Шаг навстречу

Примечания: Название учебного заведения придумано автором, чтобы избежать досадных недоразумений с реально существующими людьми и факультетами.   

Ф.М. Достоевский

Монотонность. Рутина. Размеренность. И перманентное желание впасть в спячку. 
Можно было бы объяснить факт отсутствия интереса к жизни тем печальным обстоятельством, что весна в этом году подзадержалась, и истощенный долгой зимой организм погрузился в анабиоз. Но за окном – теплый солнечный апрель, первая зелень на проталинах, неугомонный пересвист мелких неведомых птиц. И толпы, толпы, толпы студентов обоих полов, радостно разоблачившихся до неприличного минимализма. 
Не далее как вчера Максим Орловский, староста МУП-409, войдя в кабинет Негневицына, шумно повел носом и с непосредственным воплем «Фу, как у вас душно!» задрал футболку едва не до сосков. Пред негневицынскими очами на миг мелькнул идеальный кубический пресс с овальной ямкой пупка. Сей фортель никого не оставил бы равнодушным, но Виктор Петрович лишь покачал головой – «Орловский, ведите себя прилично, здесь же девушки!» – и уткнулся в ноутбук в поисках презентации, необходимой для следующей лекции. 
Не то чтобы Макс Орловский был страшен как черт. Как раз наоборот: парень был симпатичен, дружелюбен, не нахален. Внимание будущих однокурсников он привлек еще будучи абитуриентом, что впоследствии обернулось для него тяжкой обязанностью старосты. Но при всей видимой поверхностности и бесшабашности Макс числился одним из лучших студентов потока, получал повышенную стипендию, и со слов завкафедрой экономики, где имел честь трудиться Виктор Петрович Негневицын, перед парнем вырисовывались весьма радужные перспективы. 
Но на строгого (а подчас даже сурового в своей непреклонности) профессора экономики было сложно произвести положительное впечатление лишь привлекательной внешностью да безукоризненной зачеткой. Поэтому поблажек ни у Макса, ни у тридцати двух его однокурсников не было никаких. 
Перед самым звонком, когда Негневицын уже включил проектор, и на экране высветились тема и план лекции, в аудиторию скользнул неприметный парень, бросил на чуть нахмурившегося профессора быстрый взгляд, пробормотал «Здрасьте!» и шлепнулся рядом с Максом. Тот что-то спросил, «опоздун» ответил, и оба тихо, как-то по-заговорщицки засмеялись. 
Негневицын бессмысленно таращился на веселившуюся парочку и едва не пропустил звонок, возвестивший о начале пары. Он с трудом подавил желание встряхнуться как собака под дождем, чтобы привести мысли и – главное – чувства в порядок. Лишь многолетняя преподавательская практика не позволила ему ударить лицом в грязь перед притихшими студентами и спокойно сообщить тему занятия, обратив взоры будущих управленцев на экран. 
Рассказывать о влиянии интеграционных процессов на мировое экономическое развитие было сложно. 
Не потому, что Негневицын не знал своего, можно сказать, родного предмета. 
И не потому, что на него смотрели три десятка пар глаз, ловили каждое слово, затаив дыхание и без устали строча конспект... 
Только Он. Он один. И словно для Него объяснялось, повторялось, раскладывалось по полочкам, хотя лишний взгляд в Его сторону Негневицын бросать опасался. 
Вопросом, что, черт возьми, с ним происходит, уважаемый доктор экономических наук задавался не раз. И даже не два. Размышлял о причине своего внезапного, странного, стыдного влечения к двадцатилетнему студенту с тех самых пор, как пришел на замену («Подхватите МУП-409 Тарасевича, Виктор Петрович, миленький!») и увидел любопытные медово-карие глаза.
И беспорядочную копну темно-красно-рыжих волос. 
И россыпь золотистых веснушек – в январе! – на обычной неприметной физиономии. 
И крепкие мускулистые руки под закатанным до локтей свитером. 
И задорную белозубую – а ведь, наверное, курит, мерзавец! – ухмылку, невероятно преобразившую лицо. 
Негневицын был несказанно удивлен той невероятно высокой степенью интереса, которую вызвал в нем посредственный студент-управленец. Но стоило закрыть глаза, и ему представлялись широкие ладони с красивой формы ногтями, припухлые розовые губы, легкая сутулость размашистых плеч... Такого бурного эмоционального всплеска Негневицын не испытывал даже во времена юности, уровень эндорфинов в крови начинал совершенно по-весеннему зашкаливать. 
А ведь ничто, как говорится, не предвещало… 
Виктор Петрович Негневицын был неисправимым трудоголиком и до последнего выкладывался на работе. Лишь в тишине трехкомнатной квартиры на Кронверкской улице он позволял себе расслабиться. Например, поваляться с книжкой на диване, выпить бокал прохладного пива или посмотреть старую советскую комедию. 
От решения хозяйственных проблем Негневицын был давным-давно отстранен матерью. Оставшись вдовой в довольно молодом возрасте, Ольга Константиновна взвалила на свои хрупкие плечи заботы о единственном сыне, отдав тому на откуп страстное увлечение наукой. 
К сожалению, до присвоения Виктору Петровичу докторского звания Ольга Константиновна не дожила: в возрасте шестидесяти восьми лет она перенесла инсульт и скончалась в больнице. Негневицын в этот момент читал лекции по внешнеэкономической политике в Лозанне. 
Виктор Петрович не любил одиночество и тяжело уживался с пустотой, которая поселилась в квартире после ухода матери. Оглянувшись назад, он понял, что неоднократно упускал шансы на создание собственной семьи, и сейчас на взлете пятого десятка вдруг задумался о том, что ждет его впереди. 
О том, что сын питает тайную симпатию к особам своего пола, Ольга Константиновна даже не догадывалась и часто сетовала на то, что такой умный и талантливый молодой человек никак не может отыскать свою единственную-ненаглядную, которая бы и хозяйство подхватила, и ребеночка бы родила.
Поначалу подобные причитания лишь раздражали Виктора Петровича, но со временем он привык и даже стал отшучиваться: дескать, я женат на своей работе, студенты мне за детей, а завкафедрой – за любимую подругу жизни. (Уважаемая Нонна Юрьевна занимала данную должность уже более тридцати лет и о пенсии даже не помышляла. Так что в чем-то ирония Негневицына была небезосновательна: Задорнюк была его преподавателем, куратором и научным руководителем, а теперь еще и непосредственным начальником).
Ольга Константиновна качала головой и периодически устраивала непутевому сыну свидания с родственницами своих многочисленных приятельниц. Однако Негневицын оставался непоколебимым в своем холостячестве, чем сильно маму расстраивал. Но не мог же он и в самом деле признаться, что последние три года активно встречается с интересным молодым шведом, работавшим по обмену на их же кафедре. 
Судьба столкнула Виктора Петровича Негневицына и  Матса Дальберга на новогоднем корпоративе, где по случаю было торжественно объявлено о том, что их не последний в рейтинге петербургских университет подписал договор о дружбе и сотрудничестве со Шведским Институтом Менеджмента. И – вуаля – вот они, первые ласточки: пять молодых специалистов, которые будут читать лекции, проводить семинары и вообще учить тёмную российскую профессуру основам стратегического менеджмента. 
Негневицына шведы интересовали мало: менеджмент никогда не был его коньком. Поэтому обменявшись любезностями с коллегами и пригубив оказавшегося вполне приличным шампанского, он засобирался домой… Но не тут-то было. Величественная как «Титаник» Нонна Юрьевна пришвартовала рядом с Негневицыным ощутимо смущенного шведа, отрекомендовав его как Матса Дальберга, которого «прикрепили» к их кафедре… 
Матс был интересным собеседником и щедрым любовником. Но в какой-то момент Негневицын перестал наслаждаться их совместным времяпрепровождением. И когда Матс понял это, он ушел, оставив за собой право время от времени затаскивать Виктора Петровича в постель. Эти встречи не были тайными любовными свиданиями. Просто двое взрослых людей избавлялись от физического напряжения традиционным способом.
Их расставание случилось через полгода после смерти Ольги Константиновны, и Негневицын немного стыдился своего нынешнего равнодушия к человеку, который так поддержал его в трудные времена. 
Правда, ни один из них так и не сделал решительного шага к тому, чтобы перевести отношения в новое русло: Негневицын ревностно оберегал свою репутацию, которую могли бы здорово подпортить слухи о том, что он живет с мужчиной. А Матс… Матс слишком хорошо понимал суровые реалии российской действительности, чтобы настаивать на официозе. К тому же он был благополучно женат и обильно детен, и скандал, пусть и вдали от родины, ему тоже был ни к чему. 
Негневицын уже вполне смирился с предстоящим одиночеством, о котором предостерегала его мудрая мама. И тут – на тебе! – в его жизнь врываются эти медовые глаза и смешные веснушки… 
К счастью, Виктор Петрович находился во вполне здравом уме и отлично контролировал свое либидо, не позволяя ни малейшей тени интереса коснуться чела четверокурсника Вовки. 
То есть Владимира Васильевича Солнышкова. 
Да-да, числилась за Негневицыным такая не сказать, чтобы странная, особенность – называть своих студентов исключительно на «вы» и только по имени-отчеству. Поначалу ребята здорово пугались такой официальности, но быстро привыкали к странному профессорскому юмору.
А то, что МУП-409 теперь его, Негневицынский, сомнению не подлежало: после внезапного ухода Тарасевича его нагрузка была перетасована между остальными преподавателями. Виктору Петровичу достались управленцы третьего и четвертого курсов. Никаких коренных изменений в профессорской жизни не произошло, за исключением – будь он неладен! – Солнышкова с его на втором ряду пламенеющей темным огнем шевелюрой.
Исключительно на автомате Негневицын дочитал лекцию и напомнил студентам о том, что вопросы к семинару можно взять на кафедре в папке с его, Негневицына, фамилией. Ну, или посмотреть на сайте факультета. Да-да, хмыкнул Виктор Петрович, приметив удивленные переглядки, я умею пользоваться компьютером и знаю, что такое интернет. Управленцы осторожно похихикали и потянулись на выход. 
– Распишитесь, пожалуйста, Виктор Петрович, – Макс Орловский протягивал Негневицыну журнал посещений, где тот бодро подставил свою подпись. Взгляд его скользнул по Солнышковской фамилии. 
– Хорошая посещаемость, – одобрил Негневицын, но не преминул отметить:
– За некоторым исключением, – и он постучал по восемнадцатой строчке ручкой.   
Макс ощутимо напрягся, но тотчас широко улыбнулся:
– Этого больше не повторится, Виктор Петрович. 
– Пропущена бОльшая часть семестра, Максим Сергеевич. Боюсь, если с семинарами дело обстоит также печально, я не допущу Владимира Васильевича к экзамену. 
– У него все лекции есть, – пылко возразил Орловский, начиная нервно кусать губы.
– Даже не сомневаюсь, – тонко улыбнулся Негневицын. Он знал о своей репутации тирана, деспота и привереды, но всегда был уверен в правильности принимаемых решений, ибо они были направлены исключительно на благо студентов и науки. 
– Он отработает, – уверенно заявил Орловский.
– Хорошо. Я посмотрю на записи Тарасевича и вынесу вердикт на семинаре. А вам вменяется в обязанность проследить за готовностью господина Солнышкова. 
– Спасибо, Виктор Петрович.
– Не за что пока, – пожал плечами Негневицын и кивком разрешил Максу удалиться восвояси. 
И очень вовремя. Потому что при одной лишь мысли о медноголовом прогульщике у него началась совершенно неконтролируемая и необоснованная эрекция, которую не замаскировал бы даже удлиненный вязаный кардиган. 
Негневицыну хотелось выть от безнадежности. Ситуация начинала раздражать. Единственный выход из создавшегося положения виделся ему в скорейшей встрече с Матсом. 
Виктор Петрович выудил телефон из недр дорогущего кожаного кейса с монограммой (подарок французских коллег за помощь в разрешении некоего деликатного финансового вопроса), но сделать звонок ему было не суждено: в аудиторию бочком внедрился объект его эротических мечтаний.
Ошеломленный Негневицын спрятался за высокую кафедру, ибо напряжение в паху стало невыносимым. Над верхней губой выступила испарина – настолько велико было его смущение вкупе с юношеской взволнованностью чресел. 
– Виктор Петрович…
– Слушаю Вас, Владимир Васильевич.
– Это насчет семинара… 
– Орловский передал Вам содержание нашего разговора? Надеюсь, Вы будете готовы и исправите свое плачевное положение?
– Я не смогу присутствовать.
– Вот как? – Негневицын демонстративно вскинул темную бровь. – Не желаете объясниться?
Юноша дернул плечом и перевел взгляд с пола на замершего в ожидании преподавателя. 
– Я работаю в пятницу. Можно сделать письменный доклад и прислать Вам по электронке? Или распечатать и на кафедру занести?
– Не прокатит, Владимир Васильевич. Количество Ваших пропусков превышает допустимый процент.
– Что же делать? – студент уставился на Негневицына с такой детской надеждой, что тому стало не по себе. 
Виктор Петрович мог бы ответить на этот вопрос совершенно четко и непристойно, однако жесткий моральный кодекс был впитан им с молоком матери и передан с кровью отца-военного, поэтому никаких реверансов в сторону вожделенного объекта он себе не позволил.
– Если Вы собираетесь продолжать совмещать учебу с работой, то, боюсь, ничего. Ваше расписание слишком плотное, а предметы стали достаточно специфическими и сложными, поэтому Вам придется сделать выбор. 
– Понятно, – проговорил Солнышков, вперив взгляд в пол. Но на долю секунды Виктору показалось, что в медовых глазах мелькнули обида и разочарование. Хотя это, возможно, было лишь игрой его воображения. 
Владимир давно ушел, а Негневицын все еще смотрел на тихо закрытую дверь. После разговора с Солнышковым остался стойкий горький осадок. Негневицын вовсе не был живодером и шел на уступки некоторым студентам. На самом деле он давным-давно навел справки и прекрасно знал о том, что Владимир – пусть и не самый способный студент, но не так безнадежен, как могло показаться на первый взгляд. 
Но после зимней (очень слабо сданной) сессии парень явно расслабился, количество пропусков резко увеличилось. Негневицын даже начал подозревать Макса в том, что Орловский прикрывает Владимира, когда тот отсутствовал на парах. За такие вольности Орловский мог быть отстранен от должности старосты курса – с дисциплиной у управленцев всегда было строго, хотя Тарасевич никогда не держал их в ежовых рукавицах. Негневицын был принципиальнее, поэтому ситуация с Солнышковым могла довести до неприятного курьеза, хотя скандалов-интриг-разоблачений Виктор Петрович вовсе не хотел.
Негневицын все же позвонил Матсу Дальбергу. Но их разговор носил уже не фривольный характер.
***      
На кухне что-то звонко упало и, кажется, разбилось. Вовка вздрогнул и проснулся. Несколько мгновений он таращится в потолок, пытаясь сообразить, какое сегодня число и день недели.  Воскресенье. Выходной. Какое счастье! 
Бросив взгляд на настенные часы, Вовка потянулся, с трудом сдержав стон. Болела каждая клеточка тела, словно он, не разгибаясь, копал грядки или чистил рыбу. Впрочем, почти так оно и было: по выходным Вовка подрабатывал в гипермаркете грузчиком, а вчера случился заезд фур с продукцией. 
Домой он притащился далеко за полночь. Бросил взгляд в гостиную, где как ангелочки посапывали двойняшки Миша и Маша, спросил играющего в какую-то космическую стрелялку Дениса, ужинали ли они, и наведывалась ли мать, и заснул раньше, чем дождался ответа. Судя по тому, что он лежал в одних трусах и под одеялом, ему еще хватило сил на то, чтобы раздеться. 
Обычно Вовке хватало пяти часов на оздоровительно-восстановительный сон, но в воскресенье он мог позволить себе поваляться подольше – смена в ночном клубе, куда пристроил его Макс Орловский, начиналась в шесть вечера. 
Позевывая, Вовка вышел из комнаты, которую делил на двоих с братом. В смежной гостиной, как называла ее мама, двойняшки смотрели «Спанч Боба». Перед ними стояла глубокая тарелка с яблоками, порезанными кусочками и присыпанными сахаром.   
– Добрая утра, – заулыбалась Маша. Недавно у нее выпали верхние передние зубы, чем она страшно гордилась и охотно демонстрировала при любой возможности. 
– Привет, – отозвался Вовка и, умыкнув яблочный ломтик, весело им захрустел. – Завтракали?
Двойняшки переглянулись. Миша открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. 
– Это сюрприз! – провозгласила разговорчивая Маша и покосилась на закрытую дверь, ведущую на кухню. 
– Для кого, интересно? – удивился Вовка. Неожиданностей он не любил. Чаще всего обещанный сюрприз по закону подлости превращался в чудовищный кошмар с глобальными последствиями. Поэтому все действия или подарки Вовка предпочитал оговаривать заранее. Однако шестилетним двойняшкам подозрительность старшего брата была неведома, и они с радостью предвкушали обещанный сюрприз. 
Задействовав логику, Вовка пришел к выводу, что сюрприз устраивает Денис, ибо больше некому, да и незачем. А судя по грохоту, разбудившему его, брат пытался соорудить что-то съестное. Вовка хмыкнул: Денис и кулинария были несовместимы.
Подтвердив, что поход в парк не откладывается, Вовка отправился на кухню оценивать масштабы разрушения. 
Сердитый, встрепанный Дениска в майке, обляпанной пятнами неизвестного происхождения, и домашних шортах, что-то помешивал в изрядно подпаленной кастрюле, не отрывая взгляда от стоящего на разделочном столе ноутбука. В мойке возвышалась гора немытой посуды, а на полу подсыхала серовато-желтая субстанция, в которой Вовка опознал задел для омлета. 
– Боюсь спрашивать, что это, – улыбнулся Вовка, понимая, что может задеть самолюбивого Дениса неосторожной критикой. 
– Главное, чтобы это было съедобно, – хмуро отозвался брат. Вовка сунул нос в кастрюльку и поморщился от исходящего запаха. 
– Как паленая карамель, – констатировал он, принимаясь за посуду. 
– Это геркулесовая каша с медом, – надулся Денис. 
– Овсянка, что ли? А она у нас есть? – удивился Вовка.
– Ага, ты же сам покупал на прошлой неделе крупы и консервы. Кажется, Миша где-то услышал, что овсянка полезна и ее нужно есть каждый день на завтрак. 
Вовка кивнул и улыбнулся. Для своих шести лет Миша был слишком серьезен. Да и интеллектуальное развитие у него не в пример выше Машиного. Миша уже освоил алфавит и прочитал всю азбуку, тогда как хорошенькая Машина головка была забита исключительно куклами и мультиками. Через год двойняшки пойдут в школу, и Вовка опасался, что им обоим будет тяжело из-за этих особенностей развития. Он даже подумывал отвести обоих на консультацию к детскому психологу, но поход постоянно откладывался: то из-за отсутствия денег, то из-за нехватки времени. 
– Разогрей сырные палочки – возьмем с собой в парк, чтобы на еду не тратиться, – обратился Вовка к брату. Тот полез в холодильник, и через секунду Вовка услышал нехорошее ругательное слово.
– Не матерись, – автоматически попросил он и добавил:
– Что там?
– Эта сука мясо спи*дила, – с отвращением процедил Денис, сжав губы. 
– Всё? – не поверил Вовка и, отряхнув с рук пену, сунулся в морозильник. Шесть пакетов, в которые он собственноручно уложил нарезанную небольшими кусками свинину, действительно отсутствовали. Вовка не верил в проголодавшихся призраков и оборотней, а также в то, что Денис мог куда-нибудь переложить ценный и редкий в их доме продукт, поэтому сделал правильный вывод… 
– Твою ж!.. – тепла в Вовкином голосе было не больше, чем в Денискином: по вполне объяснимым причинам мать он недолюбливал. Мягко говоря. 
– Когда она заходила? – строго спросил старший брат.
– В пятницу вечером. Блин, то-то я думал, что она слишком долго проторчала на кухне, а потом быстро смылась, – Денис чувствовал себя виноватым. Но Вовка не позволил ему впасть в отчаяние.
– Посмотри, может еще что пропало.
– А ты куда? 
– До Гришки. Я быстро. 
На ходу натягивая джинсы и куртку, Вовка выскочил на площадку и, перепрыгивая через две ступеньки, вылетел из подъезда. Его душила ярость. Попадись сейчас мать ему под руку, он бы ее – Господи, прости! – так отделал, чтобы жизнь малиной не казалась. 
Вовка заставил себя дважды обежать вокруг дома, прежде чем зайти в крайний подъезд, где располагалась квартира нынешнего материного собутыльника и сожителя. Не то, чтобы он надеялся на возвращение многострадального мяса. Но он должен был устроить матери хорошую взбучку, чтобы на какое-то время она забыла дорогу к родным пенатам.
– Чего тебе? – обшарпанную дверь с неоднократно выбитыми замками и подожженным звонком открыл лысый, тощий, синюшно-бледный Гришка – не гнушающийся воровством и обманом алкоголик, дебошир и головная боль соседей и участкового.       
– Мать позови, – хмуро бросил Вовка, с трудом сдерживаясь.
– Галина, – рявкнул Гришка слишком сочным для такого щуплого человека басом, – спиногрыз твой пришел. Старший. 
Где-то в глубине квартиры послышалось кряхтение, скрипнула кровать, упала на пол пустая стеклянная бутылка. Не менее трех минут потребовалось Галине Солнышковой, чтобы выбраться в коридор. Увидев сына, она заулыбалась (если можно назвать улыбкой сонный щербатый оскал ввалившихся губ). 
– Володька, маленький мой, – запричитала она и протянула руки, чтобы обнять Вовку, но тот ловко увернулся. – Мамку пришел навестить?
– Ма, ты зачем в пятницу приходила? 
Галина захлопала мутными карими глазами и зачастила:
– Вовчик, пенсия-то еще только через неделю, а нам кушать нечего. Ты не смотри, что Гриша худой такой – жрет-то за троих. Что ж тебе для мамки куска хлеба жалко? 
– Бля, а ничего, что мне троих детей кормить чем-то надо? Отправь Гришку своего на работу, пусть бабло зарабатывает… 
– Ты чужие деньги-то не считай, – встрял Гришка, шкрябая впалую грудь грязными обломанными ногтями. – Свои зарабатывать научись, а то жируешь на материну пенсию да детские пособия! 
Вовка издал странный шипящий звук и так крепко сжал кулаки, что на запястьях горячо запульсировали вены. 
Галина, сообразив, что сейчас старший сын бросится бить ее «большую любовь», загородила Гришку спиной и умоляюще сложила руки:
– Вовчик…
– Чтобы ноги твоей больше у нас не было, понятно? Только посмей в подъезд зайти, вызову «дурку». И в сторону мелких даже не дыши – им такая мать нах*р не нужна!
– Во-о-ова… 
– Что «Вова»? Я уже двадцать лет как Вова. И пять из них воспитываю ТВОИХ детей, мама…  Прошу, просто не приходи, ладно? Ничего нам от тебя не надо, сами справимся. Просто оставь нас в покое. Договорились? 
Галина шмыгнула носом и кивнула. Иногда она умело изображала из себя отверженную и оскорбленную добродетель, но Вовка уже давно не верил ее спектаклям. 
Оказавшись на улице, Вовка вдохнул полной грудью еще по-утреннему прохладного воздуха. Его начало так трясти, что пришлось остановиться и перевести дыхание. Зажмурившись, он что есть силы пнул ни в чем неповинное дерево, но легче не стало – злость, раздражение, глухая ненависть душили по-прежнему. 
И волнами накатывала усталость. Моральная. И физическая. Хотелось, как в детстве, с головой закутаться в большое теплое одеяло и, наконец, выспаться. 
Но Вовка быстро заглушил малодушную жалость к себе. Если он сдастся, опустит руки, то потеряет Дениса и двойняшек: участковый, толстый, одышливый, хотя еще довольно молодой мужик, видя, как убивается Вовка на своих многочисленных подработках, не раз намекал на то, что может походатайствовать перед органами государственной опеки и несовершеннолетних детей заберут или в приют, или в приемные семьи. Эта перспектива наполнила Вовку таким ужасом, что он, нервно заикаясь, клятвенно пообещал Антону Сергеевичу прилежно учиться и возвращаться с работы до полуночи. Конечно, он часто нарушал это обещание, потому что находить разовую работу становилось все труднее, а на постоянную он не мог устроиться из-за учебы в престижном университете.    
В очередной раз Вовка пожалел о том, что пошел на поводу у одноклассника Макса и за компанию с ним поступил в Ржевку, а не в какой-нибудь колледж или техникум, где ему дали бы пусть и не высшее, но профессиональное образование. Например, сантехника… Ну а что? Шикарная работа – устанавливать стиральные машинки и душевые кабины, менять батареи и смесители – с очень неплохим заработком. Или автомеханика. Знай себе меняй масло да свечи в дамских кабриолетах… 
Вовка неплохо окончил школу. Голова у него была светлая, а руки – золотые. К сожалению, необходимость заботиться о младших братьях и сестре лишила его возможности должным образом проявить себя в обучении, хотя точные математические науки всегда нравились ему. Наверное, новый преподаватель – Виктор Петрович – считает его мажором, прогуливающим лекции ради собственного удовольствия… 
При мысли о Негневицыне Вовка напрягся. Он вспомнил, что профессор поставил его перед выбором… Хотя выбора у Вовки не было: лучше он потеряет перспективу получить высшее образование, чем хорошо оплачиваемую работу.
Черт, а ведь этот мужик с самого начала понравился ему – спокойный, деловитый, с юмором. И объяснял Негневицын значительно лучше и доходчивее престарелого Тарасевича. Хотя большинство Вовкиных однокурсников его недолюбливали за излишнюю принципиальность и требовательность. Да и от одного его холодного строгого взгляда шумная аудитория мгновенно замирала, как кролики перед голодным удавом. 
Вовка поежился и побрел домой. Сегодня им еще предстояла долгая прогулка по парку, и непоседливые двойняшки наверняка изведут старших братьев, так что придется запастись терпением, дабы сэкономить силы перед ночной сменой… Не забыть бы проследить, чтобы все надели удобную обувь. 
***
Негневицын в крайнем раздражении отошел от окна, переложил с места на место стопку приготовленных для семинара пособий, зачем-то достал и вновь убрал очки и, наконец, уселся во вращающееся кресло, сложив руки, сцепленные в замок, на несуществующем животе. 
В замешательство с изрядной долей ревности и некоторой обиды его привела занимательная картина прибытия Орловского и Солнышкова на новой (Негневицын готов был поклясться, что чувствует запах кожаного салона и лакового покрытия) Honda Civic восьмого поколения. Молодые люди, смеясь и болтая, выбрались из салона, и их тут же обступила шумная толпа университетских приятелей. 
Негневицын не мог не отметить, что Макс и Владимир всегда держатся вместе. Но Виктор Петрович предпочитал не фантазировать о степени их близости. 
Гораздо больше совместного появления Орловского и Солнышкова его обеспокоило то, что Владимира не было на семинаре в пятницу. Негневицын задавался вопросом, не намеренно ли Солнышков проигнорировал его предостережение, и пообещал самому себе разобраться с этим вопросом сегодня же.
На лекции обычно невозмутимый Негневицын бросал в сторону прогульщиков (не один Солнышков пропустил важное с точки зрения Виктора Петровича занятие) стрелы сарказма, не воздерживаясь от едких замечаний типа «Вот если бы вы были на прошлом семинаре…» и «Вы должны были запомнить эту формулу с минувшего семинара… Ах, вы ведь не сочли нужным присутствовать на нем!» Неудивительно, что полтора часа для студентов тащились со скоростью беременной черепахи, и аудитория мигом опустела, стоило Негневицыну произнести заветное «Все свободны!»
…Чертовы медовые глазищи, испуганно таращившиеся из-за чужих широких плеч… Чертовы пламенеющие на солнце лохмы… Чертова сияющая улыбка… Чертов Владимир Солнышков со всеми его прогулами… Сейчас Виктор Петрович очень сожалел о том, что в субботу не позволил Матсу развести его на секс…
– Виктор Петрович, можно?.. 
– Проходите, Владимир Васильевич.
– Я насчет пятницы…
– Слушаю Вас.
– Могу я как-то отработать?
В голове Негневицына пронеслось с полдюжины вариантов Солнышковской «отработки». И во всех случаях оба они были обнажены.
Обругав себя старым озабоченным дураком, Виктор Петрович прохладно улыбнулся:
– Вы полагаете, что у меня есть время, чтобы принимать межсессионные задолженности? Обратитесь в деканат – возможно, Вам посоветуют другого преподавателя по этой дисциплине. 
– Мне бы хотелось у Вас…
– Что бы Вам хотелось? – иронично вскинул бровь Негневицын.
– Я бы хотел писать у Вас курсовую. И, возможно, диплом, – выпалил Вовка, подавив желание зажмуриться. Ему было не по себе от этого разговора с Негневицыным, но он понимал, что должен разрулить ситуацию прежде, чем наживет врага в лице профессора.  
Виктор Петрович неинтеллигентно присвистнул и уставился на Солнышкова с веселым восхищением.
– Да Вы просто наглец, молодой человек! По-моему, Вам русским языком было сказано, что Ваше присутствие в стенах этого университета зависит от Вашей посещаемости. Однако намек Вы проигнорировали… К тому же по сложившейся традиции управленцы не защищаются на нашей кафедре.  
– Правила нужны для того, чтобы их нарушать, – хмыкнул Вовка, поражаясь собственной дерзости. Но, чем больше сердился Негневицын, тем сильнее хотелось его задеть, расшевелить, раззадорить. И увидеть в строгих серых глазах огонь, который загорался лишь тогда, когда профессор с головой погружался в любимую экономическую тематику.      
Вовка и сам не понимал, откуда взялось это непроизвольное, странное и совершенно неконтролируемое желание. Ведь Негневицын, судя по всему, отныне и вовеки веков внес его, Вовку Солнышкова, в личный черный список. 
– Мне чрезвычайно импонирует Ваше нахальство, Владимир Васильевич, но прошу Вас избавиться от юношеского максимализма, если Вы хотите продолжить обучение в стенах этого университета. 
– То есть Вы меня не отчисляете? 
– К сожалению или к счастью, это не в моей компетенции. Тем не менее, советую не расслабляться… А теперь к главному… В порядке исключения я позволю Вам написать реферат по мировой экономике на тему «Бреттон-Вудская система организации денежных отношений и торговых расчётов». Не менее двадцати машинописных страниц двенадцатым кеглем… Надеюсь, мы поняли друг друга?
– Да, Виктор Петрович.
– Что ж, не разочаровывайте меня, Владимир Васильевич. До встречи в среду. 
Вовка вылетел из негневицынской аудитории, не чуя ног. Все его существо находилось в каком-то мистическом раздрае, хотя Вовка привык считать себя человеком скорее думающим, нежели чувствующим. 
Негневицын… Виктор Петрович… ух… сам Негневицын сменил гнев на милость и позволил ему реабилитироваться. А уж он-то, Вовка, постарается не обмануть профессорских ожиданий. 
Из восторженной эйфории Вовку вырвала вибрация телефона в заднем кармане потрепанных джинсов. 
– Привет, Наташ… Что случилось? 
– Вовка, выручай. Мне к маме в Зеленогорск на пару дней нужно съездить, а наши сучки все как одна отказались сменами меняться. Подменишь меня сегодня и завтра? 
– С трех до девяти? 
– Ага. Согласен? 
– Конечно. 
– Спасибо, друг. С меня полторы штуки, как обычно. И поцелуй в носик.
– Обойдусь без поцелуя, – фыркнул Вовка и отключился. Положительно, сегодня его удачный день: сначала Негневицын согласился скостить его долг, теперь соседка по лестничной площадке Наташа подкинула подработку. Наталья работала горничной в маленьком семейном отеле на Восстания. Далековато, конечно, но ради необходимого семье заработка Вовка был готов мириться с неудобствами. 
Макса Вовка выловил в столовой. Орловский охмурял большеглазую первокурсницу и был не слишком доволен внезапным вмешательством друга. Но Вовке было горячо плевать на его поползновения в сторону неведомой Алины-Марины-Карины. 
– Макс, прикроешь? 
– Бля, да ты наглеешь не по дням, а по часам, Солнышков, – рассердился Макс, провожая Олю-Веру-Светочку тоскливым взглядом. – Что у тебя опять? Машку к стоматологу? Мишку к окулисту? К  Денису на собрание?   
– Не грузись, Орловский, – хмыкнул Вовка, не обижаясь на легкую издевку, прозвучавшую в голосе приятеля. – Вторую пару отсижу, потом слиняю, ок? 
– Ладно. Но будь на связи.
– Говно вопрос.
Макс лишь закатил глаза в ответ на излишнюю веселость бывшего одноклассника.
***
– Ну и какого черта ты выдернул меня посреди рабочей недели в этот клоповник? – сердито спросил Негневицын, исподлобья глядя на улыбающегося Матса.  
– Вполне приличный отель, – пожал плечами швед и потянул Виктора Петровича за галстук. – Соскучился… – выдохнул он в упрямо поджатые губы. 
Ладони Негневицына легли на бедра Матса и слегка сжали, словно демонстрируя, кто тут главный. Матс не сопротивлялся. Снизу так снизу. С Виктором он по-всякому мог получить удовольствие. 
Негневицын не отрывал глаз от губ Матса, который, дразнясь, провел по ним кончиком языка. Его плоть, вынужденная довольствоваться лишь каждодневным самоудовлетворением, радостно дернулась в предвкушении, что не мог не заметить прижимавшийся к нему Матс.  
– Ты же не против. К чему отрицать? 
– Не против. Но мне пришлось нарушить планы и перенести встречу с ректором ради тебя. 
– Я польщен, – улыбка Матса коснулась губ Негневицына, и тот, откинув сомнения, позволил шведу увлечь себя в страстный томный поцелуй.
Сдернув пиджак и галстук, Виктор опрокинул соблазнительно ухмыляющегося Дальберга на протестующе скрипнувшую кровать и навалился сверху. 
– У меня только час, – предупредил он прежде, чем Матс окончательно утянул его в тайный мир запретной страсти. 
– Успеем, – отозвался швед. – Дважды. 
Виктор Петрович открыл было рот, чтобы пресечь разошедшуюся фантазию любовника, но стук в дверь остановил его нравоучительный спич. 
– Обслуживание номеров, – раздалось из-за двери. – Вы просили поменять вам банные принадлежности. 
– Очень вовремя, – пробормотал Матс, торопливо вскакивая и поправляя мятую рубашку. Негневицын мельком глянул в зеркало, дабы получить подтверждение тому, что сам он выглядит не лучше, и замер, перехватив взгляд знакомых медовых глаз, расширившихся от изумления и непонимания. Позвоночник прошило ледяной иглой ужаса и дурного предчувствия. 
Замерев соляным столбом, Виктор Петрович не сразу прореагировал на прикосновения Матса, вознамерившегося продолжить любовную игру.
– Оставь, Матс, – Негневицын резче, чем хотелось бы, оттолкнул руки любовника и подхватил с кресла пиджак. 
– Что случилось? – швед непонимающе хлопал голубыми, искренне недоумевающими глазами. 
– Черт, это была самая отвратительная из твоих идей, – негодующе произнес Виктор Петрович, испепеляя его гневным взглядом. 
– Можешь толком объяснить, что происходит? – Матс тоже начал сердиться. Его всегда заводила некоторая грубость партнера, но сейчас Матс чувствовал – Виктору было не до игры; глаза бешено сверкали, а движения стали резкими и порывистыми, что являлось признаком одолевающей его ярости. 
– Это был мой студент, понимаешь?! Мой ПРОБЛЕМНЫЙ студент. И теперь у него появился отличный мотив манипулировать мной, как куклой.
– Не думаю, что он догадался…
– Да ты только посмотри на себя, – зло хохотнул Виктор Петрович. – И на меня тоже. Мы выглядим так, будто только что кувыркались на сеновале. 
– К сожалению, до этого не дошло, – томно вздохнул Матс, но осекся под суровым взглядом Негневицына. – Нужно его догнать и объяснить, что мы просто коллеги.    
– Оправдывается тот, кто виноват, – провозгласил Негневицын, застегивая пиджак. – Извини, но мне пора. Созвонимся. 
Виктор так стремительно покинул гостиничный номер, что Матс ничего не успел сказать ему вслед.
Сказать, что Негневицын был в панике, – ничего не сказать. Его лелеемая репутация оказалась под угрозой. Быть уличенным, застигнутым на месте преступления… да не кем-нибудь, а парнем, которого он тайно вожделел и которому угрожал отчислением… разве может быть хуже?!   
В том, что Солнышков опустится до мелкого непристойного шантажа, Негневицын не сомневался – никто в здравом уме не упустит возможности насладиться местью, да еще и с собственной выгодой. Ближайшие полтора года Солнышков будет чувствовать себя как у Христа за пазухой, ведь, чтобы сохранить лицо, Виктор Петрович снизойдет даже до выполнения всех его требований. 
Было неправильно то, что Негневицыну приходилось стыдливо скрывать свои сексуальные предпочтения, однако он был слишком умен, чтобы понимать – в России легче, спокойнее и безопаснее вжиться в роль холостяка-неудачника, нежели объявить себя нестандартно ориентированным.   
Некоторые коллеги Негневицына из Швейцарии и Франции, где Виктор Петрович читал лекции по приглашению Европейского института экономики и финансов, не бравировали своей гомосексуальностью, но и не скрывали ее. Но пока у Негневицына не возникало желания покидать историческую родину, хотя предложения – очень заманчивые и в карьерном, и в материальном плане – поступали едва не ежемесячно. 
Негневицын попытался отбросить нервозность и сомнения, не зацикливаться на произошедшем и заняться, наконец, грядущим докладом на традиционном ежегодном экономическом форуме в Институте экономики и управления, но мысли его нет-нет да возвращались к случайной, если не судьбоносной встрече с Владимиром. Виктор Петрович не раз задавался вопросом, а что, собственно, студент-управленец делал в третьесортном отеле под видом горничной? Или это действительно та работа, о которой Солнышков упоминал? 
Так, мучимый сомнениями и головной болью, профессор Негневицын начал следующий день, который должен был принести ему неминуемое столкновение с Владимиром. Не сказать, что Виктор был во всеоружии, но внутри был подобран и напряжен. 
Вовка держался рядом с Максом и на Негневицына не смотрел. И вообще парень был подавлен, задумчив и бледен. Виктор Петрович даже обиделся на такое невнимание к своей персоне. Ведь он страдал, пил валериану, строил попеременные планы то нападения, то защиты, готовился к худшему (вплоть до бегства из страны)… 
– Виктор Петрович, я сделал реферат, – Вовка положил на стол обычную серую папку-скоросшиватель и тотчас отступил на шаг от преподавательского стола. Негневицын мельком глянул на титульный лист. Бреттон-Вудская система… Ну конечно… 
– Очень хорошо, Владимир Васильевич. Ликвидирую десять Ваших пропусков. 
– А остальные? – Вовка поднял на профессора щенячьи (иначе не назовешь) глаза. 
– Вы нездоровы, Владимир… 
– Всё… 
– … Васильевич?
– … в порядке… Спасибо, я хорошо себя чувствую, – устало улыбнулся Вовка, который вообще не спал этой ночью и ощущал во всем теле некую вакуумную невесомость. – Я могу еще что-нибудь написать.
– Тогда Вам потребуется вот это, – недрогнувшей рукой, хотя внутри все сладко замирало и переворачивалось, Негневицын протянул студенту лист с распечатанными темами, которые тот пропустил (да-да, Виктор Петрович не поленился прошерстить журнал Тарасевича). – Можете выбрать три темы на свое усмотрение. Но по семинарам Вам придется отчитаться (на языке Негневицына вертелось слово «орально») устно. Если Вам удобно, то можете договориться с лаборантом на кафедре.
– Я лучше Вам… Можно? – пробормотал Вовка, чувствуя накат усталости и злости. То, что Негневицын не сдастся и на уступки не пойдет ни при каком раскладе, не подлежало сомнению. 
Виктор Петрович не без удивления кивнул. 
Когда Солнышков уже почти достиг двери, Негневицын окликнул его:
– И еще, Владимир Васильевич… 
– Да? – Вовка тяжело повернулся корпусом и с надеждой уставился на преподавателя.
– Надеюсь не только увидеть, но и услышать Вас на семинаре в пятницу. 
Ловушка захлопнулась. 
Вовка проиграл. 
***
Даже находясь в угнетенном состоянии, Вовка продолжал жить на автопилоте: учеба-работа-дом. И так по кругу. В перерывах между разгрузкой вагонов на Сортировочной и проверкой Денискиных домашних заданий он втискивал занятия с Мишей и игры с Машей, и только после того, как младшие были уложены спать, он садился за ноутбук и писал рефераты, готовился к семинарам, наверстывал упущенный материал. На сон оставалось катастрофически мало времени, и Вовка не был уверен, что нервный срыв пройдет стороной.
Вовка понимал справедливость слов Негневицына. Но помимо мировой экономики у четвертого курса был еще с десяток предметов, в том числе узкоспециального направления. И по всем нужно было успевать – у Вовки просто не было лишних денег, чтобы проплатить свои задолженности.
А еще он увидел, что у Дениса совсем ужасные кроссовки. Вовка жил в счастливом неведении и не думал о том, комфортно ли брату в среде своих помешанных на престиже сверстников, ведь Денис никогда не жаловался на несправедливое отношение и нападки в школе. 
Сделав отметку в ежедневнике, что надо бы побеседовать с Денискиной классной руководительницей, Вовка вновь задумался о том, как чертовски несправедлива судьба. А еще о том, что жаль, конечно, трех потраченных впустую лет, но скорее всего ему придется бросить университет и найти постоянную работу со стабильным заработком. И в связи с этим, мысли его все чаще и чаще возвращались к Негневицыну.
И к тому, случайным свидетелем чего он стал. 
От Вовки Негневицын ждет подвоха. Возможно даже шантажа. Судя по тревожно расширившимся глазам Виктора Петровича в том злополучном отеле и скованному поведению на паре и после. 
Но у самого Вовки рыльце тоже было в пушку: едва достигнув подросткового возраста, он начал осознавать, что мальчики нравятся ему куда больше девочек. Вовка безжалостно придавил эту симпатию на корню, позволяя себе лишь тайные минутные любования подтянутыми мужскими телами. Не больше. Так что ни сейчас у Вовки никого не было, ни в обозримом будущем не предвидится. А заводить отношения с девчонкой ради секса он считал опасной глупостью: его мать всю жизнь искала идеального мужчину, в результате осталась без образования, с четырьмя детьми на руках и алкогольной зависимостью. Себе такого «счастья» Вовка не хотел.
Вовка никогда не думал о каком-то конкретном человеке во время своих утренних уединений. Поэтому он был весьма смущен, поймав себя на мысли, что, передергивая в ванной, представляет Негневицына в роли своего партнера. Такого, каким профессор был в том гостиничном номере – без галстука, растрепанный и раскрасневшийся, с трудом переводящий дыхание. 
От безысходности Вовка едва не рыдал, кончая (причем получилось у него быстрее и мощнее, чем обычно – за это тоже отдельное спасибо Виктору Петровичу). 
То, что с ним происходило, все эти метания и желания, ужасно Вовку нервировали. Теперь он даже в глаза Негневицыну бояться будет смотреть… Уверенность в том, что нужно бежать из университета как можно дальше (не в армию, конечно, но до ближайшего колледжа), прочно укрепилась в Вовкином сознании.              
Единственный человек, с которым Вовка поделился мыслями о перспективах на будущее, был Максим Орловский.
Парни дружили с шестого класса средней школы, с тех пор, как Макс перебрался из апартаментов с видом на Исаакиевский собор в бабушкину двушку в Кировском районе. 
Только много позже Вовка узнал, что у родителей Макса были крупные проблемы с законом, поэтому, торопливо распродав движимое и недвижимое имущество, они перебрались в Германию, оставив Макса на попечении бабушки. 
Вера Дмитриевна была чудесным человеком. Она охотно присматривала за Вовкой и Денисом, пока Галина была на работе или в очередном запое. 
С появлением внука мало что изменилось: теперь у пожилой интеллигентной дамы – бывшей учительницы начальных классов – стало три подопечных. 
К счастью, Макс не был ни избалован, ни ревнив. А может добросердечная Вера Дмитриевна провела с ним воспитательную работу, сказав, что без отца да с пьющей матерью братьям Солнышковым и так не сладко… 
Как бы то ни было, Вовка и Макс сдружились настолько, что после девятого класса Орловский наотрез отказался переезжать к вставшим на ноги родителям в Дортмунд, а после одиннадцатого – потащил Вовку за собой в финансово-экономический университет имени Ржевского (в народе – Ржевку).
После Вовкиного крамольного заявления Макс нахмурился и уставился на друга с избытком внимания. 
– Иногда тебя посещают странные идеи, – медленно произнес он, пытаясь понять, насколько Вовка серьезен в своем решении. – Но эта – не странная. Она идиотская! Остался год. Совсем немного, Вов. 
Вовка лишь бледно улыбнулся. 
– Закончу, когда встану на ноги. Или когда Денис в колледж пойдет… Нафига мне вышка без перспектив, м? 
– Ты сам свои перспективы похерил, когда на учебу забил.
– Заметь,  не по собственному желанию забил, – вспыхнул Вовка. 
– То есть ставишь крест на своем будущем ради мелких? – Макс решительно не понимал такой жертвенности.
– Если придется сделать выбор, то да, – хмуро отозвался Вовка.
– Ну и придурок!
– От придурка слышу! 
Каждый остался при своем мнении, но Макс не собирался спускать дело на тормозах, ведь у Вовки хватит упрямства и впрямь документы забрать и пойти на стройку калымить. 
После четвертой пары, убедившись, что профессор Негневицын остался один в своей аудитории, Макс напросился на аудиенцию и, не вдаваясь в подробности личного характера, рассказал Виктору Петровичу о решении своего характерного друга.
Почему Макс отправился именно к Негневицыну, а не, скажем, в деканат, неведомо. Возможно, подспудно Орловский тоже чувствовал, что не так страшен черт, как его малюют.  
Виктор Петрович восседал за преподавательским столом, подперев подбородок сцепленными в замочек руками, и бездумно таращился на противоположную стену. При этом так хмурился, будто ни цвет (приятный светло-фисташковый колер), ни качество штукатурки его категорически не устраивали. Но Макс был не робкого десятка; дверь с ноги конечно не открывал, но и пред грозным профессорским взглядом не спасовал. 
О чем говорили Негневицын и Орловский, навсегда осталось тайной, в которую были посвящены лишь они двое. 
Макс не испытывал морального диссонанса, хотя со стороны могло бы показаться, что он предал доверие лучшего друга. «Все, что ни делается, – к лучшему!», – любила повторять бабушка Макса. А Вера Дмитриевна была мудрой женщиной. Хотя вряд ли она бы одобрила действия своего импульсивного внука. 
Единственным человеком, который был несказанно Максу благодарен, был сам Виктор Петрович Негневицын. Однако пока за Орловским не закрылась дверь, преподаватель ничем не выдал охвативших его чувств огорчения, разочарования, безнадежности. Он с удвоенным «интересом» уставился на стену, прокручивая в уме свои наблюдения с информацией, полученной от Макса. 
Накануне Виктор Петрович почти пять часов провел в сети, одержимый жаждой найти источник информации, откуда Вовка Солнышков скачал свой реферат. 
Нет, сам по себе реферат был идеален и соответствовал всем требованиям. Но те выводы, которые были сделаны автором данного произведения и которые несказанно удивили Негневицына, никак не могли принадлежать перу посредственного студента. 
Явившись в университет в субботу, Негневицын провел на кафедре изыскательные работы. И каково же было его изумление (вплоть до восторженного аритмичного сердцебиения), когда в курсовых работах Солнышкова он обнаружил тот же четкий динамичный стиль, в котором был выдержан и текст его нынешнего реферата. Негневицын не был неврастеником, однако долго не мог поверить в то, что юноша, нахально прогуливающий университетские занятия, – настоящий эксперт в международных денежных системах. А выводы, сделанные им на основе изученных документов и книг, были настолько неправдоподобны, что, по мнению Негневицына и теории вероятностей, вполне могли оправдать себя в недалеком будущем.
Мир экономической науки не мог потерять Вовку Солнышкова. 
И Виктор Петрович Негневицын решил возложить на свои широкие спортивные плечи обязанность довести Солнышкова до диплома международного образца.               
А ничего не подозревающий о таком счастье Вовка штудировал газеты с объявлениями (а именно – колонку «Требуется») под подозрительным Денискиным взглядом. 
– Тебя уволили? – помявшись, спросил Денис хмуро. Вовка удивленно посмотрел на брата. Мыслями он был далеко и не сразу уловил суть вопроса.
– Что? Ааа… Нет. Ищу что-нибудь постоянное. Правда, везде нужен опыт работы. Или специальное образование.
– А как же универ? – растерялся Денис. 
– Как-как… Каком кверху… К сессии меня не допустят, это стопудово – слишком много пропусков. 
– Это из-за того, что ты подрабатываешь? 
– Не бери в голову, Дис, – фыркнул Вовка. Грузить младшего брата своими заботами он не намеревался. – Иди лучше физику учи. Не забыл, что у тебя пробник скоро? 
– Забудешь такое, – проворчал Денис, у которого в отличие от братьев голова была не такой светлой и рационально устроенной. Он хотел было что-то добавить, но его отвлек телефонный звонок, и, увидев имя абонента, он как кенгуру выскочил из комнаты. 
Вовка вернулся к своему занятию, но до него все же долетали обрывки разговора. Фраза Дениса «Нет, сказал же, что не поеду» насторожила его и заставила отложить изучение объявлений на потом. 
Когда Денис вернулся в комнату, Вовка накинулся на него с расспросами. Растерявшемуся школьнику пришлось нехотя признаться, что в конце мая родительский комитет организует поездку девятиклассников на теплоходе. Удовольствие не из дешевых, потому, как бы Денису ни хотелось поехать вместе с одноклассниками, от участия в данном развлекательном мероприятии он решительно отказался. 
Вовке сразу стало не по себе. Забегавшись, замотавшись, он совсем забыл о том, что помимо выпускных экзаменов в этом году у Дениса и последний звонок, и выпускной вечер со всеми вытекающими, а именно: парадный костюм, белая рубашка с галстуком, ботинки, цветы, подарки учителям. Есть с чего за голову схватиться! Но Вовка и глазом не моргнул: у его брата будет праздник. Чего бы это ему, Вовке, ни стоило.
На следующий день Вовка позвонил классному руководителю и подтвердил участие Дениса в поездке. 
В четверг он написал заявление в деканате. В пятницу побывал на трех собеседованиях. А в субботу произошло нечто, перевернувшее жизнь Вовки Солнышкова с ног на голову. 
***
– Владимир? – голос был женский, но равнодушный и холодный. Казенный. 
– Да, – осторожно отозвался Вовка, ожидая подвоха. Который не заставил себя ждать. 
– Вас беспокоят из травмпункта поликлиники №36 Калининского района. Солнышков Денис Васильевич кем Вам приходится?
– Б-братом, – выдавил Вовка сухими непослушными губами. – Что случилось? 
– Нападение неизвестных. Не волнуйтесь, сейчас с Вашим братом все в порядке. Я звоню, чтобы уточнить, оформлять ли Дениса на ночь или Вы заберете его?
– Конечно заберу. По какому адресу вы находитесь? 
Записав адрес на первой попавшейся бумажке, Вовка бросил трубку и уже натягивал куртку, как вспомнил про спящих двойняшек. Пришлось стучаться к Орловским – почти два года Вера Дмитриевна безвыездно жила на даче в Песочном, а вот Макс вполне мог оказаться дома, хотя обычно по субботним вечерам он зажигал в клубе в компании головокружительно прекрасных юных дев. Вовка даже думать боялся о том, как разозлится на него Макс, если из-за Вовкиных проблем у Орловского сорвется свидание. 
Обошлось. В высшей степени любезный Макс согласился присмотреть за Мишей и Машей, обрадовавшись сообщению о том, что вездесущие двойняшки уже спят, даже не вникая в Вовкины объяснения. 
Дениска выглядел очень… живописно. Разбитая губа. Начинающий расцветать всеми оттенками фиолета синяк под глазом. Распухший до размера некрупной картофелины нос. Рассеченная бровь. Многочисленные порезы, царапины и гематомы на руках – от запястий и выше. 
Из-за вколотых в травмпункте обезболивающих он был вял и покладист, что позволило Вовке запихать его тощую тушку в загодя вызванное такси. И пока Дениска находился в полусонном состоянии, Вовка решил задать ему несколько вопросов относительно произошедшего. Но всегда такой послушный Денис вдруг спрятался в своей скорлупе и упрямо сжал зубы. Вовка почувствовал себя бульдогом, со всего маху наскочившим на кирпичную стену. И, конечно, замкнутость брата не могла его не огорчить.   
– Флейту сломали, – вдруг сказал Денис и как-то совсем по-детски всхлипнул. Вовка удивленно нахмурился. Он совсем забыл о том, что когда-то брат ходил в музыкальную школу, посещая класс игры на флейте, и даже участвовал в городских концертах. Но потом мать окончательно сняла с себя обязанности по воспитанию и содержанию детей, за музыкальную школу стало нечем платить, и от уроков пришлось отказаться. Блок-флейта была самая обычная, никелевая, но Денис очень дорожил ею, трепетно хранил в коробке на шкафу, чтобы двойняшки – не дай Бог – не нашли и не использовали в качестве игрушки. Зачем она понадобилась брату спустя несколько лет? Этот вопрос Вовка и задал отвернувшемуся к окну Денису. Тот упрямо дернул плечом, но все же ответил:
– В метро одноклассницу встретил. Она там на гитаре с ребятами играла. Говорит, по выходным нормально заработать можно. Ну я и подумал, что тоже мог бы… 
– Нафига, Дис? – удивился Вовка. Он готов был услышать что угодно, но только не такое признание. 
– Ты один ебашишься, не спишь совсем… Иногда я посреди ночи просыпаюсь, а ты все еще сидишь, строчишь что-то… Это неправильно, что ты за нас всех отвечаешь… Помочь вот хотел… – голос Дениса сорвался, и парень замолчал, прикусил дрогнувшую губу. 
На глазах Вовки вспыхнули непрошенные слезы. Он с детства не ревел. Ни тогда, когда мать легкомысленно заявила, что переезжает к Гришке Безродному («Вы уж тут сами как-нибудь, ладно, Вовчик?»). Ни тогда, когда в его кассе обнаружилась недостача в пять тысяч. Ни даже перед угрозой вылета из универа. Слезы – недостойная мужчины слабость. А Вовка был сильным. Но от признания брата ему стало так горько и больно, что хотелось завыть и побиться головой о ближайшую твердую поверхность. 
– Дис, давай ты пока просто окончишь школу и получишь аттестат, а там видно будет, пойдешь учиться или работать, – сглотнув сухой комок, оцарапавший горло колючей болью, сказал Вовка. Он не хотел задеть гордость брата, понимая, что тот действовал из добрых побуждений. Да и читать нотации было уже бесполезно: после драки кулаками не машут. 
– Ты же работал у дядь-Степы в мастерской, – напомнил Денис, – хотя тогда еще учился. 
– Мой случай – уникальный, – фыркнул Вовка. – Или ты на мои лавры оригинального старшего брата претендуешь? – неуклюжей шуткой ему удалось вызвать Денискину улыбку, правда, парень тотчас поморщился от боли в разбитых губах. Вовка слегка потрепал брата по вздыбленным на затылке вихрам.
Вовка придержал дверцу такси, помогая кряхтящему, как столетний дед, Денису выбраться из машины. 
– Ты голодный, труженик? – спросил он и осекся, недоверчиво уставившись на высокую фигуру, преградившую путь к подъезду. 
– Да не особенно… А что у нас на ужин? – Не дождавшись ответа, Денис посмотрел на застывшего мраморным изваянием брата. Едва не впервые в жизни он видел Вовку в таком идиотском (иначе не скажешь) виде: глаза вытаращены, рот то открывается, то закрывается, как у рыбы, выброшенной на берег. А уж про жаркий, ощутимый даже в полутьме румянец и упоминать не стоило.      
– Добрый вечер, Владимир, – сказал Негневицын, чувствовавший себя, мягко говоря, по-дурацки. 
– З-здравствуйте, В-виктор Петр-р-рович, – сильно заикаясь, что служило признаком крайнего волнения, сказал Вовка. Денису было больно смотреть на растерянность брата. – Что Вы здесь делаете? Вы… к Максу?
– Почему к Максу? Зачем? – не понял Негневицын и даже нахмурился. Потом до него дошел смысл Вовкиного вопроса, и настала его пора смутиться.  
– Нет. Не к Максу. К Вам, собственно, – отрывисто бросил он, проклиная себя за глупость, заставившую его на ночь глядя приехать в Кировский район, торчать у подъезда, не решаясь подняться и позвонить в дверь, и узнать, что этот умный веснушчатый мальчишка не просто встречается, а живет со своим другом Орловским.
– Тогда пойдемте, – буркнул Денис, видя, что Вовка совсем потерялся и не знает, как реагировать на заявление незнакомого Денису мужчины. – Мы на втором этаже живем. Правда, подъем может занять некоторое время. 
Слова мальчика заставили Негневицына переключить на него расфокусированное внимание. Спутник Вовки был невысоким и худощавым, в местами драной куртке и грязных джинсах. И красноречиво «украшен» повязками и лейкопластырями. 
– Дис, это мой преподаватель… Виктор Петрович… – опомнился Вовка, все еще красный от смущения. 
– Ого, – не без удивления протянул Денис. – То есть здравствуйте. 
– Здравствуйте… ммм… Денис? 
– Ага, – хмыкнул Денис и поковылял к мигавшей синими глазками домофона двери подъезда. Каждый шаг давался ему с трудом, несмотря на ударную дозу обезболивающих. Вовке и Негневицыну ничего не оставалось делать, как последовать за ним.   
– Это мой младший брат, – сказал Вовка, чтобы хоть как-то расколоть напряженную тишину. – Правда, не самый младший. Средний. Есть еще двойняшки. Миша и Маша. 
– Наверное, я не вовремя, – спохватился Негневицын, вдруг поняв, что у Вовки, в отличие от него, есть семья. Братья. Сестра. Наверняка, и родители имеются. И его вечерний визит сейчас крайне неуместен.   
– Нет, все нормально, – торопливо отозвался Вовка, – я поздно ложусь… Проходите! 
Негневицын внедрился в узкую, как пенал, прихожую, едва не наткнувшись на стягивающего кроссовки Дениса, и пробормотал приличествующие слова извинения. 
На шум вышел Макс. 
Немая сцена. Дубль два. 
Для Дениса, который едва не каждый день лицезрел Орловского в майке и спортивных штанах, его появление не показалось хоть сколько-нибудь эффектным. Зато Виктор Петрович остолбенел и, кажется, забыл, как дышать. 
У Макса, похоже, были те же проблемы. 
– Я спать, – возвестил Денис и исчез в комнате, плотно притворив за собой дверь. 
– Я, пожалуй, тоже… В смысле не спать, а к себе пойду, – пробормотал Макс и был таков. 
Вовка и Негневицын остались наедине. 
– «К себе»? – не удержался Виктор Петрович.
– Да, квартира напротив, – рассеянно пояснил  Вовка. – Мы соседи. И дружим. 
– Понятно, – не без облегчения вздохнул Виктор Петрович, которому домашний вид Орловского совсем не понравился. То есть понравился в общепринятом смысле слова. Но не в контексте его отношений с Солнышковым. Личных отношений… Виктор Петрович запутался окончательно. 
– Чаю? – гостеприимно предложил Вовка, судорожно соображая, чем можно угостить преподавателя, кроме классических бутербродов со сливочным маслом. 
– Не откажусь, спасибо.
– Кухня там. Чайник на плите, – сказал Вовка. – Мне нужно проверить мелких и посмотреть, как Денис… Простите…
– Ничего, это же Ваш дом, – любезно улыбнулся Негневицын и отправился хозяйничать в указанном направлении. 
Вовку мелко потряхивало. Небольшая отсрочка разговора с Негневицыным дала ему время немного успокоиться и прийти в себя. Мысли парня метались, как мухи в банке, – растерянные и бестолковые… Зачем Он здесь?.. Почему?.. Что случилось?.. Ради чего?.. Ради кого?.. Ради него, Вовки?.. Вопросов было больше, чем ответов. И Вовка опасался услышать то, о чем он думал последние две недели… 
Двойняшки мирно посапывали, Дениска самостоятельно разделся и улегся, так что необходимость в Вовкином присутствии отпадала. Вовка страшился оставаться наедине с Негневицыным… И сам же высмеял свои страхи: не убьет же его профессор на кухне, да и скандал из-за оценок и посещаемости вряд ли устроит… И все же, прежде чем выйти из комнаты, Вовка несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями и чувствами. 
На столе дымились две разномастные кружки, в которых плавали дешевые чайные пакетики. Вовке стало мучительно стыдно за собственную бедность, за отсутствие изысканного угощения для столь важного гостя… Но Негневицын вел себя вполне дружелюбно, не демонстрируя ни презрения к скудной обстановке, ни недовольства по поводу отсутствия конфет и пирожных: он вообще не любил сладкое, как выяснилось чуть позже. 
– Владимир Васильевич, еще раз простите за столь поздний визит… Надеюсь, я не помешал Вашей семье?
– Все нормально, Виктор Петрович. Дети спят. А Денису я чуть позже отнесу таблетки. 
– А… ваши родители?
Вовка напрягся, но как можно более равнодушно и жестко ответил:
– Можно сказать, что родителей нет. Во всех смыслах.  
– Как… так? – Негневицын был ошеломлен. 
– Отцы у нас всех разные, но никто с нами не жил никогда. Мать в очередном загуле… Зачем Вам знать, Виктор Петрович? 
– Владимир… я не понимаю… – Благополучный успешный профессор экономики выглядел так очаровательно беспомощно, что Вовка улыбнулся. 
– Я им и за отца, и за мать. А прогуливаю потому, что работаю, так как детского пособия не хватает даже на молочные продукты… Вы ведь поэтому пришли? Чтобы поговорить с родителями о моем заявлении? 
– Об этом заявлении? – Негневицын вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист. 
– Что?.. Но как?.. Хотя понятно… Я новое напишу… 
– Не нужно, Владимир. Вы должны остаться. Вы обязаны… 
– Никому и ничем я не обязан, Виктор Петрович, – Вовка крепко сжал кулаки, тщательно контролируя рвавшийся наружу гнев. 
– У Вас светлый ум и блестящие перспективы… 
– Знаю я всё про перспективы… Но пока я буду гоняться за своей Синей птицей, мелких заберут в детдом… 
– Извините, я даже не предполагал, что все обстоит именно так, – Негневицын устало потер лоб. Полез, старый дурак, в чужой монастырь со своим уставом. Намучился сомнениями, натерпелся страху за свою взлелеянную карьеру да безукоризненную репутацию. А тут четверо детей… Семья… Но без родительской поддержки… Негневицыну даже думать не хотелось о том, как Вовке удается держаться на плаву. Сам Виктор Петрович после смерти матери словно в другой, чуждый мир попал. Но тогда ему было уже за тридцать, да и работа у него была хорошая, высокооплачиваемая… А Вовке всего двадцать… Еще никогда Негневицын не чувствовал себя столь беспомощным и бездушным. 
– Вов, я пи-пи хочу, – на пороге кухни появилась пухленькая девочка в полосатой фланелевой пижаме. Она уставилась на Негневицына любопытными, такими же тепло-медовыми, как у старшего брата, глазами. 
– Ой… Здравствуйте… А вы кто?
– Кхм, здравствуй, Маша. Я учитель Владимира, Виктор Петрович.
– Вова что-то плохое сделал? – забеспокоилась Машка, метнувшись к брату. 
– Нет-нет, все в порядке, – Негневицын решительно не умел общаться с детьми, поэтому бросил умоляющий взгляд на коварно ухмыляющегося Вовку. 
– Маш, пошли в туалет? 
– Пошли.
– Ты Мишу не разбудила, когда вставала?
– Нет. Он палец сосет. 
– Как будто ты не сосешь.
– Я младше. Мне еще можно. 
– Ты младше на двенадцать минут, забыла? 
Что ответила Маша, Негневицын не услышал. Его поразило то, как спокойно и обстоятельно Вовка общается с младшей сестрой, какой заботой наполнены каждое его слово и жест… Удивительная Вовкина доброта и жертвенность не могли не восхищать. И, кажется, Солнышков все больше и больше нравился своему преподавателю…
– Дядя учитель, – маленькие пухлые пальчики подергали задумавшегося Негневицына за полу пиджака. 
– Да, Маша? 
– Погуляете завтра с нами в парке?
Часто моргая, будто что-то попало ему в глаз, Виктор Петрович посмотрел на старшего Машиного брата, но тот тоже был беспомощен перед напором непосредственной юной кокетки. 
– С удовольствием, – не колебался ни секунды Негневицын, за что был вознагражден ослепительной щербатой улыбкой. 
Удовлетворенная положительным ответом, Маша отправилась спать, а Вовка так и застыл на пороге кухни. Негневицын тоже встал. Столько чувств, невысказанных, тайных, горячих, наполняло сейчас крошечное кухонное пространство, что из-за них, казалось, становилось все труднее дышать. Оба не смели смотреть друг другу в глаза, потому что каждый опасался выдать то, что обуревает, захлестывает… и выдает с потрохами. 
– Я заеду завтра… В десять будет нормально? 
Вовка замер натянутой струной. 
– Вы не должны…
– Я знаю. И, тем не менее, будьте готовы к десяти, – в улыбке Негневицына было столько тепла и усталости, что у Вовки болезненно сжалось сердце. 
– Владимир… 
– Да?
– Мне… Мне лучше уйти, – Виктор Петрович протянул руку, чтобы коснуться плеча своего такого противоречивого и загадочного студента, но, завороженный Вовкиным взглядом, сухим и горячим, не посмел, отступил. Но пальцы – совершенно бездумно, бесконтрольно – скользнули по прохладной юношеской руке. И Вовка дрогнул и потянулся навстречу, сцепляясь пальцами, принимая невинную ласку и… смущенно ускользая… Это был самый эротический момент в жизни сорокадвухлетнего профессора Негневицына…