Полигон

И тут Лёха громко и отчетливо, чуть ли не по буквам, произнес:

— СЕРЁГА, Я ТЕБЯ ХОЧУ.

— Охуел, что ли, с горя?!

— А если и так? — провокационно глянул Лёха. — Иногда парни трахаются. Система отработана. У меня, например, трещит и дымится. Наружу тянется.

— Мне уйти?

— Не хотелось бы...

— Тогда кончай хуйню пороть.

— Не могу.

— Ты серьёзно, что ли? — Сергею расхотелось блаженствовать. Захотелось чем-нибудь в Лёху запустить. — Тебя куда понесло, братан? Я кто по-твоему?

— А я кто?

— Тогда завязывай свою тошниловку. А то меня вывернет…

— Жаль, — вздохнул Лёха. — Я не думал, что тебе это так безразлично.

— Нехуй думать. И считай, что этого трёпа не было. Тебе же лучше, — категорично заявил Сергей.

Лёха помолчал.

— Договорить можно? — осторожно подал он голос.

Сергей не ответил.

— Ты боишься, Серёг?

— Кого? Тебя, что ли?

— Себя.

Сергей задумался. Было отчего…

— Ты чё, Лёх, хочешь? — наконец произнёс он напряжённо. — Тебе слить некуда? Только я не тот случай. Это я тебе как другу говорю. Понял?

— Не злись, Серёг... Между друзьями нет запретных тем.

— Не еби мозги. Мы корешá — и всё. Точка.

— Я что, виноват, что у меня хуй на тебя дыбом?

— Да ш-што ты говоришь?

— Да то!

— Пройдёт, не ссы.

— Не ссу. Не проходит.

— Тогда иди поссы. Может, пройдёт.

— От этого не пройдёт. Ты знаешь.

— И давно у тебя это?

— Давно.

— Тогда тебе в санчасть надо, а не ко мне. Заебал, Лёх… честно.

— Ты мне нравишься, Серёга. Теперь я могу сказать. Это тебе, таёжный моряк - сухопутный мореход, понятно? — снова резануло Сергея признание Лёхи.

БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ... — колотилась в стены сумасшедшая ночь.

— Мне это так и таскать в себе до дембеля? Или за это тоже морду бьют? — не унимался Лёха.

Его тон стал воинственным, требовательным. Лёха хотел ясности.

— Бьют. И ты знаешь, — сказал Сергей жёстко.

Что-то опасное царапнуло внутри, и потеплело, как растекшаяся по стылому снегу кровь.

Лёха вздохнул как-то обречённо. Как ребёнок, не получивший свой подарок в силу понятных причин. И обижаться глупо, если так.

— Смейся, злись, я хотел как лучше, — припечатал Лёха. — Думал, ты проще на это смотришь. Без твоих тараканов в башке...

Про тараканов Лёха сболтнул зря, уж лучше б не сегодня. У Сергея озноб ворохнулся от воспоминаний: церковь, фрески, погост, ветер… И КОЛОКОЛ... Скорей бы утро!

— Ты не раскочегарился, случайно? Чифиря перепил? — охладил Лёхин пыл Сергей. — Охуел от жара?

Но ему стало даже интересно как-то... Надо же! Во забирает-то братишку сегодня…

— Смейся, паяц, смейся… Только не захлебнись. Я серьёзно говорю, а ты…

— Лёха, очнись, бля! — раздельно произнёс Сергей. Он пытался придать голосу какую-то убедительность, чувствуя, что надо бы сгладить это противоречие без ущерба для обоих. — Ты забыл, кто мы и где мы? Какая, бля, любовь!? Я — мужик! С каких это пор у тебя на мужиков стоять стало?

Лёха медлил с ответом.

— Да, Серёга. Ты — мужик. И я — мужик. Вижу, не слепой.

— Вот именно! — напомнил он Лёхе с иронией. — У меня же нет пизды, вот те крест!.. И буферов пятого размера тоже нет. Ну нету, и всё.

— Ой, Серый, не надо «ля-ля», — злобно прищурился Лёха. — Всё ты прекрасно знаешь… ведь так? — Отступать Лёха, видимо, не собирался, да и дело это такое: затягивает... Назвался груздём... полезай, стало быть!

— Ну, пусть, ладно, — с ледяным спокойствием сказал Сергей. — Даже если я понимаю твоё состояние… И что?.. Мне теперь — раздеться тут перед тобой, а ты покажешь чудеса дрочки?

— Сомневаюсь, — усмехнулся Лёха.

Сергей вновь прикрыл веки:

— Тогда нахуя долгие и мутные базары? Подрочи вон в уголочке — и полегчает. Даже баба — и та без мужика дрочит… А то развыёбывался: «я тебя хочу, я тебя желаю»! По-человечески нельзя сказать?..

Лёха глядел на Сергея, как на сволочь. Тот подумал: не треснули бы их отношения бесповоротно. Половые противоречия — вещь опасная. И с чего Лёха завел базар именно сегодня, приспичило ему... Сергей в жизнь не имел дела с пидарами.

— Ладно, — выдохнул он обречённо. Видно было, что Лёха задет, что жутко волнуется, ищет выход из неловкой ситуации. — Расскажи, что за плесень у тебя в голове завелась. Может, вместе разберёмся.

— Только ты не спи хотя бы, — попросил Лёха.

— Не беспокойся, не усну. Давай…

— Понимаешь, Серёга… — Лёха замялся, но лишь на миг. Он потупил глаза. — Ты — красивый, сильный, хуястый... — тут Лёха совсем смутился, но договорил: — И задница у тебя… класс. Ты помнишь, мы уголёк грузили, потом купались в море, голые… Вот тогда я как-то иначе увидел тебя, не как обычно, — и пошло… Но сначала в бане, ещё на карантине...

— Когда спину, что ли, мне тёр? — вспомнил Сергей. — Ты из-за этого, выходит? Ну ты, Лёх, бля, даешь! Кто бы знал…

— Не забыл, значит, — порадовался Лёха. — Ну, мне же легче. Вот ты меня и распалил, на хуй. Я давно тебя заценил, вот как на духу, без обид. Ты манишь, бля, ты мне мозги жрёшь. Не веришь? Глаза закрою — ты, и хуй растёт, аж яйца ломит. И почти каждый день. Стояки заебли, дрочи не дрочи. А жизнь бежит, кровь киснет. И что мне — кончать втихаря, в одиночку, когда ты где-то рядом шляешься и тоже, как мудак, дрочишь поблизости безо всякого смысла? Или, ещё хуже, не дрочишь. Обидно, Серый! Бля буду, обидно!.. Называй это как хочешь, но если говорить до конца — давно уже я положил на тебя глаз, ох как давно!… Понял?!

Сергей рассеянно усмехнулся:

— И глаз этот — на хую… Или на жопе… Ну ты мастак, братан, по ушам ездить.

— Да при чём тут хуй?!! — разозлился Лёха.

— Не ори. Ну а чего ты-то гонишь? Тебя послушать, так это что же, мы с тобой тут откроем филиал пидер-клуба?!

Лёха хмыкнул, насупился:

— Я тебя не на панель тащу… И не за жопу лапаю. Может, зря я тебе открылся, ведь думал — поймёшь как мужик... Я с тобой по душам, а тебе по херу!

Сергей закинул руки за голову:

— Да не по херу мне... Только не могу я представить, чтобы мы тут трахаться начали, — он даже поёжился, как при очередном наваждении.

— Зачем представлять? Да и не вижу ничего такого…

— Лёх, я не вафлёр. Может, ты вафлёр? Или ты в жопу тайно долбишься? Душу он вывалил… Как сиську с молоком! Х-ха! Ну раз ты меня так видишь, то, может, и раком встанешь? Или слабо?!

Лёха хмуро молчал, играя желваками. Сергей сразу понял, что сморозил лишнего. Может, Лёха и не голубой вовсе, а так — особый случай. Жизнь довела, разбудила в нём это. Кто его знает?..

— Ну ладно, Лёх… — он ткнул ногой в его банкетку. — Просто я базаров таких не понимаю. Не то настроение. Не злись. Давай лучше замнём… для ясности...

Лёха погрузился в себя, как-то ехидно, уязвлённо.

Сергей виновато поднялся, подошел и крепко, без задней мысли, по-дружески обнял его за плечи:

— Лёх, ну всё… Всё… Не обижайся на меня. Такой я дурак. Или мудак. Неисправимый. Ну хули надулся? Я же ничего плохого не сказал. Этот разговор — мужской, только между нами. Я не трепло, ты знаешь. Проехали?

У Лёхи во взгляде теперь читалась почти ненависть, до слез:

— Ну ты и козёл! Говорили мне, что все такие — все козлы, а я, дурак, не верил…

Сергей воспринял это как должное.

— Ты бы поосторожней, — предупредил он так, по флотской привычке, всё ещё стоя рядом, но уже остолопом.

— Только не надо, ладно? — оттолкнул его в пояс Лёха. — Я тебе не салабон зелёный… Трахать и сам умею, если не веришь — есть чем. А ты… Ни себе ни людям... Моралист, бля… А внутри — весь гнилой…

Сергей плюнул, круто развернувшись, и стал нервно мерить шагами периметр дежурки. Он почувствовал, что устал — смертельно, неимоверно. Да и разговор попёр такой — непростой. Лёха делал ровно столько, сколько он сам позволял ему всем своим видом. Это походило на игру в поддавки: драка понарошку, но с элементами ощутимой боли. Чтоб не было совсем уж голой туфтой. «Пидер-клуб» ведь должен чем-то отличаться от «Клуба любителей всякой туфты». Что ещё ему скажет бравый дружбан в порыве саморазоблачения при жарком гудении кочегарки? И как сорвёт его, Серёгину, маску мужской незапятнанности, добропорядочности? Чем прикупит окончательно, пусть на разок, под сурдинку тоски-одиночества: телом, характером, искренностью, доверием, простотой... Или необычностью происходящего, всем золотом мира в безденежной тундре, неистовым порывом души и сердца, жертвенностью и безоглядным риском на грани безумия. Чем же?..

Нетоскливый получался караул, это точно... Сергей в ярости швырнул оземь какую-то подвернувшуюся под руку тряпку и в припадке отчаянья подскочил к Лёхе, глядя ему прямо в глаза:

— Ты же не гомик, Лёх, я знаю!! Ты нормальный пацан!!! Что за игру ты со мной завёл? Братан, зачем??!

— Я хочу быть сегодня с тобой, вот и всё, — тихо сказал Лёха. — Так просто, Серёга. У нас ещё есть время. Попытка не пытка… — он изо всех сил старался держать взгляд на Сергее. — Хоть раз в жизни. Если ты не понимаешь, что такое любить парня, то уж это-то слово ты точно поймёшь: пе-ре-пих-ну-ться!!! Тебя это устроит?

Сергей терпеливо внимал, также не отводя глаз и дыша Лёхе в лицо.

— Я и так сильно подставился, — продолжал Лёха. — Что не продашь — знаю, но презрения тоже не хочу. Я не чмо, и не подстава, у меня всё всерьёз. О любви уж не будем, — разве такого как ты пробьёшь? — а в трахе какая разница — парень, девушка… Я хуже последней бляди, что ли?.. Я даже не хуже тебя, красавчик, и цену себе тоже знаю!!!

Сергей не проронил ни звука. Он терпел. Пусть Лёха выговорится...

— Вот я — бабник, а хочу парня. Кто мне указ? Хуй с яйцами всё равно при мне, никуда они не денутся. И бабы никуда не уйдут. А ты тут сидишь и с умным видом мораль размазываешь по жопе. А после этого побежишь дрочить, чтоб только никто не видел. Это нормально? Я столько ждал, момента искал. Думал — вот оно, так всё удачно, мы вдвоём, вся ночь наша... — Лёха со всей силы, наотмашь, вмазал кулаком по стене дежурки, да так, что посыпалась штукатурка: — Ещё немного — и я возненавижу всё на свете! И себя, и тебя, и стоеросину свою глупую, и твой драгоценный недосягаемый, Ваше величество Хуй, и эту долбанную кочегарку, которая мне без тебя на хрен не нужна!

Сергей свирепо безмолвствовал, сверля Лёху глазами.

— Ну? Чего молчишь?!!

— Слушаю.

— Боишься? Не боись, не замараешься. Чё ссышь-то?.. От тебя что — баб убудет? Хотя, как говорят знающие люди, жопа — не пизда… Затягивает…

— Жопа лучше?..

— Да, бля, лучше!!! Но только одна — твоя! Мудак ты хренов!

— Ё-моё… — в отчаянии выдохнул Сергей.

Серенад ему сроду никто не пел, а тут — Лёха, ПАЦАН! Как вдохновенный соловей... Соседушка! Вот те хрен!..

— Чем рассуждать тут, канитель свою разводить, мог бы давно уже и попробовать… Неужели я такой урод, что у тебя на меня даже НЕ ВСТАНЕТ? — в отчаянии почти взмолился Лёха.

«От таких признаний и у мёртвого встанет» — безнадежно подумал Серёга. И промолвил, глубоко вздохнув:

— КАК ТЫ МЕНЯ ЗАЕБАЛ, БРАТАН!.. 


По-настоящему, Лёха его вовсе не удивил. Не на луне рос Серёга и при желании давно бы вычислил Лёхин интерес. Но дело было не в этом. Не то чтобы про Лёху говорили, будто он был слаб до мужского пола… Где та прозорливая тварь, которая его бы заподозрила в столь мерзком непотребстве и попрании мужских догм?

Напротив: широкоскулая и широкоплечая морская душа с портрета на музейном стенде — например, про легендарные конвои союзников в войну, про героев Балтики и Кронштадта и прочую славную летопись нашего Отечества, овеянную красивыми смертями моряков и десантников на фоне грозной пучины и роковых девятых валов.

Лёха ведь правда был неотразим в форме и по-человечески обаятелен, и сам чёрт знает, кто запихнул его, как и Серёгу, в жуткую безбабью глухомань (матросская ты, бля, доля!) — подальше от противоположного пола, на душу населения которого так не хватает нормальных, производительных самцов? Можно бы сказать «война», да ведь не война, — а так, суровая псевдонеобходимость плюс тотальный похуизм руководства, которому половой вопрос по обе стороны этой проблемы — до глубокой генеральской задницы. Сука-жизнь и сука-ебля!..

В таком коллективе, какой сложился на Полигоне — маленьком, замкнутом на себя и с аскетичным укладом внутренней жизни — у каждого рано или поздно в голове заводятся тараканы. Тут можно и замуж друг за друга повыходить, и почти ничего удивительного в этом не будет! Но маются парни в самом расцвете сил, неся этот незаслуженный крест, который и не кара божья, а так — недоразумение, нонсенс и обычное земное блядство во всей его полномасштабности.

Сергею, по совести, ни изворачиваться, ни мучить несчастного Лёху-братишку не хотелось: все-таки симпатизировал, что бы он тут ни плёл, ёбарь оголтелый, любовничек флотский из глубокого подполья, маразм в тельняшке, юная ясноглазая блядь с яйцами, позор нации и христопродавец всех краснофлотских знамён и вымпелов разом!

— Как ты меня заебал! — выдохнул опять Сергей в лицо Лёхе, и медленно, нехотя стал расстегивать штаны с обеих сторон.



Лёха оторопел… Сначала он даже не поверил… Его начало поколачивать, трясти. С чифиря или так?

Он сидел на банкетке ни жив, ни мёртв, белый, как полотно, под пристальным взглядом Сергея, с этой предательски нарастающей дрожью.

Сергей тоже запутался и сейчас мало что понимал. В глубине души ему польстило, что именно Лёха нарисовался в этой неизбежной ситуации, предложив ему такие вот отношения, обычно не задающиеся у нормальных парней да и не нужные большинству из них на гражданке. Но тут уже был не природный позыв, а какой-то надрыв, когда всё сложнее, путанее, стыдливее. Лёха, который был в полном порядке, с низу до верху, даже по-своему влёк. Но по-другому, совсем. Умел же он снимать напряги и согревать душу в минуты Серёгиной слабости! Рядом с Лёхой можно было забыть о чёрной меланхолии и посмеяться над всеми видениями, что рождались в недрах воспалённой от вечного недосыпа и прибрежной скучищи Серегиной головы...

Сергей, говоря честно и до конца, мог бы вернуть Лёхе его собственные слова: «ты красивый, сильный, хуястый», ещё бы он мог добавить от себя, уж если совсем начистоту, не притворяясь: «Мне нравится твоё открытое лицо, честная улыбка, умение дружить, жизнерадостность… и преданные, то грустные до боли, то лучистые до безумия глаза...»

Блин! И угораздило же Лёху втюхаться в него так, по-бабьи, по самые помидоры! Ну как это так может быть?.. Похуй?! Никак нет: похуй это может быть только последней свинье на их полигонной подсобке...

А Лёха, Лёха меж тем разволновался не на шутку… Боясь и вздохнуть, он молча наблюдал, как Сергей медленно, стоя вплотную над ним, приспускает брюки вместе с трусами и неторопливо достаёт на свет божий всё своё хозяйство, которым он нераздельно владел вот уже двадцать лет и которое однозначно отличало его от женщины.

— Барсучий бог!.. — восторженно пролепетал Лёха. У него мгновенно закружилась голова, отпала челюсть и вдруг ничего больше не осталось внутри, кроме безбрежного, как небо над океаном, неприкрытого вожделения.

Он сам преклонил колена, предварительно достав из своих штанов Серёгиного кровного побратима, и начал делать то, что среди простых парней называется разухабистым, но простым и точным словом — «отсосать»…

Тут пахло не только теорией. Попутно Лёха доставлял удовольствие себе самому — и это странным образом ещё больше стало заводить Сергея. Заводить всерьёз… Вскоре Сергей настолько был охвачен жаждой полного обладания, что, обхватив Лёхину голову за стриженый затылок, начал двигать свое орудие в режиме хорошо смазанного поршня, стремясь затолкнуть его как можно глубже. Лёха, спазматически морщась, терпеливо вбирал в себя этот ствол… Казалось, теперь он был готов вытерпеть всё что угодно!

Откуда Лёха понабрался мастерства, можно было только гадать. Но ведь Сергей ничего не знал о его прежней жизни. А если и не было там ничего подобного, то интуиция, видно, имеет свойство вести человека, добывая из тайников сокровенные залежи, или же всякая наука обретает плоть на практике так же споро, как мудрость приходит на переломе добра и зла, в их смертельном поединке... Словом, Лёха делал своё дело весьма искусно. Вскоре Сергей почувствовал, что возбуждение в нём перевалило за ту черту, где кончается разум и начинается чистое биение обезумевшей плоти:

— Лёх, слышь, тормозни, — шёпотом скомандовал он, — не хочу так сразу...

Лёха искусно пригасил Сергеево перевозбуждение, слегка поглаживая его напряжённые ноги и скользнув пару раз ладонями по ягодицам.

— Говоришь, пизда не жопа? — поднял Лёхину голову на себя Сергей, опустив свою пятерню на его макушку. — Надо проверить…

Его глаза хищно сверкнули.

— Ну наконец-то!… — простонал с благодарной улыбкой Лёха и сбросил свой бушлат на пол между банкетками. Он быстро встал на четвереньки, свесив голову вниз, слегка расставил ноги и оттопырил назад свою округлую, накачанную задницу... Выглядело это всё как в сюрреалистическом сне или в одном из тех видений наяву, что лишь два часа назад порождала паскудная караульная ночь, сатанински вытанцовывая зловещими тенями ног вокруг кнехта на причале...

Сильный и отнюдь не робкий Лёха на четвереньках, в этой совершенно нелепой позе добавил Сергею возбуждения. Его инстинкт зверел. О нежности и ласке думать не приходилось, — лишь бы утолить плотоядный порыв, смять, раздавить и сделать частью самого себя это молодое и во всём подвластное тело, в котором был заточён дух Лёхи, его славного матросского кореша и его теперешнего верноподданного раба. Сергей приблизился вплотную к нему, и медленно стал погружать свой мокрый, нетерпеливый член в горячий, сжатый будто в ужасе расстрела (и оттого похожий на сомкнутый рот партизана, преданного в самый неожиданный момент) Лёхин зад.

Вначале преграда казалась неприступной, но постепенно плоть сдалась и расступилась, осторожно пропуская внутрь гигантский ствол Сергея.

Лёха застонал и вздрогнул всем туловищем. От удовольствия или от боли? Сергею некогда было думать об этом…

Внутри Лёхи было тесно и жарко, очень жарко. Ощущения были действительно необычные: Сергей чувствовал, как Лёха судорожно обхватывает его изнутри, вздрагивая и покрываясь мурашками, как они оба напрягаются, только каждый — на свой лад, как увеличивается в объёме то, что и без того раздулось неимоверно, рискуя «сорвать все гайки» в своем неистовом порыве двигаться дальше.

— Ну-ка расслабься… — приказал Сергей, облизывая пересохшие губы. — Обоим больно... Терпи, матрос! Распусти мышцы, я уже там, чё ты сжался-то...

И надавил уже посильнее.

Превозмогая стон, Лёха ответил:

— Не дрейфь… Ты всё делаешь здорово… Мне хорошо… Даже слишком… Это потому, что у тебя большой…

В этом месте Сергей медленно, но верно въехал в Лёху до конца, по самые «не балуйся».

Тот в открытую застонал:

— М-м-м-м!.. Я думал не войдёт. Отрастил елдень… — Лёха попытался обернуться: — Ну, давай, двигай уже куда-нибудь!! Чего ждёшь, бля?!!

И беспомощно уронил свою голову на сомкнутые запястья собственных рук.

Сергей обнял Лёху за пояс и начал двигаться. Вначале потихоньку, потом сильней и сильней…

Через несколько минут он уже толкал его под ягодицы что есть силы, придерживая руками под рёбра.

Лёха совсем обезумел. Сквозь зубы он не то орал, не то хрипел всякую ерунду, типа: «Ну!.. Ну же! Сделай меня! Сделай! Давай ещё! Задвинь мне на всю, чтобы я почувствовал! Я так ждал тебя, с твоим жеребячьим хуем… Так хотел! Трахай сколько сможешь, а потом кончи, прямо в меня, не вынимая! Ну что ж ты, бля, братан, давай, двигай резче! Жестче, я сказал!.. Не бойся, не порвешь! Я хочу тебя, всего до конца! До конца, слышишь? Всего!!!»

Этот неожиданный мазохизм взвинтил Сергея до предела. Он смотрел, как его член выходит из Лёхи и снова входит в него, будто протыкая его насквозь, он хлестал упругие Лёхины ягодицы ладонями до появления ярко-розовых клякс, расплывавшихся на глазах, ещё яростнее раздирал их пальцами в разные стороны, как апельсиновые половины, чтобы вогнать член по корень, в самые недра Лёхи, хотя глубже уже было некуда, — глубже было бы просто не совместимо с Лёхиной жизнью…

Лёха отдавался неистово. Сергей уже проваливался в это чувство, которое не испытывал очень давно. Оно стремительно приближалось, рождаясь где-то глубоко внизу живота и пронзая бедра сладким, сжимающим все естество, спазмом.

Лёха перестал самоуничижаться и уже просто глухо подвывал в такт движениям Сергея, будто хныкал. Внутри его задницы стало свободнее, но всё равно теснее, чем у женщины во влагалище… И горячо, как в печке...

Сергей изогнулся в последнем рывке, и оргазм накрыл его с головой… Он кончил страшно — прямо внутрь Лёхиной задницы, прямо в её жгучую глубину… Волны пенились, бурлили и бились о борт одна за другой… Почему-то именно в этот момент он вспомнил ещё раз: «Да, жопа это не пизда… Это совсем по-другому…»

Сергей бессильно навалился на широкую Лёхину спину и шумно выдохнул из груди остатки воздуха. Член сам собой выполз из жгучего естества и, постепенно расслабляясь, улегся как змея на мошонке между растерзанных Лёхиных ягодиц. С него всё ещё струились последние млечные капельки.

— Серый!.. — подал голос измученный Лёха.

— А? — отозвался Сергей. — Ты ещё жив?

— Не-а, — простонал Лёха, — я там… Но щас спущусь. Уф-ф-ф… Ну ты и продрал! Я же сидеть теперь не смогу!

— Сам хотел. Орал как резаный. Давай, давай…

— Задницы — твой конёк. Понял?

— Ну что ты, бля, несёшь? Заладил! — простонал уже Сергей. — Нужны мне эти говённые задницы! С меня твоей надолго хватит…

— Как это «хватит»? — испугался Лёха и чуть не сбросил с себя Сергея. — Уже всё?

— Шутки понимать надо, Лёх. Я хотел сказать, что если буду скучать, то по одной заднице — твоей.

— А-а, — Лёха успокоился. — Спасибо…

— Служу Отечеству! А если конкретней: на здоровье, приходите ещё.

— Конечно приду, — и Лёха странно рассмеялся.

— Ты чего? — вяло проворчал Сергей.

— Ничего! Отечество-то у нас с другой стороны, а мы с тобой пиздопредатели. Представил себе? Давай-ка встанем с пола и отдохнём немного… — предложил Лёха. — Чайку попьём, покурим. Слазь отсюда, я тебе не койка.

— Ох и злыдень, — покачал сокрушённо головой Сергей, чувствуя себя опустошённым. Но по всему телу разливалась приятная ломотная истома. Впервые за последние полтора года службы он был «сыт», действительно «сыт», по-настоящему! Это вам не в туалете, сам с собою, правою рукою…

— Лучше быть пиздопредателем, чем пиздострадателем, — резюмировал Сергей, когда нехотя поднявшись с пола, оба расползлись по своим банкеткам.

— Ну как, тебе хоть понравилось? — робко спросил Лёха.

Сергей закрыл глаза, чуток подумал:

— Давно такого не было…

— Правда?

— Кривда. Тебя кто сосать научил, пиздёныш? — поддел его Сергей.

— Никто, — Лёха стушевался, исподлобья глянул на Сергея.

— Ещё скажи, что в первый раз.

— В общем, да.

— Не звезди.

— Просто я видел, — уклончиво ответил Лёха. — Я же не всё сочиняю про баб.

— Да ладно, нравится — соси. Но для меня это открытие.

— И чинарик из моего рта не добьёшь теперь?

— Да нет, я не о том...

— Я ж хотел, чтоб тебе понравилось.

— А если бы я в рот кончил...

— Проглотил бы.

— Серьёзно?!! — Сергея аж перекосило. — И не западло тебе?

— От тебя — нет.

— А чего во мне такого особенного? Всё ж горькое, да чмошное.

— Я это не могу объяснить, я это просто чувствую, — улыбнулся Лёха.

— Жопа — не пизда, — скосив глаза, брезгливо тронул мокрый липкий член Сергей. — Надо же... (Он будто привыкал к этому обстоятельству).

— Я говорил: не пожалеешь...

Сергей мечтательно вздохнул, уже почти подрёмывая:

— Надо будет написать эти слова золотой краской в Красном уголке…

— Ладно, писатель, я сейчас… — Лёха поднялся со своей банкетки и с полуспущенными штанами заковылял к выходу из дежурки.

— Ты куда? В Красный уголок? — приоткрыл глаза Сергей.

— Сейчас приду, сказал… Должен же я привести нас в порядок…

Лёха вернулся через минуту с мокрым полотенцем и бережно обтёр им сначала, член Сергея, потом, с двух сторон, себя.

— Ну вот, теперь порядок, — и, сложив полотенце, присел рядом. — Слышь, Серёг, я хотел спросить тебя…

— Спрашивай…

— А мне бы ты позволил сделать с тобой то же самое?..

Сергею на миг показалось, что это издевка, однако все было похоже на неожиданно нахлынувшее чувство пионерского стыда. Это так же быстро ушло, как и пришло…

Лёха тем временем протянул руку и легонько пощекотал им Серёгину задницу. Сергей тихонько ударил его по руке. Но Лёху это не смутило: он криво хихикнул и начал медленно имитировать пальцем движения члена — туда-сюда...

Сергею надоело — он перехватил кисть и больно крутанул её. У Лёхи на глазах навернулись слёзы. Но он стерпел и даже улыбнулся:

— Отпусти. Значит, никого ещё не было.

Теперь Сергей дал ему по шее:

— Убери руку!

— Ты чё размахался-то, больно же, — пожаловался Лёха. Но больше, на всякий случай, не лез.

Сергей с решимостью подтянул штаны, стал застёгивать.

Для Лёхи это было равносильно подлому предательству.

— Понятно! — он быстро соображал. — Наигрался, мальчик… Ну что ж… Я сам того хотел. Получил, так сказать, отвали… Ладно, не части так, пуговицы оторвешь…

Лёха отвернулся от Сергея и с досады что есть силы пнул его автомат, что стоял у стены. Автомат с жутким грохотом отлетел в угол и остался лежать там.

Сергей помялся. Хуй знает что такое! Это уже слишком...

— Лёх, — обратился он как-то задумчиво.

Лёха не отзывался.

— Я по-твоему уже пидор?

— Дурак ты, а не пидор! Вот ты кто…

— И на хрена мне это всё, а?

— Да лучше бы ты пидором был! Может, не задавал бы столько вопросов! — в сердцах выпалил Лёха.

Сергей вспылил, заиграл желваками, и мягко, без особой, правда, силы въехал кулаком Лёхе под дых: Лёха согнулся, хватая беспомощно воздух.

— А вот это профилактика, — сказал Сергей. — Надеюсь, понял?

Лёха с трудом разогнулся, вид он имел жалкий: не от боли даже, от внезапного унижения.

Сергей нервно сдёрнул свой бушлат. Уже у двери добавил:

— Спасибо за гостеприимство, Лёх! Счастливой вахты!

— Стой, — с трудом выдохнул вслед Лёха. — Ты ничего не понял! Подожди…

— Я понял, сосёшь ты классно. Продолжай в том же духе.

И резко захлопнул за собой дверь.



Ночь кинулась Сергею на грудь, как заждавшаяся, хоть и не любимая жена. Куда идти? Известно куда — на причал, к ненавистному катеру, на кнехт?

Сергей закурил полувыпотрошенную сигарету: мятая пачка была почти пуста, одни табачные крошки. Без курева к концу вахты он с ума сойдёт.

Ноги никуда не несли, в башке был вакуум. Вдалеке урчало море и настырно пела свою песню упрямая рында… Чернели силуэты полигонных построек. Луна свирепо пялилась на Сергея своим дьявольским бельмом…

Какого хуя он ударил Лёху? Что он вообще за фрукт, кто с ним будет дружить?! Взял и всё испортил, сволочь, плюнул, можно сказать, в лицо парню. Думал, наверное, себе, что лицо это будет ангельским, с венчиком из лавра, а оно оказалось бритым, матросским... Оно хуи сосёт, матерится и воняет табаком. Сергею захотелось пойти и повеситься от такого горького разочарования в жизни.

БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ… — гудело вдали…

Он не заметил, как сзади появился Лёха. Блин, оказывается, Сергей так и не сделал ни шага от кочегарки… Даже не воспринял полосы света, упавшей на него из раскрытой двери.

— Пойдём в тепло, дурак, — Лёха стал лицом к лицу, не боясь очередного удара.

Сергей вдруг ощутил едкий спазм в горле. За что ему всё это? Он же мразь, свинья, насквозь правильная и трижды вонючая. Он как то бельмо на глазу мира, одинокое, холодное и инородное тело в пустом небе своей промозглой жизни.

— Лёх, — он изо всей силы сдерживал непрошеные слёзы, но глаза предали его и заблестели. — Прости, Лёх, — и он так же, изо всей силы, обнял вахтенного, чувствуя, как сразу облегчённо, позорно намокли щёки.

— Ну, пойдём, — выждав, тихо сказал Лёха. — Пойдём отсюда... Увидит ещё кто…



...Сергей молчал, чувствуя в невозможном, грязном, низком, противном, постыдном, соглашательском, кошмарном, коварном, самом безумном изо всех безумств, как в нарастающем блаженстве, как Лёха смелее смелого, словно дело решённое, разминает пальцем вход в его девственную железобетонную задницу.

— Ты правда этого хочешь? — в который раз повторял он.

— Лёх, не задавай вопросов, прошу. Как человека прошу…

— Если ты скажешь мне «стоп», я тут же выну… Но мне кажется, что ты не хочешь… Просто уступаешь мне… Но почему, а? Почему? Это важно…

— Отстань, сказал. Делай что делал, и не базарь. Мужик ты, «или где»?

Сергей уже видел, как член Лёхи снова торчит столбом. Его же собственный пока оставался безучастным к происходящему.

— Ладно, — велел Сергей, — ну чего ты там ковыряешься столько времени?.. Давай уже!

— Я буду осторожно, — пообещал Лёха. И улыбнулся: — Буду как со знаменем полка!

— Терять всё равно нечего. Я сам хочу пройти весь этот путь до конца и не говорить тебе никаких «стопов».

— Смелость, Серёга, города берёт. Скоро мы услышим, как с боями и без боёв оставлены Мурманск, Северодвинск, Архангельск, Полярный и многие мелкие населённые пункты. И никто не скажет, что мы — береговые крысы. Нас ждёт великая кругосветка, чудак! Настоящий «дальний поход»! Не дрейфь...

— Ладно трепаться, — буркнул Сергей. Он лежал на спине, задрав вверх абсолютно голые ноги, которые время от времени касались плеч Лёхи. — Ты ещё докажи, какой ты боцман-лоцман и шкипер-триппер…

— Типун тебе на морскую болезнь, салага! А остальное ты сейчас узнаешь, — и Лёха бережно подхватил ноги Сергея, одновременно разводя их в стороны. Его член трепетно, благоговейно проник в Серёгино заповедное отверстие, как самая деликатная из торпед в брюхо эскадренного миноносца…

«Нет, не больно, не больно, не больно...» — внушал себе Сергей.

Малость ощущался дискомфорт, но это с непривычки... Лучше б и его, конечно, не было… — «Не больно, не больно, не больно... Первый блин — в жопу…А, чёрт! Ладно уж... А кровь будет? Должна же быть...»

— Хуй не скальпель, а трах не аборт, — словно прочёл его мысли Лёха. — Всё будет как по маслу, надо просто привыкнуть малость...

Лёха осторожно вводил член всё дальше и дальше, а Сергеем всецело завладевало странное чувство.

Он ощущал слабость, истому и незнакомое состояние наполненности изнутри… Изнутри!… Это была колдовская смесь: боль, переходящая в сладостный кайф и вожделение.

«Ё-моё, кто бы только знал, а…» — упорно билось в мозгу у Серёги.

Нравилось ли ему то, что сейчас с ним происходило? Да, пожалуй, что нравилось…

И тут он понял, наконец, что значит «Отдаться»… Это не имело абсолютно ничего общего с тем, что он представлял себе прежде по этому поводу. И уж тем более с тем, что он об этом слышал!

Ничего не хотелось делать, ничего не хотелось говорить… Хотелось просто позволять проникать в себя глубже и глубже… Только это и больше ничего…

В этот момент Лёха имел над Сергеем какую-то странную, роковую власть… Сергей думал, что, оказывается, как просто полностью подчинить себе, своей воле другого парня! Для этого всего лишь достаточно сунуть свой член ему в задницу… Как просто!.. И как сложно…

Да, теперь Сергей в полной мере ощутил всю парадоксальность и сумасшедшую силу этого особого, запретного наслаждения. Он разгадал эту тайну на собственной шкуре. И вот теперь-то он знал наверняка, что значит не только «обладать», но и «принадлежать». И глубины у этого «принадлежать», какого-то предела, где следует остановиться — просто не существовало. Туда можно было падать и падать…. Бесконечно…

Сергей не мог догадаться лишь об одном: как много зависело сейчас от Лёхи, от его жертвенности, от его умения и его такта. Сергей довольствовался лишь тем, что ему сейчас дарят: поэтому он поддался непроизвольному желанию и сам расставил ноги как можно шире. Он чувствовал себя слабым существом, обращённым в рабство, и в этом не было стыда. Он принадлежал мужику… Впервые в жизни… Другому мужику, матросу с большим хуем…Своему соседу по койке… Которого он полчаса назад драл точно так же, в то же место…

Лёха медленно раскачивался над ним, зажмурив глаза, и сопел, а Сергей с любопытством наблюдал, как он двигается. В его душе родилось в этот момент странное встречное движение — благодарности, любования и доверия к своему другу. Он вдруг пронзительно осознал, что ближе Лёхи у него никого нет, ни вчера, ни сегодня, и, возможно, вот так уже не будет.

— Я почти приплыл... Терпи, родной... — доложил Лёха как вахтенному, и на его лице задрожала болезненно-сладостная гримаса. — Напрягись-ка, ну, Серёжа, милый, ну… — он словно жутко мучился от того, что ему приходилось делать. Но Сергей знал, что это не так. Он что есть силы сжал мышцы и напрягся, хотя это почему-то теперь стало трудно сделать.

Лёха вскрикнул, хищно и сладострастно оскалился, напрягшись всем телом. Мускулы под его кожей вспухли округлыми буграми, на лбу болезненно нависли крупные зернистые капли пота...

— Аааааа…. — уже протяжно и безвольно выдохнул он и замер на последнем издыхании…

Чуть позже он медленно, боязливо вытащил член из Сергея. Он старался не смотреть ему в глаза, когда спрашивал его с несколько наигранной веселостью:

— Ты живой? Не истёк кровью? Ходить сможешь? Ну! Как оно?..

Сергей не стал ему ничего говорить о своих чувствах. Между ног у него было мокро и тепло, а в животе кругами разбегались приятные волны пульса. Почему-то сейчас он их чувствовал…

Он потянулся за дежурным полотенцем и сам привёл в порядок и себя, и отстрелявшегося Лёху...

Только теперь он ощутил, как откуда-то сверху, едва уловимо, начала постепенно наваливаться прежняя болезненная пустота.

Они лежали рядом, думая каждый о своём.

— С тобой так хорошо, — признался Лёха каким-то глуховатым голосом, положив руку на грудь Сергея. — Теперь ты мой караул, да? Мой клей «БФ». Так?..

— «БФ-2»,— улыбнулся Сергей. Ему не хотелось разговаривать — с ощущением надвигающейся пустоты опять заныл проклятый левый висок: как тогда, на причале.

— Давай будем вместе…— это было последнее, что пробормотал Лёха. Он мирно устроился у Сергея на плече и засопел.

— Будем… — погладил его руку Сергей, и его слова породили тёмное гулкое эхо в тесной дежурке. Но он не заметил этого…

Он немного полежал, а затем осторожно поднялся и стал одеваться.

Лёха что-то пробормотал во сне, перевернулся на живот. Сергей скользнул взглядом по его тугим ягодицам, которые его сейчас уже не возбуждали, и достал из кармана бушлата предпоследнюю сигарету.

Голова ныла всё сильнее. Опять… Ну зачем всплыла на поверхность эта странная боль!! Сергей не знал зачем: он не хотел её. Мысли взбунтовались и посыпались одна за другой, словно хлопья сажи: непонятные, странные, беспокойные… Кончилась недолгая ребяческая расслабуха и она уступила место тревожному, беспричинному ожиданию Страха.

Что-то копилось у Сергея внутри, просыпáлось, и ему хотелось в этом разобраться наедине.

Лёха — славный малый, бесспорно. Происшедшее с ними перелистнулось, как яркая страница в скучной и серой книге с названием «Полигон».

Между ними не было любви, тут Сергей не строил иллюзий. Их с Лёхой отношения нельзя было назвать даже проверенной дружбой. Просто обоюдная симпатия, привязанность, породившая красивый, но непрочный союз, голодную сиюминутную жажду обладать и принадлежать… Они сблизились потому, что их молодые тела потянулись друг к другу. Не дýши, не сердца — а плоть, слепая и властная, как пещерная древняя мгла. Энергия боли, тоски и унижения должна была выплеснуться — вот так… Другого не дано. Или?..

Но почему именно сегодня и почему — так?

А, какая, блин, разница! Всё уже произошло… Они переступили черту и путь назад был для них отрезан.

Навсегда…

Навсегда?

Навсегда?!!

Два молодых самца с нехилыми каменными бицепсами и бойцовскими плечами, преданно ласкающие друг друга… И что? А то, что ни одна сволочь на свете так и не разобралась, что здесь истина и что ложь. Значит, здесь нет ничего определённо постыдного, противоестественного? Большой вопрос. Судий тьма, но устыдить может только тот, кто сам никогда не пил из этой реки.

Что же тогда жгло Сергея изнутри — мутное, досадливое, мучительное? Чувство, которое он не мог назвать и как-то весомо определить. Оно росло вместе с угнездившейся внутри, тикающей как маятник, головной болью…

Это никак не было связано с Лёхой и с тем, что между ними произошло… Но оно, это чувство, отравляло Сергею всю отчерпнутую от этой вначале мрачной, а потом просветлённой ночи радость. Радость от нечаянной близости с хорошим парнем, радость от примирения, радость от новых ощущений и нового понимания своего места в неясном, многолюдном и многосложном мире. Оно перечёркивало всё лучшее, заслоняло светлое… И непостижимым образом было связано с вязкой темнотой на улице, обступавшей кочегарку со всех сторон, с ветром, с морем и с призрачным светом вечно странствующей, вечно одинокой и безнадежно мертвой луны.

И тут Сергей будто споткнулся: стоп! — он понял, почему вернулась эта назойливая, растущая боль в висках.

ОН СЛЫШАЛ ВНОВЬ КОЛОКОЛ!!!… Удары спятившей рынды на катере!

БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ…

Ещё полчаса назад этот звук не проникал сюда, в кочегарку, так неистово. Но теперь он ввинчивался в мозг словно здоровенный шуруп. Звал, плакал, требовал, манил…

«Что ему нужно?» — твердил Сергей, руками сжимая голову, которую разрывало на куски.

«По ком звонит колокол?» — вспыхнуло вдруг в его воспалённом мозгу. Где-то он уже читал про это…



«Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть материка, часть Суши; и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».



Сергей взял ещё мокрое полотенце и туго стянул на голове. Он был готов сделать что угодно, лишь бы унять эту дьявольскую колокольную мигрень. И ещё — не слышать этого изнурительного набата, не ощущать всем телом ритмичные удары, металлом о металл, молотом по наковальне…



…И тут Сергей услышал странный смех, хихиканье. Отчётливо, совсем рядом с собой…

Перепугано заозирался — как в детстве, когда остаешься один на один с темнотой в своей комнате, без взрослых, когда мир вокруг вдруг становится полон чудовищ и монстров. Но ничего особенного Сергей не заметил. Он почти успокоился. Лёха крепко спал, больше здесь никого быть не могло. И не было…

Смех повторился через несколько минут, ещё более омерзительный — как гримаса маленького, тщедушного, полного ненависти существа с огромными торчащими из пасти зубами и хлипкими ручонками…

«Откуда я его знаю? Откуда это всё берется? Этот звук…»

Никто, конечно, не ответил ему.

Безобразный карлик, чудовище... Он подобрался совсем близко… И торжествовал! Теперь ему уже не было нужды прятаться в темноте углов, с нетерпением и злобой наблюдая оттуда за происходящим, ожидая своего верного часа — «часа теней». Теперь оно здесь, это существо… Ведь это оно смотрело на Сергея, когда тот сидел на причале и когда из ветреной ночи неожиданно появился Лёха… Оно!!!…

«Что же делать? Что же, блин, делать?!! — Сергей был близок к панике, настолько вновь оказался застигнут врасплох и намертво придавлен этим многотонным, неостановимым страхом, буквально отравлен им — Может, это просто болезнь? Может, я — «того»? Но ведь не существует болезней, которые за один день сводят человека с ума! Их просто нет!»

Сергей почувствовал, как злоба и ненависть маленькой твари, безобразного демона страха впиваются в него, льются, словно мутная вода из болота, текут, наполняя все его душевные сосуды и вытесняя все остальные — человеческие — чувства…

«Я не хочу, не хочу!!!… — как заклинание прохрипел Сергей, хватаясь руками за горло и остатки собственной воли. — Не надо! Не надо...Нет…»

Противостоять злобному, ядовитому напору тьмы было невозможно. Воли и сил не хватало, они были раздавлены и смяты, скручены и раскиданы по сторонам. А вместе с ними и сам Сергей…

Он отчаянно попытался собраться. В последний раз… Тщетно…

«А не верь, — услышал он в себе чужой, отчетливый голос. — Что за вера насилием? Притом же в вере никакие доказательства не помогают, особенно материальные... Фома поверил не потому, что увидел воскресшего Христа, а потому, что ещё прежде желал поверить...»

«Что? Что?!!!» — Сергей не спрашивал. Он уже ничего, почти ничего не соображал… 


В Сергея безудержно втекала иная реальность, и ему в ней становилось блаженно, что ли... Его сопротивление походило больше на бесплодный спор и бездействие, в нём перерождалась душа, открывались её потаенные, невообразимые и неожиданные грани…

Он опять слышал навязчивое и разумное, но теперь — более чем убедительное: «Если хочешь, я одной с тобой философии... Остальное же всё, бог, все эти миры... есть только моя эманация...»

И Сергей уже не знал, кто в нём и сколько их, и где его собственный голос — по сути тот же, со своим лукавым двойником из преисподней, вышедшим по-старомодному, из зеркала, и усевшимся за столом напротив. Проклятие Сергея вышло из ночи, его принес ветер, полоумный лунный свет, оно выбурились из волн колокольной панихиды (а ещё говорят, что нечисть боится колокольного звона!)…

«А душа? — подумал Сергей в просвете чужих голосов. — Душа — от Бога... И где же тогда Бог? Спит, что ли, по-стариковски, ни хрена не слышит?..» И тут же он вспомнил про понятие «душевная болезнь», «сдвиг по фазе» и окончательно запутался... Завертела его карусель, забила ему разум — и исчез он, как будто кто-то спустил его в унитаз... Не было больше страха, сомнений… Ничего этого больше не было…

Когда б в кочегарке было зеркало, он увидел бы, что взгляд его сделался острым, как опасная бритва. Губы сжались в узкую щель, а уголки рта сардонически опустились вниз. Зрачки превратились в крошечные булавочные точки, через которые в реальность заглядывала сама Тьма, а белки глаз зловеще покрылись красными прожилками кровеносных сосудов…

Разум больше не цеплялся за спасительную соломинку и не боролся с надвигающимся безумьем, потому что никакого разума в Сергее не осталось. Тьма нагло и по-хозяйски властно сбросила его со своего места. Так, словно имела на это право…

Сергей вроде бы всё помнил: себя, кто он такой и где он находится, — но он стал совершенно другим…

Голова больше не болела. Надрывный стон Колокола теперь не мучил его.

Тяжелые руки налились свинцовой, убойной силой, словно были сделаны из металла, а не из плоти и крови.

Он сорвал с головы ненужную больше повязку и медленно принялся сворачивать полотенце в тугой жгут.

Он уже знал — зачем…

Его сосредоточенный взгляд не сходил со спящего Лёхи. Он буквально пожирал его глазами, похотливо лапал его, терзал… И чем больше он НЕНАВИДЕЛ Лёху, тем животнее он его ХОТЕЛ…

Рот Сергея скривился в маниакальном, беззвучно-диком оскале. Он поднялся с банкетки, расстегнул штаны и решительно двинулся на Лёху…

В одно мгновение оседлав спящего товарища, Сергей вогнал в Лёху член — безжалостно и весь сразу. Он сделал это с необъяснимой лёгкостью и быстротой. В ту же секунду Сергей набросил влажное ещё полотенце Лёхе на шею.

Тот тут же проснулся и, ничего ещё не понимая, инстинктивно вцепился пальцами в жгут, который не давал ему дышать. Лёха захрипел, постарался вывернуться, но ему это не удалось. Вены у него на лбу и висках вспухли, лицо побагровело. Он был бессилен что-либо изменить и бился в агонии, как затравленное, насмерть перепуганное живое существо.

Сергей вошел в ритм и уже не обращал внимания на эти хрипы. Оно бешено двигал членом вкривь и вкось, сознательно стараясь причинить как можно большие страдания Лёхе, и всё никак не могла насытиться, остановиться… Тьма торжествовала!

— За что?.. — просипел Лёха, когда на секунду хватка Сергея ослабла и тот успел глотнуть немного воздуха.

— Ты что сказал?!! — страшным голосом прокричал Сергей. — Что ты сказал, ублюдок?!! Повтори!!!

— Отпусти... Ты... меня... убиваешь… Пожалуйста!

— Да! убиваю!!! — Теперь голос Сергея звучал злорадно, упоённо. — УБИВАЮ, что же ещё?!! Помолись своему вонючему богу, если ты веришь в него! Потому что скоро ты увидишься с ним лично! Понял, гнида?!!

Стон Лёхи захлёбывался от страха, недоумения и боли.

— Се-рё-жаааа…

И тут бешеные телодвижения Сергея достигли цели — он кончил. Но не так, как всегда… Никакой спермы не было, оргазма — тоже… Это были странные, а точнее сказать страшные для обычного человека ощущения, замешанные на жажде убийства, жажде крови и боли, на необъяснимой ненависти и насилии, причём всё это — помноженное в сто, тысячу раз….

— Ну что?!! — прокричал Лёхе в самое ухо Сергей. — Ты готов отчалить в лучший из миров? Лучше тебе быть готовым, потому что пришло время умирать!!!

И он что есть силы стянул полотенце на Лёхиной шее... И замер, как статуя. Он ждал…

Но Лёха оказался необычайно живучим. Наперекор всему он продолжал жить и все ещё бился, пытаясь освободиться из удушающего плена.

— Надоело мне это! — заорал Сергей. — ХВАТИТ!!! — и, отбросив полотенце в сторону, тут же ловко крутанул голову Лёхи вокруг собственной оси. Позвоночник хрустнул, Лёха резко дёрнулся и тут же ослаб в руках Сергея. Тот отпустил его и он упал на банкетку, словно тряпичная кукла.

— ВОТ ТАК! ВОТ ТАК!!! — Сергей медленно вытянул член из неподвижного Лёхи. Затем поднялся на ноги и спокойно застегнул штаны.

— Всё!.. — прошептал он и, закатив свои страшные, бело-красные глаза, поднял вверх руки с победно сжатыми кулаками. Сжатыми так сильно, что заныли суставы, а ногти впились в ладони до крови…

На улице глухо пророкотало, словно в небе собиралась гроза... Но только один раз…

Сергей посмотрел на бездыханного, раскинувшегося лицом вниз Лёху и улыбнулся. Ни сострадания, ни раскаяния он не испытывал. Он даже не попытался объяснить себе, зачем он всё это сделал, почему…

Злоба и ненависть потихоньку отступали, но им на смену пришли нечеловеческая хитрость, изворотливость и расчётливость настоящего, опытного убийцы. Все изменения, так неожиданно происшедшие с Сергеем, медленно и тягуче покатились назад…

Глаза постепенно вновь становились ясными, взгляд — рассеянным и уставшим, выражение лица — скорбным и болезненным… Опять заныл левый висок, но теперь не сильно, а еле-еле… Теперь эта боль не доставляла мучительных страданий…

«Всё убрать… быстро!»

Сергей наклонился над телом Лёхи и натянул на него трусы вместе со штанами робы. Потом перевернул его, усадил на банкетке — словно живого, только уснувшего — и напялил на него фланку с гюйсом. Он старался не смотреть ему в лицо…

Дело дошло до бушлата. Вдев безжизненные, но ещё тёплые и гибкие руки Лёхи в рукава, Сергей уложил его на спину и застегнул бушлат наглухо, до ворота.

«Всё…

Нет, не всё…»

Он сложил Лёхины руки так, как складывают их у покойников, и только тогда присел рядом.

«Теперь — Всё…»

Внутри у Сергея разливалась пустота и слабость. Он уже начал понимать своим умом, что именно произошло, что он сделал, но в нем не было сейчас сил на эмоции. Он знал, что все слёзы и вопли раскаяния он оставляет на потом, а сейчас ему предстоит закончить то, что не он начал… Не он?…

Сергей знал, что он — это снова он, что он — вернулся и что за время его отсутствия произошло что-то ужасное, непонятное и непоправимое…

Убийство…

Это слово резануло как хорошо отточенный нож — стало неприятно, но боли не было.

Сергей посмотрел на свои руки. На них не алела Лёхина кровь. Просто чистая кожа, и всё…

Но кровь ещё проступит, потом… И её будет с избытком!

И это Сергей тоже знал и принимал с какой-то тихой отрешённостью…

Он сидел и долго смотрел перед собой… Один в звенящей тишине кочегарки… стеклянной тишине…

Потом он поднялся и подхватил тело ещё тёплого Лёхи на руки так, как берут маленького ребёнка. Лёха был огромным бугаём, но Сергею казалась вовсе не тяжёлой эта ноша. Он должен был вынести Лёху на улицу, прочь из этого страшного, мрачного склепа… Его руки словно бы поддерживал кто-то ещё…



Он притащил Лёху на причал.

Ветер свистел, луна теперь мертвенно и ослепительно зияла над морем. Катер всё так же безвольно прыгал на волнах, только волны теперь стали выше и мощнее. Настоящий шторм! А на небе по прежнему не было ни облачка — только игольчатые россыпи до отвращения равнодушных звёзд.

Колокол надрывался, но его ошалевший звон совсем теперь не трогал Сергея, который исподлобья смотрел на весь окружающий мир: на луну, на звёзды, на море, на ветер…

Смотрел жёстко, чувствуя их немую враждебность…

И прижимал к груди своего Лёху: самое дорогое, что у него было и что он должен был отдать теперь им — луне, звёздам, морю, ветру… и Тьме…

Из глаз Сергея сами собой покатились горячие слёзы. Они текли по его щекам и падали Лёхе на лицо…

Слишком поздно… Как всегда… Но почему?!!

Горечь утраты навалилась на Сергея всей своей тяжестью и пригвоздила его к причалу.

Он плакал о том, что случилось, о том, что могло бы случиться и не случится теперь никогда… Жизнь открыла ему свои страшные тайны, а потом бросила одного, предназначенного лишь самому себе…

Безжалостно!.. Несправедливо!.. Подло!..

Сергей медленно разжал руки, и тело Алексея полетело в воду… Послышался глухой удар о волны, и холодные брызги окатили Сергея с ног до головы. Море приняло свою новую тайну… Море?

— Вот то, что вы хотели! — будто пьяный, покачиваясь, крикнул Сергей, обращаясь ни к кому. — Довольны? А теперь оставьте меня в покое! Все! Ясно вам?! — прокричал он в ещё большей ярости и бессилии. — Оставьте! Меня! Все! Слыши-те-е-е-е, вы-ы?!

Ответом ему был только надсадный свист ветра, да голос поминального колокола:

БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ-БОМ…

…Сергей вернулся в кочегарку за своим АКМ и быстро привел там всё в порядок. Пустая дежурка действовала на него угнетающе, поэтому он поспешил покинуть её как можно быстрее… Краем глаза он вдруг заметил у стены то самое их с Лёхой мокрое полотенце и забрал его с собой.

Он вернулся на причал, выбросил полотенце в море и, как раньше, уселся на кнехте, обхватив руками холодный автомат.



Безумная вахта продолжалась…



Он знал, что Алексея будут искать…

Он знал, что они ничего не найдут…

Он знал, что темная бездна разверзлась и закрылась, и что больше она, скорее всего, не откроется…

Он знал, что Тьма получила то, что хотела…

Он знал, что скоро эта ужасная ночь закончится и над морем поднимется солнце…

Всё это он знал…

Единственное, что он не знал — КАК ОН БУДЕТ ТЕПЕРЬ СО ВСЕМ ЭТИМ ЖИТЬ…

*** И. Кормильцев, В. Бутусов — «Чёрные птицы».

 

Часть третья.

Очнулся я от рассказа Сергея только тогда, когда понял, что он безутешно плачет. Тихо, без слов и проклятий самому себе… Всё его тело сотрясалось, огромными руками он стыдливо закрывал своё лицо…

Мы сидели у той же старой осины, недалеко от больницы. Нас окружала привычная, абсолютно равнодушная ко всему реальность… Летняя полярная ночь…

— Что же мне делать, Андрюх, скажи? — он изо всех сил пытался подавить всхлипы. — Что мне теперь делать? Как я смогу теперь жить со всем этим? Ведь ничего уже не поправишь… ничего!... Что же мне остаётся? Что же остаётся такому как я? Что?..

— Эх, Сережка, Сережка… Если бы я знал… — серьёзно ответил я ему, вздыхая и мотая головой, — Не знаю я. И никто не знает… А если скажет, что знает, то это будет ложь… Наверное, знает только Он… Он один, — и я показал глазами на безучастное небо. — И Лёшка твой там, с Ним вместе… И ему, наверное, хорошо… И, может быть, он уже не судит тебя, потому что знает всю правду, как и я… Но ни Бог, ни Лёшка-ангел ничего нам с тобой не скажут. Они никогда ничего не говорят… Мы — одни…Так было, есть и будет…

Сергей в отчаянии крепко сжал виски руками и зажмурился. Прозрачная солёная капля дрожала на его длинных ресницах, но всё никак не могла упасть.

Я крепко обнял его за плечи и притянул к себе. Сергей беспомощно уткнулся мне в грудь и стал постепенно успокаиваться. Я прижался щекой к его коротко стриженной голове. От него пахло чем-то родным, близким… Домом?..

В душе у меня всё перепуталось. Я ничего не мог ему сказать, ничего дельного. Я ведь просто обыкновенный человек!.. И не мне было прощать его, осуждать и уж тем более — казнить… Никто не давал мне такого права… И сам я себе его тоже не давал…

Я сжимал Сережкины сильные плечи в своих объятиях, старался как мог утешить, поддержать его, уничтожить его боль в своей нежности, в своих прикосновениях. В моей голове кружился хоровод мыслей, ощущений, переживаний... Подобные истории, какую довелось узнать мне, слышишь не каждый день!..

Я «сжимал в своих руках» душу безнадёжно заблудившегося в себе человека и бесконечно жалел его… Я чувствовал его боль, его страдание и его отчаяние, как свои… И ещё — я чувствовал ответственность за него…

Хотя, может быть, это и глупо… Но только не для меня!

Сергей почти совсем затих. Было видно, что ему легче от того, что мы сидим вот так, обнявшись, а над нами шумят деревья… И мы могли так просидеть целую вечность!.. Если бы мы могли… Если бы у нас была эта вечность… Хотя бы — одна на двоих!..

Я достал две сигареты и осторожно подкурил их.

— Послушай меня, ладно? Хватит на сегодня откровений, — свободной рукой я гладил Сережку по спине, —Мы сейчас покурим с тобой и вернёмся в нашу палату. Я уложу тебя спать и буду сидеть с тобой, пока ты не заснёшь. А завтра — всё будет по-другому. Всё будет не так плохо, как сегодня, ты уж поверь мне... Я знаю…

— Верю, — отозвался он и, вытащив у меня изо рта сигарету, прикоснулся к моим губам своими… Совсем легко… благодарно…



Мы вернулись в больницу тем же путём, каким покинули её — через окно. Никто не заметил нашего отсутствия. Никто вообще ничего не заметил…

Как и обещал, я уложил Сергея в постель и сел рядом с ним. Он бережно взял мою руку в свои сильные ладони и прижал её к своей щеке.

— Я так благодарен тебе, за то, что ты смог меня выслушать, — тихо сказал он.

— Я знаю, Серёжа, всё я знаю, — свободной рукой я погладил его по жесткому ёжику волос.

— Но мне придётся сказать тебе ещё кое-что… Последнее…

— Ты можешь говорить что угодно… Мне — можешь… Только если ты опять будешь страдать от этого… Тогда, может, не надо? …

— Нет-нет… Ведь это наша последняя ночь… А для главного всегда не хватает времени…

— Всегда… — тяжело вздохнул я.

Он закрыл глаза и под сводами нашей палаты зазвучал его полусонный, уставший, но уверенный голос.

— Знаешь, с тех пор я кое-что понял… Про бездну небытия… Она зовёт меня, зовёт… Я слышу её… Она открылась той ночью и она не закроется, пока не проглотит всё, что ей принадлежит… А ведь я тоже принадлежу ей… Поэтому — она меня хочет… И она — ненасытна! Она хочет сожрать всех нас!… Ей всегда будет мало, всегда… Потому-то она зовёт, зовёт, зовёт… Как плохая мать, которая бросила однажды своего ребёнка, она льёт слёзы по нашим душам и призывает нас… Зачем мы ей? Думаю, она и сама не знает… Она просто зовёт и плачет, зовёт и плачет… Она приглашает нас в небытие, потому что не знает другой вечности… Но ведь мы знаем, а? Ведь мы-то знаем? Так почему же мы идём в бездну, почему слушаем только её голос, откликаемся только на её зов? Если бы я знал, почему… Если бы я знал, почему мы так бессильны перед ней!.. Я боялся… Раньше… Да, мне было страшно… Ведь я был совсем один, совсем… Я наглотался этих таблеток, потому что бездна обещала мне покой и избавление… Я хотел искупить… И я поддался на её пустые обещания… Остановить меня было некому, ведь я принадлежал только самому себе… Никто не протянул мне руки, никто не согрел меня, никто не понял и не полюбил… Даже не попытался… Словно бы мне это совсем не нужно… Но ведь это не так! Если завтра я исчезну, уйду за порог вечного мрака и ненависти, никто даже не заметит, что меня больше нет… Никто, понимаешь? Так обидно!.. Со мной случилась странная вещь… Я словно бы застыл между двумя мирами… Одной ногой здесь, на земле, а другой — там, очень и очень далеко отсюда… Раньше я был только здесь, а теперь — где-то между… Где-то между…

Странный это был монолог… Я молча обдумывал то, что услышал.

Вскоре Сережа заснул, тихо-тихо, мирно-мирно. И на его лице был покой… Я ещё долго смотрел, как он спит… И никак не мог насмотреться… А он всё держал и держал мою руку в своих ладонях… И не отпускал…



На следующее утро за Сергеем пришла машина, чтобы забрать его обратно в часть.

Расставаться было грустно. Эти несколько дней (не говоря уже о последней ночи) странным образом сроднили нас, посеяли в наших душах ростки какого-то нового, большого, настоящего чувства… Дружбы? Привязанности? Любви? Я не знаю…

Но росткам этим не суждено было дать плоды… Мы расставались, и каждый из нас понимал, что — навсегда… Это было написано на наших лицах… Это легко мог прочитать кто угодно в наших глазах… Глупо? Может быть…

Сергей, одетый теперь в матросскую форму, а не в больничную пижаму, ещё более мужественный и привлекательный, стоял рядом со мной посреди нашей палаты и сжимал мою руку в своей. Крепко… Мне было больно, но так и нужно было, потому что в душе было намного больней…

«Не люблю долго прощаться, — сказал он мне, — это как ножом по сердцу…»

«Да, — кивнул я, — Ты иди… Иначе я плюну на них на всех и ты уже никуда не уйдёшь!».

«Нет-нет, Андрей, не надо... Я пойду, а ты останешься. И всё у тебя будет хорошо, да?»

«Да...» — я опять кивнул, а в носу у меня уже предательски закололо и защипало.

«Адрес я тебе дал, твой тоже у меня есть… Так что — будем писать письма, да?»

«Да…» — это уже становилось невыносимым!

«А потом… Не сейчас… Может быть, когда-нибудь… Мы… Ты мне веришь? Веришь? Ты хотел бы?…»

Я вырвал свою руку из его, ухватил Сережку за затылок, быстро притянул к себе и поцеловал. Я вложил в этот поцелуй всю свою силу, всю свою боль, всё свое отчаяние… всего себя!!!

На этот раз он не ожидал… Не думал, что я это сделаю… Сам… Здесь и сейчас… Он был растроган этим…

«Ну, всё… Прощай, родной…» — он отвёл взгляд, потому что в его глазах так же, как в моих, уже блестели слезы, и очертя голову бросился вон из палаты.

«Прощай…» — это даже не шёпот, а так просто – вздох…

Я, двигаясь медленно, словно во сне, подошёл к окну и смотрел, как он выбегает к машине, как открывает дверь кабины, как запрыгивает внутрь… Высокий, сильный, крепкий… мой Сережка…

Последний прощальный взгляд через открытое стекло — мне! И рука, сжатая в кулак и поднятая в ободряющем нездешнем приветствии «No pasaran!»…

Машина развернулась и быстро уехала прочь, унося его от меня. Навсегда…

Мы это знали. Оба…

Я долго глядел ей вслед, хотя её уже давно не было видно… Ещё очень долго…

А через два дня меня самого выписали. И за мной прислали такую же машину. Точно такую же…

Только меня никто не провожал… Провожать меня было некому…

И слава Богу!!!…



Три последующих месяца пролетели для меня в родной части словно неделя.

Служба, дела, вахты, караулы, наряды, беготня и беспробудный сон из-за вечных недосыпов…

Я хорошо помню то утро, когда ко мне в баталерку влетел наш связист, матрос Антоничев, и прямо с порога бахнул «сногсшибательную новость»:

— Слыхал, в соседней части парень застрелился!

— Чего?

— Да говорю тебе — матрос застрелился в соседней части. Прямо в сердце! Врубился?

— Как? — я ещё ни о чем не хотел догадываться.

— В том-то и дело — «как»! Стянул у дежурного «старлея» ствол, пошёл на причал для катеров, сел на кнехте и — застрелился! Многие слышали звук, прибежали туда, а он уже — того…

— А с чего это он?

— Кто ж его знает? Разбираться будут! «Особиста» пришлют из Мурманска… Вот чокнутый, да? На хрена стреляться было?

— А ты-то откуда узнал?

— Да только что по спецсвязи в штаб Флота передавали «секретку»…

— Тэээкс!… А ты, значит, разглашаешь? — поддел я угрюмо Антоничева (надо признаться, я любил поддеть Антоничева при любом удобном случае).

— Да ты чего! Я ж тебе только! Ты ж свой! Ничего я не разглашаю! — моя мрачная шутка была не понята.

Я улыбнулся ему по-акульи и прищурил один глаз, состроив Антоничеву «морду».

— Да ты издеваешься! — дошло до него. — Иди ты!… Всё, некогда мне тут с тобой! Лучше другим пойду расскажу …

— Ага, лети… «Аннушка» по прозвищу «чума»… Секретный агент национальной безопасности…

Он бросил на меня испепеляющий взгляд и выбежал прочь. Обиделся... Но не на «Аннушку», её он пропустил мимо ушей. Откуда ему было знать про сплетницу-Аннушку из «Мастера и Маргариты», с которой я его сравнивал и на которую он был действительно чем-то похож по повадкам? Он ведь, чудак, не читал этой великой книги…

Новость, принесённая «на сорочьем хвосте» связистом Антоничевым, конечно, была мрачная, но она вроде бы не касалась меня лично, поэтому и воспринялась мной с циничной иронией. Как обычно…

Однако вскоре от этого моего «благодушия» не осталось и следа…



Через четыре дня я получил письмо. Странное, без обратного адреса. По штемпелю выходило, что пришло оно через почтовое отделение нашего посёлка.

Местное? Мне? От кого?

В конверте лежал сложенный пополам маленький тетрадный листок в клетку. На нём — несколько фраз, написанных торопливым почерком.

Когда я прочел их, слёзы проступили сами собой, помимо моей воли, а все события сплелись для меня, наконец, в один ужасный клубок пугающих противоречий…

На листке было написано:



«Андрей! Я делаю это ради нас всех. Так будет лучше, потому что так будет правильней. Когда будешь в церкви, поставь за меня свечку и ещё одну — ты знаешь за кого… Может быть, он простит меня? Очень жаль, что нет другой жизни в запасе, что нет возможности прожить жизнь заново, набело, так как надо… А то, что было в этой — добралось до меня…

Последнее, чего мне хотелось бы сейчас — это увидеть тебя, побыть вместе, как тогда… Но это невозможно, а жаль…

Обидно за то, что мы не властны над судьбой… Мы — как полигон, как арена, на которой происходит чья-то чужая, ненужная нам битва… Но летят —наши головы… За это обидно вдвойне!

Твой С…»



Мои губы беззвучно шептали: «Дурак! Дурак… Ну зачем, зачем? Зачем ты это сделал?…»

А предательские слёзы всё текли и текли из моих немигающих, застывших глаз и капали на письмо, которое я держал в дрожащих руках… Хорошо, что тогда меня никто не видел!…



С тех пор прошло больше десяти лет. Но я до сих пор не знаю, как ко всему этому относиться…

Не знаю, какие уроки можно извлечь из всего этого, кому их нужно извлечь и для чего…

Я не знаю, какая часть правды была в рассказе Сережи о той страшной ночи, но, я думаю, правдой было всё.

Не спрашивайте меня, почему я так уверен в этом — просто я так чувствую. И — точка!

Человеческая память милосердна. Она притупляет боль потерь, она стирает из наших душ скорбь и печаль по вечно утраченному. Она дает нам возможность жить дальше, пережив горе, пережив даже самое страшное…

Так было и со мной…

Но я до сих пор не знаю, что мне делать с последними словами Сережки. Они всё звучат и звучат у меня в голове… Через года, наперекор времени!..

Звучат как жестокое Откровение, как тот Колокол на катере, в ту безумную, не мою, ночь…

Звучат как голос Того, Кто однажды, дал нам всем жизнь… И Кто когда-нибудь пошлет за нами смерть…



«…ОБИДНО ЗА ТО, ЧТО МЫ НЕ ВЛАСТНЫ НАД СУДЬБОЙ… МЫ — КАК ПОЛИГОН, КАК АРЕНА, НА КОТОРОЙ ПРОИСХОДИТ ЧЬЯ-ТО ЧУЖАЯ, НЕНУЖНАЯ НАМ БИТВА… НО ЛЕТЯТ — НАШИ ГОЛОВЫ… ЗА ЭТО ОБИДНО ВДВОЙНЕ!…»

КОНЕЦ.