Аннотация
Жизнь скрытого гея проходит в постоянном напряжении. Не выдать себя, не дать обнаружить. Это так сложно, это так тяжело. Ты проживаешь, как будто не свою жизнь, ты ей не хозяин. И вся твоя маска начинает расползаться, когда ты встречаешь ЕГО.
ГЛАВА 16
____________________________________________________________________________
Данил смотрел на меня и молчал.
А я не знал, что сказать, кроме этого "Прости". Не умею я прощения просить.
Тяжело объяснить, что на душе у меня кошки скребут.
Что тошно мне, от того, что наделал.
Выложил на тумбочку, стоявшую рядом, всё, что принёс. А телефон и ключи сунул ему в руку.
- Я сменил замок.
- Спасибо.
- Не за что. Родители-то, когда приезжают? У тебя, кроме них, есть кто в городе? Может, сообщить, что ты в больнице?
- Через пять дней приехать должны. У меня здесь дядька по матери, но он, наверное, в рейсе.
- Отец этих отморозков?
- Нет. Витька с Антоном по батиной линии. У них родители пьющие. Посадят теперь из-за меня. Следователь сказал, что загремят оба.
Я, блин, чуть во всю глотку не гаркнул, хорошо, вовремя спохватился, что не у себя в кабинете.
- Не понял. Тебе их что, жалко? И с чего это из-за тебя? Они сами из-за себя загремят. А если бы я на пять минут опоздал? Что бы родители без тебя делали? Их тебе не жалко?
Лицо практиканта приобрело какой-то серо-буро-малиновый цвет, я даже испугался.
- Эй, ты чего? Плохо, что ли?
Данька покачал головой и как-то судорожно вздохнул, отчего у меня возникли подозрения, что он был готов слезу пустить.
- Ну, вот что, парень, кончай-ка себя жалеть. Я понимаю, что в больнице тоже несладко, и досталось тебе основательно, но, главное – ты жив.
- Спасибо, вы мне жизнь спасли.
- Всегда, пожалуйста. Обращайся, если что.
Он улыбнулся. Слабенько так, еле заметно, даже не до ямочек, но от души, почему-то отлегло.
- Дмитрий Александрович, а что вы у меня в квартире делали? Как там оказались?
- Как, Как? Ногами. До подъезда, конечно, на машине приехал, а потом ножками.
- Я серьёзно. Зачем вы поехали за мной?
- Хотел по голове настучать за то, что шуток не понимаешь.
Данил от возмущения подскочил, отчего тут же взвыл.
- Ну, что ты прыгаешь-то, как сайгак! У тебя же там ребра переломаны!
Сейчас повредишь себе ещё чего, а я потом отдувайся за тебя перед Макаровной.
Он, отдышавшись, глянул на меня исподлобья вампирскими глазами.
- Каких шуток? Вы издеваетесь, что ли?
- Ну, пошутил я с мороженым. Но я же попросил у тебя прощения! И вообще, искупил!
- Вы, вы… Ненавижу! - Я не успел увернуться от летящей в меня связки ключей.
Ручка-то левая. Кидать было, видать, неудобно. Ключи попали мне в живот, и нисколько не больно. Зато психованный практикантик зашипел от вновь растревоженных ребер.
- Мазила. Ладно, давай серьёзно поговорим. Подвинь ноги, я сяду. – Я сдвинул его ноги в сторонку и уже было уселся на край кровати, как увидел, что в окно на нас пялятся два каких-то гаврика.
Пришлось выйти из бокса и объяснить любопытным товарищам, что подглядывать и подслушивать занятие бабское.
Когда же вернулся, практикант уже нервно измерял шагами палату.
- Что вам от меня нужно? Чего вы до меня докопались?
- Сядь, не мельтеши перед глазами. А лучше, раз ты ходишь, пойдем в коридор или на улицу выйдем. Там хоть поговорим спокойно. Да и курить уже охота.
Я подобрал ключи и телефон с койки и сунул ему.
- Убери куда-нибудь, и пошли.
Он, молча засунув всё это в карман штанов, направился к выходу. Медсестра на посту встревожено окинула нас взглядом.
- Вы куда это направились?
- Воздухом подышать. Не бойтесь, не заморожу. В коридор выйдем, я ему куртку свою из машины принесу, и только потом на улицу выведу.
- У него голова ещё кружится. Долго не стойте и от больницы никуда не отходите.
- Есть, командир. Верну вашего пациента в лучшем виде.
Данил молчал. Молча позволил накинуть на плечи принесенную мной куртку, молча дал взять себя под здоровую руку и вывести на улицу.
И только когда мы оказались на скамейке в больничном парке, повернул ко мне злое лицо.
- Ну? Чего вы добиваетесь? На какую мозоль я вам наступил?
Я закурил, стараясь пускать дым в сторону, чтобы практикантик лишний раз от него не кашлял.
- Данил, я разговаривал по телефону с Владом. И он подтвердил мои подозрения на твой счет.
Данька здоровой рукой вцепился в спинку скамейки, подавляя по видимому желание заехать мне гипсом в морду. Я поспещил его успокоить:
- Я ничего не имею против того, что ты гей. И даже наоборот.
- Что, "наоборот"? Зачем вы с ним разговаривали? О чём? Как? - Он был на грани истерики.
Его начало потряхивать, синева вокруг рта стала ещё сильнее.
Аккуратно отцепив его пальцы от лавочки, сжал своими.
Он ошарашено смотрел на мои действия.
- Дань, ты мне нравишься. А этот гандон сразу же сдал тебя с потрохами.
Данил высвободил свою руку из моей и, прижав её ко лбу, застонал, качая головой.
- Я ничего не понимаю. Вы издеваетесь надо мной, да? Это что, проверка очередная на ориентацию? Вы всех так проверяете?
- Что здесь непонятного-то? Мы с тобой одного поля ягоды, и ты мне нравишься. А с мороженым я всё это затеял, чтобы удостовериться, что я не ошибаюсь. Не хотелось встрять, если бы ты натуралом оказался.
- Да пошел ты! Урод недоделанный! Ты, ты, ты меня чуть в гроб не загнал! Из-за тебя я работать нормально не мог! Ты же издевался надо мной постоянно! Гомофоб чёртов!
- Я читал на форуме, что ты там писал про меня и что тебе насоветовали. Я не гомофоб. Алекс был прав, я пидор.
Практикант соскочил со скамейки, охнул, схватился за бок, потом кинул мне куртку и рванул к больнице.
Мои три шага - и я вновь накинул на него куртку, разворачивая к себе.
- Дань, я знаю, что урод. И если бы не твои братцы, так бы им наверняка и остался. Но когда я увидел, как ты умираешь, с ума чуть не сошёл. Я ни разу ни за кого так не боялся. Не испытывал такого страха и раскаяния. Прости меня. Не сейчас. Я знаю, что на это нужно время, я подожду.
Данил, не глядя на меня, кивнул.
Я проводил его до палаты. Он больше так ни разу и не взглянул в мою сторону.
Сидя в машине, курил уже третью сигарету подряд. Домой не хотелось. Там Машка.
* * *
Данька пытался переварить всё, что услышал от безопасника, но головная боль не давала сосредоточиться. Ему было плохо. Плохо и душевно, и физически. Настолько, что он не выдержал и попросил медсестру дать ему снотворное.
Она разворчалась, что ему нужно лежать, а он по улицам шастает и выглядит теперь так, что смотреть страшно. Совсем вид умирающего. Снотворное не дала, а привела врача.
В итоге ему поставили капельницу, под которой он и уснул.
ГЛАВА 17
____________________________________________________________________________________
Спал Данька, как ни странно, всю ночь без сновидений и кошмаров.
Разбудила его медсестра на укол и завтрак. Он с аппетитом поел в общей столовой гречневую кашу, игнорируя любопытные взгляды больных.
Мужики, по-видимому, все друг с другом здесь перезнакомились, так как без конца здоровались по ручке с прибывающим народом. Женщин тоже вниманием не обходили. Так что Данька, наверное, был единственный в отделение «незнакомый» больной. Но видя его хмурую синюю морду, со знакомствами к нему никто не лез.
В боксе он достал принесённые ему Еленой яблоки и принялся их грызть, упорно не желая думать о вчерашнем разговоре с Дмитрием Александровичем.
Чувствовал он себя неплохо. Рёбра, конечно, болели, но зато голова была ясной. И в эту ясную голову то и дело прокрадывался голос Саныча. Данил гнал его изо всех сил, даже пару раз башкой потряс, отчего она тут же закружилась.
С тяжелым вздохом он улегся на койку и решил-таки впустить в мозги вчерашнюю исповедь безопасника.
Признание Дмитрия его шокировало и разозлило. Он не верил ему.
Почему-то не мог представить, что Саныч "того же поля ягода", как он сам выразился.
Правда, Влада также в гействе хрен заподозришь, тот ещё конспиратор.
Да и сам Данил до этого случая вроде успешно скрывал свою ориентацию.
«Неужели у геев действительно есть какой-то радар, что они своих вычисляют?» - думал Данька.
«Но почему тогда он у меня не работает? Почему Саныч меня вычислил, а я его нет? Странно всё это. Да и женат, вроде, безопасник».
Данил вспомнил, как на форуме некоторые признавались, что женаты и даже имеют детей. Как им в десять раз сложнее вести двойную, скрытую жизнь, чем свободным парням. На что эти свободные парни тут же на них наезжали: кто, мол, вам виноват, хотели на хрен сесть и рыбку съесть, вот и расхлёбывайте теперь.
Данил себя женатым даже не представлял. К женщинам его не тянуло совсем. И целоваться с девчонками ему было неприятно.
Наверное, так же неприятно, как натуралу целоваться с мужиком.
Он никак не мог принять за правду то, что наговорил ему Дмитрий Александрович. А ещё эта история с Владом. Что за разговор у них там был?
Данька достал телефон и просмотрел вызовы. По времени и вызовам получалось, что они действительно общались.
Владу позвонить очень хотелось, и он решился. На его звонок сначала не отвечали, а затем сбросили. Он набирал несколько раз – безрезультатно.
Разозлившись, он принялся строчить смску. Левой рукой делать это было неудобно, и он совсем распсиховался, так что смс вышла такого содержания: «Возьми трубку. Не веди себя, как гандон. Не возьмешь - выпишусь из больницы, приеду, устрою, такой кипишь, мало не покажется! Данил».
Не успел он выждать, когда Влад прочтёт его послание, как телефон в руке завибрировал.
От рыка крольчатника Данька чуть не оглох:
- Чего надо? Говори быстрее, некогда мне здесь с тобой лясы точить!
Данил еле сдержался, чтобы не матюкнуться в ответ.
- Влад, что тебе этот козёл наплёл, что ты на меня рычишь?
Смешок и ехидный голос любовника:
- Это ты своего папочку козлом обзываешь? Я, блядь, так и понял, что ни х*я это не батя твой, а один из твоих е*арей! Сразу вычислил, как он только рот свой раскрыл. Чё надо? Какого ты звонишь, шалашовка мелкая? Что «папик» в больницу отправил, когда узнал, что я тебя по**ываю?
Данил не верил своим ушам. Что бы ни наговорил безопасник, какое право имеет этот урод с ним так разговаривать, даже не разобравшись! Да ещё после того, как сам трахался с тёлкой у него на глазах!
Хлестнувшая по сердцу и мозгу злость, отбила дар речи. Да и о чём говорить? Объяснять, оправдываться? К чему, перед кем?
- Ну, ты и козёл! Забудь, что я тебя просил позвонить. Вообще всё забудь.
Отключенный телефон упал на койку.
Злость перерастала в обиду и боль. Губы затряслись, как Данька ни сдерживался, чтобы не разреветься. Сдержаться не получилось.
Всё, что накопилось за эти дни, прорвалось наружу. Только вот слёз не было, были спазмы, похожие на рыдания, от которых он начал задыхаться, почему-то икая.
У окна как всегда торчали больные, они-то и крикнули медсестру.
Истерика прекратилась, только когда подействовал успокаивающий укол, и Данил заснул.
В ординаторской завотделением договаривался о консультации у психотерапевта для Данила. Его срыв посчитали последствием психологической травмы и асфиксии.
* * *
Домой после больницы я поехал не сразу. Катался по городу, благо пробки к вечеру рассосались. После третьего пропущенного Машкиного звонка вырубил телефон совсем. Домой приехал уже поздно. У Маньки опять глаза красные, а у меня нет настроения её утешать.
И что она нашла во мне? Бросила бы, и дело с концом.
И мне было бы легче, не было бы искушения прикрываться ею, как ширмой.
Разговор с Данилом выжал меня досуха.
Никогда не чувствовал себя таким обессиленным. В жизни было столько сложных ситуаций, столько «разводов» и «разборок».
Столько говна приходилось разгребать языком, но тяжелее этого разговора у меня не было.
Не ужиная, разделся и упал на кровать, уткнувшись носом в подушку.
Машутка прилегла рядом, гладя меня по спине.
- Дим, что-то случилось? У тебя неприятности? Никогда не видела тебя таким.
- Всё нормально, я просто устал. Нервы, Машань, просто нервы. Посплю, и всё будет о'кей.
- Это из-за парня того? Из-за убийства?
- Ну, слава Богу, до убийства не дошло. Но, да, из-за этого тоже. Не каждый день приходится целлофановые мешки с голов сотрудников снимать, а потом откачивать почти труп.
- Бедненький. Отдыхай, конечно, я ещё телевизор посмотрю и тоже лягу. Хочешь, я тебе кофе с печеньем принесу?
- Нет, солнце. Поцелуй, и я спать.
Машка с чувством поцеловала меня и вышла из комнаты. Я долго не мог уснуть, всё думал о практиканте. Как он там? Простит ли меня. Получится ли у нас с ним что-нибудь? И что мне делать для того, чтобы получилось?
Я ведь ни разу никого не добивался. Все отношения дальше траха не заходили. Даже с Машкой мы сошлись легко и быстро. Как-то само вышло.
Познакомились на каком-то фуршете, сейчас даже не помню, на каком, в эту же ночь переспали. А потом я и глазом моргнуть не успел, как Машаня перекочевала ко мне. Только подумал – что пусть, что так даже лучше.
А то уже до сороковника недалеко, а всё неженатый, и на вопросы: "Чего не женишься?" - надоело выкручиваться.
Утром оптимизма у меня не прибавилось. Наоборот, на работе всё раздражало. Сосредоточиться я не мог. Так и тянуло позвонить Данилу.
После обеда, я всё же не выдержал и набрал его номер, но телефон был отключен. К концу рабочего дня я попытался дозвониться снова, предполагая, что он, наверное, отдыхал и отключал трубку. Но сон час уже должен был давно закончиться, а мобильник практиканта так и не включился.
Задолбавшись успокаиваться куревом, позвонил на пост в отделение.
Новость, что у Данила был нервный срыв и его напичкали успокоительными, подорвала меня из кабинета.
Через пятнадцать минут я уже был у больницы. Только Данька спал, и меня к нему не пустили. Зато я имел удовольствие пообщаться с его лечащим врачом в качестве родственника.
После этого общения решил, что настоящие родственники Даньке сейчас не помешают. И поехал пробивать его дядьку. Данные нашел быстро. Адрес, телефон, работу. В рейсе он не был, и к вечеру я с ним связался.
ГЛАВА 18.
Данил проснулся от шума в коридоре. Кого-то явно не хотели пропускать к нему в бокс. Голос был мужским. Медсестра пыталась объяснить, что время посещений закончено, а дверь в отделение открыта, потому что несколько больных отпросились домой и должны вернуться к девяти вечера. Но мужик рвался войти и горланил, что он даже бахилы на ноги напялил. Зря, что ли? И что раз дверь всё равно открыта, то почему бы ему не увидеться до этих самых девяти вечера с Данилом. Тем более время только семь.
Данька сначала подумал, что это безопасник, но голос был другим. А потом дошло – дядька. От радости, что увидит родного человека, он, игнорируя боль, быстро поднялся и выглянул в окно.
- Ба! Елы-палы! Ну и рожа у тебя, племяш! - увидел его через стекло дядька.
Иван был мужиком крупным, с уже небольшой «мозолью» в районе живота, черными с проседью волосами, аккуратно подстриженной бородой, шикарными усами и весёлыми яркими серо-голубыми глазами. Цвет зависел от настроения, погоды и времени суток. Все это ему очень шло, даже «мозоль» не портила. Данька, иногда глядя на моложавого дядьку, ловил себя на мысли, что тот ему как мужик очень даже симпатичен.
И сейчас, увидев родственника, он вдруг представил Саныча с бородой и усами. И с удивлением понял, что они чем-то похожи, а значит, безопасник должен ему нравиться.
Оглядевшись в палате и не найдя куда присесть, Иван выудил из недр своих карманов шоколадку и подмигнул Данилу:
- Принес тебе, но, думаю, ты уже большой мальчик, обойдешься. Пойду у медсестры на стул обменяю.
Данька покраснел и обижено посмотрел на родственника.
- Вечно ты издеваешься, дядь Вань. Мне уже давно не пять лет, а ты мне всё шоколадки суёшь.
Дядька засмеялся:
- Ну, ты ещё скажи, что ты их не берёшь! Чавкаешь за милу душу, хоть бы раз отказался.
Данил вспыхнул ещё больше.
- Ух, ты! Ты сейчас какого цвета? У тебя на морде все цвета радуги. - Смеясь, Иван пошёл цыганить стул.
Данил, как только он скрылся из виду, буркнул себе под нос:"Какого,какого..Голубого..."
Вернувшись, Иван уселся напротив кровати.
- Ну, рассказывай. Как ты до такой жизни докатился?
Данил растерялся. Иван был треплом и балагуром, и было непонятно, когда он шутит, а когда нет.
- До какой - «такой»?
- До такой, что родному дядьке ты не звонишь и не сообщаешь, что тебя чуть не порешили, и что ты в больнице. Что за дела, Данил?
- Я думал, ты в рейсе.
- Индюк думал да в суп попал. Позвонить что, не судьба? Почему я узнаю, что мой единственный племяш в больнице от совершенно левого чувака?
Данька пожал плечами. От кого узнал Иван про больницу, он уже догадался.
- Ну, если этот чувак – наш начальник службы безопасности, то он не левый. Это он меня спас. Если бы не он, ты бы сейчас к похоронам готовился, а не здесь сидел.
- Его Дмитрием зовут?
Данил кивнул.
- Рассказывай. Он мне объяснил, что к чему, но не подробно. Выкладывай всё по порядку.
И он выложил. Всё, кроме их стычки с Санычем.
Рассказал о том, как унизительно и противно, что его вот так запинали, связали и натянули этот пакет, а он даже не сопротивлялся и не смог за себя постоять. Как больно от того, что это сделали не чужие люди, а родня. Как плохо, что рядом нет матери и бати. Как он рад приходу Ивана, и что он очень хочет домой.
Выговорился. И пусть боль от предательства Влада, от непоняток с безопасником никуда не делась, но дышать стало легче. Даже ребра, казалось, болели меньше.
- Ну, вот что. Мать с отцом скоро приедут, и думаю, что сеструху мою кондратий хватит, когда она всё узнает и морду твою увидит. Так что если не хочешь, чтобы мать рядом с тобой оказалась, бери себя в руки, зализывай раны и прекращай киснуть. Чтобы к приезду родителей был как огурчик. Завтра принесу тебе мазей от синяков, будешь приводить морду в порядок. И полосу эту на шее тоже мажь. Ребра и лангет – фигня, с кем не бывает. Мы с батей твоим по молодости ещё не так битые ходили. Он уже с Валентиной жил, а все равно куда-нибудь, да встрянем. Характеры такие шебутные. Пивка зашли попить в кабак, что не так кто сказал - всё, пиши-пропало. А уж если на Таньку кто-нибудь загляделся, тут вообще. Ты не в него, в мать пошёл. Она всю жизнь тихоня-тихоней, и ты такой же.
Слова покоробили и обидели, на душе остался горький осадок, но Данил понимал, что Иван прав.
Ещё немного посидев и вспомнив свою и батину молодость, дядька ушёл, пообещав прийти завтра.
Даня почувствовал, какой он голодный, и полез доедать остатки Ленкиной передачки. А ещё он выспался и не представлял, что будет делать ночью.
Включив телефон, хотел поболтать с кем-нибудь из одногруппников или с той же Леной. Тут же пришло смс о поступавших вызовах. Номер был незнакомым, и он решил узнать, кто звонил.
- Алло, вы мне звонили сегодня.
Не успел договорить, как послышался знакомый голос:
- Дань, как ты там? Дядька к тебе приходил?
Он задержал дыхание, не зная, бросить трубку или нет.
Подумав, что это уж будет совсем по-свински, если он отключится, – всё-таки безопасник жизнь ему спас да и дядьку вызвал – ответил:
-Да, приходил. Спасибо, что сообщили ему.
- А ты себя как чувствуешь? Я звонил сегодня на пост, мне сказали, что у тебя срыв был. Это из-за меня? Из-за нашего с тобой вчерашнего разговора?
- Нет. Не знаю. Из-за этого, наверное, тоже. Просто всё в кучу. Но вы не думайте, сейчас нормально всё.
- Ты простил меня? – Голос хриплый, с надеждой, слышавшейся в этом коротком вопросе.
Данил помолчал, а потом выдохнул:
- Да. Простил.
Облегченный вздох в ухо и следующий вопрос:
- Можно мне завтра прийти?
Данька сказал:
- Да. - И сразу же отключился, чтобы не передумать.
Зачем он согласился, он и сам еще понять не успел. Но почему-то этот разговор, этот вопрос Саныча теплом разлился в душе, а по телу прошла чуть заметная дрожь от возбуждения и ожидания чего-то нового.
****
Я сидел и улыбался улыбкой клоуна-идиота. Эта самая улыбка, как приклеилась к моей морде.
Маша зашла в комнату и, увидев мою довольную ряху, обняла, заглядывая через плечо в ноут.
- Анекдот смешной нашёл, что ли?
- Угу.
- Где? Дай прочитаю.
- Да закрыл уже. – И прежде, чем она начала искать анекдот по журналу недавних страниц, я быстро отключил и закрыл ноутбук.
- Маш, я завтра с работы попозже приеду, в больницу к парнишке тому съезжу. Узнать хоть, как там мой спасенный.
- Ой, мне на него глянуть охота. Возьми меня с собой.
- Привет тебе. Ничего умнее выдумать не могла? Он тебе что, зверюшка в зоопарке? Парню и так досталось, синий весь. Думаешь, ему будет приятно, что его, такого красивого, девушка разглядывает. Вот выпишется, выйдет на работу, я тебе его как-нибудь покажу.
У меня было отличное настроение, и я увлек Машаню на диван. Захотелось сексу - минетик.
Закрыв глаза, представил, что там внизу – Данька, но, стоило только зарыться рукой в Машкины волосы, наваждение ушло вместе с возбуждением. Машутка списала всё на нервы и стресс, а я согласился и пошёл в душ.
__________________________________________________________________
ГЛАВА 19
На следующий день перед обедом Данила перевели в общую палату.
Настроения у него не было с утра. По направлению он в сопровождении санитарки успел побывать у психолога и невропатолога.
Первый заставил отвечать его на какой-то дурацкий тест с одинаковыми практически вопросами, построенными на разный лад, затем показывал идиотские картинки, при этом довольно угукая и что-то карябая на листе бумаги совершенно невозможным почерком.
Данил все ждал, когда «псих» начнет задавать ему вопросы, касающиеся непосредственно произошедшего и мучивших его кошмаров, даже попробовал было сам рассказать доктору свой «диагноз», но тот, казалось, совершенно его не слушал. Все так же угукая, строчил что-то и кивал головой. Когда же Данька раздраженный его невниманием, замолчал на полуслове, он оторвался от своей писанины и изрек:
-Ну, так что же вас все-таки беспокоит, молодой человек? Депрессия, сны, страх?
Данил ошарашено на него уставился: «Он что, издевается?»
- Ничего доктор. У меня все просто о’кей.
- Ну, вот и ладненько, вот и замечательно. Я вам тут таблеточки прописал, попьете в течение месяца, и все будет хорошо. Ну, а если не хорошо, обратитесь к специалисту по месту жительства. Да, за руль после приема таблеток не садитесь.
В следующий кабинет Даня зашел злой, как черт, и когда невропатолог принялся стучать по его коленям молоточком, а потом попросил вытянуть руки, он ему чуть в морду лангетом не заехал. Доктор тут же заметил свою оплошность и попросил больного закрыть глаза и здоровой рукой прикоснуться к кончику носа. От этой процедуры Даньку ощутимо повело в сторону, и врачу пришлось его ловить. Затем Данил скашивал во все возможные стороны глаза, следя за молоточком эскулапа, отчего его тут же затошнило, о чем он и поведал хмурому невропатологу.
Перспектива дышать рвотными массами в своем кабинете того, по-видимому, не прельщала, и он по-быстрому выпроводил пациента.
Остаток утра Данил потратил на физио-лечение.
После всех этих процедур перевод в палату окончательно испортил настроение. На его цветастом лице с налитыми кровью глазами, раздражение и злость отпугнули любопытных сопалатников, попытавшихся было познакомиться и завязать разговор.
Пришедший после обеда дядька с полным пакетом жрачки и тюбиками мазей всех сортов немного отвлек от злости на «придурков» врачей.
Но когда племянник поделился с ним утренними злоключениями, он начал ржать и подкалывать Даньку, чем разозлил его еще больше. Сграбастав пакет здоровой рукой, Данил демонстративно направился в палату, игнорируя ржущего родственника.
Методичное поедание продуктов немного успокоило. Когда от еды уже стало тяжело дышать, Данька, наконец, прекратил обжорство и осоловелым взглядом обвел палату. Все мужики как один смотрели на него, чуть ли не разинув рты. Один кивнул на основательно опустевший пакет в руках Даньки:
-Ты не лопнешь, деточка?
На что тот смачно отрыгнул и с ехидцей в голосе ответил:
- Не лопну, но воздух попортить могу. – И тут же поставив пакет в тумбочку, улегся дрыхнуть.
Переел он, конечно, зря, дышать было трудно, а с учетом сломанных ребер, еще и больно. Так что уснуть не получалось.
Сопалатники, посмеявшись, по-видимому, над его жором, улеглись на тихий час, и их храп на все лады, тоже не способствовал сну.
Данил размышлял о своем раздражении. Вот чего он ни с того, ни с сего злится на соседей по палате? Они ничего ведь плохого ему не сделали. Да и дядька – ну, и что, что поржал. Он всегда ржет, над всем подряд. Раньше Даньку это не колыхало, даже если родственник потешался над ним.
«Во всем виноваты Влад и безопасник» - решил Данил. И тут же вспомнил, что второй раздражитель вечером явится.
«Вот на нем-то и отыграюсь» - И с этой мыслью он, наконец, заснул.
Отработав смену, которая, казалось, тянулась вечно, я, наконец, двинул в больницу к практиканту.
По дороге прикупил фруктов, сока и сладостей, к которым, как я понял, он был неравнодушен.
Я не стал звать санитарку, а просто позвонил Данилу, сказав, чтобы он предупредил медсестру на посту, что выйдет на улицу.
Встретил я его в коридоре. Морда помятая, сонная. Вообще от бывшего очаровашки мало что проглядывало, в хмурой, насупленной и переливающейся всех цветов радуги физиономии.
- Привет. Чего такой хмурый?
Он зыркнул на меня глазками а-ля вампир и скривился, как от лимона:
- Чему радоваться то? Твоему приходу, что ли?
- О, прогресс!
- Какой?
- Ну как же, огрызаешься и перешёл на «ты». Значит, выздоравливаешь.
- Я, вообще-то, и не болел.
Я, улыбаясь, накинул на него свою куртку и потащил к машине. Мне нравилось его ершистое настроение, все лучше, чем депресняк.
- Куда ты меня тащишь, отрыжка общественности?
От такого ругательства я даже притормозил. Еле сдерживая смех, с серьезной рожей поинтересовался:
- Будь добр, переведи на нормальный мат, а то я не понял, кем ты меня обозвал.
Данька совершенно невинно, с улыбочкой на потрескавшихся губах, перевел, загибая поочередно пальцы:
- Козел, урод, гандон, гомофоб недоделанный и ещё раз козел.
- Ну, спасибо на добром слове. Хорошо, хоть на три российских не послал. Ты есть хочешь, гордость общественности?
«Гордость» задумался, положил руку на живот и зачем-то надавил.
- Думаю, уже влезет.
- Что влезет? - Не понял я.
- Жрачка влезет. Вроде пока спал, переварилось.
- Ну, раз влезет, поехали, пожрем.
Уже сидя в машине, он, зевнув, поинтересовался:
- Чем кормить будешь?
- А ты что хочешь?
- Фуа-гру с трюфелями в белом вине, запеченное мясо лангуста с морским языком, э…
- Выйдешь из больницы, будет тебе и лангуст, и фуа-гра, и языки, и гребешки, а сейчас давай пожрем по-человечески, по-русски.
- Жмот.
- Я не жмот, я жрать хочу. Меня сегодня не кормили.
Практикант довольно оскалился:
- Что, обломили тебя девчата без меня? Пирожками с тортами не угощают?
- И не говори. Глядишь, так и похудею, пока ты в больнице ласты сушишь.
- И где мы жрать по-русски будем? Жинка твоя расстаралась?
- Ну, если ты любишь яйца вареные и жареные, то можно и к жинке.
- Вот почему ты мечешь всё, что девчата приносят! И в чем тогда плюс женатого гомика?
- Плюс заключается в том, чтобы не быть отрыжкой общественности.
Данька сразу притих и отвернулся к окну.
- Я не отрыжка общественности, понял? И никому не собираюсь доказывать это, женившись.
Я проклинал свой язык. Остановив машину у кафе «Славянская кухня», повернулся к нему:
- Дань, ты моложе меня, у тебя другие взгляды на жизнь. Ваше поколение проще относится к сексуальной ориентации. Агрессии тоже конечно еще хватает, но все же меньше, чем во время моей юности. А она у меня, как раз проходила во времена крутых и братков, и пидорство считалось не ориентацией, а опущением. Слово «ориентация» даже не рассматривалось, были просто пидоры, извращенцы, которых гнобили. Которым место только у параши. И даже по другую сторону баррикады, то есть в органах, считали так же. Так что ты от меня хочешь? Чтобы я резко перестроился, убрал все свои комплексы и поверил, что общество примет меня, таким, какой я есть? Что на работе у меня не будет проблем, и наш генерал так же будет со мной здороваться по ручке? Ты сам-то в это веришь? Сам сможешь открыться, что ты гей? Родителям, дядьке, девчонкам на работе, друзьям в институте? Сможешь?
Я смотрел на него отвернувшегося, глядящего в окно, и видел в отражении стекла, как с каждым моим словом, глаза его все больше блестели.
Наконец, он повернул голову ко мне и вздохнул:
- Нет. Не смогу. Прости, ты прав, конечно. Это твое дело, как тебе жить, но я считаю, что портить человеку жизнь только потому, что ты выбрал её в свои щиты, неправильно. Она тоже заслуживает счастья, и чтобы её любили. Ты мужик, ты сильный, мог бы обойтись и без такого щита. – С этими словами он вышел из машины и зашел в кафе.
ГЛАВА 20
Данил занял столик почти у самого входа. Я предпочитаю в углу - подальше, поглубже. Он как будто специально решил показать всем свою побитую физиономию, загипсованную ласту и домашние тапочки с трико. Народу было мало, но пялились на него все без исключения.
Как только я уселся рядом с ним, к нам направилась девушка-официант.
Чтобы хоть как то разнообразить Машкины яичницы, я частенько сюда наведывался. Кухня здесь превосходная. Много здесь чего можно отведать по старинным рецептам
Девушка, стараясь не смотреть на Данила, приняла наш заказ.
Уже собравшись уходить, все же не сдержалась. С сочувствием глядя на Даньку, вздохнула:
- У меня мужа тоже в прошлом месяце какие- то уроды избили. Печатку сняли, забрали телефон и всю получку. Сломали челюсть, нос и несколько ребер. До сих пор ходит с шинами.
- Сочувствую. Уродов сейчас точно хватает, - откликнулся Данил.
Девушка кивнула и удалилась.
Практикант сидел насупленный и опять чем-то недовольный.
- Ну, и чего ты снова набычился? Хочешь, поговорим о щитах и остальном? Я тебе кое-что объясню. Ты по своей молодости слишком идеализируешь.
- И что же я идеализирую?
- Ну, например, возьмем отношения гетеросексуальных пар, где мужикам уж точно щиты не нужны.
- И?
- Я так, Дань, понимаю, что ты воспитывался в полной семье, причем единственный в ней ребенок, которого мать с отцом обожают. А сколько в твоем, например, классе, было таких счастливых семей? Уверен, что каждый третий жил с одной мамой, а папа, в лучшем случае, платил алименты и брал ребенка на выходные.
Данил отвернулся, и я еле расслышал его ответ.
- Скорее, каждый третий жил в полной семье, а каждый первый и второй - с мамой.
- Вот видишь. А теперь взять этот процент полных семей. Как ты думаешь, сколько из них жен терпит и закрывает глаза или вовсе не знает о похождениях своих мужиков? Из этих полных семей каждый второй мужик когда-нибудь, да ходил налево. И как тогда назвать их счастливых жен? Как думаешь, счастливы они, что их мужики гуляют с другими бабами? А в чем тогда разница между гетерогуляками и мной?
Он усмехнулся, глядя на меня:
- Ишь, как лихо ты все перевернул! Ну, хорошо, в этом вы схожи. Но одного я понять все равно не могу, если тебя на женщин не тянет, ну, нахрена ты женишься? Тебя же не заставляет никто. Мало женам любовниц, надо их еще и любовниками наградить, да?
- Дань, а ты никогда не задумывался о детях? О семье, как у вас? Ну, сам посуди, с парнем встречаться можно, но жить с ним - это ведь нереально. Как ты объяснишь своим маме и папе, что живешь с мужиком?
Данька не успел мне ответить, подошла официантка с заказом.
Мы молча принялись за еду.
Наконец, практикант поднял на меня взгляд.
- В общем, я понял, ты хочешь и рыбку съесть и на... сесть. Удобно, конечно, жена под боком, детей народил и парня завел. А если этому парню, в отличие от тебя, не нужна жена, а нужны постоянные и крепкие отношения с партнером своего пола, и он не захочет идти в любовники? Что тогда? Так и будешь всю жизнь по сайтам лазить и трахаться, с кем придется?
Что-то заскребло, кольнуло там, внутри. Я не знал, что ответить ему. Сказать, что ради него я брошу Машу, что если он хочет, то мы будем жить вместе. Но я не знал, смогу ли. Встречаться - да. Но вот жить. Даже если мы и расстанемся с Машей, вряд ли я смогу жить с парнем под одной крышей. Это же бочка с порохом. Рано или поздно нас вычислят. Соседи, его родители.
Посмотрев на сосредоточено жующего и вновь уткнувшегося в тарелку Данила, я честно ответил:
- Не знаю. Не пробовал по-другому. Ты мне нравишься, Дань. Чем-то ты меня зацепил. Такого ещё не было, понимаешь? Чтобы вот так, сильно. Я знаю, что глотку за тебя любому порву, а вот смогу ли все бросить и жить вдвоем, честно скажу – не знаю. Для тебя это очень важно? Без этого никак?
Данил уставился на меня заплывшими глазами:
- Ты совсем дурак? С чего ты взял, что я о себе говорил? И с чего ты решил, что я вообще собираюсь отвечать на твоё - «ты мне нравишься»?
У меня пропал дар речи. Этот сучара вынес мне уже весь мозг. Хренов обломщик. Его сам черт не разберет, чего он, в конце-то концов, хочет.
Я начинал потихоньку закипать.
- Дань, я понимаю, конечно, что я не ангел, и делов по отношению к тебе наворотил, но шанс-то ты мог бы мне дать.
- А как ты представляешь наши с тобой отношения? Ты же только что втирал мне, что конспирация превыше всего. Не напрямую, конечно, это говорил, но и так понятно. А мне еще практику у вас заканчивать, и после окончания универа, я, вообще-то, планировал работать на Хладике. Макаровна берет меня на постоянку. И что, будем там тереться бок о бок? Делать вид, что терпеть друг друга не можем? Или ты уволишься?
- Давай решать проблемы по мере их появления. Уволиться я, конечно, не уволюсь, не тот возраст работу менять. А вот тебе место могу помочь найти. Хотя в том, что мы вместе будем работать, я не вижу никаких проблем. Мало ли любовников и любовниц на предприятиях. Нужно учиться держать себя в руках. И то, что ты будешь у меня на глазах, мне даже нравится.
- Зато мне не нравится. И вообще, пожрал? Поехали в больницу, а то меня там потеряли уже.
До больницы ехали молча. Данька всю дорогу сидел, отвернувшись к окну.
Я его решил не тормошить. Наверное, ему нужно переварить, привыкнуть, подумать, прежде чем принять какое-то решение.
Да и не сразу Москва строилась. Ничего, прорвемся. Я его все равно допеку, никуда он от меня теперь не денется.
У больницы я отдал ему пакет с передачкой.
Он зажал его между ног, сунул в него нос, хмыкнул довольно и заулыбался.
- Спасибо. Целовать в благодарность не буду.
- Да я и не надеялся. Я приеду завтра?
- Опять кормить повезешь? Меня скоро родная мать не узнает, я в больничные двери так не пройду. Только и делаю, что жру целыми днями.
- Ничего, выйдешь из больницы - похудеешь. Секс лучше всяких тренажеров жиры сгоняет, - подмигнул я ему.
- Пошел ты.
- Смотря куда, а то я с удовольствием.
- Не туда, куда тебе хочется. Ладно, пока. - Он вылез из машины и пошел к больнице. Я хотел было догнать его, накинуть куртку и проводить, но Данил бросил через плечо:
- Провожать не надо. Не холодно, дойду.
- Ну, так я приеду завтра после работы?
- Как хочешь. – Так и не повернулся.
Он зашел в дверь больницы, которую услужливо открыла ему какая-то курившая на крыльце девчонка.
Я тоже закурил. Все же шанс у меня есть. Мне не сказали:«Не приезжай».
ГЛАВА 21
Странно, но встречи с практикантом положительно влияли на мою семейную жизнь.
После нашего последнего разговора о щитах и неправильности женитьбы я смотрел на свою Машку немного иначе, чем прежде.
Конечно, я и раньше прекрасно знал, что несправедливо использовать по-настоящему любящего меня человека в своих интересах.
Знал и, наверное, от этого только больше раздражался. Сейчас же у меня к Машке было чувство нежности и благодарности. Я даже понял, что привязался к ней и испытываю что-то сродни любви.
С Данькой мы не виделись уже больше недели. На следующий день после нашего с ним разговора в кафе я, приехав в больницу, застал у него дядьку.
Иван мне понравился – простой, весёлый мужик.
Данил смотрел на меня с усмешкой, пока мы пожимали друг другу руки и знакомились уже не по телефону.
Поинтересовавшись у практиканта здоровьем, передав привет от девчат и передачку, я поехал домой не солоно хлебавши.
Прощаясь с Данилом и желая ему скорейшего выздоровления, прямо кожей чувствовал его ехидный, смеющийся взгляд: «Что, съел?»
А в обед следующего дня я ему позвонил и узнал, что вернулись родители и забрали его из больницы домой.
Звонил я каждый день, но разговор как-то не клеился. Дальше дежурных фраз у нас не шло. Он неохотно отвечал на мои вопросы, а сам не интересовался у меня ничем. На предложение встретиться ответил, что мать его одного из дома ни на шаг не отпускает. Даже на приёмы в поликлинику он ездит с отцом на машине.
Надежда на отношения начала гаснуть. Я прекрасно понимал, что всё, что он мне лепит про мать, – отговорки. Он взрослый самостоятельный парень и на маменькиного сынка похож не был.
Я злился. Раздражался по каждому поводу. И раздражение это выливалось на работе. Шеф укатил к дочери в Англию. Его зама я терпеть не мог.
Сноб и надутый индюк. Он с нами никогда не играл в футбол, не висел в сауне, не пил коньяк в кабинете. Общался только по делу, в официальной манере. Терпеть его не мог не только я, но и всё наше остальное начальство.
А уж простые работяги старались в отсутствие генерала вообще к нему не лезть.
Как-то, подвыпив в сауне, мужики задали вопрос Валерьичу, на кой ему сдался этот петух, хороших специалистов ведь хватает, почему замом он поставил именно его?
«Блатной. Родственник мэра, чтоб его. А мэр очень конкретно мне намекнул, что лучше зама я не найду» - выплюнул генерал.
Так что на работе я ходил злющий, даже обычное общение с девчатами из кабинета напротив не приносило радости. Тем более не было дня, чтобы они не начали свои охи про бедного Данечку.
Дома немного отпускало. Глядя на Машку, на её заботу обо мне, я чувствовал себя хоть кому-то нужным.
Последние события сильно изменили и меня и её. Она, оказывается, неплохо умела готовить и могла тихо сидеть рядом, прислонив голову к моему плечу и не комментируя, как раньше, то, что мы смотрели по телику.
С сексом тоже у нас было, как в первый месяц. Я словно с цепи сорвался, вымещая в постели неудовлетворённость и злость.
А стоило мне представить на Машкином месте практиканта, как накатывало почти сразу.
Мне не спалось, часы высвечивали третий час ночи.
Сожительница моя видела уже десятый сон.
А я лежал и накручивал себя, злясь на практиканта всё больше.
Представлял садистские картинки с его участием. С удовольствием бы воспользовался опытом его братцев – по связыванию.
Связал бы зарвавшегося неблагодарного щенка – и оттрахал бы по полной программе.
Из моих сексуальных фантазий меня выдернул вибрирующий на тумбочке телефон.
Я выматерился. Наверняка с Хладика охрана звонит. ЧП мне ещё не хватало.
Схватив трубку, выскочил с ней на кухню, чтобы не разбудить своим ором Машку.
Взглянул на дисплей – и глаз чуть не выпал. Звонил Данька.
У меня охрип от волнения голос, когда я нажал на приём и поднёс телефон к уху:
– Что случилось? Ты где?
– Ничего. Дома я. Просто не спится. Ты что не рад, что я позвонил?
Меня отпустило. Ноги с чего- то вдруг затряслись, и я опустил свой зад мимо стула.
– Бл*дь! Сука! – Грохот стоял знатный. Башкой я приложился об холодильник, но трубку из рук не выпустил и даже умудрился от уха её не убрать.
Данька засмеялся.
– Ты чего там буянишь?
– От счастья, что ты позвонил, грохнулся. – Я прислушался: Машка вроде не проснулась.
– О! Ну теперь я буду знать, как тебя с ног валить.
– Ты бы меня лучше не звонками, а своим присутствием свалил. Наверняка – наповал.
– Может быть, и свалю как-нибудь. Вот ребра заживут, лангет снимут, синяки сойдут до конца.
– Ты что, комплексовать начал? С чего бы это? В кафе светил своим фейсом без комплексов, а тут вдруг?
– Да не я. Маманька. Она меня правда не отпускает никуда. А мне с ней ругаться не хочется. Она, бедная, и так чуть не поседела, когда приехала. Дядька их встретил и всё рассказал более-менее так, чтобы не напугать. Зато соседки на другой день так всё расписали, что мать с давлением свалилась. Сейчас на больничном, блюдёт меня. Батя на работу вышел, так она меня сегодня в больницу на такси возила. Туда и обратно.
– Дань, а у тебя вообще права есть? У вас же машина вроде имеется, почему ты на ней не ездишь? Ну, не сейчас, конечно, а вообще?
– Кто бы мне её ещё доверил. Отец за неё трясётся, как за дитём. Он мне другую после окончания универа купить обещал. А свою не даёт.
– А водить то ты умеешь? Права есть?
– Тебе-то какая разница? Ну, нет. Купит батя машину – выучусь.
– Лангет снимешь, я тебя научу. На своей.
– В смысле? Доверишь мне тачку?
– Ну, я же рядом буду, так что подстраховать тебя всегда смогу. Покатаемся где-нибудь за городом. А на права потом экстерном сдашь – я договорюсь.
– С чего это ты такой добрый? Подкатываешь?
– Я к тебе уже давно подкатываю, ты просто не замечал.
– Ага, как же. Скажи ещё, что твои стёбы и наезды были заигрыванием.
– Скажу. Так оно и есть. И я тебе это говорил. Я на тебя сразу глаз положил, как только ты на практику пришёл.
Блин, я совсем забыл, что дома не один. Выехал от радости напрочь, что Машка могла услышать наш разговор. Пока Данька пыхтел возмущённо в трубку, я заглянул в спальню. Маша спала.
Прихватив спортивки, я тихонько вышел из комнаты.
– Дань, ну ты там чего, уснул? – Зажал трубку плечом, натягивая штаны.
Сунул босые ноги в туфли, накинул куртку и вышел в подъезд.
– Не уснул. Враньё твоё перевариваю.
– Эх, ты, дуралей. Не враньё это. Знаешь, как пацаны с понравившейся девчонкой заигрывают?
– За косы дёргают? – съехидничал Данька.
– Вот именно.
– А ты решил, что раз я не девчонка и кос у меня нет, за нервы меня подёргать? Неплохо у тебя получилось. Знатно. Высший пилотаж.
– Дань, ну, придурок. Что с меня взять? С дураков взятки гладки.
Практикант молчал. Дышал и молчал.
– Ну, чего опять замолчал?
От его резко сменившегося голоса стало не по себе.
– Знаешь, почему я тебе позвонил? Тошно мне. Я дома находиться не могу. А как в коридор выйду, так трясти начинает. Ненавижу это место, где они меня...
– А ты не думай об этом, слышишь? Забудется всё. Вот увидишь. Нужно бороться со своими страхами, гнать их от себя. Они есть у всех, поверь.
– Да причём здесь страх? Я не страх чувствую, а унижение. Ненавижу себя, что такой слабак. Как баба, даже постоять за себя не смог. И с тобой ведь так же. Когда ты издевался надо мной, я как лох последний молчал вместо того, чтобы поставить тебя на место.
– Вот это ты зря. Неправда это. Я ведь и задирал тебя, потому что ты мне зубки показывал. Так что ты на себя зря наговариваешь. А что постоять за себя перед братьями не смог, так любой бы на твоём месте растерялся.
– Но ведь ты не растерялся. Вырубил их обоих, даже глазом моргнуть не успели.
– У меня профессия такая, и навыки есть. Навыки, опыт, обучение. А ты студент, так что нечего бочку на себя катить. Всё у тебя ещё впереди. Научишься и за себя стоять, и в морду давать.
Данька вздохнул.
– Батя чуть мужа сестры не убил. Рванул к тётке, а они там опять бухают. Пофиг, на то, что их детки меня чуть не угробили и им срок теперь светит. Пофиг на всё. Они, по-моему, даже не в курсе, что Антоха и Витька в тюряге.
– Ты их опять жалеешь? Даня, прекрати всех жалеть – и себя в том числе.
– Вот я и говорю, что я тряпка. Ни в батю, ни в дядьку! Родился трусливым педиком.
– Я завтра за тобой заеду. Поедем за город, сделаем шашлыки, развеемся. Хватит дома киснуть.
– Ты глухой, да? Говорю же, мать меня не отпускает из дома.
– Со мной отпустит. Спасителю сына, думаю, не откажет.
– Ну, ты и жлоб! Хотя, они с батей хотели тебя увидеть. Собирались даже идти к тебе на работу, чтобы отблагодарить. Я их кое-как отговорил.
– Вот завтра и познакомимся.
– И что ты им скажешь? Зачем меня забираешь? На друзей мы с тобой не тянем.
– Скажу, что едем на шашлыки. Только не вдвоём, а с девчатами из твоего отдела. Что они хотят тебя видеть, и мы решили сделать пикничок.
– О, а это идея! Может, и правда их позовёшь, а? Я бы с удовольствием с ними увиделся. А вдвоём потом как-нибудь посидим.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Хорошо, завтра сблатую девчат. На крайняк, послезавтра. Им ведь заранее всё надо говорить. С бухты барахты они, наверное, не согласятся. На природу в юбчонках ведь не поедешь, штаны с собой брать придётся. Так что давай на послезавтра.
– Замётано. А я родакам скажу, что они звонили и звали на шашлыки. Чтобы уж наверняка мамка отпустила. Все, давай, спокойной ночи. Завтра созвонимся.
Он отключился. А я зашёл домой, покурил и завалился рядом со спящей Машкой. На душе было полное умиротворение. Заснул я под эротические фантазии.
ГЛАВА 22
Данька маялся от безделья. Можно было позаниматься на будущее, но его охватила такая лень, что он только и делал, что валялся на диване, переключая каналы телика с одного на другой.
Мать за это его ругала. У них с отцом был собственный телевизор в их спальне, но она упорно торчала в зале вместе с Данькой, как будто на минуту его боялась оставить. Его это жутко раздражало, но когда он смотрел на осунувшееся материно лицо, ругаться с ней пропадала всякая охота. Поэтому он и щелкал пультом со скоростью автоматчика. Каналы мелькали перед глазами, как слайды.
В конце концов, мать не выдерживала и уходила к себе в спальню смотреть очередной сериал в одиночестве, что она очень не любила. Ей нужно было описать кому-нибудь всех героев, рассказать все предыдущие серии, и неважно, видел ли человек хоть одну из этих серий и интересно ли ему. При этом она еще умудрялась смотреть серию текущую и даже вникать в смысл происходящего на экране, разбавляя описание героев такими словечками, как: «Вот скотина! Вот стерва! Козел! Бедная девочка! Блин, да что ты веришь этому уроду, дура!»
Батя давно научился отключаться от ее монологов, а Данила эти сериальные сказки бесили.
Лень Даньку обуяла до такой степени, что он даже бриться перестал. Мягкая щетина начала превращаться в козлячью бородку, и увидевший это безобразие дядька долго над ним ржал.
Усы у него почему-то расти не хотели совсем, а бородка была жиденькой и светлее волос на голове. Мать ворчала, чтобы он не изгалялся над своей внешностью и сбрил это уродство, а Данька, глядя иногда в зеркало на желтизну под глазами и три пучка на подбородке, вспоминал безопасника, размышляя, понравится ему такой урод или он все же отвяжется.
На шашлыки со спасителем предки его отпустили, и он ждал «завтра» с неким воодушевлением. По девчонкам он соскучился, даже по Зинаиде Макаровне. Ну, и по Санычу тоже немного. Не то чтобы прямо очень хотел видеть, но хотел.
Верить и потакать всяким козлам он больше не собирался. Влад отбил такую охоту. При воспоминании о нем внутри всё сжималось от обиды, злости и разочарования.
Больше всего он злился на себя, ему никак не удавалось выкинуть из головы последнюю их встречу. Крепкие объятья и жесткие, сносящие крышу поцелуи. Целоваться Данька очень любил.
Иногда на месте фермера во сне оказывался безопасник, и ласки превращались в жесткий трах. Во сне Дмитрий Александрович был таким же козлом, как и в реале. Он с ехидной улыбочкой нагибал Даньку прямо в туалете Хладика или заваливал его на стол у себя в кабинете и драл. При этом Данька почему-то сосал мороженое на палочке. После таких снов Данька не только марал простыни, но еще и в ванной закрывался надолго.
И чем больше он думал об этих снах, тем больше злился на себя и Саныча. На себя за то, что вспоминает и хочет двух этих уродов, и сам не знает, кого больше, а на безопасника - за то, что тот вообще есть на белом свете.
* * *
Девчонки, предложение устроить пикник с шашлыками за второе рождение практиканта, приняли на "ура".
Не все, конечно, - незамужние. Девчата, у которых были дети и мужья, с тяжелым вздохом отказались. Зинаида Макаровна тоже.
Ленок развернула бурную деятельность, хоть я и объяснял ей, что мясо возьму готовое, выпивка тоже с меня.
В итоге её приготовлялок в день пикника у меня глаз дергаться начал.
Когда я запихивал в машину купленное вино и дрова, пиздец подкрался не заметно. Вернее, завгар подкрался и шарахнул меня по спине так, что я чуть в багажник головой не зарылся.
- Ну, ты и тихушник, Саныч! Зажал магарыч от студента!
Я повернулся к нему со зверской рожей, но Юрьичу на мою рожу было плевать. Он вообще у нас полный пофигист.
- Какой еще магарыч?
- Да девчата уже рассказали, что вы на шашлыки валите. Что практикантик тебе проставляется за спасение. Короче, девчат много, а вас всего двое, так что мы здесь покумекали и решили, что едем с вами.
- Бл*дь! Какого хера? Кто тебе эту х...ню сказал? Никто никому не проставляется, просто решили шашлыки замутить, ну, и Данила с собой взять. Все же он в их коллектив вписался.
- Ну, вот и ладненько. Выпивон и мясо уже в автобусе. Столик раскладной и стульчики мы тоже взяли, так что тащи все, что у тебя в багажнике в автобус.
- Нах*я?
- А ты что, бухать не собираешься? И девчата, что за рулем тоже обломиться должны? Вы же в одну твою машину не влезете. Значит, придется и девчонкам на своих ехать. А это в плане выпивки – полный облом. А так все в автобус загрузимся, а шофер потом нас развезет. В первый раз, что ли? Чего ты спрашиваешь?
- Да я не об этом. Нахуя вы-то поедете? И кто это - вы?
- Бля, Саныч! Ты что, всю малину возле себя собрать, не делясь, решил? Не жирно вам со студентом будет? Ты чего это коллектив обламываешь?
- Да пацан просто тихий, он девчонок и меня только и знает.
- Ну, вот и познакомится со всеми. Пусть вливается, ему же, как я понимаю, еще работать с нами. Чего ты за него так переживаешь? Маленький он, что ли? Бля, Саныч, не съедим же мы его, в конце концов.
- Черт с вами. Только нам ещё за ним заезжать придется.
- Базара нет. Не вопрос, заедем.
Пришлось выгребать из багажника все содержимое и валить к автобусу. Юрьич с готовностью подхватил сборный мангал и шампура, помогая мне выгружаться. Вдвоем мы быстро все перенесли в салон автобуса, где от вида стоящего ящика со спиртным и бутылей с пивом мне стало хреново. Затевалась нешуточная пьянка.
В итоге из скромного пикника с девчонками получалось, хрен знает что.
А вернее очередная попойка с бл**ством. Зная своих сотоварищей, дело шашлыками вряд ли ограничится. Как пить дать, все это безобразие закончится в сауне. Как ко всему этому отнесется Данил, я даже думать боялся. Что он не обрадуется такому количеству начальственных харь, я не сомневался.
Вот только каким мне это боком вылезет...
Пить начали сразу, как только сели в автобус. Так что когда мы подъехали к дому практиканта, все уже пропустили по паре стаканчиков коньяка. Ленка только успевала всех подкалывать и заводить. Завгар уже травил не первый анекдот, мануальщик клеился к Людочке, остальные тоже время зря не теряли, подкатывая к девчатам. Пикник обещал быть веселым.
Практиканту о составе шашлычников я решил не говорить. Залезет в автобус, все сам увидит.
Открыла мне его мама. Красивая и ещё молодая женщина.
- Я вас таким и представляла! Татьяна, отчества не люблю. Так что просто Татьяна, – сходу огорошила она меня.
- Дима. И можно на "ты". – Мне понравилась её простота и её красота. Данил был похож на неё. Глазами, губами, овалом лица - копия мамы.
От благодарности Татьяны, которую она мне выражала со стоящими слезами в глазах, мне стало неудобно. Знала бы она, как я над её сынулей изгалялся и из-за кого ему пришлось все это пережить.
Практикант, вышедший следом за ней, обнял её за плечи и легонько подтолкнул к кухне.
- Мам, ну, хватит. Давай мне, чего вы там с батей наготовили, а то там девчонки ждут.
Увидев Данькин козлячий пух на бороде, меня разобрал смех.
- Дань, иди, побрейся по-быстрому, не смеши девчат. Ленка тебя засмеёт, с этой твоей бородкой.
Он вспыхнул, как красный фонарик.
- Мы с отцом ему тоже об этом говорим. Как дурачок, с этими тремя волосинками, так он нас не слушает, – засмеялась Татьяна.
Данил зыркнул на неё и скрылся в ванной.
- С характером. Тихий, тихий, а потом как взбрыкнет. Проходите, Дмитрий, на кухню, я вас чаем напою, пока этот охламон бриться будет. - У нее тоже ямочки, когда улыбается.
Я даже засмотрелся. Красивая женщина. В юности, наверное, отбою от ухажеров не было.
- Спасибо, но там коллектив ждет. Я пойду, предупрежу, что Данька минут через десять выйдет. Мы его в автобусе подождем.
- В автобусе? Вы на автобусе едете?
- Ну, нас же много, в машину все маркетологи бы не влезли.
- Понятно. Дима, вы сумку сразу Данькину захватите, пожалуйста.
У него еще ребра болят. Мы с отцом там собрали, по мелочи.
"По мелочи" - оказалась спортивная сумочка, килограмм так на надцать.
- Татьян, вы чего туда напихали? Мы вообще-то все взяли уже.
- Не спорьте, Дима. Там ничего такого. Вас же много, все выпьете и съедите. Что сегодня не осилите, потом пригодится. Там мясо отец замариновал, он в этом ас. Две банки трехлитровых, так что осторожней, не разбейте. Он ведерки у нас пластмассовые не признает. По старинке, в стекле маринует. С магазинными шашлыками не сравнить, сами убедитесь. Ну, и винцо домашнее для девчат и водка корейская со змеями на жень–шене. И по мелочи: колбаска домашняя, я сама делаю. Помидорчики да огурчики. Фрукты. Разберетесь, в общем.
У меня от всех перечислений в животе заурчало. Татьяна засмеялась.
- Может, выпьете все-таки чаю?
- Нет, спасибо. Пойду. А вы поторопите Данила, пожалуйста.
В автобусе без меня не скучали. Антоныч - начальник компрессорной, прихватил с собой гитару - свою неизменную спутницу. Он специально купил её на работу к себе в кабинет, чтобы домашнюю не таскать. Играть и петь он умел и любил.
И сейчас развлекал компанию частушками, пока ещё не похабными.
- А Данька где? – удивленно взглянула на меня Леночка.
Сдаётся мне, что она неравнодушна к практикантику.
- Сейчас спустится. Принимайте магарыч и шашлыки. – Я сунул сумку мануальщику, а сам остался на улице курить. Завгар выскочил из автобуса и пристроился рядом, тоже закурив.
Нужно было видеть Данькины глаза, когда, выйдя из подъезда, он увидел автобус и завгара. Юрьевич, заметив его панику, засмеялся.
- Не ссы, студент! Мы маленьких не обижаем. Прыгай в автобус, тебя только и ждем.
Студент смерил меня взглядом, обещающим все казни и пытки, какие есть. В ответ я пожал плечами и, кивнув на автобус, вздохнул:
- Не виноватый я, они сами пришли.
Девчонки Данила зачмокали и затискали, он только кряхтел и ойкал. Мужики глядели на это дело с ухмылочками.
- Ну, все, конкурент прибыл. Куда нам старым пердунам до молодых. Нас бы кто так потискал, - ворчал Борис Сергеевич, главный наш инженер, сорока пяти лет отроду, самый из нас старый, после Валерьевича. Оптовик Григорий Яковлевич только посмеивался, колыхая своим необъемным животом, а начальник фабрики мороженого Алексей - тридцатитрехлетний красавец с самодовольной рожей - перемигивался с завгаром.
- Да куда им, салагам, до нас. Так, потискать, как братика. Мы, Сергеевич, вне конкуренции. Вон, Саныч у нас чего только стоит. Мачо! А студентику до нас еще заматереть надо. Так что, мужики, не расстраивайтесь, вот приедем на озеро, посмотрим, кто кого тискать еще будет.
- Даже не надейтесь, Алексей Викторович! – возмутилась Леночка.
- Ох, Ленок, вредная ты, вот за это я тебя и люблю! - послал ей воздушный поцелуй Викторович.
Я поймал взгляд Даньки. Он с прищуром оглядел сначала меня, затем все присутствующее начальство и выдал:
- Ну, через годика три и я мачо буду, не хуже Дмитрия Александровича, а вот он уже старым к этому времени станет.
- Ну, вот и пожалуйста, – вздохнул Борис Сергеевич, - если уж молодежь считает, что Димка старый пердун, так из меня, по их мнению, вообще песок сыплется.
- Старый конь борозды не портит, – подмигнула ему Анечка. – Вы, Борис Сергеевич, мужчина в самом соку. Жаль, женатый только.
- Опаньки! Сергеевич, я уже тебе завидую! Анечка, я не женатый! И я еще жеребец хоть куда!- метнулся к девушке шустрый завгар.
- Ага, все вы неженатые, когда налево идете. – Анечка сбросила со своего колена руку завгара.
- Не, честно, Ань. Ты разве не в курсе? Я в том месяце развелся, теперь свободен, как птица в полете.
- Да про ваши ежемесячные разводы весь холодильник уже в курсе.
Я слушал все эти шутливые перепалки вполуха. Смотрел на Даньку и думал о Маше. Я ничего ей не сказал, что задержусь, а телефон отключил. Не только я, все сидящие мужики в автобусе. Как нас только жены терпят. Юрьевич со своей разбегается после каждой такой пьянки. Она собирает детей и уходит жить к матери, а он, нагулявшись, идет потом её забирать, просит прощения и клянется, что это в последний раз. И она возвращается. Всегда.
Настроение у меня было фиговое. Я не хотел всю эту толпу. Я хотел всего одного человека – его. А он болтал с девчатами и не обращал на меня никакого внимания. Вообще.
И мне захотелось снова подкалывать его, доставать, злить, выводить из себя. Это, наверное, единственный способ, обратить на себя внимание.
********** ГЛАВА 23
Шашлыки получились на славу, как и сам пикник.
Вопреки моим ожиданиям Данил чувствовал себя в компании не зажато.
Смеялся вместе со всеми анекдотам, которые лились, как из рога изобилия – мужики наперебой травили их, кочевряжась перед девчатами.
А когда Антоныч заиграл на гитаре и запел, Данька не отрывал от него восхищённых глаз и подпевал вместе с девчонками. Пил наравне со всеми, не ломаясь и не отказываясь. Раскрасневшийся от алкоголя, он облокотился на Ленку, а она обвила его шею руками и то и дело скармливала ему кусочки мяса, он же не сводил глаз с начальника компрессорной.
Я, молча, хлестал водку и буравил практиканта взглядом. Внутри всё кипело. Обычно я тоже травлю анекдоты и вообще не скучаю в компании, но не сегодня.
Георгий Яковлевич попросил Антоныча спеть его любимый романс «Я встретил вас» – и Данька вдруг запел его вместе с гитаристом. Дуэт у них получился просто потрясающий.
Пока они пели, моё сердце как будто остановилось. Никогда ещё так красиво не звучал этот романс в исполнении Антоныча. Он сам, по-видимому, был в восторге. Как только отпустил струны, протянул руку Данилу.
– Держи пять парень. Голос у тебя охрененный. Молодёжь обычно эти песни не знает, часто поешь?
Данил пожал руку компрессорщику, улыбаясь
– У меня мама здорово поёт и дядька. Это у них семейное. Как какое застолье – так обязательно с песнями. Их отец был первым певцом и балалайщиком в деревне.
– Балалайка? Серьёзно?
Данька кивнул, всё так же улыбаясь и не сводя с Антоныча глаз.
– Ну, а ты умеешь играть? На балалайке или гитаре?
– Нет, я только петь могу, и то только поддатый. – Данил засмеялся.
– Ну, всё, парень, ты попал, теперь от наших гулянок не отвертишься, – похлопал его по плечу Борис Сергеевич.
У меня уже чуть пар из ушей не валил. На языке вертелись сплошные матерные междометия.
Какого хера, спрашивается, он лупится так на Антоныча? Что, блядь, за гляделки такие. Я уже было собрался подхватить Даньку за шкварник и уволочь для выяснения в кустики, под видом «пошли отольём», как услышал эти самые слова над своим ухом.
Юрьич буквально навис надо мной.
– Саныч, разговор есть, пошли отольём.
Я нехотя встал, запихал все свои эмоции подальше в задницу и пошёл за ним. Отошли мы довольно таки далеко от стоянки.
Пристроились к старой берёзе. Завгар повернул ко мне лицо и, заправив хозяйство в штаны, прокашлялся, словно речь собрался толкнуть.
– Димыч, ты палишься.
Блядь, я чуть на штанину себе не нассал, так руки дёрнулись.
– Ты о чём? В смысле – я палюсь? – Спокойно заправился и сделал морду кирпичом, словно не понял о чём речь.
– О пацане. Это ведь тот практикант, чьей задницей тебя Валерьич подкалывал. И ты в натуре на него пялишься, как на тёлку какую-то. Ты, блядь, запал на него, что ли? Я хренею, Димыч, у тебя же желваки от злости ходили, пока они с Антонычем пели. Мне по хрен, но если тебя ещё кто из наших спалит? Какого хрена, Саныч? Что с тобой?
Злость на Данила, на себя, на Юрьича накрыла, словно обрушившийся потолок. Перед глазами пелена, скрежет зубов так, что даже челюсть свело, кулак в ствол дерева, боль на ободранных костяшках, и голос завгара:
– Придурок! Ты что, блядь, творишь!
Смотрю на ободранную руку, кровь сочится медленно, тонкими струйками из-под застрявшей в ранках коры.
Юрьич выковыривает мусор из этих ранок, перематывает мою кисть носовым платком.
– В автобусе у Володьки бинт должен быть и йод. Ну, ты и дебил, Саныч! Бл*дь, что за хрень с тобой последнее время? Недо*б, что ли? Дался тебе этот практикант?
– Дай закурить, я свои на поляне оставил, – перебил я его.
Закурили. Я прислонился к дереву, ноги не держали, хотелось сесть.
– Тебе показалось, Юрьич. Всё со мной нормально. У меня на парней не стоит. Я не пидор да и он тоже.
– Ну-ну. А кулак в дерево для тренировки впечатал. Я тебе ещё раз говорю, Саныч – мне похер. Мне срать на педиков и кто кого трахает. Мне срать, кого хочешь трахать ты. Но Валерьичу и остальным, думаю, нет, так что просто не пались.
Он развернулся и пошёл к народу. А я, блядь, не мог сдвинуться с места.
**********
Данил обеспокоенно посмотрел на завгара, тот вернулся без безопасника, и как-то странно глянул на Даньку, тут же отвернувшись.
Хотелось пойти на поиски Саныча, поговорить. Данька видел, что с ним творится. Чувствовал все эти прожигающие в нем дыры взгляды, но поделать ничего с собой не мог. Его всегда восхищали и привлекали люди, умеющие играть на музыкальных инструментах, петь или рисовать. Он был готов часами сидеть рядом, слушать, смотреть.
– А Саныч где? – спросил у Юрьича Алексей, и Данька весь обратился в слух.
– Придёт сейчас. Мы блин с ним херней там малость пострадали, он мне удар свой коронный показывал. На дереве. Блядь, все костяшки, долбо*б, сбил. Герой хренов.
– Два дебила – это сила, – засмеялся Алексей – Может ты его, того, урыл в лесочке?
– Ага, его уроешь. Он сам кого хочешь уроет. Вон, Данькиных братцев разрисовал, морды в экран не влазили. Мамка родная, наверное, не узнала. Кстати, Дань, что тебе менты говорят, много им светит?
Данька пожал плечами. Ему совсем не хотелось вспоминать ни братьев, ни тот злополучный день.
На выручку пришла Леночка.
– Давайте не будем о плохом, главное обошлось все, и Дмитрий Александрович во время подоспел.
– Да уж, наш пострел, везде поспел. И как ему это удаётся? – хохотнул Антоныч.
Завгар полез обниматься к девчатам, вызвав этим возмущённые возгласы и отвлекая мужиков от щекотливой темы.
Борис Сергеевич предложил очередной тост за прекрасных дам, и все подняли стаканчики.
Данька проглотил содержимое стакана, не чувствуя вкуса и не отрывая взгляда от рощицы, откуда пришёл завгар.
**********
Я постоял ещё немного, побился затылком о ствол берёзы, легче не стало.
Мозг не находил ни единого выхода из этой ситуации. То, что Юрьич меня спалил, было ударом под дых. Правильно говорил практикант – нам нельзя вместе работать. Нам вообще нельзя находиться вместе на людях.
Зачем мне вообще всё это? Он ведь срал на меня, ему по хрен все мои закидоны. Он никогда не простит, не поверит. А я всё больше вязну в этом. Жил – не тужил, нырял в Интернет, находил одноразовый перепих, и всё было путём. И, блядь, пустить все коту под хвост. Надо завязывать с этими симпатиями, до добра они не доведут. Не стоит оно того, чтобы жизнь свою похерить вот так, из-за смазливого пацана.
Дав себе слово забыть практиканта, не реагировать на него, я двинул ко всем.
Первое, на что я наткнулся, выходя на поляну из-за деревьев, это Данькин взгляд, и в нём немой вопрос: «Что случилось?»
И все мои клятвы самому себе, все наставления Юрьича стёрлись одним его взглядом. Я буквально насиловал себя, отворачиваясь от него, плюхаясь рядом с Анечкой, обнимая её за плечи и предлагая выпить на брудершафт.
Меня поддержали все наши мужики, пристраиваясь рядом с девчонками, наполняя стаканчики. Ленок просунула со смехом стаканчик с выпивкой под руку Данилу.
Он как-то придурковато улыбался, и то и дело посматривал на меня. Я первым опрокинул свой стакан и, не дождавшись, когда допьёт Аня, присосался к её губам.
Когда я отстранился от девушки, она уронила свою голову ко мне на плечо. Её развезло и, по-видимому, от поцелуя закружилась голова. Юрьич целовал Людмилу, Алексей – Наташу, медсестру, которая тоже поехала с нами. Остальные, смеясь, просто чмокнулись в губки и сразу отстранились.
Лена же целовала Данила всерьёз. Не он её, а наоборот. Он закрыл глаза, и был красным, как кумач. Одна рука мяла пустой стаканчик за спиной Акулки, вторая - вцепилась в пожелтевшую траву.
Ленка со смехом его оттолкнула:
– Данька, да ты целоваться совсем не умеешь! Салага. Девчат, надо заняться его воспитанием.
– Да он же в тот раз в засосах весь был, забыла, что ли? – откликнулась Людмила.
– Да засосы я ему хоть сейчас наляпаю, а целоваться-то он все равно не умеет, – ехидничала Ленок.
– Ну, практикант, ты даёшь! Мы в твои годы уже детей делали, а ты, блин, девку засосать не можешь, – подначивал Алексей.
Данька глянул на меня, я отвернулся и тут же услышал смех и свист.
Данил прижал Лену к себе обеими руками, и, закрыв глаза, впился в её губы. Все начали считать, как на свадьбе. Целовались они долго. Когда Данька, наконец, отстранился от партнёрши, она выдохнула:
– Охренеть! Беру свои слова обратно!
Стало темнеть, похолодало, даже костёр уже не согревал.
– Ну, что, в сауну? – повернулся ко мне завгар. – Саныч, ты руку-то обработай сходи.
– Я её водочкой полил, нормально, - открестился я от него.
– Я в сауну не поеду, меня Машка потеряла уже. Забросите меня домой.
– Так ты её с собой бери. Давай заедем за ней. Мы же не в нашу поедем, на хрен палиться без генерала.
– Ну, блядь, кто в Тулу со своим самоваром ездит. Выдумал тоже. Не, я до хаты. Данил, ты как – домой или дальше гулять поедешь?
– Не знаю. Наверное, поеду. Сто лет в сауне не был.
«За**ись. Катись, парься!» – мне ещё раз захотелось впечатать свой кулак, только уже не в дерево.
Юрьевич смотрел на меня в упор, словно предупреждая. Я перевёл взгляд с него на Даньку, а потом снова на завгара.
– Хрен с вами, уговорили. Поехали.
– За Машей заезжать будем?
– Чтобы она видела все это бл*дство и пилила меня потом?
– Как хочешь. Только про разговор наш не забудь.
– Что за разговор? Что за секреты от компашки? – встрял Леха.
– Любопытной Варваре…. Хер оторвали, – смеясь похлопал его по плечу Юрьич.
– Откуда у Варвары хер? Извращенец ты, Юрьич.
Из девчат в сауну поехали только Лена и Наталья. Из мужиков – я, завгар, Алексей, Данил и Антоныч. Остальных развезли по домам.
ГЛАВА 24
Девчонки, закутанные в простыни, смаковали вино, что мать Данила нам сунула.
А мы стебались над Лехой, который выловил из двухлитровой бутыли корейской водки закуску, то бишь двух змеек и расплющенную ящерку, и пытался нарезку из них сделать.
Ленка выхватила хвостик змеи и засунула его в рот
– Блин, не жуётся. Сосётся. На рыбу похоже. – Она подхватила целую змейку, которую Леха ещё не успел порезать и сунула в руку Данилу.
– На пососи.
– Да не хочу я сосать. Я дома насосался.
Наталья и мужики ржали до слёз, я тоже не сдержался. В сауне у меня настроение поднялось.
– Дома он насосался. У вас там что, фабрика по производству корейской водки? – не отставала от Даньки Ленка.
– Дядька у меня дальнобойщик, он туда часто гоняет. За водкой этой и всякой ихней хренью.
Отсмеявшись, Юрьич предложил:
– Пошлите париться, пока совсем не развезло.
Холодная вода бассейна немного отрезвила всю нашу компанию, в парилку мы пока ещё не ходили.
Девчонки и Данил, действительно были хороши. Наталья была самой пьяной. Зря они коньяк и вино перемешали. Я пил только водку, даже от пива отказался.
Антоныч наоборот водку больше не пил, приседал на пивко. Юрьич с Лехой ершили.
Я исподтишка рассматривал Даньку. У него была вполне спортивная фигура – без кубиков пресса, но ладная.
Наталья с Леной париться отказались. Данька и Антоныч высидели буквально пять минут.
Леха тоже долго не задержался, он всерьёз прихлестнул за медичкой, поэтому ему с нами не сиделось, побежал охмурять свою пассию.
Юрьич разлёгся на освободившейся полке, я сидел на противоположной.
С потом выходило опьянение. Голова была тяжёлой, а тело напротив – расслабленной, клонило в сон. Мыслей никаких, даже о Даньке думать не хотелось.
– Кайф. – Завгар потянулся.
Я глянул на него, и в башке повернулась странная мыслишка: « А не нашего ли он поля ягода. Не бисексуал ли он? Мало того, что вычислил меня, ещё ведь и предупредил, и не сказал никому».
– Юрьич, а почему тебе похер на педиков?
Он повернул ко мне голову и приоткрыл один глаз. Потом сел, и не глядя на меня заговорил:
– Я никогда никому этого не рассказывал, даже брату. Помнишь, у меня племяш три года назад повесился?
Я помнил. Молодой совсем пацан, чуть старше Даньки. Валерьич тогда очень помог завгару и родителям парня с похоронами. Автобусы, памятник, столовую – все предоставил. Мы все знали, как Юрьич любил племяша. У них разница была не такой уж и большой, и парень к нему тянулся больше, чем к отцу.
– Все считают, что он из-за Ольги это сделал. Они, тогда как раз свадьбу отменили, и все решили, что она его бросила. А она молчала, как партизанка. Она и я.
Я начал догадываться, в чем дело, но Юрьича перебивать не стал.
– До сих пор простить себя не могу. Вечером, перед смертью, Арсенька ко мне приходил, они тогда уже с Ольгой порвали. Мы выпили, хорошо так поддали, и он мне рассказал, почему не женился. Друга своего любил, который на свадьбе свидетелем должен был быть. С четырнадцати лет. Как он мне сказал тогда: «До смерти люблю его». Я от его признания просто в ступор вошел сначала, а потом взбесился. Орал, матерился, даже по башке его пару раз двинул. Оплеухи такие неслабые. А у него истерика, слёзы. Я, говорит, думал, хоть ты меня поймёшь, поддержишь, пережить поможешь. Примешь таким, какой есть. У меня совсем тогда крышу снесло, вытолкал я его в подъезд, сказал, что пидор мне в родне не нужен, и мы с его батей мозги ему вместе вправлять будем. А утром брат его в ванной нашёл. Верёвку бельевую к батарее привязал, а сам на корточки.
До сих пор перед глазами стоит, в подъезде, зарёванный. Ольга тогда на похоронах на друга его смотрела так, что я думал – испепелит его. Знала, значит. Если бы я тогда поддержал его, помог, понял, он бы живой сейчас был. Никогда себе этого не прощу. Я тогда просто поверить не мог, что такое может быть. Что мужик мужика может так любить, до смерти. Потом как то про Македонского прочитал, как он трое суток от тела Гефистиона не отходил, как с ума сходил. Македонский с детства кумир мой, а вот что педиком был – я и не знал. А сегодня увидел, как ты на Данила смотришь, и понял всё. – Он посмотрел на меня так пристально, что я поёжился.
Слов не было после его рассказа. Так погано на душе, не описать.
– Ты мне только вот что скажи, ты же не педик, баб всю жизнь в сауне трахал наравне с нами, Машку вон какую себе отхватил, с чего вдруг? С чего тебя переклинило?
– Скрывался хорошо. Маскировка. – Сам не знаю, зачем я ему это сказал. Словно душу он мне своим рассказом вынул, и сил отпираться не осталось.
– Я не скажу никому, только ты сам не пались. Маскируйся лучше и дальше . –Он соскочил с полка и подошёл ко мне, посмотрел прямо в глаза. – Он знает?
– Знает.
– И?
Мне хотелось выплеснуть все завгару, не знаю почему: из-за того, что был пьян или из-за того, что устал все держать в себе, но я во время прикусил язык. Даньку я подставлять не имею права.
– Послал меня. Он не из этих. Как тот друг, у твоего племяша.
– У тебя это серьёзно? До смерти?
– Не пори ерунду. Ну понравился пацанчик, фигня. Пройдёт.
– Точно?
– Точно, точно. Не боись, вешаться не буду.
– Дим, про Арсеньку, никому, ладно?
Я, молча, сжал его плечо.
– Пошли, угорим сейчас. Да потеряли нас уже, наверное.
Народ без нас время не терял. Натку рвало в туалете, Ленок улеглась на диванчике и прикорнула. Антоныч с Лехой пытались играть в бильярд. Данька сидел с закрытыми глазами, совсем пацана разморило.
– Юрьич, вызовешь дежурку, развезёте девчат по домам?
– А ты?
– Я на тачке, и Даньку домой завезу, сдам родителям на руки эту пьянь.
Завгар засмеялся, и, наклонившись, шепнул мне в ухо:
– Смотри, довези до родаков-то, а то увезёшь куда-нибудь.
– Пошёл ты, – отпихнул я его, смеясь. На душе почему- то было легко.
* * *
Когда я пытался запихнуть полусонного практиканта в такси, он решил очухаться.
– Ты меня куда везёшь?
– Домой, родителям сдавать, куда же ещё?
– Не, не, не. Они меня убьют, за то, что я пьяный. Не хочу домой.
– А куда деваться, надо, деточка, надо.
– А поехали к тебе? – Он вдруг повис у меня на плече.
Я, блин, офигел от его пьяного предложения.
–У меня вообще-то жена дома.
– Ну, тогда в гостиницу.
– Совсем спятил? Ты что несёшь? Завтра же жалеть будешь.
Он помотал головой и выдохнул перегаром мне в ухо:
– Поехали, трахнемся. Я уже месяц почти не трахался.
Блядь, я чуть в осадок не выпал, но отказаться от такого предложения было выше моих сил.
– Хорошо, поехали. Сейчас квартиру сниму.
– Ты моим позвони, а? Скажи, что мы ещё гуляем у девчонок.
Вот сучонок, соображает, значит, не совсем до кондиции дошёл, знает, что творит.
– Шеф, ещё пять минут. – Я заглянул к таксисту и отошёл в сторонку позвонить.
Включил телефон, ожидая кучу пропущенных вызовов от Маши.
Но вызов был только один, и смс тоже: «Машину твою видела на стоянке у Хладика. Вахтёрша сказала, что всё начальство уехало, и ты в том числе. Думаю, ты в порядке и не скучаешь. Хорошо повеселиться. Я тоже дома сидеть не собираюсь, так что, если придёшь ночевать, а меня нет – извини, сам виноват».
«Конечно сам. Бедная моя Машка, мотаю ей нервы. Урод».
Первым делом предупредил родителей Данила, что ночевать он не приедет. Потом позвонил знакомому риэлтору и договорился на счёт съёмной квартиры на сутки. Нужно было заехать за ключами – и всё, моя мечта сбудется. Только вот как к этому отнестись, я не знал. Трахнуть Даньку хотелось, аж яйца скручивало, но я боялся его реакции на утро. Хрен с ним, будь что будет. Сел в тачку. Данька уже уснул на заднем сиденье.
– Шеф, сначала заедем на Клинскую, я заберу кое-что, а потом уже домой.
******ГЛАВА 25
Растолкав Данила и вытащив из такси, чуть ли не на себе затащил его в квартиру. Удовольствие трахать невменяемого парня, было сомнительным.
Я прекрасно представлял, что будет, когда он протрезвеет.
Квартирка однокомнатная, но большая. Музыкальный центр, телевизор с дивидишником и набором порнухи, естественно не гомосексуальной. Рядом с дисками на полочке - вазочка с презервативами. Сервиз, блин… Двуспальный траходром и шкаф с бельем, в который вмонтировано большое зеркало, отражающее кровать.
- Раздевайся, – скомандовал я осоловелому Даньке.
Он, глядя на меня пьяными глазищами, плюхнулся на кровать и, задрав ноги, начал стаскивать с себя штаны. Штанины через кроссовки пролазить не хотели, и он матерился и бухтел. Уморительное зрелище. Не выдержав, стащил с него обувь и джинсы, вытряхнул из остальной упаковки.
Он, дебильно улыбаясь, разлегся на кровати, засунув руку в трусы, которые я не стал снимать. Лангет ему то ли в больнице еще сняли, то ли он сам его убрал, так что рука в трусах наминала хозяйство исправно.
«Блядь, нет, так дело не пойдет. Совратитель хренов. Надо его в душ холодный, пусть очухается немного, иначе наворотим дел, потом только хуже будет» - я быстро разделся и стащил практиканта с кровати, за что он меня обложил не по-детски.
В душевой он орал, как потерпевший, когда я впихнул его в кабинку и включил холодную воду. Сам заходить не стал, от греха подальше, хоть и очень хотелось.
Сначала сунул полотенце стучащему зубами Даньке, а потом занял его место в душе и, если честно, чуть сам не заорал. Пока я возился с этим алкашом, растревожил содранную руку. Она опухла и доставала ноющей, дергающей болью. Нашел в ванной аптечку и перебинтовал конечность потуже. А вот бантик завязать самостоятельно никак не получалось, так что решил проверить трезвость практиканта.
Вышел из ванной и застал такую картину.
Голый Данил, на расстеленной постели, сидящий по-казахски, с вазой презиков в руках. Готов голубчик. На хрен все сомнения и угрызения не очень чистой совести. Сунул ему под нос руку:
- Завяжи.
Завязал. Узлом, без бантиков. И смотрит выжидающе. Я тоже смотрю и тоже жду. Не хочу быть инициатором, пусть сам, раз такой смелый.
- Так и будешь стоять? Может, трахнемся уже?
Черт, всё, я не железный. Валюсь на него, подминаю под себя. Шарю руками по телу, сжимаю, мну, целую. Терпения долго возиться нет. Он сам переворачивается на живот. Хватаю первый попавшийся презерватив из опрокинутой на пол вазы. Жарко, пот льет ручьем. Колени трясутся от напряжения, трахаемся остервенело, так что шлепки тела об тело рвут тишину. Шлепки и наше дыхание. Хриплое, судорожное, частое и надрывное. Кончить не можем долго оба. Алкоголь не на пользу. Он выворачивается из-под меня и ложится на спину. Устал. Мне тоже так легче. Накатывает, вот-вот. Блядь, рвёт на части, а разрядки все нет. Его сжимает внутри, и я понимаю – сейчас. Я тоже готов. Он больно стискивает мои плечи и стонет надрывно, впечатывая рывком меня в себя.
- Влаааад…….
Меня почему-то тошнит. И ком в горле. Злости нет – горечь. Я кончил под «Влада», и от этого на душе ещё мерзостней. Он сразу вырубился. Уснул, как только я отвалился. Хочется уйти. Убежать. Рука ноет так, что вгрызаюсь в подушку. Но эта боль так кстати, она мне нужна.
*******ГЛАВА 26
Горло драло неимоверным сушняком. Во рту горечь, голова трещит.
Данил лежал с закрытыми глазами и медленно вспоминал, почему у него такое состояние. Память потихоньку возвращалась.
События пикника вставали обрывками в еще не до конца проснувшемся мозге.
- Блин, нафиг я все перемешал? – Cтон получился вслух.
Глаза все же пришлось открыть.
В полумраке зашторенной комнаты озадаченный Данька пытался понять, в чьей он постели и почему голый, с засохшей неприятно тянущей кожу спермой на животе.
- Блядь! – Память взорвалась картинкой пыхтящего над ним безопасника. - Писец подкрался незаметно...
Данил со стоном встал и направился искать туалет с ванной. А заодно убедиться, что он в квартире один. Тишина и отсутствие в комнате Саныча настроили его на эту мысль.
- Зашибись. Урод, трахнул и смылся, – бурчал он себе под нос, открывая дверь в совмещенную с туалетом ванную.
Представшая взгляду картинка заставила непроизвольно ойкнуть.
Дмитрий Александрович, облокотившись на душевую кабинку спиной, поджав к себе ноги, баюкал перебинтованную руку и тихонько поскуливал.
Подняв на Данила красные от недосыпа глаза, он как-то виновато вздохнул:
- Не могу больше. Всегда плохо переносил боль. Рвет, сил уже просто нет.
Ошарашенный Данька отказывался верить своим глазам.
Он никогда бы не подумал, что этот здоровый, сильный, властный мужик может скулить на полу от боли. Этот факт неприятно резанул по внутренностям, окатив волной разочарования.
И он мысленно одернул себя: «А что ты хотел? Он что, из железа, что ли, сделан? Тебе, значит, больно бывает, а ему нет?»
- Придурок. Нехрен об елки кулаки чесать.
- Об березы, – попытался улыбнуться Саныч.
- Какая хрен разница. Вставай давай, я в туалет хочу. Кстати, батя у меня всегда после драк мочу к кулакам прикладывал. Правда, детскую, мою. Ну, когда я еще маленьким был. Сейчас-то он, слава богу, кулаки не чешет ни об кого. А раньше частенько с дядькой с шишками, синяками и ссадинами ходили. Не успевал ссать для них.
Безопасник рассмеялся.
- Думаю, что если я приложу к руке суррогат из водки, коньяка и пива, будет то же самое, что твою сегодняшнюю мочу. Так что спасибо, не надо.
- Ну, как хочешь. Моё дело предложить.
Дождавшись, когда за Санычем закроется дверь, Данил встал под душ.
В голове была полная каша. Осознание того, что они трахнулись, никак не хотело стать реальностью. Это было как сон. Он не мог поверить, что сам пошел на этот трах. Но вспоминая события вчерашнего вечера по обрывкам, всплывавшим фразам, мог винить в этом только себя.
Самое обидное, что он почти не помнил сам процесс и даже не знал, хорошо ли это было. Заламывать руки и вести себя, как обесчещенная целка, он не собирался. Мужик захотел, мужик сделал. Ну, трахнулись по пьяне. Не с натуралом же, в конце концов. Рыльца у обоих в пушку, так что распространяться на эту тему Саныч не станет.
Вот если бы он в пьяном угаре трахнулся с Антонычем…
Данька даже головой потряс, избавляясь от образа поющего начальника компрессорной.
- Дожился. Совсем оголодал. Скоро на всех подряд кидаться начну. Не хватало ещё спалиться. – Бурчать входило в привычку.
После душа стало намного легче. Одежду Данька с собой не брал, полотенце тоже. Выключив душ, он немного постоял, дожидаясь, когда вода с него хоть маленько обтечет, и вышел.
***
За ночь руку разбарабанило. На месте ссадин образовалась корочка, а под ней гной. Корочку я содрал, но гной не выходил, и кисть уже дергало пульсирующей болью беспрестанно.
Я, то снимал бинт, то опять его наматывал, в попытках унять эту рвущую пульсацию. Под утро не выдержал, ушел в ванную, чтобы не разбудить Данила.
Когда он наткнулся на меня, сидящего на полу и ноющего, как последняя баба, я готов был провалиться сквозь землю.
Я, блядь, здоровый мужик, не мог терпеть какие-то болячки. Стыдоба.
Но так оно и было. Никогда не боялся и не реагировал на чужую боль и кровь.
А вот на свою... Помню, для меня самого было огромным шоком, когда будучи еще студентом, я вместе с другими ребятами пошел сдавать кровь, как донор. И хлопнулся в обморок при виде наполняющейся емкости.
В драках я просто не замечал свою кровушку. Там своя, чужая - без разницы. А тут... Когда не в горячке…
После этого позорного случая я стал себя тренировать.
Специально резал над раковиной палец или руку и смотрел.
С болью так же. Зубную боль, стреляющее ухо – не переносил совсем. Мчался в больницу сразу же.
А вот выдернуть тот же зуб, порезаться, получать удары по морде - терпел. Больно, но как будто, так и надо.
Так и сейчас, я с нетерпением ждал, когда практикант уже наплескается и выйдет. Вроде свалить втихую некрасиво.
Квартиру я снял на сутки, до вечера времени еще много. Пусть отлеживается, если хочет. А я двину в травму.
Вчерашнее его «Влад» засело в мозгу и то и дело всплывало, добавляя к физической боли гнетущее, мерзопакостное чувство.
Даже когда я увидел его в дверях ванной голым, ничего не шевельнулось.
Ночь оставила не приятные воспоминания, а горечь и неудовлетворенность.
- Где здесь полотенца? – Вошедший Данька, не тушуясь, оглядел комнату и поднял искомое с пола.
- Дань, ты, если хочешь, оставайся здесь, я в больницу съезжу и приеду. Ключи до двенадцати вечера отдать надо.
- Ну, и как оно? Понравилось? – уже одеваясь, перебил он меня.
В груди больно кольнуло. Что-то размяк я совсем. Тряпкой становлюсь прямо на глазах.
- Ну, думаю, что Владу бы понравилось больше. Когда кончают с твоим именем, это, наверное, заводит.
- Что? В смысле?
- В прямом. Влааад... - передразнил я вчерашний его стон. – Да ладно, проехали. Ну, так что, дождешься меня или домой поедешь?
Данька присел на кровать и посмотрел мне в глаза.
- Ты обиделся?
- За что? Ты же не виноват, что любишь этого урода. А на счет траха... Нормально было. Обломался, конечно, под конец, когда ты владкал. Переживу.
- Дим, прости. Я не помню ни хрена. И я его не люблю, просто у меня последнее время секс только с ним был. Ну, и отношения, если это можно так назвать.
- А что со мной? Что вчера было? Трах по пьяни?
Он долго смотрел на меня и, когда я уже хотел встать, так и не дождавшись ответа, ткнулся головой мне в плечо.
- Хочешь, попробуем, как ты просил?
- Что просил?
- Ну, повстречаемся... Попробуем.
Вся моя стена из двух оставшихся кирпичиков – гордости и злости, рухнула.
- Ну, что ж, дам тебе еще один шанс. Попробуем.
ГЛАВА 27
Данил сидел в коридоре больницы, дожидаясь Саныча из кабинета хирурга. До этого два часа они просидели в очереди к травматологу. Сидели молча, и непонятно было, зачем он вообще поперся в больницу вместе с безопасником. Наконец тому сделали рентген и отправили к хирургу. И вот уже полчаса Данька прислушивался к звукам, доносящимся из кабинета, но толком ничего не слышал.
Он за это время успел поговорить с матерью, восстановить в памяти вчерашний вечер, поматерить себя за дурость и алкоголизм, и теперь мучился сомнениями на счет вырвавшегося предложения встречаться с Дмитрием.
Не то чтобы безопасник ему совсем не нравился, скорее наоборот, он чувствовал к нему всё большую симпатию, а это его пугало.
Он вспоминал все подколы и издёвки Саныча и начинал злиться, но тут же напоминал себе, что тот его спас, да и потом вёл себя с ним, как нормальный человек. И даже помог справиться со страхами и подавленностью после всего случившегося.
Опять же, заводить ещё одни отношения после Влада не хотелось. Ему хватило унижения и разочарования, что он испытал в последнее время.
На душе до сих пор всё скручивало от боли, когда он вспоминал их последний разговор. Не говоря о том, что ему так нужна была поддержка от близкого, как он считал, человека.
А в итоге получил он эту поддержку от того, от кого меньше всего её ждал.
Прокручивая все последние события, он решил, что обязан был дать безопаснику шанс, хотя бы в благодарность за спасение.
Было ощущение борьбы самого с собой. Его разрывали противоречия по отношению к Санычу. Он боялся привязаться, боялся, что, если они начнут встречаться, их вычислят, все же это не то, что ездить в деревню, где его никто не знает. Боялся, что безопасник просто экспериментирует, ему до сих пор не верилось, что у того это всерьез.
Но ему очень хотелось ласки и тепла, особенно в последнее время.
Хотелось с кем-то разговаривать, не таясь, не боясь себя выдать.
Особо близких друзей у него не было. Был школьный друг Пашка, который единственный подозревал о его ориентации. Данил ему не говорил, а он не спрашивал, но Данька был уверен, что Пашка знает о нём.
Павел никогда не звал его по девчонкам, никогда не делился победами над ними и впечатлениями от секса, хоть Данил и знал всех его пассий. Не расспрашивал, почему Данька ни с кем не встречается. А если кто-то затевал тему о педиках при них, резко обрывал.
После одиннадцатого он уехал учиться в другой город. Они созванивались, общались через «одноклассников». Данька видел фото девушки, с которой стал встречаться его друг. И, судя по фоткам и комментам, он любил Оксану.
А Пашка так и не спрашивал друга: «А ты, мол, как, встречаешься с кем?»
Переписывались и говорили об учебе, знакомых, книгах, фильмах – обо всем, кроме личной Данькиной жизни.
С ребятами из группы он общался в универе и при общих гулянках, близких отношений ни с кем не завёл. Дружил со всеми и по отдельности с каждым.
Но впускать в свой мир - никого не впускал. В итоге, когда лежал в больнице, ему позвонил каждый из ребят и девчонок, но ни один не пришёл навестить.
Все это крутилось в его голове, пока не открылась дверь кабинета, и из нее не вышел Саныч. Бледный, с кругами под глазами и перебинтованной рукой на болтающейся на шее повязке.
- Ну что? – поднялся к нему Данил.
- Порезали немного, дренаж вставили. Трещина ещё, зараза, в кости.
- Сила есть - ума не надо. Ты на больничном теперь?
- Ну, да. Рука-то правая, бумажки подписывать неудобно, – улыбнулся Саныч.
- Теперь мы два калеки.
- А ты, кстати, нафига лангет снял? Или тебе его в больнице уже сняли?
- Сам. Да чешется под ним всё. Рука уже не болит почти. Через несколько дней выпишут в универ.
- В смысле? Ты же на практике?
- Закончилась практика, вообще то. Все. Учеба началась, сессия зимняя скоро. Теперь только после неё снова на Хладик, преддипломная практика будет.
- Ясно. Ну, что, куда сейчас? – Они вышли на крыльцо больницы, и Саныч повернулся к тормознувшему Даньке всем корпусом. – Может, на квартиру вернемся? До двенадцати ещё время полно.
- Нет. Давай в другой раз. Меня дома уже потеряли, да и тебя тоже.
- Сейчас тогда тачку вызову, ключи завезем, потом тебя подбросим до дома. Я вечером позвоню.
- Хорошо. Только попозже, чтобы мои уже спали. А то у них уши, как локаторы. Особенно у мамки.
***
Пока отвозил ключи и Данила, отошёл «Ледокаин», и рука снова начала ныть.
К себе поднимался с тяжелым сердцем. Машке в глаза было стыдно смотреть. То, что Данька согласился встречаться, до меня пока не доходило. Наверное, я сильно устал и измучился, поэтому эмоции не шкалили. Испытывал только боль от руки и вину перед Машкой. И чувство вины увеличивалось с каждой ступенькой. Зачем, спрашивается, я с ней помирился? Нервы человеку трепать? Сдавать я, наверное, стал. Старею. Привык, что она ждёт, привык к уюту и теплу. Обывателем становлюсь. Обывателем, трахающим парней.
То, что никуда она не ходила, я понял сразу. Зарёванная, с красными глазами, она калачиком свернулась на диване.
Рядом, на журнальном столике таблетки от головы, вскрытая пачка «Смекты» и пустой стакан с осадком порошка.
Сердце сжалось. У нее наверное из-за меня на нервной почве гастрит разовьется.
Я присел рядом, обнял. Она прижалась и всхлипнула.
- Где ты был и что с рукой?
- Травмировал вчера. Мы с мужиками за город ездили, а потом я руку
повредил и всю ночь в травме просидел. Прости.
- А позвонить нельзя было?
- Телефон разрядился.
- У тебя все номера на симке есть, вставил бы в чей-нибудь.
- Солнц, ну, не до этого было. Потом всё расскажу, ладно? Устал, сил нет. И рука болит, не могу. Давай покушаем да поспим чуток. Ты на работу не ходила? Я-то на больничном, а ты у меня прогульщица? - Я поцеловал Маняшку в заплаканные глаза.
Она шмыгнула и вздохнула:
- Отпросилась. Меня полощет с утра. Вроде не ела ничего вчера такого.
А сегодня, что ни поем - все на унитаз.
- Перенервничала, наверное.
- Наверное. Только это ещё вчера началось. С утра тошнило, а сегодня вот рвёт.
- Тебе на узи сходить надо, а ещё лучше полное обследование желудка сделать. Так и язву заработать недолго. Ты же ешь, как кот наплакал, и через раз. Заколебала со своими диетами, желудок гробишь.
- Да у меня не болит ничего. Тошнит только. Пойдем, кормить тебя буду, инвалид. Что хоть с рукой сделал? Подрался, что ли?
- Приёмы Юрьичу на дереве показывал. Костяшки содрал и трещину заработал.
- Нажрался, что ли?
- Ну, конечно. Упились.
- Обязательно нужно было ехать? И почему ты меня не предупредил?
Я почувствовал, что начинаю раздражаться. Ненавижу оправдываться.
Я и так к ней, чуть ли не на цырлах подкатил, какого хера ещё-то надо.
- Маш, давай ты меня пилить не будешь. И так хреново. Прощения я у тебя попросил. Ты знала, что мы иногда с мужиками собираемся, мы уже с тобой эту тему обсуждали. Этот раз не было ни сауны, ни телок, так в чём проблема? Мы просто выехали на природу, чисто мужской компанией и нажрались. Я тебе не запрещаю с подругами висеть. Сам даже путёвки покупаю, так что, какие претензии?
- Иди, кушай, и давай отдохнем. – Машка отвела глаза и прошмыгнула на кухню.
Уснуть так и не получилось. Глаза вроде слипаются, а спать не могу.
Эта долбаная боль задрочила. Манька сходила в аптеку за «Кетаролом» и себе за «Смектой». Отпустило руку уже около одиннадцати. Я изо всех сил старался не уснуть, чтобы позже выйти покурить на улицу и позвонить Данилу.
Хотел подкатить к подруге дней суровых и заняться сексом, но она пожаловалась, что её всё ещё тошнит, и болит голова. Выпила «Смекту» с «Анальгином» и, отвернувшись, уснула.
Дотерпев до полпервого, вылез из постели, оделся и вышел в подъезд. Набрал Данькин номер и услышал:
- Жалуйся.
- Жалуюсь. Соскучился.
- Как рука?
- Нормально. Уже не так болит. Повязка, правда, гноем всё равно пропитывается ещё.
- Ну, это же хорошо. Значит, он там не застаивается, а выходит. Завтра на перевязку?
- Пойдешь со мной?
- За ручку тебя, что ли, подержать? Сам маленький?
- В кафе потом сходим или в ресторан. Ты же хотел Фуа-гру с трюфелями.
- О! Это свидание?
- Ну, что-то вроде того.
- Где встретимся?
- У твоего дома. Я позвоню, выйдешь. Мне к двенадцати на приём.
- Ок. Спокойной ночи.
- А поцеловать?
- Обойдёшься. - Данька засмеялся и отключился.
***
Данил вырубился сразу после звонка безопасника.
Из сна его вырвал звонивший рядом телефон и крик отца у двери:
- Даня, нам на работу вообще-то. Скажи своим дружкам, чтобы не звонили по ночам.
Не глядя, он схватил трубку и, нажав на "приём", хриплым спросонья голосом рыкнул:
- Слушаю!
В трубке молчали. Он глянул на дисплей - Саныч.
- Дим, ты там совсем от боли долбанулся? Время три часа ночи. У меня родичи кипишуют.
Ответа он не дождался, безопасник отключился.
- Вот придурок. Блин, так уснул хорошо. - Данька выключил телефон и снова уткнулся в подушку.
ГЛАВА 28
Утром меня разбудил будильник, который я не заводил. Время девять, Машка уже смылась. Значит, заведенный будильник – дело её ручонок.
Ну, раз уже встал, то надо съездить на работу до перевязки. Все равно нужно отметиться перед замом генерала да и бумажки кое-какие подписать. Ручка не молоток, из руки не вывалится.
Можно было, конечно, вообще не брать больничный, но на хрена я буду упускать такую возможность? Я инвалид, Данька инвалид, оба тунеядца, а Машка на работе. Хата свободна... Хотя, наверное, скоро и Машка инвалидом окажется, желудок-то проверить ей надо, а это значит, что она тоже на больничный усядется. С хатой тогда полный облом.
Повязка за ночь пропиталась гноем и сукровицей, намотал сверху бинт, чтобы людей не пугать.
Рука болела намного меньше, и я чувствовал, что опухоль спала, а значит, можно взять ключи от машины и сесть за руль. Не люблю я пешком ходить и в маршрутках трястись. До работы доехал на такси.
Не успел дойти до кабинета, как меня перехватил Юрьич и поволок назад на улицу за ворота. Все молчком. Я не сопротивлялся, хоть и знал, что тащит он меня, чтобы про нас с Данькой полюбопытствовать. Оказалось, не угадал.
- Этот урод Батько заебал! Пидор е*аный! Извини. Ну, ты понял в каком смысле пидор.
Юрьич нервно закурил, отпустив, наконец, мой локоть. Таким злым я его не видел давно. Что, интересно, сделал ему и.о. генерала?
- Блядь, он меня объяснительную писать заставил, урод гребаный. И выговор влепил. Мне, конечно, пох*й на эти бумажки, но, блядь, сука, чего ему, гандону, неймется?
- По поводу? На что объясняловка?
- За служебное превышение полномочий. За то, что автобус и дежурку вместе с персоналом в личных целях позавчера использовал.
- Мы же там все были, и он прекрасно это знал. Его что, жаба давит, что его не позвали? И почему одному тебе предъявы?
- Элементарно Ватсон. Вообще-то я завгар, если ты еще помнишь. И шофера мои распоряжения выполняют. А вы как бы в нерабочее время свои полномочия не использовали. Хотя ты тоже встрял. Пропуск-то ты разрешил на машины.
- Да пошел он. Ну, напишу объясняловку, получу выговор, мне глубоко фиалетово, пусть хоть премии лишает. Сука, ну, чего он такой нудный-то? Может, не е*ется ни с кем? Пожизненный недотрах?
- Ага, он нас трахает во все щели. Наши на него попытались наехать, мол, мужик ты или кто? Валерьич завсегда с народом, и на встречу шел. Он так ехидненько на всех посмотрел и попросил освободить кабинет, не мешать ему работать и заняться тем же самым самим. Иначе выговора схлопочут все.
- Пока Валерьевич не приедет, хер с больничного выйду.
- Да, на счет больничного. Если этот козел спросит, что у тебя с рукой, не вздумай сказать, что ты ее в тот день повредил, а то он твой больничный пошлет куда подальше.
- С х*яли загуляли? Я, вообще-то, в нерабочее время могу делать что хочу, и травмы получать тоже. А.О. у меня не стоит, а когда, где и как я повредил руку, не его дело.
- Ладно, пошли. Ты бы видел вчера наших девчонок, – хохотнул Юрьич. - На них, бедолаг, смотреть жалко было. Особенно на Наталью и Ленку. А как там молодняк? Сдал родителям?
- Сдал, сдал. Нормально. – Я быстро добежал до своего кабинета, давая понять завгару, что разговор о практиканте я вести не хочу.
- Ну, давай. Ни пуха, ни пера тебе с Батько. - Он хлопнул меня по плечу и свалил на территорию фабрики к гаражу.
Я подписал документы и отнес их секретарю. Подписал то, что скопилось у нее за два дня для меня. Сходил на проходную, проверил, все ли в порядке, заглянул к девчатам на чай и собирался уже свалить, но не успел. Макаровна сняла трубку звонившего телефона.
- Да, он у нас. Хорошо, сейчас передам.
Она обернулась ко мне:
- Дмитрий Александрович, Таня, секретарь, просила зайти к Леониду Анатольевичу.
Батько кивнул мне на лист бумаги и ручку, лежавшую на столе.
- Прошу, Дмитрий Александрович. Надеюсь, вы объясните, по какой причине разрешили пропуск транспорта без путевок за территорию фабрики.
- Я, Леонид Анатольевич, нахожусь на больничном в данный момент, и писать что-либо отказываюсь. Выйду на работу, напишу.
- В данный момент, Дмитрий Александрович, вы находитесь в моём кабинете, а не у себя дома или в больнице. Так что соизвольте написать объяснительную.
- У меня, если вы не заметили, рука недееспособна писульки катать, так что придется вам подождать, пока меня не подлатают. И, кстати, кабинет, вообще-то, не ваш, а Сергея Валерьевича. Вы в нем явление временное, и скоро в свой кабинет отправитесь. Рад был вас повидать, но, увы, спешу, так что откланиваюсь.
Самообладанию Батько можно было позавидовать. Он и глазом не повел на мое не завуалированное оскорбление, и только когда я уже открывал дверь, чтобы выйти, услышал:
- Была бы моя воля, ни один бы из вас и дня у меня не работал.
- Ну, слава Богу, не вы у руля стоите, и не вам разруливать, кому работать не на вашем предприятии. Хорошего вам дня, Леонид Анатольевич. - Я, не оборачиваясь, вышел за дверь.
Осадок на душе был препротивный. И только то, что я сейчас увижусь с практикантом, не давало испортиться настроению. Он спустился через пять минут после моего звонка. Значит, ждал. Было приятно это осознавать.
- Ты на машине? Я думал, одной рукой неудобно водить.
- А я не одной, я двумя. Садись, поехали, а то до приема десять минут осталось.
- Да мы еще там час просидим. Думаешь, если талончик на двенадцать, то в двенадцать ты и зайдешь? Ага, помечтай.
Данька оказался прав, я еще больше часа материл всю нашу медицину, тупую очередь, наглых бабок, косяком лезших без очереди, и Машку.
Данил еще в машине, пока мы ехали, предъявил мне за звонок в три часа ночи. То, что Манька, по-видимому, засекла, что я выскакивал в подъезд и кому-то звонил, было понятно. Не понятно то, что на звонке русским языком стояло «Артамонович», так какого хрена она решила проверить мужик это или все-таки баба?
Что она может заподозрить меня в голубизне, я даже мысли не допускал. Вряд ли она могла слышать из-за двери сам разговор. Так, бубнеж непонятный... Значит, проверяла, не записал ли я какую-нибудь любовницу под мужским именем. Да если бы она у меня и была, я бы хрен когда тарился. Не нравится – не ешь. Я в верности никому не клялся.
Так что материл я её от души, но про себя. При практиканте я сделал раскаянный вид и извинился за звонок. Не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым, думая, что разбивает семью. А с него станется, я прекрасно помню его рассуждения в «Славянской кухне».
Когда, наконец, мы вышли из больницы, время было уже четыре. Жрать я хотел к этому времени зверски. С Данькой разговор как-то не клеился. На людях мы разговаривали только о работе. Я рассказал ему про зама генерала и про объяснительную, которую пришлось написать Юрьичу, и предстоит писать мне. Он посочувствовал, да и только.
В ресторане Данил заскромничал, как красна девица, и попытался выбрать блюда подешевле, вместо ранее озвученных мне возле больницы, но я отобрал у него меню и протараторил официанту:
- Фуа-гру с трюфелями в белом вине, запеченное мясо лангуста, морской язык, ну, и все, что там к этому полагается
Что полагается, я не имел понятия. Я как-то не увлекаюсь всеми этими деликатесами. Ел, конечно, на всяких там генеральских вылазках в рестораны, когда у него вдруг моча в голову ударяла полакомиться всем этим мизерным безобразием, от которого только вкус на языке и остается, а в желудке фигушка. Ну, не гурман я.
Предпочитаю поесть вкусно, но сытно. Стерлядь, например, или осетринку.
В общем, славянскую кухню и в больших объемах, а не пукалку фуа-гры на огромной тарелке с двумя картофелинами, листьями салата и узорами из соуса.
Официант покосился на меня как на идиота и решил уточнить:
- Вам какое из блюд? У нас есть все, что вы перечислили, только я не понял, вам обоим по порции каждого блюда?
- А я что, не на русском тебе заказал?
Данька сидел красный, отвернув рожу от нас с официантом. Тот, молча кивнув, удалился.
- Дим, у меня такое чувство, что мы опозорились. Наверное, эти блюда все вместе не мешают. Я ни разу ничего из этого не ел, запомнил названия в меню одного ресторана, вот и ляпнул.
- Да и хрен с ними. Кому какое дело, желудки наши, в конце концов.
- И это, наверное, бешеные деньги все стоит. Я же пошутил тогда.
- Ну, деньги не вопрос. Хотя если вдруг не хватит, я тебя в заложники оставлю. Из твоей печенки тоже паштетов можно наделать и за фуа-гру в продажу пустить.
Он засмеялся и показал мне кулак.
Все было очень вкусно и, как ни странно, сытно. Данил вышел из ресторана ошалевший.
- Блин, батиной зарплаты хватит на пару таких вот обедов, и дальше можно ножки протягивать.
- Не преувеличивай. Конечно, я тоже не могу позволить себе каждый день так питаться. Но раз-то можно себя побаловать.
- Ага, а заодно и меня.
Я смотрел на Даньку, ставшего для меня кем-то большим, чем сексуальный объект. Было ощущение, что я знаю его не каких-то два месяца, а очень давно. Вся его ершистость, напускная грубость были детскими и безобидными. Он был неуверенным в себе парнишкой. Я вспомнил себя в его возрасте, я был другим. Меня воспитала улица. Братки, которых я возненавидел и из-за которых пошел работать в органы.
Мы с ним совершенно разные, а это, наверное, и притягивает.
- Дань, я еще одно свое обещание сегодня выполнить хочу.
- Какое? Ты мне вроде ничего не обещал.
- Дать тебе порулить. Скоро снег выпадет, будет скользко, поэтому первые уроки надо давать сейчас. Поехали?
По тому, как у него загорелись глаза, я понял его ответ.
Ученик Данька был хороший. Да и батя всё же показывал пацану, как тачку водить, это он сгустил краски, жалуясь, что отец его близко не подпускает к машине.
Нагонялся он за городом по почти пустой трассе вдоволь, и когда уже стемнело, вдруг хитро так на меня посмотрел и свернул на укатанную дорожку в лесок.
Я столько не целовался за всю свою жизнь. Никогда раньше не любил этого делать. Считал, что с парнем это не обязательно. Что для двух мужиков эти телячьи нежности ни к чему. Никогда мне еще так не нравился миньет, и никогда еще так не тряслась моя машина, когда Данька ногами, упираясь в ее крышу, принимал меня в себя. Это был не секс, это было, как прыгать с парашюта. Сердце замирало и разрывалось от переизбытка чувств.
Ничто не могло вырвать нас из этого состояния, ничто не остановило бы сейчас это бешеное соитие двух одуревших самцов.
Где-то на периферии я слышал, как разрывается мой телефон мелодией, которая стояла на Машке, как по крыше капота застучали капли дождя, но это был всего лишь фон, на котором я улавливал только тяжелое наше дыхание и хриплые сдавленные стоны. И стук, стук наших сердец, заполнивший все пространство машины, заполнивший всего меня.
Ничего подобного не было со мной уже давным-давно. Целую вечность.
ГЛАВА 29
Не успел я отвезти Данила домой, как мне уже хотелось видеть его снова.
Он догуливал последние дни от практики, которую ему закрыла Макаровна. В понедельник на учебу. Нужно, наверное, снять квартиру. Трахаться в машине – не вариант. Снимать хату с почасовой оплатой выйдет дороже, чем снимать конкретно и надолго. Да дело даже не в деньгах, а в том, что мчаться за ключами каждый раз, а потом отвозить их – влом.
Решено, завтра займусь съемом. То, что это был одноразовый секс, и Данька пошлет меня вместе с квартирой, я даже допускать не хотел.
Про Машку пока молчит, и меня это устраивает, но, если встанет вдруг вопрос: «Маша или он?» - я, если честно, не знаю, что буду делать.
Сам себе удивляюсь. Еще два месяца назад готов был сунуть ей сумку в руки. Что изменилось сейчас?
Почему она вдруг стала неотъемлемой частью моей жизни? Когда это произошло?
В памяти возникла картинка: зареванная Маша и я перед ней на корточках, уткнувшийся мордой в её колени. Наверное, тогда я и понял, что я действительно дорог ей. По-настоящему кому-то нужен.
А может, и раньше. Может, это привычка. Привыкание к человеку рядом. Что я к ней чувствую? Симпатию, нежность, благодарность за то, что любит? Кем она стала для меня? Только ли прикрытием, щитом, как выразился Данька? Я запутался в своих ощущениях.
Я запутался вообще по жизни. Я знаю одно – смелости признать, что я гей, у меня нет, и не будет. Раскрыться перед всеми – никогда. Перед Юрьичем была минутная слабость, и я о ней уже жалею.
Но и стать примерным семьянином я не смогу. А с другой стороны, таких, как я, полно. Живут же люди. Имеют детей, тащат всё в дом и гуляют на стороне. И какая к черту разница, с кем гуляют - с женщиной или с парнем. Парень не залетит хотя бы, в отличие от любовницы.
Проблема только в том, согласится ли Данька на такую роль? Достаточно ли ему её будет? И если нет, что я буду делать? Откажусь от него? Сколько вопросов и ни одного ответа.
***
Машка вздрогнула, когда я открыл дверь. Из коридора видно комнату. Она забралась с ногами в кресло, нахохлившись, как воробей. Домашняя, замученная и уставшая.
Смотрит на меня, глаза заплаканные. В сердце защемило. За что ей все это?
Прохожу, сажусь на подлокотник, обнимаю, целую. Вздыхает и утыкается мне в грудь.
- Где был? Сколько можно, Дим?
- Зачем ты звонила Данилу в три часа ночи? Кого хотела услышать? – спрашиваю тихо, не злясь.
- Думала, что ты бабе, какой-то звонил.
- Убедилась, что нет? Опозорила меня перед пацаном.
- Это тот практикант?
- Он самый.
- А зачем ты ему так поздно звонил?
- Он с нами был на посиделках в лесу. Напился, как свинтус. Я просто вспомнил, что из-за руки забыл узнать, не влетело ли ему от предков.
- Мог бы и при мне позвонить, а не выскакивать в подъезд.
- Не хотел тебя будить. И, Маш, на будущее. Никогда не подслушивай за дверью мои разговоры, никогда не хватай мой телефон и никогда не звони моим друзьям, сослуживцам, знакомым. Я тебе в тот раз не высказал за Валерьича, вылетело из головы.
- Я...
-Никогда, или мы с тобой расстанемся.
- Тебя фактически не бывает дома. Ты приходишь черт знает во сколько. И молчи Маша в тряпочку, терпи, да?
- Я и раньше, по-моему, не был паинькой. И мы с тобой не семейная пара. Мы сожители. Я тебя не держу.
- Какая разница, есть штамп в паспорте или нет? Мои родители всю жизнь нерегистрированные прожили. Сожители – слово из советского застоя. Или ментовского жаргона.
- А я и есть бывший мент, и ты прекрасно это знаешь. Да и там нас бы назвали не супругами, а сожителями. Ты – сожительница.
- И что? Это что, дает тебе право шляться, где хочется? Трахаться по саунам и приходить домой, когда вздумается?
- Маш, я не изменюсь. Или мы живем так, или никак вообще.
- А если я рожу? Если у тебя будет ребенок, ты так и останешься сожителем? Дядей, живущим с мамой собственного сына?
- Мне не нужны сейчас дети. А может, и вообще не нужны. Я не люблю детей, и я тебе об этом говорил. Или ты пьешь свои таблетки и дальше, или..
- Поздно, батенька, я беременна. Уже два месяца как. Но ты настолько всегда занят собой, что ничего не замечаешь.
До меня медленно доходил смысл её слов.
- Ты же пила таблетки! Как беременна! Каких к черту два месяца?
- Я не собираюсь травиться противозачаточными всю жизнь. У меня от них вся флора нарушилась. Врач посоветовала сделать перерыв и надеть на тебя презики. Но ты же их на дух не переносишь. А тебе про залет не говорила, потому что знала твою реакцию. Когда ты меня чуть не задушил, хотела сделать аборт. А потом испугалась за тебя и передумала. Я хочу ребенка. Твоего ребенка, и не буду от него избавляться, хоть заорись.
Орать и вправду хотелось. Гандонами я пользовался только с парнями и с проститутками. С Машкой для остроты ощущений не хотел их надевать категорически, особенно когда мы стали с ней жить.
- Ты сделаешь аборт, или можешь подавать на алименты. Мне ребенок не нужен. - Еле сдержал себя, чтобы не перейти на крик.
Вот и решение. Вот и приплыли. Она сейчас встанет и уйдет. Родит нашего ребенка и будет растить его одна. А я останусь с Данькой. Или она сделает аборт и все останется, как есть.
Схватив пачку сигарет, вылетел на площадку. Руки тряслись. Внутри страх и злость. Я испугался. Испугался ребенка. Это не правда, что я не могу терпеть детей. Я нормально к ним отношусь. Но на хрена пацану папка гомик? Что я ему скажу, когда он вырастет? "Извини, сына, но папаша твой пидорас, поэтому по девкам мы вместе ходить не будем". Как будто все отцы ходят с сыновьями по девкам. Господи, какой-то пи**ец. И ни раньше, ни позже. Да если Данька узнает, что Машка беременна, он пнёт меня тут же.
Может, она все же сделает аборт? Я ведь не смогу её бросить. Не смогу. Я же не совсем ублюдок по жизни. Бросить беременную бабу - последнее дело. Особенно если ты с ней живешь. Люди уже родившихся детей бросают, а я здесь сопли развожу. Мозги сейчас закипят. Черт, что же делать?
Выкурил две сигареты кряду. Нервы ни к черту. Ни хрена этот перекур не помог. Сейчас бы стакан водяры заглотнуть.
Зашел домой. Машка лежит на кровати и, уткнувшись в подушку, воет. Не плачет, а именно воет. У меня волосы дыбом и мороз по коже. Мать когда-то так выла, а я плакал маленький рядом. Гладил её по плечам и просил: «Мама не надо. Ну, пожалуйста, не надо». Картинка, как будто вчера это было.
А если моему пацану попадется такой отчим, как мой отец? Убью на хрен. А если они уедут, и я не буду об этом знать?
Куча мыслей. Не нужных, не правильных. А она уже не воет, а скулит.
И я не выдерживаю, падаю на кровать, прижимаю к себе:
- Если ты родишь, и мы будем жить, это не значит, что я не буду гулять. Так что думай сама.
Она всхлипывает мне в шею, по коже горячие слезы.
- Димка, я дура, я ведь люблю тебя, хоть и знаю, что ты меня нет. Но ты только представь, родится маленький, черненький, весь в тебя. Как ты можешь заставить меня его убить?
Я прижимаю её крепче.
- Никак. Не могу.
Она, наплакавшись, засыпает у меня на плече. У меня же сна ни в одном глазу.
Что теперь будет? Как же круто изменилась моя жизнь. Я совершенно не был готов к таким радикальным переменам. Сначала безудержная симпатия к практиканту, теперь ребенок. Осталось еще работу сменить, и вообще будет полный пи**ец.
Даньке я ничего не скажу. Завтра сниму квартиру, а там будь что будет. Может, мне все же удастся со временем изменить его взгляды на жизнь.
Мне страшно. По-настоящему страшно, как в детстве, когда я только понял, что мне нравятся не девочки, как всем остальным, а пацаны. Я боюсь этих перемен. Боюсь и хочу их. Все сразу. Хочу Данила и ребенка.
Хочу Данила и семью. И еще хочу, чтобы мой ребенок никогда не узнал, что его отец трахается с парнями. А не трахаться я не могу. Если только стать импотентом.
«Когда-нибудь, всё тайное становится явным» - эта мысль засела в голове, как заноза. С нею я и заснул.
ГЛАВА 30
Трах в машине подействовал на Данила, как хороший допинг. Настроение было просто отличное. На душе легко, как никогда. Все сомнения и самокопания улетучились. Ему было хорошо с безопасником, и в отношениях, и в сексе. То, что Дмитрий несвободен, пока не очень волновало Даньку. Об этом он старался не думать. Ведь это, в первую очередь, проблемы самого Саныча, и их интрижка на его совести.
По приходу домой он застал такую картину: мать с отцом сидели на кухне, мать зареванная, отец злой. Они очень редко ссорились, поэтому у Даньки в груди появился нехороший такой комочек под названием «страх».
Чего он испугался, он еще и сам не понял, но в коленях ослабло.
Раздевшись, прошел на кухню, стараясь сохранить нормальную «мину», и нарочито весело, заглядывая в кастрюли, поинтересовался:
- Вы чего такие смурные? Мать, по какому поводу вода?
- Да делать ей не хрен, развела сопли, понимаешь. Письмо вон от родственничка пропавшего получили. На, читай. - Отец взял конверт с холодильника и сунул его Данилу.
- Санкт-Петербург? - прочел вслух Данька адрес отправителя.
- Ага. Боречка объявился. Да не один, а с сынком. – Отец вытащил из холодильника бутылку водки. – Давай, сын, глыкнем по рюмахе, а то что-то настроение хреновое.
Мать глянула на него исподлобья, но ничего не сказала. Только тяжело вздохнула.
- А чего пишет, что вы в таком трансе?
- Сына к нам прислать хочет. Чтобы к Петру Алексеевичу на могилку сходил, и фотографии семейные забрал. Вспомнил, блин. – Отец опрокинул стопку, закусывая соленым огурцом.
- Мам, а ревешь-то ты чего? Ну, приедет, отдашь фотки, в чем проблема-то?
- Ты что, не понимаешь? Думаешь, он за фотками едет? Да ему квартира, наверное, нужна. – Мать глянула на Даньку и снова зашмыгала носом.
- Какая квартира? Мы уже в ней черт знает, сколько живем. Я в ней вырос, считай. Да и дарственная не оспаривается.
- Во-во. Я ей то же самое, дуре, говорю. А она заладила – "стыдно", "не наше", "они наследники".
- А где эти наследнички были, когда Петр Алексеевич один остался? Ты чего, мам? Кончай себя расстраивать. Я думал, серьезное что-то случилось, а она...
- Да вам с отцом все пофигу. Не его же родня, ему перед ними глазами не хлопать.
- Татьян, кончай уже, а? Где они действительно раньше-то были? На похороны ни один из них не приехал, а сейчас чухнулись! Могилку им, блин, посетить надо! А была бы сейчас эта могилка, не будь нас? Похоронили бы, как безродного, старика. Про фотки он вспомнил. Сам уже одной ногой в могиле стоит, вот совесть и мучает.
- А сколько ему лет? – поинтересовался Данька у матери.
- Борису около семидесяти должно быть. Я точно не помню. А Гоше, я не знаю. Боря даже не известил отца, что у него внук родился. Петр Алексеевич не знал о нем ничего.
- Гоша? Это Георгий что ли? - Данька с любопытством заглянул в письмо. Пробежался взглядом по строчкам, но, кроме имени Гоша, не выхватил никакого другого.
- Наверное. Я в именах ни хрена не понимаю. – Мать пожала плечами.
- Когда он приезжает?
- Как только Борис ответ от нас получит. Он не уверен был, что мы по этому адресу живем. Написал наобум.
- Ну, так тем более. Мам, он, значит, не собирается за квартиру предъявлять. Видать, думал, что мы её или продали, или государство забрало.
- Ладно, приедет Гоша, узнаем всё. Спать пошли. Поздно уже.
- Завтра выходной. Мы с Данькой посидим еще. - Отец налил еще по рюмке.
- Хватит водку жрать и сына спаивать. – Мать сграбастала бутылку и унесла её с собой в комнату.
- Вот так, сынок! Никакой свободы. Сначала мать все запрещает, потом жена. Ты это, не вздумай жениться рано. Гуляй лет до двадцати семи.
Данька хмыкнул:
- Дьдьке, вон, уже за тридцать семь перевалило, а он так и не женился.
- У Ваньки работа такая, сегодня здесь - завтра там. Выйдет на пенсию, найдет бабенку. Детей все равно ему не дано своих заиметь. Правда, лучше было бы, чтобы ждал его из рейсов кто-нибудь. Но не судьба, видать. Не везет ему с бабами.
- Пап, а почему детей не заиметь?
- Он в детстве на железяку в озере напоролся. Порасхерачил там себе все. Операцию сделали, по-мужски вроде все работает, а вот детей нет. А может, и не работает уже, он ведь хрен скажет. Ты только это, молчок. Мать меня убьет, если узнает, что я тебе рассказал.
- Могила, пап. Жалко дядь Ваню, молодо, ведь ещё.
Ночью Данька все думал о дядьке. Вот ведь жизнь. Он гей, ему детей вроде как не надо, а тому, кому надо, не дано. Не справедливо.
******
Я и забыл, что сегодня выходной, и Машке не на работу, поэтому придется и мне, наверное, сидеть дома.
Она с утра встала в хорошем настроении. Приготовила завтрак и взялась печь пирог с семгой. Я уселся за комп, открыл сайт с объявлениями. Искал хату подальше от центра. И вообще подальше. Нашел квартиру в новостройках в новом районе. Почти полчаса езды на машине от города. Район построен на полях, на другом берегу реки, как отдельный маленький городок. Самое то. Дома там еще заселены не полностью, народ друг друга не знает. Все жители новые. Да и бабок любопытных наверняка меньше. Квартиры, скорее всего, покупает молодежь.
Сказал Машке, что съезжу в магазин, пока она пирог печет, куплю вина.
Она сунула мне список продуктов, и я свинтил с чистой совестью.
Мысли о ребенке гнал от себя прочь. Слишком тяжело об этом думать.
Не хочу загадывать, что будет. Устал от этих думок, от неизвестности.
Как только вышел из подъезда и сел в машину, позвонил риэлтору. Договорились на понедельник. Потом звякнул Даньке.
- Привет студент. Как дела? Хорошо спал?
- Привет. Отлично. А ты?
От его голоса защемило в груди, и шевельнулась совесть. Хреново я спал, но тебе об этом знать не надо.
- Ты мне снился. – Я вру, мне сегодня вообще ничего не снилось.
Смеется.
- И чего я делал в твоем сне?
- Я тебе лучше покажу при встрече. Рассказывать не умею.
- О, так я там был не один? С тобой? Интересно, что мы такого делали, что это нужно показывать? – И опять смешок.
- Ты дома? – Мне любопытно, не слышат ли его родители наш откровенный треп.
- Дома. Один. Мои уехали в гости. До позднего вечера. Хочешь приехать?
Вот этого я совсем не ожидал. И прежде, чем подумать, сходу выпалил:
- Конечно! Жди, еду.
****
У Даньки было уютно. Или с ним было уютно. Я чувствовал себя, как дома. Он напоил меня чаем и потянул в свою комнату.
- Пошли, покажешь мне сон.
Глаза блестят, на лице улыбка. И ямочки эти... А у меня в груди кошки ... скребут. Не хочу просрать только что начавшиеся отношения. Полный тупик. Стена.
Но я ему улыбаюсь в ответ. Зарываюсь лицом в его короткие волосы и вдыхаю запах шампуня. Пахнет свежестью. Мятой. И щеки гладкие, мягкие, наверное, только что побрился.
Целую. Щеки, глаза, брови, лоб, губы. Он отвечает. Засовывает в рот мне язык, потом ловит губами мой. Мне нравится с ним целоваться.
Валит меня на свой диван, падает на меня и шепчет в самое ухо:
- Дим, а ты всегда только сверху?
Я растерялся. В молодости было по всякому, но уже лет как восемь - да, только сверху. Но с ним я готов на все. Только, наверное, не сегодня. Мне нужно время перенастроиться.
- Позже я снизу, если хочешь. Дай мне время на перестрой, хорошо? - говорю и смотрю в глаза. Не хочу, чтобы обиделся. Не хочу оттолкнуть.
Он улыбается:
- Да я просто спросил. А вдруг бы выгорело бы. Но нет, так нет. Я не настаиваю.
Притягиваю его к себе за голову и целую так крепко, как только могу. Он шарит рукой у меня в штанах. Пытается расстегнуть ширинку. Помогаю высвободить хозяйство. Оголяться полностью не рискую. Данька сбрасывает с себя джинсы и встает на четвереньки. Намек понял. Только вот презики из машины не взял. Он догадался по моему растерянному лицу.
- Дим, я дома ничего такого не держу. Я чистый. Во всех смыслах. Тебе я верю, так что давай так.
И я даю. Все, что можно дать: страсть, нежность, безудержность и огромное желание быть вместе сейчас, потом, всегда.
Данил вышел меня проводить. Мне еще за продуктами ехать. Он не в обиде – понимает. Сказал про квартиру, думал, примет в штыки, а он вдруг обрадовался, и на душе стало тепло.
****
Данька зашел домой, засунул покрывало с дивана в стиралку, завел машинку и пошел есть. После секса он всегда был голодным.
Было немного грустно. Было немного скучно и совсем чуть–чуть обидно. Но он вспомнил, как ездил в деревню к Владу по выходным, как довольствовался одноразовым перепихом с другими, и засунул свою обиду подальше.
Ведь раньше он не интересовался у своих партнеров, если у них жены, так что изменилось, в конце концов?
Пока его все устраивало. А Саныч ему нравился все больше, и он был рад, что тот снял квартиру. Оперативно, однако. Но это значит, что у них все же намечается долгоиграющий секс и отношения, ничем не отличающиеся от отношений с Владом. С той лишь разницей, что безопасник намного приятней крольчатника. Данька улыбнулся своим сравнениям.
Наевшись, он решил завалиться спать, а потом позвонить однокурсникам и устроить небольшие посиделки.
ГЛАВА 31
В воскресенье Данька на звонки мои не отвечал.
Маша уехала к своей маме с ночевкой, сообщать о беременности. Звала меня с собой, но я отбрыкался от перспективы встречи с ее родителями. За время нашего с ней проживания я видел их всего пару раз.
Манька жила отдельно от родителей, которые купили дочери квартирку. Она не раз порывалась ее сдать, мотивируя тем, что живет у меня, а за жилплощадь приходится платить. Я стал давать ей деньги на оплату коммунальных услуг, лишь бы хата оставалась свободной. Прямым текстом объяснил сожительнице, что в случае нашей ссоры ей некуда будет свалить, если она пустит квартирантов. Согласилась.
Когда она уехала с утра к родичам, я было обрадовался и стал названивать практиканту, но обломился.
Так что день прошел – никак. Маялся от безделья, набивал пузо Машкиной стряпней и думал, думал, думал.
Машку с ребенком я уже не брошу однозначно. Нужно уметь нести ответственность за свои поступки. Ни она, ни ребенок не виноваты в том, что я использовал любящую меня женщину. А раз использовал, надо расплачиваться.
С Данилом – все еще вилами на воде писано. Пока буду скрывать свое будущее отцовство. Если его не устроит мое семейное положение, и он меня бросит, приму его решение.
Если же он примет все как есть, буду только рад. Привязанность или любовь – не важно, как назвать, но если у него ко мне ЭТО будет, то он выдержит все, и мою семью тоже. Надеюсь на это.
***
В понедельник с утра съездил на перевязку, а после обеда встретился с риэлтором.
Квартирка была неплохая. Мебелированная, правда, по минимуму, но все самое необходимое было.
Заплатил за три месяца вперед, прикупил продуктов, пару комплектов постельного белья, посуду, туалетные и ванные принадлежности для себя и Даньки и всякую хренотень по мелочи, вплоть до тапочек. Провозился до шести вечера. Очень хотелось притащить сейчас же сюда практиканта, но он до сих пор не отвечал на звонки. Меня это начало напрягать. Может, я вообще зря затеял с квартирой?
Домой вернулся к восьми часам вечера. Машка спала, свернувшись калачиком на диване.
Присел рядом, погладил по голове, чмокнул в щечку. Она завозилась и открыла глаза.
- Мама тебе привет передавала.
- Угу. Хорошо съездила?
- Нормально. Мои спрашивают, когда мы заявление подавать пойдем.
Этого следовало ожидать. Рано или поздно разговор бы зашел о загсе.
Не знаю почему, но я отнесся к этому вопросу спокойно, без напряга.
- Как только, так сразу.
- И что это значит?
- Маш, ты куда-то торопишься? Тебе край нужен этот штамп в паспорте?
- Но ведь ребенок...
- Ну, ребенок, и что? Мало живут с детьми, и без регистрации? Записать его на себя, я запишу без проблем. И штамп в паспорте никогда не поздно поставить. Ты этого ребенка сначала выноси и роди.
Машка смотрела на меня, и глаза ее наполнялись слезами.
- И что я родителям должна говорить? Что я на хрен тебе не нужна?
- Слушай, еще три дня назад ты вообще собиралась стать матерью одиночкой! Так какие сейчас претензии? Я не отказываюсь ни от ребенка, ни от тебя, но я не считаю, что нужно срочно бежать в загс. Да я, блин, еще к мысли даже об отцовстве и женитьбе привыкнуть не могу. И потом, Маш, если мы даже оформим отношения, это не значит, что я стану мужем–паинькой. Даже не надейся. Я слишком люблю свободу. Я к ней привык, и менять меня уже поздно.
Машка вздохнула и умостила голову на моих коленях, обхватывая меня руками.
- Я соскучилась. Секисом займемся?
- Тебе же нельзя.
- Почему это? – Она с удивлением уставилась на меня. Даже голову с колен моих подняла.
- Давай уже что-нибудь одно - или секс, или ребенок.
- Дим, ты совсем долбанулся? Хочешь сказать, что почти год мы не будем трахаться?
- Именно это и хочу сказать. Не хватало еще ребенка из-за траха потерять.
- Ну, знаешь ли!- Машаня даже с дивана соскочила от возмущения. – Можно подумать, люди не трахаются все девять месяцев! Ерунду какую-то порешь! Ребенку секс не мешает, и у меня нет предпосылок к выкидышу! Так что мне врач заниматься сексом не запрещал.
- А я не хочу и не буду рисковать. Ты хочешь ребенка? Если да, то потерпишь и без секса - не помрешь.
Манька готова была разреветься. Губешки затряслись, глаза заморгали.
- Но ты-то без секса не собираешься все девять месяцев сидеть, ведь так? У тебя кто-то есть? Кого ты собираешься трахать?
- Для этого есть девочки по вызову или вон, миньетчицы на объездной.
- Меня от тебя тошнит! Ты полное дерьмо!
- Ну, от этого дерьма ты ребенка родить решила. Я, в принципе, не навязываюсь. Скажу тебе только одно – хочешь со мной жить, прими мои условия. Взамен я даю тебе полную заботу о тебе и нашем ребенке. Обеспечу вас и буду хорошим отцом. Хорошим мужем быть не обещаю. Найдешь мужика лучше меня – вперед и с песней, буду только рад за тебя. Но учти, если он, хоть пальцем тронет моего ребенка, став ему отчимом, сделаю все, но лишу тебя материнских прав. Я тебя люблю, по-своему. Может быть, не так, как хотелось бы тебе, но по-другому не умею. И обещаю, что ни одна баба не заставит меня тебя бросить. В этом можешь быть спокойна.
Машка лихорадочно стянула с себя халат, меняя его на джинсы и футболку. Не глядя на меня, шмыгая носом, схватила с вешалки куртку и, обувшись, выскочила в подъезд.
Я ее останавливать не стал, наверняка помчалась в свою квартиру. Пусть подумает и все взвесит: стоит ли ей связывать свою жизнь со мной. А уж если свяжет, то пусть принимает таким, какой есть. Наглеть, конечно, не буду и постараюсь быть хорошим и заботливым, но и от Даньки не отступлюсь, пока он сам меня не пошлет. Да и вообще не собираюсь отказываться от своих предпочтений.
С сексом я, конечно, загнул, но, блин, не стоит у меня после Даньки на Машку. Хоть тресни – не стоит.
Только подумал об этом гаврике, как телефон разразился мелодией, на которую я его поставил.
- Ну, и чего ты на мои звонки не отвечал? – С ходу иду в нападение.
- А я должен отчитаться? Вроде не подписывался на такое. И вообще, где "здрасьте"?
Да, чего-то я не в ту степь зарулил. С Данькой таким тоном не прокатит, это тебе не Машка. Быстро пошлет веником париться.
- Ну, здравствуйте, Данил Артамонович. Можно узнать, почему это вы на мои звоночки не реагировали?
- Во, другое дело. А то, блин, наезды с ходу. Я, Дмитрий Александрович, вчера погулял малёха с однокурсниками. Из клуба меня забирал папанька, а я был не очень трезв. Он меня чуть ли не за шкварник оттуда выволок, вот я и забыл телефон на столе. Спасибо, девчонки подобрали и вернули сегодня.
- Гуляем, значит?
- А вы что-то имеете против? – Я почему-то представил в этот момент Данькину ехидную улыбочку и вздернутые вверх брови.
- Да нет, Дань, какое я право имею быть против. Гуляй, пока молодой.
- Я тоже так думаю. А чего звонил-то? Соскучился?
- Соскучился. С квартирой вопрос решил, хотел новоселье устроить.
- Ты сейчас на хате, что ли?
- Сейчас нет. Уже дома.
- А жена где? Ты вроде не тихо разговариваешь.
- У родителей. В гости поехала, – вру. - Хочешь матануть на квартиру с ночевкой?
- Не. Не могу сегодня. Батя злой, как черт. Да и в институт завтра первый день.
- А завтра после занятий?
- Посмотрим. Созвонимся, если что. Тебя на работу не выписали?
- Неделю еще, как минимум, гулять буду. Если генерал приедет, то выйду. Нет, на фиг надо. С этим чмо работать нет никакого желания. Кстати, Дань, что про братцев-то слышно? Тебя следователь вызывал?
- Ну, сразу после больницы мы с папкой ездили. Отец тоже давал показания, про шапку и видик, что Антон спер, рассказал. Пока больше не вызывали. Да мне и не хочется.
- Я завтра пробью, как там дело, да скоро ли суд будет.
- На фиг. Когда будет, тогда будет. Думаешь, я горю желанием с ними встретиться?
Я слышал, как в замке ковыряют ключом, а затем открывается дверь – вот и Машка вернулась.
- Ладно, Дань, давай, до завтра. Позвонишь, я подъеду. – Разговор обрывать не хотелось, но перед Машей говорить – тоже.
Данил видать понял, что я не один.
- Давай, пока. Получится, так позвоню, обещать не буду.
- Должно получиться. Возражения не принимаются.
- Посмотрим. Пока.
Отключился. Только бы не обиделся и позвонил завтра.
Маняша с пакетом в руке, ждет, когда заберу, чтобы разуться. Забираю, заглядываю - бутылка кагора, виноград, груши и копчености.
Смотрю на нее выжидающе. В честь чего вино и фрукты?
- Кагор мне немножко можно. Для крови хорошо. Давай отметим нашу новую фазу в жизни.
Несу пакет на кухню. Я в принципе не против. Значит, она все решила и приняла.
- Ты с практикантом болтал?
- Угу.
- А зачем ты за ним заедешь завтра?
- В ментовку съездить надо. По делу его. Ускорить процесс, так сказать. Да и вообще узнать, когда суд и всё такое.
- Он что, сам не может?
- Может. Но со мной лучше. Я всё же, как-никак, бывший мент и подвязки имею.
- Допоздна опять ездить будешь?
- Как получится.
- Он тебе случаем девочек–студенточек не подгоняет?
Поворачиваюсь от стола и зло зыркаю на нее:
- Может, хватит уже? Ты так и будешь мне мозг выедать теперь?
- Что-то вы снюхались с ним последнее время. Какие у вас могут быть общие интересы, кроме девок?
Меня смех разобрал. Вот девки-то как раз последнее, что нас с Данькой интересует.
- Дура ты. На фиг мне студентки-то нужны? – И ведь не вру. – Еще проблем с их предками не хватало! Думай, что говоришь? Я уже пень старый для студенческих шашней.
- Я не намного старше, этих самых студенток, вообще-то.
- Ты у меня девушка самостоятельная, от родителей не зависящая. Умная, работящая и вообще, золото. - Обнимаю, подлизываюсь. Она утыкается мне в плечо.
- Ты, правда, никого не завел?
- Клянусь, что никакой другой бабы, кроме тебя, у меня нет, и не будет.
ГЛАВА 32
Я слышал, как Машка уходила на работу. Проснулся, наверное, по привычке, но вставать не стал. Лежал и ждал, когда за ней захлопнется дверь.
Встал, пошатался по квартире, выпил чаю и улегся опять.
Только задремал, как услышал из-под подушки: «Возьми трубку, начальство звонит».
Лежал и думал: «Брать, не брать?»
Валерьевич, наверное, вернулся. Но на работу не хотелось, особенно сегодня.
Не выдержал, взял.
- Ну, наконец-то! Дрыхнешь, тунеядец?
- Дрыхну, – честно сознался я.
- Жопу в руки, и ко мне.
- В Англию, что ли?
- Мозги не е…и. Давай, пулей.
- Мне в больницу к десяти. – Вру.
- Значит, после больницы, чтобы был на работе, как штык!
- Не раньше двенадцати.
- Дима, не буди во мне зверя.
На языке так и вертелось ляпнуть что-то вроде: «Тушканчика, что ли?» - но генерал шутку, боюсь, не оценит, обидится.
- Как освобожусь, сразу подъеду. Валерьевич, пожалей калеку, не наезжай.
В ответ смешок и гудки.
Лежу, смотрю в потолок и соображаю - что я дебил.
Вот на хрена я ляпнул, что в больницу к десяти? Генерал ведь хрен отпустит теперь до вечера, а я же хотел Даньку после занятий встретить. Надо было врать, что в больницу к трём. Идиот.
Спать расхотелось совсем.
Надо переигрывать. Встал, собрался, поехал на работу.
Первым делом пошел отмечаться у начальства, даже до кабинета своего не дошел.
Секретарши не было, я постучал в дверь для приличия и ввалился в кабинет.
У генерала был Батько. Что-то ему впаривал, а Валерьевич кивал и перебирал бумажки. Увидев меня, глянул на часы и приподнял вопросительно бровь.
- Позвонил, попросил перенести прием на три. - Врать уже входит в привычку. Я столько, наверное, за всю жизнь не брехал, сколько за этот месяц.
- Присаживайся. Сейчас освобожусь. – Он кивнул мне на стул.
Батько тут же вклинился:
- Дмитрий Александрович, как ваша рука? Объяснительную в состоянии написать? Я подал приказ на лишение вас премии.
У генерала брови поползли на лоб. Он переводил взгляд с меня на Бойко и обратно.
- Ваше право Леонид Анатольевич. А на счет объяснительной - я нахожусь еще на больничном, так что придется вам подождать. И думаю, что писать её я буду уже не вам.
- Так, я что-то явно пропустил. В чем это ты, Саныч, проштрафился, что тебя здесь премии лишают? Полфабрики мороженого упер, что ли?
- Дмитрий Александрович превысил свои должностные полномочия, так же, как и Олег Юрьевич.
Валерьевич скорчил рожу и скептически посмотрел сначала на Батько, потом вопросительно на меня.
Я пожал плечами.
- В чем превышение? – раздраженно буркнул генерал, глядя исподлобья на своего заместителя. Ему явно не нравилось, что он тут строит всех, пока его нет.
- Завгар использовал в личных интересах в нерабочее время служебный транспорт и персонал, а начальник службы безопасности подписал пропуск на этот транспорт за территорию Хладокомбината.
Валерьевича аж перекосило от официоза Батько. Он опять уставился на меня, ожидая моего объяснения.
- Да на пикник мы всем составом ездили. Взяли автобус, а потом дежурку вызвали домой девчат развести.
Генерал откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул.
- Анатольевич, вот тебе херней еще маяться не надоело, а? Правильный, что ли, такой? Спасибо, конечно, что ты так печешься о моем комбинате, но палку-то нахрена перегибать? Ладно, иди, потом поговорим. Перекурить мне надо.
Батько поджал губы, пошел было уже на выход, но у двери остановился:
- Сергей Валерьевич, я выполнял, в отличие от некоторых, свою работу и выполнял ее ответственно. Если вас не устраивают мои методы и действия, смените себе зама. А подрывать мой авторитет в глазах подчиненных - вам же во вред.
- Тьфу ты! - сплюнул в сердцах генерал – Ну, что за человек, а?
Леонид Анатольевич развернулся и молча вышел.
- Блядь, я иногда себя его замом чувствую, а не хозяином Холодильника. "Смени", блин. Давно бы сменил, не был бы ты мэровским протеже. Смени тебя, а потом начнется – пожарные, санэпидемстанция, налоговая и еще хрен знает кто. - Валерьевич кинул мне через стол сигару и закурил сам. - Как погуляли-то? И что с рукой?
- А кто тебе сказал, что я на больничном?
- Буторина. Я только машину на территорию загнал, она сразу доложилась. Мужиков я еще не видел никого, а то бы уже нажаловались на этого придурка. Ну, так рассказывай.
- Да нечего, в принципе, рассказывать. Съездили с девчонками маркетологами на шашлычок, отметили второе рождение их практиканта.
- О, блин, надо же, пропустил такую пьянку! Но, с другой стороны, с нашими девчонками мне лучше не ездить, а то, блин, разговоров потом не оберешься.
- Они бы тебя стеснялись, а так здорово посидели.
- А руку-то ты где травмировал? Подрался, что ли? Молодость вспомнил?
- Да не, пьяный показывал Юрьевичу, как братков практиканта бил. А показывал на дереве.
- Вот придурок!
- Как Англия? Как дочка?
- Замечательно. Я и во Францию с Италией смотаться успел. А еще в Москве квартирку прикупил, есть мыслишка перебраться в столицу.
Я офигел. Стало не по себе. Без генерала я Хладик не представлял. На душе стало нехорошо.
- Валерьевич, ты что, комбинат продавать собрался?
- Нет, конечно. Да это я так, только языком треплю, что переберусь. Моя от детей не уедет. Если только и их туда переманить. Пацаны-то с радостью в Москву переберутся. Володька давно туда лыжи намыливает. И то правда, чего здесь молодежи ловить?
- Валерьевич, ты это, не шути так. Дай хоть до пенсии спокойно доработать.
- А чего ты испугался-то? Я если и уеду, то Хладик все равно за собой оставлю. Не собираюсь я его продавать. Это мой хлеб.
- Ага, и Батько оставишь править? А нам тогда – вешайся. Сам знаешь, мы с ним не сработаемся.
- А ты сам-то, не хочешь в столицу двинуть?
- А чего я там забыл? У меня комбинатов нету, чтобы денежки сами в столицу текли. Охранником в клуб идти на старости лет?
- Подколол, да? А то ты не знаешь, сколько я сюда сил, нервов и денег вбухал, прежде чем эти денежки потекли.
- Да знаю. Просто не представляю Хладик без тебя. Если ты уедешь, то и мне свалить отсюда придется. Я с Бойко работать не буду, а Москву уже не потяну.
- Да ладно, не паникуй раньше времени. Я хату так, для статуса купил, чтобы в гостиницах не тусоваться. Как с Машкой? Помирился?
Я вдруг четко осознал, что буду отцом. И мне захотелось с кем-нибудь поделиться этим, похвастаться.
- Помирились. Ты приобрел квартиру, а я, кажется, скоро стану батей.
- Ни хрена себе новость!- Генерал даже из кресла выскочил. Хлопнул меня со всей дури по спиняке и полез в холодильник.
- Вот, французский. Высший сорт. Кучу бабла за него отвалил. Хотел оставить для важных гостей, но ради такого дела грех не открыть. По рюмочке и за работу.
Я уже было потянулся за рюмкой, но вспомнил, что за рулем и что мне еще ехать за Данькой, и с тяжким вздохом отставил коньячок подальше от себя.
- Мне на прием в больницу.
- Да выветрится до трех часов. Пей, давай.
- Да, блин, только губы марать. Давай завтра после работы посидим, выпьем по-человечески.
- Ну, как хочешь. А я выпью, все равно открыл уже. За то, чтобы родился у тебя богатырь!
Я посмотрел на стоящую передо мной рюмку, на довольную морду генерала и сдался. Коньяк был действительно хорош. Жаль мало.
День пролетел махом. Около трех часов, распрощавшись с Валерьевичем и пообещав завтра выйти на работу, я рванул за Данилом.
Мы созвонились, и он ждал меня недалеко от института к половине четвертого.
***
Первый учебный день давался тяжело. Данька никак не мог настроиться на учебу.
Он скучал. Скучал по Санычу. И мечтал скорее оказаться с ним на квартире.
Он не понимал, когда так успел привязаться к Дмитрию. Почему рука так и тянется к телефону, чтобы позвонить и услышать грубый с хрипотцой голос, ставший таким необходимым.
Как ни старался он не думать о безопаснике, мысли все равно возвращались к нему.
И толчком для таких ненужных Даньке эмоций послужил вчерашний телефонный разговор.
То, что Саныч всё-таки снял квартиру, что звонил ему, и не раз, и даже то, что предъявил за неотвеченные звонки, почему-то грело душу. Хотелось верить, что он действительно скучал, и что из этого что-нибудь, да получится. Что-то большее, чем простой трах, как с Владом.
Когда около трех часов телефон завибрировал, Данил как раз переходил из одного корпуса в другой. Сердце радостно трепыхнулось, а губы растянулись в улыбке.
Сразу после занятий он чуть ли не бегом припустил к месту встречи, отмахнувшись от предложения сокурсников пойти попить пивка. Он опаздывал почти на полчаса, успев предупредить Дмитрия смской.
Безопасник стоял, облокотившись на припаркованную машину, и курил. Здоровый, солидный, красивый мужик. Если присмотреться к лицу – слишком жесткий, колючий взгляд, слишком густые и широкие брови, крупный с горбинкой нос, про такой говорят - "шнобель", узкие губы, жесткий подбородок – все грубо и по отдельности некрасиво. Но взгляд тянется к этой неэстетичности и улавливает общую красоту мужика. Самца. Мачо.
Дмитрий выкинул окурок и кивнул.
- Привет студент. Садись давай, поехали, а то жрать уже охота. Я сегодня не завтракал и не обедал. Ты как, есть хочешь?
- Немного. Мы заезжать еще куда-то будем? Где ты есть собираешься?
- Дома поедим. Я вчера все купил, холодильник забит под завязку. Бутербродами перекусим, а потом уже пельмешек сварим.
Данил удивленно глянул на Саныча, прежде чем сесть в машину.
Он не ожидал от него такой хозяйственности, а еще больше не ожидал услышать от него «дома поедим», как будто они действительно едут к себе домой.
И Данька вдруг понял, что он очень сильно хочет, чтобы когда-нибудь так и было. Чтобы у них был дом, из которого не надо возвращаться впопыхах к родителям. Где можно валяться в постели после секса и никуда не спешить. А утром встать и, позавтракав вместе, поехать на работу и учебу.
Мечта идиота. Дурацкая, невыполнимая мечта. Никогда такого не будет. Двум мужикам жить вместе – утопия.
Их удел – прятаться, скрываться, встречаться урывками, бояться.
Настроение испортилось. На душе стало тошно и горько.
ГЛАВА 33
Снег отсвечивал мягким золотом, переливаясь, завораживая под рассеянным светом фонарей. Стоянка двора давно уже заполнилась соседскими машинами, и лишь одно место пустовало.
И Маша не отрываясь, все смотрела на это место, наблюдая сквозь слезы, как снег засыпает его.
Она сама не знала, зачем стоит и смотрит в это проклятое окно. Зачем ждет, когда во двор заедет его машина. Сердце каждый раз вздрагивало в груди, при появлении очередного автомобиля темной окраски, заезжающего во двор.
Ее измучило это ожидание, но она все равно, каждый вечер стояла у окна - смотрела, ждала. Нужно было просто уйти, бросить его, но ей не хватало сил этого сделать. Она любила, любила всем своим бабьим, глупым сердцем.
Жила им. Его улыбкой, храпом, голосом, редкими ласками, его ребенком внутри себя.
Ребенок – ее надежда на то, что Дмитрий полюбит его, так же, как любит она. И эта любовь свяжет их, объединит, сделает, наконец, ее счастливой.
«Ребенком мужика не удержишь» - сколько раз Маша слышала эту фразу. Знала, что это так, но маленькая, крохотная искорка надежды, что у нее все будет по-другому, заставляла терпеть и не сдаваться.
Она погладила свой округлившийся живот, всхлипнула, не удержав слезы, и прошептала комочку внутри своего чрева:
«Все будет хорошо малыш. Мама любит тебя, и папа будет любить. Нагуляется, пока ты не родился, а потом останется только с тобой и со мной. Не может же он всю жизнь по бабам прыгать, как молодой. Вот ты родишься, он и осядет, будет домашним. Вот, увидишь, как папа изменится. Он будет хорошим отцом, я знаю. А еще он урод и эгоист. Господи, как же я его иногда ненавижу!»
Маша коснулась пальцем шрама на внутренней стороне сгиба локтя. Уродливому, красному, еще бросающемуся в глаза. Швы сняли три дня назад. Со временем он побелеет, и, может, его не так будет видно. Но сейчас ей придется носить вещи с длинным рукавом. Она до жути боялась, что шрам заметит мать или подруги. Неделю она провела в больнице. Сказала всем, что положили на сохранение.
Это было почти правдой. Если бы она не была беременна, ее бы отпустили сразу домой.
Маше было стыдно за свой идиотский поступок. Особенно перед Димой.
Если раньше в его глазах она иногда ловила нежность, то теперь - жалость.
Он стал чужим. Совсем чужим. Отдалился еще больше. Был рядом, но далеко.
Маша лихорадочно вытерла слезы, увидев, как машина Дмитрия заехала во двор. Он вышел из нее, достал из багажника небольшую складную лопату и начал расчищать снег на стоянке. А Маша побежала в ванную, приводить себя в порядок.
Он не должен заметить, что она плакала.
Конец декабря, скоро Новый год. Я даже не заметил, как пролетели два последних месяца.
Когда пошел первый снег, и Данька вышел ко мне в зимней куртке, с лохматой оторочкой на капюшоне, застегнутом по самый нос, в шапке натянутой по брови, такой смешной и родной, я перестал считать дни.
Почему-то именно в тот самый момент я понял, как он мне нужен, и как я не хочу его терять. И что рано или поздно, но это произойдет.
Было ощущение, словно мне сказали, что у меня рак, и жить осталось немного. И я, как умирающий, бросился наслаждаться тем, что мне отведено, гоня от себя время. Перестав смотреть в календарь.
Мы виделись почти каждый будний день. Уезжали в свою квартиру на три – четыре часа. Суббота была нашей полностью. Я увозил Машу к ее родителям, сидел с ними пару часов для приличия, а потом сваливал, а она оставалась. В воскресенье Данька обычно занимался, а я посвящал весь день Маше.
Маша – мне было ее жаль. Я не железный Феликс и видел, как мучаю мать своего ребенка.
Но остановиться уже не могу. Я как последний трус и эгоист, отдал право на выбор им. Ждал, кто первый из них меня бросит.
Смотрел на Машкин округлившийся животик, и понимал, что сам я не смогу выбрать. Особенно после ее нервного срыва.
Сегодня Данил сказал, что видеться мы будем теперь только по субботам, у него начиналась сессия. Еще одна суббота – и Новый год, который я тоже справлю не с ним. Данька парень не глупый, он все понимает и знает. Все, кроме того, что скоро я стану отцом. Но и того, что я живу с Машей, ему хватает.
Он тактично дал мне понять, что праздник я должен быть с ней.
Нет, он не говорит о моей семейной жизни, не напоминает, не спрашивает, не попрекает.
К ним просто приезжает родственник с Питера, и Данька бой курантов встретит с семьей, а потом убежит к друзьям.
Я понимаю, что он прав, что так надо. Я буду в праздник с Машей. Будем есть салаты и смотреть телевизор.
Десять дней назад состоялся суд над Данькиными братьями. На нем я познакомился с отцом Данила. Практиканта поначалу трясло, и он сам не знал от чего больше, от страха, что его батя нас заподозрит, или от самого процесса. Видя его состояние, я держался от него подальше и общался чисто официально.
Показания он давал через силу, не глядя на решетку, за которой находились родственнички. Когда меня вызвали, как свидетеля, и я рассказал, все что произошло в квартире, Данил смотрел на меня таким взглядом, что я сам думал - отец нас спалит.
По мере разбирательства, и того, как эти гандоны изворачивались и перли все друг на друга, Данькино лицо становилось злым. В глазах появился лед, губы поджаты. К концу процесса жалости к родственникам у него не осталось, и он спокойно принял решения суда упечь братишек за решетку. Витьке дали пять лет общего режима, а Антону четыре года.
После, я видел, как хочется Даньке поехать со мной, а не с отцом домой. Как он с тяжелым вздохом махнул на прощание рукой и залез в отцовскую машину. Этот его взгляд, благодарный, нежный, влюбленный. Мне было больно. Невыносимо. И я чуть было не решился расстаться с Машей.
Вернее решился, но она вытворила такое, что я не смог.
В тот день, когда я приехал домой, она была в хорошем настроении.
С порога обняла меня, прижалась целуя. Я ее отодвинул от себя:
- Машут, я же с улицы, холодный.
- От тебя морозом пахнет. Вкусно. Как все прошло?
- Нормально. Посадили этих ушлепков. Маш, нам надо поговорить.
- О чем? Что-то случилось? – она насторожено глянула на меня, забирая и вешая мою куртку.
Я не знал, как начать разговор. Прошел на кухню, сел за стол. Машутка взялась резать хлеб, намериваясь меня кормить.
- Маш, не надо. Я не хочу есть. Сядь, поговорим.
Она застыла с ножом в руке. Смотрит, и губы трястись начинают.
У меня рвет все внутри, а язык уже развязался.
- Маш, давай я алименты платить буду, содержать тебя. От ребенка я не отказываюсь, приму участие в его воспитании и все такое.
- Ты меня бросаешь?- начинает реветь, сразу - взахлеб.
- Солнце, ты ведь сама знаешь, так будет лучше. Ну, зачем я тебе? Я же только нервы тебе мотаю.
- У тебя кто-то есть. Я так и знала. Ты же клялся, что у тебя нет никакой бабы! Урод! – у нее истерика, срывается на крик, тычет в мою сторону ножом.
- Нет у меня бабы. Положи нож, порежешься - встаю из за стола, подхожу к ней, чтобы отобрать хлеборез из руки, но она от меня шарахается.
- Не подходи ко мне сволочь. Ненавижу тебя урода. Что же ты со мной тварь делаешь?
- Машут, ну пойми ты, не создан я для семьи. Я не против ребенка, даже хочу его. Я люблю тебя, но не так, как тебе хочется, как тебе нужно. Ну, зачем я тебе жизнь калечить буду? Может, ты нормального мужика встретишь. А помочь я тебе всегда помогу, даже если замуж выйдешь.
Машку трясет, она уже не всхлипывает, а воет. Меня от себя отталкивает со всей силы, так, что я врезаюсь в кухонный уголок, сгребая его собой.
- Пошел вон, козел! Ненавижу тебя! Ненавижу! Проваливай! Видеть тебя не хочу! Уйди отсюда! Уйдиии!
Надеваю куртку и ухожу. Пусть успокоится. И мне тоже надо взять себя в руки. Самого колотит. Она выскакивает за мной в коридор. В одной руке все тот же нож, другой швыряет мне в морду шапкой.
Я уже был на первом этаже, когда услышал душераздирающий вопль на весь подъезд:
-Димааааа!
У меня от него волосы на голове встали дыбом. Рванул назад, прыгая сразу через три ступеньки.
Машка сидит на площадке у нашей двери. Держит на весу свою руку, обхватив другой, глаза огромные, на лице ужас, а из локтевого сгиба - кровь фонтанчиком. Брызжет во все стороны: стены подъезда в крови, Машкино лицо, одежда – все в крови. Окровавленный нож на бетонном полу.
Потом все было как в дурном сне, словно не со мной. Помню, как выпростал ремень из штанов и перетянул Машке руку выше локтя. Помню, что вызывал «скорую», и орал на соседей, чтобы закрыли двери с той стороны, как ругался на фельдшерицу, которая выговаривала Машке, что она дура безмозглая, и ее в дурничку везти надо. Что вены из-за мужиков резать, это последнее дело.
Мы ехали на «скорой» в больницу, и я прижимал Машку к себе, а она ревела навзрыд и не могла остановиться, повторяя одно и то же:
-Димочка, миленький, не уходи. Не бросай меня, Димочка.
Медработники смотрели на меня как на врага народа.
Уже в больнице, когда Машка была в операционной, фельдшер, сдавшая ее врачу, вышла на улицу, где я курил. Она дернула меня за рукав, чуть не оторвав его вместе с рукой.
- Сволочи вы мужики. Баба беременная, а ты доводишь ее урод. Чтоб тебе пусто было. Отольются когда-нибудь и тебе бабьи слезки.
Отольются. Я знаю.
Машу оставили в больнице. Врач сказал, что нервный срыв, может спровоцировать выкидыш.
И вот после этого, меня словно вырубили. Я не помню, как и на чем доехал домой. Не помню, как отмывал площадку от крови, и как уснул.
Утром проснулся от звонка телефона. Звонил Влерьич, интересуясь, почему меня не было на рапорте, и где вообще меня носит.
Направляясь в туалет, я наткнулся в коридоре на ведро с окровавленной водой. Вот тогда меня и накрыло.
На работу я в тот день не пошел. Рванул к Маше в больницу. Генералу сказал, что ее увезли с угрозой выкидыша.
То, что вытворила Машка, в голове не укладывалось. Я злился на нее, винил себя, и хотел увидеть Даньку. Не знаю почему, но я больше думал о том, что его я теперь наверняка скоро потеряю, а не о Маше. И от этого было тошно.
Машка опять ревела, прижавшись ко мне в больничном коридоре. И я дал ей слово, что не брошу ее. Сказал, что люблю.
Всю неделю, что Маша лежала в больнице, я проводил с Данькой на квартире допоздна. Два раза заночевали.
В тот день, когда Машу выписали, мы с ним не виделись. Я весь вечер был с ней, и мы даже занялись сексом.
А с сегодняшнего дня встречи с Данькой только по субботам. Может оно и к лучшему. Маше я сейчас нужнее.
14 комментариев