Silver Siti

– Наконец-то мы с тобой одни, моя нежность, – прошептал мне на ухо Лу, обвивая рукой шею и щекоча ее легким дыханием. И я действительно забыл, что существует цивилизованный мир, люди в нем, моя прошлая жизнь. Казалось, – мы всегда ехали в этой машине – я и Лу, посреди этих диких, фантастических, песчаных пейзажей, наедине с пустыней, оставляя за собой шлейф желтовато-красной, невесомой пыли.
Мне сложно описать в деталях все наше безумное предприятие, – дни превращались в часы, минуты растягивались в года. День сменял ночь, как две капли воды похожий на предыдущий день и такую же ночь, но каждый был по-своему ярок и неповторим. Мой хронометр испортился в первую же неделю нашего путешествия, – должно быть песок попал в механизм, и я потерял счет времени, да и какое оно теперь имело значение в этом царстве песков. Компас выпал из моих рук и угодил прямо под колеса «джипа», но это тоже было мелочью, – Лу чудесно ориентировался по звездам. Карты, по которой мы сначала проложили наш маршрут через Ливийскую пустыню, Чад, Нигер и Мавританию к Атлантическому океану, тоже вскоре не стало – ее унесло ветром, и мы с Лу хохотали, как сумасшедшие, наблюдая, как пестрый клочок бумаги, словно бабочка, исчезает за барханом.
– Не все ли равно, моя нежность, – пожал Лу плечами, отсмеявшись, – какая разница, куда нам ехать, – ведь мы с тобой, и нам так хорошо! – И улыбнулся, грустно и ласково. И я, конечно же, забыл об улетевшей карте, прижал его черногривую голову к своей груди, переполняемой безумным восторгом и любовью.
Не знаю, сколько месяцев уже продолжалось наше путешествие – оно не надоедало нам. Теперь казалось насущной потребностью – каждый день ехать. Ехать вдвоем и неважно куда. Я просто не представлял, как мог обходиться без этого раньше. Движение стало наркотиком, – дрожь двигателя, ощущаемая всем телом, горячий ветер, обдувающий кожу, и нежные пальцы Лу на сгибе локтя. Наша маленькая экспедиция представляла собой систему с полностью автономным жизнеобеспечением, – как ни странно, все экспериментальные экспонаты работали безупречно, идеально приспособленные к условиям пустыни, – это было необычно, но я старался не задумываться о таких мелочах. Ел и пил Лу удивительно мало, – казалось, он черпает энергию непосредственно из солнца, из ветра, из движения. Он словно подзаряжался этим и никогда не выглядел усталым. Этот юноша напоминал бы машину, если бы не его горячие нежные, губы, влажный, жаркий язык, и сильное, гибкое тело, – то пылающее, сухое, со стальными напряженными мышцами, пронзающее меня насквозь, то прохладное и податливое, томно и бесстыдно принимающее мои ласки в безумном лунном сиянии. Казалось, он и меня заряжает этой энергией.
А еще Лу безошибочно чувствовал пустынные бури, и за полчаса до их приближения умудрялся устанавливать наш «джип» таким образом, что он меньше всего страдал от смертоносного дыхания пустыни. Когда же в баке заканчивалась вода, а синтезатор давал ее ничтожно мало, Лу подставлял ветру свое прекрасное лицо и ловил подрагивающими ноздрями одному ему слышимый сигнал, после уверенно разворачивал машину, – и вскоре мы непременно выезжали к одному из таких редких в пустыне оазисов. Там мы могли отдохнуть пару дней, запасались водой и разнообразили наш рацион верблюжьим сыром, сушеным мясом, финиками. Причем для меня оставалось загадкой, как Лу общается с жителями оазисов, не зная их языка и обычаев. За пищу и кров он щедро расплачивался с ними серебром, просто вынимая его из карманов, снимая с лодыжек, запястий, шеи… Через день-другой каждый его шаг снова сопровождался мелодичным серебряным звоном цепей и браслетов, – серебро словно преследовало его, – Лу находил серебро повсюду, просто в пустыне, в песке. То ли это были останки какого-то погибшего каравана, то ли зарытые неведомо кем клады, – сначала я изумлялся, а после привык, – Лу иногда отлучался и из своих странных вылазок приносил красивые серебряные украшения и вещи, отполированные ветром и песком. Во время наших ночных остановок он мог, болтая со мной, бездумно пересыпать ладонями пригоршни песка, время от времени извлекая, будто по волшебству, горсть диковинных серебряных кружочков, с дырочками и без… Все это добро без счета, как забавные безделушки, сваливалось на заднее сиденье «джипа» или просто забывалось в самых немыслимых местах, где я и находил его впоследствии.
Бесполезно было интересоваться у Лу, откуда взялись те или иные его невероятные знания и способности, – он либо отмахивался от моих восторженных восклицаний, либо беспечно пожимал плечами, либо, заразительно хохоча, обвинял во всем своих предков-цыган.
В общем, путешествие проходило, пролетало, скользило по гребням барханов легко и приятно, бездумно, вне времени и пространства. Иногда мне казалось, что мы уже где-то пересекли таинственную, невидимую грань, и движемся теперь в каком-то ином, не нашем измерении, а может даже и не земном. Все было настолько здорово и нереально, что я боялся одного – проснуться. Я благословлял мою бабушку за ее фантазию, а Серебряный город за то, что он не существовал, – это делало наше путешествие словно бы вечным, а нас с Лу, – будто заговоренными нашей Любовью. Я засыпал в ожидании встречи с любимым и просыпался с мыслями о нем. И всегда его огромные, смеющиеся глаза встречали мое пробуждение.

Сахара приняла нас, как принимает беспокойные барханы и редких пустынных ящериц, мы чувствовали себя ее бессмертными странниками, а свой «джип», – «Летучим Голландцем». Ветер, песок и солнце отшлифовали нашу кожу, удивительным образом не повредив ее. Загорелое тело Лу приобрело цвет старой бронзы с такими бархатными переходами и полутонами, что я застывал перед ним в восхищении, боясь своим прикосновением разрушить очарование, этот волшебный мираж пустыни. Его отросшие волосы отливали теперь странным металлическим блеском и звонко бились на ветру черным парусом. На варварски прекрасном лике языческой статуи совершенно безумно выглядели его серебряные, нестерпимо яркие сияющие глаза, как полные луны на бездонном небе.
Я тоже претерпел удивительные и прекрасные метаморфозы, кожа моя стала цвета благородного, червонного золота, а выгоревшие волосы пылали ярким, медно-рыжим факелом. Одежда порвалась, и мы выбросили ее за ненадобностью, закутываясь по моде пустынников в белоснежные трепещущие полотна. При легком прикосновении они соскальзывали с наших обнаженных тел, подставляя ветру пустыни их безупречную, восторгающую наготу.
В своей легкой, притягательной страсти к серебру, Лу и меня заразил этим изящным недугом, – он натащил из недр пустыни всевозможных безделушек и щедро украсил ими мою шею, щиколотки, запястья. И я тоже стал получать неизъяснимое удовольствие от их прохладной, звенящей тяжести.
В лунные ночи, когда мотор «джипа» медленно остывал в ожидании очередного солнечного допинга, Лу учил меня своим странным, таинственным танцам, танцам без музыки, подчиняясь лишь каким-то загадочным внутренним ритмам пустыни: – шороху песка, порывам ночного ветра, слабому мерцанию звезд. Мы танцевали с ним на гребнях барханов в залитом лунным светом почти марсианском пейзаже, глядя друг другу в глаза, под мелодичный, сюрреалистический звон браслетов на наших руках и ногах.
Плавные движения сплетались в странный, доисторический, первобытный узор в безумном свете луны, так что проходившие неподалеку караваны бушменов или туарегов гасили свои костры и стремительно уносились прочь, принимая нас за ночных духов пустыни.
Наши руки и ноги скрещивались древними рунами, несущими смертоносные знания, – червонное золото и старая бронза; волосы схлестывались клинками, – злая синяя сталь и яростная огненная медь; наши глаза невозможно было разъединить, – черно-фиолетовая бездна и холодный небесный огонь; наши тени безжалостно кромсали пустыню, звон браслетов наполнял воздух тончайшим, призрачным шепотом, словно шорох песчинок по серебряным плитам мостовой.
Сколько лет, сколько месяцев, а может быть мгновений, продолжалось наше путешествие, похожее на сон. Или сон, похожий на путешествие? Не знаю. Я перестал задумываться об этом. Наверное, так было всегда.
…Иногда, как и у меня дома, там, в прошлой жизни, словно темное облачко набегало на призрачные, нереальные глаза моего друга. Тогда он долго сидел молча, грустный и отрешенный, устремив неподвижный, невидящий взгляд куда-то за тысячу миль вперед, а может, - – за тысячу лет назад? Я никогда не спрашивал его об этом, а сам он не говорил. Когда такое бывало слишком часто, он поднимался и уходил. Просто молча вставал и уходил прочь, либо выпрыгивал из машины прямо на ходу. Его стройную черно-бронзовую фигуру еще долго было видно на фоне тяжело и жарко дышащей пустыни. Чаще такое случалось вечером, реже днем. Я не пытался окликнуть или удержать его, и не спрашивал, куда он идет. И еще, как и там, в прошлой жизни, я никогда не волновался о том, что он может оставить меня здесь или заблудиться. Как бы долго он не отсутствовал, – час или день, – он неизменно возвращался.
Раньше, когда Лу уходил прямо из машины, я останавливался и ждал его. Это не было трудно, – в душе поселялось что-то, похожее на тихую радость, – счастье ожидания встречи с ним. Теперь я всегда продолжаю движение – так легче, – это отвлекает, а Лу в самый неожиданный момент показывается из-за ближайшего бархана и идет мне навстречу, словно он отходил всего на минутку. Как он находил меня – уму непостижимо, наверное, очередные фокусы его цыганской крови, но он возвращался, крепко прижимаясь щекой к моему плечу и шептал:
– Я так скучал по тебе, моя нежность… – и неслышно целовал в висок, а после, лукаво и смущенно улыбаясь, разжимал кулак и протягивал мне на сильной узкой ладони какую-нибудь безделушку из серебра:
– Смотри, я принес тебе вот это…

…Вот уже несколько дней, а может, около недели, как характер окружающего нас пустынного разнообразия изменился. По ночам растущая луна словно безумствует, – пустыня просто пылает под ее безжалостным, нереальным светом. Несколько дней спустя я понял, в чем же дело. Раньше цвет песка был желтовато-красный, или около того. Постепенно он светлел, приобретая чуть ли не лимонный оттенок, а вот теперь стал кремово-белым, с каким-то непонятным, маслянистым металлическим отливом. Я обратил на данное обстоятельство внимание Лу, но он только пожал плечами. Позже я поймал странную ящерицу, немало меня позабавившую. Хотя ничего особо забавного в ней не было – самая обычная ящерица, – в пустыне таких сотни, но цвет обычных был либо серым, либо серо-желтым, а эта щеголяла необычной, жемчужно-перламутровой спинкой, а ее острые твердые коготки и вовсе переливались радугой, забавно при этом напоминая ногти Лу, отполированные пустыней до идеального перламутрового оттенка. Лу тоже посмеялся, когда я продемонстрировал ему этот фокус. Вскоре такие ящерицы стали попадаться повсюду, и я перестал обращать на них внимание.
Еще через день пути цвет песка стал белым. Вернее, не совсем белым, а каким-то неестественно серебристым. В эту ночь было полнолуние, и на окружающий нас пейзаж было страшно, восхитительно, жутко смотреть, – пустыня напоминала негатив, – такой сильный контраст был между ярким светом и густой тенью. Барханы почти ощутимо блестели, словно отлитые из неведомого металла. Я не мог отвести взгляд от этого варварского великолепия.
- Лу, я никогда не видел ничего подобного! – воскликнул я пораженно. Лу молча кивнул, соглашаясь. Ослепительный песок, освещенный луной, холодным светом отражался в неестественно светлых глазах юноши. Казалось, они светились изнутри своим собственным, нестерпимым огнем.
Этой ночью Лу был безумцем. Изощренным, фантастическим, безжалостным демоном страсти. Он не давал мне передышки. Я чувствовал, что силы покидают меня, но не мог сдержать желание, разрывающее мою плоть. Волосы липли к лицу, мокрому от слез и пота, я изнемогал, стонал, исступленно рычал, но не мог разжать объятий, не мог до конца насладиться этим неумолимым, искусным обольстителем. Наконец, когда, казалось, превзойдены все границы человеческого восторга, и не остается уже сил даже для дыхания, я ощутил нечто такое, что можно сравнить либо с моментом смерти, либо рождения, – это была лавина экстаза, исторгшая из моего горла неистовый, протяжный крик, сотрясшая весь мой хрупкий человеческий остов! Я свалился в песок, обессиленный этим безумством, этим откровением, я растворился в невесомой лунной пустыне. Мой взгляд стал пустым и отрешенным, а этот демон в облике человеческом, шаг за шагом проведший меня по всем кругам наслаждения, и безжалостно окунувший в самую жуткую его пучину, сидел и смотрел на меня мучительным и тягучим взглядом мрачного неутоленного сладострастия.
Странно, но в такие моменты космической опустошенности обычно замечаешь всякие мелочи. И сейчас взгляд задержался на моих бессильно раскинутых, зарывшихся в песок ладонях – серебряные браслеты на руках совершенно сливались с окружавшим нас песком. Несколько минут, приходя в себя, я старался осмыслить этот необычный факт. Слабо шевельнул пальцами и перевел взгляд на Лу:
– Ведь это же серебряный песок! Вокруг нас сплошные россыпи серебра.
В лунных глазах Лу не отразилось практически ничего. Он молча, бесшумно поднялся и куда-то исчез, – я был не в силах следить за ним, и снова провалился в сладкое полузабытье.
Вернулся он на рассвете и разбудил меня, нежно коснувшись прохладной ладонью щеки. Я открыл глаза и увидел его удивительно прекрасное лицо, склоненное надо мной. Длинный палец был прижат к губам. Он побросал наши вещи в «джип» и так же молча сел за руль. Я пожал плечами и последовал за ним.

Кажется, ехали мы недолго, – я задремал, и не следил за дорогой. Машина остановилась возле высокого бархана. Лу выскочил на песок и позвал меня таинственным жестом. Я молча пошел следом.
Мы обошли бархан и за его неровным гребнем я увидел самую потрясающую картину – склоны бархана уходили почти отвесно вниз, и там, внизу, простиралась огромная, ослепительно сияющая долина и, словно вырастая из самых недр ее, возвышались гигантские, исполинские, подавляющие своей мощью стены города. Они с силой вздымались из песков и рвались в белесое небо, а в ширину их зубчатая гряда простиралась, насколько хватало глаз, и скрывалась за сверкающими барханами.
Сначала я принял это за мираж, – настолько нереальным и фантастическим было зрелище. Ни звука не было слышно в дрожащем, знойном воздухе. Ничего подобного шуму огромного, величественного, словно из сказок «Тысячи и одной ночи», города. Даже не было слышно клекота орлов, ставших уже привычным в выгоревшем небе над Сахарой.
Я в недоумении обернулся к Лу, но тот уже быстро спускался по склону бархана, позвякивая на бегу гроздьями браслетов и полыхая черным пламенем волос. Я поспешил за ним.
Запыхавшись, я догнал Лу у самых стен. Это не было миражем, вблизи циклопические стены из гигантских плит, сделанных из странного плотного материала, выглядели еще более подавляющими. Лу положил на их блестящую поверхность узкую ладонь и тихо сказал, полуобернув ко мне чеканное лицо:
– Кажется, мы нашли свой Серебряный Город, моя нежность…
– Этого не может быть, – ответил я вполне в духе мелодрам, но вздыбившиеся передо мной стены действительно были сложены из серебряных плит, – я понял это, еще стоя на гребне бархана, но боялся признаться себе до того самого момента, когда мои пальцы коснулись прохладного, не успевшего прогреться с ночи металла.
– Но ведь Серебряный Город – безумная фантазия моей бабушки, – его не существует на самом деле! – Здравый смысл изо всех сил боролся со всеми органами чувств сразу.
– Значит, твоя бабушка была не такой уж фантазеркой. – Как эхо отозвался Лу, медленно идя вдоль стены, и рука его легко, словно тень, скользила по серебряным плитам.
– Но нет никаких документов, ни единого упоминания об этом чуде – ведь не могли же мы быть единственными людьми, нашедшими этого исполина!
– Возможно, его видели и другие путешественники, но при этом принимали за мираж, – ведь, согласись, трудно поверить, что реально может существовать целый город из серебра… К тому же, мы целенаправленно искали его.
– Не удивительно, – откликнулся я, – к тебе стекается серебро со всей пустыни, словно к магниту. Странно было бы, если бы ты не нашел этот город.
Лу засмеялся, звонко и беспечно:
– Я дарю тебе его, моя нежность. Я готов подарить тебе все серебро мира и Вселенной, лишь бы ты был счастлив! Кстати, ты прав, – пески вокруг из чистого серебра. Этот город стоит здесь много сотен лет, – ветер и песок отшлифовали его стены, высверлив из них крупинки серебра. Постепенно все вокруг покрылось серебром на много миль вокруг.
– Это удивительно! – воскликнул я.
– Не более чем то, что я нашел тебя, моя нежность, – мягко прошептал юноша и нежно зарылся лицом в мои волосы.
А через минуту он уже кружился в странном и красивом танце по серебряным барханам, и браслеты его на запястьях звенели торжественно и громко.
Ощущение нереальности происходящего не покидало меня, хотя масса монолитного серебра рядом со мной заслоняла небо.
– Давай войдем, – позвал меня Лу, стоя у огромных, массивных истертых временем, но все еще украшенных диковинным, изысканным узором ворот. Ворота были закрыты и совершенно очевидно, что нам двоим их не отворить. Но Лу нашел рядом в стене небольшую дверь, разгреб песок, засыпавший ее, и с усилием потянул на себя. Дверь открылась ровно настолько, чтобы в нею протиснулся человек, что Лу тут же и сделал, скользнув ужом в образовавшуюся щель, лишь мельком кинув на меня быстрый, острый, как укол, взгляд неестественно светлых, ярких глаз на бронзово-смуглом лице.
Я остался один на один с пустыней и давящей громадой серебряных стен. Они излучали ощутимую угрозу и одновременно, – неодолимое притяжение. Я чувствовал приближение чего-то неотвратимого, нечеловеческого, ужасного, но это что-то влекло меня с могучей первобытной силой. Или это место действовало так на мои напряженные, звенящие струнами натянутые нервы?
Я хотел крикнуть Лу, чтобы он не ходил в эту серебряную западню, сигнал опасности не умолкал в моем мозгу, но от чего эта опасность исходит, – я не мог объяснить. Может, от невероятной, небывалой, невозможной тишины, будто вата, поглощающей все звуки вокруг.
Я поспешил протиснуться в щель, поглотившую Лу, словно боялся, что она вдруг исчезнет. Оказавшись по ту сторону стены, я около минуты стоял неподвижно, оглушенный обрушившимися на меня ощущениями, – я оказался будто по ту сторону реальности.

Я снова был в своем старом, детском сне, но на этот раз сон был настоящим. Ощущение раздвоенности, чувство, что все это уже было раньше, разрывало мой мозг. Я, несомненно, знал это место, это странное, очень странное место, каким оно виделось в моих болезненных, бредовых снах. Но вместе с тем это было как бы и не то место. Но я почти сразу понял, в чем фокус, – раньше я видел Серебряный Город только при свете луны, а сейчас его широкие, мощеные правильными квадратами серебра улицы заливали яркие лучи раскаленного солнца.
Передо мной простиралась бесконечно уходящая вдаль широкая дорога, не раз исхоженная мной в моих снах. Я узнавал ее, я узнавал ее со все возрастающим ужасом. Ноги ощущали гладкую поверхность отполированных ветром плит, а в уши проникал назойливый, непрекращающийся. Тоненький шорох белесых песчинок, словно змейки, струившихся по мостовой.
Одна часть моего существа вопила от страха, а другая, к моему изумлению, ощущала странное успокоение, словно путник, после долгой дороги, наконец, возвратившийся в давно забытый, но такой желанный дом.
И вот теперь по этой дороге, в ослепительном свете дня от меня стремительно удалялся Лу. Его стройная высокая фигура органично вписывалась в гротескный пейзаж из серебра. Все еще во власти странных ощущений, овладевших моим существом, я окликнул его, чтобы предостеречь от чего-то, чему я и сам не знал названия.
В ответ на мой отчаянный призыв Лу обернулся, махнув рукой:
- Не отставай, моя нежность! Я чувствую, – где-то в этом городе должна быть вода, а ведь наши баки почти пусты!
Я поспешил за ним, боясь потерять из виду, мельком оглядываясь на странные здания причудливой архитектуры по бокам дороги, даже не давая себе труда внимательно осмотреться, – я и так слишком хорошо знал их очертания, и теперь только автоматически отмечал, как солнечный свет преобразил знакомые порталы, арки и свесы кровель. Кое-что, не замеченное мною в резком, черно-белом ночном изображении, теперь обрело рельефность и яркость, восхищая безупречностью исполнения и благородством форм. Я пытался не думать, кому раньше принадлежал этот величественный и таинственный Серебряный Город, затерянный в сердце пустыни; кто были его жители и куда они исчезли; что таит в себе эта нереальная, неземная тишина, перерезываемая лишь пронзительным шипением струек песка по безлюдным и безмолвным улицам.
Лу так же уверенно, не сбавляя темпа, шел впереди меня, ведомый одному ему ведомым цыганским чутьем. Я знал, куда ведет эта дорога, и боялся увидеть конечный пункт нашего путешествия. Как ни готовил я себя к его появлению, но храм внезапно вырос в конце улицы, словно вырвавшийся из-под земли гигантский столб ярчайшего белого пламени. Невидимый и паутинно-воздушный в призрачном лунном освещении, храм нестерпимо сиял серебром всех своих кружевных решеток, лестниц, шпилей, каскадов полотен в ощутимо жарком, отчетливом солнечном свете. Он был зыбок и одновременно монументален, он вырастал из плит мостовой, как приговор, чтобы взорваться в воздухе тысячью граней и причудливых спиралей, окружая себя радужным блеском великолепия.
Широкие, пологие ступени с нанесенными на них письменами на чужом, красивом языке, вели к жемчужно-голубому, словно парившему в варварском зловещем великолепии, знакомому зеву входа.
Лу, быстро шедший впереди меня, слегка замедлил шаг, но после, не оборачиваясь, решительно переступил порог. На грани этого мгновения мне казалось, что вот-вот произойдет нечто непоправимо ужасное, чувства мои обострились до предела, кровь пульсировала так, словно готова была хлынуть одновременно изо всех пор моего тела. Я хотел крикнуть, но не мог. Через огромное, космическое мгновение, мне удалось преодолеть предательское оцепенение, и я бросился вслед за Лу.
И ничего не произошло. Мы просто оказались внутри храма. В моих снах я никогда не пересекал рокового порога и в храме оказался впервые. Он поражал и подавлял. Вся внутренность храма представляла собой анфиладу бесконечных, переходящих один в другой, обширных залов. В них не было окон или каких-нибудь иных явных источников света. У стен залов блуждали голубовато-жемчужные прохладные сумерки. Рассеянный таинственный свет проникал откуда-то сверху, через искусно скрытые в прихотливом перекрещении потолочных конструкций отверстия.
Колонны и стены были украшены виртуознейшей резьбой, изысканными узорами и украшениями из серебряных полос и нитей, кое-где, казалось, просто парившими в воздухе. Стертый плиты пола были покрыты вязью рун и густо усыпаны тонкой, серебряной же пылью, лежавшей здесь, вероятно, не один десяток веков. Меня не покидало ощущение прикосновения к чему-то настолько древнему, доисторическому, существовавшему всегда, вне времени и пространства, чуждому не только нашему миру, но и всему мирозданию вообще. Я не мог объяснить себе причину подобных ощущений, я просто шел вперед из зала в зал, боясь потерять силуэт Лу, словно скользивший впереди меня по плитам пола. За нами оставалась четкая и изящная, как узор, цепочка следов.
Все удивительные красоты залов я замечал мимоходом, спеша за юношей, – в серебристых сумерках стояли искусно исполненные в человеческий рост статуи неведомых богов и богинь, изваянные с тщанием, достойным поклонения. Стояли в спокойных, естественных позах людей, остановившихся отдохнуть. Эти образы и были похожи на людей, всего лишь похожи, отличаясь от них чем-то неуловимым, но непереносимо ужасным, чуждым самой природе человека. В неверном освещении храма они казались неприятно живыми.
Сопровождаемые недобрыми взглядами их застывших серебряных глаз, мы прошли еще несколько залов, и анфилада внезапно закончилась. Лу, стремительно шедший вперед, словно ведомый таинственным древним инстинктом, будто вспыхнул с ног до головы, объятый светом, исходившим из дверей зала, на пороге которого он остановился. Я, наконец, догнал его и застыл рядом, пораженный увиденным. Мы оказались внутри громадного круглого помещения. В помещении, как и в предыдущих залах, не было окон, но в нем также отсутствовала и крыша, и солнечный свет, не сдерживаемый никакими преградами, беспрепятственно наполнял весь его объем без остатка.
С другой стороны нельзя было сказать, что этот круглый зал ничем не перекрыт, – от его стен к белесому небу устремлялись ввысь нити, тончайшие полосы, восхитительно невесомые спирали серебра. Все они непостижимым образом скрещивались, переплетались, заполняя объем и образуя немыслимую паутинную композицию, взмывали вверх, и на невидимой, недосягаемой верхотуре впивались в тонкий серебряный шпиль, покоившийся на этом фантастическом кружевном куполе и уходившем, казалось, в самое сердце небес над пустыней Сахарой.
Я не мог описать ощущения восторга и священного ужаса, витавшего в этом месте. Потоки силы спиралями восходили вверх и каскадами низвергались вниз, наполняя тело головокружительной пустотой и легкостью. Лу молча стоял рядом и тоже пребывал под воздействием круглого зала. Его яркие, нестерпимо сиявшие из-под аспидных ресниц глаза были прикрыты, на губах блуждала странная, загадочная усмешка.
Чутье не подвело Лу, – в зале действительно была вода. Вернее, круглый зал под фантастическим невесомым куполом был самым настоящим бассейном, до краев наполненным чистейшей, кристально-прозрачной водой.
По ее неподвижной поверхности не пробегало ни малейшего возмущения, недостойная рябь не оскверняла ее безупречной, зеркально-ровной глади. Несомненно, зал был священным местом, его древняя магия уже многие века сохраняла этот храм, да и весь Серебряный Город неприкосновенным и застывшим, словно время в нем остановилось и наступило великое, космическое Безвременье. О плавном, неспешном, загадочном ритме каких-то своих, недоступных пониманию часовых механизмов напоминал только густой слой серебряной пыли, покрывавшей все вокруг.
В центре бассейна располагалась обширная площадка, посередине которой на небольшой возвышенности стоял трон. В том, что это был именно трон, не было никаких сомнений, – немыслимо простые и отчаянно изящные его очертания говорили сами за себя. Трон не имел никаких украшений, но своей вызывающей простотой невероятно гордо подчеркивал величие На Нем Восседавшего. Сейчас трон был пуст, но через его спинку остался небрежно переброшенным черный тяжелый плащ, густо покрытый вездесущей серебряной пылью, то ли забытый прежним Владыкой этих мест, то ли кем-то, побывавшем тут задолго до нас.
К площадке с троном от кромки бассейна вели широкие серебряный дорожки-переходы, снизу, как и сама круглая площадка, поддерживаемые множеством тонких изящных колонн, уходивших в воду. Дно бассейна широкими ступенями спускалось вниз, к ровной площадке в центре, как к арене цирка. Там, между колоннами, происходило еле заметное движение, – возможно, тайные родники, питавшие бассейн, а возможно, – странные возмущения неведомой Силы. Сквозь прозрачную воду были видны многочисленные серебряные монеты – маленькие и большие кружочки, с дырочками и без, очень похожие на те, которыми любил играть Лу, а также различные украшения из серебра, – подношения великой Силе и ее неведомому Владыке.
Сверху все это напоминало огромное колесо, покоившееся на зеркальной водной глади, – ободом его была неширокая кромка бассейна прямо у стены зала, – только лишь разойтись двум человекам; спицами – переходы к тронной площадке, которая и была центром, ступицей «колеса». Все это было так необычайно и фантастически красиво, что я долго не мог опомниться.
Геометрическая четкость и простота тронного зала (или алтаря?) в отличие от варварской пышности предыдущих анфилад, словно держала меня в плену. Первым пришел в себя Лу. Он медленно пошел вдоль стен, рассматривая высеченные на них руны и причудливые рисунки, при этом одно за другим снимая со своих запястий и лодыжек серебряные украшения и бросая их в воду. Они падали с легким всплеском, почти не поднимая брызг, плавно опускаясь на подводные ступени и успокаивались среди им подобных, будто лежали там с самого дня сотворения мира. По водной глади стремительно расходились круги и тут же гасли, оставляя поверхность воды по-прежнему невозмутимо торжественной.
Это напоминало некий загадочный древний, очень красивый ритуал и ужасно мне понравилось. Я вслед за Лу проделал то же самое, медленно двигаясь по кромке бассейна в противоположном от Лу направлении. Мне показалось, что юноша бросил на меня яркий, одобрительный взгляд.
Пока я рассматривал поразительно искусные узоры на стенах, несомненно, повествующие какую-то давнюю историю, неугомонный Лу уже перебрался на Тронный Остров – как я успел окрестить центральную площадку и, сняв со спинки трона черный плащ, деловито отряхивал с него пыль.
– Лу, не делай этого! – предостерегающе крикнул я, перебегая на Тронный Остров по одному из радиальных переходов.
– Почему? – искренне удивился Лу, так и застыв с плащом в руках.
– Я думаю, не надо здесь ничего трогать. Вероятно, этот плащ принадлежал Властелину Города, какому-нибудь Императору или… Принцу.
На последнем слове я невольно запнулся и Лу вопрошающе воззрился на меня:
– Принцу? Ты не рассказывал мне ни о каком принце, – с этими словами Лу с силой встряхнул плащ, подняв тучи серебряной пыли, которая, впрочем, тут же осела на пол. – Моя нежность, ты слишком нерешителен, – и он боднул меня головой в плечо, кому бы ни принадлежал этот плащ, – я уверен, – владелец давным-давно забыл о нем, а я уже так долго, очень долго не носил подобных вещей. Кажется, он подойдет мне, разве нет? – и юноша набросил на широкие, гордо расправленные плечи тяжелую, густо-черную ткань.
Плащ действительно был словно по нем шитый, мягкими плавными складками он послушно облегал плечи, монолитно опускаясь до самого пола – именно до пола – ни выше, ни ниже. Ни одной морщинка, ни одного лишнего излома. Ткань плаща была настолько черной и плотной, что даже при ярком солнце совсем не давала бликов, будто поглощая весь его свет без остатка. Только черные волосы Лу могли соперничать с чернотой плаща. Они живыми, агатовыми волнами струились по плеча и почти сливались с его мягкой, жадной тканью.
Плащ сделал Лу выше и строже, и… прекраснее, если такое еще возможно. «Кажется, он очень подойдет мне, разве нет?» – ах, да разве можно было спрашивать такие банальности. Конечно, плащ был ему к лицу, этому удивительному парню! Он был так прекрасен, так изумительно, неистово прекрасен, так необычно, несравнимо ни с чем прекрасен… Или это моя любовь делала его таким в моих глазах? Только от непереносимой его красоты, неземной и нереальной, острая боль, как перед ощущением разлуки, пронзила меня, и из глаз неудержимо потекли слезы, а Лу стоял и молча смотрел на меня огромными и грустными серебристыми глазами.
– Я знаю, почему ты плачешь, моя нежность, – прошептал он, бережно прижимая меня к своей груди, – я тоже, тоже тебя люблю, и если только ты веришь в нашу любовь и хочешь быть со мной, то я буду с тобой вечно, вечно… До конца дней этого мира. И даже после него мы никогда с тобой не расстанемся!
– Конечно, ну, конечно же, я этого хочу, Лу. Я хотел этого всегда, всю свою жизнь, – просто ответил я, все еще глотая слезы.
– Да, моя нежность, я знаю. Я всегда это знал, – он мягко коснулся губами моих глаз, слегка оттолкнул меня и весело засмеялся:
– Все будет так, как ты захочешь, моя нежность!
Передо мной снова был прежний Лу. Веселый и озорной, Лу в черном аспидном плаще. Его смех рассыпался серебряными монетами по анфиладе залов храма. Прекрасный и неповторимый, мой Лу. Необъяснимая боль и дурные предчувствия покинули меня, и я тоже весело смеялся вместе с любимым и радовался его дурашливым выходкам.

Лу резвился вовсю, – то сидел на троне, то пытался перепрыгнуть с одного перехода с Тронного Острова на другой… Для него это таинственное и необъяснимое приключение было веселой игрой. Впрочем, все то время, что мы были с ним вместе, он и жил так, будто играя во что-то легкое, забавное и приятное.
Наблюдая за Лу, я заинтересовался тем, что руны и рисунки на стенах, отраженные в зеркальной глади воды, если долго на них смотреть, будто бы начинали двигаться и жить своей жизнью. Странное движение воды среди колонн под Тронным Островом словно оживляло их, не нарушая при этом зеркальной монолитности водной глади. Действовали ли это некие таинственные законы природы или древняя магия Серебряного Города, – не знаю. Я медленно шел по краю Тронного Острова, аккуратно обходя невесть зачем расставленные у самой воды то здесь, то там гладкие отполированные пластины из серебра выше человеческого роста, вероятно, выполнявшие функцию зеркал, и всматривался в оживающие на поверхности бассейна изображения. Где-то за моей спиной продолжал чудить Лу, но я почти забыл о нем, завороженный разворачивающимися передо мной невероятными картинами то ли прошлого, то ли будущего…
Внезапно меня будто пронзило молнией, – в глазах на мгновение потемнело, а кровь словно превратилась в лед, – мое сознание среагировало раньше, чем я успел осознать произошедшее. Движущиеся картины снова стали просто отображением рун, а я, не в силах отвести взгляд, смотрел на отражавшееся в воде одно из серебряных зеркал, стоявшее за моей спиной. На его тусклой от слоя пыли поверхности ярким серебром горели буквы. ИУЛ – прочел я, еле шевеля онемевшими губами. Крик ужаса сорвался с них, и холодный пот явственно заструился по спине.
На мой вопль прибежал испуганный Лу, а я никак не мог оторвать застывшего взгляда от водной глади и страшной надписи, ожившего кошмара из моих снов.
– Кто это сделал? – не то прошептал, не то прохрипел я.
– Что сделал? – недоуменно вопрошал юноша, тряся меня за непослушные плечи и пытаясь заглянуть в невидящие глаза. – Да что с тобой случилось?
– Надпись…, – еле выдавил я, указывая рукой себе под ноги.
Лу шумно выдохнул и облегченно расхохотался:
– Ох, и напугал же ты меня! Да я, я это сделал, моя нежность, ведь кроме нас тут больше никого нет!
К вселенскому ужасу добавилось вселенское изумление. Буквы пылали у меня перед глазами, в мозгу царила полная неразбериха.
– Зачем, – только и смог спросить я.
– Зачем? – удивленным эхом отозвался юноша. – Да просто захотелось пошалить. А что здесь такого?
В моей голове гибли галактики и вспыхивали сверхновые, а границ у моего изумления пополам с мистическим ужасом, так же как и у вселенной, не было. Я не разговариваю во сне, а наяву, – я мог поклясться в этом, – никогда не называл Лу имени зловещего Принца из Серебряного Города… Тогда каким непостижимым образом, откуда…
– …откуда ты знаешь это имя? – выдохнул я, чувствуя, как волосы шевелятся на моем теле.
– Это имя? – еще более удивленно откликнулся Лу, – да это же мое имя!
Наконец я вышел из транса и медленно, насколько позволяли занемевшие мышцы, как в непрекращающемся кошмаре, повернулся и взглянул на серебряное зеркало за моей спиной. На его запыленной поверхности пальцем Лу было выведено: – ЛУИ, а в воде я прочел наоборот зеркальное отображение надписи. Вероятно, я произнес это вслух, потому что Лу невинно мне ответил:
– Да, Луи – мое полное имя. Так меня назвали.
И его нежные, красиво очерченные губы дрогнули в озорной мальчишеской улыбке, обнажая белые, неестественно острые клыки.

Сентябрь 1998, Донецк.




* * *
Вновь полнолуние льет яркий свет.
Смятые простыни – где же ответ.
Мучим одною безумной мечтой
В грезах стремлюсь повстречаться с тобой.
В месте, знакомом до боли, опять
Твой предстоит силуэт догонять.
Вот я почти что касаюсь плеча,
Но пробуждение горше бича.
Мне бы увидеть на миг лишь твой лик,
Я б без раздумий к плитам приник,
Кровь и дыханье напополам –
Лишь пожелай – без остатка отдам.
Руку подай, поведи за собой,
Не растворяйся с рассветом, постой.
Свист и крылатый твой силуэт –
Я не хочу пробуждаться, нет!
Тяжесть и холод серебряных плит –
Лишь тишина со мной говорит.
Я, задыхаясь, кричу тебе вслед –
Я не хочу пробуждаться, нет!
Силы иссякли, замедлился бег –
Не уходи, постой, я решился на грех!
Звезды в агатовых небесах –
Я поборол все сомненья и страх!
Град-исполин поглощает меня,
Сердце и душу навеки пленя.
Я в этот город пришел за тобой,
Не удаляйся больше, постой.