Аннотация
Жизнь скрытого гея проходит в постоянном напряжении. Не выдать себя, не дать обнаружить. Это так сложно, это так тяжело. Ты проживаешь, как будто не свою жизнь, ты ей не хозяин. И вся твоя маска начинает расползаться, когда ты встречаешь ЕГО.
ГЛАВА 34
Отец зашел в здание аэропорта, а Данька остался дремать в машине.
Было тридцатое декабря. На площади, перед аэропортом, установлена огромная ель, увешанная гирляндами и игрушками. В городе предновогоднее настроение. Толпы народа в магазинах, лотки с мишурой и всяческой новогодней атрибутикой. Прямо на улице выставлены искусственные и натуральные елки, витрины переливаются всевозможными огнями.
Дома тоже суета по случаю праздника и приезда питерского родича.
Мать всю неделю не давала им с отцом никакого покоя. В срочном порядке были поменяны обои и потолочная плитка. Заменены на окнах шторы, а на полу покрытие.
Приобретена новая люстра, диван и плазменный телевизор огромного размера.
Мать не хотела «ударить в грязь лицом» перед столичным гостем.
Для нее что Москва, что Питер – один хрен. А их провинциальный городок – деревня. И не важно, что корни родственника из этой самой деревни, родился и вырос-то он в Питере.
Отец психовал, но делал все, что велела мать.
Данька возмущался, что у него сессия, но никого это не колыхало. Столичный гость важнее какой-то сессии, тем более что Даня умный, Даня сдаст, даже если не спал полночи, клея гребаные обои.
С Дмитрием ему удавалось общаться только по телефону, и то урывками. Устал он за эту неделю так, что Новый год был не в радость. Не хотелось ровным счетом ничего. Только спать. Даже трахаться не хотелось. Хотелось просто завалиться рядом с безопасником, уткнуться в его подмышку, сложить на него руки и ноги и дрыхнуть.
Он как раз задремал, когда двери машины открылись и послышались голоса.
Отец уселся за руль, что-то бурча себе под нос. На заднее сидение сначала плюхнулась сумка, а затем, кряхтя забрался пассажир.
Данька обернулся к новоиспеченному родственнику.
- Здравствуйте – кивнул он, разглядывая грузного дядьку. Тот улыбнулся ему во всю лощенную харю.
-О, Артамон, это сынок ваш? Красавец какой! Хорош!
Данька смутился.
- Да вот, отпрыск. Ну что, поехали домой? Данька, пристегнись. Гаишникам на новый год деньжат срубить надо, тормозят на каждом углу – пожаловался отец гостю.
- У нас они тоже перед праздниками лютуют. Да и без праздников. Может в гостиницу сначала?
Отец с удивлением обернулся к Гоше.
- А на кой тебе гостиница? Ты что, у нас остановиться брезгуешь что ли?
Тот замахал руками:
- Что ты, что ты! Мне неудобно просто вас стеснять.
- Не пори ерунду. Все, поехали, Танюха ждет.
Родственник оказался мужиком компанейским, особенно после пары рюмок корейской водочки. Покушав, все семейство перебралось из кухни в зал, прихватив закуску и выпивку. Мать достала фотографии Петра Алексеевича. Некоторые снимки были еще дореволюционные, а один вообще старый, как нарисованный: на нем сидели двое усатых мужчин в сюртуках и шляпах – котелках, а между ними стоял мальчик лет десяти, в бархатных курточке и бриджиках, на ногах чулочки и башмачки с пряжками. На обратной стороне фотографии выцветшая надпись красивым почерком:
«1863 годъ»
- Ничего себе!- присвистнул Георгий - Это же, наверное, отец деда, маленький еще. Прадед мой. Блин, на папку похож, до ужаса. Вот смотрите. Он вытащил из кучи фото, снимок Бориса, примерно десятилетнего возраста, и положил рядом со старой фотографией. Схожесть была феноменальной.
Снимки действительно были интересными. Можно сказать - историческими.
На одной из фотографий, Петра Алексеевича целовал в щеку Брежнев, пожимая при этом ему руку.
- Это твоему деду орден на одном из съездов вручили.
Георгий заинтересовался.
-А много орденов у деда? И где они сейчас?
- Ну, было несколько. Так мы его, когда хоронили, все ордена в гроб, на подушечку положили. Он наказал, чтобы обязательно с ним захоронили.
Данька ухмыльнулся. Родственничек-то, ушлый видать. Ордена сейчас в ходу, за них денежку можно не плохую выручить. Это мамка с папкой, простые, как три рубля, им ничего не надо. После этого вопроса Гоши, у Даньки к нему появилась неприязнь. Батя тоже поморщился.
-Гош, а чего твой отец с дедом не поделили, не знаешь? – Мать всегда мучил этот вопрос. Но как она не пытала Петра Алексеевича, он молчал, как партизан.
-Да чего не поделили…Лицемером дед был. Революционер фигов. Все равны, называется. Не хорошо конечно о покойниках такое говорить, но козлом дед был. Мать у них горничной работала. Убирала, стирала, готовила. Вот тебе и смерть буржуям. Только коммуняги, те, что у власти были, не сильно от тех самых буржуев отличались. Прислугой не гнушались. Вот мать и была в прислугах. Отец в нее влюбился, стали встречаться. Батя, тогда только институт закончил, на архитектора выучился. А мамка тоже студенткой была, на заочном в педагогическом училась, ну а у них подрабатывала.
Дед, когда узнал о них с отцом, орал, что мать бате не пара. Что не фиг с прислугой якшаться. Мамка в общаге тогда жила, она сирота. Ну, батя снял домик в частном секторе и ушел от родителей. Так дед устроил так, что мамку из института и комсомола исключили, за якобы аморальное поведение. А мужика, который им дом сдал, чуть не посадили с конфискацией имущества. Тогда-то они в Питер и уехали, бате как раз предложили там проект. Отец писал деду с бабкой, но они знать ничего о нем не хотели. Считали, что он их опозорил, подвел. Даже когда я родился, и отец им написал об этом, сделали вид, что письмо не получили. В общем, никакой реакции. А потом случилось несчастье. На одном из объектов, что батя проектировал, оборвался трос на кране. И груз полетел вниз. Отец как раз стоял под ним. Чудом жив остался. Только вот пластина теперь в голове, да позвоночник сломан. В инвалидном кресле на всю жизнь оказался. Когда мамка сообщила деду, тот даже не дослушал, трубку бросил. Сказал, что сын для него умер несколько лет назад. Мы даже не в курсе, знала ли бабушка о несчастье с отцом. Сказал ли ей дед. Но никто из них ни разу не поинтересовался, как там их сын. Ни письма, ни звонка, ни тем более приезда.
Татьяна сидела потрясенная. У нее в голове не укладывалось, что Петр Алексеевич и Варвара Владимировна были такими жестокими людьми.
А Данька думал о том, что уж если от сына могли отказаться из-за девушки, которую считали ему не парой, то, что тогда ожидать, если родители узнают что их сын гей.
Ему стало страшно. Представил, что отец с матерью отказываются от него и ком подкатил к горлу. Он дал себе слово, что родители никогда не узнают о его ориентации. И теперь он начинал понимать Дмитрия и сочувствовать ему. Как же сложно, наверное, все время притворяться любящим мужем. Ложиться в постель с женщиной, когда тебя тянет на мужчин.
Голова разболелась, мысли путались. Он не знал, как ему жить дальше. Что говорить родителям, когда ему будет за тридцать и мать начнет ждать от него внуков. Как отмазываться от вопросов про девушек, которые задаются уже сейчас. Отец с дядькой постоянно выпытывают у него, много ли он попортил девчонок. Даньке стало так плохо, что захотелось немедленно уйти и не слышать голоса родичей.
Лишь один голос ему был сейчас нужен. Жалость к себе и к Дмитрию давила невыносимо. Ему нужен был сейчас безопасник. Хотелось обнять его крепко-крепко и целовать колючие щеки, сухие жесткие губы. Пожалеть, приласкать.
- Сына, ты что, опьянел что ли? – услышал он материн голос и почувствовал ее мягкую руку у себя на лбу.
- Голова болит. Я пройдусь, пойду.
- Совсем загоняла ты мать пацана. Еще учеба эта, мозги закипят от всей той хрени, что сейчас учат. Может тебе полежать лучше? – 0тец тоже с беспокойством смотрел на него. И Данька от их заботливых любящих взглядов зареветь был готов.
Он замотал головой.
-Нет, пойду воздухом подышу. Прогуляюсь.
-Долго не шарься. Вечером елку наряжать будем – улыбнулась ему мать.
- Без меня не нарядите что ли?- Данил быстро оделся, сунул в карман телефон и уже открыл дверь, чтобы выйти, когда отец окликнул его.
-Дань, ты это, девушку свою на Новый год к нам пригласи. Посидите с нами немного, а потом пойдете, куда вам надо.
Данька застыл.
- Пап, какая девушка, я же в учебе весь. Мне не до девушек сейчас.
- Ну, ну. А пропадал те недели у кого тогда? Да еще и с ночевками?
Данил уже собрался ответить, что с друзьями занимался, когда поймал на себе насмешливый взгляд Георгия и поперхнулся словами.
Молча, повернулся и вышел. Сердце стучало как бешеное.
Он почему-то знал, что Гоша все про него понял.
Выйдя из подъезда, дрожащими пальцами достал телефон и нажал на вызов.
Дмитрий еще на работе, но сил ждать у Даньки не было.
Как только сработало соединение, он выпалил в трубку:
-Дим, ты можешь сейчас подъехать?
-Что-то случилось?
-Хочу тебя видеть. Сейчас.
-Часик подождешь? Мне здесь край закончить надо.
- Хорошо. Жду тебя в «Славянской кухне».
До кафе он доехал за двадцать минут. Заказал себе водки и малосольных огурчиков. Смотрелось это со стороны, наверное, позорно, но ему было плевать. Хотелось напиться. Когда в кафе появился Дмитрий, Данька уже был изрядно под шафе.
***
Я сразу понял, что с практикантом что-то не то. По голосу, по тому, как он нервно дышал в трубку. Работы в последние дни года было до хрена. Еще и корпоратив вечером в ресторане. Я идти не собирался, сославшись, что Машка плохо себя чувствует, но генерал настаивал, чтобы я присутствовал хотя бы на вступительной части.
Когда я приехал в кафе, Данька был пьян. Сидел в одиночестве и глушил водку практически без закуски.
И я понял, что ни на какую вступительную часть я не пойду. Отключил телефон, и повез Данила на нашу квартиру.
Всю дорогу он молчал, как я его не пытал, что случилось.
А не успели мы зайти в коридор и раздеться, как он вдруг прижался ко мне, схватив за шею и притягивая мою голову к своим губам.
- Я тебя люблю, Дим. Я так тебя люблю – еле слышный шепот в мое ухо.
Меня словно порвало всего внутри. В груди что-то булькнуло, я не узнал свой голос:
-Я тебя тоже. Люблю.
ГЛАВА 35
- Машенька здравствуй. Сергей Валерьевич на проводе. С наступающим тебя.
- Здравствуйте Сергей Валерьевич. Спасибо, вас тоже.
- Машут, а благоверный дома?
- Нет. А он разве не на работе? Он говорил, что задержится сегодня.
- Ну да. Корпоратив у нас. Разминулись значит, сейчас подъедет. А телефон, по-видимому, разрядился, вот я тебе и звякнул. Жаль, что ты плохо себя чувствуешь, а то бы посидели.
- Сергей Валерьевич, я, правда, себя чувствую неважно. Следующий, ни за что не пропущу.
- Ну не хворай. Береги себя и малыша. Чтобы богатыря родила.
- Вы знаете? – удивилась Маша.
- Ну а как же! Димка же сразу похвастался, что папашкой станет. Рад до усрачки. – хохотнул Сергей Валерьевич - Ну ладненько, С Новым годом тебя еще раз, и всего тебе хорошего и много. Пока.
Машу расстроил звонок директора Хладокомбината.
« Почему Дима не сказал ей про корпоратив? Не хотел идти с ней? Раньше он на все праздники брал её с собой. Если бы не хотел, чтобы ее с животом видели, не сказал бы о ребенке генералу. А так, ничего не понятно. Значит он все же рад ребенку. Хвастается»
Её мысли прервал очередной телефонный звонок.
Звонила ее подруга Анжела.
- Маш, слушай, а кто у вас в новом районе за городом живет?
- Никто, а что?
- Да твоего недавно видела. Мы с Володькой к его другу приехали, он пошел к нему забрать кое-что, а я в машине осталась. Смотрю, тачка ваша подъехала. Дмитрий и парень какой-то, пьяненький. Димка его чуть ли не на себе в подъезд тащил. Потом мой позвонил, сказал, чтобы я поднималась. Вот мы сейчас все еще у Кирилла сидим, а Димкина машина так и стоит под окнами. Уже час, как стоит.
Маша лихорадочно старалась вспомнить, кто из Димкиных знакомых живет в той стороне. И вдруг поняла, что не знает о друзьях и знакомых мужа ничего. Даже у мамы его ни разу не была. И сказал ли Дмитрий своей матери, что у него будет ребенок, тоже не знает.
Анжела говорила в трубку что-то еще, но Маша слушала ее вполуха.
Дмитрий значит не поехал в ресторан, поэтому Сергей Валерьевич и потерял его. И трубку он отключил специально, чтобы директор до него не дозвонился.
- Маш, ну ладно, пока. – вклинился голос подруги в её мысли.
- Подожди. А какая улица говоришь, какой дом?
- Звездого двадцать девять.
- Вы долго еще там будете?
- Да ночевать, наверное, останемся. Выпили, за руль теперь не сядешь.
- Позвонишь, как он уедет, если увидишь, конечно.
- Позвоню. Стол у окна как раз стоит, двор как на ладони. Думаешь, он того, гуляет что ли?
- Не знаю Анжел. Может они с парнем этим к девкам приехали?
- Подожди, сейчас у Кира спрошу, есть ли в их подъезде девочки не замужние. Этот кабель, наверняка, должен знать.
Маша с нетерпением ждала, когда подруга закончит разговор с Кириллом. Она улавливала лишь обрывки фраз.
- Слушай, Кир говорит, что часто вашу машину у подъезда видит. Запомнил, потому что сам такую тачку хочет. И Маш, как бы тебе это сказать…
- Ну, говори - от нехорошего предчувствия в горле встал ком, и на глаза тут же навернулись слезы.
- Несколько раз машина ночевала у подъезда. Про девчонок Кирилл не знает.
Маша всхлипнула в трубку, не в силах сдержаться.
- Так подруга, не реви. Бери такси и дуй сюда. Сама за руль в таком состоянии даже не вздумай садиться. Мы им сейчас устроим кузькину мать. Будут знать, как чужих мужиков от беременных жен уводить.
Маша слышала, как Анжеле что-то говорят мужики. Потом в телефоне раздался голос Владимира.
- Маш, не слушай ты Анжелку. Может у него здесь правда друг живет. Приезжай, конечно, если хочешь.
- Нет Вов, я не поеду. Приедет, спрошу, кто у него там живет.
- Вот и правильно. Нечего панику раньше времени разводить. Подругу дать?
- Давай.
От сочувствующего голоса подруги было только больнее.
- Не приедешь?
- Нет Анжел. Не забудь позвонить, если увидишь что-нибудь. С кем он из подъезда выйдет.
- Хорошо. Не расстраивайся только. Все они уроды и козлы, и слез наших не стоят.
- Ладно, гуляй иди, а то все веселье пропустишь. Жду твоего звонка.
- Да какое уж тут веселье. - вздохнула подруга - Пока. Держись там.
Маша отложила телефон, прошла в ванную и умылась холодной водой. Хватит реветь, слезами горю не поможешь. Димка ведь говорил, что пока она в положении он гулять будет. А раз он не один к этим бабам приехал, то значит это просто перепих. Она попыталась вспомнить, когда он не ночевал дома, и до нее вдруг дошло, что не ночевал он, пока она в больнице была. Слез сдержать не получилось, разревелась, уже навзрыд. Она идиотка, из-за него вены вскрыла, чуть не сдохла, а ему плевать. Ему только на руку, что она в больнице оказалась. Он к этой своей сразу рванул. И сегодня, даже на корпоратив забил, опять к ней уехал. А парень с которым он был, брат, наверное, этой девки.
Маша лихорадочно начала искать ручку с листочком. Надо адрес записать, пока она его не забыла.
Хрен она отдаст отца своего ребенка какой-то бабе. Вот родится малыш, тогда посмотрим, чья возьмет. Димку спрашивать про Звездого она не будет, сделает вид, что ничего не знает. Только про звонок Сергея Валерьевича скажет.
******
Хотел Даньку уволочь в душ, мозги от водки промыть, но он уперся
- Не хочу. Хочу быть пьяным. И вообще, я что, зря пил что ли? - Сел за кухонный стол, подпер голову руками, и смотрит на меня.
- А чего накушался-то? Что за горе? – я включил чайник, достал из холодильника колбасу. Хлеб засох, а свежий не купили. Нашел замороженные чебуреки. Пойдет. Сейчас пожарю.
- Никто нас не понимает. – тяжело вздохнул практикант.
Вообще мне он пьяным нравился. Смешной.
- А поконкретнее?
- Дим, а где у тебя предки? Я ведь о тебе не знаю ни черта. Где учился, на ком женился.
Я поставил на плиту сковородку с маслом, попутно отвечая на Данькины вопросы. Никогда не разговаривали о моей семье. Наверное, пришло время.
- Ну, отец у меня сдох. Мамка вышла замуж, мужик моложе ее на десять лет. Живут уже лет пятнадцать вместе.
- А сколько твоей мамке? И почему сдох? Он плохой отец был?
- Шестьдесят один в этом году стукнуло. Батя уродом был, каких поискать.
- Пил?
Я усмехнулся.
- Если бы пил. Так нет, вообще не употреблял. Крыша у него ехала. Конкретно так планка падала. Заводился на пустом месте. Дубасил мать за каждую ерунду. Не так сготовила, не так сказала, не то одела или не на того посмотрела.
- Ужас, какой-то. А почему она не развелась с ним?
- Дура потому что. Без отца все боялась меня оставить. Сына без мужика растить не хотела, как она говорит. Все терпела. Постоянно в синяках. По лицу гад никогда не бил, чтоб люди не видели. Все помню, ей завидовали. Мужик хозяйственный, все в дом, не пьет, не курит. Я бы лучше без него рос, чем видеть, как он её избивает.
- А тебя тоже бил?
- Неа. Никогда руку на меня не поднимал. И что самое интересное, за мать он глотку любому бы перегрыз, обидь ее кто. Был случай, брат его двоюродный у нас гостил. Напился в одно рыло и давай как свинья себя вести. Мамка попыталась его урезонить, он ее нах*й послал. У бати крышу вмиг сорвало. Отмудохал родственничка по полной программе. А на следующий день тот чуть ли не на коленях прощение у матери просил.
- Ты его совсем не любил?
- Я его ненавидел. Единственное за что я ему благодарен, это то, что он со мной спортом занимался. В четыре года я уже по боксерской груше лупил. Тренажер, где-то мне откопал. Дефицит тогда страшный. Стенку. В ней велосипед был приставной, тележка и всякие прибамбасы. Да чего только у меня не было из спортивного инвентаря. Все пацаны завидовали. Когда мне тринадцать исполнилось, он уже мать не трогал. Я ему как-то раз, спокойно так сказал, глядя прямо в глаза, что вырасту и убью его. До этого всегда плакал и кричал, что ненавижу и убью, он воспринимал, как истерику детскую. А на этот раз, понял, что я его действительно ненавижу. И что-то сломалось видать в нем. Когда крышак рвало, громил все дома, но мать больше не трогал.
- А от чего он умер?
- Инсульт. Кровоизлияние в мозг. Сидел, ел. Хлоп и упал. До больницы довезли, но сделать уже ничего не успели.
- И сколько ему лет было?
- Сорок два.
- А сейчас у мамки твоей хороший мужик?
- Пьет. Тихий, но пьет. И работать никогда не любил. Поэтому я стараюсь к ним не ездить, чтобы не сорваться и по башке ему не настучать. Дуры бабы. Вечно их на всяких говнюков тянет.
- А Маша твоя тоже дура?
Я посмотрел на Данила. На лице у него сожаление, сочувствие. Кому? Матери моей? Машке? Мне?
- И она дура.
- А ты говнюк?
- Первосортный.
Масло зашипело, когда я опустил в него замороженные чебуреки. Я не любил вспоминать свое детство.
Ничего не было в нем хорошего. Вернее, была материна безмерная любовь, которой она старалась загладить выходки отца. Было благополучие в материальном плане. Игрушки, книги, одежда, сладости – всего вдоволь и самое лучшее. В четыре года я уже умел читать и писать. В шесть решал уравнения за третий класс. Учился на пятерки, но при этом был непоседой и хулиганом. Постоянно нарывался на драки. А в пятнадцать избил пацана младше себя на год. Ни за что, просто так. Он нечаянно налетел на меня в школе. Избил сильно, до больницы. Меня чуть не отправили в спецшколу. Спасло только то, что учился я хорошо и учителя написали отличную характеристику. Да батя подсуетился, сунул денег родителям парнишки, да ментам. Он тогда посадил меня напротив себя, и долго, нудно втюхивал мне понятия о жизни. Он был не из работяг. Ездил на какие-то стрелки, и чего-то крутил и мутил. Я до сих пор не знаю, чем он занимался, и откуда у нас были бабки. Догадываюсь, конечно, но если честно, то не сильно-то и знать хочу. Тогда он мне разжевал, что на зоне сидят только придурки. Что от сумы и от тюрьмы, конечно, зарекаться не стоит, но и рваться туда тоже. И что меня он хочет видеть адвокатом. Адвокатом я конечно не стал. Но юридический закончил.
Я отогнал от себя воспоминания и обернулся к Даньке. Он чего-то притих.
- Чебуреки готовы.
- Дим, а как ты думаешь, мать бы от тебя отказалась, если бы узнала, что ты гей?
- У тебя дома что-то случилось? Родители спалили?
- Нет - помотал головой Данил. – Не спалили. Просто я думал сегодня, что будет, если они вдруг узнают.
- Не знаю Данил. Моя мать, наверное, не отказалась бы. Но я не хочу, чтобы ее инфаркт хватил. Вот отец, был бы живой, наверняка бы прибил. Кушай, давай.
Практикант взял чебурек, подул на него.
- Горячий. Мы ночевать здесь останемся или тебе домой надо? Если что, езжай, а я останусь. Не хочу сегодня домой. Там родственник этот.
Мне очень хотелось остаться с ним. Данька признался мне сегодня в любви, на Новый год мы не увидимся. Нет, я не могу от него сейчас уехать.
- Останемся. Только я домой позвоню. Не обидишься, если я в подъезд выйду?
- Не обижусь. Ладно, схожу пока в душ. Иди, звони.
Я вышел в подъезд и включил телефон. Пять пропущенных от генерала. Он меня прибьет.
Позвонил сначала ему. Трубку долго не брали, потом соединение и звук машин. Наверное, на улицу из ресторана выскочил. Там, напротив дорога.
- Говори. Оправдывайся. В больницу попал? В морг? В задницу?
Мне стало смешно. Почти угадал.
- Валерьич, не злись, а..
- Только вот не ври, что с Машкой плохо, и ты с ней сидишь. Я ей звонил.
Я вздохнул. Хреново. Сдал меня с потрохами.
- У дамы я одной. Ну, очень нужно было.
- Кобель. Бабы на первом месте. Тьфу, на тебя. Ладно, выйдешь на работу, погуторим.
Отключился. Чего же Машке-то теперь врать? Трубку она взяла сразу, будто в руке телефон держала.
- Дим, ты где? Тебя Сергей Валерьевич потерял.
- Я знаю. Говорил уже с ним.
- Так ты не в ресторане?
- Нет. Маш, я у друга. Его жена бросила и ему хреново, совсем. Я у него заночую, а утром, как штык.
- Что за друг?
- Приятель старый. На улице случайно встретил. Он идти даже не мог. В сиську пьяный. Вот я его и подобрал, да до дому довез. Мы здесь выпили еще немного, и я вот за руль теперь никак.
- На автобус садись или такси вызови.
- Маш, ну как я его брошу? Человеку совсем плохо.
– Приезжай с ним.
- Он не хочет никуда ехать. Я звал. Просит меня остаться.
- Дай ему трубку.
Я обалдел. Это что за проверки начались? На место вины пришло раздражение.
- Маша, не ставь меня в неловкое положение. Я не мальчик, чтобы трубки друзьям совать для отмазки от мамы, а ты не моя мама. Я у друга. Приеду утром. И не вздумай что-нибудь с собой сделать. Подумай о ребенке. Все, пока.
Настроение испортилось совсем. Зашел в квартиру. Данька все еще плескался в душе. Я разделся и пошел к нему.
****ГЛАВА 36
В детстве и юности Новый Год я любил. Но с возрастом праздник все больше терял свое очарование.
И если прошлый год, мы с Машей справляли в кругу ее друзей - молодых и веселых, но абсолютно мне чужих, то в этот раз решили поехать к ее родителям. Еще более чужих для меня.
Мои умотали к друзьям отчима. Про Машкину беременность я им так и не сказал.
Когда утром тридцать первого закончил телефонный разговор с матерью, Машка смерила меня уничтожающим взглядом.
- Я смотрю, ты не торопишься свою маму порадовать, что она бабушкой скоро станет.
- Вот когда станет, тогда и порадую.
-Ты хочешь сказать, что до рождения ребенка ты меня от нее прятать собираешься?
- Ничего я не собираюсь. Ну, скажу я ей, это что-то изменит?
- Дим, ты что, не собираешься ее навещать? Ты уже третий месяц только по телефону с матерью общаешься.
- Будет время, съездим. У меня сейчас дел полно.
- Каких таких дел? Друзей пьяных ублажать - твои дела? У тебя твои дружки на первом месте. Что на меня, что на мать тебе плевать. И на ребенка тоже, как я посмотрю.
Блядь, как же задолбали меня эти семейные разборки. С каким удовольствием я сейчас бы сидел на «Звездого» и слушал Данькину болтовню об универе, о его однокурсниках и фильмах.
Первого числа, вечером, заберу его на квартиру, устроим свой Новый Год.
У Машки опять глаза на мокром месте. Беременные бабы - хуже капающего крана. Весь мозг проковыряют за девять месяцев.
- Солнце мое, давай хотя бы сегодня без истерик и претензий. Ты же не собираешься к своим родителям ехать зареванная?
-Дим, может первого поедим к твоим?
- Смотреть на похмельного Виктора? Нет уж, уволь. К ним мы третьего съездим, слово даю.
- А ты подарки купил?
- Вообще-то ты как примерная сноха, сама могла бы об этом позаботиться. Про своих-то наверняка не забыла? Готовь пока, чего ты там собиралась, а я по магазинам.
Машка сидела пристыженная. Пользуясь моментом, я смылся из дома.
Про подарки у меня из головы вылетело начисто. Я их не купил вообще ни кому. Ни самой Машке, ни Даньке, ни родичам. В магазинах, наверное, сейчас голяк.
Машке подарю золото. Матери какой-нибудь комнатный цветок, она на них помешана. Сколько не дари - все мало. Отчиму рыболовные снасти, он рыбак заядлый. А вот что дарить Даньке?
Я блин даже не знаю, что ему хочется. Какой же я придурок, даже не поинтересовался, что ему нравится, помимо жрачки, выпивки и фильмов. Видеокамера! Точно! То, что нужно!
Заодно я решил прикупить елочку и игрушки, шампанское, коньяк, фрукты и всякие деликатесы и отвезти всё на хату. Завтра будет некогда возиться. Сделаю практикантику сюрпрайз.
Домой вернулся уже вечером. Машка «оборвала» мне весь телефон своими звонками. Я врал, что стою в бесконечных пробках и очередях в магазинах. Что все хорошее уже раскупили, и выбрать подарок проблематично.
Вернувшись домой, застал её с красными глазами и надутыми губами. Цветов в итоге я набрал всем – матери, теще, ну и конечно Машке. Тестю и отчиму навороченные удилища и всякую рыболовную хрень в довесок. Спускаться к машине мне пришлось два раза. Последние цветы я уже занес для Маши. Не комнатные, как матери и теще, а огромный букет белых роз – она любит такие.
Пока я сегодня наряжал елку на нашей с Данькой квартире, думал о ребенке, о Маше, о нас всех. Я ведь по идее, сделал свой выбор в пользу семьи. А значит нужно идти до конца. Нужно дать ребенку свою фамилию, узаконить наши с Машей отношения. Даньку я люблю, но я не настолько сильный, чтобы бросить все ради него. Я боюсь. И мне только остается молить Бога, чтобы он понял меня и не бросил.
Маша расплакалась и кинулась мне на шею, когда я протянул ей розы и обручальные кольца.
- После Нового Года подадим заявление - сказал я, больше себе, чем ей.
***
Данька с утра, вместе с ребятами затаривал квартиру, где они собирались гулять. Девчонки готовили закуски и наряжали искусственную елку, притащенную одним из парней. Развешивали по стенам гирлянды и мишуру. Стулья, посуду, музыкальный центр, продукты, выпивку – все завозилось, закупалось и собиралось тридцать первого. Квартиру сняли на двое суток, оплатив чуть ли не тройной тариф. Собралась почти вся группа. Многие, как и Данька, решили посидеть немного с родителями, а уж потом присоединиться к оставшимся на квартире товарищам. Двое парней с машинами вызвались собрать и привезти «маменькиных чад», как они выразились, причисляя к ним и себя.
Дома тоже суета. Георгий, как оказалось, был любитель готовить. Они скорефанились с Иваном, и совершили рейд по магазинам, закупив на Данькин взгляд всякую фигню. Но Гоша колдовал над этой самой фигней, превращая ее в какие-то немыслимые блюда, оккупировав кухню.
Мать крутилась тут же, готовя дежурные сельдь под шубой, оливье, голубцы и вычитанные в интернете новые салаты.
Отец с Иваном решили вспомнить молодость – вытащили из гаража самодельную цветомузыку, от вида которой Даньку долго трясло от смеха, и пытались вернуть её к жизни. Данилу пришлось бежать в "Канцтовары" и покупать акриловые витражные краски, и кучу лампочек в придачу.
Было весело смотреть на отца и дядьку, самозабвенно красивших лампочки и смакующих наперебой воспоминания их молодости. Они с таким увлечением вспоминали, как они справляли Новый Год в свои семнадцать, что Данька невольно им завидовал.
Ему было интересно, а у Дмитрия, тоже есть что вспомнить? Как он отмечал Новый год в этом возрасте?
Даньке вспоминать особо было нечего, кроме страха спалиться попьяне перед одноклассниками. Поэтому он не ходил ни по каким праздникам, а сидел дома с родителями.
Возникло огромное желание позвонить безопаснику. Но Данька представил, как под бой курантов тот целует и обнимает свою Машу, и стало обидно и грустно. Умом он все понимал, но вот сердцу было больно.
Радости от предстоящей гулянки с друзьями не было. Новогоднее настроение улетучилось. Звонить Дмитрию расхотелось.
Уже когда они сидели за столом, и до Нового Года оставалось полчаса, безопасник позвонил сам.
Данил выскочил из-за стола, и убежал в свою комнату, принимая вызов.
- Еле дозвонился. С наступающим тебя, солнце.
- Тебя тоже – Данька не ожидал от Дмитрия такого обращения. Никогда еще тот не называл его «солнцем», или другими ласковыми прозвищами. Он вообще был скуп на телячьи нежности, в виде слов. И на душе потеплело от этого - «солнце».
- Я за тобой заеду завтра, часиков в шесть. Ты рассчитывай на всю ночь. Будем свой Новый Год справлять.
- А что ты дома скажешь?
- Это мои проблемы. Я соскучился по тебе.
- Вчера же виделись.
- То было вчера, а сегодня праздник, и поверь, я бы очень хотел встретить его с тобой.
- Говорят, как Новый Год проведешь, так весь год и пройдет. С кем встретишь, наверное, тоже. – Данил не хотел упрекать Дмитрия, но слова сами вырвались и горечь в них. Несколько секунд в трубке только молчаливое дыхание, и Данька уже жалел о своих словах.
- Даня, я тебя люблю, слышишь? И этого не изменишь, с кем бы я ни справлял Новый Год. Ты запомни это, пожалуйста. И прости меня.
- Жду тебя завтра. Целую. – Данька отключился.
Почему нет радости от признания Димы? Почему так плохо и грустно?
*****ГЛАВА 37
До Нового Года оставалось меньше часа. Я не очень жаждал оказаться в компании новых родственников, поэтому тянул с поездкой к ним, сколько мог. Машка настолько обрадовалась перспективе регистрации, что сделала мне неплохой миньет, и я не смог отказать ей в сексе. Так за ласками и протянул время почти до двенадцати. Зато на дороге никаких пробок и мы быстро доехали до дома ее родителей.
Мои будущие тесть с тещей не питали ко мне теплых чувств, как впрочем и я к ним. Все-таки родители, наверное, чувствуют, когда партнер их ребенка не любит его по-настоящему.
Машутка с порога продемонстрировала им кольцо на своей руке. Такой сияющей и счастливой, я не видел ее несколько последних месяцев.
Ольга, мать Маши, увидев довольную дочь, смерила меня взглядом:
- Ну, наконец, разродился. Когда регистрация?
- Сразу после праздников пойдем заявление подавать. Думаю, не на торжественное оформление очереди нет – я сунул ей упакованный горшок с цветком и ретировался к машине, за пакетом с продуктами и удочкой для тестя.
Не удержался и позвонил Даньке.
После разговора с ним настроение совсем испортилось. Подниматься в квартиру не хотелось. Стоял у машины и курил одну за другой. Было огромное желание сесть за руль и рвануть к Данькиному дому. Дверь подъезда хлопнула, я бросил окурок на снег и обернулся. Павел – тесть. Молча, вытянул сигарету из пачки, которую я так и держал в руке. Так же молча, прикурил от подставленной мной зажигалки.
Затянулся, глубоко, с наслаждением, и только потом вперил на меня тяжелый взгляд.
- Зачем все это, если не хочешь?
- Что, это?
- Ты прекрасно меня понял, не придуривайся. Тебя же не заставляет никто на ней жениться. Внука и без тебя поднимем. Сейчас матерями одиночками никого не удивишь.
Что ему ответить? Что я гомик, и привык прикрываться Машкой? А теперь еще и ребенок – очень надежный щит. Но ребенка я вроде как действительно не против иметь. Смешно. Смешно, потому что у меня нет оправданий моему эгоизму. Смешно так, что хочется плакать. Врать, что я люблю его дочь – не поверит. Курит, смотрит и ждет ответа. Красивый кстати мужик. Машка в него. Пожимаю плечами, доставая очередную цигарку:
- Я сам своего ребенка воспитаю. Чем я для твоей дочери плох?
Он выдергивает у меня сигарету, бросает в сугроб вместе со своим окурком.
- Мутный ты. Пошли, за стол пора.
Скучно. Нажрались до отвала и вперились в телевизор, экран которого мелькал всеми каналами с периодичностью в десять минут, Павел искал что-нибудь стоящее. Машка с Ольгой не выдержали, ушли секретничать в спальню. Я задремал под песни Сердючки. Из полудремы меня вырвал восторженный визг Маши.
- Димка, он пинается!- Она подлетела к дивану, на котором я полулежал, и, схватив мою руку, прижала ее к своему животу. Я ощутил слабый толчок прямо в ладошку и от неожиданности отдернул ее. Глядел на Машкин живот, и видел, как он вздрагивает, то в одном месте, то в другом. Она смеялась, прижимая к этим местам свою руку, ловя эти пиночки крошечного человечка внутри. Нашего с ней человечка. И я сдался. Капитулировал в пользу ребенка безоговорочно и твердо.
Первого мы уехали от тещи с тестем, после обеда. Послонявшись для приличия по дому около часа, я заявил, что мне надо на работу съездить, проверить все ли там хорошо.
Машка сразу сникла, явно мне не поверив, но возмущаться не стала. Попросила только очистить снег от ее машины, пока я не уехал.
- Собралась куда-то?
- А чего дома-то сидеть? Поеду к кому-нибудь из девчонок съезжу.
- Маш, я может, не приеду ночевать, мы с мужиками посидеть хотели. Сегодня завгар и остальные подъехать собирались.
- Опять сауна и бабы?
- Никаких баб, обещаю.
***
Сюрприз получился. Данька, увидев елку и украшенные гирляндами стены, присвистнул.
- Ого! Когда успел?
- Нравится? Там под елкой подарок.
Он растерянно смотрит на меня.
- А я тебе ничего не купил. Блин, прости.
- Лучший мой подарок – это ты, - подталкиваю его к елке.
Он срывает с коробки видеокамеры новогоднюю обертку и застывает. Радость на лице сменяется сомнением и растерянностью.
- Дим, это слишком дорого. Не нужно было.
- Не каждый же день я тебе подарки делаю, так что могу себе позволить.
- Спасибо - улыбается. Достав камеру из коробки, начинает в ней разбираться, забыв о моем существовании.
Я включаю музыкальный центр на всю катушку и ухожу на кухню, чтобы накрыть стол. Хочу праздника.
Практикант появляется минут через двадцать и начинает меня снимать.
Я дурачусь и корчу рожи. Он хохочет, ставит камеру на холодильник, так чтобы нас было видно и присоединяется ко мне.
На маленьком экранчике наши морды рядом, кривляющиеся и хохочущие. Целуемся – красная лампочка исправно мигает. Данька снова хватает свою игрушку, и, наведя ее прямо мне в лицо, приказывает:
- Быстро в комнату и раздевайся.
Он снимает меня голого, и я позирую. Напрягаю мышцы на руках, как заправский культурист, играю мускулами груди, выдаю кубики пресса, шевелю стоящим членом. Данька смеется, и камера в его руках трясется.
Он подсоединяет ее к телевизору так, чтобы был виден разложенный диван.
Мы занимаемся сексом, скосив глаза на экран, и зрелище собственной порнухи возбуждает неимоверно.
Раскрасневшийся, с полуоткрытым, тяжело дышащим ртом и лихорадочным блеском в глазах - практикант, и я, трахающий его, и смотрящий прямо в телевизор, потому что не могу оторвать взгляд от парня на экране, под именем Данил. Черт, у меня просто рука не поднимется стереть эту запись.
Мы валяемся на диване до вечера, пока в животах не начинает урчать.
Наевшись, опять падаем на диван. Праздника не выходит. Такое умиротворение и лень, что не хочется вылизать из постели.
Камеру от телевизора отключили, и Данька смеется над каким-то фильмом, а я перебираю его волосы и стараюсь ни о чем не думать. Но когда стараешься, то думаешь еще больше. Как мне объяснить ему, что он мне нужен и что ничего страшного нет, в том, что у меня будет ребенок и Маша. Что я буду так же встречаться с ним, что ничего не изменится. Или я вру сам себе?
Данька поворачивает ко мне лицо, и я отгоняю все свои думки.
- Дим, мне на практику к вам выходить, или все-таки искать что-то другое?
- А когда у тебя практика?
- Да в принципе уже. Сразу после каникул.
- У тебя есть что-то на примете?
- Пока нет. Но можно поискать.
- На какой срок у вас практика?
- На два месяца. До марта, в общем.
- Ну, будем с тобой два месяца, как партизаны в тылу врага.
Он улыбается, глаза хитрющие.
- И ты даже не будешь гонять у нас в кабинете чаи?
- Буду, даже чаще чем раньше. И буду изводить тебя своими плоскими шуточками.
- Ну, ну. Посмотрим, кто кого еще изводить будет, –Больно кусает меня за сосок.
Черт, что творит паразит, след ведь наверняка останется. Пытаюсь скрутить его руки, но он сильный зараза, вырывается и спихивает меня на пол. Падает следом, приземляясь прямо на меня.
В этот раз камеру мы не включили.
***
Дима, как и говорил, ночевать не приехал. В сказку про завгара и работу Маша не поверила. Утром, не выдержав, села в машину и поехала по адресу, что дала Анжела. Зачем она это делает, и чего хочет добиться, она не могла себе объяснить, но ее тянуло на Звездого двадцать девять.
Машина Дмитрия была припаркована у третьего подъезда. Сердце сжимала такая тоска, что больно было физически.
Что теперь делать, Маша не знала. Стоять и ждать, когда он выйдет? Уехать, и опять сделать вид, что ничего не знает? Решить она не успела. Дверь подъезда открылась и из него вышли не знакомый ей парень и Дмитрий. Они о чем-то весело болтали и Дима смеялся. Улыбка буквально сползла с его лица, когда он увидел возле своей тачки машину жены. Парень недоуменно проследил за его взглядом.
Маша вылезла из машины, лихорадочно соображая, как объяснить свое присутствие.
- Что ты здесь делаешь? – голос у Дмитрия чужой, взгляд – страшный, так смотрят, когда ненавидят.
Она споткнулась об этот взгляд, схватилась за дверцу своей Короллы, ноги не держали совсем. Молодой человек, стоявший рядом с Димой, смотрел на ее живот, и она с удивлением отметила, как его лицо искажает гримаса, словно у него что-то болит. Как он переводит взгляд на ее мужа, и смотрит на него, не мигая, а тот смотрит в ответ, виновато, с отчаяньем.
Парень сует Дмитрию в руки какую-то коробку и уходит. Сначала медленно, потом переходит на бег.
Дмитрий поворачивается к Маше:
- Какого хрена! Что ты здесь забыла! - Кидает на сиденье ее машины коробку и срывается с места.
Маша видит, как он догоняет парня, и как падает в снег от его удара.
У нее кружится голова, в ушах шумит. Она переводит взгляд на брошенный Дмитрием предмет – видеокамера, а когда поднимает голову – парень быстрым шагом уходит, а Димка сидит на снегу и лицо у него в крови. Кровь капает на куртку, но Дмитрий даже не пытается ее остановить.
Он сидит так, не шевелясь, не отрывая взгляд от удаляющейся фигуры, пока та не исчезает из поля зрения.
Поднявшись, прикладывает горсть снега к носу, дожидается, когда остановится кровь и обтирает им лицо и руки.
Он спокоен и сосредоточен. Он не удостаивает Машу ни единым взглядом, даже когда толкает в свою машину, смотрит мимо нее.
Её Королла осталась в чужом дворе. С того момента, как они отъехали от третьего подъезда проклятого дома, не было сказано ни слова. Он больше не спрашивал, как она там оказалась.
А Маша пыталась понять, что только что произошло. Ей очень хотелось, но она боялась спросить, кто тот парень, и за что он сломал Дмитрию нос.
Маше было страшно. Ей хотелось закричать, заплакать, но слова и слезы застревали в горле, при виде его отсутствующего взгляда. Она, молча, молилась, чтобы они не попали в аварию, ей казалось, что Дима не видит дорогу.
***
Данила трясло от обиды и ненависти.
«Сволочь, какая же сволочь! Если бы он сказал, было бы больно, но, по крайней мере, честно. Но этот урод врал все время. Какая любовь, если он даже не поделился, что будет отцом! Какая к черту любовь! Если любишь – не врешь, не скрываешь»
Дома был только Гоша, мать с отцом на смене. Данька не поздоровавшись с родственником, проскочил к себе в комнату и уткнулся в подушку. Так плохо ему не было, даже после Вадима. Он понял, что «вырвали сердце»- это не метафора, это реальность.
Георгий зашел к нему в комнату и присел на диван.
- Данил, у тебя что-то случилось?
От этого вопроса стало совсем не выносимо. Не выносимо все держать в себе, не имея возможности выговориться, облегчить хоть немного боль, что сидит внутри. И он рассказал. Рассказал все. А когда рассказал, то понял, что натворил. Поэтому когда молча слушавший его Георгий заговорил, Данька вздрогнул.
- Тебе надо уехать. Сменить обстановку, - родственник смотрел на него без отвращения, понимающе – ты не бойся, я ничего твоим не скажу. Я тоже, в общем..
Данила немного отпустило. И Гоша прав, ему нужно уехать, по крайней мере, сейчас. План созрел тут же – от отчаянья, от злости.
- Ты сможешь устроить мне практику по менеджменту в Питере?
- Легко. Могу и на постоянную работу, не только на практику. Таким как мы, вообще не место в провинциальных городишках. Здесь тебе нечего ловить. Да и чем дальше ты будешь от родителей, тем лучше для тебя. Рано или поздно они заподозрят и начнут задавать вопросы, потом мать станет подсовывать тебе всяких девиц. Так что рви когти отсюда. У вас же здесь даже гей клуба нет, как вы вообще выживаете? А в Питере ты быстро клин клином вышибешь. Найдешь в сто раз круче своего безопасника.
- Я пока только на практику, а там посмотрим – Данил открыл свой телефон и, вытащив из него сим-карту, закинул ее в нижний ящик стола
- Сколько дней тебе нужно, чтобы решить с направлением?
- Пятого схожу в универ. Нужно будет подготовить договор с предприятием.
- Все сделаем в лучшем виде, не переживай. Родители-то против не будут?
- Думаю, нет. Квартиру снять сколько стоит?
- О чем ты? У меня поживешь. Я один в трешке, так что не стеснишь.
Данька благодарно кивнул Георгию, и тот, похлопав его по плечу, вышел из комнаты.
Боль сменилась решимостью. Данил сам себя убеждал, что делает все правильно.
ГЛАВА 38
Голова болела нестерпимо. Такое ощущение, что затылок и виски сейчас вырвет нафиг. Сожрал кучу обезболивающего, но ничего не помогало. Неужели Данька стряс мне все-таки башку? Вроде как все признаки налицо – тошнота, головокружение, вырвало пару раз, туман перед глазами, еще и потряхивает изнутри. Противный мандраж, и вроде как кожу на лице стягивает. И тяжесть, такая тяжесть в груди.
Что же я натворил. Знал, что рано или поздно правда выплывет наружу, но не так я себе это представлял. Тянул до последнего с признанием перед Данилом о ребенке. Но хотел сам. Сам сказать об этом, и может быть уговорить - не прерывать, наши отношения. А теперь он не простит. Я бы на его месте не простил.
Никогда не забуду его взгляда. Лучше бы он мне не только нос, но и всю рожу расквасил, только бы не смотрел так.
Машка - притихшая, испуганная и ничего не понимающая.
Что она вообще забыла на Звездого? Совпадение, или следила за мной? Мне уже безразлично, если честно. Злость на нее прошла. Да и причем здесь она? Сам всю эту кашу заварил, а расхлебывают теперь все. Чувствую себя полным ничтожеством. Испоганил все, что мог.
Как только приехали домой, я пытался дозвониться до практиканта. Знаю, что вряд ли верну его, но мне нужно поговорить, попросить прощение. Умолять о прощении.
Телефон выключен - этого и следовало ожидать.
Лежу и вспоминаю. Все кручу и кручу в голове этот проклятый момент выхода из подъезда. И не могу избавиться от этой заевшей пленки. Пленка! Черт! Камера!
Соскочил с дивана, и сразу накатила тошнота. Ноги трясутся, тело, словно горит и мушки перед глазами.
Машка что-то говорит, но разобрать не могу.
Да что же плохо-то так?
***
Весь день Маша ждала разборок с Дмитрием. Но Дима, как только они вернулись, заперся в ванной, а выйдя из нее, лег на диван лицом к стене и пролежал так до самого вечера. За все это время поднимался всего пару раз, и она слышала, что его рвет. Хотелось прилечь рядом с ним, прижаться, приласкать. И в то же время, хотелось прибить его, вцепиться ногтями в лицо и наорать. Всю душу, он из нее вынул. Она не понимала, что с ним творится. Подозрения что парень - брат Димкиной любовницы, подтверждались его нынешним состоянием. Он знает, что парнишка все расскажет сестре, и их отношениям придет конец. Но тогда получается, что он действительно любит девушку, не ее – Машу, а ту, что разлучает их. Все его уверения, что у него нет любовницы – ложь.
От этого осознания некуда было деться. Желание зажать уши и не слышать эти мысли в голове. Но от мыслей уши не зажмешь, и засевшее: «Он тебя не любит, он любит ее. Он тебе врал, всегда врал» - вынуть можно только вместе с мозгом и сердцем заодно.
И она тоже лежала, одна на их кровати, и ей хотелось выть в подушку, потому что слез уже просто не осталось.
Она услышала, как Дима встал, и решила поговорить с ним.
Он стоял возле дивана, ухватившись правой рукой за его спинку, а левую прижимая к груди.
Губы и щека у него странно дергались, лицо пошло красными пятнами.
Маша видела, что ему плохо, и он вот-вот упадет. Она растерялась, не зная, что делать. Спросила, вызвать ли ему скорую, но удосужилась лишь невидящего взгляда. Она хотела тронуть его за руку, чтобы он среагировал на ее вопрос, но не успела прикоснуться, как он рухнул на пол.
Больше всего ее напугали трясущиеся ноги и руки Димы. Он лежал на полу, а ноги и руки тряслись так, словно их выворачивало судорогами. Отключился он буквально минуты на две, а придя в себя, сел облокотившись на диван, и пытался удержать ноги.
Маша вызвала скорую и бесполезно суетилась, не зная, что делать. Она еще никогда не видела Димку болеющим, таким слабым и беспомощным. И это было страшно.
Скорая приехала быстро. Первым делом Дмитрию измерили давление и сделали укол.
- Гипертонический криз. Давление сто восемьдесят на сто двадцать. До этого у вас были проблемы с давлением? – женщина врач с ухмылкой рассматривала распухший нос Димы.
- Нет. Я вообще здоровый, как бык.
- Здоровых людей не бывает. Значит, с давлением у вас проблем никогда не было? Может Новый Год слишком хорошо справили? Последствие злоупотребления алкоголем?
Маша видела, что Дима начинает раздражаться.
- Я не пил. Все эти дни я за рулем, а за рулем я не пью!
- Ну что же, если не хотите чтобы вас парализовало, собирайтесь в больницу. Здесь одним уколом не справиться. Нужно прокапать и понаблюдать за вашим состоянием.
- Я не поеду.
- Рассказать вам, какие последствия могут быть от такого криза? Инфаркт миокарда, инсульт с кровоизлиянием в мозг, почечная недостаточность. Хотите умереть молодым, или лежать овощем на всю оставшуюся жизнь?
- Димочка, миленький, езжай. Пожалуйста. С этим не шутят. Забыл, как у тебя отец умер?– Маша начала собирать его в больницу.
-Паспорт, полис, трико, тапочки – вслух перечисляла она. И Дмитрий сдался.
Уже в больнице, после того как Диму оформили и она отдавала ему вещи, он вдруг сказал:
- Доверенность на вождение у тебя есть, так что езди на моей машине. Я из больницы выйду, заберу твою. Думаю, за пару дней с ней ничего не сделается.
- Да я и сама могу завтра съездить забрать.
Он глянул так, что спорить расхотелось.
- Хорошо. Как скажешь.
И только дома до нее дошло, почему Дмитрий не хотел, чтобы она забирала машину сама. Камера. Неужели в ней запись Димкиной пассии?
Желание вызвать такси и рвануть за машиной, было огромным, и она кое-как дождалась утра.
***
Сроду не лежал в больницах. Даже в детстве. Терпеть их не могу. Но чувствовал я себя действительно паршиво и перепугался не на шутку, когда встав с дивана, почувствовал, как немеет лицо и ходят ходуном руки и ноги.
Легче не становилось, может потому, что мне не давал покоя страх, что Машка не сдержит слово и, забрав машину, залезет в запись,
Переживания из-за потери Даньки, страх разоблачения – не слишком-то способствовали нормализации давления.
На следующий день позвонила мама, она ждала нас к себе. Но я, отговорившись работой, пообещал, что на Рождество мы приедем обязательно. Что загремел в больницу, говорить ей не стал. Данькин телефон все еще был отключен. По-видимому, он сменил сим-карту.
Маша тоже не отвечала, и я готов был рвануть из больницы в трико и тапочках, верхнюю одежду Машка забрала домой.
Полдня я пролежал под капельницей. Раздражало буквально все - от медсестрички, строившей глазки, до парализованного старика, на соседней койке. От запаха мочи, пота и лекарств тошнило. Больничная жрачка не лезла в горло. Позвонил Валерьечу, он как назло тоже был не доступен. Поехал, наверное, с сыновьями в горы, кататься на лыжах. Он всегда в Новогодние каникулы уезжает, если не на заграничные курорты, то в Шерегеш. Ему там нравится, говорит, что наш курорт ничем не хуже Швейцарского.
Больница уже закрылась, а Машка так и не появилась, и на звонки не отвечала. Тягостное предчувствие одолевало меня все больше.
Дежурный врач, делавший обход, выматерился, измерив мне давление. Сердцебиение у меня тоже как с цепи сорвалось. Такого стука в ушах и голове я никогда не слышал. Казалось, что сердце разрослось до невероятных размеров и заполнило меня всего.
- Да что же такое? Вы себя в гроб загнать решили? Весь день под капельницей, а давление зашкаливает. Да еще тахикардия с ритмом галопа. На ЭКГ сегодня ходили?
- На завтра назначили. В девять утра – В это время я планировал быть уже дома. Собирался вызвать утром такси и слинять.
На ночь мне вкололи какую-то хрень.
Сердце перестало долбиться в уши, а глаза начали слипаться. Уже засыпая, я вспомнил, что ключей от квартиры у меня нет.
****
Родители Данькину поездку в Питер приняли с энтузиазмом. То, что он будет под присмотром родственника, сыграло большую роль.
Они даже поддержали Георгия в том, что, если с практикой все выгорит, можно и обосноваться в Петербурге. Все же перспектив там намного больше. И если Данька захочет после института туда уехать, то они будут помогать финансами в съеме квартиры и в остальном. Предложение Гоши жить у него, принято было только на время практики, а при капитальном переселении родители считали неудобным стеснять родственника.
Данил молча, слушал все эти рассуждения о его послеинститутском будущем, а потом напомнил родичам, что на поселение в Питер ему придется ехать только после армии.
Мать сразу сникла и погрустнела. Она не хотела отдавать сына служить, в отличие от отца и дядьки.
Те в один голос нахваливали армейскую закалку и твердили, что армия из таких вот маменькиных сыночков делает настоящих мужчин. И сожалели, что срок службы стал год.
Георгий высказал предложение отмазать Даньку - у него есть такая возможность. Он предложил сразу после защиты переехать к нему и прописать Данила. Так что военнообязанным он был бы в Петербурге, где у Гоши были хорошие связи.
Но отец тут же возмутился и сказал, что его сын не дезертир и пойдет служить, как положено.
Все это Данька слушал вполуха, как будто речь шла не о нем.
Он вспоминал беременную жену безпасника, и в груди все скручивало от обиды и боли.
Скорее бы уехать, сменить обстановку. Окунуться в работу, посмотреть на знаменитый город. Походить по старинным улицам, музеям, осмотреть достопримечательности, отвлечься, чтобы не чувствовать, не думать. Он готов был уехать хоть завтра.
Его так и тянуло к столу, где лежала его сим-карта. Телефон валялся пустой. У Даньки была такая апатия, что за новой симкой он не пошел, не хотелось выходить из дома. Не хотелось ничего, кроме поездки в Питер.
***
Маша, зажав рот рукой, смотрела на экран телевизора. То, что было снято на камеру, вызвало у нее шок. Она не верила своим глазам. Не верила, что там, на экране - Дима.
- Господи, этого не может быть. Этого просто не может быть – она раскачивалась в зад-перед и никак не могла остановиться и выключить этот кошмар.
Потом ее долго рвало, выворачивая наизнанку. Испугавшись за ребенка, она старалась успокоиться, но получалось плохо. К Диме она не поехала – не смогла.
Обессилев от рвоты и слез – уснула.
Утром взяла себя в руки и даже накрасилась. Правда косметика не могла скрыть красных опухших глаз.
- Все будет хорошо. Он не педик. Это у него кризис среднего возраста. Захотелось попробовать чего-то новенького. – успокаивала она вслух себя, собираясь к Дмитрию в больницу. Но сначала, нужно вернуть коробку на место. Правда мысль, что кто-нибудь может вскрыть машину и выкрасть камеру с этой мерзостью – приводила в ужас. Она долго держала ее в руках, а потом решилась, и стерла запись.
В больницу она ехала с решением удержать Дмитрия, и не позволить больше скатиться ему в такие извращения. Мужики не гнушаются ничем, чтобы разнообразить свою сексуальную жизнь. Это излечимо и контролируемо. Если нужно, она сама будет давать Дмитрию такой секс. Она даже знает одну свою знакомую, которая тащится от такого акта, значит, в этом нет ничего страшного. Она справится и даст любимому человеку все, что он хочет.
Маша успокаивала себя, и сейчас ей было уже не так страшно, как вчера после просмотра видео.
Она даже внушила себе, что уж лучше такое извращение, чем связь и любовь с другой женщиной. Теперь она хотя бы знает, что Дмитрий действительно любит ее, и у него нет других баб. А этот пидор – так, развлекаловка для Димки, она уверена. Реакция у подъезда и приступ Димы – это страх, что этот козленыш его сдаст, опозорит, расскажет всем.
Значит, она правильно сделала, что стерла запись. Им сейчас нужно успокоиться, и начать все сначала. И она сделает для этого все.
Она решительно настраивала себя на все эти мысли, но в груди расползалось нехорошее и черное, словно масляное пятно, чувство, которое она старалась игнорировать, не обращать на него внимание.
В больницу она приехала на машине Дмитрия, с приклеенной улыбкой и осознанием, что так надо. Надо иногда промолчать и скрыть, что ты все знаешь, ради ребенка, ради семьи.
ГЛАВА 39
Питер встретил гостя заснеженными улицами. Данил был удивлен таким обилием снега. Он не ожидал, что северная столица России будет похожа на их Сибирь. От этого на душе почему-то было тепло, как будто огромный город уже стал родным.
Двор дома, где жил Георгий, еще больше поразил Даньку – здесь вообще было все в сугробах. Машины, стоящие у подъездов, замело, чуть ли не по самую крышу.
Трешка у Георгия была огромной - по Данькиным меркам. По отделке квартиры и её меблировке сразу был виден достаток хозяина, и Данилу стало стыдно за потуги родителей обустроить свое жилище к приезду гостя. Их квартира по сравнению с Гошиной, выглядела как у «бедных родственников».
- Ничего себе! Вот это хоромы!- Данил с интересом обходил комнаты, а Георгий ходил за ним, улыбаясь.
- Нравится? Здесь раньше было пять хозяев. Коммуналка. Отцу, как молодому специалисту – инженеру дали одну комнату. Потом, когда родился я, а одна их соседок умерла, он подал на расширение. Так стало две комнаты. А еще три купили уже у соседей, после перестройки. Отец добился разрешения на перепланировку квартиры, и вот в итоге что получилось.
-Здорово получилось. А где сейчас твои? Почему ты в родительской квартире?
- Они на даче живут. Их в город не затянешь.
- А Борис Петровичу не тяжело?
- Так там как раз все оборудовано. Отец дом сам проектировал, ему в нем комфортнее, чем здесь. И проще на улицу выезжать на коляске. С ними Ольга, дочь материной подруги живет. Ей пятьдесят, оставила квартиру сыну, а сама вот - с моими. Она им как родная, и мне как сестра, с детства вместе. Со снохой она ужиться не смогла, у них двухкомнатная и все в ней ютились, в общем, вечные кухонные скандалы, вот и перебралась к моим.
Теть Марина, Ольгина мать умерла рано, Оленьке только восемнадцать стукнуло. Мамка моя ей как тетка родная была. В общем, всю жизнь жили бок-обок. А Ольгин сын стал моим, вместо внука. Машина у родителей имеется, так что в город они периодически наведываются.
- А за рулем кто? И как дядь Боря в машину садится? Тяжело же.
- За рулем Ольга. А отец руки так накачал за годы инвалидности, что ему свое тело подтянуть и перекинуть куда надо – раз плюнуть. Они у меня еще огурчики, молодым нос утрут. Вот дороги расчистят, съездим к ним обязательно. А сегодня по скайпу поболтаем.
- Продвинутые у тебя предки.
Георгий рассмеялся.
- Что есть, то есть. Голубизну мою, например, без особых проблем приняли. Мать, конечно, покудахтала насчет внуков, даже пыталась уговорить меня жениться и ребенком обзавестись. Мол, сделай нам внука и гуляй.
- И девчонок тебе подсовывала? Ну, ты говорил в тот раз.
- Было дело. Но не тогда, а когда я молчал, как партизан, о своей ориентации. Вот они и думали, что их сыночек тютя – матютя и с девочками знакомиться не умеет. Ольгу, так в первую очередь все мне сватали. Ей я и сознался, а уж она уговорила все родителям рассказать. Ну, вот я и совершил свой каминаут, как теперь говорят, чтобы они перестали меня допекать.
-Перестали?
- Ну, если не считать материной абсурдной идеи с внуками, то да. Хотя я так надеялся, что они начнут подсовывать мне парней.
Данил удивленно посмотрел на Георгия.
- Серьезно?
- Да шучу я!- засмеялся тот, пихнув Даньку в бок.
- А если серьезно, что они тебе сказали, когда ты признался?
- Отец орал, конечно. Мать ревела и пыталась уговорить меня сходить к психологу. А потом сдались и оберегали меня как могли. Тогда ведь статья еще была за мужеложство. Ольга от нас до замужества не вылезала, так что соседи думали, что мы с ней пара. Мать усиленно распространяла об этом слухи и называла ее будущей сношенькой при посторонних. Когда Ольга вышла замуж, все меня жалели, и думали что я однолюб, и на девок из-за Ольги больше не смотрю. Ну а потом статью отменили, и стало проще. В общем, у меня родители и Ольга - просто золотые. Не знаю, какая бы у меня без них жизнь была.
- Здорово. У меня отец вряд ли смирится, если узнает, что я гей. Мать не знаю, а батя с дядь Ваней меня убьют.
- Ну, убить не убьют, но что примут, сомневаюсь. Тут ты прав. Я с ними пообщался немного и вижу, что с толерантностью у них большие проблемы. Мои просто прошли через отказ родителей, и на своей шкуре испытали, что это такое. Поэтому и восприняли вполне адекватно, не у всех так. Некоторые стараются делать вид, что их ребенок ничего им не говорил, и они ничего не знают. Некоторые перестают считать своими детьми, как мой дед. Но в основном живут в неведении, что их дети не такие как все. И если ты не уверен в своих предках, то лучше не рассказывать им ничего. Ладно, давай не будем о грустном. Располагайся, потом покушаем и отдыхай. Сегодня у нас в планах ничегонеделанье. Можно вечером немного по городу погулять, если хочешь. А завтра составим культурно-развлекательный и рабочий график. Чувствуй себя, как дома. - Георгий кивнул на одну из спален – думаю, обживешься, и тебе у нас понравится, так что надеюсь, что ты все же переедешь сюда после университета. Я был бы не против, делить с тобой квартиру. Одному в трех комнатах по вечерам не комфортно.
Данил пожал плечами:
- Не знаю, поживем – увидим. Может и перееду. Только если решусь, буду платить тебе за квартиру. Ну, как за съем.
- Договорились – Гоша, засмеявшись, похлопал Данила по плечу.
***
Первые дни практики в фирме друга Георгия, где сам Гоша был исполнительным директором, были для Данила настолько суматошными и загруженными, что ему некогда было думать о Дмитрии и его предательстве. Родственник как будто специально подговорил сотрудников загрузить Даню информацией и работой.
Днем работа, а вечером походы по Питеру.
Данила поражало, как выглядит питерская молодежь. Парни в стильных полупальто и кашне, с маникюром и прическами, уложенными у стилистов, казались ему все геями. У них в городе такого бы точно за педика приняли. Здесь же, длинные, или милированные волосы были в порядке вещей, шелковые и цветные рубашки - норма. Фенички, цепочки и браслеты на запястьях - не редкость, не говоря уже о серьгах в ушах.
В их провинциальном городе подражали столичной моде, но это в основном малолетки – школьники, да и то – единицы. За проколотое ухо, конечно, не гнобили, но подколов, не оберешься. В фирме работали в основном молодые. Дресскода не было, и Данька во все глаза смотрел на модных парней. В отделе маркетинга их было четверо, не считая самого Данила. Один из них, особенно выделялся. И не только эпатажными вещами, но и манерным поведением. Нет, он не вел себя, как женщина, но в его движениях, манере растягивать слова, было что-то вызывающие и Данила так и тянуло смотреть на него. Парень не скрывал, что он гей, рассказывая сослуживцам, как он ходил в клуб и какие там все пидовки, ни одного нормального мужика. При этом начинал подкалывать и шутить над остальными ребятами. Они шпыняли его в ответ, но беззлобно, со смехом. И Данил не мог поверить, что те спокойно воспринимают ориентацию сослуживца. Ему казалось, что они здесь все геи. Он начинал подозревать, что его родственничек собрал команду себе подобных. Но уже на второй день работы, убедился, что это не так, глядя, как ребята флиртуют с девчонками из других отделов. Да и сам Георгий Борисович подтвердил, что гей только Алекс, но гомофобов он бы в фирме не потерпел.
Трое парней тоже были колоритной внешности: Рашид, симпатичный, накачанный крепыш, любивший носить обтягивающие джинсы и водолазки. Марк - высокий, с длинными обесцвеченными до платинового оттенка волосами, напоминал эльфа из «Властелина колец». Анатолий, или как его все называли – Анатоль, носил очки в тонкой золоченой оправе, классические черные брюки и черную шелковую рубашку. Прическа представляла у него коротко стриженный затылок и длинную мелированную челку. В общем, все ребята, как из журнала. Но Алекс среди них, словно магнит. И ловя на себе взгляды Данила, он манерничал еще больше. Скорефаниваться с новым сотрудником коллектив не спешил - приглядывались.
В конце рабочей недели к уткнувшемуся в монитор Даньке подошел Алексей, на которого минуту назад он пялился, рассматривая поставленные художественным дыбом волосы, зеленого цвета.
- Слушай, Даниил, или как там тебя, тебе не говорили, что таращиться на людей не культурно? Или вы там в своем Мухосранске культуре не обучены?
Кровь прилила к лицу, но не от стыда, а от злости. Данька облокотившись на спинку кресла с ухмылочкой, смерил зарвавшегося парня взглядом:
- Ну, в нашем же Мухосранске не увидишь плешивых елок на ножках, вот и ловлю момент, чтобы потом таким же бескультурным друзьям рассказать о питерской моде.
Парни, слышавшие разговор, засмеялись.
- Алекс, кончай выделываться. Давно ли сам-то с Урала? Не слушай его Данил, это он так, цену себе набивает – подошел к ним Рашид.
- Я семь лет уже в Питере, так что почти коренной. И когда, между прочим, приехал, то не пялился на людей, как баран на новые ворота.
- Не свисти, пялился, еще и как. А на тебя грех не пялиться. На твою маскировку даже детишки оборачиваются. Тебе гирлянду на шею и в круг, вместо елочки.
- Ну, если ты будешь дедушкой Морозом, то я согласен побыть твоей ёлочкой. Да хоть снегурочкой! – Алекс сделал вид, что хочет прижаться к смеющемуся парню.
Тот его развернул за плечи от себя и легонько пнул коленкой под зад:
- Иди, работай давай, Снегурочка зеленая.
Уже у своего стола, Алексей обернулся к Данилу:
-Вечером по пиву, Даниил. За дружбу народов, так сказать. Или тебя папик не отпустит?
- Какой папик? – удивился Данил.
- Ой, вот только не надо здесь лепить, что Гоша тебе дядя. Мы не дураки, сразу все просекли, да мальчики? – Алекс повернулся за подтверждением своих слов к застывшим парням.
- Ну, ты и придурок – покачал головой Марк.
Данил, шокированный таким заявлением, непроизвольно присвистнул и покрутил пальцем у виска. Слов возмущения у него просто не нашлось.
Видя его реакцию и изумленное лицо, Алекс разочаровано вздохнул
- Правда что ли родственник? Ну, блин!
- Идиот ты Лекс. Готовь бабло на пивцо – Рашид кинул в печального Алексея ластик, попав им ему прямо в лоб – Данил, надеюсь, ты не откажешься от посиделок за знакомство?
Данька не отказался.
*****
На третий день моего лежания в больнице, Машка привезла мне вещи и вечером мы смотались до Звездого за машиной. Камера лежала на полу, под сиденьем. Мне казалось, что я бросил ее на него, и все это время я переживал, что кто-нибудь, увидев коробку, вытащит ее из машины. Но все обошлось. Записи на кассете не оказалось. По-видимому, Данька все стер, перед тем как упаковать камеру обратно в коробку. Жаль. Я бы оставил наши с ним кривляющиеся рожи и поцелуи. А может, и вообще всю запись.
В груди ныло и ныло. Тоска и апатия. Такой депрессии у меня не было никогда. Проблемы со здоровьем тоже давали знать. Давление скакало, и от резких перепадов у меня полопались капилляры в глазах. Сразу вспомнился практикант. Избитый и с красными глазенками.
Валерьич материл меня по телефону, на чем стоит свет, узнав, что я загораю в больничке. Материл за то, что за здоровьем своим не слежу. Он, оказывается, умотал в Москву, обустраивать новое жилище.
Маша приезжала каждый день. Я выходил, брал передачку, молча курил на лестничной клетке между этажами в окно, вполуха слушая ее болтовню. Курить, нужно было бросать, но я смолил по полторы пачки в сутки. В сутки – потому что полночи торчал в больничном туалете, куря. Снотворные вырубали с часу ночи до четырех утра. А в четыре, меня словно черти толкали, и уснуть я больше не мог. Днем ходил, как вареный, по процедурам.
Даньке я звонил каждый день, но телефон так и был выключен. После Рождества в больницу пришли девчонки маркетологи. От них я узнал, что на практику Данил не вышел. Он позвонил Зинаиде Макаровне, сказал, что нашел другое место, извинился и все.
В больнице я пролежал две недели, и вот сегодня вышел с больничного.
Отвлекаюсь работой, благо накопилось ее до фига. Но не думать о Даниле не могу. Не получается. Как не получается общаться с Машей. Да и не только с ней.
Меня словно перемкнуло. Я никого не хочу видеть, и ни с кем не хочу говорить.
И люди, словно чувствуют – не лезут ко мне. Генерал еще не вернулся из Москвы. Его зам со мной даже парой слов не обмолвился. На планерке передал бумаги на проверку и все. Юрьич хотел со мной поболтать, но я отговорился занятостью. Он звонил мне в больницу и даже раз приходил, но дальше пары дежурных фраз, типа: «Как тебя угораздило?» и «Когда выпишут?» разговор не пошел. Вот и сегодня, увидев мою хмурую морду и услышав мое «Юрьич, потом. Сейчас некогда» - он только головой покачал.
После работы я долго сидел за рулем, возле проходной. Просто сидел и курил. Домой не хотелось. Не знаю зачем, но я поехал к Данькиному дому. Опять долго сидел в машине и курил. Потом стоял на улице, смотрел на окна. Не заметил, как пачка из-под сигарет оказалась пуста.
И тогда я решился.
- Кто там? – голос Татьяны по домофону.
- Дмитрий Александрович. Мне бы Данила.
Домофон щелкнул.
- Проходите.
****
Вышел я от них с ощущением, что меня наполнили горьким отваром до самого горла. Залили насильно и его не сглотнуть, не выплюнуть. Эта горечь как яд, растеклась по всему организму.
Глотка, сердце, руки, ноги – все залито ядом, с тяжестью свинца.
Данька уехал в Питер. И собирается остаться там жить. Нашел себе уже друзей, ему там очень нравится, он доволен.
Я кое-как допил чай и дослушал родителей Данила о том, как ему там хорошо. Телефон они мне его не дали. Данные скайпа тоже. Решили спросить сначала у сына. Он их просил никому не давать его номер и скайп. Но на счет меня они скажут Даньке, и наверняка он сам со мной свяжется.
Сижу в машине, ноги вдруг начинают трястись, да так, что я наваливаюсь на них, но удержать не могу.
После приступа слабость и сильная головная боль. Еще долго отхожу, опустив сиденье до положения «лёжа».
Потом вызываю такси. Сам я до дома не доеду, трясучка прошла, но ноги ватные до сих пор.
Бросаю машину возле Данькиного дома.
В такси вспоминаю, что заявление мы с Машкой так и не подали, и решаю, что завтра самое время.
*******ГЛАВА 40
Регистрацию назначили на начало апреля. Радости в Машкиных глазах я не увидел.
Она вообще после моей выписки из больницы какая-то тихая и неразговорчивая.
Вышли из ЗАГСа и молча, разъехались по своим работам. Словно чужие. Так, наверное, обычно люди выходят из этого учреждения с документами о разводе.
Мне ее жалко. И она, наверное, единственный человек, который меня действительно любит. Не считая, матери. Родится ребенок и тоже будет меня любить. Что еще нужно для счастья? Чтобы я тоже любил? Буду. Всю любовь отдам сыну или дочке. Все наладится. Все будет как прежде, даже лучше. У меня будет семья. Я познаю счастье отцовства. А Даня…. Дай Бог ему счастья и огради от всех проблем. Он правильно сделал, что уехал отсюда. Пусть проживет жизнь, которую я не смог прожить. Так, как хочет, не оглядываясь и не боясь.
Нужно брать себя в руки и заботиться о семье.
***
Генерал приехал в конце января. За эти полмесяца мы с мужиками даже не собрались ни разу. И вообще было какое-то затишье на работе и дома. Словно мое настроение передалось всем.
Зато Валерьич в день своего приезда чуть ли не вприпрыжку летал по всему комбинату и светился как новогодняя елка. С его приездом наш дружный и сплоченный мужской коллектив из начальственного состава, воспарял духом и засуетился, организовывая сауну.
За весь день у нас с генералом не получалось остаться наедине. Я его избегал, чувствуя, как его прямо подмывает отчитать меня - непутевого.
Но в конце рабочего дня он все же ввалился ко мне в кабинет и первым делом согнал меня с моего кресла.
- Кайф! У меня ноги гудят. Набегался. Сейчас еще в сауну и вообще жизнь прекрасна!
- Да, сауна не помешает. Только я на счет девочек пас – я действительно вдруг ощутил, что посиделки с мужиками и пропарка моих мозгов, мне просто необходимы.
- А чего так? Машка же, наверное, тебе не дает, как раньше. Срок всё же уже не маленький. Наоборот, должен сейчас по бабам. Или всё, завязал с поганым прошлым и ударился в семейные ценности?
- Да нет. Просто не хочу сегодня. Нажраться хочу. В сиську. До поросячьего визга. Нажрусь и на завтра у тебя возьму день без содержания.
- Да я тебе не только день дам, а в отпуск выгоню. Ты посмотри на себя. Черт знает, на кого похож стал. Осунулся, похудел. Смотреть страшно. А пить тебе, наверное, нельзя, с твоим-то давлением.
- Можно. Все можно.
- Ну, хозяин–барин. Пей, раз хочется. Иногда бывает, что водка – лучшее лекарство. Саныч, что у тебя случилось? Ты же сам не свой с тех пор, как Машка твоя залетела.
- Старею, наверное.
- Ну-ну. Ладно, не говори, если не хочешь. А на счет девочек, сегодня без них, чисто мужской компанией. У меня разговор к вам есть.
- Что-то не нравится мне это. Колись, что за разговор?
- Дай сигарету. Я сигары с собой не прихватил.
- Валерьич, ты меня пугаешь.
Генерал долго мял сигарету пальцами, а закурив, еще с минуту молчал. Я начинал догадываться, о чем пойдет речь и мне это не нравилось. Ой, как не нравилось.
- Мы с Людмилой Борисовной разойтись решили. Чего соседями жить? В Москву переехать хочу. Встретил я там кое-кого. Влюбился, как пацан. Ты не подумай, она не из этих, не из моделек. Взрослая, состоятельная женщина. Тридцать семь лет. Сын, как моя Ольга, тоже за границей учится.
Я молчал. Хотя хотелось заорать.
- То, что я перееду, не значит, что я перестану быть генералом.
- Ты прекрасно знаешь, что мы не сработаемся с Батько. Поставь кого-нибудь из сыновей.
- Думаешь, я не хотел? Володька к немцам собрался перебираться. У его Анны родители уже давно там, и их переманивают. Не сейчас, конечно, но через полгодика уже точно уедут. У Кольки сам знаешь, хватка не та. Если только Настю его поставить. В их доме она всегда мужиком была.
- А кроме Батько кандидатур больше нет?
- Ты сам знаешь, не могу я его снять. Тем более если уеду. Да и жаловаться на него по работе, грех. Обязанности он свои выполняет отлично. А то, что субординацию держит с народом, так на работу комбината это не влияет.
Я усмехнулся. Не влияет, как же. Но незаменимых людей как говорится - нет. Наберет свою команду, как только весь наш зоопарк разбежится.
- Когда уезжаешь?
Генерал встал из-за стола и подошел к окну. По тому, как он уставился в него, повернувшись ко мне спиной и засунув руки в карманы брюк, я понял – скоро. Совсем скоро.
- Как только подобью здесь все дела.
- Неделя, две? Сколько у меня времени на поиск новой работы?
Валерьич резко обернулся.
- Не майся херней! Работай, как работал.
- Ты же знаешь, что не получится. Сергей Валерьевич, я думаю, что половина нашего начальства разбежится. Остальную половину Батько сам со временем выживет. Ты далеко, а он здесь. Это ты первое время, может, и будешь туда-сюда мотаться, но потом, попомни мои слова – найдется куча неотложных дел, и отчеты ты принимать станешь только через интернет и телефон. А в итоге, вообще продашь наш провинциальный комбинатик и откроешь на эти деньги в столице какую-нибудь фирмочку. Так что, работу мне нужно искать уже сейчас.
-Чего тебе ее искать? Тебя хоть куда, с руками и ногами возьмут.
- Ага. Свои теплые и нагретые места уступят. Ну да ладно, прорвемся.
Валерьич виновато развел руками:
- Прости.
Напиться захотелось еще больше. В одиночестве, но я пересилил свое желание уйти и пошел в сауну со всеми.
Заявление генерала повергло мужиков в шок. Пьянка получилась похоронной. Работу искать помимо меня собрались: завгар, начальник компрессорной и оптовик. Остальные промолчали. Я пил убойными дозами, но желанное опьянение не приходило. Генерал чувствовал себя предателем, пытался оправдаться. В итоге не выдержал гнетущего молчания и засобирался домой.
Мы с Юрычем зарулили в какой-то дешевый бар. Антоныч хотел пойти с нами, но мы, не сговариваясь, сбросили его с хвоста. Не знаю почему. Была какая -то скрытая тяга остаться вдвоем.
Меня, наконец, накрыло. И я сам не знаю как, и главное зачем, вдруг ляпнул:
- Он уехал. Все уезжают. Никто не хочет жить в провинции. Все валят отсюда.
- Ты про Валерьича? Его можно понять. Влюбился в столичную штучку, а она разве поедет сюда.
- Нет, – помотал я головой – не о Валерьиче. О Даниле.
- О том практиканте? Я видел, что с тобой что-то не то. Еще до больницы. Ты какой-то гонимый стал, как будто постоянно на взводе. Потом этот твой криз гипертонический. Все дело в нем? В практиканте?
- В нем, заразе. Встрял я Юрьич. По самое не хочу в дерьме завяз. И как выплыть оттуда – ума не приложу. А тут еще работа до кучи. Правильно говорят, если уж пошла черная полоса, так конца края ее не видно.
- Рассказывай.
- А что рассказывать? Наврал я тебе тогда, не просто он мне понравился. Люблю я его заразу. Сил нет, как люблю. И он, вроде, как меня тоже.
- Ты же говорил, что он не гей.
- Тоже - наврал. Покрывал.
- Понятно. Ладно, я не в обиде. О таких вещах не распространяются, я это прекрасно понимаю. Но, если у вас все чики–пуки, любовь и все такое, в чем проблема-то тогда?
- Во мне. Женюсь я. Машка беременна и я отцом скоро стану. Данька узнал и уехал. Сбежал в Питер. А я вот остался.
Юрьич долго молчал и смотрел прямо на меня.
- Знаешь, я даже не знаю, что тебе сказать. Вроде, все правильно. Ребенок, жена и это все так, как надо. Как должно быть. А гейство – не нормально, и лучше, чтобы никто об этом не знал. Только вот я смотрю на тебя, и мне страшно. У тебя глаза, как у моего племяша - тогда.
******ГЛАВА 41
Практика Данила подходила к концу. Еще две недельки, и домой.
После того, как мать спросила, можно ли дать его номер телефона Дмитрию Александровичу, Данька совсем себе места не находил. Не думать о Саныче – не получалось. Никакие походы по Питеру, никакие клубы, по которым таскал его Алекс, не могли заглушить с каждым днем все больше нарастающую тоску. Его тянуло домой, тянуло к нему.
Алексу он рассказал, по какой причине он здесь и его поразила реакция парня.
Излив свои чувства, Данька не услышал от Лекса сочувствия, напротив, тот смотрел на него, как на дурака:
- И ты из-за этого поднял такой кипишь? Какое предательство, какой обман? Даня, очнись!
Ты знал, что он женат?
- Знал.
- Он обещал тебе, что бросит ее?
- Нет.
-Ты спрашивал у него про детей? Интересовался, есть они у него?
- Я знал, что нет.
- Но ты спрашивал, хочет ли он их?
- Не спрашивал. Но он мог бы мне сказать!
- Ну, сказал бы, что бы ты сделал?
- Не знаю. Наверное, ушел бы.
- Вот поэтому он тебе и не сказал. Из твоего рассказа ясно, что мужик тебя действительно любит. Даня, я сам из Магнитки, и знаю, что такое жить в таком городе. Что ты от него хочешь? Он всю жизнь так прожил. Да больше половины так живут. Сам-то ты, шибко смелый? Собираешься родакам рассказать, что ты дяденек предпочитаешь девушкам?
Данька покачал опущенной головой.
- То-то. Ну, женат, ну ребенок. А ты что, рассчитывал с ним вместе жить и запалиться перед всеми?
- Да нет.
- Ну, тогда не вижу проблемы. Ты посмотри вокруг. Много ли таких, как мы, могут похвастаться, что живут семьями? Даже здесь, в столице, где с этим намного проще. Ты видел наши тусовки. Скажи честно, нравятся?
- Ну, сходить чисто развлечься. Всю жизнь по ним бегать я бы не хотел. Не мое.
- Вот то-то. Я когда сюда ехал, молодой и красивый, лелеял голубую мечту – вот приеду, и как закручу любовь! Найду себе парня, будем снимать квартиру вместе, будем жить долго и счастливо. Такой шанс выпадает единицам. У остальных же, вся жизнь просто "веселуха". Я бы рад был встретить твоего безопасника. Почувствовать себя хоть кому-то нужным, пускай он и шел бы после меня к семье. Би, я, конечно, не люблю, сволочи в основном попадались, но есть же наверное исключения. Тем более, как я понял Дмитрий твой, самый настоящий педик, замаскированный под натурала.
- Как ты не понимаешь, это же не правильно, жить с женщиной, которую не любишь, прикрываться ею! А теперь еще и ребенком! Выбрал семью - пусть значит живет. Тем более, Маша нас видела.
- А жизнь, она вообще редко правильной бывает. Нет совсем прямых дорожек, где-то, да поворот все равно будет. И что она видела? Как два мужика выходят из подъезда? Если бы ты не повел себя, как последний придурок, вряд ли бы она что-то поняла.
- У него будет ребенок, это во-первых, во- вторых, он мне ничего об этом не сказал, а значит я для него никто. С близкими людьми такими вещами делятся.
- Идиот ты, Данька. Если бы ты ему был безразличен, он бы за тобой не рванул, а перед женой на цырлах бы бегал. А так, он сам себя выдал перед женушкой, побежав за тобой. Так что вся маскировка насмарку. А раз к твоим приходил, и телефон просил, наверняка у них там не все гладко. Может он вообще от нее ушел.
- Тогда это уж совсем не знаю что! Бросить беременную!
- Боже!!!!! С кем я связался! Идеалист хренов! Да мало что ли натуралов своих баб беременных бросают? Очнись, Данечка! Редко какой натуральный мужик прожил всю жизнь с женой и ни разу от нее не гульнул. Половину женщин нашей страны, да и не только нашей, разведенные или вышедшие замуж по второму разу. Если твои предки прожили вместе всю жизнь, браво им за это, но это еще не значит, что твой отец никогда не ходил налево. Больше чем уверен – ходил, только так, чтобы не знал никто. А если и не ходил, то все равно хотел сходить. Но это я так, за жизнь отвлекся. В общем, одиноких мам - пруд пруди. Эта, как её, Маша?
Данька кивнул.
- Так вот, эта Маша, не первая и не последняя. Если ты говоришь, что вы зависали постоянно на этой хате и он не заморачивался даже по поводу не ночевок дома, значит, она прекрасно знала, что он гуляет. Так что сама дура. Мужик не ночует дома, пропадает каждый вечер неизвестно где, а она слепая? А с кем он ей рога ставит, с девкой или парнем, это уже другой вопрос. Главное, что ее все устраивало.
- Если она нас выследила, то значит, не устраивало.
- Вдвойне дура. Чего добилась? Он рванул за тобой, вместо того, чтобы к ней подмазываться. Значит, после этого последуют разборки и выясняловки, и не факт, что в ее пользу. Так что Данечка, приедешь в свой Мухосранск, хватай безопасника за жабры и мирись. Если он все же разошелся со своей Машей, то уговори его переехать сюда. Здесь вам будет проще. Снимите хату и заживете дружной семьей. А если нет, то смирись, и прими все как есть. Останется с женой и порвет с тобой окончательно, вернешься в Питер. Продолжит отношения за спиной жены, которую, как я понимаю, все устраивает, если она его не бросила сама после вашего концерта, встречайся.
После этого разговора Данька искал оправдания Дмитрию, и ловя себя на этом, распалял в душе обиду и злость.
Гоша видя, что парень места себе не находит, как-то сказал ему:
- Позвони. Поговори, легче будет.
Данька повертел телефон в руках, а потом отбросил его.
- Нет. Не будет.
****
Я был в отпуске, взял на всю катушку. Генерал укатил, и Бойко, как только я положил ему на стол заявление, нашел мне замену. Ждал, когда я выйду из отпуска и официально сдам дела приемнику, поставив его исполняющим обязанности.
Юрьич искал работу получше, поэтому заявление писать не спешил, игнорируя намеки Батько. Почему он взъелся так на нас двоих, было не понятно. Но и с остальным составом было дело времени. Снимать после отъезда шефа всю команду сразу, он не решался. Ждал, когда сами все уйдут.
Вместо того, чтобы искать работу, я валялся на диване. Жрал раз в день, смолил беспрестанно, игнорируя нотации Машки на то, что дверь в квартире «не закрывается». С дивана – в подъезд, с подъезда – на диван». Я бы, наверное, и не брился, но привык утром чистить зубы и Машка в это время, впихивала в руку станок. Она терпеть не могла небритых.
Отпуск подходил к концу, когда Маша слегла с температурой. В конце февраля ударили морозы, и начался повальный грипп. Она свалилась как-то сразу – вот только вроде уехала здоровая на работу, а приехала с недомоганием, вялая. А ночью стало совсем плохо.
Я испугался. Вся отчужденность за последнее время улетучилась тут же. Ее увезли в больницу, и я до утра места себе не находил, сидя в припаркованной у больницы машине.
Утром мне сказали, что температуру сбили, но есть угроза преждевременных родов. К ней не пустили и ей ко мне выйти не разрешили.
А на следующее утро я узнал, что у нас не будет ребёнка.
Она сидела бледная с темными кругами под глазами. Одна в палате. Сидела на койке и качалась из стороны в сторону.
- Они сказали, что такое бывает. У меня резус отрицательный, несовместимость с кровью малышки. А тут еще инфекция.
Дочка. Вот и все. У меня ничего не осталось. Ни любви, ни ребенка. Только Маша. Маша, которой я принес столько горя.
Я молчал. Смотрел на нее, качающуюся, заплаканную, и не знал, что сказать. Хотелось обнять, прижать к себе, но я не мог сдвинуться с места. Просто стоял рядом с кроватью.
Она взяла мою руку, прижала к своей щеке, горячей и мокрой, и быстро-быстро начала говорить:
- Я сама виновата. Сама виновата во всем. Мне говорили в гинекологии, что с моим резусом могут быть осложнения, что нужно беречься. А я даже вены резала, плакала каждый день. Вот она и не выдержала, доченька моя. И про тебя я все знала, видела какой ты ходишь после больницы. Всем плохо из-за меня. Я смотрела ту съемку на камере, все ждала, когда ты спросишь о ней. Это ведь я ее стерла. А ты не спрашивал. Молчал, молчал. Только ходил, как приведение. Не видел вокруг себя ничего. Я люблю тебя, Димочка, и ненавижу. Ненавижу за то, что ты такой. Ты мне всю жизнь сломал, Димочка, всю жизнь сломал. Я теперь мужиков всегда ненавидеть буду, особенно голубых. Но ты не переживай, не переживай за меня. Да и с чего вдруг ты будешь переживать, ты по нему убиваешься, я же вижу. Иди, иди к нему. Доченьки нашей больше нет, так что иди. – Последние слова она уже кричала, отпихивая меня от себя.
Перед глазами все плыло, я их потер и понял, что плачу.
***
Данил проснулся от собственного крика. Он не помнил, что ему снилось, но что-то плохое и страшное. Сердце колотилось, в ушах стоял шум.
- Даня, ты чего? – Гоша прибежал из своей комнаты и обеспокоенно смотрел на него.
Значит, орал он знатно, раз даже Георгия разбудил
- Сон. Не помню про что. Что-то плохое. Как будто кто-то умер.
- Так дорогой мой, сегодня мы с тобой к одной женщине сходим. Она экстрасенс. Надо бы тебе с ней пообщаться.
- Я не верю во всю эту чушь.
- Ну не веришь, и не верь. Но съездить, мы все равно к ней съездим.
***
Данька ожидал увидеть пожилую женщину, всякие шары и прочую экстрасенсорную хрень.
Но их встретила молодая девушка, не на много старше его. Провела на кухню, налила душистый травяной чай и болтала с Георгием, как со старым знакомым.
Потом вдруг встала позади Даньки и положила ему руки на голову.
- Тебе нужно ехать. Сегодня, иначе будет поздно. Он уже стоит спиной к этой жизни.
- Кто? – удивился Данил - О чем вы?
- Высокий, черноволосый. Лица не вижу, только спину. Близкий тебе человек.
Данила словно током передернуло, по лицу прошла дрожь. И вдруг вспомнился сон: « Из подъезда выносят гроб, и он пытается заглянуть в него, но толпа его оттесняет. Он не видит, кто лежит в гробу, но почему-то знает, что Дима»
Данька с силой провел руками по лицу, наваждение спало.
- Ерунда какая-то.
***
Георгий, как только они вышли от Светланы, скомандовал:
-Звони!
- И что я ему скажу? Я видел плохой сон, и здесь тебе смерть нагадали? Да он меня засмеет.
- Над такими вещами не смеются. И смерть еще не нагадали. Светлана же сказала, что он стоит к жизни спиной, а не уходит из нее. И что тебе нужно ехать к нему.
Данька все еще не верил во всю эту ересь, но телефон все же, достал. По памяти набрал номер Дмитрия. Абонент был отключен.
- Поехали за вещами. Надеюсь, что билеты на самолет есть. Документы по практике, я тебе перешлю. Что ты теряешь, в конце концов? Практика уже почти закончена, все равно бы улетел через пару недель. Зато решишь, наконец, свои любовные дела, и если что, уже со спокойной душой переедешь сюда жить.
Билеты были. Через пять часов, Данил летел в свой город.
А Гоша звонил Светлане.
- Спасибо тебе Светик. А то я видеть не мог, как Данька себя изводит. Сто раз уже пожалел, что утянул его с собой. Теперь-то точно, хоть поговорят.
- Гош, я правду сказала. Я действительно его видела. Ты ведь мне описания не говорил, а Данил не поправил. Значит это точно он.
- И что, действительно умрет?
- Я не сказала, что умрет. Я не знаю. Но очень близко к смерти.
*******ГЛАВА 42
Если Бог действительно есть, и если он отец нам всем, то откуда в нем столько жестокости?
Почему он наказывает не тех, кого надо? Почему забирает невинных?
Ведь это я - полное дерьмо, живущий, как последний мудак, приносящий окружающим только боль. Это моя жизнь - тяжелая ноша, которая сгибает тяжестью лжи, страхом быть уличенным. Вечным напряжением, притворством, неудовлетворенностью. Так почему не я, а она, которой ты даже родиться не дал? Почему, Господи, ты не забрал меня? Зачем тебе это? Зачем ты вообще дал мне родиться, если я не могу жить, как хочу. Зачем ты сделал меня таким?
Я смотрел из машины на падающий снег, было ощущение пустоты. Больной пустоты. Такой, которая затягивает в себя, как воронка, от которой хочется удавиться.
Я уже минут двадцать стоял у материного дома. Очень захотелось ее увидеть. А приехав, не мог найти сил выйти из машины. Смотрел на трубу, из которой тянуло прозрачным дымом, на новый забор, которого не было еще три месяца назад. Как же давно я не был дома.
Мать, наверное, сейчас суетится у печки, и не слышит, как подъехала моя машина.
Стешка – кавказская овчарка лениво вышла из будки, потянулась, глянула безразлично на машину, справила нужду и так же лениво залезла назад в будку. Сонное царство.
И все это такое родное, и в тоже время далекое. Словно я не провел в этом доме пол своей жизни.
Где, вообще тот дом, где было бы все родным? Наверное, на Звездого. Там было тепло и уютно, рядом с ним. В съемной, чужой квартире мне было хорошо. Хорошо там, где рядом со мной он. И я все просрал. Разрушил все, что мог разрушить. Свою жизнь, Данькину, Машину. И из-за меня жизнь моей дочери даже не началась.
И сейчас я приехал к единственному родному мне человеку, чью жизнь я, может быть, тоже разрушил. Она жила мной, а что я могу дать взамен? Она хотела для меня всего: семьи, хорошей жены, хорошей работы, желала, чтобы я был любим и любил. Ждала внуков. Ни одна ее мечта не сбылась. Зря она меня растила, зря терпела ради меня все от отца. Что я могу ей дать? Ничего, кроме разочарования в сыне.
Я не хочу, чтобы она все узнала от Маши. Лучше я сам.
***
Я обнял ее. Она стояла, прижавшись к моей груди, и все гладила меня по спине.
- Как же я соскучилась, сына. А ты чего один? Маша-то где? И не позвонил, не предупредил, у меня и угостить-то нечем.
- Мам, мне поговорить с тобой надо.
- Что случилось?- отрывается от меня и смотрит внимательно, с нарастающим беспокойством.
- Господи, ты сам на себя не похож. А похудел-то как! Она что, тебя бросила?
-Я не знаю, как все тебе рассказать. Я не знаю, мам, что мне делать.
- Рассказывай!- В лице испуг. Ждет плохого.
Как же больно мне это говорить.
- Маша потеряла сегодня ночью ребенка. Почти на седьмом месяце. Из-за меня.
- Господи, горе-то какое! -рука прикрывает рот, извечный жест при таких новостях -Ты ничего не говорил мне о ребенке - она садится на диван и смотрит на меня с осуждением
- Прости, что не сказал. Как-то тянул все, вот дотянул. -вижу каждую морщинку на ее лице,
на ее руках. Все как будто не со мной, со стороны.
Мамка дергает меня, усаживая рядом с собой, и обнимает, гладит по голове, как маленького. Как в детстве, когда от чумки у меня умер щенок.
Какая глупость в голову лезет.
- Сынок, это конечно беда, я понимаю, какого сейчас вам. Особенно ей. Но дай Бог, у вас будут еще дети. Я уверена, что будут. Она молодая, сильная девочка. Все будет хорошо. Так, что ты натворил? Из-за чего все это случилось? Надеюсь, ты не такой, как твой папаша? Ты ее не бил?
Я помотал головой. В горле все пересохло. Как мне ей сказать? Как она все воспримет?
- Я всю жизнь тебе врал, мам. Вообще всем врал. Боялся признаться даже тебе. И сейчас боюсь, не знаю, как ты это воспримешь.
Мать смотрела на меня непонимающе. Вся словно подобралась, руки сцепила в замок.
- В чем признаться? Ты что, в криминал залез?
- Мам, я гей. И Маша об этом узнала.
- Ты – кто?!
- Пидор, мам. Мужик, который любит не женщин, а парней. Да ты прекрасно знаешь, кто такие пидоры.
- Не мели чушь. Какой ты гей! Не выдумывай.
- Это правда, мам. Я изменял Маше с парнем. Она нас видела. Я врал ей, что люблю ее. Прикрывался ею, чтобы никто не догадался. Мне всегда нравились парни, а не девчонки.
Взгляд матери – не верящий, растерянный, не понимающий. Я, наверное, запомню его на всю жизнь. Как взгляд Даньки у подъезда. Как взгляд Маши, когда она оттолкнула меня в палате.
- Это все наша власть виновата. Вседозволенность, извращения. Раньше не было такого. Только в тюрьмах. А сейчас кругом, куда не глянь, распущенность и разврат. Убить тебя мало за такие фокусы! Сроду не ожидала от тебя такой мерзости! Проси у Машки на коленях прощения, хоть и не знаю, как такое можно простить.
- Мам! Это не фокусы! Я гей, я таким родился. Ты меня таким родила!
- Я таким тебя не рожала! Нахватался всякой дряни по телевизору! – она встала и подошла к умывальнику. Мыла руки с мылом долго, словно хотела отмыть их от грязи.
- Мам, сядь, выслушай меня, пожалуйста, и пойми.
- И слушать не хочу про эти мерзости!
Я все же усадил ее снова на диван. У нее губы тряслись, глаза покраснели.
- Помнишь, мне было тринадцать, и вы с отцом всю ночь меня проискали, а наутро нашли в бане? Вы еще тогда подумали, что я обколотый. Отец меня догола раздел и искал проколы? Я тогда не обколотым был, а таблеток нажрался. Сдохнуть хотел. Я с двенадцати лет начал понимать, что такой, понимаешь мама? А в тринадцать точно знал, что я пидор. И ненавидел себя, отца, тебя, за то, что таким вот родился. Ненавидел всех за то, что они были нормальными, а я нет. Вспомни то время, каким я агрессивным стал. Я жить тогда не хотел, а сдохнуть не получилось. Потом я нашел у отца пистолет, но не смог. Струсил нажать на курок, до сих пор об этом жалею. Надо было еще тогда все закончить. Но мне было страшно, и я тогда нашел оправдание своей трусости – тебя. Я решил, что буду жить ради тебя, как ты с отцом ради меня. И научился притворяться и врать. А сейчас вот влюбился в Даньку. И просрал. Все просрал, всю свою жизнь.
Мать ревела навзрыд, взахлеб.
- У нас не было в семье уродов, у отца тоже. Такими не рождаются, такими становятся. Это все мы с отцом виноваты. Он был чересчур жестким, тебе просто любви отцовской не хватало. А я тебя разбаловала. Все дозволяла. И улица тоже свою роль сыграла.
- Мама! Да причем все это! Я таким родился! Родился, понимаешь!- я на нее кричал. Кричал на мать.
- Не понимаю! Как такое можно понять? Это извращение, мерзость! Выкинь это из головы и заведи, наконец, семью!
- Не могу, мам. Не могу, я пытался и вот что из этого вышло! Я потерял Даньку, ребенка, сделал несчастной Машу.
- Господи, за что мне все это! За что ты меня наказал, Господи!- было тошно смотреть на рыдающую мать, как в детстве. Я попытался ее обнять, но она оттолкнула.
- Уйди! Я на тебя всю жизнь положила, ты моей гордостью был. И что теперь? Сын извращенец? Что я Виктору скажу? Как я ему скажу, что мой сын гомик?
- А причем здесь Виктр? Да срать я хотел на твоего Виктора, он мне что, авторитет?
- Я с отцом ничего хорошего не видела, хочешь, чтобы я и на старость лет одна осталась?
Я всю жизнь на тебя угробила, все терпела, лишь бы у тебя все было. Дотерпелась, дождалась благодарность на старости лет.
- А что изменилось, мам? Не говори Виктору ничего, это вообще не его дело. И у тебя есть я, если что, я тебя к себе заберу. Не останешься ты одна.
- Нет, сынок, я с тобой жить не буду. Боже упаси. Я не рожала извращенца. Вот только не зря говорят, материнская любовь бывает во вред. Пороть тебя надо было, и не было бы этого всего. Уходи. Не хочу тебя видеть, и знать о твоей развратной жизни ничего не хочу. Уходи - Она встала, умылась и вышла во двор.
А я стоял и не верил. Не мог поверить, что единственный человек, который, я думал, поймет меня, роднее которого нет – отказался от меня.
Я тоже умылся, чтобы не разреветься. Открыл подпол и спустился вниз. Я проверял после смерти отца, пистолет все так же был закопан в подполье, а саперская лопатка все так же воткнута в этом месте.
Мать сидела в бане и ревела навзрыд. Я зашел и обнял ее, прижался к ее макушке. Она тяжело вздохнула и высвободилась из моих рук.
- Уходи Дима. Лучше бы ты мне ничего не говорил. Уходи.
- Прости меня мам. За все прости - я все-таки не сдержался, слезы навернулись на глаза и я чуть ли не бегом бросился к машине.
За дверью бани осталась причитающая мать.
Квартиру я все еще снимал. В нее я и поехал. Не знаю, почему именно там мне хотелось, чтобы все закончилось. Хозяевам я, конечно же, подложу свинью, но мне уже плевать на все. Пусто и безразлично.
******ГЛАВА 43
Домой Данька прилетел уже вечером. Мать с отцом, не ожидавшие его появления, переполошились, что он поругался с Георгием. Успокоив их, что все нормально, и он просто вернулся пораньше и Георгий вышлет ему все бумаги по практике, Данил первым делом вставил свою старую симку в телефон.
Сообщения и оповещениями о не отвеченных вызовах приходили одно за другим.
Он искал смску только от одного абонента.
Нашел:
«Прости. Люблю тебя»
Прислана третьего января. Почти два месяца назад, сразу после случившегося.
В открытом ящике стола лежал брошенный ключ от съемной квартиры.
Скорее всего, квартиру Дмитрий сдал хозяевам и те наверняка сменили замок, но Данька поддавшись внезапному импульсу, сунул ключ в карман.
Где конкретно живет безопасник, Данил не знал. Знал, на какой улице и все.
- Ну, и где мне тебя искать? – вслух спросил он у себя, и вздрогнул, когда в руке завибрировал телефон.
Звонили с неопознанного номера, Данька нажал на прием.
- Данил, это ты?- мужской незнакомый голос.
- Я – растерялся Данька.
- Ну, слава Богу. А то девчонки сказали, что ты симку сменил и новый номер никому не дал. Ты в Питере?
Данилу стало казаться, что он слышал уже где-то этот голос, но не мог вспомнить где. Он подумал, что звонят из университета, и не знал, что ответить. Если скажет, что вернулся из Петербурга, то получается, что он бросил практику и не какие подтверждения о ее окончании, присланные Георгием, не спасут от неприятностей. Поэтому он молчал и только дышал в трубку, не зная, что говорить.
- Ты там уснул что ли? Даня, отзовись, ау…
- А с кем я разговариваю? Извините, но мне не знаком этот номер.
- Конечно, не знаком, я тебе не звонил ни разу. Олег Юрьевич, завгар, помнишь такого?
- Д-да – Данька даже присел от неожиданности – Что-то случилось? – сердце забухало тяжело, сжимаясь от плохого предчувствия.
- Дань, поговорить надо. О Саныче. Он случаем не к тебе в Питер умотал? А то мы здесь его обыскались.
- Я дома. Я сегодня прилетел. А откуда вы знаете про Питер? – Данил запаниковал. Он начал понимать, что завгар знает о них с безопасником. И раз на работе его стали искать через него – через Данила, значит, знают все.
- Раз ты дома, я сейчас подъеду. Разговор есть. Я помню, где ты живешь. Выйдешь?
- Хорошо.
Данька отключил телефон и быстро одевшись, выскочил на улицу. Его трясло. Вывод, что, скорее всего Маша рассказала всем о них, и Саныч пытался с ним связаться, предупредить – напрашивался сам собой. Поэтому он и к родителям приходил. Если на работе разразился скандал, то страшно даже представить, что пришлось пережить безопаснику.
Данил мерил шагами заснеженный тротуар, не в силах остановиться.
Минут через десять во двор заехала машина завгара, которую Данька видел на стоянке Хладокомбината ни один раз.
Юрьич открыл дверь с пассажирской стороны:
- Садись.
Данька сел. Чего он ждал от этого общения, он и сам не знал.
- Дань, я знаю про вас с Санычем, и у меня к тебе разговор.
- Все узнали? Маша рассказала? – Данька теребил ремень безопасности, то натягивая его, то отпуская. Завгар вынул ремень из его рук и пристегнул.
- Нет. Саныч сам мне все рассказал. И кроме меня никто не знает.
Здесь такое дело, Маша потеряла ребенка. Саныч не сказал никому о несчастье. Просто генералу Димка зачем-то понадобился, и, не дозвонившись до него, он позвонил Маше. Так и узнал. Потом позвонил мне, с просьбой съездить к Димке домой, поддержать. Но его нет дома, или не открывает. В общем я не могу его найти.
Данька слушал завгара, и до него с трудом доходило, что он ему говорит. В ушах стоял гул, и в этом гуле лишь одна фраза: «Маша потеряла ребенка»
Но следующие слова Олега Юрьевича выдернули его из этого вакуума.
- Я боюсь за него. Как бы не сделал чего с собой. Он последнее время сам не свой ходил. Все навалилось сразу на мужика. Твой отъезд, больница, увольнение, а теперь еще и это.
- Какая больница? Увольнение? – Данил ошарашено смотрел на завгара, не в силах переварить информацию.
- Он в больницу попал после того, как Маша вас запалила, с приступом. Потом вышел, узнал, что ты укатил, совсем стал как чумной. Ну и с работы пришлось уйти, генерал в Москву свинтил и на свое место этого мудака, своего зама, поставил. Я в тот день с Санычем разговаривал, тогда он мне все и рассказал про вас, про Машу. На него страшно смотреть было, я его таким никогда не видел. А представь, что с ним сейчас творится? Я еще надеялся, что он в Питер к тебе рванул.
- Поехали! Быстрее поехали! Значит, она правду все сказала!
- Кто, и что сказала?
- Экстрасенс. Она сказала, что он спиной к жизни стоит, уйти хочет, я и прилетел поэтому. Гони на Звездого, если он не там, то я не знаю что делать.
- Урод! Вот урод, он же обещал! Я так и знал, видел ведь тогда. Блядь! – Юрьич рванул машину с места так, что Даньку вжало в сиденье.
***
Я помылся, побрился. Переодеваться не стал. Ну, там рубаху чистую... Как в старинку перед смертью старики одевали. Хотя, зачем брился? Кто там будет на мое бритье смотреть? Смешно, какие глупости только в голову не лезут. Попил чаю. И решил, что портить кухню людям не буду. Сделаю это в ванной. В душевой кабинке, предварительно включив душ, чтобы кровь смыло. Записку писать не стал. Зачем? Глупости все эти прощания. Просить прощение у людей перед смертью, чтобы они потом чувствовали себя ответственными и виноватыми за мое решение? Это не честно по отношению к ним. В своем не желании жить, виноват только я сам. Я просто устал. И пусть это будет слабостью, пусть такой выход – трусость, эгоизм по отношению к близким, но я хочу этого. Хочу, чтобы все кончилось. Хочу не думать, не чувствовать, не бороться. Хочу покоя и тишины. Темноты и облегчения. Так будет лучше для всех.
Я открыл коробку с Макаровым. Отец аккуратно все хранил. Патроны, ветошь, паклю, смазку и щетку для чистки. Полный набор. Последний раз я чистил и смазывал пистолет после его смерти. Больше его не доставал.
Разобрал, выложил все на кухонном полотенце и занялся чисткой.
Ну вот, щелчок, и магазин на месте. Все готово. Убрал с предохранителя, передернул затвор и положил пистолет на стол.
Вымыл руки от смазки, вытер насухо. Подошел к окну, закурил последнюю сигарету в своей жизни. Хорошо. Потянулся, чтобы открыть форточку и застыл:
У подъезда остановилась машина завгара, и из нее выскочил Данька и сам Юрьич.
Данька подбежал к моей тачке, заглянул зачем-то внутрь, а затем со всей дури заехал кулаком по капоту. Сигнализация тут же взвыла. Он поднял голову, и увидев меня в окне, кинулся к подъезду, завгар за ним.
Я настолько был ошарашен их появлением, что не мог в это поверить. Пистолет вылетел из головы, и я даже не попытался его убрать. Так и стоял у окна, тупо пялясь на машину Юрьича. Щелкнул замок и я повернулся на звук.
Завгар влетел первым, и, глянув на стол, со всего маху зарядил мне в челюсть. Я не успел очухаться от первого удара, как он, схватив меня за грудки, развернул от окна в сторону двери и вмазал еще. Я впечатался в Даньку, и мы завалились на пол.
Олег орал, что я сволочь, урод траханный и что-то еще. А я прижимался спиной к груди Данила, слизывал кровь с разбитых губ и улыбался, как дебил.
Юрьич, увидев мою улыбку, сдулся и перестал орать. Присел рядом с нами на корточки, хватая меня за чуб и поднимая голову:
- Чё ты лыбишься, придурок? Дай посмотреть. Челюсть как, не сломана? Подвигай.
Я подвигал, и начал хохотать.
Данька молча сопел мне в затылок, прижимая меня к себе, а я смеялся и не мог остановиться.
- Как вы во время. Не успел даже докурить! Это что, Боженька вас сюда закинул?
Данил отпихнул меня от себя и встал. А я лежал на полу и ржал как идиот.
- Надо же, закурить вдруг захотелось. Судьба, наверное.
- Вот ты урод Саныч, ты же мне обещал, тогда в сауне. Говорил, что никогда такого не сделаешь. Сволочь ты, эгоист. Вставай, давай, хватит ржать - Юрьич дернул меня за шкирку, пытаясь поднять на ноги.
- Все, все я сам. Встаю.
Я поднялся и подошел к Даньке, стоящему у окна и мнущему не зажженную сигарету в руках. Они у него тряслись. Он смотрел на меня, нервно кусая губы и сдерживая, по-видимому, слезы.
Я притянул его к себе, прижал крепко, со всей силы, ощущая как его спина начала вздрагивать.
Юрьич, глянув на нас, закурил и пошел к двери.
- Позвони мне потом.
Дверь хлопнула, и мы остались одни.
Эпилог.
Решение переехать в Питер далось мне нелегко. В первую очередь из-за матери. Она позвонила мне сама, через неделю после моей неудавшейся попытки самоубийства. Попросила приехать. А потом долго плакала у меня на груди, когда я сказал, что скоро уеду насовсем. И никакие убеждения, что я буду приезжать, и она ко мне тоже, не действовали. За неделю, которую она не находила себе места, думая обо мне, она испугалась, что потеряет меня навсегда, и смирилась со всеми моими «извращениями». О Даньке, правда, слышать не хотела. Надеется, что я все же одумаюсь и женюсь, не на Маше, так еще на ком-нибудь.
Я не стал с ней спорить и переубеждать. Главное, что я ей открылся, и она знает. А уж надеяться, что эта дурь у меня пройдет, я не могу ей запретить.
Маша со мной разговаривать не стала, может оно и к лучшему. Приехал отец, забрал ее вещи и на этом все. Осталась только боль, от того, что все вот так вышло.
Как только Данил получит диплом, мы уедем. Надеюсь, у меня не будет проблемы с работой, Данькин родственничек, обещался помочь.
Квартиру пока продавать не буду, сдам. А там посмотрим.
Ключи от квартиры на Звездого я отдал хозяевам.
Данька врет родичам напропалую, что ночует у девчонки, хочет побыть с ней перед отъездом.
На просьбу родителей познакомить с «невестой», отнекивается, что скоро все равно уезжать. Так зачем их знакомить, если все равно придется расстаться с девушкой.
Ему нравится у меня дома. Он быстро освоился и даже начал наводить свои порядки. Представляю, что меня ждет в Питере.
Лежим на диване, валяем дурака. Я – безработный, а Данька, забивший на подготовку к экзаменам.
До них еще далеко, а вот я рядом. Нам хорошо. Нам пока хорошо вместе. Что будет дальше – не знаю, но мне становится дурно, когда я думаю, что мог и не закурить ту последнюю сигарету.
Конец.
14 комментариев