Кровные узы

Он как будто был частью меня, как Люк. «Ты видишь мир в черном цвете» - говорил мне Джуд с нескрываемым изумлением. Он не боялся смерти, потому что меньше всего о ней думал, полагая, что будет жить вечно - в нашем возрасте это неудивительно. Он торопился познать как можно больше, торопился подсознательно, не подозревая, что у него мало времени, и его жажда приближает встречу с его судьбой. Я знаю это теперь, и горечь вины меня уже не тревожит. Что я мог сделать? Он весь был, как дурманящее вино, от которого наутро болит голова. Меня купили, чтобы я его соблазнил, но все вышло иначе: в нашем танце он вел, а я подыгрывал, даже если я заносил руку для удара. Состоятельный человек воспылал неуместной страстью к ровеснику своего отпрыска, но проблема заключалась в том, что влюбленный был в возрасте, в жиру, в положении, в ненависти к сыну, но хотел острых ощущений. Он заплатил мне денег за извращенное желание совратить юнца не своими руками, а мне надлежало быть последовательным и идти до конца, сколько бы не потребовалось времени. Главное – не вспугнуть объект его страсти. Я согласился любопытства ради.
И вот я плаваю в бассейне, точно золотая аквариумная рыбка, когда является заказанный парень и присоединяется ко мне, заранее зная, кто я и зачем тут оказался. Я смотрю на него во все глаза: он не очень соответствует ожидаемому образу, но довольно хорош собой на какой-то странный манер. Смуглый и светловолосый, моего роста и почти моего возраста. Мы заговариваем, и я сразу же понимаю, что ему все известно. Он улыбается и не улыбается одновременно одними уголками губ: глаза у него удлиненные, зеленые, как у кота, и он похож на пловца – собранный, длинноногий, обманчиво хрупкий. «Оставь это, - говорит он мне. – Вылезай и поехали». Мы поехали, и наша совместная поездка длилась четыре месяца. Ничего, кроме взаимной привязанности мы не испытывали: просто заговорив друг с другом однажды, мы не смогли остановиться. Хотя, если быть до конца откровенным с самим собой, я хотел большего с того момента, как он появился в бассейне и остановился у бортика, откровенно разглядывая меня. Под этим взглядом я смутился - мне так и не довелось привыкнуть к многочисленным оценивающим взглядам. Но Джуд смотрел как-то по-особому: то ли я ощутил его изначальную двойственность, то ли он сразу же показался мне родной породой. А может, было в его глазах что-то развратное, прикрытое строгим воспитанием, броней поддельной нравственности, привычек, моральных норм, привитых с детства. Вся дурь, не позволявшая ему усвоить его истинную натуру. Позже я лишь утвердился в догадках – мы как раз танцевали с ним в дискотеке, я стоял позади, положив руки ему на бедра, и он крутил ими не хуже наших стриптизеров, когда те были в ударе. Возможно, уже тогда он был под наркотой, заставившей его стать настолько откровенным. В Джуде я видел себя и своего брата одновременно: существо, в котором все противоречия мирно соседствовали и уживались... «Ты никогда не думал, что мужчины так агрессивны по отношению друг к другу, потому что в их природе заложено противоестественное влечение? С каким удовольствием они дерутся, причиняют боль только потому, что с большим бы удовольствием занялись любовью, если бы общественные критерии были иными. Коснуться друг друга так или иначе»… Думаю, Джуд был прав. Он любил сослагательное наклонение, но почти всегда был прав.
Мы с ним «касались» друг друга столько раз, что по пальцам можно пересчитать, - впервые по истечении полутора месяцев со дня знакомства. «Я пропал», - сказал он мне.
- Перестань. Все нормально.
- Ты не понимаешь. Теперь уже все равно. Я думал, что у меня получится… но все не так. Не могу этого вытерпеть…
Он отступал до тех пор, пока не наткнулся спиной на стену. Ему было жалко себя, я понимал, но ни он, ни я ничего не могли поделать с собой: мое желание осуществилось без моего давления, Джуд попался в собственную ловушку отрицания. «Я не могу быть твоим другом». Я спросил, почему. Он весь трясся, как в лихорадке, пятясь назад и качая головой. «Еще мгновение, и он расплачется, как школьник», - думал я про себя. «Ты не понимаешь… Я не могу быть твоим ДРУГОМ». Когда стенка отрезала ему путь к бегству, я поймал его за запястья, завел их ему за голову, и поцеловал… «Попроси сам… попроси меня» - и Джуд попросил. Он не плакал тогда, но заплакал потом, после. От испуга перед тем, что ему понравилось. Видит бог – я не хочу помнить о нем ничего: ни хорошего, чтобы не мучить себя, ни тем более плохого – ночь, тротуар, агонию, посиневшую кожу… Он отравлен – и если так, благодаря мне. Выполни я заказ, возможно, все бы сложилось по-другому. А если виноват кто-то еще, значит, я совсем не знал Джуда. Его «лицо с обложки» многих, надо полагать, лишало сна и покоя, и кто-то отомстил ему за это в мелодраматичной манере «так не доставайся же никому». Мне он достался ненадолго, как выигрышный билет. Сидел на подоконнике, болтал ногами, заговаривал мне зубы о спасении тропического леса… Потребность в общении с ним стала моим проклятием: я не мог быть рядом, и не мог отказаться от обоюдо-губительных отношений. Наш союз был очевидным мезальянсом, как не посмотри: Джуд будто вступил в противоречие с самим собой и терпел боль, как мазохист, ради какого-то непонятного, противоестественного самопреодоления. Он получал максимальное удовлетворение, но платил за него постоянным комплексом вины – я это знал. Что до меня, я находился в более выгодной позиции - можно было рассчитывать на его финансовую и моральную поддержку. Но роль содержанки меня не устраивала. Наверное, если бы моим покровителем стал один из прежних боровов, я бы видел выгоду, материальность. Однако я наслаждался ни к чему не обязывающей связью так же, как и Джуд: мы любили, пока любилось, понимая, что всему быстро приходит конец. Особенно, принимая в расчет наши годы и буйство гормонов. Мы просто радовались возможности быть вместе, и я тешил себя мыслью, что свободен и уйду в любой момент, как только Джуд мне банально наскучит. В то время я действительно думал так: однажды мне это надоест, и я выпрыгну из связи. Но, оглядываясь назад, на мимолетность встреч, на сворованные часы и месяцы, на подоконник, залитый солнечным светом, на светящийся профиль, я подозреваю, что если и не создал иллюзии тогда, создал ее позже, нагородив вокруг туманного в реальности образа много лишнего. Я ведь фактически не был с Джудом знаком. Он не производил впечатления замкнутого человека, но рассказывал о себе то, что считал нужным. Он мог мне безнаказанно лгать, мог не договаривать, или не догадываться об интересующих меня вещах. Я никогда не имел привычки лезть в чужую душу, и от других требовал ответной тактичности. Сейчас мне кажется, что Джуд был для меня светом в оконце, моей воплощенной надеждой на лучшее будущее. Казалось, что я остался с ним только потому, что он напоминал мне Люка и родной дом. Вносил в мою жизнь что-то непостижимо теплое и уютное, ощущение комфорта и защищенности, как бывало в детстве. От Джуда даже пахло иначе, телесно, но приятно – молодостью, теплом, силой, возбуждением, а не вонючим потом сквозь шлейф дорогих духов и мыла.
Размолвка произошла тогда, когда ему пришло в голову облагодетельствовать меня, подогнав к дверям моего съемного жилья зеленый мерс - спустя неделю нашей возни «под одеялом». Как сейчас вижу его улыбку. Он кладет мне в руку ключи, а я по инерции соображаю, что это его плата за услуги. Он был в дискотеке, он видел меня и прекрасно понял, кто я есть. Только я не понимал разницы между платой и подарком.
- Зачем ты так со мной поступаешь?
Джуд растерянно моргает. Проблема была не в нем, а во мне, в том, как я себя позиционировал, кем себя осознавал. Он искренне изумился моей реакции – ведь Джуд рассчитывал сделать мне сюрприз и никак не ожидал, что я наброшусь на него с упреками. Злополучную машину сослали в его гараж.
Вечером я, надутый индюк, позвонил, чтобы сказать Джуду о разрыве. Трудно поверить, что другой может проявлять свою привязанность не так, как ты, а как он умеет. Все его чувства и помыслы я примерял на себя, что-то выдумывая об оскорблении и насмешке. Я уже открыл рот, чтобы выложить ему свою точку зрения на сложившуюся ситуацию, когда женский голос поинтересовался у Джуда, кто с ним говорит. Я запнулся. Он никогда не рассказывал мне о подружке. И вдруг меня осенило, как гром среди ясного неба, что Джуд спит с девушками – ничего более естественного и придумать невозможно.
- Да, я с девушкой, - ответил он без тени смущения.
И вместо того, чтобы объявить о своем решении, я разъярился так, будто мне вожжа под хвост попала. Что она умела, эта девчонка? Что могла ему дать – против меня, который никогда не думал о себе, стараясь применить к Джуду весь опыт и все умение, какого я не выказывал ни с кем и ни за какие деньги прежде? Даже если он был усталым, я вынуждал его испытать экстаз, я изучил каждый дюйм на его теле только ради того, чтобы создавать симфонии так же, как Бетховен на клавишах… Джуд спит с девчонкой? Да, это по-другому, да, он имеет в этом потребность, нуждается скорее всего по привычке. Я ему это докажу. Докажу, что я лучше… Я говорил ему, что он красив, и ложился с ним в постель не ради денег, а по собственной инициативе: не трахался, а занимался сексом без устали и ради удовольствия, иногда много часов кряду, иногда несколько раз подряд или, если ему хотелось, быстро и жестко. Я был для него джинном из бутылки, угадывая каждый его каприз. Какая женщина может знать секреты мужского тела, чувствовать и понимать так же? Моя родственная природа изначально дала мне преимущество, и я использовал все ухищрения, чтобы растягивать и прерывать его удовольствие так, как нужно мне… И Джуд сходил с ума. Не слишком страстный и темпераментный по натуре, он все чаще просил меня о том или другом, а я приобретал над ним все большую власть. Я знал, как прикасаться и что делать, чтобы он потерял голову.