Александр Веденеев

Шаг навстречу

Аннотация
Рассказывать о влиянии интеграционных процессов на мировое экономическое развитие было сложно. Не потому, что Негневицын не знал своего, можно сказать, родного предмета. И не потому, что на него смотрели три с лишним десятка пар глаз, ловили каждое слово, затаив дыхание и без устали строча конспект... Только Он. Он один. И словно для Него объяснялось, повторялось, раскладывалось по полочкам, хотя лишний взгляд в Его сторону Негневицын бросать опасался.

***
Если бы Вовка знал, что Негневицын повезет их, всех четверых, в парк аттракционов «Диво-Остров» на Крестовский остров, он пресек бы его порыв на корню. Но спохватился он слишком поздно – когда Миша и Маша в два голоса запищали от восторга, завидев разноцветные карусели. Поэтому если Вовка планировал спокойную прогулку, то жестоко просчитался. И напрасно он бросал на Виктора Петровича гневные взгляды, пытался удержать рвавшихся развлекаться двойняшек, взывал к Денискиному чувству самосохранения… 
Надувшись, Вовка молча топал за поедающим сладкую вату и веселившимся семейством, возглавляемым непокорным Негневицыным, и время от времени выступал в роли фотографа (Маша непременно хотела запечатлеться на камнях у фонтана, а Миша – около Бэтмобиля). Так что неизвестно, кто из них пятерых больше утомился. 
Негневицынский «Фольксваген» благополучно доставил Солнышковых к родным пенатам. К тому времени Миша и Маша крепко спали на заднем сиденье, сжимая в липких от многочисленных сладостей, которые скормил им Виктор Петрович, ладошках мелкие сувениры и корешки билетов на аттракционы. Вовка подозревал, что своими трофеями двойняшки еще очень долго будут хвастаться в детском саду. 
Виктор Петрович любезно помог Вовке отнести двойняшек в квартиру и уложить на диван (Дениска по понятным причинам в этом нелегком деле был не помощник). Потом они вернулись в машину – якобы для того, чтобы забрать сумку, которую Вовка оставил намеренно. Парень понимал, что им с Негневицыным нужно поговорить: не просто так ведь тот потратил на них свой законный выходной? 
– Вам не нужно было тратиться на нас, – с упреком сказал Вовка, едва усевшись. По губам Негневицына скользнула легкая улыбка. 
– Мне было приятно. Я уже много лет вот так запросто не ходил в парк.
– Трудное детство? – фыркнул непочтительный студент.
– Скорее трудная юность, – отозвался Негневицын, нисколько не обидевшись на остроту. То, что Вовка оказался бойким на язык, стало для него сюрпризом. Приятным и неожиданным.  
– Вы устали? Не хотите прокатиться? – сказал вдруг Негневицын, этим импульсивным предложением удивив даже себя самого. У Вовки – Негневицын слышал – перехватило дыхание. 
– С одним условием, – сказал Солнышков, нервно облизав свои невообразимые губы и глядя прямо перед собой. – Вы перестанете называть меня по имени-отчеству и на «вы». 
– Хорошо… Володя… – Виктору Петровичу казалось, что это имя – простое и игривое – пощипывает кончик языка, как шампанское. Он с трудом верил в то, что остался один на один с объектом своей тайной, преступной страсти. Конечно, ничего «такого» Негневицын делать не собирался, но не мог отказать себе в удовольствии провести еще пару часов в обществе симпатичного мальчишки. 
– Может быть, кофе? Вы не проголодались? – Виктор Петрович продолжал проявлять чудеса любезности, отчего только было расслабившийся Вовка вновь напрягся, как струна. 
– Виктор Петрович, зачем Вам… все это? – выпалил Вовка, когда «Фольксваген» влился в стройную автоколонну на Проспекте Стачек. Он слегка развернулся, чтобы иметь возможность смотреть в лицо собеседника, и совершенно не к месту подумал о том, что у профессора красивый классический профиль (греческий или римский, Вовка не разбирался) с прямым носом, высокими скулами, ровной линией лба. В аккуратно подстриженных каштановых волосах – тонкие нити седины. В уголках глаз – лучики морщин. Вовка кусал губы, безумно сожалея о том, что согласился пусть и ненадолго, но продлить свою пытку.    
– Что «это», Владимир… Володя? – сдержанно поинтересовался Негневицын, не отрывая взгляда от дороги. 
– Парк… Прогулка с детьми… Кофе сейчас… – Вовка не знал, в какие слова облечь свои сомнения. – Вы из-за того, что я Вас… видел, да? Думаете, проболтаюсь?  
Если бы он так пристально не таращился на Негневицына, то не заметил бы, как дернулся краешек профессорского глаза. И лишь поэтому он понял, что задел что-то очень личное, больное. То, чего ему, Вовке, знать не полагалось. 
Негневицын молчал ровно до тех пор, пока не свернул на какую-то боковую улочку и не припарковался. Внутри его мелко, нервически потряхивало, но внешне он оставался спокоен и невозмутим, как скала. 
– А теперь послушайте меня, Владимир Васильевич, – прошипел он едва не в лицо испуганно вжавшегося в пассажирское кресло Вовки. – Сегодняшний день был, потому что я хотел этого. Хотел парк с детьми, аттракционы и… («Вас», – кричало подавляемое негневицынское либидо)... и кофе. Что бы Вам там ни думалось, моя жизнь – не фунт изюма. И ничего возвышенно-романтического в ней нет. И никого в ней нет. Поэтому не надо искать подвох там, где его изначально и не было. Понятно? 
Вовка подавленно кивнул. Он не смел поднять на профессора глаз. Да, парню было мучительно стыдно за свои сомнения. Но ведь никто и никогда не хотел вот так просто… погулять с ним… пусть и в довесок с мелкими… Вовка позорно шмыгнул носом и тяжело засопел, пытаясь справиться с нахлынувшей волной отчаяния и желания, еще непонятного, темного, но такого острого и оттого пугающего. 

– Что ты, Володя? – дернулся Негневицын, пораженный реакцией парня на свою обидчивую отповедь. Он торопливо отстегнул ремень безопасности и, забывшись, коснулся ладонью горячей от стыдливого румянца Вовкиной щеки. Еще по-мальчишечьи нежной, гладкой. И влажной от слез, бесшумно капавших на темную футболку. 
– Что ты?.. Что?.. Вовка?.. Малыш?.. – бормотал совершенно несчастный Виктор Петрович, большим пальцем стирая мокрые ручейки с теплой золотистой кожи и жадно вглядываясь в юное лицо, дабы найти там причину, заставившую такого сильного парня вдруг заплакать. И когда Вовка поднял пронизанные солнцем медовые глаза, Негневицын увидел что-то такое, отчего его сердце на мгновение сбилось с ритма, а потом вдруг бешено пустилось вскачь. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Виктор Петрович крепко прижался к приоткрытым розовым губам парня
Негневицын почувствовал, как вжатый в спинку сиденья Вовка замер, и хотел было отстраниться, не без сожаления отнимая свои губы от чужого рта, но юноша вдруг расслабился, разом став гибким и покорным, и, робко положив руку на широкое профессорское плечо, сам нашел его губы. Виктор Петрович тихо вздохнул от облегчения и вновь вернулся к поцелую, слаще которого – как ему казалось – у него никогда не было.
Они целовались, как сумасшедшие возлюбленные после очень долгой разлуки. Исступленно. Страстно. Дерзко. Бесстыдно сплетаясь языками и пуская в ход зубы. Хватаясь скрюченными пальцами за плечи и теребя волосы. Пока оба не начали задыхаться от сладострастия и… банальной нехватки кислорода. Вовка, смущенный и взволнованный, отпрянул первым и уткнулся пылающим лбом в плечо Негневицына. Тот, глупо улыбаясь вспухшими губами, нежно перебирал чуть влажные вихры на Вовкином затылке и терся щекой о пушистую макушку. 
А когда в невинном порыве приласкать, успокоить, Негневицынские губы скользнули по пульсирующей на виске жилке, Вовка вскинулся, поднимая на профессора нестерпимо яркие, до краев наполненные лукавством глаза, и сам потянулся за новыми сладостными ощущениями…
Несмотря на то, что все у них так хорошо получилось, на это взаимное иссушающее душу желание, граничащее с безумством, Негневицын понимал, что не может отвезти Вовку к себе на Кронверкскую. Не потому, что не видел ответной, идентичной его собственной жажды в глазах парня. И не потому, что его останавливали какие-то нелепые, надуманные страхи. И даже не потому, что Вовка Солнышков – его студент. Просто Виктор Петрович помнил о трех детях, оставшихся без присмотра старшего брата, которого он готов был похитить, запереть в своей тихой прохладной квартире и залюбить до тех пор, пока Вовка даже пищать не сможет. И уж точно не сможет подняться с его, Негневицына, кровати. 
Осознание окружающей действительности возвращалось к Вовке медленно. Толчками пульса под кожей. Хриплым дыханием. Испариной над верхней губой. И совершенно бесконтрольным ощущением детского счастья. 
Вовка не смотрел на Виктора Петровича, боясь увидеть на его лице, строгом, одухотворенном, сожаление. И другие эмоции, не менее обидные для целовавшегося впервые в жизни Вовки. Поэтому он осторожно пригладил лацкан негневицынского пиджака, который стиснул «в порыве страсти» и тайком вздохнул. Он и сам не ожидал, что так увлечется, что ему так понравится, что захочется непременного продолжения, а, может, и чего-то большего. Но Вовка слишком хорошо чувствовал разделяющую их пропасть: социальную, возрастную, общечеловеческую. И от этого становилось горько и муторно, и вновь хотелось расшмыгаться, чтобы почувствовать заботу сильных профессорских рук. Но Вовка мобилизовался и вполне спокойно откинулся на сиденье, подавив желание коснуться покалывающих губ пальцами.   
– Нужно вернуться, – преступно сиплым голосом сказал Вовка, покраснел и откашлялся. Негневицын лишь кивнул, опасаясь, что его собственный голос звучит еще менее мелодично. 
– Можешь мне кое-что пообещать? 
– М? – Вовка все же рискнул взглянуть на своего преподавателя, с которым только что так сладко целовался, покраснел, но взгляда не опустил. 
– Хотя бы в мыслях… называй меня по имени, – и спокойно переключил рычаг управления коробкой передач. 
«Виктор…».
***
Как ни в чем не бывало Макс понедельничным утром зашел за Вовкой, и они отправились в университет.
Вовка понимал, что задолжал другу как минимум объяснения, но у него язык не поворачивался признаться Максу в том, что они с Виктором Петровичем… Виктором… целовались. Вовку, не робкого десятка парня, очень этот факт смущал и нервировал. Так же как и необходимость предстать пред светлые профессорские очи. 
Перед собой Вовка был честен – если бы Негневицын сделал хоть намек, Вовка поехал бы с ним куда угодно, и все бы у них было. Не только поцелуи… 
Был ли Вовка разочарован тем, что профессор с видимой легкостью отпустил его? Еще как. Только много позже, уже лежа под тонким верблюжьим одеялом и прислушиваясь к рваному Денискиному дыханию, он понял, что ходил по грани, в погоне за наслаждением едва не забыв о своем долге. Очередной выбор? Да. Вовка понимал, что вновь семья окажется на первом месте. 
Всю пару Вовка ожидаемо просидел как на иголках и так ерзал, вздыхал, нервно чесал нос, что даже привычный к его выкрутасам Макс неодобрительно на него косился. А после занятия нарочито долго копался, собирая вещи (тетрадь и шариковую ручку), что Макс не выдержал и ушел без него. 
– Виктор Петрович, – отчего-то совсем тонким, срывающимся голосом сказал Вовка и смущенно откашлялся, – я реферат принес. 
Дверь аудитории мягко захлопнулась за последней студенткой, и Негневицын рискнул посмотреть на Солнышкова, что не позволял себе сделать последние час двадцать.  
– Не нужно было, – с улыбкой сказал он, принимая папку. 
– Нет, нужно, – горячо возразил Вовка и оскорбленно на профессора зыркнул:
– Если мы с Вами… кхм… гуляли… это не значит, что я должен увиливать от занятий. 
Виктор Петрович как-то странно закашлялся, что заставило Вовку бросить на преподавателя быстрый взгляд и с изумлением обнаружить темный румянец на высоких острых скулах. Предательская горячая волна обдала все Вовкино существо с головы до ног. Томно и болезненно закололо в паху, и Вовка, опасаясь быть пойманным с поличным, уронил взгляд в пол. 
– Похвальный энтузиазм, – тихо сказал Негневицын и едва уловимо коснулся красно-рыжих вздыбленных волос. Дышать вдруг стало так тяжело, словно из комнаты резко выкачали весь кислород. Вовка, чуть задыхаясь и сглатывая через раз, смотрел на преподавателя горячими медовыми глазами, в которых плескалась такая мольба, такое желание, что Негневицын, у которого покалывало кончики пальцев от желания коснуться, погладить, попробовать на ощупь, с трудом удержался в рамках приличия. А Вовка, словно не замечая его терзаний, жмурился, как кот на солнцепеке, и тянулся к его руке, едва не ластясь. Казалось, еще чуть-чуть, и оба они преступят некую негласную границу, неведомо кем и когда установленную.
– Владимир… – начал было Виктор Петрович, но за дверьми аудитории вдруг что-то звучно хлопнуло и раздался громкоголосый смех. Негневицын и Солнышков отпрянули друг от друга, разочарованные, злые и неудовлетворенные.
– Пара сейчас начнется…
– Да.
– Мне нужно идти… 
– Иди.
– Отпускаете?
– Нет. 
– Обсудим реферат?
– Нет. 
– Семинар?
– Нет.
– Мне придется сдавать индивидуальный зачет?
– Пожалуй, да… Владимир… Я зайду сегодня?
– Да… Да… Я буду ждать… 
Простые обычные слова заставили Виктора Петровича улыбнуться с радостным облегчением.
Сам себя в тот вечер Вовка назвал тридцатью тремя ходячими несчастьями. И критика эта была вполне оправдана. 
Правда, виноват в том, что все Вовкины планы на вечер были безжалостно нарушены, был вовсе не Вовка,  а его друг Орловский, но Солнышкова это слабо утешало. А в какой-то определенный момент он совсем перестал беспокоиться о несостоявшемся свидании с Виктором Петровичем, ибо крепко спал на больничной койке, умиротворенный лошадиной дозой обезболивающих. 
Негневицын жалел, что не условился с Вовкой о времени их встречи, поэтому почти час просидел в машине у подъезда, в котором жили Солнышковы. Он прекрасно помнил номер квартиры, но почему-то постеснялся подняться. Не то, чтобы он был против стремительно развивающихся отношений с Вовкой (на его памяти несколько молодых преподавательниц заводили романы со своими студентами и даже выходили за них замуж). Но некоторая доля опасений грызла его привыкший к строгой упорядоченности и логичности мозг. Слишком быстро… Слишком внезапно… Слишком легко… Слишком подозрительной ему стала казаться готовность Солнышкова к нестандартно ориентированным отношениям… Не предполагаемое ли отчисление, которым грозил ему Негневицын, стало толчком к тому, чтобы он, Вовка, потянулся к профессору и вовсе не за знаниями?.. Виктор Петрович гнал недостойные мысли прочь, и все же червячки сомнений начинали неприятно скрестись на душе, когда поутихла эйфория.
Погруженный в печальные раздумья, Негневицын едва не пропустил прибытие желтой Honda Civic. Только выглядела Максова «игрушка» уже не так изящно – справа на бампере появилась заметная вмятина, а на лобовом стекле – молниеобразная трещина. Сам Макс выглядел тоже не лучшим образом. И не помня себя от противоречивых чувств, Негневицын буквально вылетел из своего «Фольксвагена», позабыв поставить его на сигнализацию. 
Орловский опешил от такого внезапного появления из ниоткуда. Но он был так напуган и ошеломлен случившимся  несчастьем, что допытываться о причинах, вновь приведших Виктора Петровича в их дом, у Макса не было сил. 
Макс нервно закурил и поведал душераздирающую историю столкновения его расчудесной Honda с громоздким чернично-черным внедорожником, за рулем которого сидела насмерть перепуганная блондинка. Это была целиком и полностью ее вина; впрочем, девчонка и не отказывалась компенсировать Максу ремонт машины. Но пока они полюбовно договаривались и обменивались номерами телефонов, Вовке, сидевшему на пассажирском сидении, стало настолько плохо, что он потерял сознание. В больнице Вовку задержали на ночь, хотя видимых повреждений не было, да и то лишь после того, как Макс ляпнул, что за Вовкой некому присмотреть. Но завтра, торжественно поклялся Орловский, он непременно вернет Вовку домой. Негневицын лишь печально вздохнул: Макс, положительно, с каждым разом все больше разочаровывает его.   
Дверь им открыл бледный, с синяками под глазами Денис. Парень едва стоял на ногах. Виктор Петрович даже предполагать не смел, каково ему приходится. 
Негневицын никогда и ни о ком не заботился. Так получилось. Но сейчас, поставленный в условия выбора, он предпочел остаться, чтобы побыть с детьми. Макс был отправлен восвояси. Пусть лечит свои душевные травмы на территории собственной квартиры, а не Солнышковской. 
Виктор Петрович заставил Дениса лечь в постель, подсунув ему под оба бока Мишу и Машу как гарантов того, что мальчишка не начнет самодеятельничать. Братья и сестра немного поспорили, но быстро угомонились, и вскоре Негневицын услышал спокойный размеренный Денискин голос, читающий двойняшкам рассказы о животных Виталия Бианки. Подивившись такому классическому выбору, Виктор Петрович отправился готовить ужин и меньше, чем через час, позвал детей к столу. 
Миша и Маша были дружелюбны и бесхитростны. Они ни в чем не подозревали Негневицына, ибо тот был приведен в дом любимым старшим братом, а Вовка, как ни крути, был для них непререкаемым авторитетом. Так что Виктор Петрович, несмотря на полное отсутствие опыта общения с юным поколением, быстро нашел с двойняшками общий язык и для простоты общения разрешил им называть себя по имени. Шустрая Маша тут же сократила Виктора до Вика. Негневицын не возражал. Ему было даже в какой-то степени приятно.   
А вот бдительный Денис то и дело пронзал Негневицына внимательным, сканирующим взглядом, отчего Виктору Петровичу делалось неудобно. Но он понимал, что Денис, оставшийся за старшего, вполне вправе потребовать объяснений, и настроился на серьезный мужской разговор. 
Негневицын неторопливо мыл посуду и складывал ее в сушилку, когда Денис, устроивший двойняшек смотреть мультики, вернулся на кухню. Кряхтя (все-таки помятые ребра давали о себе знать), он устроился в углу за столом, поближе к батарее, как успел заметить Негневицын. 
– Виктор Петрович, Вы гей? – без обиняков спросил Дениска, гоняя по клетчатой скатерти сахарную крупинку. 
Не ожидавший такой откровенной подставы Негневицын замер. 
– Почему ты так решил? – спросил он через секундную паузу, показавшуюся обоим бесконечной. 
– Логически помыслил, – хмыкнул Денис. – Вы нам не родственник, так что выгуливаться в парке или готовить ужин Вас никто не принуждает. Киднеппинг тоже не прокатит – взять-то с нас нечего, кроме внутренних органов. Может в Вас, конечно, отцовские инстинкты проснулись, но это вряд ли. К тому же я видел, какой Вовка домой пришел… после вашей… ммм… поездки. 
Виктору Петровичу было очень любопытно узнать, как же выглядел Вовка после встречи с ним, но он решил не усугублять и без того непростую ситуацию. Хотя если Вовка был хотя бы вполовину так эмоционально растревожен, как он сам, то ничего удивительного, что наблюдательный Денис «просёк фишку». 
– Мне нравится твой брат, – сказал Негневицын, уставившись на пресловутую сахаринку. – Но я не буду портить ему жизнь. 
– Даже если у вас это взаимно?
– Даже если… – кивнул Негневицын. Было мучительно горько добровольно отказываться от тепла, которое щедро дарил ему Вовка Солнышков, ведь Виктор Петрович почти укрепился в мысли о том, что Вовка – именно тот, кого он подспудно искал все эти одинокие годы, кого желал всем сердцем… 
– Ерунда какая, – долетел до него звенящий Денискин голос. – Если нравится, почему бы и не попробовать? Вдруг да получится.
– А ничего, что мы с ним оба мужчины? – язвительно спросил Негневицын, скривив губы. 
На данную сентенцию Дениска лишь пожал плечами:
– Да кого это волнует? Сейчас никого не удивишь нестандартной ориентацией. Выпячивать наболевшее тоже, конечно, не стоит – мало ли на каких придурков нарветесь, но и башкой в песок как страус тоже не надо зарываться: подавление собственного либидо может отрицательно сказаться на здоровье, знаете ли. 
Услышать такое из уст мальчишки, который был едва не в три раза его младше, было удивительно и, чего греха таить, приятно. Негневицын словно родительское одобрение получил. 
– Значит, разрешаешь мне встречаться с твоим братом? – весело спросил он, бросив на Дениса хитрый взгляд.
– А Вам разрешения, по-моему, и не требуется, – не остался тот в долгу и нагло ухмыльнулся. Виктор Петрович как-то разом вдруг успокоился и расслабился. В одном Денис был прав – не стоило накручивать себя раньше времени. Ведь предстояло еще выслушать вердикт самого Вовки.   
Несмотря на то, что Дениска числился на официальном больничном, Виктор Петрович заставил его взяться за учебники, чтобы не упустить важный школьный материал, а сам сбежал к двойняшкам в гостиную – смотреть мультфильмы, раскрашивать каких-то странных существ («Вик, это же смурфики!») и читать забавные «Денискины рассказы» Драгунского, которые сам Негневицын очень любил в детстве.
И как-то само собой получилось, что Виктор Петрович остался у Солнышковых с ночевкой, а утром приготовил вкуснейшую запеканку из манной крупы и творога, полив ее абрикосовым вареньем, и отвез двойняшек в сад. Целый день он был как на иголках, потому что не терпелось поехать в больницу за Вовкой, а когда он, наконец, туда добрался, то выяснилось, что Вовка уже выписался (попросту говоря – сбежал). Покачав головой, Негневицын отправился к Солнышковым, по дороге заглянув на рынок и накупив для детей фруктов. 
Дверь ему открыл одетый в верхнюю одежду Денис. Поздоровавшись, он сказал, что Вовка на кухне, подмигнул и был таков. Мучимый дурными предчувствиями, Негневицын отправился в указанном направлении.
Вовка строгал овощи и закидывал их в кипящую воду. Под тонкой домашней футболкой напрягались ровные гладкие мышцы, и у Негневицына появилось острое желание прикоснуться, провести ладонями по длинной спине, сжать дрогнувшие плечи, зарыться лицом в красно-рыжие вихры на затылке. Но он не смел… Пока не смел… 
– Здравствуйте, Владимир, – сказал Виктор Петрович, выгрузил фрукты в пакетах и корзиночках на стол. 
– Здравствуйте, Виктор Петрович, – начал было Вовка, но осекся и уставился на подарки круглыми глазами. – Это что? 
– Яблоки, мандарины, груши, кокосовый орех, виноград, питахайя… Что это, не знаю, но продавец сказала, что очень вкусно и сладко.
– Зачем? Не нужно было.
– Я Мише проспорил, – неожиданно признался Виктор Петрович и засмеялся, глядя на вытянувшееся Вовкино лицо. 
– Даже боюсь спрашивать о предмете спора! – осторожно улыбнулся тот в ответ. – С Мишей лучше не спорить – дело это заведомо провальное. 
– Я это слишком поздно понял, – фыркнул Негневицын и уточнил:
– Как вы себя чувствуете, Владимир? 
– Я еще вчера себя неплохо чувствовал. Макс, сволочь, запаниковал не по делу. Я ж пристегиваюсь всегда, да и удар легкий был. Машина и психика Макса пострадали больше, чем моя тушка… Спасибо, что вчера побыли с детьми. 
– Не за что, – отозвался Негневицын, напряженно размышляя о том, передал ли Денис старшему брату содержимое их вчерашнего разговора. – Вам помочь? – кивнул он в сторону кастрюли. 
Вовка перевел взгляд на плиту, несколько секунд непонимающе смотрел на закипающий суп и покраснел от сознания того, что когда Негневицын вошел на кухню, все его, Вовкины, мысли разом переключились на профессора. Вовка накрыл кастрюлю крышкой и убавил огонь. 
– Останетесь на ужин? – неожиданно предложил он, не глядя на Негневицына. От волнения, вызванного присутствием Виктора Петровича, у него пересохло в горле, и Вовка тайком облизал губы, что, естественно, не укрылось от внимательно наблюдавшего за ним Негневицына. 
Виктор Петрович вытащил из Вовкиных рук потрепанное кухонное полотенце, не глядя отбросил его в сторону и взял Вовкино лицо в ладони, заставляя поднять мутный бездумный взгляд. Негневицын провел большим пальцем по дрогнувшим Вовкиным губам и почувствовал дрожь, которая передалась и всему его существу – нервная, колкая, возбуждающая. Он коснулся Вовкиного рта. Не целуя. Лишь дразня. Прикусил нижнюю губу. Потянул. Заставил желать большего и самому решиться сделать шаг навстречу. И Вовка прижался к нему, ловя губы, втягивая, смело сплетаясь языками. Вцепился пальцами в бока Виктора, чувствуя чужое возбуждение, как свое собственное, и от сознания того, что именно он, Вовка, стал причиной волнения профессорских чресел, тело изогнулось в истоме, напрашиваясь на более решительное, более глубокое, более интимное… От тихого стона – чьего? – оба пришли в себя и уставились друг на друга тяжело и непонимающе.
Вовкины руки на бедрах Виктора. 
Ладони Виктора под майкой Вовки.
– Нужно в детский сад… 
– Через час…
– Денис… 
– На репетиции до шести… 
Что это? Приглашение? Негневицын смотрел на лукаво улыбающегося Вовку, но тот не позволил ему вновь стать серьезным, строгим, вдумчивым профессором, потянул за собой и закрыл дверь в комнату, прислоняясь к ней спиной и облизывая розовые исцелованные губы. 
– Вовка… 
– Вик… 
И вновь сила притяжения толкнула их в объятия друг друга. Пытаясь сохранить контроль, Виктор старался быть сдержанным, но его благие намерения были разрушены тихим шепотом в губы:
– Хочу тебя… Так давно тебя хочу… 
Негневицын выцеловывал Вовкину шею, губами пощипывая чуть влажную кожу. Жадно вдыхал горячий запах его кожи, прикусывал, чтобы вновь услышать низкий чувственный стон и с облегчением понять, что это не очередной эротический сон. Вовка сам стянул майку и, путаясь, неуклюже помог Виктору освободиться от рубашки. Вот так. Кожа к коже. Дыхание в дыхание. И нет ничего более правильного, более желанного, чем то, что сейчас происходило между ними. 
Виктор уложил Вовку на диван и слегка отстранился, стягивая с мальчишки домашние шорты вместе с нижним бельем. Делом это оказалось трудным – Вовка был сильно возбужден и болезненно морщился от легчайшего трения ткани. Его кожа покрылась мурашками, и, чтобы больше не смущать парня, Виктор накрыл его своим телом, вновь пленяя губы, сладкие и отзывчивые. 
Может, Вовка и был неопытен, но уж невинным и наивным назвать его было нельзя. Их объятия и поцелуи лишь раззадорили его, а медлительность Виктора начинала нервировать куда больше, чем полная собственная обнаженность. Поэтому он обхватил мужчину сильными ногами и вцепился короткими ногтями в бедра, притягивая и пленяя. Вовка кусал, засасывал, рвал чужую плоть, изнывая от нетерпения и окончательно теряя здравый смысл. И чувствуя в ответ такой же напор, такую же одержимость. 
Им и в голову не пришло, что самый первый раз мог бы быть куда более романтичным, медленным и томным. Куда там, если все существо пылает, корчится и вопит как душа в адском котле, и хочется быстро и грубо, и резко, и так, чтобы не осталось сомнений и сожалений… 
И Виктор, кажется, разделял эти его прихотливые желания. Вовка почувствовал запах его возбуждения, сильный, терпкий, такой мужской и сводящий с ума. И среагировал на него совершенно недостойно парня – терся, скулил, ерзал, умоляя… Вот только о чем?... 
Но Виктор был опытнее. Он понимал, чего просит распластавшееся под ним тело. И, несмотря на охватившую их обоих горячку, осторожно размял, подготовил, увлажнил собственной слюной, безумно жалея, что не предугадал такого поворота в отношениях и не подготовился заранее – ведь ему не хотелось причинить Вовке боль. 
Делая первый толчок вглубь желанного тела, он внимательно следил за выражением затуманенных медовых глаз, поэтому от него не укрылась болезненная гримаса, скривившая Вовкины губы. 
– Хороший мой… Больно?
– Мммх… Нет… Необычно… И жжется немного… Продолжай! – И слеза по виску, которую Виктор поймал губами, понимая, что иначе никак, что боль  неизбежна, но все равно раскаиваясь в содеянном. 
Вовка, светлая душа, быстро приспособился и сам потянулся навстречу. 
И вновь пьяный бессмысленный взгляд, закушенные губы, сорванное дыхание… Размеренные толчки. Невесомые поцелуи. Успокаивающий шепот. Бисеринки пота на висках. Жаркий запах. Ощущение единения с чужим телом. Дрожь удовольствия от макушки до поджатых пальцев ног. Первый стон, хриплый и сладострастный. И движения – вдруг резкие, ритмичные. Шум в ушах. Кровь толчками к причинному месту. И холодок по спине – как предвестник чего-то яркого, ослепительного, блаженного. Еще чуть-чуть. И крик рвется наружу вместе с сочным матерным словом… 
У Виктора хватило сил отстраниться и не наваливаться на совершенно обессиленного Вовку, который сразу закрыл глаза и обмяк в его объятиях. Негневицын нежно коснулся губами краешка дернувшихся в улыбке губ, убрал со лба прядь мокрых волос, провел кончиком пальца по тяжело вздымающейся груди. Вовка, едва не мурлыча от томной сонной неги, уткнулся носом в его шею и горячо засопел. Он не знал, какие подобрать слова, чтобы выразить свою благодарность этому человеку… Впрочем, все слова теряли краски и значения рядом с тем, что он, Вовка, только что пережил, с теми чувствами, в которых он насовсем потерялся.
Спустя несколько увязнувших в невесомости минут Вовка, наконец, смог оторвать голову от плеча Негневицына и, поставив один кулак на другой и водрузив на них подбородок, уставился на своего любовника – господижбожемой! – особенным взглядом, полным лукавства и смущения одновременно. 
– Вик, а… – начал было Вовка, но резкий как выстрел звонок в дверь заставил их обоих вздрогнуть. Вовка торопливо вскочил, на ходу натягивая шорты и майку, и исчез за дверью. Негневицын прислушался и со смешанным чувством облегчения и разочарования откинулся на подушку. Это был Макс Орловский, взволнованный судьбой друга. 
Дабы у Макса не возникло желания зайти в комнату, Вовка отвел его на кухню и великодушно предложил кофе, хотя намного приятнее ему было бы сейчас делать этот самый напиток для человека, лежащего в его постели. Вовка на миг замер, поежился, отчего в пояснице слегка заломило, и улыбнулся. 
– Ты чего такой довольный? – подозрительно поинтересовался Макс, усаживаясь на любимое Вовкино место в углу. 
– А чего мне, плакать? – с наигранным удивлением отозвался Вовка. Он поставил чайник на плиту и повернулся к другу. – Как там Лиза-Даша-Настенька? 
– Вчерашняя, что ли? – оживился Макс. – Классная девчонка. В ИНЖЭКОНе учится. На год старше. Папа в мэрии, между прочим. 
– Рад за тебя, – хохотнул Вовка. – Смотри, не упусти шанс.
– Да уж не упущу, – скабрезно ухмыльнулся Орловский и тотчас добавил:
– Я чего пришел-то? В выходные к бабушке в Песочное едем. С мелкими. Отказ не принимается. 
– Грядки копать? 
– Рано еще копать. Просто развеяться, а то сессия на носу… Кстати о ней, родимой. Ты разрулил с Негневицыным? 
Вовка так горячо покраснел, будто в лицо кипятком плеснули.
– Ну, не особенно пока. Я работаю в этом направлении. 
– Побыстрее работай, а то вылетишь за прогулы, глазом моргнуть не успеешь. Негневицын, говорят, п*здец какой злобный в этом плане. 
Говорить с Максом о человеке, который в первозданной наготе лежал сейчас в его кровати, Вовка считал недопустимым. 
– Нормально все будет. Если и вылечу, невелика потеря. На работу нормальную устроюсь и заочно закончу. 
– Ты совсем больной, что ли? – рассердился Орловский. – Я уже договорился о летней практике для нас. Так что и думать забудь. 
– Макс, мы уже сто раз это обсуждали. Тебе в сто первый повторить, что синица в руках дороже журавля в небе? 
– Ладно-ладно, не гоношись, – Орловский примирительно поднял руки, и Вовка слегка улыбнулся. Характер у парня был спокойный и отходчивый, но иногда Макс перегибал палку. Например, как в случае с этой практикой. Вовка был уверен, что ничего хорошего из Максовой идеи не получится. 
– Пойду я, – сказал Макс, поднимаясь. – Привет мелким. 
– А кофе? 
– Обойдусь. 
Заперев за другом дверь, Вовка с замиранием сердца вернулся в спальню, где оставил Виктора Петровича. Тот, уже полностью одетый и застегнутый на все пуговицы, сидел на компьютерном стуле. Даже диван успел застелить и проветрить, вскользь подумал Вовка. Улыбка замерла на губах, стоило ему наткнуться на холодный оценивающий взгляд Негневицына. 
– Мне пора, – сказал тот и поднялся. Высокий, отстраненный. Чужой. 
Мягкие губы Вовки дрогнули, сложившись в виноватую улыбку. 
– Останься… тесь… 
– Не стОит, – пожал плечами Негневицын. – Мы ведь получили друг от друга то, что хотели, не так ли?
В глазах Вовки – вопрос. Но Виктор Петрович не стал утруждать себя ответом. Прочь. Прочь от этого золотого мальчишки. Прочь из этой комнаты, насквозь пропитавшейся его запахом. Прочь из его жизни, спланированной и устоявшейся. 
Вовка зябко поежился. Почему от слов профессора, вернее – от тех интонаций, которые он вложил в свою остро режущую фразу, по коже пробежал мороз? Все ведь было так хорошо. Так необычно. Так волнующе. И вдруг – эта ледяная стена. 
Что ж. Видимо, один он тут такой влюбленный дурачок, с горечью подумал Вовка. У профессора он не первый и не последний. И, скорее всего, даже не самый лучший. 
Вовка отступил, и Виктор Петрович прошел мимо. 
Что-то хрустнуло. 
Показалось? 
Нет. 
Просто Негневицын только что походя наступил на хрупкий хребет Вовкиной надежды. 
***
– Вовчик, выручи в последний разочек, – ныла Галина Солнышкова, молитвенно сложив руки на впалой груди. 
Вовка с трудом подавил желание брезгливо поморщиться – от матери исходил стойкий муторный запах алкогольного амбре и давно немытого тела. Он отступил на шаг назад и отрицательно покачал головой: 
– У меня нет денег на твой очередной опохмел. 
– Вот как? – ощетинилась Галина. – Жируешь? Матери на лечение сотню пожалел! А еще сын, называется! 
– Не устраивай тут театр одного актера, – устало сказал Вовка, понимая, что мать успокоится, только получив желаемое – с перепоя Галина всегда была агрессивной и нахрапистой. А Вовка слишком дорожил спокойствием мелких, чтобы послать непутевую родительницу всерьез, далеко и надолго. Он еще помнил, как однажды Миша стал случайным свидетелем их с Галиной скандала на лестничной площадке. Вовка давным-давно привык к юродству матери, а вот серьезный впечатлительный Миша лицедейство Галины принял за чистую монету… Вовка сунул дрожащей от нетерпения матери последнюю сотню, затащил плачущего Мишу в квартиру и запер входную дверь на два замка. Всю следующую неделю ему пришлось спать рядом с мелким, которому стали сниться кошмары. С тех пор и Вовка, и Денис старались ограждать двойняшек от общения с беспутной мамашей. 
К несчастью, в детском саду был объявлен карантин, и Мише с Машей пришлось остаться дома. Так что они вполне могли услышать истеричные Галинины вопли и выбежать на шум. Поэтому Вовка, в душе проклиная себя за мягкотелость, выскреб всю мелочь из кармана и, осадив поток благодарностей гневным взглядом, захлопнул дверь перед носом матери. Он знал, что она тотчас помчится в близлежащий подвал, к неряшливой толстой дворничихе Анфисе, за паленой (зато дешевой) водкой. Стараясь не думать о том, что рано или поздно мать попадет в больницу с хронической интоксикацией или циррозом печени, Вовка вернулся на кухню, где были разложены газеты с объявлениями – парень все еще не мог найти подходящую работу. 
Несколько объявлений Вовка обвел в кружок и взялся за телефон, чтобы записаться на собеседование, но, как это с ним часто случалось, крепко задумался и замер, уставившись в одну точку.    
С тех пор, как они с Негневицыным… как он позволил профессору… В общем, прошла неделя. Вовка – что лукавить? – переживал. Очень. Но старался не думать о том, как все было. О том, как сладко было целоваться с Негневицыным, ласкаясь языками. О том, как изнутри его распирал немаленький негневицынский член, и как было больно, и томно, и горячо. О том, что хотелось снова испытать то восхитительное чувство головокружения от близости с человеком, который тебе очень-очень нравится… 
От разочарования хотелось выть. Но Вовка крепился. В конце концов, он не девица, насильно лишенная невинности, так что нечего слезы ронять. Пора подумать о более разумных и прагматичных вещах. Например, о работе. Чем опечаленный Вовка и занялся, но нет-нет да возвращался к пережитому.
Предмет суровых Вовкиных дум тоже не слишком радовался жизни. Виктор Петрович не был большим любителем пофилософствовать. Особенно после ста грамм коньяка, принятого на грудь в тиши собственной квартиры, казавшейся теперь – после Солнышковской двушки – огромной, пустой и холодной. Однако в голову постоянно лезли ненужные воспоминания об обнаженном Вовке… о разметавшемся по узкому дивану Вовке… о Вовке с затуманившимся взором… о разрумянившемся от смущения Вовке… о забывшем сдерживать стоны Вове… о Вовке, на чьих руках и предплечьях словно пульверизатором были разбрызганы золотисто-рыжие капельки веснушек… И до того Негневицын довспоминался, что пришлось в срочном порядке в ванную идти и известным способом снимать напряжение, ибо не только причинное место, но и все тело, казалось, пульсировало в едином возбужденном ритме. 
Виктор Петрович решил выбросить все мысли о коварном студенте из головы, но не тут-то было: лукавая Судьба вновь столкнула его с Солнышковым. Правда, не с тем, с которым хотелось бы, но Негневицын был искренне рад видеть среднего Вовкиного брата.  
Денис выглядел значительно лучше, чем в последнюю их встречу. Мальчишка, увлеченный разглядыванием огромной стеклянной витрины музыкального магазина, Негневицына не заметил. Виктор Петрович колебался несколько мгновений, но все же сделал шаг в Денискину сторону и окликнул его по имени. 
– Оу, привет, – заулыбался Денис, выражая искреннюю радость от неожиданной встречи. – Какими судьбами?
– К коллеге в университет на Гривцова заезжал – вместе в Германию летим на семинар, – пояснил Негневицын и, чтобы избежать дальнейших расспросов, торопливо добавил: 
– Увлекаешься музыкой?
– Увлекался, – приуныв, отозвался Дениска. – Пока флейту не сломали. 
– Флейту? – присвистнул Негневицын, заслужив очередной изумленный взгляд. – Зайдем посмотреть? Никогда флейт вблизи не видел!
– Пошли, – пожал плечами Дениска, который, в общем-то, не хотел «травить душу», но отказать Виктору Петровичу в столь малой просьбе не мог.
Экскурсия по музыкальному раю, а также лекция о разновидностях духовых инструментов заняла у них чуть более часа, но Негневицын, человек, далекий от музыки, получил незабываемое удовольствие. В результате увлекательного «похода» ошеломленный Дениска стал счастливым обладателем ирландской флейты (Негневицын уже знал, что мальчик обожает ирландский и шотландский фолк) и торжественно поклялся, что Вовка не узнает, кто сделал такой щедрый подарок. 
После этого они съели по большому мороженому в хрустящем вафельном стаканчике, к которому оба имели слабость, и разошлись очень довольные друг другом. 
Как приятно, оказывается, выполнять заветные желания людей, к которым ты неравнодушен, размышлял Виктор Петрович, пришвартовывая свой «Фольксваген» рядом с учебным корпусом. Вот бы и Вовке так угодить. Но парень слишком упрям и помешан на своей независимости. К тому же из первых уст Негневицын знал, что желаемое Вовка уже получил – благодаря заступничеству Виктора Петровича, старший Солнышков все еще числился студентом престижного экономического университета. Что ж, каждому, как говорится, свое – Негневицын получил отличный секс, Вовка – возможность спокойно и беспроблемно учиться… Так почему же настроение профессора ушло в ноль?..
На занятии Солнышков предсказуемо отсутствовал. На вопрос, заданный намеренно равнодушным тоном, Негневицын получил неожиданный ответ от вездесущей блондинистой Юли Федорцовой, жаждавшей занять место в сердце Макса Орловского, но который год терпящей неудачу:
– Солныш еще в среду документы забрал. Даже вариант с заочкой не рассматривал. В деканате его чуть не на коленях умоляли одуматься. 
Негневицын несколько раз близоруко моргнул. Ему показалось, что он ослышался, но Федорцова продолжала возбужденно говорить о том, какой Солнышков дурак и как бездарно он прошляпил свой шанс… 
– С вами все в порядке, Виктор Петрович? – настороженно спросила полная девушка, сидевшая рядом с Юлей. Вера Смирнова, кажется. Умная и перспективная студентка, в отличие от той же Федорцовой… 
– Да, все отлично, Вера, – отозвался Негневицын каким-то чужим, хриплым голосом. Только сейчас он осознал, что вцепился в твердь кафедры, за которой стоял, так, что побелели костяшки пальцев.  
– На сегодня все свободны, – объявил славящийся своей педантичностью профессор, и немало удивленные такой щедростью студенты резвой рысью покинули аудиторию. 
В деканате подтвердили скорбную весть о том, что Вовка написал заявление «по семейным обстоятельствам». 
Сказать, что Негневицын разозлился – ничего не сказать. Он был сердит на упрямого Вовку с его странными возвышенными идеалами и патологической преданностью семье. А еще Виктор Петрович был раздражен собственной наивностью, ведь он был прекрасно осведомлен о том, что Вовка непременно выкинет коленца и поступит по собственному усмотрению. Недосмотрел, недоглядел. Хорошо, что секретарь Лера всегда симпатизировала Негневицыну, поэтому охотно пошла навстречу и, рискнув должностными обязанностями, нашла Вовкино прошение, которое по счастливой случайности еще не легло на подпись декану. В супермаркете Негневицын купил не только сладости младшим Солнышковым, но и нежно любимое почти всеми девушками «Мартини» – он был обязан отблагодарить Леру за содействие. 
С замиранием сердца Виктор Петрович поднимался на второй этаж солнышковского подъезда. Сейчас он не был уверен в том, что Вовка согласится принять и выслушать его. А еще – поймет ли Вовка его, негневицынское, самоуправство, которое сам Виктор Петрович классифицировал как помощь человеку, который был ему небезразличен. 
Не успел Негневицын протянуть руку к звонку, как дверь распахнулась. Макс Орловский дрогнул от неожиданности и автоматически сделал шаг назад, наступив на ногу пискнувшего Дениски, который выронил внушительный пакет, издавший характерный звон разбившейся посудины. 
«К нам едет ревизор!».      
Первыми пришли в себя двойняшки, которые, локотками растолкав парней, бросились к Негневицыну и повисли на нем, подхваченные сильными мужскими руками, как виноградные гроздья. 
– Почему ты так долго не приезжал? – непосредственно спросила Маша в шею Негневицына, отчего тому сделалось щекотно и влажно, но отстраниться он не посмел. Миша положил голову на плечо Виктора Петровича и довольно засопел. Шестилетние двойняшки были нелегкой ношей, но Негневицын, нагруженный пакетами с лейблом сети гипермаркетов, крепился изо всех сил. 
– Ты обещал приезжать чаще.
– Я обещал приезжать по возможности, – поправил Машу Виктор Петрович. – Сегодня такая возможность представилась, и вот я здесь.
– А мы уезжаем, – с сожалением сказала девочка, выскальзывая из объятий Негневицына.
– Миша, Маша, – раздался резкий как удар хлыста голос Вовки. – Идите с Максом в машину – Вера Дмитриевна уже дважды звонила, а вы еще даже не выехали. 
Вовкино «вы», а не «мы» не укрылось от растерявшегося Негневицына. Как и то, что Вовка старательно избегал его взгляда, выпроваживая домашних в подъезд. 
Маленькая, но шумная компания быстро натянула кроссовки и потянулась на выход. Младшие Солнышковы непосредственно обняли Негневицына напоследок, а Дениске был вручен пакет со сладостями и домашней выпечкой, за которой Виктор Петрович не поленился съездить в кондитерскую на Владимирский проспект. Прощание вышло торопливым и скомканным. 
– Отзвонитесь, как доберетесь до места, – бросил Вовка напоследок и закрыл входную дверь, прислонившись к ней спиной и взглянув, наконец, на Негневицына тусклыми усталыми глазами. 
– Зачем вы здесь, Виктор Петрович? Разве вы не все сказали во время нашей последней… встречи?
Оба синхронно вспомнили особенности «встречи» и разом сглотнули. 
– Владимир… Вовка… По-моему, произошло какое-то чудовищно досадное недоразумение, – откашлявшись, сказал Негневицын. Он осторожно подбирал слова, но путался в мыслях и эмоциях и оттого вдруг разнервничался, чего с ним отродясь не бывало. К счастью, Вовка не перебивал, давая ему возможность сформулировать причину его внезапного появления на пороге солнышковской квартиры.
– Мне кажется, мы не совсем поняли друг друга в прошлый раз.
– Мы? – скривился Вовка. – По-моему, все было как нельзя более ясно.
– Вов, я пытаюсь сказать, что был не прав, и извиниться, – нахмурился Негневицын, но Вовка лишь пожал плечами.
– Хорошо. Я прощаю. Все?
– Вовка… Какой же ты упрямый…
– Нормальный я, – буркнул Вовка. – Просто не вижу смысла в том, чтобы продолжать размазывать манную кашу по тарелке при отсутствии аппетита. 
– А его нет? 
– Кого?
– Аппетита.
– Это… кхм… образное выражение, – Вовка, сообразив, что его фраза прозвучала как-то кособоко и двусмысленно, покраснел как маков цвет и упрямо сжал губы. 
Негневицын коварно воспользовался замешательством парня и ласково коснулся его щеки кончиками пальцев. Вовка дернулся прочь от профессора и оказался прижат к входной двери. Отступать было некуда. Он сам себя загнал в ловушку. 
А Виктор Петрович вдруг забыл все заготовленные речи, ощутив исходящую от Вовки ауру горячего возбуждения, манящего и провокационного. Не в силах сдержаться, нарушая запреты и данные самому себе обещания, теряя контроль, он коснулся губами приоткрытого влажного рта, впитывая его сладость и мучительно опасаясь, что сейчас – да-да, сейчас – Вовка одумается, оттолкнет, откажется… Но этого не произошло: Вовка, на мгновение застыв в крепких мужских объятиях, отвечает жадно и раскованно, приникая к Негневицыну всем телом, словно умоляя не отпускать…   
Ни Вовка, ни Виктор не помнили, как добрались до спальни, нетерпеливо срывая одежду и неосторожно царапая друг друга. Но губ не разомкнули. Ни до, ни после того, как обрушились на протестующе скрипнувший Вовкин диван. Тяжелый острый запах, источаемый их перевозбужденными телами, стал настолько осязаемым и густым, что перед глазами обоих поплыл алый туман. И как в дымке – блестящий от возбуждения взгляд, скользящие по влажной коже губы, перемежаемое стонами рвущееся дыхание, изящный изгиб сексуальной спины, тихое «еще, пожалуйста, еще»… 
Виктору очень хотелось бы назвать то безумие, в которое они оба впали, как-нибудь романтично, но они просто трахались, сцепляясь руками и ногами, терзая губы и жадно вдыхая смешанный запах пота, мускуса и предвкушения. Ему с трудом удавалось сдерживаться, ведь Вовка сам, потеряв контроль, рвется к нему, насаживаясь сначала на растягивающие пальцы, а потом на плоть Виктора, тихонько поскуливая от того вида чистейшего наслаждения, которое всегда сопровождается горчинкой боли. Негневицын потерялся в необычных ощущениях – столь полной отдачи, столь искреннего удовольствия он не получал ни с одним из партнеров. И он целовал, ласкал, доводил до истеричных всхлипываний судорожно вцепившегося в смятую влажную простыню парня, сорвавшего голос от криков, стонов, просьб и ругательств. Забыв об удовлетворении собственного эго. Забыв о том, как дышать. Забыв о том, что нужно сдерживаться и не прикусывать подставленную шею, не оставлять засосов на золотистой коже, не вылизывать трогательно обнаженную плоть. И не сходить с ума от взаимности чувств и желаний… 
Вовка дернулся и проснулся. За окном – всепоглощающая тьма, рассеченная тусклым апельсиновым светом фонаря. Вовке было жарко, ибо кто-то чрезмерно заботливый навалил на него сразу два одеяла. Под которыми, как почувствовалось слегка запунцовевшему Вовке, он был первозданно обнажен. На ум сразу пришли события, предшествовавшие не только разоблачению, но и приятной тянущей боли в неожиданном месте. Вовка покраснел неумолимо и окончательно, но заставил себя выбраться из кровати и натянуть бережно сложенные на стуле шорты и майку. 
В том, что Негневицына и след простыл, Вовка не сомневался. По мнению Солнышкова, задерживаться в квартире случайного любовника смысла не было. Но стоило ему открыть дверь спальни, как ударом под дых его сразил божественный запах жареного мяса с картошкой и чего-то свежего, летнего. Осторожно принюхиваясь, Вовка потрусил на кухню, где застал Виктора Петровича, хозяйничающего у плиты. На обеденном столе красовались глиняная салатница, доверху наполненная аккуратно покрошенными овощами с луком и зеленью, тарелка со свежим хлебом, два стакана молока и приборы. На двоих. Вовка громко сглотнул. То ли от того, что внезапно почувствовал острый, можно сказать – волчий – голод. То ли от того, что присутствие Негневицына явилось полной и не сказать, что неприятной, неожиданностью.
– Привет, – заулыбался Виктор Петрович, обнаружив на пороге замершего Вовку. – Выспался? Проголодался? 
– Да. На оба вопроса, – кивнул Солнышков и неграциозно рухнул на табуретку. – А ты… вы… что здесь?... Разве вы не должны были уйти? 
Негневицын бросил на Вовку задумчивый взгляд, но, видимо, решил отложить «разбор полетов» на послеужинное время.  Он поставил перед Вовкой тарелку с исходящей жарким ароматным паром картошкой, мясом, грибами и луком, и Вовку замутило от такого изобилия. Он едва дождался, когда Виктор Петрович сядет рядом, чтобы не наброситься на еду. 
– Приятного аппетита, – весело сказал Негневицын и уткнулся в свою тарелку, дабы не смущать Вовку своим вниманием. 
– Шпашибо, и вам тохо ше, – пробормотал Вовка, обжигаясь горячей картошкой и торопливо запивая ее большим глотком молока. Ему казалось, что ничего вкуснее он в жизни не ел, поэтому неудивительно, что его тарелка опустела в рекордно короткий срок. 
– Наелся? – краешками губ улыбнулся Виктор Петрович, видя, как Вовка откинулся назад и довольно потер несуществующий живот, словно демонстрируя насыщенность.  
– Угу. Спасибо. Вы здорово готовите. 
– «Ты», Вов. «Ты здорово готовишь». Хорошо? 
Вовка кивнул. Казалось бы, чего смущаться после всего, что между ними было; но он смущался и робел перед Негневицыным. Еще как. Почему? Потому что Виктор Петрович был не только замечательным преподавателем и заботливым другом, но и потрясающим, великолепным, внимательным любовником. И даже не имеющий опыта личных отношений Вовка чувствовал это всеми фибрами души. Ну и тела, обласканного Негневицыным, тоже. 
– Ты… не ответил на вопрос… Почему ты не ушел… как в прошлый раз?...
Негневицын досадливо вздохнул. Тогда он обидел, задел и даже в какой-то степени унизил Вовку своей холодностью и теперь должен был искупить свою вину. Но он малодушно пытался отложить серьезный разговор. Однако памятуя о Вовкином упрямстве, Негневицын понимал, что все его уловки обречены на провал. 
– Может быть, чаю?.. 
– Вииик… 
– Ладно, ладно… Я не собирался уходить… Ни тогда, ни сейчас… Если бы черт не принес Орловского… 
– А при чем здесь Орловский? – изумился Вовка, который совершенно не ожидал, что имя лучшего друга вдруг будет фигурировать в их с Негневицыным разговоре. 
Наступила очередь Виктора Петровича смущаться. Вовка стал свидетелем уникального явления – краснеющий Негневицын, Великий и Ужасный. Он не смог сдержать ехидного смешка, чем заслужил грозный взгляд из-под нахмуренных бровей, что его, однако не испугало. 
– Ты сказал Максу, что ты… кхм… со мной ради… учебы… 
– Когда это я такое говорил? – глаза Вовки удивленно округлились. – Ты за кого меня вообще принимаешь? За проститутку? – Парень выглядел всерьез обиженным и рассерженным. 
– Прости старого дурака, малыш, – Негневицын встал перед надувшимся Вовкой на колени и, сграбастав его руки, попеременно поцеловал теплые ладони. 
Видеть коленопреклоненного Виктора Петровича было… дико. Но чертовски приятно. Поэтому отходчивый Вовка, который не умел долго сердиться, погладил его по впалой щеке, тронутой щетиной, и провел большим пальцем по нижней губе, млея от собственной смелости и от его, Негневицына, покорности. 
– Ты не старый, – тихо сказал Вовка, – но точно дурак. – Он наклонился и поцеловал Виктора Петровича в губы. Тепло и невесомо. Но так чувственно, что у обоих кровь закипела. Негневицын положил ладонь на Вовкин затылок, не позволяя отстраниться и решительно углубляя поцелуй, превращая его из невинного в страстный. Вовка был только «за». Он сам потянулся за лаской, едва не урча от удовольствия быть в объятиях этого человека… любимого человека…
– И что теперь? – спросил перемещенный на колени Негневицына и горячо зацелованный Вовка. Было лениво шевелиться, но не думать. Тем более на такую важную, животрепещущую тему.
– Могу предложить несколько вариантов развития сюжета, – хмыкнул Негневицын и не отказал себе в удовольствии чмокнуть трогательную Вовкину макушку. 
– Готов выслушать те, что без летального исхода, – смилостивился Солнышков, укладывая голову на широкое негневицынское плечо.
– Тогда количество вариантов сокращается до одного, – сделав вид, что всерьез задумался, отозвался Виктор Петрович. 
– Ты начинаешь меня пугать, – хихикнул Вовка, чувствуя себя словно немного пьяным. 
– Значит, нас таких, напуганных, двое, – признался Негневицын и выпалил:
– Переедете ко мне?
– Эээм, что? – дернулся Вовка. – Как это «переедете»? 
– Ну, если вещей много, то на «Газели», – протянул Виктор Петрович. 
– Вик, я серьезно… 
– И я серьезно, Вовка, – Негневицын подергал своего юного любовника за темно-рыжую прядку. – Хочу, чтобы мы были семьей. Ты, я, дети… Наверное, я тороплю события, но лучше сразу озвучить желаемый конечный результат, чем мучиться неведением.
– Тебе не кажется, что события развиваются слишком стремительно? – жалобно вопросил совершенно дезориентированный Вовка. 
– Я могу подождать, – с акульей доброжелательностью ухмыльнулся Негневицын. – Неделю. Или две. Но не более. 
– Вииик… 
– Что?
– Разве так бывает?
– Как «так», Вов?
– Как у нас.
– А черт его знает, Вовка… Может, бывает. Может, нет. На сто процентов уверен лишь в том, что хочу, чтобы ты и мелкие всегда были рядом. У тебя будет время подумать, хочешь ли ты того же. 
– Я тоже хочу… быть с тобой, – с неожиданной робостью прошептал Вовка, расправляя невидимые складки на рубашке Негневицына. – Только давай подождем немного… Не так сразу… Дениске надо школу окончить, а Мише и Маше в первый класс… И мне нужно работу найти… И долги сдать, раз твоими молитвами я все еще учусь в универе… И Максу надо как-то объяснить… 
Теплые пальцы Виктора легли на Вовкины губы, заставляя того замолчать. 
– Давай решать проблемы по мере их появления, – предложил Виктор Петрович, с обожанием глядя на озадаченное Вовкино лицо. Вовка покладисто кивнул.
– На сколько, говоришь, дети уехали? – лукаво подмигнул Негневицын и, не дожидаясь ответа, потащил смущенно хихикающего Вовку в спальню – закреплять свою безоговорочную победу. 

26 апреля – 01 июня 2013 г.
СПб
Страницы:
1 2
Вам понравилось? 96

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

1 комментарий

+
6
Кот летучий Офлайн 5 июня 2019 02:12
Кот, конечно, любит сладкое... но не настолько. История прекрасная, спору нет, только под самый конец уже слишком приторная... Но это так, на кошачий вкус.
Поймите Кота правильно: он не против ХЭ. Просто любая концовка должна быть хоть чем-то оправдана. Открытый финал позволил бы героям как-то развивать отношения. ХЭ, как вишенка на торте, оставляет странное послевкусие.
Скажите, что Кот гурман и требует лишнего... А может быть, правда жизни не в открытых переломах и не в сладком киселе, а где-то посередине? В любом случае, "истина где-то там".
...Хотя кому она нужна, эта истина. Главное, что история вышла хорошей.
Наверх