Гений одной ночи

Лешка сосредоточенно затих и на шутки никак не реагировал. Даже не понимал, что это – шутки. На языке вертелся вопрос, и даже много вопросов, и не про архитектуру вовсе, но он решил не гнать коников и не портить вечер. В конце концов – ну, и что такого случилось? Подумаешь, вихлястое чучело оказалось старым знакомым, ну и что? Сам-то Миша вон какой мужественный, и голос у него... хороший, в общем, голос! А у чучела был писклявый... Но в глубине души бултыхнуло что-то мутное. Нахлынуло всякое: и как познакомились, и рукопожатие это долбаное... А когда ни с того ни с сего вдруг вспомнился дворовый дурачок в Ярославле, почему-то обожавший сдергивать с себя штаны при ребятне, Лешка поспешил заглушить липкие сомнения отвлеченным вопросом:

– А почему ты в костюме? Разве у вас в институте полагается так одеваться? Прикольно, кстати, выглядишь!

– Нет, просто у нас сегодня был семинар, и я выступал с отчетом. Даже, видишь, галстук малиновый нацепил, для пущей агрессии, хоть этот цвет и не особо идет мне. А то у нашей группы конкурентов много, все хотят гранты себе заграбастать, вот и спорят о целесообразности и эффективности. Но маленько мы все же продвинулись в поисках. Понимаешь, масса покоя нейтрино... плотность вещества... закрытая модель Вселенной... ни тело, ни луч не могут покинуть пределы... – тут будущее светило ядерной физики заметило некоторое напряжение на лице спутника. – Но тебе это, наверно, неинтересно... Это уже чистая физика, базовая, ты же с силикатного, там другим занимаются, – однако взгляд продолжал светиться глубокой убежденностью, что Вселенная – просто какой-то сундук, откуда ускользнуть никому не удастся.

– Нам физику элементарных частиц мало дают, у нас упор на химическую технологию. Я ведь тоже хотел на физ-хим, но по конкурсу не прошел, предложили на «силикаты»... – тут Миша вдруг поймал Лешкину ладонь, крепко сжал ее, да так и пошел. Парень дернулся, но руки не вырвал, и в голове у него опять зашумело, и снова это вроде бы невинное прикосновение, стало казаться неуместным и вызывающим. Но прохожих в переулке было мало, и те немногие спешили куда-то с хмурыми лицами, и было им не до всяких глупостей. Один иностранец правильно сказал о наших гражданах: у них такие лица, будто или идут с похорон, или туда торопятся.

Вдруг ребята вынырнули на простор: перед ними был большой пруд, вокруг стояли лавочки, и прогуливались люди, и бегали дети, и уже зажглись фонари, безмятежно льющие сквозь редеющую листву свой уютный свет. Паутина переулков вместе с паучком сомнения и засушенными ядерными истинами осталась позади.

Руку Лешка все же осторожно высвободил и пошел рядом, искоса поглядывая на спутника, глаза которого подернулись мечтательной дымкой.

– Там когда-то и правда стоял ларек с газировкой, там – ходил трамвай, который Берлиоза и пристроил… А вот интересно, на какой скамье сидели Воланд и компания? Знаешь, мне всегда здесь мерещиться начинает всякое… Всё кажется, еще чуть-чуть, и случится чудо. Хотя… по-моему, оно уже случилось.

И Лешка слушал, как завороженный, – так с ним еще никто не говорил. Ни отец, бесцветный инженер, вечно копающийся в гараже и там недосягаемый ни для придирок жены, ни для сыновних пацанских проблем. Ни мать, строгая и суховатая учительница математики, чьей главной заботой было «чтобы все как у людей». Ни друганы из общаги, утомлявшие перечислением выпитого и оттраханного накануне: ложь тупо громоздилась на мечту. Разве что бабушка: она много читала и красиво рассказывала, но давно умерла, еще когда Леша в шестой класс ходил.

Следить за богатой мимикой и образной речью гида-краеведа было жутко интересно. Да все притягивало: и легкая щетина, и горящий взор, и губы... «Сердечком, как у карточного короля!» – пронеслось вдруг в голове. «А щетина, верно, колется...»

Был когда-то у него дружок в детстве, тоже все книжки читал, вместо того, чтобы мяч погонять. Миша вдруг чем-то его напомнил, не внешне, разумеется, а той, полузабытой уже, непохожестью на «всех остальных». Именно с ним Лешке довелось единственный раз целоваться – на спор, ну, типа, что умеет это делать. Смутились тогда оба, потому что Лешка все никак не мог остановиться... Да только их дружба недолго длилась: Леша переехал на другой конец города, и они потерялись. Больше подружиться крепко-накрепко так ни с кем и не довелось. Приятелей была куча, а Друга не было.

Лешка не задумывался об этом серьезно – просто в душе жила тоска по настоящей дружбе, о которой пишут в книгах, но и в институте никто из однокашников на Друга не тянул.

И только теперь снежок внутри стал медленно таять, таять, таять...

Купили пива, потом еще. И еще. Потом, сами знаете зачем, зашли в кафешку – прикольную, с книгами на полках и «живым звуком», от которого спаслись только на улице, где окончательно завороженный и захмелевший Лешка сам поймал Мишину лапу и шел, невероятно гордый своей смелостью. А тот все говорил, говорил, будто боялся остановиться: о Булгакове, о Москве. Имена, события, даты сыпались на Лешку, и он уже тонул в звуках этого голоса, успев лишь отметить про себя, что вот, есть же люди – им в культуре легко и вольготно, как в домашних тапочках, а Лешка там словно кому-то все время на ногу наступает.

Навстречу шла неприметная девушка, Лешка и не обратил бы внимания на нее, но Миша вдруг сказал:

– Смотри, на мою бывшую жену похожа!

– А ты был женат?! – странное чувство охватило Лешку при этой невинной заявке. Еще два часа назад подобное признание вызвало бы облегчение: «все как у людей»! А теперь... Лешка насупился и убрал руку – он уже плохо контролировал себя. Ему, как должное принимавшему внимание девчонок и легко менявшему их, вдруг стало нестерпимо, что у его столь недавнего знакомого был кто-то ближе, чем... чем сам Лешка! Неизвестно откуда накатил жуткий максимализм. Небось, любит ее все еще. Вон как оживился! И к имени человека, которого Леша знал меньше суток, незаметно и уже намертво приклеилось слово «мой». Только мой и точка. Какая-такая жена?!

Накрапывающий дождик припустил сильнее, и пришлось спрятаться под сводом подворотни, совсем темной, страшноватой, пахнувшей как все подворотни.

– Ты чего? – спросил Миша, приблизив лицо к Лешкиному. – Ну, был женат, что такого, давно развелись... Друзьями остались.

– Ничего... — Лешка опомнился и застыдился своего всплеска эмоций. Было зябко, от Мишиного тела веяло теплом и каким-то приятным одеколоном, и так захотелось положить кружащуюся голову ему на плечо, и стоять, стоять... И не думать, что сейчас наваждение кончится, они пойдут себе в разные стороны и, может, больше не увидятся, и как дальше жить? И лоб сам собой уперся в это надежное плечо, и Миша обнял и медленно погладил вконец запутавшегося Лешку по спине, и прижал – и вдруг поцеловал, куда-то в ухо, потом в щеку, потом губы, наконец, встретились... Если бы Лешка был сердечником, то его жизнь тут бы, в подворотне, и закончилась – так мощно бухнуло в груди. Поцелуй длился «по-взрослому», нескончаемо, и было не оторваться, пока очередная пьянь не зашла в подворотню отлить. Ребята выскочили под дождь, спасаясь от звука могучего журчания.

– Ты не устал еще? А то поехали ко мне. Ну, погода какая-то... не шепчет, короче, – Миша сказал это ровным голосом, словно ничего не произошло, словно единственно разумным было – поехать. И Лешка вдруг понял: да, единственным. Чтобы продлить жизнь.

– П-поехали... – прошептал он и чихнул.

В квартире царили чистота и порядок, как в американских фильмах про красивую жизнь. Уже в прихожей стоял приятный аромат – никаких вонизмов коммунального проживания или кисловатого запаха отчуждения, как у родителей.

В ванной, куда сразу пришлось заскочить, поразило количество флаконов и тюбиков с импортными названиями. И сама ванна впечатляла: большая, снежно-белая... Всякие-разные морские раковины и пушистые разноцветные полотенца добавляли интерьеру заоблачно-буржуазный шик. Неудивительно, что Лешка совсем оробел, – после замызганного санузла общежития, где на облезлом змеевике вечно сушилась колония носков, а вихотка так задубела, что проще было намылить кирпич. Но в порядок себя приводил долго и тщательно, хотел даже одеколоном пшикнуться, но не осмелился.

Он присел в комнате на краешек кожаного дивана и стал осматриваться. На огромном экране плоского телевизора, украшавшего стену с золотистыми обоями, приглушенно шли какие-то музыкальные клипы. С потолка свисала – даже не люстра, а некая «конструкция», в которой сияли галогенки, поблескивали какие-то металлические завитушки и переливались разноцветные стекляшки. Плотные, в синих узорах шторы полностью скрывали окно и казалось, что за ним нет ни Москвы, ни института, ни родителей, ни однокурсников. Одну стену занимал шкаф-купе. В его зеркальных дверцах Лешка вдруг увидел отражение – и даже не сразу узнал себя. Такой нахохлившийся, потерянный... Впрочем, диван быстро засосал его в свои мягкие глубины, и стало как-то спокойнее, да и усталость вместе с выпитым брали свое.

Миша, уже переодевшийся в домашние шорты и коротенькую майку-топик, хлопотал на кухне, и вскоре на журнальном столике появились кофе, коньяк, бутерброды и берлинские пирожные, Лешкины любимые. Что и говорить, оба накинулись на еду с остервенением, замахнув вначале по стопке коньяка – за знакомство. Насытившись, хозяин включил телевизор погромче, почесал голый живот, достал какой-то диск, помедлил и отложил его, бросив быстрый взгляд в сторону гостя.

– Пока музон послушаем! – заявил он и сел рядом. Лешка старался не смотреть на его мохнатые руки и ноги – его охватила непонятная стеснительность. В домах московских друзей-подруг, где ему приходилось бывать, обычно принимали гостей одетыми куда приличнее.

– Так что тебе еще рассказать? – От их недавнего безумства не осталось и следа, и даже представить было невозможно, что эти губы можно целовать, а эти руки могут так гладить...

– А теперь у тебя девушка... ну, женщина, – есть?

– Нет, сейчас я один. А что тебя волнует? Что кто-то придет? Давай, ешь лучше и не бойся – никто не придет. Ну, за встречу!

После пива коньяк пошел как по маслу. Лешка и не думал, что может столько пить – в этом вопросе он всегда пасовал перед «многоопытными» однокурсниками.

Приятное тепло опять разлилось по телу, музыка играла самая что ни на есть классная, сидевший рядом Миша казался давним хорошим другом, с ним было просто и прикольно, и все волнения и сомнения улеглись, на смену им пришло извечное жгучее желание русского выпившего человека: потрепаться.

– А дети у тебя есть? – слегка заплетающимся языком спросил русский выпивший человек.

– Не, дети портят фигуру! Шучу, шучу! – воскликнул Миша, увидев квадратные глаза приятеля. – Она поначалу сама не хотела, типа надо сперва диссер защитить, вот потом... А «потом» так и не наступило – развелись. Поняли, что нечего нам вместе делать. Особенно когда она стала диссер в холодильник прятать – заработалась. Да и по многим причинам, долго рассказывать... Она после развода в Волгоград свой укатила, там теперь и живет. Что еще сказать? Хорошая, очень честная и друг надежный – последнее с себя снять готова. Чё лыбишься? Не в том смысле снять! Может, у нас ничего и не вышло потому, что я к этим жертвам остался равнодушен... Знаешь, такое сильное материнское в ней начало было – опекать. А я самостоятельный, сам кого хошь опеку! Я тебя когда увидел, так сразу и захотел... ммм... опечь, – и Миша рассмеялся, и обнял Лешку, и чмокнул в шею. Вроде, вполне по-дружески, только никто из друзей себе такого что-то никогда не позволял.

– Меня вот мать все время достает своей опекой, она, как отец ушел, на мне зациклилась, – продолжил Миша, наливая коньяк по-новой. – А вот отцу не до меня: другая семья, только деньгами помогал, да эту квартиру подарил. Отдарился... Он у меня крутой бизнесмен теперь, поднялся – будь здоров! Так что не удивляйся вполне приличному быту простого научного работника. Впрочем, я тоже неплохо зарабатываю, и гранты там всякие... Зато сам тут все придумал! Как люстра, нравится? Да тебе все это, наверно, не интересно...

Лешке «все это» было очень даже интересно, но больше взволновало другое.

– А что ты подумал, когда меня увидел?

– Это я тебе потом скажу, малыш. Хорошее подумал. Ты такой...

– Какой? Вроде самый обыкновенный...

– У тебя взгляд... Помнишь, у Лермонтова, «бархатные глаза княжны Мэри»? Вот у тебя такие же...

Сравнение рассмешило: на княжну Леша похожим быть ну никак не хотел, но слушать было чертовски приятно. Девчонки-то все больше о себе говорили, да о «приколах разных». Да еще о подружках, им одним известных. После их рассказов все эти таньки-вальки сливались в одну бесконечно подлую амебообразную личность, шевелящую ложноножками.

Тут Мишка, вроде как шутя, сгреб Лешку в охапку, и они затеяли возню, типа бороться начали. Накатившую раскованность – совсем как со сверстниками! – в какой-то момент вдруг опять сменила стеснительность. Придавленный сильным телом, Лешка быстро сдался, закрыл глаза и затих, потом освободил руки, не зная, куда их деть... Казалось, все хорошо, но опять в душе заворочался затихший было душевный раздрай...

– Давай диван разложим и поваляемся, кино посмотрим какое-нибудь, – прошептал Миша, еле касаясь губами Лешкиного уха, отчего у того по спине поползли мурашки. И, не ожидая ответа, начал отодвигать столик. Они вольнее расположились на диване, еще раз пропустив по рюмашке за какое-то таинственное «понимание». Миша спросил:

– А ты что смотреть хочешь? Фэнтези или исторический? Можно и еще чего...

– Да поставь что-нибудь, мне все равно, – ответил опять поплывший Лешка.

Миша поднялся, вырубил свет, поставил диск и на экране вдруг замелькали обнаженные тела. Двое парней и девушка. Порнуха! – пронеслось в Лешкиной голове. К своему стыду, он толком порнуху и не смотрел никогда. Дома – даже говорить смешно, а в общаге такие диски циркулировали по комнатам, и ребята, подвыпив, обсуждали их. Только было непонятно, когда же всю эту порнуху смотреть? Вроде если с девчонкой заперся, то чё на чужой трах пялиться, а если с парнями сидишь – то и подавно. А сам с собой никто никогда не запирался, это и вовсе сочли бы... и на смех подняли.

Оторвать глаза от экрана было совершенно невозможно. Парни проявляли друг к другу не меньший интерес, чем к девушке. Все внутри заныло, аж зубы застучали... Через пару минут Миша со словами: «ты как хочешь, а я больше не могу, да и жарко что-то стало» – скинул одежду и в одних трусах улегся рядом. Дрожащими руками Лешка стал стягивать с себя майку и джинсы, сам себе удивляясь, но возбуждение уже мощно вело его, заглушая голос провинциальной юношеской скромности – раздеться догола при посторонних, да в чужом доме, да еще когда так стоит! В ушах стоял легкий звон, с экрана доносилась ритмичная музыка.

Жаркое тело друга притягивало и, когда тот провел рукой по Лешкиному животу, все стало происходить само собой, как-будто ничем другим Лешка отродясь в своей жизни и не занимался...

А телевизор, приглушенно покрикивая «О, еееее!», продолжал показ своих эротических фантазий, никому уже не интересных.

*******************

– Сань, ты стоишь? Сядь! А то с твоего росту падать опасно! ... Да нет, никого не убили, перестань! Лешка у меня ночевать остался! Ну, – Лешка, я же тебе рассказывал давеча... Что, имени не называл? ... В общем, гуляли мы вчера, на Патриарших, знаешь, я люблю туда водить... Ты сомневался? Не, пришел! ... Ну, пиво пили, он такой забавный, вопросы всякие задает, типа «а есть ли у меня девушка», прикинь. Да! когда встретились на Пушке, там эта была... Жулька! Блин, вот точно, «задушевный» – от слова «задушить»! А ведь дружили когда-то... Подошла, зараза, ухмыляется – Лешка ничего понять не может, глазенки таращит, а я и не знаю, что делать... Да ты бы видел! Одета как на карнавал – одна майка вырвиглазно-канареечная чего стоит! На голове воронье гнездо! А уж когда себя «старой подругой» назвала, Лешка и вовсе жутко напрягся. Думал, не отмажусь! Постой, я щас, по другому телефону отвечу...

– Да, Виктор Анатольевич, я с ним говорил, он утверждает, что наши отчеты – полная чепуха и подтасовка сомнительных данных ... Козел? Ладно, передам, с удовольствием! Гы...

– Прости, это по работе. Ну, так вот. Гуляли мы, гуляли, дождь пошел, мы в подворотне спрятались — прикинь, он сам целоваться полез! Ну, выпил, понятное дело... Нет, вот я, блин, стоял как мертвая царевна о семи богатырях! Сам-то понял, что говоришь? А потом ко мне поехали, ну, там я как по нотам – коньячок, закуска, кино поставил... Какое, какое – да уж не «Гарри Поттера»! ... Помнится, это ты у нас все сочиняешь для любителей эротики на «Блю-систем»: «Волшебная палочка и заветная дырочка»... Уже другое пишешь? Решил покорить остальные слои населения? Професси-анал ты мой... Гы... Ну, скинь на «мыло», гляну… Знаешь, у меня такого давно не было... Ласковыый... Все, заткнись, не люблю про это вопросов! Прости, я щас...

– Нет, Аня, в том отчете надо кое-что поправить ... Сделайте так же, как и в прошлогоднем. Да, в рамках погрешности ... Во-от, теперь вы все правильно поняли!

– Опять по работе, прости. Да ну, аспирантка достала, дура, – лепит, сама не знает что! И еще рожи корчит: честная она, видите ли! А к тебе, говоришь, гости приходили?! ... Мне эти посиделки уже тоже во где – скукотища! Нет, когда кто новый появляется – понятно, а со старыми-то чё воду в ступе толочь? ... Были новые? Небось, опять балет обсуждали? Гы... Что у нас с Лешкой дальше будет? Не знаю... Может, он завтра прибежит опять, а может и пропадет напрочь... Вот уж не хотелось бы... Я, по-моему, по уши втрескался! ... Что? С кем познакомить? ... Ну, так уж сразу и модель! Нет, ты давай, давай... Правда, классный? Мою фотку разглядывал? ... Ах, ту, где я совсем голый на скалах, крымскую? Тогда понятно, что его там заинтересовало! Любишь ты людей развлекать фотоальбомами! Когда прогрессивное человечество уже давно на цифру перешло. А каменных топоров у тебя там не завалялось, под мойкой? Гы... И что он? ... Ах, вопросы задавал... Все, блин, вопросы задают! ... Да мало ли, что влюблен, разберусь, не «бэ»! Дай ему мой телефон, а я уж решу... Да-да, «за двумя зайцами погонишься – сам раком встанешь». Гы... Нет, его телефон мне давать не надо, пусть уж подвинет «кормилицу» и позвонит! «Страна должна знать своих героев!» Гы...

************************

Лешка поутру побежал в институт, а потом, вернувшись в общагу, никак не мог найти себе места. Ребята расспрашивали: где был? Отмахнулся, намекнув на «лямур-тужур». Отсутствовал он не впервой, и вопросы утихли сами собой. А вот эмоции утихать не собирались. Наоборот, буквально с каждой минутой все больше хотелось видеть Мишу. И не только видеть.

Ни с одной девчонкой у него такого не было. Заснули только далеко за полночь. Лешка поначалу порывался в общагу, но потом уже совсем поздно стало, а Миша снова и снова начинал шептать на ухо всякие слова и обнимал... Так и не получилось уйти, да и не хотелось, если честно.

То, что поначалу никак не вписывалось в привычную жизнь, казалось странным и подозрительным, в чем стыдно было признаться даже самому себе, – что да, да, хочу!! – все это вдруг стало и возможным и желанным. Голова кругом шла... Потом долго говорили и никак не могли наговориться, столько у обоих накопилось в душе – одной на двоих. Мишин косенький взгляд в полутьме был полон такого тепла, ласки, внимания, что отупение, которое обычно накатывало «после», прошло за считанные минуты... Чтобы вновь смениться неутолимым голодом. А уж когда Миша, дурачась, изображал вампира и покусывал Лешкину шею... Застенчивость окончательно уступила место небывалой легкости, и сердце взмывало воздушным шариком и мягко стукалось о потолок! Такого в короткой Лешкиной жизни еще не случалось! Случилось... Какое лучистое слово!

Мучительная работа по размещению окружающего мира на узких и шатких полочках сознания привела к удивительному: там, в этом странном пространстве, есть потайная дверца, просто Лешка о ней даже не догадывался! Она вдруг распахнулась с волшебным звоном, а за ней... За ней угадывалось то, что отныне перестало быть непонятным, туманным, невозможным.

Вот он, чистовик, заверенный у нотариуса, – Миша! При одной мысли внутри все начинало ныть и душу переполняла такая нежность, что хоть плачь.

Леша сидел в своем блоке, томился ожиданием вечера и пытался заниматься. Но сосредоточиться никак не получалось – общага! Кто-то просунулся в дверь и спросил – в упор не понятно, о чем. Захныкал мобильник – подружка, небось гулять позовет или еще чего, – отвечать не стал, перебьется. Да еще до кучи вьетнамцы в соседнем блоке опять принялись жарить на запрещенной электроплитке соленую селедку – вонь поднялась нестерпимая...

Лешка только блаженно улыбался и грезил.

«Как он сказал? – «Вечером созвонимся, что-нибудь придумаем!» – А сейчас сколько? Четыре... Рано еще... А что я скажу? Что соскучился? Нет, лучше про дело какое, типа «а вот ты вчера говорил...» Или нет, попрошу книжку, он же ночью обещал: «Собачье сердце». Вроде как и фильм есть, помнится, по телеку показывали, да я его и смотреть не стал: чё там, опять про революцию... Даже не понял тогда, что Булгаков. А еще – у него же сегодня день тяжелый, самый пик споров с оппонентами!»

Так ничего и не придумав, Лешка отправился прогуляться вокруг общаги. Вроде как в рощу неподалеку. Однако ноги – просто враги народа! – сами привели во двор, где жил Миша. Имело нейтрино массу покоя или нет, но вот Лешка «массу покоя» точно утратил. Даже странно было о спокойных временах вспоминать. Разве это жизнь была? Вселенная оказалась не просто замкнутой. Она уменьшилась до пределов этого двора и стремительно продолжала сжиматься: до заветной квартиры, дивана, тела, взгляда, улыбки. И вырваться за пределы было действительно невозможно. И даже страшно.

Сидеть на лавочке у подъезда не показалось хорошей идеей: «блин, подумает еще, что караулю!» Поэтому Лешка устроился на детской площадке, за редкими кустиками, умудряясь, как рыбка-телескоп, одним глазом поглядывать на играющую ребятню, другим – на обшарпанную дверь. Самую прекрасную на свете. Взятый на всякий случай учебник был полон букв, которые никак не хотели складываться в слова. В голове возникали видения: вот Миша подходит, уставший, озабоченный, понурый, а Лешка навстречу, – будто случайно шел мимо! – как выскочит, как выпрыгнет, и Миша улыбнется, и позовет к себе, и можно будет, наконец, обнять его и поймать ускользающий взгляд, а потом...

Стоп. Лешка заморгал, словно хотел прогнать увиденное, как соринку. По дорожке, с неожиданной стороны, шел Миша. Не один. С кем-то высоченным, плечистым, невыносимо похожим на всех кинозвезд сразу. По плечам разметались темные кудри... Они оживленно болтали и смеялись. Спрятаться было негде. Да и не успел бы. Заметили. Лешка на ватных ногах приблизился, испуганно глядя исподлобья.

– Привет... А я тут шел мимо... сижу, смотрю – ты...

Остальные слова разбежались, улетучились со скоростью света, и не поймать их было, как бесплотное нейтрино... Мишин взгляд растерянно дернулся, не выказывая никакой радости, ускользнув уже окончательно. Киносборник поднял собольи брови, типа «это что еще тут за мелочь пузатая?» Рядом с ним Лешка и вправду выглядел несерьезно, не хватало только совочка и ведерка с песком – куличики лепить.

– Это... Я сейчас занят, извини, давай как-нибудь на днях созвонимся... лады? – Миша говорил суховато и словно через силу, косясь на парня и явно не желая приглашать Лешку к себе. До дурости стало ясно: не нужен, лишний, уйди.

«Как-нибудь... на днях... созвонимся...»

– Ладно. Пока.

И Лешка пошел себе, даже не понимая, куда идет. В голове на разные лады звучало только слово «случилось». Лучистое? Да нет, просто «случка». А в груди словно лопнул воздушный шарик – сердце, вдруг утратившее способность летать.

За спиной глухо стукнула дверь подъезда. Волшебные двери только открываются с хрустальным звоном, а захлопываются – скрипнув, как все прочие... И нет в руках никакого золотого ключика, все привычное и понятное осталось позади, к нему уже не вернешься, а дивный новый мир, недолго казавшийся таким родным, лишь мелькнул ярким маревом и погас. Вокруг мрак и пустота. Пустота засасывала. Туда, в пустоту, не хотелось. Но ничего, кроме пустоты, не осталось.

И пустота победила.

Нет, не завизжали тормоза, и с 11-го этажа никто не выпал, и не наглотался таблеток...

Но Лешка исчез. Он так и не дошел до общаги.

******************

Какое-то время спустя в прокуренную комнату, где ребята играли в преферанс, вошел очень похожий на него человек, которого все продолжали называть привычным именем, и никто не заметил подмены. Только сидевший на прикупе удивленно вскинул на пришельца глаза, когда тот резко отказался выпить пива, упал на кровать ничком, зарылся в подушку и затих.

А Миша... Торопливо сказав спутнику, озиравшему прихожую: «Чёрт, вспомнил: в доме ни капли. Я в магазин смотаюсь – пять минут! Ты пока подожди тут, журналы посмотри», – он пулей вылетел, обошел двор, добежал до студенческих корпусов, потом зачем-то даже до метро. Много раз ему мерещилось, что в толпе наконец-то мелькнул Лешка. Но это был не он. И снова – не он. И снова...

Потом, много после, парень – как две капли воды! – изредка попадался то тут, то там, но он всегда смотрел сумрачно, мимо и сквозь, не реагируя. К такому и подойти было как-то... Не хотелось, одним словом. Чего унижаться?

И время постепенно выветрило все саднящие подробности.

«Приперся без звонка, надулся, убежал... Трубку брать перестал... А чё я сказал-то?!»