Silver Siti

В семье нас было двое. Я и мой старший брат Ирвин. Родители очень любили нас, но после того, как Ив погиб, их любовь переместилась на меня одного.Ив погиб в тюрьме, куда попал за гомосексуализм – дурацкие законы нашего штата предусматривали за это уголовную ответственность. Он все собирался перебраться поближе к центру, где был бы в безопасности, но не успел. В тюрьме он покончил с собой, вспоров вены каким-то жутким способом – в подробности меня не посвящали по малолетству, но и в свои восемь я уже мог сообразить, что к чему. Ему тогда было восемнадцать лет, моему брату.
Ирвин был замечательно красивым юношей, но уже в мои юные годы было понятно, что я оставлю брата в смысле внешности далеко позади. Поэтому родители панически боялись, что я пойду по его пути, и активно проводили разъяснительно-устрашающую работу, направленную на мое правильное сексуальное воспитание. А так как все свои сознательные и несознательные детские годы я провел у своей бабушки, то, естественно, основные агитационные мероприятия были возложены на нее.
Моя бабушка – человек незаурядный и по-своему замечательный, очень хорошо пекла нежные французские булочки и варила шоколад. Она подошла к этой проблеме творчески. Со всей присущей ей богатой фантазией она рассказывала мне всевозможные поучительные сказки, которые сама же и сочиняла.
Наиболее запомнившейся, наиболее мною любимой и часто повторяемой была одна жутковатая история; бабушка, по-видимому, тоже считала ее очень поучительной. В ней говорилось о древнем Серебряном Городе, затерявшемся где-то в песках пустыни, и о жившем в нем в гордом уединении прекрасном принце с огромными и грустными серебристыми глазами. Бабушка особенно напирала в своих рассказах на то, как был прекрасен этот принц Иул – так его, оказывается, звали. Она сравнивала его с нежной утренней зарей (меня до сих пор интересует, бывает ли зоря вечерняя), с цветами, с седыми горами на фоне синего неба, с прозрачным ручьем, с видом на ночной Нью-Йорк… - в общем, со всеми, по мнению бабушки, самыми прекрасными вещами, встреченными ею в жизни. Из чего я заключил, что красоту Принца вообще трудно с чем-то сравнивать, так она была необычна. Но у красивой сказки был страшный конец – под нежными лепестками губ Принц Иул прятал острые белые клыки и ими убивал всех попадавших в Серебряный Город красивых юношей и мальчиков (таких как я – обычно добавляла бабушка), и выпивал у них всю кровь.
Я понимал, что эта история рассказывалась с единственной целью – показать, как опасны красивые юноши, и поселить в моей душе недоверие и страх. Бабушка очень старалась, пытаясь добиться эффектного контраста, но неожиданно ее старания оказались совершенно противоположными: Принц Иул стал моей тайной и патологической страстью. Я думал о нем по ночам, глядя на серебристый лик Луны, и грезил днем, надолго забывая привычные игры.
Вообще у бабушки в запасе было множество разных историй, где фигурировали красивые и коварные юноши, обманом завлекающие невинных мальчиков в свои сети, и всячески воспевались всевозможные женщины, девочки, девушки и старушки (верно, такие же, как и моя бабуля). Превозносились их ум и мужество, преданность и верность, в общем, только полный идиот не сделал бы единственно правильного вывода и выбора из этих тематических сказочек.
Но я был очарован Серебряным Городом. Прося рассказывать о нем снова и снова, мог слушать эту историю бесконечно, бессчетное количество раз, требуя новых и новых подробностей. Бабушка, видя мой живой интерес, и уверенная в благотворном психологическом воздействии этой истории, с готовностью предоставляла мне их, безудержно украшая жуткими деталями.
…У Принца Иула густые черные волосы, каким позавидовала бы любая красавица, - рассказывала бабушка – они волнистым каскадом обрушиваются на его широкие плечи, отливая синевой в лунном свете и почти сливаясь с черным-пречерным плащом, ниспадающим тяжелыми, недвижимыми складками до самого пола. Темными ночами Принц взмахивает полами этого плаща и превращается в летучую мышь, улетая убивать в города и деревни… Так бабушка к жертвам Принца в самом Серебряном Городе присовокупила уже и всех окрестных юношей.
…А еще – продолжала она – у Принца длинные, идеальной формы ногти. Они перламутровые (для наглядности бабушка демонстрировала мне внутреннюю поверхность раковины-жемчужницы, а после делала страшные глаза), ими можно залюбоваться…, но они твердые как сталь и острые как бритва – ими он рвет и калечит юные тела, обагряя длинные сильные пальцы невинной кровью…
Бр-р-р. Страшная была история, но я слушал с неослабевающим вниманием, засыпая бабушку вопросами:
- А в какой пустыне расположен этот город?
- В Сахаре, - изрекала бабушка. Очевидно, она не знала больше названий пустынь, кроме этого.
- А почему его до сих пор никто не нашел? – вопрошал я.
- Люди видели его, но думали, что это мираж, - ведь не может же оказаться реальностью целый город из серебра, - на ходу выдумывала бабушка, - а кто и дошел туда, - того убил Иул.
- А где же все жители?
- Они все умерли, - мгновенно подписала кровожадная старушка приговор населению целого города.
- Как все? У них что, эпидемия была? – удивлялся я.
- Всех юношей убил Принц, а старики умерли сами, одним махом решила находчивая бабулька проблему, навесив на бедного Принца еще тысячи убиенных.
- У них что, женщин не было?
Ну, разумеется, умные и находчивые женщины давно распознали опасность и покинули обреченный Серебряный Город. Конечно, теперь мне стало понятно, почему они вымерли, - как же размножаться без женщин, - и я понимающе ухмылялся.

Бабушка умерла, когда мне исполнилось четырнадцать, оставив мне в наследство свое состояние, кстати, неожиданно солидное, и странную историю о Серебряном Городе. Я переехал жить к родителям – ужасно занятым людям, которым было не до меня. Поначалу, опасаясь повторения истории с Ирвином, они тревожно наблюдали за мной некоторое время, но я рос замкнутым пареньком, больше времени проводил дома или в библиотеке, чем с приятелями, и вскоре они успокоились, предоставив меня самому себе.
Деньгами, оставленными бабушкой, я мог воспользоваться только по достижении восемнадцатилетия, но ее волшебная сказка была со мной постоянно. Призрак Серебряного Города преследовал меня. И в школе, и впоследствии в колледже веселой компании сверстников я предпочитал уединение. Укрывшись в каком-нибудь дальнем уголке парка или запершись в комнате, я часами мог грезить о широких пустынных улицах, вымощенных серебряными плитами, о высоких, матово мерцавших в лунном свете безмолвных стенах, о нем…
Часто ночами, особенно в полнолуние, меня преследовал один и тот же сон: странное место, я попадал в очень странное место. Все в нем было необычно – от бархатного агатового неба, низко нависшего из-за отягчавших его тучных, сочащихся светом звезд, до непонятной, словно притаившейся, чего-то ждущей неестественной тишины. Слабый, настойчивый звук не давал мне покоя, я пытался понять его природу и тогда замечал, что стою на бесконечно уходящей вдаль дороге. Она была выложена правильными квадратами, пронзительно светившимися в каскадах лунных лучей. Бесплотный неощутимый ветер мел беловатые струйки песка, словно сгустившийся лунный свет, - песок и издавал тот загадочный шорох. Позади себя я видел открытые ворота, а сбоку дороги – странные здания причудливой архитектуры из чистого серебра. Я был в нем, в Серебряном Городе. Я бродил по его просторным улицам, заходил в туманные храмы, мои шаги тонули в их серебряном покое и были не слышны, только непрекращающийся, тоненький, назойливый шорох песчинок по плитам мостовой.
В городе не было ни души, и во мне начинало нарастать неясное беспокойство, словно ожидание чего-то ужасного и тоскливо-желанного. И весь город, казалось, напряженно ожидал чего-то вместе со мной. Это ожидание чувствовалось в притаившихся низких сводах, трепещущих стрельчатых арках, во взмывающих к лунному диску серебряных шпилях. И тут впереди себя я замечал неясный, зыбкий силуэт. Кто-то высокий, стройный, в черном плаще стремительно удалялся прочь по безлюдной серебряной улице. Я окликал его, звал, бежал вслед за ним, летел над плитами мостовой, но он оставался так же зыбок и недосягаем. Причем происходило все это в полном безмолвии, под жуткий, зловещий, сверлящий мозг шорох песчинок.
Внезапно в конце улицы вырастала громада сверкающего в лунных лучах храма, словно сплетенного из тысячи серебряных нитей, сотканного из тонких серебряных полотен, растворяющегося в лунном воздухе и прочно вросшего в плиты мостовой. Странное, зловеще-прекрасное это было сооружение. В серебристой мешанине арок, аркад и портиков криком зиял чернильно-синий вход. Спешащая впереди меня фигура вдруг замедляла свой стремительный бег и замирала на самой границе света и тени, яви и небытия. Я спешил, я задыхался, и таинственный силуэт приближался, уже становились видны складки черного, как ночь, плаща и тяжелые волны волос незнакомца, почти сливающиеся с чернотой одеяния. Я взлетал по широким ступеням храма, мои пальцы почти касались плеча таинственного человека, - для меня почему-то очень важным было увидеть его лицо, - как тот делал единственный, неуловимый шаг и сливался с чернотой входа. И в тот же момент назойливое шипение песчинок перерастало в пронзительный свист воздуха, разрезаемого крыльями и, объятый смертельным ужасом, я падал на ступени храма, краем глаза успевая заметить, как сверху на меня летит крылатый силуэт, словно само небо обрушилось вниз…
Я просыпался, мокрый от пота, с бешено колотившимся сердцем. Лунный свет заливал комнату, и два чувства оставались у меня после этого сна, - опустошающее облегчение, что все происходящее было лишь сном и жгучее желание вернуться обратно. Больше всего на свете я хотел увидеть лицо незнакомца. Мне казало, что тогда произойдет нечто важное, космическое, преступное и прекрасное. Ведь это был он – Принц Иул! Это должен был быть он, это не мог быть никто другой! Мой Принц, моя полуночная болезнь. Но сон всегда заканчивался одинаково, и я томился в лунном сиянии на смятых простынях, мучаясь от смутных греховных желаний. А в том, что эти желания были греховными, у меня не оставалось сомнений. Все старания бабушки не принесли никаких плодов. Вернее сказать, принесли, но плоды эти были запретными, а оттого вдвойне желанными. Я только еще больше распалял в себе свои предосудительные мечтания, и, мучительно обжигая, они доставляли ни с чем не сравнимые наслаждения.

Эта неудовлетворенная мечтательность сделала меня рассеянным и нелюдимым. Как ни странно, но я сторонился равно как женщин, так и мужчин. Бесцельно шатаясь по городу, полугрезя-полубезумствуя, я замечал на себе восхищенные взгляды и тех и других. Мне часто говорили, что я красив, прекрасен, сексуален, обворожителен; делали предложения, - лестные и не очень, но я всегда проходил мимо с отсутствующей улыбкой, погруженный в странные грезы. Я прекрасно сознавал, что история, рассказанная мне моей бабушкой, была плодом ее фантазии, чистейшим вымыслом, красивой сказкой, что все мои мечтания бесплотны и принесут лишь боль и разочарования, но ничем не мог разрушить странные чары, и сладко томился, глотая бессильные слезы. Это стало моей болезнью, моей манией.
Может, желая исцелиться, а может, живя втайне какой-то пустой надеждой, я перечитал сотни книг об Африке, о пустыне Сахара. Это было бесполезное занятие, и я ясно это сознавал, но каждую новую книгу раскрывал с безудержным трепетом и захлопывал потом с жестоким, терзающим меня разочарованием. Нигде, нигде не было упоминания о Серебряном Городе или о чем-то, хоть отдаленно его напоминающем. Это была моя мечта, моя болезненная фантазия. Я понимал все четко и ясно, пугающе-отчетливо, но шел за новыми книгами и документами. Что я пытался там найти? Не знаю.
Наваждение продолжалось года четыре, пока я окончательно не отчаялся, а может, просто перерос свои яркие щемящие желания. И я продолжал жить с легкой неудовлетворенной грустью, которая остается после сказок детства и прячется где-то глубоко внутри как наивное и чистое желание верить, заключенное в толстую скорлупу скепсиса с тяжелым засовом с надписью «Так не бывает» и бессильным осадком сожаления по этому поводу.
Получив бабушкины деньги, я уехал от родителей, что оказалось неожиданно безболезненным как для меня, так и для них. Мы никогда не были близки с ними, они – деловые материалисты, а я – непонятный для них мечтатель. Я купил небольшой дом далеко за городом на побережье, и нам вполне хватало благопристойных встреч на рождество и День Благодарения.
Часто по вечерам я приезжал в город и бродил без определенной цели, иногда заходя в кафе и бары. Обычно в бары для гомосексуалистов – дурацкий закон отменили, и теперь это было единственное место, где мне не досаждали женщины. Женщин я сознательно сторонился, но и с мужчинами, по своему обыкновению, не пытался иметь ничего определенного. Изредка я подсаживался к красивым, замечательным юношам, но все их очарование улетучивалось, лишь только они открывали рот. Это были либо глупцы, либо циники и пошляки, и я, заскучав, уходил прочь. Я объяснял все эти бесцельные шатания скукой и жаждой приключений, но даже себе боялся признаться в том, что искал Его, или хотя бы кого-нибудь похожего, но, увы.
Так могло продолжаться бесконечно. Денег у меня было предостаточно, ради развлечения я работал в одном легкомысленном журнальчике, привычек не менял и на перемены в ближайшем будущем уже не надеялся.

Самым забавным, и для меня совершенно неожиданным оказалось то, что я все-таки нашел своего Принца. Правда, был он никаким не принцем, а самым обычным парнем, и звали его не Иул, а Лу, он был то ли латиноамериканцем, то ли французом и, к моему огромному сожалению, не был вампиром. Он тоже сокрушенно развел руками, когда я посетовал на это, лицо его осветилось грустной белозубой улыбкой, и тогда я влюбился в него раз и, кажется, уже навсегда.
Мы познакомились в баре для водителей-дальнобойщиков и произошло это, как и бывает всегда, совершенно неожиданно. Ничего не предвещало в этот день никаких сюрпризов, я, как обычно, гулял по городу и вовсе не собирался заходить в этот шумный бар. Но внезапно начавшийся дождь поставил меня перед выбором – или зайти в бар при казино, где ко мне обязательно привязалась бы какая-нибудь скучающая красотка, либо заскочить в этот бардак возле автостоянки. Я выбрал второе. Там, по крайней мере, никому ни до кого нет дела.
В душном прокуренном помещении стоял гвалт, как на митинге, гремела музыка, входили и выходили небритые, пропахшие бензином и дорогой люди, шумно переругивались, тут и там звучали приветственные возгласы, кто-то кого-то настойчиво звал, шатались бородатые байкеры устрашающего вида. В общем, в этом кошмаре не то, что заметить, - даже разглядеть кого-либо было трудно. Я и не заметил его, естественно. Это так в романах пишут: «Войдя, я сразу же увидел его (ее) глаза, и почувствовал – это судьба». Ничего подобного.
Я чувствовал, что меня толкнули несколько раз, кто-то извинился, кто-то чертыхнулся. Я пробрался к стойке и уселся почти у стены, где было меньше народа, и не так сильно гремела музыка. Я не думал ни о чем возвышенном, а лишь о том, чтобы поскорее закончился чертов дождь, и я смог бы выбраться из этого пекла.
Заказав какое-то подозрительное на вид пойло, оказавшееся весьма приятным на вкус, я, щурясь от табачного дыма, пытался хоть что-нибудь разобрать в этом хаосе. И тогда я случайно заметил его. Сидел он довольно далеко, почти у противоположной стены, совершенно один за столиком. Как выяснилось позже, он путешествовал автостопом и тоже оказался в этом баре как-то вдруг – приехал с одним байкером и вот почему-то решил зайти.
Поначалу меня привлекла даже не его внешность, - он сидел боком, и ничем не выделялся в толпе таких же длинноволосых, затянутых в кожу юнцов, – а то, чем он занимался: - на столике перед ним не было абсолютно ничего – ни бутылок пива, ни стаканов с коктейлем, ни тарелок, - чистый стол. Даже отсутствовала традиционная пепельница и блюдце с солеными орешками. Парень сидел за пустым столом и изящными руками с длинными пальцами катал по столу серебряные монетки. Монет у него было много – разных размеров, с дырочками в центре и без. Он бросал их по одной и парами, ловко перевернув кружочки так, что они, зазвенев и вздрогнув, снова подкатывались к хозяину. Монеты то кружились по столу, разбегаясь в разные стороны, а то снова собирались вместе, словно живые, раскатывались веером, гонялись друг за другом, танцевали… Никто не обращал на парня никакого внимания.
Я заинтересовался игрой монеток и глядел за руками юноши, как завороженный, - это был какой-то новый фокус, и я пытался его разгадать. Вдруг одна монета, выбившись из общего ритма, ушла в сторону, завертелась и, скатившись с края стола, упала на пол. Остальные, беспорядочно звеня, улеглись на столе, а беглянка, повинуясь каким-то таинственным физическим законам, покатилась по полу в проход. Пьяно покачиваясь, обежала несколько столиков и, сделав заключительный финт вокруг моего табурета, улеглась прямо у ног.
Я глянул на парня за столиком, – тот обернулся и теперь в упор смотрел на меня странными светлыми глазами на его смуглом лице – как две серебряные монеты с дырочками в центре. Смотрел, не мигая и не улыбаясь, как-то загадочно, не то предупреждая о чем-то, не то приглашая. Я мог бы послать парня к чертовой матери с его дрессированной монетой – пусть придет и поднимет ее сам, тем более что стакан мой опустел, а дождь закончился, и половина присутствующих вытекла из бара наружу. Стало заметно тише и просторнее. Но, повинуясь странному взгляду, я нагнулся, поднял серебряный кружочек и направился к его столику.
Подойдя, я молча протянул монету парню. Он поблагодарил и впервые улыбнулся, и тут я вдруг понял, что все это время искал именно этого юношу. Он заговорил, и голос его был тих и прозрачен, как шорох песка по серебряной мостовой в моих снах, и не было в нем ни фальши, ни пошлости, ни цинизма. Лицо было совершенно невероятным, небывало прекрасным, словно экзотический цветок. Белозубая, немного задумчивая улыбка мягко преображала его. Иссиня-черные волосы двумя густыми волнами неудержимо спадали, растекались, обрамляя высокий чистый лоб, а глаза, – эти диковинные, огромные глаза, не то светло-серые, не то жемчужно-голубые, – словно светились изнутри, набухали сиянием под густыми, изысканной формы бровями.
Я не мог даже осознать, ощутить всей его прелести, – все было прекрасно в отдельности и неповторимо вместе! Его лицо будто озарялось таинственным сиянием в самых неожиданных ракурсах, и вот он сейчас соберет свои монеты и уйдет навсегда, а я уже готов, готов отдать ему всего себя без остатка.
Я взял его за руку и тихо сказал:
- не уходи, Принц.
Парень снова улыбнулся, грустно и чарующе, и просто ответил:
- Я не принц. Меня зовут Лу. И я больше никогда от тебя не уйду.

Лу оставил все монеты на столе, словно забыл о них, и мы поехали ко мне. Этот удивительный юноша очень любил серебро – запястья его охватывали звенящие браслеты, а по груди струились многочисленные серебряные цепочки. Даже его сухие щиколотки обвивали тонкие светлые нити. Лу был изумительно прекрасен. Войдя в мой дом, он сбросил с себя всю одежду, и стал таинственен и откровенен. Его высокое стройное, идеально сложенное тело скользило по комнатам, словно гость извне, черные волосы извивались змеями, зубы влажно блестели в полумраке и браслеты серебряно звенели при каждом шаге.
Все у нас получилось как-то само собой, без предисловий и неловкости, будто мы уже когда-то давно договорились, и теперь только совершали задуманное. Будто он и не был первым любовником в моей жизни, и я всегда знал его сильные руки и ароматное дыхание. Он был умелым и предупредительным, он подарил мне эту ночь, как султаны дарят королевства, он был ее повелителем.
Я заснул у него на плече, крепко обняв, боясь, что он исчезнет с рассветом, а он баюкал меня в сильных объятьях, шепча на ухо, что мы теперь всегда, всегда будем вместе, и его тяжелые браслеты наполняли мой сон тоненьким серебряным звоном.
Лу остался со мной. Он часто исчезал куда-то, не говоря мне ни слова, но я почему-то твердо был уверен, что он вернется, и спокойно ожидал его возвращения.
Днем, если он оставался со мной, Лу был тихим и задумчивым, называл меня «моя нежность», и любил расчесывать мои длинные густые волосы, вплетая в их каштановые пряди сильные тонкие пальцы. Он был тогда моим трепетным поклонником и часто засыпал, положив черногривую голову мне на грудь, а я тихонько целовал его в затылок. Он любил подолгу смотреть в мои черно-фиолетовые глаза, называя их почему-то вишневыми, и тогда меня охватывала непонятная, нездешняя грусть. Иногда он замыкался в себе и мог часами сидеть, играя со своими серебряными монетками, которые слушались его, словно живые. Этих монеток было у Лу великое множество. Я постоянно находил их то на столе в кухне, то на полочке в ванной, то на постели или просто на полу. Это были монеты разных стран, только вот я никак не мог разобрать – каких? Лу тоже пожимал плечами, когда я спрашивал его об этом. Я собирал серебряные кружочки и приносил их Лу, а он снова с хохотом разбрасывал монеты по комнате.
Но ночь совершенно преображала юношу. Он становился демоном, диким и необузданным, ночь словно вливала в его тело новую, невиданную силу. Лу был тогда неистовым и изощренным в своих фантазиях, он заставлял меня сходить с ума от ярости и плакать от счастья, и светлые браслеты на его руках насмешливо звенели. Ночью Лу был моим господином. Иногда он исполнял для меня странный красивый танец, и его обнаженное тело в лунных лучах отливало перламутром, а волосах загорался зловещий синий огонь и вся комната кружилась и звенела лунными литаврами, вторя звону серебра на смуглых запястьях.
Лу очаровал меня, я делал все возможное, чтобы ему было радостно со мной, но он все чаще грустил, играя маленькими серебряными кружочками. Он был непонятен для меня, всегда беспечно легкомысленный, неизменно удачливый. Он не знал, сколько ему лет и какой он национальности – такой вопрос просто никогда не занимал его. Он не помнил своих родителей, хотя часто говорил, что его предки были цыганами – потому то он и не может долго усидеть на одном месте. У него не было никаких документов, и Лу прекрасно без них обходился – у него их просто никогда не спрашивали. Его карманы были полны серебряных монет, но никогда я не видел там ни одного доллара, - Лу был словно сыном Вселенной, и он скучал в этом городе.
Однажды я рассказал Лу историю о Серебряном Городе, и он был в несказанном восторге от этой сказки. Правда, я умолчал о Принце, - когда я встретил Лу, то решил забыть его, - слишком долго держал меня Иул в своих призрачных объятиях.
Лу тоже захватила удивительная история моей бабушки, и однажды он предложил мне отправиться на поиски Города.
– Мне тесно в этом городе, моя нежность, - грустно прошептал он.
Я в отчаянии схватил его руку, тихо звякнули браслеты.
– Но ведь теперь мы вместе, Лу! – воскликнул я.
– Да, светло улыбнулся он, - и теперь мы можем путешествовать вдвоем.
Рядом с этим юношей я становился беспечным и бесшабашно-отчаянным.
– Конечно! Как просто! – расхохотался я, – Но ведь Серебряный Город – это вымысел от начала и до конца, – я убедился в этом, как же мы поедем его искать – его же не существует!
– Тем лучше, – махнул Лу рукой, – по крайней мере, у нас всегда будет цель. Ведь самое главное, чтобы была цель, иначе существование не будет иметь смысла. А мы теперь всю жизнь будем искать свой Серебряный Город.
– Где же мы будем искать его, Лу? – спросил я, целуя его яркие глаза.
– Почему бы и не в Сахаре? – откликнулся Лу, – Когда не найдем там, отправимся дальше, вот и все.
Я совсем потерял голову и согласился на эту безумную авантюру, словно, к моему удивлению, эта мысль меня не пугала – со мною был Лу, а рядом с ним все казалось простым и осуществимым.
Я продал дом, снял со счета все бабушкины деньги, послал открытку родителям, и налегке вылетел в Каир, причем все формальности решились быстро и просто, словно сами собой. Мной владела удивительная эйфория, а от присущей мне осторожности не осталось и следа.
Лу, махнув рукой на все формальности, уехал раньше.
– Но как же ты без документов? – удивился я.
Он беспечно улыбнулся:
- Это мелочи. Не даром моими предками были цыгане. Вот увидишь, – я буду в Каире раньше тебя.
Действительно, при пересадке «Боинг» задержали на четыре дня, и когда я прибыл в Каир, Лу встречал меня в аэропорту, сияя светом своих необыкновенных глаз.
– Моя нежность, – сказал он, целуя меня в губы у всех на виду, и я понял, что отныне смогу жить только рядом с ним. Неважно, где и как, только бы вместе.

Мы поселились в каком-то второсортном захудалом отельчике, где до нас никому не было никакого дела, и мне, обычно такому требовательному в мелочах по вопросам комфорта, стало совершенно наплевать на неустроенность быта, когда рядом со мной был Лу. С этим удивительным парнем все чудеснейшим образом преображалось, – чахлые кусты под окнами превращались в тенистый сад, душная грязноватая комната – в султанские хоромы, жаркая пыльная ночь – в напоенные дивным благоуханием сиреневые сумерки.
Лу уходил с утра – заниматься экипировкой нашей экспедиции, и возвращался к вечеру, сверкая белозубой улыбкой и звеня серебром браслетов на запястьях. Он полностью взял на себя все организационные вопросы, увлекшись идеей Серебряного Города с таким энтузиазмом, которого я от него не ожидал. Но я был рад, – ведь он не скучал, его удивительные глаза сияли восторгом и мы были вместе!
Я совеем не интересовался результатами его хлопот, – странное безразличие овладело мной, или это так действовал цыганский дух авантюризма, присущий Лу, но весь мир теперь состоял для меня только из его объятий.
Лу возвращался вечером, прижимался ко мне гибким стройным телом, заглядывал своим непостижимым взглядом, казалось, в самую душу, – и больше ничего и никого не существовало во Вселенной, кроме нас двоих. Когда мы уставали от любви, он клал мою голову себе на колени, гладил волны волос и рассказывал какие-то бесконечные фантастические истории о Древнем Египте, Ливии, причем так, словно сам там присутствовал. А может, это были истории о каких-то других, давно забытых народах, – я никогда не вслушивался внимательно, просто упиваясь звуками его мелодичного, хрустального голоса под нежный перезвон серебра на запястьях. А может, он просто рассказывал мне о своей любви, – ведь Лу был по-настоящему счастлив со мной, этот непостижимый парень, – я видел это в каждом его движении, в каждой улыбке, в каждом оттенке грусти сияющих серебряных глаз.
Через неделю, через бесконечную, вечную, прекрасную неделю, проведенную в этом волшебном каирском отельчике, – я даже не помню его названия, – Лу прибежал особенно радостный, и сообщил, что все готово к началу нашего путешествия. Я тоже воспринял эту новость удивительно легко, будто это не мне предстояло отправиться вглубь пустыни, одно название которой приводило в трепет бывалых путешественников, будто все происходило с кем-то другим, и я заранее знал, что у сказки счастливый конец. Но Лу был рядом, – и меня больше не волновало ничего.
Все наше снаряжение состояло из небольшого «джипа» с каким-то странным, неуклюжим приспособлением сзади – солнечные батареи, – как пояснил мне Лу, – машина работала от энергии Солнца, а его в пустыне более, чем достаточно. «Джип» был экспериментальной моделью, и его нам предоставил немного чокнутый, на мой взгляд, чудаковатый энтузиаст-изобретатель. Предоставлял на химерных условиях того, что мы возвратимся, и прославим его диковинное изобретение. Он все время улыбался и влюблено смотрел на Лу, – вероятно, не на одного меня действовало его непобедимое очарование.
Еще была предоставлена в тех же рекламных целях экспериментальная установка для получения воды, работавшая, насколько я понял (а я не силен в технических вопросах), на идее водяного конденсата из-за разности дневной и ночной температур в пустыне – от +2? До +50?. Кроме всего прочего – запас опять же экспериментальных витаминных таблеток и концентратов, несколько ящиков спрессовавнных суперпитательных галет и подобной съедобной чепухи, изготовленной при помощи новейших технологий, занимавшей совсем мало места, абсолютно безопасной и на людях еще не опробованной. Плюс бак обычной пресной воды.
Все это компактно размещалось на «джипе», где еще оставалось место для нас двоих и кое-каких мелочей. Причем меня совершенно не волновал вопрос, – будет ли работать все это экспериментальное добро, и не останемся ли мы один на один со Смертью где-нибудь в сердце жестокой Сахары. Я смотрел на радостного, оживленного Лу, увлеченного предстоящим приключением, и резвился вместе с ним и такими же возбужденными представителями фирм, предоставивших нам все это имущество, и акулами местной прессы, запечатлевавшими для истории это великое событие. Странно, но подопытным кроликом я при этом себя не ощущал. Я сам поражался, иногда, словно из другого мира, поглядывая на себя со стороны, но Лу был рядом, а что еще было мне нужно – счастливому и влюбленному.
Я заикнулся было о деньгах, но Лу как всегда беспечно махнул рукой, весело звякнув тяжелыми браслетами, и последние сомнения покинули меня – я готов был идти за этим парнем куда угодно, он полонил мою душу грустным и туманным сиянием своих непостижимых очей.
Смеясь шуткам провожавших нас людей, выслушивая их фальшивые пожелания о нашем скорейшем возвращении, мы, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза и мечтали остаться наедине с пустыней. Наконец, мы в последний раз всем пожали руки, выпили традиционный бокал шампанского, и наш «джип» рванул с места туда, где не было людей, туда, где виднелись одни лишь бескрайние пески. Так началось наше удивительное, неожиданное, безумное путешествие На Другой Край Мира, в поисках Серебряного Города, которого никогда не существовало.