С Богом не спорят

8

Сегодняшний вечер я снова провожу с Богом. Мы лежим на его кровати. Мой Бог позволил сделать ему массаж, хотя он и ходит в салоны красоты на педикюры, маникюры, пилинги, в солярий. Я знаю, что он там и массаж заказывает. Но сегодня он попросил сделать его мне. Я счастлив. Безгранично счастлив до дрожи во всех моих парных конечностях.
Небольшую порцию крема для массажа мелкими капельками равномерно распределяю по его спине. Поставив тюбик на тумбочку рядом с кроватью, потер ладони друг о друга, чтобы руки не казались холодными, хотя я весь горю от одной мысли, что Бог разрешил не просто к нему притронуться, но и разгладить каждый сантиметр его нежной кожи.
Усевшись на край кровати. С замиранием сердца кладу ладони ему на спину и медленно растираю густой крем с ароматом, наверно, персика.
- Я никогда с тобой не пересплю, - так говорят, когда ставят перед неминуемым фактом.
- Я знаю, - негромко, обреченно, смирившись со своей участью и ноткой грусти в голосе, отвечаю. Чередую разглаживания и пощипывания.
- Хочу, чтобы отсутствовал у тебя даже в мечтах.
- Это ты мне не сможешь запретить.
- Постарайся даже не думать о сексе.
- Потому что такие, как ты, не спят с такими, как я?
- Нет, ты хорошенький. Я заметил, как на тебя смотрят. Твоя смазливость располагает, заставляет желать тебя защищать, носить на руках, никогда не опуская на землю. Я тоже хочу заняться сексом с тобой, потому что так искренне меня еще никто никогда не любил.
- Тогда в чем причина?
- Во мне, - тихо говорит он.
- Ты знаешь, ты для меня – всё. Каждую фразу, сказанную тобой, помню наизусть, - шепчу, целуя его гладкую кожу спины.
- Уйди… - так же тихо, но с примесью стали в голосе, почти повелевая, говорит он.
- Не могу, - продолжаю цепочку прикосновений губ вдоль холмиков позвонков.
- Вали от сюда! – приподнимаясь на руках, громко приказывает Бог.
- Не прогоняй меня, - с преданность собаки я смотрю ему в глаза.
- Пошел вон!!! – еще громче и еще тверже, почти на грани нервного срыва.
- Я не обужусь на тебя ни при каких обстоятельствах…
- Уйди… – Бог повернулся на спину, а затем привстал на кровати.
- … я буду верен тебе до самой смерти…
- Уйди… – теперь он уже трясет меня руками за плечи.
- … потому что моей жизни без тебя не существует… – ни на что не взирая, болтаясь из стороны в сторону подобно тряпичной кукле, продолжаю я. Не могу ему сопротивляться. Я полностью принадлежу ему.
- Прекрати!!!
Со всего размаху его кулак врезается мою в нижнюю челюсть. От силы удара заваливаюсь на левый бок. Мой Бог обеими ногами сталкивает меня с кровати.
Я замолкаю, лежа на полу, прижав к животу колени в позе эмбриона. Изо рта течет слюна, перемешанная с кровью на светло-коричневый ламинат пола. Мое молчание пропитано привкусом железа. Из спрятанных под веками глаз, выкатилось по слезе обиды. Я замолкаю надолго. Я понял, что Бог всегда прав. Говорить позволено только тогда, когда Бог разрешит.
Я его обидел детскими банальностями, но только их я и могу озвучить, потому что мне смогу прикоснуться к нему больше никогда, ни руками, ни губами, ни нечаянно локтем. Сам виноват.
Бог слез с кровати и прошлепал на кухню. Слушаю его шаги из угла в угол. Слушаю, как бьется тарелка об пол, разлетаясь на неравные осколки по кухне.
Сегодня я увидел темноту...
Ночью я плакал и выл.

9

Пять дней назад Бог мне вручил комплект ключей от квартиры. Теперь я жду его не на лестничной площадке и не кусая нижнюю губу, сидя около хранящего молчание телефона. Вот уже три дня подряд к его приходу я варю кофе. Ужин он готовит сам. Мне не доверяет.
Сегодня я снова взбегаю по лестнице на шестой этаж, перескакивая через одну ступеньку, чтобы приготовиться к возвращению Бога с работы. Открываю оба замка двери. Вхожу. В прихожей на полочке стоят его ботинки, красная куртка «Reebok» висит на своем месте. Ключи лежат на тумбочке перед зеркалом.
Мой Бог пришел раньше.
Я нашел его сидящим в кресле. Его штаны расстегнуты. Он мастурбировал. Бог только что… Опускаю взгляд на пол. На ковре у его ног густое бело пятно спермы, а рядом несколько брызг. Семенная жидкость еще не успела впитаться в нити ковра и пушистый ворс.
Он смотрит на меня.
Он хватает меня за шкирку и тащит к креслу.
- Ты ведь этого хотел?
Он заставляет меня опуститься на колени, хватает пальцами мою шею сзади, наклоняет мою голову и тычет в лужицу спермы прямо лицом.
- Тебе нравиться?
И не дождавшись ответа, снова проводит моей щекой по ковру.
На мое лицо налипла сперма, а к жидкости прилипли ворсинки, пыль, волосы Бога. Густая капля спермы свисает с правого крыла носа. Я не шевелюсь. Я не вытираюсь.
Бог вскочил на ноги, бешено озирая комнату, и взвыл, как раненый зверь. Из его серых глаз брызнули слезы. Наотмашь он ударяет голову о стену и, рыдая и скуля умирающим волком, сползает по ней на пол. На коленях приближается ко мне, целует мои ноги, целует мои руки и со сбившимся дыханием шепчет:
- Ну почему ты от меня не уйдешь…
Он плачет навзрыд, покрывая теплотой губ проступившие от сильных пальцев красные пятна не шее.
- Что еще надо сделать, чтобы ты ушел от меня?
Он целует меня в лоб. Расцеловывает щеки.
- Оставь меня… Оставь… Я долго все равно не проживу…
Сорвав с себя рубашку от «D&G», вытирает с моего лица сперму, перемешанную с волосами и частичками пыли.
А потом мы сидим на полу обнявшись. Моя голова покоится на его груди. Бог прижимает меня к себе все сильнее и сильнее, боясь, что я уйду. От Бога не уходят, за Богом следуют.

Часть вторая

Жизнь для Бога

1

В просторной комнате, освещенной только ночником, излучающим тусклый свет, на широкой кровати с резными ножками лежит обнаженный мужчина лет сорока. Его руки шпагатом привязаны к спинке кровати. Он уже понял, что любое движение приводит только к затягиванию узла-удавки. Ноги точно также обездвижены. Первые попытки освободиться привели только лишь к острой боли в конечностях. Капроновый шпагат туго стянул запястья, от чего кровь почти перестала поступать к кистям, от чего те уже самопроизвольно подергивались.
Он попытался бы закричать, но рот его забит тканью и завязан шарфом. Прижатый к нижнему небу язык не мог двигаться и звуки, которые удавалось мужчине произвести, походили на тихое мычание. Его никто не мог бы услышать, не приблизившись хотя бы на полметра. Ему оставалось только сглатывать выделяющуюся все время слюну.
Прислушался, но в комнате царствовала тишина, нарушаемая равномерным тиканьем напольных часов, красовавшихся с правой стены комнаты между глиняными кадками с густо ветвящимися драценами. Похоже, и во всей квартире никого нет.
«Что будет?» - проносилось у него в голове. Сердце бешено стучало в груди, через раз сбиваясь с ритма. Его бросило в жар. По вискам потекли капельки пота. Он еще раз повертел головой из стороны в сторону, никого не увидел в том куске пространства, что открывалось его взору. Он умудрился приподнять голову настолько, что смог увидеть часы. 3.28.
Затем он попытался вспомнить, когда он вырубился настолько, что не почувствовал, что его привязывают. Попытался сообразить, с кем проводил вечер. Нейроны головного мозга начали деятельность, усиленно посылая через свои отростки друг к другу электромагнитные волны.
Итак, сейчас полчетвертого.
Закончил работу ровно в семь вечера. В ежедневнике запись на пятнице гласила о назначенной встрече с мальчиком. Симпатичным мальчиком. Он побросал дела, уселся в машину, которую ласково называл «Маздень». Рванул на Сенную, где в кафе его ждал парень. Вечер должен удастся…
Парень уже ждал его. Молодой. Двадцати еще нет, точно нет. Как же его зовут? Блин, где же моя память! Алексей. Да, Алексей.
Они выпили. Алексей оказался разговорчивым, все время шутил. Поговорили о том и сем. Помниться, что намекал на «чай-кофе-балкон-кровать», на что парень не соглашался, но только до тех пор, пока не выпил еще пару коктейлей. Все-таки алкоголь благотворно действует на податливость подрастающего поколения. От Сенной минут десять добирались до … Где-то в половину десятого уже оба пребывали в приятном возбуждении. Но ему вдруг стало плохо, пришлось его вести домой. Только вот разочарование растаяло, так как позвонил Илья. Парни жили поблизости, поэтому выгрузив Алексея у его подъезда, на обратном пути на проспекте Культуры подобрал Илью. Уже в квартире выпили вина… И все! Пустота… Потом очнулся уже связанным. Значит, проспал около четырех часов.
Илья… Меня ограбили? Нет, Илью знаю уже три года. Раз пять пресекались в кровати. Хорошо зарабатывает в юридической конторе где-то в Центральном районе. Какого хрена тогда ему надо? Или он с кем-то в сговоре? Блин, слишком много вопросов.
Тишину нарушило шуршание. Мужчина прислушался. Дверь в комнату плотно закрыта, а шум донесся из коридора. Щелкнули замки, открылась дверь. В прихожей еще немного пошуршали. Минут через пятнадцать в комнату вошли два человека. Один высокий, другой немного поменьше. Оба одеты в простые дождевики и пластиковые шапочки, на руках хирургические перчатки.
Мужчина узнал их. Высокий – Илья, поменьше – Алексей. Он замычал, силясь что-то сказать, но кляп во рту не пропускал громкие звуки.
- Как с отпечатками? – осведомился Илья.
- Все, к чему прикасались, протер влажными салфетками. Но думаю, остались еще волосы на диване на кухне и на полу. А машина?
- К черту! Пока следственная группа все тут облазает, найдут машину, этого вскроют, времени нам на остальное хватит.
Мужчина задергался, растирая кожу запястий и ног в кровь.
- Не переживай, будет не больно. Я обещаю!
Илья вытащил из кармана нож.
Когда все завершили, Илья и Леша вышли из комнаты, погасив ночник. Они, стараясь сильно не шуметь, вышли из квартиры, закрыли дверь на все замки и на лестничной площадке скинули с себя дождевики, шапочки, перчатки, утрамбовали их в пакет. Лифтом не воспользовались, а тихо прошагали все лестничные проходы к заветному выходу из подъезда. Они сели в машину убитого.
Илья трясущимися руками вставил ключ зажигания. Руки почти что не слушались, но после второй попытки совладать с пальцами Илья завел машину. Повернув с 19-ой линии, помчались по Среднему проспекту. По дороге избавились от пакета у «Лайф-Моторс», выгрузив его около урны. Примерно через час начнут опустошать контейнеры с мусором и их пакет навсегда упокоиться на свалке. Совершив резкий поворот на другую полосу движения, Илья направил «Мазду» по проспекту к станции метро. Им встречались редкие машины и даже прохожие, в ранний час осмелившиеся тревожить сон сухопутной Венеции и каменных сфинксов.

2

Вторым понес наказание переводчик с английского женских любовных романов Сергей Иванцов. Он был отравлен вечером во вторник в своей квартире. Затем был еще один Сергей, актеришко очередной задрипаной питерской театральной студии без своего помещения для репетиций. Его даже не пришлось выслеживать пьяного, он сам шатающейся походкой вышел на проезжую часть, прямо на встречу к мчавшейся автомашине по Народной.
В четверг была премьера спектакля в «Буфф». Ставили по известной только в очень тесном кругу пьесе признаваемого только в этом же кругу избранных автора. Даже хорошая игра актеров и постановка не смогли скрыть нелепости сюжета, явно навязанного гением Шекспира и сказками Чуковского. Илья с Алексеем, дождавшись завершения действа, вместе с толпой поспешили удалиться из портера, покинуть коричневый паркет холла.
Сначала его тело подверглось сильному столкновению с «BMV», а после, уже отброшенное на спину, познакомилось и с тяжестью шин, раздрабливающих шейные позвонки.
Последние две роли он сыграл, на удивление всех, гениально: героя-любовника на сцене и мертвого актера в жизни.

3

Сегодня окна закрыты. Давящая тишина и вечерний сумрак воскресения властвуют на квадратных метрах моего Бога. Он лежит с закрытыми глазами на полу кухни, поджав ноги к груди и зажав голову между рук, сцепленных кистями на макушке. Так прячутся от неприятностей дети. Я ложусь рядом, прижимаюсь телом к спине, обнимаю правой рукой. Его бьет озноб. Целую шею, черные волосы на затылке и переплетенные пальцу рук.
К аромату его тела добавился уже знакомой запах свежей крови. Но Бог сегодня из квартиры не выходил. После третьего убийства он вообще на улицу не выходит, скрывшись от всего и от всех. Ограничил свой мир стенами своей двухкомнатной квартиры.
- Все будет хорошо. Вот увидишь, - шепотом успокаиваю и глажу его дрожащее тело от плеч до талии.
- Я сделал это. Смог, - тихий голос Бога прерывается из-за судорог. Обнимаю еще крепче, чтобы уменьшить колебания тела.
- Тебе надо выпить.
- Леш, мне страшно.
- Я здесь, рядом. Вместе мы все сможем.
- Он там…
- Кто?
- Эдик. – еле слышно произносит Бог.
- В комнате?
- В ванной.
Медленно поднимаюсь с пола, в дверном проеме оглянулся на скрученного Бога. Я ненавижу тех, кто смог чудовищно и безжалостно надломить душу, растоптать судьбу своей похотью, своим безразличием к чужой жизни. Они выпили соки стремления к жизни. Чтобы тварей не стало в этом мире, я готовил яд, точил нож, прорабатывал способы убийств. Если понадобиться, сделаю не только это.
Открываю дверь в ванную. Меня встречает уроненный на пол нож.
Эдик с посиневшим и искаженным от ужаса лицом лежит в ванной. Его окровавленные руки прижаты к горлу в тщетной попытке остановить потоки эритроцитов и плазмы, хлынувшие под огромным давлением из перерезанных артерий. На краю ванны имеется красный отпечаток ладоней. Он хватался за нее, чтобы сохранить равновесие, цеплялся, как за спасение своей никчемной жизни. Его ноги подогнуты под тело. Кровь, пропитав одежды, от чего джинсы стали темными, густыми струйками направилась к сливному отверстию. Странно, что он делал в одежде, стоя в ванной?
Кафель стен ванной комнаты разукрашен красными узорами брызг. Я вижу, как некоторые из них все еще стекают по гладкой поверхности плитки, но более мелкие уже засохли.
Возвратившись на кухню и встав на колени, тормошу своего Бога за плечо:
- Вставай, я помогу тебе дойти до спальни.
Он только дрожит всем телом и шепчет: «Он там… Он там…»
- Я позабочусь о нем. Обещаю, - шепчу спокойно почти в самое ухо. – Я уже придумал, что с ним нужно сделать, чтобы убрать его от сюда.
- Не надо. Пусть лежит.
Тут меня осенила мысль, что Богу помогут успокоительные. И прошептав: «Я мигом», - направился в зало, где минут двадцать выискиваю успокоительное или снотворное. Но в одном из ящиков тумбы встречаю только «Анальгин», «Аспирин», «Активированный уголь», «Эспумизан» и «Парацетамол».
Выскакиваю из квартиры и несусь к себе. Дома вытаскиваю аптечку, высыпаю содержимое прямо на пол и ищу. Мать дома и совершенно невозмутимо разглядывает меня. Не до нее.
- Помочь? – через несколько минут она спрашивает, опускаясь на колени рядом со мной.
- Успокоительное. Не снотворное. Срочно, - только и могу сказать.
- Кому? – она само спокойствие.
- Илье.
- Возьми валерьянку или сбор пустырника.
- Надо что-то быстродействующее.
- Гидазепам. Аминазин не советую, лучше – Галоперидол. Диазепам. Афобазол.
- Мам?! – удивленно уставился на маму.
- Что? Тогда «Ново-Пассит». Или галоперидол.
- А что быстрее?
- Галоперидол.
- Спасибо, - и я со всех ног бросился из квартиры, прижимая к груди бело-синюю коробочку.

4

В понедельник около тринадцати часов Леша взлетел на шестой этаж. Трясущимися руками провернул ключ в замке. Дверь за ним захлопнулась. Оба замка пощелкивали, когда высовывали свои цилиндры. Сердце сбивалось с ритма, не справляясь нервным перевозбуждением.
Илья с голым торсом сидел в середине комнаты с опустившимися плечами, скрестив по-турецки ноги. Яркое солнце озолотило лучами помещение. Леша застыл на минуту от неожиданности. Илья в руках держал нож с тонким длинным лезвием и водил им по загорелой коже. Леша не помнил, чтобы у Ильи были настолько остро заточены ножи, чтобы с легкостью надрезать кожу. Каждый путь лезвия по предплечью оставлял тонкую дорожку темной крови.
- Не надо! – вскрикнул Алексей.
Он подбежал и бросился на Илью, чтобы обнять и умолять не разрезать себе вены. Тот опустил руку. Нож выпал из обессиленных пальцев.
- Не надо… - шептал в ухо Илье, раскачивая прижатое тело. – Только не сейчас. Не сейчас, когда у нас все получилось…когда мы все смогли…
- Меня спасти не смогли.
- Не надо умирать… - по щекам Леши, катились слезы.
- Не плачь, Лешка. Жизнь – кучка дерьма, а мне досталась кучка побольше. Мне не жаль себя. Думал, что можно играть роль сильного человека, но актер из меня никудышный. Даже вены не смог разрезать.
- Пожалуйста…
- Тсс, - Илья теперь сам прижимает к себе влюбленного паренька, - Не надо. Я должен уйти. Я все равно умру, так зачем мне ждать пару лет смерти, если могу пригласить ее досрочно в гости?
Он отстраняет Алексея и поднимает уроненный на ворс ковра нож.
- В жизни совершил только одну большую глупость – не приобрел пистолет.
Леша хватается за его руку. Взгляд Ильи становится решительным.
- Помоги мне. За мной нагрянет милиция. Скоро. Должен успеть. Но я слабый человек. Я оказался слабым. Испуганным. Больным.
- Ты…
- Они практически не знали друг друга. Но… но один из них заразил меня СПИДом. Я ВИЧ-положительный. Поэтому отстранял тебя от себя. Я люблю тебя. Но я использовал тебя. Не приручал тебя…
- Не надо так говорить.
- Спасибо за все. Ты самый лучший.
Когда нож уже торчал между ребер грудной клетки, Леша прижал теплое тело Ильи к себе и закричал. Крик вырвался с такой силой, что выкачал почти весь воздух из легких, поэтому наступившую тишину нарушил шумный вдох. А после кричать не стало сил. Леша обвив тело мертвого руками, раскачивался, как будто убаюкивал ребенка. Крови из сердца вышло немного, небольшая струйка, какой и должна быть.

Часть третья

Смерть с Богом

Я теперь только лежу.
Иногда становится интересно, кто же меня навещает? Это единственная мысль, что связана с внешним миром. Я закрылся внутри себя.
Мое тело мне отказало. Мозг заблокировал все нервные импульсы к мышцам. Я – марионетка с перерезанными ниточками. Конечно, могу совершать элементарные безусловные рефлексы: глотание, мочеиспускание, межреберные мышцы заставляют расширяться мою грудь, заполняя легкие воздухом. Способен слышать, только слушать нет желания. Я машинально поднимаю и опускаю веки, но глаза неподвижны – отсутствующий взгляд направлен только в одну точку на пожелтевшем потолке. Но я смотрю теперь только внутрь себя – мне там намного уютней. Я спрятался среди тьмы, где иногда проскальзывают воспоминания событий и нежных чувств. Часто слышу плач мамы. Она, наверно, часто приходит ко мне.
Там есть мой Бог. И только там я с ним.
Когда я в первый раз увидел Бога, думал, что треснуло сердце и лопнула по швам душа. С тех пор решил, что он будет моим, будет со мной, будет во мне. Это произошло. Он был моим тогда, когда его не съедала жажда убивать. Находился со мной рядом, когда ему нужно было быть хоть с кем-то. Чувствовать присутствие еще одного человека в комнате. Знать, что одиночество отступило. Я был рядом. За это он меня и полюбил. Теперь он до сих пор во мне.
Я для него согласен на все. Он придумал сценарий мести, выбрал для каждого обидчика смерть. Для каждого – свою. Мне досталась роль разработчика, я прорабатывал и проигрывал каждую деталь, выискивал или покупал инвентарь для осуществления грандиозного замысла Бога.
Первый раз он не смог. Бог стоял с трясущимися руками, готовый, разрываемый ужасом, бросить все и убежать. Но я не позволил. Выхватил у него нож и, посильнее размахнувшись, не страшась попасть в ребро, вогнал лезвие прямо через мышцы в самое сердце. Мне помогала моя любовь и самоотверженное поклонение Богу. Моему Богу. Затем протер деревянную рукоятку ножа влажной салфеткой. Мой Бог обхватил поверхность ножа, оставляя свои пото-жировые отпечатки рисунка кожи.
Для второго убийства я долго выбирал яд. Перебрал все лекарства. Парацетамол долго действует, хотя в любой аптеке покупка не вызовет интереса. Мепробамат – слишком большая доза таблеток. 28 граммов кокаина будет не достать. Каустик никого не заставить выпить.
Но вот аконитин – находка. Спасибо, Артур Сэвил!
На следующий день я пошел к бабке-травнице по объявлению в газете, но та отказалась продавать. Еще пара народных целительниц пытались продать такого же действия настоечки и сборы. Но Уальд их не упоминал. А я всегда доверял классикам! В университетской библиотеке в книжке по декоративному садоводству, к своему удивлению, увидел аконит. Теперь знал, что это распространенное растение, но в нашей местности ядовитость его ниже, чем на жарком юге. Из следующей книги выписал, как готовить концентрированный экстракт. У нас в запасе было больше двух недель подготовки. Я вновь вернулся к травницам, но результат был прежним. Поэтому первым делом напросился на дачу к одногруппнику.
Среди прочего декоративного травостоя после двух часов поиска я наткнулся на высокие с темными сильно рассеченными листьями стебли аконита. Целовал синие цветки. Руками в оранжевых резиновых перчатках обнимал стебли как родных братьев после пятидесятилетней разлуки. Выкапывал из ужасно бурые утолщенные корни почти со слезами на глазах, аккуратно складывая в шелестящий пакет с надписью «Лента». От клубней пахло чем-то знакомым, но принюхиваться не стал.
На поиски ушло два дня драгоценного времени. Но мать на второй день отбыла на смену и я оказался один на один с корнями. Снова облачившись в резиновые перчатки, в ванной перемыл клубни, на балконе с помощью фена высушил лишнюю воду. Затем, надев респиратор, нашинковал аконит. В литровой банке залил нарезанные кубики этанолом и нашатырным спиртом. Нож, перчатки и все, к чему прикасался сок растения, было вынесено из квартиры в мусоропровод.
Через две недели, снова оставшись один в квартире, вытащив электрическую плитку на балкон и плотно заперев двери в комнату, в металлическом блюде с песком выпаривал жидкость из раствора. Тщательно процедив свое зелье через множество слоев бинта, я снова принялся за выпаривание. В это время учитель зельеделия (тот, что был эмо) славной школы Хогвардца, отдыхал в сторонке. Упорство мое увенчалось успехом. Желтый густой сироп был готов. Его оказалось не так уж и много, но мне хватило из остывшего сиропа накатать шариков, которые я спрятал в жестяную коробочку от монпансье.
А подкинуть маленькие шарики в вино не составило труда. Я надеялся, что доза окажется достаточной. Но пришлось добавлять.
Я смотрел, как начал чесать пальцы, потом шею, затылок переводчик любовных книжонок сэр Сергей Иванцов. Как он впился пальцами в подлокотники кресла. Его тело иногда тряс озноб, лицо покрылось испариной, намокла от пота розовая рубашка. Я слушал его неровное дыхание. Представлял, как останавливают свои сокращения целые участки сердечной мышцы. Только когда судороги сотрясли тело этого выродка, развернулся и, выключил по всей квартире свет. Я оставил его наедине с парализованными мышцами и замеревшим навсегда дыханием.
Актеришко оказался пьяницей, чем упростил нашу задачу. Мы просто его раздавили, проехавшись несколько раз по его кровоточащему во всех местах телу. Но мой Бог плакал, нажимая на педаль газа. Ревел, когда со второго захода проехались по актерской шее. Он вращал руль левой рукой, а правой размазывал слезы и сопли по лицу. Плакал до самого утра, пока обессиленное тело не отключилось. Это было его первое убийство.
Как получилось, что он сумел разрезать горло Эдику, для меня не известно. Видимо жгучая ненависть подарила силы на размах руки. Скорей всего он был в состоянии аффекта. Бог так ничего и не рассказал. Я почти насильно заливал в него раствор размолотых в порошок таблеток транквилизатора. Сидел и гладил его волосы. Шептал нежные слова. Рассказывал свои мечты, которые никогда не сбудутся. Когда судороги прошли, он, опираясь на меня, прошел в спальню и навзничь рухнул на кровать. Захватив с кухни пакеты для мусора, отправился в ванную. Без устали, отвращения и рвоты, кромсал одежду трупа. Я отрезал от мертвеца куски. Промывал их в льющейся из крана воде и складывал в пакеты. Сухожилия и связки поддавались с трудом. Их приходилось вырывать, прижав нижнюю часть ногой. Вся ночь ушла на Эдика. Позвоночник пришлось ломать.
А на следующий день наши жизни оборвались.
Он держал с частичками засохшей крови мною наточенный нож, которым разрезал гортань, яременные вены и сонные артерии Эдика, с левой стороны груди, прицеливаясь. Но так и не смог. Бог умолял меня убить его. Стоял передо мной на коленях. Это было единственное, что я мог сделать для него.
Я спас Бога. Без сопротивления и пререканий, с твердой уверенностью в своих силах взял нож и, поцеловав его в губы, резко вогнал лезвие ножа.
Я это сделал.
Потому что с Богом не спорят.