Жизнь во вне

Усамка заходил иногда в гости поболтать. Он завел себе трех постоянных бойфрендов и сказал Борису за вечерними пельменями, что доволен жизнью и появляется теперь на сайте гораздо реже, только для общения.
Петя потерял работу и ездил по выходным и чаще в Киев, титушкой - стоять на демонстрации против протестующих за 300 гривен в сутки. Это называлось антимайдан. Петины родители были членами правящей партии и, действительно, сам майдан весьма не одобряли. Петя тоже считал, что "какой ни есть, а президент, пусть будет". Он не брал деньги у родителей, хотя, там было, что брать, и принципиально жил на самообеспечении. В автобусах в Киев с Петей ехало совсем уже быдло, не понимающее и не стремящееся понять, куда их везут и для чего. Они выезжали из Одессы в девять вечера, спали кое-как в автобусе, в Киев прибывали засветло, стояли, зевая и ежась, на морозе с плакатами, ели гречку из пластиковых тарелок, грелись иногда в специальной теплой палатке и нудно ждали вечера, чтобы ехать домой. На обратном пути почти все были беспробудно пьяны, а один раз у автобуса лопнули несколько шин сразу, но, слава богу, не на полном ходу.

Теперь Борис виделся с Петей чаще, и, в общем, постепенно проникался к нему настоящей нежностью. Еще дома, в Москве, мальчики иногда замечали ему, что он, наверняка, говорит им всем одинаковые слова. Паренек модельной внешности так и сказал однажды Борису, не дав: ты не человек, ты театр. Мальчики там предательски переписывались между собой и обсуждали мужиков, кто из них как трахается, сколько у кого денег, кто на самом деле алкаш, а кто совсем погряз в циничном бл*тстве. Не то в Одессе - здесь народ был много чище, доверчивей и оптимистичнее. Петя серьезно зацепился за Бориса, хотя, казалось бы, с его внешностью мог бы рассчитывать на что-нибудь более интересное, обеспеченное и поюнее. После близости Петя подолгу смотрел на Бориса сбоку, гладил его по седеющей груди, которую он нежно называл Борисова грива и говорил, что сам удивляется, что его прямо-таки возбуждают все эти блин морщинки и мешочки под глазами. Его почему-то трогало, что тело у Бориса такое все немножко уже стареющее и елочка на спине из бывших мышц, а пися торчит, как молодая.

-Что же ты будешь со мной делать лет через десять, когда у меня и вставать-то перестанет?
-А сам буду тебя трахать, Бориска, справимся как-нибудь, ты не бойся. Проблема, думаю, будет не в этом. Ты же первый гулять начнешь, знаю я вас, старичков.

Постепено Борис начал верить, что его на самом деле любят и отмяк, полюбил сам. Ему впервые за долгое время стало скучно на сайте знакомств. Он начал читать привезенные из Москвы книги, гулял по центру, просто ждал, уставившись в потолок, пока Петька позвонит или придет к нему после своих пар или с автобусных демонстраций. Петька приходил, тщательно запирал за собой дверь и бросался к Борису с поцелуями. Петьке приходилось нагибаться, он был выше Бориса на целую голову, Борис нервничал, что парень из-за него горбится и портит себе осанку, и вставал на цыпочки. Петя был по-женски красив, глаза с поволокой, густые черные волосы, тонкие слабые пальцы, а вот голосом обладал низким, густым, и этот диссонанс был трогателен. Борису нравилось смотреть на Петькину длинную шею, когда тот говорил, его возбуждали движения своенравного кадыка под нежной кожей.
Петькин нос был, пожалуй, несколько великоват, если говорить объективно, но Борису, вообще-то, нравились длинные носы. Наверное, они символизируют для меня что-то потаенно-сексуальное, думал он, в сотый раз разглядывая в ночном сумраке Петькино посапывающее лицо.
Они ездили иногда в торговый центр на окраину города и Борис покупал Петьке разные футболки, меряя на него все подряд и наслаждаясь. Он забирался с Петькой в примерочные и тискал его там, Петька краснел и умолял Бориса выйти, а один раз неожиданно сам пошел в наступление и полез Борису прямо в штаны. Борис тщательно держал по сторонам занавески и слабо сопротивлялся.

Майдан закончился, титушки остались без работы. Борис предложил Пете поселиться у него, чтобы, во-первых, сыкономить на квартире а во-вторых, "у меня, Петюрочка, по-моему, любовь”. Он долго убеждал Петю, что они вполне прокормятся на средства Бориса, а потом, когда Петя начнет работать, он тоже начнет вносить посильную лепту в семейный бюджет. В апреле Петя переехал к Борису.

Петькино вселение-новоселье праздновали первого мая, совмещая торжества. К тому же завтра исполнялся ровно год, как Борис приехал жить в южную Пальмиру. К ним пришли Мишка, Усамчик и Петькина лучшая подруга Зоя. Усамчик рассказывал, что среди иностранных студенов идут разговоры о том, что из этой страны надо смываться как можно быстрее. Мишка жаловался, что у него на прошлой неделе случился совершенно шикарный мужик, с бархатной кожей и охренительными глазами, и вот, он больше не звонит. Сам Мишка тоже звонить первым не хочет, ибо не на помойке себя нашел. Все смеялись и советовали Мишке просто взять и позвонить, ведь за стоящей партией не грех немножко и поухаживать. Мишка мощно затягивался сигареткой, прикрывал глаза и снова вспоминал про бархатную кожу, ему велели заткнуться, повзрослеть и позвонить. Зоя заметила, что некоторые люди вообще не способны на отношения и попросту боятся собственных закипающих чувств. Может быть, может быть, отвечал Мишка и снова мощно затягивался.

Сама Зоя была надежно влюблена в студента из соседней группы. Студент вроде бы отвечал ей взаимностью, но как-то вяло. Больше всего на свете он любил играть в компьютерную игру дота; в сущности, он только этим и жил, а все остальное существование, включая академию связи, приработки и Зою, было к этой самой доте придатком. Зоя снимала крошечную квартирку на Богдана Хмельницкого и, когда ей удавалось затащить туда ее студента, он, в общем, не без удовольствия трахал ее на полутороспальном диванчике, занимающем почти всю Зоину комнату. Кухня у Зои располагалась в прихожей, а душ торчал прямо над унитазом, но все же это было много шикарнее общежития, где проживал ее студент. Тем не менее, студент залипал в своей обдрипанной комнатухе на четверых все свои свободные вечера. Когда позволяло время (Зоя часто где-то подрабатывала после пар), она приезжала в общагу и забирала своего студента к себе, чтобы как-то формировать отношения. После интима они частенько вместе сидели в доте и Зоя признавалась, что залипала тоже не без некоторого удовольствия, хоть в целом и находила свою личную жизнь довольно странной. Так продолжалось уже два года и у Зои в последнее время начали опускаться руки. Всерьез рассчитывать на такого неказистого жениха было нельзя, но Зоя его черт возьми любила.

После первой бутылки водки (Усамчик, кстати, не пил) у Зои с Петей начались их вечные споры о политике. Они принадлежали к противоположным лагерям и каждый из них был уверен, что знает, как будет лучше для их страны.

-Зачем нам твоя Европа? -басил Петька, -тут же у нас все хозяйство развалится из-за их стандартов.
-Что, ну чё ты знаешь об этом? Ты чё, экономист? Там профессионалы сидят и подсчитывают, как выгоднее для страны. Хуже-то всяко не будет, хуже уже все равно некуда.

Петька смотрел на Зою угрюмо, явно обижаясь, что она, неглупая вроде, а не понимает таких очевидных вещей. Его глаза еще сильнее подернулись поволокой, щеки побледнели, он стал похож на молодого декабриста, движимого своей горькой убежденностью и допускающего, да, что проиграет. Они долго пререкались с Зоей и казалось, что Петька сейчас клюнет Зою в лицо своим буратинистым носом. Зоя терпеливо лечила друга от, по ее мнению, заблуждений.

На площади за вокзалом располагался палаточный городок сторонников пророссийской ориентации. Над палатками веяли трехцветные стяги, среди нетрезвых мужиков попадались и вполне трезвые, Петька засиживался там, бывало, заполночь и проукраинская Зоя, верная подруга, носила ему туда пирожки собственного изготовления, она вообще было хорошая баба. Зоя вступала в перепалку с мужиками, спрашивала их, зачем вы тут стоите, не все могли ей внятно ответить, а тех, кто мог, она безуспешно пыталась переубедить. Многие получали деньги за пребывание в палаточном городке, но Петька не получал, он был идейный. Борис избегал политической активности, занимая нарочито нейтральную позицию.

-Дети, что вы телепайтесь, там за вас уже давно все решили и деньги поделили. Танцуйте на своих дискотеках. Плюрализм мнений тут был всегда, чего вы сейчас-то друг на друга бросаться начинаете? Не давайте себя поссорить друг с другом из-за всякой сволочи.

После политики начали обсуждать геев, субкультура они или нет. Зоя говорила, что это не главное, важнее другое. Что бывает два случая: когда общество пытается выдавить из себя социальную группу, или когда группа сама хочет выделиться из общества. Что вот, например, евреи сами не хотят быть, как все, а геи-то как раз хотят, но общество их боится и выдавливает. Петька полез в википедию и зачитал своим уже совсем пьяным басом определение субкультур, Борис смотрел на его лицо, на кадык, потом набросился и стал целовать. -Полно вам, батенька, сказала начитанная Зоя. Мишка отошел к окну покурить, а Усамчик сидел грустноватый, так как не полностью понимал смысл обсуждения.

Утром Борис проснулся поздно. Петьки уже не было, видимо, он убежал в свои палатки. Сегодня был ровно год Борисовой эмиграции. Борис привел себя в порядок и вылез прогуляться а заодно и купить яиц в магазин "таврия би”. Свернул на Александровский проспект, бывший проспект Мира. Среди каштанов и акаций выстроились коричневые ряды ларьков книжного рынка. Около ларьков сидели и стояли менялы с огромными пачками денег в руках. Среди менял попадались мужики вполне бандитского вида, но в основном это были обычные люди всякого возраста, парочка домохозяек с усталыми лицами, паренек в кипе, мужик лет шестидесяти, с собачкой. С мужиком Борис всегда здоровался, иногда они говорили за жизнь и за курс валют. В некоторых ларьках давали кофе и пирожные, соседка Бориса продавала со скамейки салаты и тушеную курицу собственного изготовления, у нее хорошо брали. Каждый день часов в одиннадцать она тащила по лестнице свою тачку с подносами и термосами, иногда Борис ей помогал.

После книжного рынка аллея продолжалась еще метров сто, а потом начинались турники. Борис садился на скамеечку поблизости к турникам (естественно, не совсем вплотную) и глядел на тренирующуюся полуобнаженную молодежь. Иногда, среди перекачанного быдла попадались просто чудесно сложенные мальчики. Борису особенно нравилось, когда ребята рывком выходили из виса на турнике в упор сверху, напружиниваясь каждой мышцей, или когда висели на столбах боком, поддерживая тело в горизонтальном положении. Как-то ночью, когда никого не было, Борис попробовал повиснуть так сам, но у него ничего не получилось, он стал слишком тяжел для своих лучезапястных суставов.

Сегодня Борису повезло. Мальчики пришли очень приличные, а один был вообще красавчик. К сожалению, не все сняли футболки, стесняясь недостаточной развитости мышц. Эх, ребята ребята. Внезапно они поспрыгивали со своих турников и брусьев и стали показывать пальцами куда-то вдаль. Там что-то шумело и громыхало.

Мимо книжного рынка стройными рядами шли демонстранты в трикотажных масках, судя по фигурам, совсем молоденькие. Попадались девчонки. Перед ними, лицом к ним, шел пожилой милиционер в рубашке и пытался их сдержать, раскинув руки. Толпа неуклонно двигалась вперед, бедный милиционер пятился задом, его никто не слушал. У людей в одной руке было по самодельному щиту, а в другой - по деревянному мечу. Сбоку от толпы бежал мужик постарше, он выкрикивал подогревающие лозунги. "Мы им покажем! Мы им покажем!” -вторила ему толпа и била мечами об щиты. Демонстрантов было довольно много, человек, может, двести. За ними показалось шествие милиционеров в черных жилетах с оружием разного вида, милиционеров было почти так же много,как и демонстрантов, они шли пешком, ехали в микроавтобусах, выражения их лиц было мирным и даже блаженным на фоне такого напряженного события. Вдоль аллеи стояли прохожие и снимали воинственных демонстрантов на мобилки. Глупая девица рядом звонила маме.

-Ой мам, тут такое, вообще война, они идут, мечи, щиты и эти, как их, балаклавы.
Посетители уличных кафе отложили свою пиццу и опасливо глядели на идущую мимо их столиков процессию, человек в длинном белом одеянии что-то быстро говорил по телефону по-арабски.
Глупая девица стала таинственно шептать несчастной маме:
-тут ваще революция, это, как ее, арабская весна, джихад, мусульмане бородатые, ой мам, я боюсь.

Толпа в балаклавах свернула, грохоча, на улицу Бунина. За ней последовала мирная демонстрация вооруженных милиционеров. Мальчишки на турниках вернулись к прерванным революцией жимам и висам, желудочно-кишечные тракты в пиццерии на углу зафункционировала дальше. Борис постоял немного и направился за яйцами в магазин "таврия би”.

Раскатистый грохот оглушил пространство - это кто-то отрывал железные ребристые щиты от ограждения стройплощадки. Придурки, подумал Борис и пошел в обход, по соседней улочке. В конце улочки толкались и шумели люди, трое бежали изо всей мочи прямо на Бориса, толкая впереди себя мусорные контейнеры, на перекрестке впереди Борис увидел шумное скопище людей, над ними в воздухе роем кружились камни. Борис развернулся и отправился назад, в другой магазин, по уже мирному Александровскому. Пиццерия на углу жевала дальше, на турниках появился новый мальчик. Вдруг мимо побежали те же ребята в балаклавах, за ними гнались. Щиты и мечи падали на тротуар, преследуемые рассыпались в разные стороны, забегали в подворотни, многих догоняли и били. Минут за десять воюющие растеклись по перекресткам и исчезли. Замершие автобусы продолжили свои маршруты, между ними завертелись белые машины скорой помощи, пронзая воздух сиренами. Скоро все успокоилось и на улице стало совсем пустынно. Борис решил, что сегодня лучше посидеть дома, зашел к себе, лег на диван с книжкой и принялся ждать Петю.

Петя все не подходил к телефону, Борис звонил ему каждые полчаса, крепко разволновался, позвонил Зое, так же безрезультатно. К вечеру она перезвонила сама. Зоя говорила громче обычного, сбиваясь и почти захлебываясь от избытка информации.

-Мы их погнали на Куликово поле к палаткам их, они же первые напали блин идиоты. А там они в этот дом профсоюзов забрались а внутри как начало все гореть. Мы эти палатки рвали и делали такие батуты чтобы они могли на них спрыгивать из окон но кто-то от них стрелял в нас с крыши и камни кидал. А наши так обозлились на них вообще и вот тех кто выходил из этого дома горящего чуть не до смерти забивали, а другие наши их отбирать пытались чтоб их не убили, многих спасли но раненых до фига, в больницу увезли блин. Ну что они к нам полезли мы себе мирно шли к стадиону с флагами и все а они блин как ненормальные вдруг напали а менты вообще ничего не делали стояли и смотрели, ужас вообще…

-Зоя, а где Петя?
-Ой, я не знаю, блин, я совсем забыла про него, ой, вдруг он тоже там был. Щас, щас я родителям его позвоню.

Петю забили насмерть в одной из подворотен. Зоя рассказала об этом Борису следующим утром, после опознания, когда стало ясно на сто процентов. Они говорили недолго. Зоя плакала, Борис не знал, что произносить дальше, сказал "пока”.

Борис лежал на диване, его книжка упала на пол, он смотрел в потолок, на остатки лепнины, на скромную люстру, на рюмки за стеклянной дверью шкафа. Вдруг что-то стало душить его изнутри, он с силой перевернулся лицом в подушку. Когда она совсем промокла, он снова лег на спину. Слезы образовывали маленькие озерца у переносицы, озерца переполнялись и стекали вниз, по вискам, щекам и мокрой щетине.

Через неделю Борис переехал на другую квартиру. Зоя, Усамчик и Миша помогали ему упаковывать вещи.