Все наши бывшие

 

*****

Я ждал следующего дня, как интересного приключения.

Иногда время тянется и застывает в памяти по секундам. Я и сейчас помню тот августовский день, с его жарой, сухостью, резким ветром и высоким небом. В августе дни особенно прозрачные, сквозняки хлопают всеми дверями, окнами и форточками, и любой чувствует себя готовым к переменам. И я ждал Вову как какой-то перемены – сам увлекся своим ожиданием.

Он сбежал пораньше с работы, и мы поехали в магазин женской одежды – рассматривать платья. Но Вова не особенно рассматривал, маячил где-то позади меня, словно зашел случайно.

– Тебе тут нравится? – спросил я.

Он дернул плечами.

– Давай установим правила, прямо здесь. Если я задаю вопросы, ты отвечаешь. Думаешь, пытаешься понять себя и отвечаешь. Иначе мы не разберемся, – предупредил я серьезно.

Вова кивнул.

– Давай еще раз. Тебе тут нравится?

– Не особо. Тут одни женщины. Мне неловко выбирать.

– Выбирай сестре на день рождения.

Я взял первое попавшееся платье и приложил к нему.

– Кстати про правила. Мы можем друг друга касаться? – спросил Вова.

– Думаю, да. Ты против?

– Нет, не против.

– Мне кажется, тебе подойдет что-то короткое.

Мы выбрали одно без примерки, из лотков вытащили не самые дорогие трусы и лифчики.

– Для эксперимента сгодятся.

– Я хочу носочки, – попросил Вова.

– Ну, и дурочка ты у меня! Какие еще носочки?

– Беленькие.

Купили и носки. Кассир вообще не удивилась. Нужно запомнить этот магазин – и в центре, и цены доступные, и кассиры не любопытные.

– Ты раньше покупал женские вещи? – спросил Вова в машине.

– Да. Платье матери покупал в подарок. Себе шапку. Замерз сильно, зашел в первый попавшийся магазин. Ты представляешь, как наденешь все это? Тебе нравится эта мысль?

Он подумал.

– В общем-то, да. Ты считаешь, это все нормально?

– Конечно. Вообще все в мире нормально, пока не вредит другому. А от тебя пока одна только польза – прибыль магазину.

Но дома все пошло хуже. Вова стал замыкаться.

– Мне кажется, это как-то глупо. Напялю это платье, и что дальше?

– Ты сначала напяль.

– Это будет смешно.

– Если будет смешно, посмеемся. Мы тут вдвоем. Нам нужно понять, на какой стадии эта мысль тебе нравится, а на какой становится смешно.

– Я тебя ни от чего не отвлекаю? – снова замялся Вова.

– Одевайся уже. Или тебе помочь?

– Нет-нет, я сам, ты выйди.

Он надел бежевое короткое платьице и белые носочки. Потом мял обеими руками край юбки, смотрел на меня выжидающе.

– Смешно?

– Нет, вообще не смешно. Очень красиво, – выдохнул я. – Белье натянул?

– Натянул, – он хихикнул.

– Покажешь?

– Нет.

– Значит, ты не распутная девица. Ты скромная студентка, которая зашла ко мне на чай.

– Да.

– Как думаешь, косметика тебе нужна?

Вова подошел к зеркалу.

– Нет, думаю необязательно. Но мне идет, да?

– Да, очень. Ты тонкий, стройный. А тебе комфортно?

– Пока не знаю.

– Хорошо, тогда чаю.

Я взял его за руку и повел на кухню.

– Присаживайся. Хочешь, чтобы я обращался к тебе, как к девушке?

– Нет.

Я поставил чайник на плиту и сел напротив.

– Ты очень красивый. Я рад, что ты пришел и что так необычно выглядишь сегодня.

– Ты сейчас играешь? – спросил Вова.

– А какая разница? Играй – только найди себя в этой игре.

Он поерзал на стуле.

– Эти трусы мне жмут, – засмеялся стеснительно. – Нет, правда.

– Сними их.

Он поднялся, спустил под платьем неудобные трусики и переступил через них. Я наблюдал с интересом. Мне это нравилось. Вова не особо вписывался в женский образ, но из мужского уже выпал. Он был в каком-то своем образе, в своей особой роли – с рыжеватыми волосами, бледным лицом и стоящим под платьем членом. Я заметил, как он замер от неожиданности и никак не мог сесть. Засвистел чайник, я поднялся и скользнул рукой по его юбке.

– Все в порядке?

– Боюсь, что свяжу это с тобой – с твоим голосом или с тем, как ты смотришь, – сказал Вова.

– Ну, если этот механизм работает, нужно лишь знать, где спусковой крючок, – я засмеялся и снова потрогал его через платье. – Очень здорово. Будем пить чай или что-то еще придумаем?

Он стоял очень близко и вдруг прислонился ко мне.

– Я думал, что этого никогда не будет. Что ко мне никогда никто не приблизится, что меня никто не обнимет. Когда сидишь в инете, кажется, что мир состоит из одних холодных цифр, что ты неживой в неживом мире…

– Ты живой, – сказал я и обнял его. – Ты очень живой!

– Когда Рома вытащил меня из озера, я подумал – вот, хоть кто-то до меня дотронулся. Мне кажется, я и тонул только за этим…

На слове «Рома» ключ в двери стал поворачиваться, мы оба это услышали. Я отступил от Вовы.

– Нужно переодеться, – прошептал он.

– Ты не успеешь. И если он застанет тебя голым, будет еще более странно.

Ромка вошел на кухню и замер, увидев такую красочную картину.

– У нас в гостях наш друг Вова, – сказал я.

Ромка перевел взгляд на трусы, лежащие на полу.

– Мы просто играем, – объяснил быстро Вова.

Ромка выглядел озадаченным лишь секунду, потом его лицо помертвело.

– Не буду вам мешать.

– Ты нам не мешаешь, – сказал я.

– Только на работе не рассказывай, – попросил Вова.

Ромка снова оглядел нас внимательно.

– А во что играете?

– В желание, – сказал я.

– И чье это было желание – снять трусы?

– Это не желание. Они оказались не по размеру, – объяснил я за Вову. – Чаю?

Ромка все-таки сел к столу.

– Торт кто-нибудь будет? – спросил я.

– Я буду, – сказал Ромка. – Или это засчитывается как желание?

Вова молчал, и я понял, что он не в игре. Ромка своим внезапным появлением создал угрозу его хрупкому миру. Но я был убежден, что ему нужно научиться жить под угрозами, защищать свой мир и оставаться собой.

Ромка ковырял торт вилкой, избегая смотреть на Вову и поглядывая только на меня.

– Так с чего вы начали? С переодеваний? – спросил едко.

– Да.

– Это ты загадал?

– Да. Мне кажется, Вове идет. Как думаешь?

Ромка перевел взгляд на нашего гостя, и Вова резко вскочил.

– Мне уже пора идти. Спасибо за… чай.

 

*****

После его ухода мы молчали.

– Зачем ты делаешь из него чучело? – спросил все-таки Ромка.

– Мы хотели понять, что его возбуждает. Ему двадцать один год, и он должен это знать.

– Я не помню, чтобы ты в своих борцах-импотентах разбирался с таким энтузиазмом. Или в тех, кто тебе на лобешник спускал.

Я чуть не поперхнулся.

– Он что, будет являться сюда со своими платьями? – продолжал Ромка. – Со своими играми? Со своими бабскими трусами? Мое желание – чтобы ничего этого не было!

– А разве не ты его привел? Не ты с ним сюсюкал? Не ты собирался его трахнуть?

– Я не собирался.

– Конечно, собирался! А он не хочет тебя. Вот и все. Ты ему не нужен. Ревнуешь его – ревнуй молча. Потому что я действительно пытаюсь ему помочь.

– Нарядив в платье?! И как ты ему поможешь? Ты же не психолог. Ты просто хочешь написать какую-то историю с каким-то героем. Этот герой Вова. Ты даже не думаешь о том, что будет, когда твоя история закончится.

– Когда моя история закончится, он разберется в себе и пойдет дальше – сам, без тебя и без меня.

– Я тебя иногда ненавижу, – сказал вдруг Ромка. – Не из-за Вовы. Вова мне не нужен. А из-за того, что ты фантазер, но все твои фантазии больные.

– Ну, конечно, это же не клизмы из кока-колы! Тебе есть, с чем сравнить!

 

*****

Ромка испортил прекрасный, прозрачный день. День, когда я почувствовал что-то необычное, когда я увлекся. Я удивился его злости – в ней рычало что-то глухое, таившееся годами. Но еще больше я удивился, когда Вова пропал. Он не пришел на следующий день, не позвонил, и я с большим трудом узнал номер его телефона в их компании, минуя Ромку. Возможно, он усомнился в пользе наших экспериментов, но, в любом случае, должен был сказать об этом прямо. Я позвонил, Вова отвечал неуверенно.

– Я был сегодня занят. И вообще… решил не продолжать.

– Почему?

– Потому что это просто игра, что-то чисто механическое.

– Но это игра, которая приносит удовольствие, – сказал я. – Разве у тебя много таких игр?

– А у тебя?

– У меня это единственная.

К вечеру он приехал, но не сигналил у подъезда, не пугал соседей, а старался войти как можно тише. Я еще писал, и он сел на кровать за моей спиной.

– Я ничего о тебе не знаю, – сказал зачем-то.

– И не нужно.

– А о чем ты пишешь?

– Об удобрениях и инсектицидах – контент для одного сайта.

– Да уж, весело.

– Я один раз для порносайта писал. Ты порно любишь?

– Не особо. И какой там может быть контент?

– Описание услуг, закрытых частных отелей, тематических групп.

– А, такой сайт, с услугами. Надеюсь, фотографий клиентов там не было.

– Только постоянных – «Спасибо Петру Ивановичу за верность нашему заведению, привет его жене и детям».

Вова шутки не понял, было заметно, что напряжен и нервничает.

– А ты такими услугами пользовался? – спросил меня.

– Нет. Но сам смог бы оказать. Особенно раньше.

– А я один раз вызвал проститутку. Думал, что у меня с девушками не получается, потому что они недостаточно раскованны. Но от нее пахло так неприятно, душно…

Я вдруг подумал, какое это было разочарование, как он переживал его, пережил и остался внешне очень светлым, жизнерадостным человеком.

– И куда ты уходил от этого? В компьютерные игры?

– Да. Меня это очень увлекало. Любые роли – он нечисти до воительниц были моими. А теперь я думаю только о том, как ты меня обнимешь, и ни игры, ни работа меня больше не интересуют.

Я отвернулся от компа, посмотрел на него.

– Почему же не хотел приходить?

– Мне показалось, что ты этого не хочешь. Не хочешь так, как я.

Я сразу бросил набирать текст и сел рядом с ним.

– Для меня это много значит, – сказал Вова. – Но если я для тебя как удобрения или инсектициды, тогда лучше не надо.

– Не пойму твою логику. Разве ты мне платишь?

Я лег рядом и положил сцепленные руки под голову. Передо мной была его спина, его поникшие плечи, но вместо того, чтобы прикоснуться к ним, я должен был его утешать. В этот раз ему не нужно было и платья – он мотал мне нервы женскими причудами, очень убедительно справляясь со своей ролью.

– Ты платье не захватил?

– Нет.

– Белые носки?

– Нет.

– Они тебе больше не нужны?

– Я хотел просто поговорить.

– А трахаться ты не хотел?

– Нет.

– Почему?

– Мне кажется, это будет неприятно.

– Больно?

– Нет, не из-за боли. Просто потом, после секса, всегда такое чувство, будто проиграл.

– Это после плохого секса. После хорошего – будто выиграл.

Я, наконец, налюбовался его спиной, поднялся и обнял за плечи.

– Не будем ничего делать, просто будем вместе.

Но он сразу прижался к моим губам, пытаясь поцеловать. Я ответил. Поцелуй очень быстро из сухого и робкого стал влажным и нетерпеливым.

– Давай ко мне поедем, – сказал Вова. – Не хочу с Ромой встречаться.

Я согласился и бросил заказ. Потом как-то, сейчас не до этого.

Вова жил далеко, в старом доме, но в хорошем районе. И квартира у него была очень модная.

– Это сестра тут всем занималась… устраивала.

– Ты думал о ней? О том, хочешь ее или нет?

– Думал. Я вообще все варианты обдумывал, искал свой код. Но нет. Не хочу. Мне просто нравилось то, что она со мной делала.

– Я сделаю с тобой то же самое.

– Нет, это будет смешно, нет, – протестовал Вова.

– Переодевайся, Вова, давай!

Наконец, мы вернулись в ту точку, на которой остановились. Вова вышел ко мне в платье, в беленьких носочках, худенький, смущенный своей хрупкостью, своими острыми коленками. Я поцеловал его и провел рукой по щеке – кожа была очень гладкой.

Кажется, я никогда не был с новичками. Вова целовал меня, потом попытался снять свое платье и одновременно стащить брюки с меня – спешил, пока его желание не прошло. И я старался не отпугнуть его напором и не смутить медлительностью, я искал золотую середину, подходящий нам темп сближения, удобную для нас позу, необходимый уровень доверия. Я не пытался достичь такой глубины доверия, как с Ромкой. С этой глубины то и дело поднимались комья вонючей грязи и били по нам так больно, что повторять это с другим я ни за что бы не стал. Вова плохо знал меня, видел меня хорошим и добрым, и меня это нешуточно вдохновляло.

И все получилось. Мы разделись, нам оказались не нужны ни платья, ни простыни. Вова хотел, и ничего его не оттолкнуло. И я почему-то вспомнил себя прежним. Не себя с кем-то, не себя с бывшими, а то, каким я был, как я воспринимал мир. Мне представлялось, что глаза у всех сверкают, а смех разливается колокольчиками. Таким ярким и звонким мне казалось все вокруг – и вот показалось снова.

Из вымученного, выстраданного ожидания счастья я вдруг вошел в стремительный поток счастья, и меня чуть не снесло от неожиданности. Я и сам не понял, как обнял Вову и сказал, что люблю его. Но он тут же поцеловал меня и сказал, что тоже любит. А потом он начал щебетать что-то еще более звонкое – о том, что нам нужно жить вместе, нужно познакомиться с его семьей, они обязательно меня полюбят, нужно оставить Рому, потому что теперь у нас будет совсем другая жизнь – общая, семейная, родственная.

Вова не хотел больше заниматься сексом, он хотел планировать и делиться своими планами. Он считал, что я должен переехать к нему немедленно, просто посреди ночи.

– Но я и так здесь! Я и так с тобой! – хохотал я.

– Мне так стыдно за себя, за свои сомнения! Представляю, каким глупым я тебе казался, – Вова лег на меня и обхватил ногами. – Но ты мне так понравился, ты был таким серьезным.

– И я серьезно отнесся к твоим проблемам.

– Я никуда тебя не отпущу, даже если он будет звонить.

Но он не звонил, даже не спросил, где я и приду ли ночевать. Утром Вова поехал на работу, а я вернулся домой.

 

*****

Ромка ждал меня. Это было необычно. И мне почему-то захотелось прижаться к нему.

– Да, я понял, что ты с ним. Я не для выяснений тебя дожидаюсь, – объявил он сразу. –  Пришло время разъезжаться. Зажился я у тебя.

– Но это всего лишь Вова!

– Дело не в Вове. Мне скоро тридцать. Я не могу вечно быть в гостях или коротать время до сессии на чужой кровати. Я так долго мечтал тебе это сказать. Но вот выходит так, как теперь. Я скопил нужную сумму, покупаю квартиру, никакой ипотеки. До конца недели все оформлю, а ремонт буду делать постепенно. И я добавил бы, что хочу, чтобы ты тоже переехал со мной, что не представляю своей жизни без тебя, что это будет наш дом, настоящий дом. Но, думаю, я опоздал с этим предложением. Я ревную не Вову, а тебя. Мне жаль нашей жизни… Я так много думал над тем, как мы будем близки. Простишь ли ты мне всех моих бывших, примешь ли меня. Сомневался и уверял себя, что ты сможешь. Но ты прав, зачем что-то прощать и принимать, если есть Вова – юный, чистый, девственный, с открытым сердцем. На его фоне я просто полудохлый динозавр. Моя эпоха прошла. Я знаю, каким энтузиазмом от него веет, какой энергией, он и на работе никому не дает покоя своими идеями. Я рад за тебя, Юра. Мы хорошо провели время вместе, но мне кажется, это было очень печальное время. Мы только вспоминали и надеялись, но не жили. Теперь у тебя будет новая жизнь с Вовой, а я буду вспоминать, как мы готовили солянку или делали уборку, и надеяться, что не останусь один в четырех стенах.

– Но я люблю тебя! – сказал я. – Я люблю тебя так, как никого не любил. Больше, чем себя, чем свое прошлое и будущее, чем родителей, чем работу, чем Вову! Я так боялся испортить наши отношения, так боялся, что мы расстанемся, что не мог даже намека себе позволить. Что же ты теперь делаешь? Зачем ты уходишь? Почему сейчас?

– Потому что теперь ты не один. Мы боимся перемен, но они нужны.

– Но Вова для меня ничего не значит!

– Ты бросишь его? Сегодня? Завтра?

– Нет. Я не могу бросить его сейчас.

– А когда сможешь? Сколько месяцев или лет мне ждать?

Он раздраженно поднялся.

– Я всю ночь надеялся, что ты вернешься и скажешь, что это просто секс, и он больше не повторится. Но нет.

– То есть это ты не можешь принять меня, а не я тебя.

– Принять тебя с Вовой? Ты совсем рехнулся? Ты только что его трахал и говоришь, что не бросишь его, а мне в любви признаешься и просишь принять тебя?! Да я видеть тебя не могу, не то что прощать! Я вещи собрал. Эти два дня у родителей поживу, пока все документы оформлю. Просто думал попрощаться с тобой спокойно и без обид. Но ты все изгадил этим Вовой! Вова лучше всех, Вова уникальный, Вова страдает, Вове нужно помочь, Вова на работе, Вова дома, Вова то, Вова се! Ты от него приехал – у тебя на роже просветление нарисовано, над х*ем аура светится. Научить Вову е**ться – твоя великая миссия!

– Ты так говоришь, потому что я его отбил у тебя!

– Все, разговор закончен. Ты совсем на нем помешался.

Ромка подхватил сумку и ушел. На память о нем осталось еще три сумки.

 

*****

Не знаю, зачем, но я раскрыл все его сумки – смотрел полдня на его вещи, на дебильное оранжевое полотенце с вытянутыми нитками. Чувствовал обиду, словно я был прав, а Ромка меня не понял. Но к вечеру уже и сам не мог понять, в чем я прав. Эйфория прошла.

Потом позвонил Вова, сказал, что может приехать, и может ждать меня дома, и может познакомить меня с сестрой. Вова вдруг стал все мочь, а я ничего не мог, даже решить, чего я хочу.

Я не представлял, что вот так… нелепо, зло попрощался с Ромкой. Я любил его много лет подряд, я сделал из него культ, я поклонялся его зубной щетке в стакане, я ловил каждую его фразу. Может, поначалу и не знал еще, что люблю. Но в последнее время я знал это точно, но, как ни странно, это точное знание не оттолкнуло меня от Вовы. Возможно, я так хотел оградить Ромку от него, что забрал себе. Не ради того, чтобы помочь, а ради того, чтобы Ромка перестал о нем думать. И вот теперь Вова звонит, хочет меня видеть, планирует со мной долгую жизнь, и я в ответе за него…

Когда Вова приехал, то очень удивился сумкам.

– Ромка уезжает, купил квартиру, – сказал я. – Слава вашим зарплатам!

Вова обрадовался.

– Как здорово совпало! У него будет своя жизнь, а у нас – своя!

И что я буду делать в этой жизни? Вспоминать, как мы жили вместе, как смотрели кино, как я ревновал его, как он рассматривал мой член, и какими жестокими по отношению друг к другу мы оказались. Все болело между нами, потому что фантазии всегда опаснее инфекций. Мы жили в инфицированном фантазиями пространстве и победили их – мы освободились друг от друга, а заодно от недомолвок, ревности и тайных желаний. Но все равно погубили дружбу.

Как это странно! Погубили не сексом, а его отсутствием, воздержанием и злостью. Френдли-психолог сошел бы с ума от такого! Как жаль, что мы перестали быть друзьями! Как жаль, что не стали любовниками!

– Ты платье не привез? – спросил я, чтобы переключиться.

– Нет. Думаю, если я разденусь, сниму все мужское, этого будет достаточно. Конечно, я хотел бы снять и лишние части тела…

– Как это «лишние»? Он же встает! – изумился я. – Почему ты не хочешь им пользоваться?

– Ну…

– Вова, это же достоинство! Ты и нежный, и член у тебя есть.

– Я бы с удовольствием обменял его на грудь.

– Но тогда ты бы мне не нравился.

Вова всерьез задумался.

– Значит, тебе нравится именно то, что я мужчина?

– Да.

– А если я в платье?

– Я знаю, что под ним все то, что кажется тебе лишним.

– Но ты… отличаешь меня от других парней? От своих прежних друзей?

– Конечно. Но не из-за платья. Ты уникальный.

Ты уникальный, Вова! Ты связываешь меня по рукам и ногам своей уникальностью! Я пленник твоей уникальности, Вова! Сжалься, стань обычным парнем, которому можно не перезванивать после секса!

Мы одни в квартире. Мы можем целоваться. Можем трахаться хоть на кухне, хоть в Ромкиной комнате. Нет больше никакой Ромкиной комнаты, только несколько сумок в углу. И даже они, мне кажется, передвинулись ближе к выходу. Его вещи выползают из моей жизни.

Мне даже захотелось броситься к столу и проверить браслеты. Лежат ли в ящике или тоже ползут звенящими гусеницами к двери. Я так и не надел их ни разу. Некуда было. Не в супермаркет же…

 

*****

Все кончилось. И начался Вова. Вовы много, но Вова не заполняет. С Вовой пусто в квартире, словно должен прийти кто-то еще и не приходит. Когда Вова со мной, мне хочется чего-то более мощного. Когда Вова наливает мне кофе, я бы добавил водки. Но все, что говорит Вова, мило, все, что делает, умно. Я еще не познакомился с его родителями, но уже был представлен сестре Алене.

Алена чуть младше меня, бизнесвумен, замужняя женщина и очень хорошая сестра: она рада за Вову. Пока он покупает торт, она обнимает меня одной рукой за шею и целует в щеку.

– Спасибо тебе. За то, что нашелся. За то, что заботишься о Вове.

– Да он и сам может. Он больше меня зарабатывает, к сведению.

– Это он умеет. Нашел дело своей жизни. Но я знаю, как важно личное. С тех пор, как я встретила своего мужа, я только и мечтала, чтобы Вова не был один. А он все не решался.

Из них двоих Алена выше и крепче. У нее массивные плечи и крупные черты лица. Широкие кисти, широкие запястья, никакой талии.

– Знаешь, хочу тебе честно сказать: если бы я легко рожала, я бы вам и ребенка родила. Но у нас с Валерой что-то не получается. По врачам ходим, анализы сдаем, гормоны пьем, оба измучились. Ну, вот хорошая новость – Вова, наконец, встретил свою любовь.

– Да, я тоже рад.

Как-то долго Вова покупает торт. Очень долго.

– А родители… что скажут, как думаешь? – сомневаюсь я.

– Не беспокойся. Мы давно знаем, что Вова у нас особенный. И ему нужно особенное счастье. Почему вы у него не живете? Эта квартира не очень уютная, мне кажется. А хотите жить в доме за городом? Там лучше, воздух чище. О, Вова! Вова, а хотите жить в доме за городом?

– Это где? У мамы с папой?

– Нет, купим новый дом. Я видела там очень симпатичные, современные домики. Полутораэтажные, с окнами в крыше. Там, наверное, спальни супер. Давай поедем в выходные посмотрим? Юра, давайте поедем все вместе, а? Мы же теперь семья, мы должны быть вместе.

– Конечно.

Чай, торт. Все такое липкое. Торт, который Ромка ел вилкой. И стучал злобно по тарелке. Всегда нас что-то раздражало, хотя было так просто наслаждаться друг другом.

Алена и Вова щебечут, как две подружки. Вот сейчас, сейчас произошло воссоединение сестер. Уверен, что они будут откровенны до исподнего – обязательно обсудят, какой у меня член, как я целуюсь, как лижу ему зад. Может, Алена еще и позавидует. И забыл, у них же общая проблема – нет детей. Теперь это и моя проблема тоже, мы же семья.

 

*****

Ромка давным-давно забрал свои сумки и вывез компьютер. Оставил ключ на столике. Кажется, этот ключ – от всего, что было и чего не было между нами. Я продел в него нитку и повесил на шею.

Этот ключ прилипает во время секса и клеймит мне кожу. И Вова хватает его и облизывает – думает, что это какой-то амулет. Он не может думать ничего плохого – это же Вова.

– Ты о Ромке что-нибудь слышишь? – спрашиваю я прямо.

– Он же в другом офисе. Услышу, когда буду сдавать проект. На мне только игровая механика, а он тестирует все в целом. И не он один, главный все координирует. Хватит о работе! Я думаю, когда в доме будем жить, можно собаку завести.

– Конечно.

– А тебе какие собаки нравятся?

– Я не знаю. У меня никогда не было собаки.

– Лабрадор, да?

– Да.

У нас много поводов целоваться и обниматься. Сплошные поводы.

А может, я плохой человек? Может, я и раньше был плохим, но меня это не мучило? Я был плохим, и никому не было до меня дела. А теперь Вове есть дело, и он не хочет видеть во мне ничего плохого.

А я не думал, что так будет. Я думал просто трахнуть его, он был соблазнительным, растерянным, смущенным. Я хотел его утешить, я его утешил, а дальше меня не хватает. На каком-то этапе я кончился. На очень раннем этапе наших отношений я кончился. Он мне нравится, я не перестал его уважать, восхищаться его семьей, но у меня не получается быть частью их мира. Я не приживаюсь, я мертвею, я сам чувствую, как отмираю.

Если бы Вова был обычным парнем, я бы сказал ему прямо: «Ну, переспали, дальше каждый сам по себе». Но Вове я не могу этого сказать – он уж точно не заслуживает такой черствости. Значит, нужно притвориться мягким, свежим, без плесени.

Живут же люди с нелюбимыми женами, работают на нелюбимой работе, ездят в нелюбимом транспорте, едят нелюбимую, но полезную пищу. Конечно, Вова заслуживает любви, а не притворства, а рад и притворству, которое принимает за любовь. Я чувствую вину перед ним и целую еще крепче. Хорошо еще, что у меня на него встает.

Вова красив. Ему не нужно осветлять челку, чтобы скрыть раннюю седину, не нужно втирать в волосы дурацкую пенку, не нужно складывать футболку водопадом на животе, маскируя отсутствие пресса. Вова всегда будет без возраста и пола, в своей особенной оболочке. Он разводит хрупкие коленки, убирает со лба прилипшие волосы, подается ко мне бедрами и говорит, что счастлив со мной. И я говорю, что тоже счастлив. И у нас идиллия.

Просто иногда хочется так закричать, чтобы наш мир треснул. Но тогда он поймет, какой я плохой человек, насколько.

 

*****

Перед знакомством с родителями, как перед брачной ночью, мы решили ночевать порознь. В тот вечер я бродил по супермаркету, выбирая выпивку и конфеты для предстоящей презентации себя, и вдруг увидел Ромку. Ромка – тоже в городском трансе – шел, не глядя перед собой, а только на стойки с продуктами, и в его корзине выразительно поблескивала бутылка водки. Я остановился, но прятаться было поздно. Ромка шел прямо на меня и уперся почти мне в грудь…

– Привет, – сказал я.

– О, привет! – кивнул он.

На нем были обычные джинсы и какая-то незнакомая рубашка с коротким рукавом, серо-голубая.

– По супермаркету соскучился? – сострил я.

– Потому что я здесь затариваюсь? А где, ты думаешь, я квартиру купил? На Марсе? В этом же районе. Тот же транспорт. Я уже не в том возрасте, чтобы резко все менять! – объявил мне Ромка.

– В тридцать лет Альцгеймера боишься? А импотенции?

– А тебя импотенты заводят, я помню, – поддел он.

– И как там? – спросил я. – В новой квартире?

– Пока херово. А может, и всегда будет херово, не знаю. Хочешь посмотреть?

– Хочу, – сказал я.

Я сделал один вывод: Ромка не сердится. А если и сердится, то все равно может со мной общаться. Простил или не простил – другой вопрос.

Ничего не купив, я вышел за ним из магазина.

– Три квартала пешком, – сказал он.

– Близко.

Но мне хотелось, чтобы и этих трех кварталов не было, чтобы не было ни гулких шагов, ни пустых разговоров, ни шума машин. Квартира была на третьем этаже, мы поднялись пешком. Как только вошли, Ромка прижал меня к двери и стал стаскивать с меня брюки.

– А ты собирался квартиру смотреть? – прошипел на ухо. – Обещаю, что ты меня запомнишь!

Но он напрасно угрожал, я и сам хотел его. Возможно, он мечтал сделать мне больно, или обидеть, или отомстить, но я таял от его мести. И он бросил втискивать меня в дверь, отступил, словно опомнился.

– Что я…

– Не прекращай. Не будешь же ты теперь мне квартиру показывать.

Все стало по-настоящему. Он разделся, мы перешли в спальню и начали все заново – голыми и открытыми. Нежными, и жесткими, и требовательными – такими, какими мы были всегда, но какими друг друга не знали. И после того как кончили, я никак не мог первым оттолкнуть его, мы долго лежали сцепившись.

– Почему мы раньше этого не делали? Сколько лет потеряли! – сказал Ромка. – Я не могу без тебя жить. Я ненавижу эту квартиру, и каждый свой день в ней, и себя.

– Зато я тебя люблю.

– Да уже слышал, заткнись. Грош цена твоей любви.

– Я же с тобой.

В самый неподходящий момент позвонил Вова.

– Прости, не успел тебя предупредить, – начал придумывать я. – Маме стало плохо. Сердечный приступ. Сейчас тут врачи, ее забирают в больницу.

Вова сразу же предложил приехать, поддержать меня, маму и врачей. Вспомнил, что у его семьи есть знакомый кардиолог. Я сказал, что не могу говорить, и отключил телефон.

Ромка поцеловал меня в плечо.

– Лжец-лжец-лжец. А что такого важного у вас завтра?

– Знакомство с родителями. Оказывается, он не от солнечного света родился.

– Удивительно. Я ценю, что ты мне не врешь.

– Тебе никогда.

– Почему же ты ни разу не подал знака, хочешь меня или нет?

– Потому что… слишком.

– Исчерпывающе. У меня руки сами к тебе тянулись, и не только руки.

Он погладил мою грудь, потом живот.

– Я тебя обожаю.

Я молчал.

– Значит, можешь сегодня у меня ночевать?

– Да.

– Отлично, – сказал он и снова меня обнял. – С Вовой тебе хорошо?

– Неплохо.

– Сколько у него? Сантиметра три-четыре?

– Ха-ха-ха! Сантиметров тринадцать-четырнадцать.

– Ой, да ладно, ты ж не врешь! Когда я его из озера тащил, было три-четыре.

– А ты тащил и в трусы ему заглядывал?

– Ради интереса.

– Эффект холодной воды.

– Допустим. И что он делает?

– Да все он делает, успокойся.

– Сосет?

– Успокойся уже.

– А вдуть может?

– Ладно, я тебе покажу, что он делает. Резинку мне дай.

– А ваты? Он же вату в гондоны подкладывает, я уверен.

– Можно без ваты.

Хорошо, что нашел, потому что я очень его хотел. Хотел именно взять, присвоить, заполнить и не освобождать от себя. Потом мы пили. У Ромки нашлась еще одна бутылка, а потом еще половина. Мы думали прогнать рассвет, но он наступил очень быстро.

– Ты специально меня напоил, чтобы я бухой к его родакам поехал?

– Да мне плевать на его родаков! И на него! Выкручивайся, как можешь. Но я тебя не отпущу.

– Хорошо, – сказал я и потрогал ключ на шее.

Он кивнул.

– Я узнал этот ключ. Но грабитель может подумать, что он от квартиры, где деньги лежат, а не вы с Вовой.

Дома я еще и браслеты надел. Мне хотелось, чтобы как можно больше было во мне Ромкиного. Вова немного растерялся.

– Ты… выпил, мне кажется. Конечно, стресс. Но все обошлось же, не нужно так нервничать. Ты выпил, это понятно. Но как же… мама что подумает. Хорошо, в другой раз. Я скажу родителям, что сегодня занят.

Он позвонил и все уладил.

 

*****

Мы познакомились через два дня – я был трезв и приветлив. Они были добры, милы и максимально толерантны. Вова сиял, все шло хорошо. К вечеру приехали Алена и Валера. Валера оказался крупным мужиком с пивным животом, распирающим футболку. Он долго тряс мою руку и подмигивал: «Мы ж зятья». Похоже, наше знакомство казалось ему забавным.

Алена была в отца: высокая, крепкая, с чистым, открытым лицом. Вова – в мать: хрупкий, мелкий, какой-то непрочный, шаткий, но подвижный. Их родителям было за пятьдесят, и они производили впечатление любящей и уравновешенной пары.

Мы все немного выпили и остались ночевать в родительском доме. Вова залез на меня в постели, стал хихикать.

– Будем развлекаться с криками и визгами?

– Да как-то не вдохновляет.

– Но они тебе понравились?

Я заверил, что все в порядке. Они мне действительно понравились. И даже больше – я тоже им понравился. В доказательство этого через несколько дней ко мне зашла Алена. Вова был на работе, и я понял, что она запланировала какой-то конфиденциальный разговор, но не мог угадать, о чем. Она начала издалека.

– Валера новый цех по пошиву обуви открывает. Не фэшн, конечно. Тапочки, шлепанцы, пляжная обувь. На это всегда спрос.

– Здорово.

– Мы рады, что все получается. Будут новые рабочие места – люди довольны.

– Конечно.

– А вот по врачам ходить – совершенно бесполезно. За три года так и нет результата. Я хочу попросить тебя. Чтобы не вдаваться в подробности… Ты мог бы нам помочь? Валера согласен, и все согласны. Все равно, чей это будет ребенок, чьи дети. Мы будем растить их вместе.

– Алена, но я… чисто физиологически…

– Нет-нет! – она засмеялась точь-в-точь, как Вова. – Конечно, я не о сексе говорю. Мне нужна просто сперма. Мы бы могли не предупреждать тебя, Вова принес бы презерватив, да и все. Но я решила сказать, потому что ты не должен быть против. Мы же семья.

– Но…

– Неужели ты никогда не думал о детях? У нас есть и средства, и бизнес, и недвижимость. Мы ничего не украли, мы все заработали. Нам нужны наследники. Вова гей. Валера не может иметь детей. Надежда только на меня. И я прошу тебя помочь мне.

Ее глаза заблестели от слез, и мое сердце дрогнуло.

– Конечно.

– У вас же столько ее пропадает, – улыбалась она сквозь слезы. – Только ты не пей пока. Вова сказал, ты иногда выпиваешь.

– Я редко.

– И хорошо, что не куришь. Это очень хорошо.

– Да.

Она вытерла мокрую щеку.

– Я так этого хочу, Юра. Спасибо, что ты меня понял.

 

*****

Когда Ромка пришел днем в гости, я не мог ему ничего рассказать. Я просто спрятал голову у него на груди и лежал молча. Он стал выспрашивать.

– Ребенка? А ты хочешь ребенка? С его сестрой? Мне кажется, ты вязнешь все глубже – в этой благоухающей жиже.

– Может, это именно тот путь…

– Куда? К чему? – Ромка смотрел удивленно. – Я же тебя знаю, ты не можешь этого хотеть. Давай его убьем! Давай, пока они еще чего-то не придумали!

– Давай.

– Кошачьими уколами. Мур-мур-мур.

– Нет, лучше утопим. Он же хорошо тонет.

– Или подождем, пока его сожгут на Масленицу! – сказал Ромка.

Мы помолчали.

– Знаешь, на что я надеюсь? Он же подавал какие-то документы на стипендию, – вспомнил я. – Ему остался только пятый курс и защита диплома. Он запросто может ехать. И мне не придется ничего ему объяснять.

– Скорее всего, ему уже отказали. По крайней мере, на работе об этом никто ничего не знает. Так что не слишком надейся. Дрочи на Алену и выходи на сторону добра и света, если не можешь ему показать, какой ты на самом деле.

– Может, он проявляет мои лучшие стороны?

– А я – худшие? Просто я знаю, какой ты, а он не знает. Он нарисовал себе фантастического принца и верит в него. – Ромка положил руку на мой зад и придвинул к себе. – А этот принц каждый день фантастически трахается с другим.

 

*****

Но я всерьез задумался о его стипендии. Вопросов, конечно, не задавал, но мечтал, что вот вдруг, откуда ни возьмись, придет ответ в прекрасном душистом конверте с американским штемпелем, и в нем будет письмо о том, что Вове как самому лучшему человеку на Земле выделили стипендию в Университете Мэдисона или Рузвельта, или где угодно, не знаю даже, где изучают информационные технологии и программирование, и чему там могут обучить Вову, пусть хоть горловому минету, мне все равно.

Мой мир стал схлопываться, сплющиваться, склеиваться. Мне сделалось в нем липко и вязко, как мухе в банке сгущенки. Иногда я возвращался в свою квартиру, иногда ехал к Ромке, и эти поездки, и секс, и измены стали утомлять меня. Я был ранен, и через зияющую рану вытекала жизнь – так я чувствовал себя в то время. Все мои действия стали машинальными, словно умирая я пытался производить впечатление живого человека, вовремя реагировать и изображать на лице подобие эмоций.

Вова унес сестре несколько наполненных резинок, которые пока еще никого не осчастливили, а потом я соврал, что хочу быть ближе к нему, и отказался ими пользоваться. Вове поначалу понравилось. Я следил за тем, чтобы ему было хорошо, и ему регулярно бывало хорошо, а мне бывало хорошо в обеденный перерыв с Ромкой, в моей квартире, куда на короткое время заглядывало мое прошлое.

В жизни нет смысла, если счастье осталось позади. Тогда она начинает извиваться змеей, чтобы схватить себя за хвост, и душит все, что может ей помешать.

– Вова, а что со стипендией? – не выдержал я однажды, и Вова потупился.

– Ну… я не хотел тебе говорить.

– Тебя не взяли?

– Когда я подавал документы, я мечтал не о том, чтобы учиться, а чтобы уехать, встретить новых людей, попасть в более свободное общество. Теперь мне этого не нужно. Я встретил тебя. Я не хочу никуда уезжать.

– Ты отказался?

– Да. В июле пришел ответ. Но я отказался. Через год я получу диплом. Работа у меня уже есть. Я с тобой. Все отлично.

– Но ты же должен расти, развиваться…

– Вот поэтому я и не хотел тебе говорить, чтобы ты не подумал, будто удерживаешь меня, лишаешь каких-то возможностей. Мне ничего не нужно.

– Но ты так молод! Хочешь променять свое будущее на тихий быт и секс?

– У меня очень долго не было и этого. Мы любим друг друга. Я бы не смог просто поставить тебя перед фактом, что уезжаю.

Мне оставалось только поцеловать его.

 

*****

– Убить! Только убить! – сказал на это Ромка, и мне показалось, что в этот раз он не шутит.

– Не говори так.

– Я буду говорить, пока ты не найдешь цивилизованное решение! Не верю, что его нет. Просто скажи ему правду.

– Какую? Что я никогда его не любил? Что мне просто было интересно соблазнить его? Что я не хочу быть ни спермодонором, ни зятем его прекрасным родителям? Что все это фарс?

– И чего ты боишься? Что он назовет тебя мудаком, как мы называем наших бывших? Но, в любом случае, и мы бывшие для кого-то.

Ромка был прав, но я не мог порвать с Вовой.

Осенью начались занятия в университете, он стал разрываться между работой и учебой. Часто приходил домой в плохом настроении, на мои расспросы только мотал головой.

Он больше не выглядел сияющим или счастливым, не выглядел даже таким, каким был до нашей встречи. Уже не хохотал заливисто и не восторгался пустяками, его прежнее простодушие исчезло. Я стал задумываться, не я ли убил его задор, или просто Вова взрослеет и перерастает наши милые игры.

– Может, мы снова достанем платья и чулки? – спросил я как-то.

– Зачем? – удивился он.

– Мне кажется, тебе стало скучно со мной.

– О, мой дорогой, нет, ты не виноват. Я очень хочу тебя. Просто какие-то непонятные проблемы. На работе на меня очень давят, постоянно находят ошибки. И мне стыдно, что я не справляюсь, хотя, кажется, делаю то же самое. Каждый день происходят какие-то недоразумения. А я очень люблю свою работу, она важна для меня. И это нервирует.

Я обнял его, Вова прижался ко мне всем телом.

– Давай просто полежим. Алена тоже достала. Как будто у нас тут банк спермы! Теперь она говорит, что в резинках продукт портится, ему нужен специальный контейнер. И нельзя хранить его долго, она сразу будет за ним приезжать. То есть перед сексом я должен ей звонить. Каждый день она спрашивает, почему я не звонил, занимались ли мы сексом и где продукт. Конечно, я очень люблю ее, и родителей. Но я так устал. Вот я нашел свою половинку, а теперь должен оправдать все их надежды. А я не могу…

– Это я не могу…

– Нет, ты ни при чем. Ты – моя единственная радость. Просто давай ничего не делать. Обними меня только. Мне через месяц двадцать два года. Но за этот год я будто сто лет прожил.

Я обнял его, мы долго лежали молча, и меня душили слезы. Гадкие, отвратительные слезы. Их бы в контейнер.

 

*****

– Это ты его прессуешь на работе? – спрашиваю я у Ромки.

– Пусть ошибок не делает. Я никого не прессую. Просто высылаю уровни на переделку. Потом на доработку. А потом снова на переделку. Думаешь, мне это нравится?

– Думаю, да.

В квартире холодно, и мы лежим под одеялом. Ромка прижимает меня к себе, входит, а потом прекращает толчки.

– Нет, нихрена.

Встает, сбрасывает одеяло.

– На пенсии будем укрываться.

– Думаешь, мы и тогда будем трахаться? А радикулит?

– Да у тебя и сейчас радикулит. Или от чего ты лечился?

С Ромкой мне по-прежнему легко.

– Не дави на него, – прошу я все-таки.

– Хорошо. Только посмотри на меня и скажи, что любишь.

– Я люблю тебя. Ты знаешь. Но его мне очень жаль.

– Да за что? Мало, что ли, трансвеститов? И все отлично приспосабливаются.

– Он не трансвестит.

– Тем более. Сам же говорил – не относись к нему, как к хрустальной вазе.

– А ты говорил, что не будешь вообще о нем вспоминать.

 

*****

Но потом я думал об этом. Думал, что не я стал светлым, а Вова стал темнеть от нашей связи – помрачнел, погрустнел, его сияющая аура погасла. И даже если он не сомневался в моем чувстве, то стал сомневаться во всем остальном мире и в себе, а это было еще хуже.

Мы знаем это расхожее правило, что за счастье судьба всегда предъявляет счет. Мы сами его придумали. Весело провел отпуск – обязательно заболеешь. Случился хороший секс – украдут бумажник. Повысили на работе – бросит девушка. Выиграл джек-пот в лотерею – разобьешь машину.

Но я не знал ничего, за что Вова платил бы неприятностями на работе и конфликтами с родными. Не за меня же? И в то же время я понимал, как это изматывает и как ненавидишь счастье, за которое платишь такую цену.

Наконец, сдался и Вова.

– Послушай, Юр... Знаешь… возможно, нам нужно сделать перерыв в отношениях.

Я замер от неожиданности. Даже дышать перестал.

– Мне предложили работу в главном офисе, в Нью-Йорке. И я не хочу отказываться. Не в этот раз.

Почему-то я не почувствовал радости. Меня взбесило, что Вова не зовет меня с собой.

– А я? – спросил я.

– Не знаю. Здесь у меня все очень сложно. Я надеюсь, что там ко мне будет совсем другое отношение. Но я не знаю, как пойдет. Не знаю, надолго ли еду. Поэтому не могу пригласить тебя с собой. И не могу просить ждать. Я прошу лишь о перерыве.

– Что это значит, Вова? – не мог понять я.

– Ровно то, что я сказал. Думаю, ты доволен таким исходом.

– Почему?

Он как-то криво улыбнулся. И у меня не было сил порадоваться чудесному освобождению. Я пытался понять причину.

– Ты сердишься? Я чем-то тебя обидел? – допытывался я.

– Нет. Ты много для меня сделал. Спал со мной.

– Так мы прощаемся? Это не перерыв? Это конец?

– Да, – сказал он, и глаза стали влажными. – Мне нужно уехать. Иначе я просто не выдержу.

Я смотрел на него. Было жаль всего и почему-то очень стыдно. Я смотрел и чувствовал себя рядом с ним гадким, несуразным, пошлым, лживым – совсем не таким, каким хотел ему казаться. И чувствовал, что в этот момент и он видит меня таким, и ему стыдно за меня и за то, что он мне верил. Но как это произошло? Почему он вдруг прозрел?

Вернувшись в свою квартиру, я продолжал думать об этом. Никак не мог забыть выражение его лица – словно прямо перед собой вместо прекрасного оазиса он увидел выжженную пустыню, и его глаза широко раскрылись от ужаса заблуждения. Не просто выжженная земля, а кучи разлагающегося мусора, гниющих воспоминаний, иронических комментариев, пессимизма и неверия, горы лжи, пыль притворства, – вот что создавало очертания прекрасного города с воздушными замками, вот над чем реяли знамена доброты и понимания, вот что было прикрыто ажурными объяснениями в любви и клятвами в верности.

Верил ли я сам в наш прекрасный город? Если бы верил, не бегал бы каждый день к Ромке, не жаловался бы на причуды чужой семьи, не высмеивал бы нашу связь. Но почему же сейчас мне так хочется верить? Верить в то, чего не было? В иллюзию, которую я сам создавал и высмеивал?

Она не была жизнеспособной. Из нее ничего не получилось бы – мы не построили бы нормальных отношений с Вовой, не переехали бы в новый дом, не стали бы семьей, Алена не родила бы нам ребенка. Но был ли шанс? Была ли хоть какая-то вероятность, что все это возможно? Или я сам был злым богом, который рождал и убивал все эти вероятности, и наше счастье, и наших детей?

Еще ни разу в жизни я не ненавидел себя так сильно. Вова исчез, стал невидимым для меня даже в скайпе, а на странице фейсбука оставил запись о перелете. Я смотрел на значок самолета и вчитывался в нелепое «Путешествовал в Нью-Йорк»…

 

*****

Ромка звонил, потом стучал в дверь, потом колотил ногой и снова звонил. И когда я открыл, он очень удивился:

– Ты не рад? Я думал, ты отмечаешь его отъезд!

– Что ты об этом знаешь, Рома?

– Всё.

– Это ты устроил?

– Ну, как я мог это устроить? Сам подумай – я с американцами не на короткой ноге, это наши работодатели. Просто я знал, что его пригласили в главный офис, и знал, что он снова откажется, как и от стипендии. И мне нужно было подтолкнуть его.

– Как?

Ромка прошел на кухню. Открыл и закрыл шкафчик.

– Где чай у тебя теперь? Все вверх дном как-то.

Открыл и закрыл следующий.

– Как ты это сделал? – повторил я.

– Выслал ему ролик. На почту.

– Какой ролик?

– Где мы трахаемся. Вебкой снял тогда, у меня в квартире. Вырезал минуты на три всего. Но с лицами, чтобы узнать можно было.

– Это когда ты одеяло с меня стаскивал?

– Да.

– Он знал, что это ты послал?

– Ну, а что? Все равно меня видно на записи.

Ромка бросил возиться с чаем и сел.

– Покажи, – сказал я.

– Я удалил его. Выслал и удалил.

– Не ври. Покажи мне этот ролик.

– Ролик и ролик. Три минуты всего. Что ты там увидеть хочешь? Давай вживую все повторим.

– Покажи мне этот ролик.

Ромка пошел к моему компу.

– Ну, если в почте у меня остался…

Начиналось видео со слов «Я люблю тебя. Ты знаешь. Но его мне очень жаль». Потом шел секс: Ромка трахал меня на краю кровати, а я только стонал, запрокинув голову, как душевнобольной, и положив обе ноги ему на плечи. Съемка велась сбоку, но видео было достаточно четким, а звук громким.

– Подожди, – я сел на место Ромки. – Я еще раз прокручу.

– Ну, что ты хочешь там увидеть, не понимаю.

– Я тут каким-то скверным голосом стону, как проститутка на капоте.

– Да, нормально ты стонешь. И растяжка хорошая. А на меня посмотри – как будто я двести кило весил, а потом похудел, вся жопа в гармошку. В реале я лучше выгляжу, чем на видео.

Мы посмотрели еще раз.

– Но, в целом, заводное, – сказал Ромка, стоя за моей спиной и поглаживая мои плечи.

– Я никогда не записывал видео с собой, – сказал я. – Какой-то странный эффект. И что он ответил?

– Да ничего. А ты думал, Оскар мне вышлет за режиссуру? Просто сразу решил ехать. Не всё в мире пахнет розами. И не все. Ему пора это знать. Это наша история. Я не понимаю, как он влез в нее вообще. Теперь еще скажи, что ты скучать по нему будешь и застрелишься с девятого этажа под скорый поезд. Хватит сидеть в этой квартире, сторожить чужое имущество! Переезжай ко мне. Родителям все прямо скажем – пусть знают. И вообще… ты так себя ведешь, как будто недоволен.

– То, что ты сделал, очень подло.

– А изменять ему не подло было? Нормально? Он мне вообще должен быть благодарен за то, что я раскрыл ему глаза на тебя! Хочешь меряться, кто из нас подлее? Ты заранее проиграл, учти. Ты врал, а я сказал правду. Неприятную, но правду. В правде ничего подлого быть не может.

– Но в способе ее раскрытия – может.

– Ладно, что ты хочешь сказать? Что я тебя предал? Сначала тебя волновало только то, как ты выглядел на видео, а теперь все – обида, развод и тумбочка? Да иди ты нах! Я боролся. Я ради нас это сделал! А ты не сделал ничего. Ты же не умеешь говорить «нет». Ты боишься обидеть, а поливать помоями за глаза не боишься. У тебя вообще нет характера. Только принципы, которым ты не может соответствовать, и комплексы, которые не можешь побороть. Я вижу, какое ты говно, и люблю. А ты ничего и никого вокруг не видишь – только себя на фоне других. И ценишь только то, что потерял, словно у тебя отобрали твои игрушки и причины жаловаться. Так жалуйся – вот тебе тысяча причин! Я ухожу, не буду тебе мешать!

 

*****

Ромка оставил меня, и я впал анабиоз. Ничего не менялось. Невозможно было понять, как течет время. Дотекло ли оно до зимы, перевалило ли за Новый год. Я позвонил Алене, но она отвечала очень сдержанно.

– Нет, Юра, Вова на праздники не приедет. Не знаю, что между вами произошло, но он не хочет о тебе говорить. Там он познакомился с новыми друзьями, с Мэтью. Мэтью ему сочувствует как человеку, вырвавшемуся из гомофобной среды. И мы пытаемся разубедить его…

– И ты?

– Мы с Валерой летали к ним на Рождество. На католическое Рождество. Мэтью католик. Они там все католики… Но мне приятно, что ты звонишь. Мне кажется, мы хорошо ладили. А Мэтью такой чужой. Может быть, из-за английского.

– Да.

– Это все, что ты хотел узнать?

– Да.

– Почему тогда не кладешь трубку?

– Алена, ты не беременна?

– От тебя? О, нет. Ничего не получилось. Извини меня.

– И ты меня извини. Мне очень жаль.

Время все-таки перевалило за Новый год, потому что пошел снег. Стал прилипать к окнам, пряча от меня прежний мир.

 

*****

Может быть, мы все сожалеем о бывших и недооцениваем теперешних. Я не помню, почему так трепетал от воспоминаний о Ромке и так утомлялся от Вовы. Мне казалось, что я любил одного и не любил другого. Но теперь я не уверен, в таком ли положении находились чаши весов. Холодный ветер уже давно сломал те весы и швырнул мне в морду те чаши. Меня не пришибло, я живу дальше, работаю, стараюсь ни о чем не думать и ничего не вспоминать. Но вспоминаю и вспоминаю. И в этих воспоминания всё: и веснушки, и белые носочки, и худые бедра, и острые коленки, и звонкий смех, и красный «пежо», и полутораэтажный домик, и окна в крыше спальни, и собака породы лабрадор…

Ближе к весне Вова появился в скайпе, и я понял, как это произошло. Сначала он занес меня в список игнорируемых, и я перестал его видеть, а потом вернул в общий контакт-лист и написал мне:

– Привет. Как поживаешь?

– Так себе. А ты как?

– Нормально. Скоро защита и выпускные. Придется приехать ненадолго.

– Как Мэтью? Мне Алена рассказала.

– Все хорошо. Он юрист. И тут весело, много клубов. Очень здорово. Легко жить. Язык я знаю, с этим проблем нет. А ты с Ромой?

– Нет.

– Почему?

– Мы еще не помирились после всего того.

– Я думал, вы вместе. Теперь я понимаю, как ты по нему скучал. Так я по тебе сейчас скучаю. Мэтью очень хороший, но он не ты.

– Прости меня… за прошлое, – набрал я дрожащими пальцами.

– Да ладно! Я, действительно, не хрустальная ваза, как вы сказали на той записи. Я переживу. Просто мне хотелось понять тебя, но я так и не понял. Если я тебе не нравился, зачем ты встречался со мной, играл в отношения. Я теперь думаю, может, я и Мэтью не нравлюсь, просто он мне сочувствует. И от этого очень неуверенно себя чувствую, все время контролирую, что я говорю, что делаю, чтобы не оттолкнуть. Он даже спрашивает, не насиловали ли меня раньше.

– Мне так жаль, Вова. Я хотел помочь тебе, а вместо этого только добавил боли и комплексов. Я первый подлец в твоей жизни, первый бывший. Прошу, не сомневайся в себе – ты не можешь не нравиться. И мне ты тоже очень нравился, и нравишься до сих пор.

– Поэтому ты изменял? Ладно, не будем об этом. Я не затем написал, чтобы ссориться. Просто хотелось поговорить. Но так обидно. Если бы не было так обидно, можно было бы легко общаться. Но так обидно, что ничего не получилось… Блин, пишу и слезы капают на клаву. Хоть бы не увидел никто. Пообещай мне, что помиришься с Ромой и будешь счастлив. Ты же всегда хотел быть с ним…

Правда, я всегда хотел быть с ним. Для меня это значило – быть самим собой, не изменять себе, не пытаться казаться лучше, быть принятым – с моим прошлым, со всеми неудачными историями, с удачными историями, запомнившимися лишь припадочным сексом. Но дело в том, что я сам не нравился себе таким. Я не хотел быть таким. И не хотел, чтобы кто-то, даже Ромка, знал меня таким.

 

*****

Ромка позвонил первым, не выдержал, а потом и приехал в гости.

– С кем-то встречаешься? – спросил я, чтобы вызвать в себе ревность.

– Да так. С Олегом, может, помнишь.

– У которого дочь-наркоманка?

– Да, она вылечилась вроде. И вдруг – бах – находит он у нее в сумке кокаин. Мне принес. Принес, а у самого руки трясутся. Говорит, как ты думаешь, на что это похоже.

– Жуть.

– Вот так и встречаемся.

Ромка прошел в комнату, но никак не решался снять дутую куртку. Подергал шарф и снова завязал.

– Ну, что ты надумал? – спросил прямо. – Чего еще ты ждешь?

– Что он меня простит, и я смогу жить дальше.

– Пока не простил?

– Нет. Но, может быть, простит, когда вернется.

– Ты надеешься на это?

Ромка начал было раздеваться, но завис с курткой в руках, словно нас вдруг выкинуло в открытый космос.

– Ты ждешь, что он вернется? – спросил он снова. – А я думал, ты уже пришел в себя. Я же люблю тебя. Я все в тебе люблю, все принимаю, кроме этого Вовы… Вовы, которого мы вместе хотели убить…