывая в глаза:

– А давай дружить? А пойдём гулять вместе? А можно к тебе в гости?

Жорик млел и таял от его ласковой привязчивости, пока рыжий шалопай не затащил его после выступления в душ «потереть спинку», а там не начал тереться об него совсем другой частью тела. 

– Ты что творишь? – испугался Жорка, отодвигаясь от него и оглядываясь по сторонам: никто не видел? Но другие мальчишки уже свалили в раздевалку, весело гомоня и обсуждая свои сегодняшние успехи и неудачи. Всем было не до них.

Эрик закусил губу, посмотрел ему в глаза исподлобья и выдохнул:

– Ну и ладно. Не очень-то и хотелось… 

И уехал на следующий день, даже не попрощавшись. А Жорка затосковал, ругая себя последними словами и представляя, что было бы, если бы он не струсил. 

Так себе напредставлял всякого, что начал заглядываться на других парней с немым вопросом в глазах. «А ты не такой? Может, тебе чего-то хочется? Чего-нибудь особенного, не как всем?» Он стал ловить на себе косые взгляды и слышать всё чаще колкие шуточки и насмешки в свой адрес, но некоторое время делал вид, что ничего не замечает. 

Пока однажды Витька Матвеев, с которым они были знакомы с детского сада, не заявил прямо при тренере и других ребятах, показывая на Жорку пальцем:

– Я с этим педиком не буду заниматься! 

Жорка замер, стиснув зубы и покраснев. А потом дал Витьке по зубам наотмашь так, что тот отлетел в сторону, обвёл глазами опешивших ребят и ляпнул:

– Сами вы педики! 

И ушёл с секции сам, не дожидаясь, пока его начнут дразнить и издеваться.

Тренер, говорят, провёл с ребятами воспитательную беседу после этого случая. Вместо того, чтобы утешать, примерно наказал Матвеева, отстранив его от соревнований, где он и так не брал никаких призовых мест. И даже приходил к Жоркиным родителям домой, чтобы уговорить их сына  вернуться к занятиям. Но Жорик упёрся, как баран, чуя, что добром это не кончится, и наотрез отказался. 

– Жаль, – сказал тренер, обводя глазами его кубки и медали. – Значит, всё было зря? 

Жорка отвернулся со слезами на глазах и выдавил:

– Теперь вся моя жизнь зря. 

Тренер вздохнул и пообещал, что примет его обратно в любой момент, если он передумает. Жорка обещал подумать. Всё это было без толку, потому что все понимали, что он не вернётся. И почему. 

А родителям Жорка признался в своих гадких наклонностях, когда влюбился в обычного парня из своего же класса и получил от него по морде сам. 

Всего лишь попытавшись его поцеловать на выпускном вечере, посвящённом окончанию школы. До этого Жорик пытался с ним просто дружить, не позволяя себе ничего лишнего. Просто ходил с ним в кино, делал уроки и готовился к экзаменам вместе с ним, выслушивал его душевные излияния по поводу тупости родителей, строгости учителей и жестокости девочки, которая отказалась с ним гулять. 

Жорка ни разу его пальцем не тронул, даже когда они с классом весной ходили в поход. Спал с ним рядом в одной палатке, сидел вечером у костра и купался ночью голышом, но ни-ни, ни за плечи не обнимал, ни за руку не брал. Не смел. 

Для Жорки это было просто кощунством: лезть к тому, кого любишь всем сердцем, всей душой, с какими-то глупостями! Да только посмотреть на него уже было праздником, а сидеть и разбираться в неправильных глаголах и первообразных с интегралами – просто за счастье! Жорик даже стихи сочинять втихаря начал, но никому не показывал, потому что сам краснел, перечитывая, что написал, и прятал тайный блокнотик со стишками за диваном, чтобы никто не нашёл. 

А когда пришёл с разбитой губой и сердцем домой с выпускного, сдуру взял и признался во всём родителям. Во всех подробностях. Дурак.

Незадолго до этого Жорка покрасил две пряди волос в зелёный и розовый цвета, проколол ухо, вставил серёжку и переоделся из школьного костюмчика в безразмерный чёрный балахон с капюшоном и широкие штаны. И заявил, что будет поступать в эстрадно-цирковое училище, чтобы стать клоуном. 

До этого он вроде как собирался в Горный институт. Старательно учился, участвовал во всех олимпиадах по физике и математике, и даже что-то там выигрывал иногда. Но потом – как отрезало: хочу быть клоуном, и всё тут! 

Никто даже не догадывался, почему. Жорка и сам ни за что бы не додумался, если бы не поехав однажды с классом в цирк, не выдул лишних полбутылки минералки. Ровно через пять минут после начала представления ему срочно потребовалось выйти. Он забежал в туалет, расстёгивая штаны на ходу, и с облегчением зажурчал в писсуар, закатив глаза. И только потом огляделся, обернувшись, и наткнулся на две пары испуганных глаз. 

Рыжий долговязый патлатый парень без грима в костюме клоуна обнимал невысокого стройного гимнаста в трико с голым торсом. Не по-дружески, за одно плечо, а обеими руками, за спину, как девушку, прижимая к своей груди. Жорик сначала изумлённо раззявил рот, а потом опустил глаза, усмехнулся и вышел. И всё оставшееся время представления выискивал глазами на арене то стройную бледно-серебристую фигурку с небольшим чубчиком, то рыжую патлатую башку. Почему-то клоун ему понравился куда больше, хоть под гримом было не разобрать ни его лица, ни возраста. 

Жорик понял, что женское платье и каблуки – для придурков, а вот цирк и грим – в самый раз. Для него. 

Его уговаривали не валять дурака, не портить себе жизнь и выкинуть эту чушь из головы. Но Жорик снова упёрся, как баран, не желая ничего слушать. Тренировался жонглировать яблоками, делал растяжку и разучивал пантомиму по книжке, взятой из библиотеки. Купил на свои карманные деньги грим и перелопатил кучу всякой литературы, выискивая смешные сценки и репризы. 

Он ходил в цирк, как другие ходят в кино: раз иди два в неделю. Смотрел, как ковёрные быстро и ловко передвигаются в своих безразмерных огромных башмаках и поправляют друг дружке носы и шляпы. Как гимнасты и гимнастки весёлой стайкой бегут по коридору, подшучивая друг над другом, и у самого полога перед выходом на арену вдруг останавливаются и сосредоточенно замирают.  Как фокусник негромко выговаривает что-то дрессировщице, а та застенчиво кивает, опустив голову, словно только что не управлялась легко с дикими зверями. Жорка улыбался, глядя на них, и представлял себя среди этих замечательных людей. В костюме клоуна, конечно, ковёрного.  

Он смотрел на их выступления и запоминал мельчайшие детали, а потом пытался дома разыгрывать их перед зеркалом. А по ночам ему снился рыжий клоун, обнимающий полуголого гимнаста в серебристом трико.

На выпускной вечер в школе он пришёл в костюме Арлекина и битый час развлекал одноклассников и учителей своими фокусами и шутками, пока те животы от смеха не надорвали. 

И когда его друг, ошеломлённый и удивлённый его успехом, стал его хвалить и восхищаться, всего лишь потянулся губами к его рту. И тут же получил по зубам. До крови. До солёной горечи во рту. До разбитого на осколки сердца. 

В тот вечер ему просто надо было выговориться, выплакать свою боль и досаду на то, что мир устроен не так, как ему бы хотелось. Он привык ничего не скрывать от родителей, и не предполагал, что очередной разговор закончится именно так: полным и окончательным разгромом. 

Остался только опустевший секретер и стенной шкаф с расхлябанными дверцами. Да ещё диван и скрипучий стул. Всё остальное отец сгрёб в огромный чёрный полиэтиленовый пакет для мусора. Сорвал плакаты с обоев, на которых остались мелкие белые проплешины от пятен клея. Сломал и выкинул люстру, которую они с Жоркой сделали всего год назад вместе за пару вечеров. Самолётики, кораблики и машинки, которые он клеил с друзьями, кубки и медали, выигранные на соревнованиях, даже книжки и краски с карандашами и железная дорога – всё улетело на помойку. Всё Жоркино детство, вся его жизнь. 

«У меня больше нет сына!» – бросил в сердцах отец и поехал по «скорой» с первым инфарктом. Мать строго-настрого запретила его навещать, полагая, что один только вид непутёвого отпрыска его окончательно добьёт. И наутро велела валить на всё четыре стороны и больше на глаза ей не показываться. 

Жорик вздохнул и пошёл. Покидал в опустевший школьный рюкзак носки-трусы, реквизит для своего номера и деньги из копилки, любимый свитерок с оленями и блокнотик с дурацкими стишками – и пошёл с жёлтым зонтиком в руках в ясный солнечный день сдавать экзамены в эстрадно-цирковое.

И сразу же провалился на творческом конкурсе со своим полузабытым публикой старинным номером «Рыбалка», где клоун ловил вместо удочки на зонтик то собственный ботинок, то консервную банку, то утюг, а когда ненароком вытаскивал золотую рыбку, страшно пугался, расстраивался, ревел в три ручья и убегал. 

Наверное, дело было в том, что и зонтик, и ботинок, и консервная банка были не бутафорскими, а слёзы – самыми настоящими. Никто не улыбнулся и не захлопал, когда он закончил. Наоборот, в глазах приёмной комиссии он прочитал смущение и жалость. 

Не помогло ни жонглирование хрупкими ёлочными шарами, которые он в конце нарочно разбил один за другим, чтобы показать, что они были настоящие, ни пантомима с воображаемым зеркалом «Смотрите, кто пришёл! Это я! Я?!». Комиссия сидела с каменными лицами, никто даже бровью не повёл.

Он аккуратно вымел осколки с пола в мусорное ведро, молча поклонился, разводя руками в стороны – мол, а что я ещё могу сделать? – и вышел на двор, где росли высокие каштаны, усыпанные белыми свечками соцветий. Стрельнул сигарету у белобрысого парня, нервно курившего на ступеньках в ожидании своей очереди, сел на скамейку под каштанами и заплакал от горечи и бессилия что-либо изменить. Жизнь полетела наперекосяк. 

3.

Кто знает, что с ним было бы, если бы не тот белобрысый смешливый парень, который выскочил через четверть часа со ступенек крыльца с улыбающимся лицом и на радостях прошёлся по двору колесом. А потом плюхнулся рядом с унылым Жориком на скамейку и насмешливо потребовал:

 – Подвинься!

Жорик вздохнул и сдвинулся на самый край скамейки, на всякий случай, сложив на колени рюкзак.

– Поступил? – с нескрываемой завистью поинтересовался он у белобрысого.

– Нет ещё! – засмеялся тот, вытягивая длинные ноги в узких бежевых штанах «дудочкой» и мягких серых полукедах и поправляя распахнутый ворот кремовой рубашки с коротким рукавом. – Ещё надо сочинение написать и нормативы сдать по физкультуре. 

Он поиграл мускулами на руках, давая понять, что беспокоится только за сочинение. 

– На гимнаста? – вежливо поинтересовался Жорка, окинув взглядом его ладную фигурку. Белобрысый парень радостно кивнул, и сообщил, что до этого занимался гимнастикой с пяти лет. И всегда знал, кем он будет. И куда пойдёт учиться. 

Жорик снова вздохнул, отводя глаза, и пожаловался:

– А меня вот не взяли… 

Парень перестал улыбаться во весь рот, кашлянул, достал пачку сигарет и предложил Жорику: «Бери всю пачку, если хочешь! Я вообще-то не курю, только если нервничаю.» И проговорил чуть ли не извиняющимся тоном:

– Не расстраивайся. На следующий год снова попробуешь… 

Жорик закатил глаза:

– До следующего года ещё дожить надо! – с отчаяньем сообщил он, не глядя в сторону опешившего белобрысого парня. 

Парень невежливо засмеялся и ткнул его локтем в бок:

– Ты чего, как старый дед? Доживёшь, конечно, куда ты денешься! 

Жорик молча посмотрел в яркие голубые смеющиеся глаза и тихо медленно проговорил:

– Не уверен. 

Парень поперхнулся сигаретой и закашлялся, как будто дым попал не в то горло. Или правда, курил чуть ли не в первый раз. 

– Ты это перестань глупости говорить, – неуверенно произнёс он, вглядываясь Жорке в лицо. – В следующем году ты точно поступишь, помяни моё слово! 

Жорик усмехнулся его убеждённости, в две затяжки добил сигарету и встал, закинув на плечо рюкзак:

– Нет, – решительно помотал головой он. – Даже пробовать больше не стану. 

Парень искоса глянул на него снизу вверх и неловко спросил:

– Ты всегда так сразу сдаёшься? – неуверенно поинтересовался он тихим голосом, глядя, как Жорик, наклонившись, собирает почерневшие прошлогодние каштанчики под ногами. И начинает ими жонглировать одной рукой, глядя в сторону большого проспекта, откуда доносился лязг трамвая по рельсам и шорох шин. 

– Нет, – улыбнулся сквозь слёзы Жорка. – Просто у меня день сегодня такой… Неудачный. Вся жизнь псу под хвост. 

И объяснил, глядя в удивлённые ярко-голубые глаза совершенно спокойно:

– Меня родители сегодня из дома выгнали. В училище не взяли. А во всех институтах приём документов давно закончен. Работы нет и жить негде. 

Парень ойкнул: дотлевшая сигарета обожгла ему кончики пальцев – и ошарашенно спросил:

– И куда ты пойдёшь? 

Жорик пожал плечами:

– Не знаю, – честно ответил он. – На сантехника или на электрика, всё равно… Где общагу дают. Закончу, пойду в армию. А потом в ЖЭК или на завод. 

Парень усмехнулся, глянув на него исподлобья:

– Что-то мне твоё настроение не нравится… 

Жорка вскинул на него глаза:

– А что ты предлагаешь? Пойти повеситься, раз жизнь с самого начала не задалась? 

– Даже не думай! – торопливо проговорил парень, вскакивая и протягивая ему руку:

– Меня Юркой зовут, а тебя как? 

– Георгий, – представился Жорка. И зачем-то добавил, пиная каштан под ногой:

– Для друзей – Жорик. 

Парень кивнул и глянул на него задумчиво, что-то соображая. А потом мотнул головой в сторону доски объявлений:

– Пойдём, что покажу! 

На широком листе фанеры, прибитом к двум металлическим столбам и обведённом полозьями рамы, болталось полу рваная афиша с надписью крупными буквами: «День открытых дверей». И несколько маленьких листочков с объявлениями: «Сниму комнату. Порядок и своевременную оплату гарантирую» и «Продам грим и реквизит недорого».

Жорик быстро окинул взглядом полу оборванные корешки с номерами телефонов и посмотрел на белобрысого Юрку: «Издеваешься?» Тот схватил его за локоть и ткнул пальцем в неприметный серый листок с отпечатанным на машинке тестом:

«Эстрадно-цирковому училищу на постоянную работу требуется рабочий сцены. Иногородним предоставляется общежитие. Возможно по совместительству с обучением. Обращаться в отдел кадров.»

Юрка смущённо улыбнулся и вздохнул:

– Я сам хотел устроиться, – проговорил он неловко, – но лучше ты. Тебе нужнее. 

Жорик усмехнулся и брякнул:

– Тогда получится, что я твоё место занял! 

Белобрысый парень заглянул ему в глаза и очень серьёзно ответил:

– Или я – твоё. 

4.

В отделе кадров его приняли сразу и даже не удивились, когда из его паспорта выпал листочек «Памятка абитуриенту эстрадно-циркового училища». Жорик покраснел, как рак, подобрал его и, сложив вчетверо, убрал в карман. На память. 

Пыльный посеревший вентилятор лениво жужжал под потолком, как гигантская муха, разгоняя душный горячий воздух по сторонам. Прохладнее от этого не становилось, только ровное монотонное гудение слегка убаюкивало. Жорик, позёвывая, заполнил анкету, задержавшись только на пункте «предыдущее место работы». И поставил прочерк.

Сидевшая за отдельным столом старушка в очках с двойными стёклами и коричневом платье от шеи до пят внимательно изучила его труд, сверила данные паспорта и объявила:

– Хорошо, вы нам подходите!

Когда он уже расписывался в трудовом договоре, в кабинет зашла женщина с крашеными волосами и необъятным бюстом под изумрудно-зелёным платьем. 

– Жарковато тут у вас, Ольга Михайловна!! – пожаловалась она грудным низким голосом, обмахиваясь листами бумаги, которые принесла с собой. – Тут список успешно прошедших конкурс, надо перепечатать и повесить в фойе. 

Старушка, не отрываясь от своей писанины, сердито отбрила:

– К секретарю! У меня своих дел по горло! 

Крашеная женщина театрально вздохнула и огорчённо сообщила:

– Анечка приболела, её сегодня не будет. А завтра с утра списки должны уже быть на месте! 

Жорик встал и неуверенно предложил:

– Давайте, я распечатаю… Я умею, правда! У нас дома печатная машинка есть. 

Крашеная женщина критически оглядела его и с удивлением подняла брови:

– Опять ты? 

И только тогда Жорик узнал её: это она сегодня сидела сегодня во главе приёмной комиссии, глядя на его выкрутасы со скучающим недовольным лицом. 

– Это наш новый рабочий сцены, – не поднимая головы, медленно проговорила старушка, вглядываясь в какой-то документ, чуть ли не приложив его себе к носу. – Георгий Скориков, прошу любить и жаловать… А вы что, уже знакомы? 

Жорик смущённо объяснил:

– Я сегодня поступал. 

– Ну и что? – вежливо поинтересовалась старушка, откладывая один документ и поднимая другой. – Прошёл? 

Она отвлеклась и быстро глянула на него сквозь очки почти бесцветными сероватыми глазами. 

– Нет, провалился, – повесив нос, признался Жорик. Старушка ничего не ответила, вернувшись к работе и царапая сморщенной, как куриная лапка, рукой что-то на обороте документа скрипучим пёрышком. 

– А ты упрямый, – произнесла неожиданно крашеная женщина, внимательно разглядывая его. – Это хорошо. 

Она вручила ему листы с вычеркнутыми фамилиями и галочками напротив остальных. 

– Посмотрим, как ты справишься, – заявила она насмешливо. И объявила, нисколько не стесняясь:

– Я его заберу у вас минут на пять, не возражаете? 

Старушка покивала и отпустила их, помовав в воздухе рукой:

– Георгий, на сегодня вы свободны! Завтра выходите к восьми утра. И смотрите у меня, не опаздывайте! 

Жорик кашлянул, заметив свою фамилию на втором листочке. Со знаком вопроса, перечёркнутую два раза, крест-накрест. 

На нём опять поставили крест. Он уныло передёрнул плечом. Фиг вам, не дождётесь. 

– Что-то ещё? – недовольно спросила старушка, сердито глянув снова на него. 

Жорик, запинаясь, негромко проговорил с румянцем на щеках:

– Там было написано про общежитие... 

– Месяц отработаете в качестве испытательного срока, там посмотрим, – безапелляционно заявила старушка. И повторила сердито:

– Все свободны!

Жорик кивнул и поплёлся за крашеной женщиной в приёмную напротив, где за широким столом океанским лайнером возвышалась явно импортная огромная печатная машинка. Он усмехнулся, отложил каретку, взял из стопки лист бумаги и осведомился:

– Один экземпляр?

Крашеная женщина кивнула, с интересом наблюдая за тем, как он привычно вставляет лист, зажимает каретку, быстро прокручивает валик до середины бумаги, снова отпускает и выравнивает лист по торцам. А потом кладёт исчёрканный список на пюпитр и, поглядывая на него искоса, барабанит всеми десятью пальцами по клавишам, почти не глядя.

– Ты всегда такой серьёзный? – вдруг поинтересовалась крашеная женщина, слегка склонив голову на бок. 

Жорка молча кивнул. 

– Мне показалось сегодня, что ты ничего не играл, – будто оправдываясь, объяснила женщина. – Будто и слёзы, и пантомима – всё было всерьёз, а не игра, понимаешь? 

– Да, – ответил Жорка, чуть не сбившись и не напечатав другую букву вместо нужной. – Не отвлекайте меня, пожалуйста! Я же для вас стараюсь. 

В списке был только один Юрий –по фамилии Баулин. Кстати, тоже Геннадьевич, как и Жорка. 

– Готово! – объявил он через несколько минут, выдёргивая лист и держа его на весу:

– Куда повесить? – бесхитростно спросил он, подняв на крашеную женщину глаза. Та почему-то отвела взгляд, вздохнула и кивнула:

– Пойдём, – негромко произнесла она, поманив за собой. И по дороге произнесла, будто сама себе под нос:

– Нет такого амплуа – «серьёзный клоун». Есть весёлый, есть грустный, но не серьёзный. Так не бывает. 

Жорик только молча пожал плечами. Толку теперь спорить, когда дело сделано! Он и сам понимал, почему провалился. 

В коридоре навстречу им поднялся со скамейки белобрысый парень с вопросительно-встревоженным взглядом:

– Ну как? Взяли? 

Жорик с улыбкой кивнул и, прикрепляя кнопкой лист к стенду на стене, с довольным лицом подтвердил:

– Взяли. 

Баулин Юрий Геннадьевич с радостью хлопнул его по плечу, будто Жоркина фамилия шла в списке первой безо всяких вопросительных знаков:

– Поздравляю! 

Жорик заглянул в ярко-голубые весёлые глаза и тихонько проговорил:

– Ты под третьим номером. 

И улыбнулся, заметив, как лицо парня сразу стало серьёзным и собранным. Юрка с благодарностью кивнул и слегка нахмурился, опустив глаза. 

Крашеная женщина молча смотрела на них со странным выражением лица, словно жалела о чём-то несбывшемся или даже чему-то позавидовала. А потом поблагодарила Георгия за помощь и медленно пошла по коридору в сторону двери с надписью: «Приёмная комиссия» и скрылась за ней, лязгнув ручкой.

5.

– Как только через месяц? – растерянно переспросил Юрик и замер на цыпочках, стоя на краю поребрика с раскинутыми руками. Жорка беспечно махнул рукой, глядя с усмешкой, как тот, будто ребёнок, идёт не по тротуару, а по поребрику, балансируя и быстро перебирая ногами… 

Он по-хорошему завидовал ясной лёгкости и непринужденности своего нового знакомого. Тонкая изящная фигура, длинные музыкальные пальцы и непослушные лохматые пряди заставляли Жоркино сердце то замирать, то биться чуть чаще, чем следовало бы. 

У этого парня было всё, как надо. Как надо было ему, Жорке. 

Он поймал себя на том, что начинает заглядываться на белобрысого голубоглазого парня с приятным чистым и открытым лицом – и вдруг покраснел, отводя взгляд. Этого только ещё не хватало! 

– Как-нибудь переживу, – хмуро буркнул он, не поднимая на Юрку глаз. Не надо лишний раз на него смотреть. Рано или поздно он заметит неладное и спросит прямо в лоб. И тогда будет нипочём не отвертеться. 

– Ты можешь пожить пока у меня, – расщедрился Юрка с улыбкой. И добавил с озорством:

– Заодно, может, мы и подружимся! 

Жорик остановился и заставил себя посмотреть ему прямо в глаза:

– Ты правда этого хочешь? – неуверенно спросил он, запинаясь. 

Юрик улыбнулся и доверчиво кивнул:

– Ну да! По тебе сразу видно, что ты человек хороший и добрый. Мне как раз такой друг и нужен. 

Жорик закусил губу и кивнул:

– Хороший и добрый…  А ещё честный. Знаешь, почему меня родители из дому выгнали? 

Юрка испуганно помотал головой. Наверное, представил себе, что с ним могло бы случиться то же самое. 

Жорка, чувствуя всей душой, как его сердце обрывается и летит в чёрную пропасть, медленно проговорил:

– Потому что я влюбился в мальчика и поцеловал его. 

Юрка открыл рот и недоверчиво засмеялся, соскочив с поребрика прямо перед ним:

– Да ну, не может быть! 

Жорик молчал, вцепившись в лямки рюкзака и не поднимая головы. Всё так хорошо начиналось. Всё было так здорово. И он опять сам всё испортил! Не мог промолчать. Не хотел врать и выкручиваться потом, когда будет поздно оправдываться и что-то доказывать. Когда они уже привыкнут, привяжутся друг к другу и будет ещё больнее рвать по-живому… 

– Зачем ты мне это сказал? – жалобно спросил Юра, стоя перед ним чуть ли не с виноватым видом. 

Жорик усмехнулся и отвернулся в сторону, чтобы не встречаться с ним глазами. 

– Затем, чтобы ты не тащил домой, кого ни попадя, – жёстко проговорил он. – Затем, что это правда. Я по мальчикам. 

Он поднял глаза, вымученно улыбнулся и тихонько прошептал:

– Пока, Юрик. Спасибо тебе за всё. 

Юра озадаченно смотрел, как он шагнул в сторону, чтобы его обойти, и медленно побрёл, сгорбившись, по бульвару, пиная на ходу шишки под ногами. 

– Стой, – неуверенно проговорил он. – Да постой же ты, Жорик! – заорал он ему вслед и побежал его догонять. 

Жорка замер, выдохнул и обернулся. 

– Мы, что, так разойдёмся сейчас – и всё? – чуть ли не обиженно спросил Юра, пытаясь заглянуть ему в лицо. – Я так не хочу! Ты мне понравился, Жора. Очень понравился. 

Жорик досадливо покрутил лямку рюкзака, отводя глаза. И проговорил с отчаяньем:

– И ты мне тоже! 

Юрка несмело улыбнулся и тронул его за плечо:

– Ну вот и хорошо, – с облегчением произнёс он. И протянул свою длинную узкую кисть:

– Давай дружить! 

Жорик глянул на него исподлобья:

– Ты не понимаешь, – ответил он, словно не замечая протянутой руки. – Ты мне очень понравился. Это плохо. 

Юрка обиженно надул губу, опуская свою руку:

– И что в этом плохого? 

Жорка усмехнулся и просто объяснил:

– Представь себе, что у тебя появилась девочка. Которая тебе нравится, с которой хочется проводить время и разговаривать обо всём… Вы с ней можете подружиться, конечно. Сначала. А потом, всё равно, однажды дело дойдёт до того, что захочется держать за ручку, обниматься и даже поцеловать. Мальчики и девочки так устроены, понимаешь? Неважно, кому захочется – тебе или ей, или обоим вместе. А нельзя, например, потому что она твоя двоюродная сестра и между вами ничего быть не должно. 

Юрка слушал его с распахнутыми глазами и открытым ртом. 

– Ну и что? – сдавленно произнёс он. – Если она очень нравится… Поцелуемся один раз. Ничего страшного. Как-нибудь переживём, – слегка поддразнивая, улыбнулся он.

Жорик снова усмехнулся:

– Я не о себе говорю, а о тебе! – просто объяснил он. – Мы не сможем с тобой просто дружить. Никогда. 

Юра вздохнул и сунул руки в карманы. Посмотрел искоса на Жорку и вздохнул:

– Значит, ты отказываешься, да? – без тени обиды проговорил он. – Жалко. Ты такой хороший парень. Мне будет тебя не хватать. Мне очень нужен такой друг, как ты… Правда, Жорик! У меня никогда никого такого даже рядом не было. 

– Как так? – искренне удивился Жорка. 

Юра вздохнул и махнул рукой, вытащив из кармана листочек, смяв его и запулив в урну. 

– Мой папа военный, а мама была учительница. Сколько я себя помню, мы всё время переезжали. Из города в город, из квартиры в квартиру, вслед за палой. Куда его отправят служить, туда и мы с мамой. 

Он потёр нос и тихо продолжил:

– И так всё время… Только с кем-то познакомишься, только сойдёшься – и опять: пока, пиши письма, не скучай! Только через полгода письма приходят всё реже, а через год – почти никогда. 

Он вздохнул и признался:

– Один мальчик мне целых три года писал, так скучал. В конце концов, я сам перестал ему отвечать, чтобы он не расстраивался. И он даже это понял, и тоже перестал. 

Жорик улыбнулся ему сквозь слёзы и кивнул:

– Я тебя понимаю, Юрка. У меня тоже друзей никогда не было, хоть и по другой причине. 

Юрик покраснел и быстро проговорил:

– Я не стану спрашивать, по какой! – испуганно пообещал он. – И ты лучше не говори, пожалуйста!

Жорик озадаченно мигнул:

– Да ну, я не это имел в виду! Просто я спортом занимался и в художку ходил… У меня времени ни на кого не было! 

Юрик с облегчением кивнул:

– Я тоже тебя понимаю, – улыбнулся он. – Давай так: ты просто пока поживёшь у меня. А там посмотрим, что из этого получится.

Жорка с удивлением кивнул. А потом осторожно поинтересовался:

– А твои родители не будут против?

Юра помотал головой и отвёл глаза:

– А я у дедушки с бабушкой живу. Мама умерла два года назад от рака… А папа до сих пор где-то служит. Он редко пишет и ещё реже звонит. А приезжает только раза два в год, на день рождения и на Рождество. Но и то не всегда! 

Жорик несмело тронул его за плечо:

– Скучаешь по нему?

Юрка молча кивнул.

– Я по своему тоже, – вздохнул Жорка. – Хотя он здесь, рядом, а кажется – что на другой планете. Ладно, пойдём. Показывай, где ты живёшь. 

6.

До начала учёбы оставалось чуть больше месяца, и чтобы Юрка не скучал, Жорик начал вытаскивать его вечерами в город. То в кино, то по музеям, то просто погулять, лишь бы только вместе, вдвоём, хоть куда-нибудь.

Брать с него деньги за проживание в его комнате Юра наотрез отказывался. 

– Вот ещё! – сердито отвечал он. – Не обеднею! Лучше штаны себе купи приличные. А то ходить с тобой стыдно. 

Жорик не спорил: на фоне своего аккуратного и подтянутого друга он в балахоне с капюшоном и широченных расклёшенных штанах выглядел излишне…  хм, модно.

Для студента отделения буффонады это ещё куда бы ни шло, но для друга и товарища одетого с иголочки мальчишки – было чересчур контрастно. 

А Юрик хотел, чтобы их везде и всюду принимали за братьев. 

– Так будет проще нам самим, и объяснять никому ничего не надо, – уверенно утверждал он. И Жорка с ним согласился: когда он постригся, обнаружилось, что они внешне очень похожи, отчества у них одинаковые, оба увлекаются цирком – чем не братья? 

– Я всегда хотел брата, – смущённо объяснял свои поползновения Юрка. – Чтобы родная душа была хоть одна на белом свете. 

У Жорика от этих его слов и тёплого взгляда ярко-голубых глаз внутри всё замирало и плавилось, как воск. Он осторожно обнимал Юрика за крепкие сильные плечи и прижимался к его голове своей. 

– Люблю тебя, братишка. Спасибо, что ты у меня есть. Что бы я без тебя делал, – шептал он искренне и горячо прямо в розовую ушную раковину, невольно касаясь её губами. 

Это всё, что он себе позволял. Он не лез ни целоваться, ни дальше, как бы ему ни хотелось. И не то, чтобы ему совсем никогда ничего не хотелось. Однако он чётко понимал, что может себе позволить, а что нет.

Это всё, что позволял ему друг Юрик. Особенно после того, как они чуть не поссорились из-за того, что Юрке взбрело в голову познакомиться с Жоркиными родителями. 

– Зачем? – заржал Жорка. – Ты же парень, а не моя девушка! Просто парень, просто друг, ничего больше! – он поперхнулся и помотал головой. – Прости, братик. Я сказал, не подумав.

Юрка глянул на него потемневшими глазами и медленно проговорил:

– Если ты называешь меня своим братом, то я хочу посмотреть на твою маму. Своей-то у меня уже нет… 

Он садился на пол своей маленькой комнатушки, в которой Жорке пришлось самому сварганить двухэтажную кровать, потому что спать на одной постели он напрочь отказывался – и смотрел другу в глаза печально и строго:

– А вдруг она увидит, что нет ничего страшного в том, что двое мальчишек любят друг друга? Что живут вместе, как братья, делят один кров и хлеб, радость и печаль, всё – на двоих? 

Жорик, который валялся на нижней койке, фыркал и спорил:

– Да она даже смотреть не будет! Они с отцом вбили себе в голову, что я мерзкий извращенец, и только и ждут, что я их опозорю! 

Он нервно вскакивал и садился на пол напротив Юрки, глядя ему прямо в глаза:

– Никто, понимаешь, никто никогда не поверит, что я люблю тебя просто так, как брата! Что вообще один парень может любить другого – и не спать с ним! Даже педики в это не поверят, ни за что! Им же главное – потрахаться, а там хоть отвались! 

Юрка отводил глаза и сумрачно отвечал:

– Ну, наверное, есть и такие, что всё-таки любят… А не только трахаются. 

Жорка кипятился:

– Ага, это ты моему отцу расскажи! Он тебя и слушать не станет. Скажет, что всё понятно: его сын совратил очередного мальчика, а теперь ещё и в дом притащил, похвастаться! Да он нас с лестницы обоих спустит, и все дела. 

Юрка кусал губы, которые от этого становились только сочнее и ярче, и говорил:

– Жорка, ты такое не говори никогда, ладно? Ты меня никак не совращал, даже пальцем не трогал. Ты самый лучший парень на свете, которого я знаю. Ты мой любимый братишка, пусть и названный... Я тебе просто помочь хочу с родными помириться. Ты же скучаешь по ним, я знаю. Чувствую, что скучаешь. 

Жорка брал его за руку и смущённо говорил:

– Спасибо, Юрик, за то, что ты думаешь обо мне. И переживаешь за меня. 

Но тут же отводил глаза и повторял, не отпуская его руки:

– Прости, мой милый братик, но я их знаю лучше. Им точно не нужен второй сын. Им и первого хватило, за глаза и за уши. До инфаркта. До чувства вины за то, что не так меня воспитали. Они никак не могут понять, где ошиблись, ведь они из всех сил старались вырастить хорошего человека, а не какого-то мерзкого извращенца! 

Ему становилось так больно и обидно за них, что он начинал хлюпать носом и расстраиваться. И тут уже Юрка начинал его утешать и успокаивать:

– Ш-ш, братишка, не надо, не плачь! Никто ни в чём не виноват, ни ты, ни они. Ты хороший, и они хорошие, просто вы не поняли друг друга. 

Он притягивал Жоркину голову к себе на колени и гладил по непослушным вихрам, которые, несмотря на стрижку, всё равно так и норовили расти в разные стороны. 

– Просто я думаю, что они посмотрят на меня и поймут, что всё не так, как им кажется. Наверное, после этого вы не помиритесь сразу, но что-то может измениться… Давай просто попробуем, хотя бы один раз? Не сегодня, не завтра, но хоть когда-нибудь! 

– Когда-нибудь, – неохотно соглашался Жорка, млея от его ласки и нежности, как котяра, которого чешут за ухом. – Мне тебя жалко, Юрка. Ты не представляешь себе, сколько всего тебе придётся услышать! 

– Я потерплю, – улыбался Юрка. – Мне жалко тебя. И их тоже... Я подожду, пока вы будете готовы поговорить друг с дружкой. Они ведь мне тоже не чужие, раз у меня есть ты. Мои-то бабушка с дедушкой приняли тебя, как родного. 

7.

Юркина бабушка, божий одуванчик Анна Львовна, всю жизнь проработала в детской поликлинике педиатром. Была она маленькая, невысокого росточка, старенькая, совсем седая, но при этом бойкая и даже по-хулигански озорная, как девчонка. Всё время над всеми подшучивала, по-доброму, без острых словечек и глупых намёков, но иногда могла и рассердиться не на шутку. 

Так она спустила всех собак на не ожидавшего такого отпора Жорку, который принёс ей первую зарплату и жалобно попросил:

– Юрка с меня денег не берёт, так хоть вы возьмите, Анна Львовна! Я же у вас ем, сплю и в ванне моюсь, правда? Это же тоже чего-то стоит!

Та внимательно посмотрела на него поверх миниатюрных очков с толстыми линзами:

– Георгий, не разочаровывай меня, а то мигом по шее получишь! Где это видано: брать деньги с ребёнка за стол и кров? Чай, не объешь, не обоспишь и воду всю из крана не выльешь! Ты за кого меня принимаешь? Нет, мне-таки любопытно, за кого? Отвечай! 

Жорик стушевался и честно ответил вполголоса:

– За бабушку. У меня же ни одной не было. Не дождались… 

– Так какого рожна ты мне деньги суёшь, дурачок? Разве так благодарят за доброе слово и хорошее дело? Не обижай меня, пожалуйста! 

Жорик похлопал глазами, сообразил и кивнул. 

Анна Львовна вздохнула и сменила гнев на милость:

– Ты для Юрочки один свет в окошке. После того, как матери его, Танюшки, не стало, у него глаза потухли и руки опустились. Он даже улыбаться перестал и ходил, как укушенный, от всех шарахался. Никого к себе не подпускал, точно заранее боялся того, что может потерять. 

Жорка шмыгнул носом и закусил губу. 

– Я уж думала, никогда не услышу больше, как он в ванной поёт или бежит со всех ног делиться, как прошёл его день, где вы были и что делали… А тут слышу: хохочет Юрочка во всё горло и чуть не прыгает от счастья, что у него дружок появился! Ты его снова оживил, словно расколдовал или порчу снял. Как ты думаешь, Георгий, какими деньгами такое измерить можно? Да никакими! Только сердцем и душой, а больше ничего и не надо. Ты понял? 

Жорик снова кивнул и отступился. 

– Спасибо, – сказал. – Понял. Юрка для меня как брат, и вы мне тоже, как родные. Не обижайтесь на меня, дурака, ладно?

 – Брысь отсюда, пока полотенцем по шее не получил! – шутливо пригрозила Анна Львовна, но по ней было видно, что она уже не сердится. – И только попробуй ему о нашем разговоре даже заикнуться!

Жорик заулыбался и попросил:

– Вы ему тоже ничего не говорите, пожалуйста.

Дедушка Юрки, Виталий Игнатьевич, напротив, относился к нему очень серьёзно и строго:

– Вы меня удивляете, Георгий, своим характером. Пусть вам не повезло в первый раз, и вы не поступили сразу, но вы нашли правильное решение и пошли работать туда, где хотите учиться… И вы своего добьётесь, это точно! Я в вас верю. 

Жорик смущался и лепетал:

– Спасибо. Юрка то же самое говорит.

Юрка тоже не сомневался, что у Жорки всё получится. Юрка был рядом, когда Жорику становилось грустно или накатывала тоска по родителям, по дому, по старой спокойной и размеренной жизни. Юрка поддержал его в самый трудный момент, когда через пару недель тяжёлой и грязной работы тот едва не приуныл и не сломался, вымотавшись подчистую. Юрка разминал ему гудящие руки и ноги, массировал сорванную спину и шептал на ухо, сидя сверху на его спине:

– Потерпи, Жорик, ты привыкнешь и освоишься, и поступишь, и выучишься. И будешь самым лучшим в мире клоуном! 

И от этого горячего уверенного шёпота у Жорика откуда-то снова брались силы и терпение. И каждый день он, простой рабочий сцены, незаметная маленькая шестерёнка в огромном цирковом механизме, шёл на работу, как на праздник. 

Потому что без него этого праздника не было бы. 

8.

Когда осенью начались занятия в группах, они с Юркой стали ходить в училище вместе. Дома, на стенке над столом, появилось их общее расписание: Юркины пары и Жоркины рабочие часы. Времени стало в обрез, потому как Юрка уговорил-таки друга вернуться к тренировкам, и тот, скрепя сердце, согласился. 

Жоркин тренер будто не заметил его годового отсутствия, точно так же гоняя его на силовых упражнениях и готовя к соревнованиям. Отрабатывал с ним технику и терпеливо объяснял ошибки, скупо хвалил за успехи и ничего не спрашивал лишнего. Просто помогал ему втянуться обратно в обычный размеренный ритм: тренировки, квалификация соревнования. И снова тренировки. 

У Юрки появились новые приятели и знакомые: гимнасты Женя и Валя и эквилибристика Леночка. Они вместе учились в одной группе и жили в общежитии на Второй Красной улице. Парк раз Жорик заметил, как Юрка выходит в их компании с последней пары, оживлённо беседуя то с одним, то с другим и похохатывая, запрокинув голову, над шутками третьей. И, заметив его, Жорку, на скамейке под каштанами, торопливо прощается с теми и бежит к нему, оглядываясь назад. 

И однажды просто сказал ему, глядя прямо в глаза:

– Тебе необязательно провожать меня домой каждый день. Я же не твоя девочка, правда? 

Юрка покраснел и неуверенно кивнул. А потом обнял его и шепнул на ухо:

– Спасибо. 

И после этого стал уходить с новыми приятелями гулять и разговаривать. И даже звал его с собой, но Жорка упрямо отказывался. Он понимал, что будет лишним в этой компании, и станет только стеснять Юрку своим присутствием. У них своя жизнь, свои общие темы для разговоров, а он даже мне студент, а просто рабочий сцены. 

Жорик стал всё чаще задерживаться с работы, поначалу объясняя это тем, что просто взялся по совместительству за приборку сцены и мытьё полов. На самом деле он занимался кое-чем другим. Ему совсем не хотелось скучать дома одному, дожидаясь Юрку допоздна в те дни, когда у него самого не было тренировок. 

Дед Виталий, который сразу заметил перемены в их отношениях, попытался увлечь Жорика шахматами, которые были его любимым коньком всю жизнь. Несколько вечеров они провели вместе за доской, разбирая этюды и разыгрывая по ходам известные партии великих гроссмейстеров. Пока однажды дед Виталий, глядя на то, как Жорик постоянно отвлекается на свои мысли и путается в ходах, не сказал ему доверительно и просто:

– Жорка, не переживай. Подожди немного, он наиграется во все эти посиделки и прогулки с друзьями, и вернётся к тебе. Но сейчас дай ему, пожалуйста, нагуляться. Он и так слишком засиделся дома для своего возраста. 

Жорик благодарно кивнул и хмуро ответил:

– Если на следующий год я поступлю и стану учиться сам, у нас с ним будет ещё меньше времени. 

Дед Виталий поднял указательный палец:

– Когда! – назидательно проговорил он. – Не «если поступишь», а «когда поступишь», Жора! – и добавил, глядя в сторону:

– Рано или поздно, каждый человек понимает, что пора начинать делать свою собственную жизнь. Хорошо, если в ней есть другие люди, которые тебе близки и дороги. Но этот не повод мешать им строить свою, понимаешь? 

Жорка вздыхал и отводил глаза. Он понимал. И был благодарен старику за то, что тот думает о них даже больше, чем он сам. 

Один раз он набрался смелости и пришёл к себе домой. Поздно вечером, почти ночью тихонько открыл дверь и на цыпочках проскользнул в свою комнату. Он не был там почти полгода, и похоже, никто за это время в неё не заходил. Он посидел на подоконнике с закрытыми глазами, вспоминая, как жил здесь ещё недавно, но то ощущение дома, которое всегда у него было, не возвращалось… Жорка улёгся на свой старый диванчик, не раздеваясь, накрылся старым красным шерстяным одеялом и заснул.

А утром мать разбудила и отругала его, накормила и выставила за дверь. Даже денег пыталась всучить, но он не взял. И рассказывать о себе уже ничего не пытался, потому что никто его не стал бы слушать. Он твёрдо решил, что больше не будет сюда возвращаться. Ни за что, никогда.

А когда столкнулся нечаянно в коридоре со старушкой Ольгой Ивановной из отдела кадров, спокойно получил нагоняй за то, что уже третий месяц не является за своим положенным местом в общежитии. 

– Георгий, имейте совесть! – заявила она. – Мне стоило огромного труда выбить вам место в общежитии. Учитывая то, что вы не приезжий, а можно сказать, абориген! Куча иногородних, между прочим, дожидаются своей очереди, мыкаясь по съёмным квартирам, а вы нос воротите! Это уже ни в какие ворота не лезет, правда! 

Жорик вздохнул и честно признался, что прижился у Юры и вроде как больше и не нуждается ни в чём. 

На что Ольга Михайловна хмыкнула и осторожно поинтересовалась:

– Извините, Георгий, может, я чего не понимаю и даже знать не хочу. Но вы же не собираетесь сидеть у Баулина на шее всю жизнь? Да и ему, простите, уже пора с девочками гулять, а не штаны с другом за уроками просиживать… О себе думать не хотите, так хоть о нём побеспокойтесь, будьте любезны. 

Жорик покраснел и пообещал зайти за бумажкой о вселении на этой неделе. А вечером дождался Юрку и честно сообщил, что съезжает от него. 

– Там Женька с Валькой живут в соседней комнате, – сказал он, вытирая кончиками пальцев Юркины слёзы. – Так что будем чаще видеться. 

Юрка мотал головой и шептал, что привык к нему, что будет скучать, что ему станет грустно и одиноко теперь в своей комнате… Но Жорка обнял его и сказал:

– Спасибо, Юрик. За всё, что ты для меня сделал. Без тебя бы я пропал, честно. Я люблю тебя, братишка. 

Тот шмыгнул носом и ответил, отворачиваясь:

–  Я тебя тоже. 

И вдруг проговорил чужим голосом:

– Хочешь, я тебя поцелую? 

Жорик задохнулся. Он об этом мечтал всё время, представлял себе в утренних полусонных фантазиях, гнал от себя эти мысли и жадно воображал себе иногда, что однажды это случится. И вот, случилось.

Он уже был готов ответить «да», когда вдруг поймал его настороженно-решительный взгляд и замотал головой:

– Не надо, – выдохнул он. – Не надо так, пожалуйста! 

Юрка с досадой спросил:

– Почему? 

Жорик помолчал, кусая губы, и отпустил его. А потом нехотя проговорил:

– На самом деле ты не этого хочешь. Иначе бы просто сам поцеловал, не спрашивая… Ты просто готов на что угодно, лишь бы я остался. Прости, Юрик, но мне теперь точно пора отсюда уходить. Не обижайся. 

9.

Кастелянша в синем халате поверх цветастого платья выдала ему ключ от комнаты и бельё.

– Входная дверь закрывается ровно в десять вечера, – строго предупредила она. – Не опаздывайте, а то придётся ночевать на улице! Пойдёмте, я покажу вам комнату. 

Жорка кивнул и ответил:

– Не волнуйтесь, я не студент. Я в училище только работаю. 

Она обернулась на ходу, семеня ногами в домашних тапках, окинула его любопытным взглядом и усмехнулась:

– Кем? 

– Рабочим сцены и уборщиком, – спокойно ответил Жорка, держа на руках свёрнутые квадратиками байковое одеяло и стопку белья. 

Кастелянша хмыкнула, остановилась у крашеной двери с жестяным номером «113» и постучалась костяшками пальцев:

– Паша, открой! Это Нина Сергеевна. 

Она постучала ещё раз и ещё, а потом сердито выдохнула:

– Опять ночевать не явился! Что за безобразие! 

И требовательно протянула руку:

– Давай ключ! 

Жорка вздохнул и вернул ей ключ. А потом с любопытством прошёлся взглядом по маленькой комнатушке с двумя кроватями. И довольно хмыкнул. 

В общем-то, его всё устраивало. Две тумбочки, по одной в изголовье каждой кровати, застеленной коричневым шерстяным одеялом. Шкаф для одежды, стол у окна, два стула и прямоугольное зеркало без рамы на стене. Лёгкие занавески из тюля и коврик у двери. Жить можно. Особенно, учитывая то, что сосед, судя по всему, редко появляется. 

На подоконнике ровным слоем лежала пыль и засохшие мухи, обе кровати были не застелены, а на одном из стульев лежал точно такой же комплект белья и одеяло. Только синее, а не зелёное, как у Жорки. 

Он положил свой груз на соседний стул и попросил у кастелянши ведро и тряпку. Та с одобрительной усмешкой глянула на него и открыла шкаф. Под вешалками с чёрным пальто и спортивной курткой внизу стояли швабра и ведро с засохшей тряпкой. Жорка кивнул и пошёл наливать воду в туалет. 

Когда он вернулся, рослый коротко стриженый парень заправлял свою постель и с удивлением на него посмотрел. 

– Скориков Георгий. Твой новый сосед, – представился Жорка, намочил тряпку и, растянув за кончики, резко отжал над ведром на весу. 

– Ильин Павел, третий курс, – удивлённо ответил тот, вопросительно глядя на него ясными свело-серыми глазами. У него было широкое лицо с большим лбом и редкие тонкие брови. Прямой нос и почти квадратный подбородок с плотно сжатым ртом. 

– На кого учишься? – нерешительно спросил он, глядя, как Жорик лениво крутит швабру в руке, уперев её древком в пол. – Буффонада? Жонглёр? Артист оригинального жанра? 

Жорка помотал головой и сообщил с усмешкой:

– Не угадал! – он подбросил тяпку в воздух и поймал её на швабру. А потом принялся сосредоточенно намывать пол, привычно выкручивая ручку швабры из стороны в сторону. – Меня не взяли. Я здесь просто работаю. 

– Да ладно! – недоверчиво засмеялся парень, глядя на его выкрутасы. – Ты меня разыгрываешь? 

Жорка искоса глянул на него, прекратив выпендриваться с ведром и тряпкой, и тихо произнёс:

– Нет. 

Павел поморгал и неловко спросил:

– И кем ты устроился, если не секрет? 

– Рабочий сцены и уборщик, – вздохнул Жорка, отжимая грязную тряпку в ведро. – Сядь и ноги подними или отойди, пожалуйста. 

Павел ошарашенно сел на свою кровать и задрал длинные стопы в белых носках. 

– Идиоты, – пробормотал он, согнув спину и глядя исподлобья на Жорку, который быстро домыл пол и, не глядя, бросил тряпку в ведро. А потом крутанул на двух пальцах швабру колесом и отправил её обратно в шкаф. 

Жорик молча шутливо поклонился и, взяв ведро, пошёл полоскать тряпку. Когда он вернулся, Павел лежал на своей кровати с книжкой, вытянув ноги. Завидев Жорку, он улыбнулся и спросил:

– Снова поступать будешь на следующий год? 

Жорик вздохнул и принялся заправлять свою постель. 

– Не знаю, – помедлив ответил он. – Нет, наверное. Осенью меня в армию заберут. Я ничему даже толком научиться не успею. 

Он застелил свою кровать вторым одеялом, лежавшим на ней с самого начала, и упал сверху лицом на подушку. 

Паша помедлил и поинтересовался:

– А потом? 

Жорка повернул к нему серьёзное лицо и спокойно ответил:

– А потом мне уже будет всё равно. 

10.

Юрка прибежал к нему на следующий день и заулыбался на пороге:

– Привет! Как устроился? 

Жорка улыбнулся ему в ответ:

– Нормально! 

Он жонглировал тремя мандаринами, лёжа на своей кровати, но при появлении Юрки перестал и протянул один фрукт ему:

– Хочешь? 

– Нет, спасибо! – фыркнул Юрка. – Я реквизит не ем. 

– На окне ещё целый пакет! – весело сообщил Жорка. – Меня Ольга Михайловна угостила, из отдела кадров. Ей всяких фруктов натащили, а мандарины она не ест, у неё аллергия. 

– Тогда давай! – весело тряхнул головой Юрка и уселся рядом с ним на край кровати, скинув обувь у входа. 

– Бабушка с дедушкой ждут тебя на Новый год, – сообщил Юрка, отправляя дольку за долькой в рот. – Спрашивали меня, что тебе подарить, а я не знаю. 

Он заглянул другу в глаза и серьёзно осведомился:

– Что ты хочешь на Новый год? 

Жорик, не отводя глаз, ответил:

– Встретить его вместе с тобой. 

Юрка сразу прекратил улыбаться и болтать ногами. А потом скомкано объяснил:

– Мы уже с ребятами договорились, что я к ним пойду, на новую квартиру. И Леночка тоже придёт.

Он повёл плечами, будто ему было холодно, и медленно произнёс:

– Мне ей надо кое-что сказать. Очень важное.

Жорик помолчал и выдавил:

– Понятно, – и высыпал шкурки от фруктов из ладони на тумбочку.

Юрка слегка неловко возразил:

– Это не то, что ты думаешь!

Жорик отложил неочищенный мандарин в сторону и вздохнул:

– Ладно. Шарф хочу, как у тебя, полосатый и тёплый. Скажи Анне Львовне, что я приду. 

Юрка виновато кивнул. 

– Ты не сердишься? – жалобно спросил он, тронув его рукой за колено.

Жорик немного нарочито помотал головой:

– Нет, братишка! Я же знаю, что Леночка тебе нравится. И ты ей тоже.

Он похлопал слегка расстроенного Юрку по плечу и встал. Подошёл к шкафу и достал из него бумажный плоский пакет, перевязанный ленточкой. 

– Это тебе, – просто сказал он, вручая Юрке подарок. – Только обещай, что откроешь в Новый год, не раньше! 

– Спасибо, – с чувством ответил Юрка, пряча глаза. – Ты самый лучший парень, Жора... Был бы ты девчонкой, я бы на тебе женился. 

– Я парень, – быстро возразил Жорик и, подняв глаза, встретился взглядом с Пашей, который деликатно замер в дверях, чтобы не мешать. – Привет, Павел! 

– Привет, – с любопытством протянул тот. – Что делаете? 

Жорка беззаботно ответил:

– Обсуждаем планы на Новый год! 

Паша вкрадчиво поинтересовался:

– Семейные? 

Юрка помотал головой и неприязненно буркнул:

– Нет. Общие!

И глянул на него так, будто отрезал, что его это никак не касается.

Жорка озадаченно посмотрел, как Павел молча кивнул, криво усмехнулся и полез в шкаф за вещами. А потом перевёл вопросительный взгляд на насупленного Юрку: «что не так?»

Тот сердито дёрнул плечом:

–  Я пойду, наверное. 

Паша быстро скинул рубашку и потянул свитер на себя через голову. 

–  Не стоит, Юр, – скучно произнёс Павел. – Сейчас я уйду и не буду вас беспокоить ближайших три дня. 

Он быстро переодел штаны, заслонившись дверцей шкафа, и захлопнул её, быстро накинув на плечики рубашку и потёртые джинсы. 

–  Вот и всё, я пошёл, – заявил он, надевая пальто и приглаживая волосы перед зеркалом. –  С наступающим, пацаны! 

Жорик проводил его недоуменным взглядом и ткнул Юрку в бок, когда он ушёл:

–  В чём дело, Юрка? На что ты разозлился? 

Тот смущённо покачал головой:

–  Ни на что. Просто я не знал, что ты с Ильиным живёшь. Он мерзкий тип, его никто не любит. 

Жорка удивлённо поднял брови:

–  Мне так не показалось. 

Юрка сердито вскочил:

–  Да ты просто ещё его не знаешь! Он всех девчонок и парней уже достал своими шуточками! Подожди маленько, он и за тебя возьмётся, вот увидишь. 

Жорка усмехнулся:

–  Где сядет, там и слезет! Не волнуйся, Юрик, я умею за себя постоять. 

И нехотя добавил:

–  Ладно, ты тоже иди, раз собрался. 

Юрка помотал головой и попросил:

–  А можно я с тобой… ещё немножечко посижу? 

Жорка улыбнулся:

–  Сколько хочешь! 

Прошёл к двери, закрыл её изнутри на ключ и вернулся к Юрке, обняв его за плечи:

– Что с тобой, Юрик? 

Тот покусал губу и со вздохом признался, глядя ему прямо в глаза:

–  Я по тебе соскучился. 

Жорик улыбнулся и потёрся об его щёку своей:

– Я тоже, братик, – просто сказал он.

Юрка судорожно выдохнул и прижался лицом к его плечу:

– Я запутался, – проговорил он с отчаяньем. – Сам себя не пойму! Мне и Леночка очень нравится, и без тебя я тоже не могу… Что делать, Жорка? Что мне делать, скажи!

Жорик похлопал его по плечу и отстранился.

– Я не могу выбрать за тебя, – пробормотал он. Поднял глаза на опешившего Юрку, усмехнулся и, неожиданно для самого себя сообразив, сказал:

– Да нет, оказывается, могу. Если тебе так трудно, я могу уволиться и уехать отсюда навсегда. 

Юрка испуганно посмотрел на него. 

– Ты ненормальный, – нервно выдавил он. – Тебе обязательно нужно всегда и всё в своей жизни портить? 

–  Ага, – кусая губы, выдохнул Жорик. –  Такой я извращенец… Ничего, Юра. Через три года ты перестанешь по мне скучать.

11.

Антон Палыч был сухоньким маленьким старичком с озорными голубыми глазами и залихватской козлиной бородкой на морщинистым лице. Росточка он был не великого, прямо сказать – небольшого, едва не карлик, но держался так, будто был заправским силачом или борцом со старинных цирковых афиш. 

В первый же день занятий он влез с ногами на кафедру и предупредил два десятка юношей и две девушки, пришедших осваивать азы циркового искусства:

– Цирк – дело серьёзное, молодые люди! 

И прямо при всех встал на руки на кафедре, задрав вверх тонкие ноги в глазурованных жёлтых штиблетах:

– Ап!

И прищёлкнул в воздухе каблуками.

А потом ещё и откинул одну руку в сторону, вытянув морщинистые сухонькие пальчики.

И вдруг свалился обратно, сел, разведя в сторону ноги, и горько заплакал, как ребёнок, барабаня по полу кулачками:

– А-а-а-а! 

Затем он достал из кармана пиджачка носовой платок, шумно высморкался, поднялся на четвереньки и, покряхтывая, спустился с кафедры. И, глядя с озорством блестящими глазами сквозь стёкла очков, спросил строгим голосом:

– Кто может повторить?

Аудитория, которая замерла несколько секунд назад, не зная, плакать ей или смеяться, в ответ зааплодировала. В среднем ряду поднялся крепкий коренастый стриженый парень в яркой жёлто-синей куртке-валетке и чёрных джинсах. 

– Я попробую, – неуверенно предупредил он.

Антон Палыч охотно кивнул и показал рукой на кафедру:

– Прошу на сцену!

Он посмотрел сквозь полуоткрытую дверь на уборщика, который стоял со шваброй и разинутым ртом, глядя на него самого с восхищением и любопытством по-детски широко распахнутыми глазами, и промолчал. Пусть смотрит, если хочет и делать нечего.

Стриженый парень в жёлто-синей валетке тем временем встал на руки и неуверенно произнёс:

– Ап…

Уборщик отвёл глаза, а Антон Палыч слегка поморщился. Дождался, пока парень в валетке свалится на попу и нарочито захнычет, потирая глаза кулаками, и махнул рукой:

– Довольно! Для первого раза недурно. Как вас звать?

Стриженый парень заулыбался и произнёс застенчивым баском:

– Вова… То есть Владимир Антонов, – тут же поправился он.

Антон Палыч кивнул и взмахнул рукой:

– Аплодисменты Вове, он самый смелый!

В аудитории раздались жидкие хлопки. У Вовы сползла с лица улыбка и он недовольно насупился. Антон Палыч искоса глянул на уборщика, который повторил его трюк, даже слегка подправив на свой лад: в вытянутой руке у него была швабра. А губы на нахальном лице беззвучно повторили его возглас. 

–  Так не пойдёт! –  топнул ногой Антон Палыч. –  Аплодисменты! Громко! Настоящие! 

Аудитория послушно захлопала, не жалея ладоней. Вова довольно покраснел и потупился, заметив, что учитель сам ему аплодирует не меньше других. А вот сам Антон Палыч смотрел на уборщика, который беззвучно плакал навзрыд, обняв ведро, и не был уверен, кому именно он аплодирует. 

–  Вова, запомните: это – престиж, – возвестил он. –  Удивление! Восхищение! Радость! Публика приходит к нам именно за этим. Садитесь, Вова. Вы сегодня молодец…

Владимир Антонов смущённо кивнул и пошёл на своё место. А сухонький старичок, сверкая стёклами очков, продолжал:

– Итак, дорогие мои! Теперь, когда мы выяснили самое главное, перейдём к деталям. Если ваш трюк не вышел, попробуйте его повторить. Но только один раз, чтобы не утомлять зрителя…

Он говорил и говорил, размахивая руками, иногда привставая на цыпочки или делая паузы. И постоянно ловил себя на мысли, что на самом деле обращается не к сидящим в зале скучновато-старательным девочкам и мальчикам. А к парню-уборщику, стоящему за дверью и слушающему его с таким жадным вниманием, которое согревало ему сердце. 

В конце лекции он почувствовал, что у него заболела шея. Крутить головой, то и дело поглядывая, как уборщик в пустом коридоре повторяет за ним простенькие и глуповатые учебные трюки, оказалось не самым приятным делом. Но парень точно издевался над ним, переделывая всё на свой лад и даже заставив один раз невольно улыбнуться, когда укусил свой ботинок. 

Девушка, выполнявшая трюк на кафедре, приняла эту улыбку на свой счёт и гордо задрала голову под аплодисменты товарищей. 

Антон Палыч вопросительно посмотрел на неё:

–  Катя… Екатерина Скворцова. 

–  Душечка, да вы просто прелесть! –  польстил ей Антон Палыч, провожая девушку озорным взглядом. Нет, правда, она очень старалась. Снять туфлю с ноги зубами, без помощи рук, ничуть не проще, чем свой ботинок – уборщику. Хотя он тоже справился. Молодец. 

После звонка на второй час пары Антон Палыч небрежно взмахнул рукой черноволосому молодому человеку, последним заходящему в аудиторию:

–  Оставьте дверь открытой, пожалуйста! 

Но уборщика не было. То ли он пошёл мыть другой коридор, то ли испугался. Антон Палыч поймал себя на том, что неожиданно расстроился из-за этого, и сердито продолжил:

–  Итак, про реквизит. Это может быть всё, что угодно, кроме креста и члена. 

Аудитория зашумела, послышались смешки парней и фырканье девушек. 

–  Вопросы, – разрешил Антон Палыч, взмахнув рукой в сторону черноволосого. –  Вы первый! 

Парень встал и, оглядев всех, с лукавой ухмылкой спросил:

– Ну, первое понятно, не стоит оскорблять чувства верующих… А второе-то почему? 

И сел под свист и улюлюканье товарищей. 

– В цирке могут быть дети, – просто объяснил Антон Палыч. –  Даже просто обязаны быть! Какой цирк без детей? Но имейте совесть, будьте достойными людьми. Хоть вы и клоуны, не допускайте пошлости, непристойности, мерзости. Веселите людей ярко, красиво, душевно. Вы ковёрные клоуны, а не балаганные кривляки. Запомните это, я очень вас прошу. 

Следующие полчаса гонял своих студентов и в хвост, и в гриву, заставляя их повторять те номера, что они приготовили на вступительный конкурс, и безжалостно растолковывая все ошибки и недочёты.

И отпустил вместе со звонком притихших и посерьёзневших учеников. А потом, не глядя на дверь в опустевшую аудиторию, громко позвал:

– Ну что ты мнёшься, заходи! 

Парень-уборщик, спотыкаясь, неуверенно вошёл и притворил за собой дверь. 

– Ты кто? –  с любопытством спросил Антон Палыч, разглядывая его снизу вверх. 

–  Жора, – быстро ответил парень, вскинув и опустив глаза. 

– Почему тебя не было сегодня на занятиях? –  строго поинтересовался Антон Палыч, чувствуя, как дрожит его голос. 

Парень уныло пробормотал, не поднимая головы:

– Я не поступил. Извините. 

Антон Палыч чуть не расхохотался: он что, извиняется перед ним за то, что провалился на экзаменах? Ведь всё равно, он же устроился в училище уборщиком. Явно не просто так! 

– Ты любишь цирк, Жора? –  требовательно спросил Антон Палыч, заглядывая ему в лицо. Простое, живое и умное, оно ему даже понравилось.

– Очень! – парень просто расцвёл, а потом снова потупился и отвёл глаза. 

– Хорошо, Жора. Я буду с тобой заниматься, если хочешь, – предложил Антон Палыч. –  В индивидуальном порядке. Только уговор: никому ни слова! 

Парень растерянно на него посмотрел:

– Совсем никому? 

– Никогда, никому, ни единой душе! – торжественно подтвердил Антон Палыч. – Твоё молчание – плата за мои услуги… Идёт? 

Парень вздохнул и развёл руками:

– А что, у меня есть выбор? Идёт, конечно. Спасибо. 

12.

На Новый год Жорка приготовил в подарок бабушке Анне Львовне кожаный футляр для очков, тиснёный узорами, а деду Виталию Егоровичу – резную трубку из можжевельника и шитый серебряной нитью кисет. 

Стол накрыли в большой комнате, где в углу стояла пахнущая свежей хвоей настоящая ёлка. 

–  Юрка с друзьями притащил, – с гордостью сообщила Анна Львовна. –  Прямо из леса. Сам принёс, сам поставил, сам нарядил. 

Жорка улыбнулся и погладил зелёные лапки. «Спасибо, Юрик, я понял, что это для меня.» За неделю до праздника тот залез на антресоль и начал подавать Жорке обувные коробки со стеклянными игрушками, переложенными ватой. А потом вытащил помятую искусственную маленькую ёлочку и со вздохом покачал головой:

– Нет, не пойдёт, – пробормотал он с досадой. – Совсем истрепалась! 

И хотел было уже её выкинуть, как вдруг заплакал, прижимая к груди пластиковый ствол с облезлыми лапками.

– Мамина? – глупо спросил Жорка. И ещё глупее добавил:

– Оставь на память. 

Юрка помотал головой и сипло проговорил:

– Нет. На кладбище отвезу. Пусть у неё тоже Новый год будет. 

– Съездить с тобой? – спросил Жорка, не зная, куда девать руки. Ему хотелось обнять Юрку, стоящего на табуретке, за ноги и прижаться головой к животу, но… 

– Не надо, отпусти, – хрипло ответил Юрик. Жорка покраснел: он всё-таки это сделал, но упёрся носом не туда, куда надо. И отпустил его слишком резко, так, что Юрка покачнулся и был вынужден ухватиться за его плечи. 

– Слезай, – хмуро проговорил Жорик. – Или тебя на руках в комнату отнести? 

– Не надо, – повторил Юрик так испуганно, точно именно этого и захотел. 

А через пару дней Жорка ушёл жить в общагу. Потому что их разговоры начали напоминать нервные перепалки, а сам Жорка стал ловить на себе долгие задумчивые взгляды ярко-голубых глаз, от которых ему становилось не по себе. Юрка то взгляда с него не сводил, то прятал глаза, как только замечал, что его за этим застукали.

Он и сам поглядывал на Юрку искоса, молча ругая себя последними словами. Будет теперь парень думать себе невесть что! Да, нечаянно ткнулся Жорка носом ему в пах один раз. И обалдел, как тот мгновенно напрягся и замер в его руках, сложив свои ладошки ему на шею. Может, он потерял чувство времени и слишком долго его так держал? Может, зря потянул носом воздух, словно принюхиваясь к тому, чего не следовало бы. 

В общем, он позволил себе лишнее, и понимал, что рано или поздно придётся за это поплатиться. Лучше сразу, решил он на второй день, когда получил от Ольги Михайловны разрешение на вселение в общагу. 

Но сейчас, стоя в комнате с живой, убранной дождиком и бусами, разукрашенной игрушками и гирляндами ёлочкой, Жорик чуть не заплакал от собственной дурости. Как бы они ни дружили с этим замечательным белобрысым парнем, как бы Жорик не любил всём сердцем своего названного братишку, но здесь был Юркин дом, а не его. И Юрка должен был сидеть со своими бабушкой и дедушкой за праздничным столом, дарить им подарки и радостно разворачивать свой…

Он, а не Жорик, который здесь почти случайно оказался. Вместо него.

– Чего ты загрустил, Жора? – мягко поинтересовался дед Виталий, поглядывая на него сквозь очки. 

– Думаю, как там мама и папа, – со вздохом признался Жорка. Он и правда, только что об этом подумал: у его родителей тоже первый Новый год без него. Впрочем, вряд ли они сильно расстраиваются. И даже ёлку, наверное, не поставили, потому что всегда наряжали её для него. А теперь больше не для кого. 

«У меня больше нет сына.»

Ну нет, так нет. Кому от этого хуже? Всяко не Жорке, которому в чужом доме и подарки подарили, и салаты положили, и только что по голове не погладили! 

Дед Виталий никогда ничего не спрашивал о Жоркиных родителях. Ему хватало деликатности не лезть, куда не просят. Анна Львовна пару раз попыталась прояснить ситуацию, но тоже отступилась: ладно, захочет, сам расскажет! 

А сам Жорка понимал, что говорить правду этим чудесным стариканам нельзя, вдруг она их убьёт. Пусть лучше думают себе, что хотят! Юрка уже и так наговорил всем, какой Жорка хороший и добрый, что тот сам почти в это поверил. 

Сейчас же Новый год, а всё эти неприятности уже остались в прошлом. В прошедшем году. Считай, закончились. 

Когда через два часа после боя курантов всё начали помаленьку клевать носом и, пожелав друг дружке спокойной ночи и хорошего Нового года, разбрелись по комнатам, Жорка просто свалился на Юркину кровать, потому то сил не было лезть наверх, на свою. И мгновенно заснул, вдыхая запах его волос с подушки и глотая слёзы. 

13.

Утром Жорка подкинуло ни свет ни заря полшестого. За окном уже не бабахали хлопушки, петарды и салюты, не горланили песни и не шарахались пьяными по улицам. 

Он потянулся на постели и улыбнулся. А потом вскочил и полез в свою кровать наверх, застеснявшись того, что вдруг Юрик вернётся сейчас, а он ещё и на его постели валяется! 

И обнаружил у себя на подушке белый конверт без надписи. И упакованную в коричневую бумагу коробку с клоунским гримом. 

Жорик разорвал конверт и прочитал:

«Брат, я тебя люблю. Больше всего на свете. Как парень парня. Вернись ко мне, прошу тебя. Сегодня я скажу своей девушке, что она мне нравится, а люблю я тебя, брат. И хочу быть только с тобой.»

Ни имени, ни подписи, ничего. 

У Жорика отвисла челюсть. 

Юрка, дурачок, куда ты лезешь. 

Юрка, брат, ты с ума сошёл, да? У тебя же девушка есть, хорошая, красивая, милая Леночка. Закончите оба училище, поженитесь, нарожаете детишек. Всё у вас будет хорошо. 

Юрка, дружочек, не дури: со мной тебе придётся прятаться всю жизнь. От всех. Поймают – посадят. Не поймают, так коситься будут и за спиной всякие гадости говорить. На гастроли за границу не выпустят: а вдруг сбежишь? Ни в какой приличный цирк не возьмут. А вырастешь, состаришься, не сможешь работать на трапеции – никто тебя к студентам не допустит. Всё будет не плохо, а очень плохо. 

Юрка, милый, а как же твои бабушка с дедушкой и отец-военный? Думаешь, они нас примут такими, какие мы есть? Поверят, что у самого грязного педика есть душа и ею он может любить по-настоящему? Вот так, отчаянно и безнадёжно, потому что ничего после него не останется, ни детей, ни семьи, ни доброго имени, ничего! 

Юрка, любимый, а что у нас будет с тобой? Проживём вместе лет пять, а потом поссоримся и разбежимся. Да хоть десять или двадцать! А жизнь уже поломана, не склеишь. И будешь ты искать другого такого, но уже не найдёшь. Но будешь продолжать искать, пока не состаришься и не поймёшь, что все остальные тоже кого-то своего искали. Но не нашли в тебе. Потому что ты всегда был мой, и ничей другой. 

Юрка, дорогой, а вдруг я умру раньше тебя и тогда ты точно останешься один на всех белом свете? Как ты будешь без меня, родной? Кто тебя утешит, обнимет, согреет? Кому ты будешь нужен, когда меня не станет? 

Юрка. 

Юрка… 

Юрка! 

Во входной двери заворочался ключ. Жорик вскочил и быстро спрыгнул на пол. Бросился к дверям и втащил немножко пьяненького и замёрзшего парня в квартиру и принялся его целовать, как безумный. 

Юрка не сопротивлялся. Наоборот, одним движением плеча скинул свой расстёгнутый полушубок и обнял за плечи. Впился в его рот губами и зашёл языком, словно пробуя на вкус и слизывая горячее дыхание, как пеночку с варенья. 

Сзади послышалось тихое покашливание. Они испуганно оторвались друг от друга и обернулись. 

– Доброе утро, – недовольно проговорил дед Виталий, кутаясь в тёплый стёганый халат. – Дверь закройте, по полу дует. 

Он был в одном халате и стоптанных домашних тапочках на босу ногу. 

Жорик покраснел, протянул руку, захлопнул входную дверь и повернул ключ в замке. Обернулся к деду Виталию и чётко сказал:

– Виталий Егорыч, я люблю Юру. Не просто, как брата, а совсем люблю. Меня за это из дома и выгнали. 

– Мы любим друг друга! – пискнул пьяненький Юрка. – Дед, прости! 

Дед Виталий вздохнул и тихонько сказал:

– Ну и любите на здоровье. Чего на весь дом-то орать? Дайте людям поспать спокойно. Эка невидаль. С Новым годом, кстати. С новым счастьем. 

2011