Аноним

Глава 24

Джерард вернулся до заката. Всё такой же нервный и измождённый, будто даже постаревший на несколько лет. Бесшумно поднявшись по лестнице, он мечтал только о том, чтобы никого не встретить. Не было сил, не было никакого желания видеть сейчас хоть кого-то. Не сказав промелькнувшей в дверях малой гостиной Маргарет ни слова, он проник в свой кабинет и запер за собой дверь на ключ.

Небольшая комната в тёмных тонах, изобилующая морёным дубом и тяжёлыми портьерами, отсекающими помещение от внешнего мира, успокаивала и дарила надежду на одиночество и тишину. Стены от пола до потолка сплошь представляли собой многочисленные полки, поддерживающие сотни разных книг. Совершенно отличающиеся внешне, размером, языком, богатством переплёта и содержанием, все они были дороги ему, каждая по-своему. Джерард не преувеличивал, говоря, что читал их все. Некоторые были испещрены его пометками на полях, какие-то он знал почти наизусть. Одни любил больше, другие — чуть меньше, но каждая что-то да значила для него.

Осмотревшись, словно впервые находился здесь, Джерард прошёл к невысокому резному секретеру. Ключик от него прятался в потайном месте у задней стенки. Это было больше по привычке — закрывать что-то в своём же доме. В личном кабинете, куда он даже Маргарет старался не пускать, хотя та всё равно непостижимым образом пробиралась внутрь, чтобы вытереть пыль с поверхностей и поухаживать за книгами. Тем более, что за запертой дверцей не хранилось ничего особенно важного. Всего лишь коллекция старых дорогих вин, коньяков и несколько бутылок бурбона, подаренного ему совсем недавно. С видом ценителя высокого искусства, Джерард любовался тусклым мерцанием бликов свечей на мутном стекле. Сегодня совершенно точно настроение для бурбона. Для этой гадости, что делают в молодой и дерзкой Америке.

Подцепив пальцами бутылку и хрустальный бокал, всегда дежуривший рядом, Джерард закрыл дверцу на ключ и со стоном наслаждения опустился в своё любимое кожаное кресло. Оно приняло его, словно заключая в объятия. Баюкая, успокаивая, уговаривая забыться. Бурбон был противным на вкус, но был именно тем, в чём он нуждался сейчас. Его вкус стал своеобразной встряской, судорогой, пробирающей до костей.

Встреча с Её Величеством прошла слишком сумбурно. Добирался до Парижа и обратно он много дольше, чем провёл времени с ней наедине. Королева Мариэтта выглядела осунувшейся и исхудавшей. Невооружённым глазом было заметно, что тревоги и беспокойство подкашивают её, стирая здоровый румянец с прежде мягких, округлых щёк. Они много говорили о Луизе, и Джерард передал от неё небольшой конверт с письмом и рисунком. Отметил, что королеве стоило огромных усилий не расплакаться прямо при нём. Затем быстро и поверхностно обсудили то, как продвигается дело с Жаккардом Русто. Джерард рассказывал ёмко и без подробностей, совершенно опуская сегодняшнее утреннее происшествие, ставившее всё предприятие под угрозу краха. Её Величество торопливо похвалила его и Фрэнка, призывая держаться того же курса, и на этом аудиенция была окончена.

Сказать, что Джерард был удивлён, означало бы явно приуменьшить. Он, нервничающий после утренних событий, нёсся в Париж, требуя понукать лошадей и ехать быстрее, чтобы, как выяснилось, рассказать тоскующей матери о благополучии её дитя. Это не укладывалось в его голове до тех пор, пока второй фужер бурбона не растёкся по нутру обжигающим жидким пламенем.

Одиночество. Заветная цель и самый великий страх человечества — одиночество. Именно его боялась королева, и по иронии судьбы оно же точило сейчас её душу. Оно заставило вызывать его в Париж и слушать, затаив дыхание, как мила и непосредственна Лулу в его доме, как она сдружилась с его обитателями. Слушать, ловя каждое слово, забывая о судьбах страны, монархии, революции и прочих несущественных, как оказалось, вещах.

И то же самое одиночество было самым тайным и сильным страхом Джерарда. Прежде остаться без всех, один на один с ударами судьбы не казалось сложным. Он был совершенно готов к подобному ещё месяц назад. Но теперь, когда его сердце вязко и заунывно тянуло книзу, одиночество оказалось самым жестоким испытанием. Он боялся его и ненавидел, ненавидел до темноты в глазах. Так глупо разрушить что-то, что только мечтало быть построенным…

Джерард вздохнул и протянул руку к ближайшей книжной полке, вслепую проводя кончиками пальцев по корешкам, ожидая, пока рука сама не остановится. Шарль Бодлер. «Цветы зла». Он криво улыбнулся потрёпанному переплёту, точно старому другу. Как символично. Здесь было столько размышлений, которым он предавался в юности. Перечитывая книгу позже, около года назад, он находил в ней совсем иное: вопросы о жизни и смерти, об истинном искусстве, о судьбе настоящего поэта. О любви, страсти и тлене. О том, чего не требуется произносить вслух, чтобы быть понятым близким человеком. Пальцы открыли книгу наугад, и, сделав очередной глоток, Джерард заскользил туманным взглядом по черноте строк.

XXVI. SED NON SATIATA*

Кто изваял тебя из темноты ночной,
Какой туземный Фауст, исчадие саванны?
Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,
Полуночи дитя, мой идол роковой.

Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой
Не смеют, демон мой; ты — край обетованный,
Где горестных моих желаний караваны
К колодцам глаз твоих идут на водопой.

Но не прохлада в них — огонь, смола и сера.
О, полно жечь меня, жестокая Мегера!
Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: «Остынь!»,

Семижды заключив тебя в свои объятья!
Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье
Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь!



Клубок змей ворчливо заворочался внутри груди, оживая и просыпаясь. Он убаюкивал их, как только мог, обещая алкогольное забытье и глубокий сон прямо в кресле. Но гады отказывались от даров, снова и снова напоминая о произошедшем. О его жестоком срыве и том, насколько сильную боль не столько телу, сколько душе причинил он.

Нет, Джерард злился. Он, как и прежде, был вне себя от ярости из-за трагического утреннего открытия. Фрэнк бескрайне провинился перед ним, так сильно, что сложно было найти меру для его вины. Сегодня, направляясь из Парижа домой, Джерарду пришла в голову назойливая мысль… Что, если и вовсе не с ним тот искал встречи? Что, если был бы рад любому другому партнёру, движимый лишь желанием удовлетворения своего любопытства и похоти? Жестким усилием воли он перекрыл этот грязный поток, но осадок всё же успел выпасть, теряясь в глубинах разума.

Тяжело… Ещё никогда на его душе не было так тяжело. Все предыдущие его метания виделись чем-то несерьёзным и далёким по сравнению с нынешним состоянием. Он ощущал себя огромным куском камня, волею мироздания отколовшимся от вершины скалы, что нависала над океаном. И теперь летел, влекомый силой притяжения, чтобы коснуться тёмной воды, чтобы дать ей поглотить себя. Но полёт выходил бесконечным, воздух становился плотнее секунда от секунды, и вот он уже запутался в нём и не двигался, тщась раскачать своё неподъёмное тело. И оказывалось, что он больше не камень, по инерции летящий в волны. А простая мушка, по неопытности и глупости завязшая в будущем янтаре.

Книга выпала из рук, но Джерард, прикрыв глаза, не спешил поднимать её. Он мог бы раскурить трубку, но дышать дымом совершенно не хотелось сейчас. Он боялся, что сегодня дым сделает только хуже, утопив его в волнах саморазрушения.

Насколько было бы проще для всех, если бы Фрэнк оказался обычным амбициозным ублюдком, решившим поиграть во взрослые игры. Насколько было бы проще, если бы их связывала только похоть. Из этих двух составляющих могло бы выйти великое деловое партнёрство, и никаких душевных мук и терзаний не знали бы их гнилые опустошённые сердца.

Но его Фрэнки, вопреки шёпоту грязных мыслей в голове, не был таким. Просто не мог быть таким, он же рос на его глазах с детства! Нет, Джерард не мог так ошибиться, иначе стоило просто достать смазанный ядом стилет и без раздумий воткнуть себе под рёбра — как плату за педагогическую некомпетентность.

И он сам, как бы черна и порочна ни была его душа… Она любила. Снова любила так чисто и сильно, а значит, компромиссы были невозможны. Деловые сделки отменялись. Если говорить языком революционных лозунгов, это бы звучало как: «Да здравствует Любовь! И её верные спутники: Терзания, Мучения и Страдания!»

Джерард кисло ухмыльнулся своему кривому отражению в фужере и опустошил его до дна. Сарказм некогда был его коньком, а теперь все попытки выглядели жалко. «Смеяться над другими не сложно. А посмейся так же тонко над собой, да чтобы все вокруг пускали слёзы от хохота. Не можешь? То-то и оно… Никчёмный ты поэт, Джерард».

Внезапно стало так по-зимнему леденяще-холодно. Будто и не было весны, будто не таяли снега, а лютые ветры забрались прямо в комнату. Поёжившись, Джерард не выдержал и встал, проворачивая ключ в двери. Пора. Нельзя откладывать это вечность. Ведь нет ничего более постоянного, чем временное.

Он прошёл в темноту большой гостиной, двигаясь по памяти. Домашние туфли утонули в ворсе шкуры белого волка, что лежала между креслами и камином. Здесь Джерарду нравилось играть в шахматы с Шарлоттой. Здесь находился самый любимый во всём доме камин: с ажурной мелко витой решёткой, словно дикие лианы застыли, воплощённые в чугуне. Он неторопливо присел на кресло, устраиваясь поудобнее. Фужер остался в кабинете, и поэтому Джерард без стыда глотнул прямо из горлышка бутылки.

— Марго… — позвал он негромко, не сразу осознавая, что она, вероятно не услышит его. — Марго!!! — рёв прокатился по большой гостиной и вылетел за открытые двери, распугивая тени на стенах. Через время раздались шаги и в проходе появилась Маргарет с небольшим канделябром в руке. Она молчала, сжав губы в прямую линию. Весь её вид выражал внимание, но вытянутая спина и расправленные плечи так и сквозили неприкрытым осуждением и неприятием.

— Марго… — грустно улыбнулся Джерард, понимая всё без слов. — Разожги камин, прошу. Да поярче, милая Марго. Я так устал и замёрз, мне жутко холодно, — он замолчал, а затем, будто решившись, продолжил: — И позови Фрэнка, пожалуйста.

Она не двигалась, всматриваясь в полутьме в лицо Джерарда. Затем всё же шагнула к нему, оставила подсвечник на столике и встала позади кресла, тяжело кладя руки на его плечи. Она начала тихо, но очень уверенно:

— Что ты делаешь, Жерар? Душа моя, я не узнаю тебя. Зачем? Ты ли это? Разве тот Жерар, которого я знаю уже пятнадцать лет, способен на подобное? Разве доставлять боль и творить насилие — это твои методы? — она говорила, а руки с усилием мяли затвердевшие плечи, делая мышцы податливыми и мягкими, заставляя тело расслабиться. — Франсуа не в состоянии говорить сейчас с тобой, он недомогает. Не думаю, что это хорошая идея.

Джерард тяжело вздохнул, закрывая глаза и кладя руку на ладонь Маргарет, точно ища поддержки.

— Просто позови его, Марго. Ему ничего не угрожает больше. Я в состоянии себя контролировать, и нам нужно поговорить. Серьёзно поговорить. Я… сорвался сегодня. И я был не прав, я знаю это. Но Фрэнк очень провинился передо мной. Он нарушил мою волю и намеренно вводил в заблуждение. Я собираюсь выяснить, почему это произошло. Приведи его и дай нам поговорить.

Казалось, он выдохнул все силы вместе с доводами, и если она сейчас откажет, то так тому и быть. Он и правда слишком устал. Чертовски устал и замёрз. Сделав ещё один глоток, он рассеянно наблюдал, как Маргарет разжигает огонь в камине перед ним. Умело и молчаливо. Он не стал спрашивать, что же она решила. Сейчас у него не осталось лишних сил на слова.

Маргарет ушла так же беззвучно, как и возникла: подтянутая, строгая, с канделябром в руке. Джерард расслабился, змеи внутри шевелились вяло и почти неощутимо, щекоча холодной чешуйчатой кожей нутро. Огненное тепло начало танцевать на границе ажурной решётки, распространяясь всё дальше.

— Вы звали меня? — тихо, но так неожиданно, точно гром средь ясного неба. Джерард открыл затуманившиеся глаза и увидел в дверях его: такого прозрачного, бледного и едва заметно дрожащего, с горячечными щеками. Фрэнк явно недомогал, и новая сметающая волна сожаления и осознания собственной чудовищной вины прокатилась внутри.

— Подойди ко мне, — одному Богу известно, чего стоили Джерарду эти несколько простых слов. Как долго он боролся с неслушающимися губами. Как неспешно и страшно внутри две громадные змеи, нареченные Гнев и Сожаление, боролись меж собой.

Фрэнк не двигался, замерев ледяной статуей, рассматривая что-то под ногами. И только сейчас Джерард с ужасом осознал: тот боится. Боится его…

— Подойди ко мне, Фрэнки, я… не обижу тебя, — эта фраза далась немного легче, но резанула по сердцу больнее. Он много большее чудовище, нежели этот мальчик. Он безобразен. Фрэнк, словно его тянули, робко подошёл и замер перед ним, не сводя взгляда с носков своих туфель.

— Маргарет разбудила тебя? — спросил Джерард первое, пришедшее в голову.

— Н-нет. Я читал.

— Посмотри на меня, — Джерард тщетно пытался заглянуть под полог опущенных ресниц, и змея Гнева вдруг стала побеждать, обвивая тело своей соседки.

Фрэнк закрыл глаза на мгновение, а затем, словно досчитав до пяти, открыл их, уже глядя на Джерарда. Того пробрало от этого скорбного и полного раскаяния взгляда. Змея Сожаления ловко и уверенно сопротивлялась, не поддаваясь атакам.

— Выпей, — сказал вдруг Джерард, протягивая ученику бутылку с перекатывающимися по донцу остатками бурбона, и когда Фрэнк замешкался, повторил не терпящим возражения тоном: — Выпей.

Тот сделал глоток и тут же закашлялся, проглатывая. С непониманием смотрел на наставника, ища объяснения этой странной пытке.

— Я знаю, что вкус отвратительный, но тебе нужно выпить. Прошу, до конца. Помоги мне…

Едва он произнёс последние слова, Фрэнк уверенно приставил горлышко к губам и, морщась, опустошил бутыль в три крупных глотка. Мгновение стоял, прислушиваясь к ощущениям и не понимая, а затем вдруг покачнулся, едва не падая.

— Да, бурбон очень крепкий. Ты не привык к такому, понимаю. Но это важно, — Джерард рассматривал Фрэнка, чьи щёки порозовели, а глаза заволоклись туманным мерцанием. — Теперь расскажи мне, Фрэнки. Расскажи, зачем ты пошёл на это. Для чего обманывал, преступая все запреты?

Фрэнк снова потупился, опустив глаза, и лицо его словно собиралось в маску трагической скорби. Вдруг плечи его дёрнулись, и он медленно осел вниз, на мех шкуры, закрывая глаза ладонями.

— Я… я… Простите меня. Молю вас, заклинаю, простите мне мою дерзость. Я просто глупый мальчишка, месье, я был так ослеплён любопытством, которое только сильнее разжигалось от ваших категорических запретов. Я и представить не мог, что именно происходит за закрытыми дверями в особняке баронессы, когда впервые ехал туда… — Фрэнк, наконец, освободил влажные веки от плена пальцев и усилием воли заставил себя смотреть в глаза наставнику, слушающему его так спокойно-отчуждённо. — Я люблю вас. Люблю всей глупой душой. Сколько раз, год за годом, я уговаривал себя, приводя логические цепочки доводов, что нас никогда и ничто не свяжет в единое целое, что у меня нет ни малейшего шанса: вы давали мне понять это каждый божий день, относясь нарочито-спокойно, лишь изредка позволяя себе чуть больше тепла. Не передать словами, как я страдал. Насколько тяжело было осознавать, что чувства, вопреки всему, не затухают год от года, а лишь становятся крепче, сильнее, разрастаются вглубь и вширь. Насколько тяжело понимать, что им никогда не суждено найти ответа в вашем сердце… — Фрэнк снова всхлипнул, торопливо вытирая глаза рукавом. — Простите меня. Это выглядит, словно я оправдываюсь. Но я… Лишь хотел сказать, что никогда бы не предал вас. Любопытство, глупость — этого мне не занимать, но не предательство. Нет, никогда. Лучше умереть, если вы разочарованы во мне, если потеряли веру… — голос Фрэнка будто сломался, он весь как-то поник и ссутулился, сидя на коленях перед креслом.

— Мой мальчик, сможешь ли ты простить меня за… сегодня? — вдруг проговорил Джерард, чувствуя, как окованная змеиными телами душа начинает оттаивать, расправляться, принимая в себя тепло огня от камина и ещё больше — от произнесённых слов. Он говорил очень осторожно, тщательно подбирая каждую фразу, будто балансировал на туго натянутом канате с хрустальным кубком на голове. — Я поступил так… гадко, я напугал тебя и принёс столько страданий. И я безмерно раскаиваюсь в этом, моих слов не хватает, чтобы описать эту боль, — он затих, едва разговорившись. — Твой поступок до сих пор заставляет мои зубы скрипеть от негодования, но… Не думаю, что разуверился в тебе, Фрэнки, — закончил он, ловя расцветающий, полный надежды взгляд ореховых глаз. Сердце сладко защемило, и в голове непрошенно всплыли недавние строки… «Где горестных моих желаний караваны к колодцам глаз твоих идут на водопой…»

— Я люблю вас, — зашептал Фрэнк, руками обвивая его колени, прислоняясь к ним щекой. — Люблю… — он помедлил, собираясь с духом, и продолжил: — Когда я понял, чем именно вы занимаетесь на балах у мадам фон Трир и какого ищете отдохновения, все мои мысли и желания оказались сосредоточены на одном — найти вас. Понравиться вам. Оказаться с вами, чтобы отдаться без остатка. Я так мечтал о вашей любви, и лишь попав на бал, увидел для себя единственно возможный путь стать вашим не только душой, но и телом. Я желал вас больше всего на свете, и мною словно завладел демон похоти. Я не мог думать ни о чём больше, кроме как о ваших нежных руках и теплоте губ, столь недостижимых и далёких в этом доме. Фантазии о вашем обнажённом теле сводили меня с ума, я совершенно потерялся в реальности, живя от бала к балу. Для вас это — обычное дело, но представьте меня — неопытного и волнующегося перед первым разом. Счастливого бескрайне от того, что превратил мечты о вас в реальность. Я трепетал и боялся оказаться неумелым… Всё это сводило меня с ума. Простите, простите меня… Я не должен говорить подобного, но… Если бы мне выпала счастливая случайность изменить прошлое, перекроив тот злополучный день… Я бы не сделал этого, оставив всё как есть.

Фрэнк замолчал, ожидая какой-либо реакции, боясь поднять голову с тёплых колен. Но её не было. Джерард, сонно закрыв глаза, еле сдерживал торжествующе-томную улыбку, играющую на кончиках губ. Гнев слабел, истончаясь, теряя последние силы. Сожаление становилось аморфным, будто впадая в летаргию. Слабоумным был он, ища в поступках Фрэнка тайного и подлого умысла. В то время как тот оказался всего-навсего глупым влюблённым мальчишкой, не понимающим, что он творит. От этого его вина не становилась меньше, и никто не посмеет спорить с этим. Но то, что он сам позволил себе утром… Джерард глубоко вздохнул, как вдруг почувствовал, что его туфли тянут вниз, разувая. Приоткрыв глаза, он с удивлением обнаружил Фрэнка, лишающего его обуви, а затем так же неспешно были сняты белые шёлковые чулки. Оставшись с обнажёнными до верха икры ногами, он замер, не понимая, что происходит. Фрэнк прятал взгляд, робко, но довольно настойчиво совершая задуманное.

Когда Фрэнк взял его левую ступню в обе руки, словно заключая в объятие ладоней, и принялся поглаживать, Джерард дёрнулся от непривычных, бесконечно-приятных ощущений.

— Простите, — тут же сконфузился Фрэнк, кидая на него взгляд, полный немого желания. — Позвольте мне?..

Джерард лишь обескураженно кивнул, удивляясь этому мальчику в который раз. Есть ли граница у его великодушия? И где проходит она, если существует вообще?

На сосредоточенном лице Фрэнка плясали блики от огня, пока он разминал и поглаживал ступни, доставляя Джерарду совершенно новые и непередаваемые ощущения. Его руки были ощутимо неопытны, но это с лихвой компенсировалось старанием. Джерард почувствовал, что становится мягким и пластичным. Что обтекает кресло, гостиную, поместье и весь мир. Страхи и недоверие уходили, отступая в тёмные углы залы, и оставалось только горячее, исходящее ровным светом и теплотой, чувство за рёбрами, там, где он по глупости искал у себя сердце. Его не было раньше, но теперь… Теперь всё было на месте.

— Я думаю, нам стоит отложить план с месье Русто на неопределённый срок, — проговорил Джерард, силясь не стонать от удовольствия. Тёплые и сильные пальцы Фрэнка творили чудеса с его уставшими ступнями.

— Что? — воскликнул тот, останавливаясь. — Нет… Вы не посмеете!

— Ты недомогаешь. По моей вине, — строго сказал Джерард, подтягивая ноги ближе к себе, справедливо решая, что хорошего — понемногу.

— Я в порядке, — упёрто и настойчиво заявил Фрэнк. — Мне уже много лучше, чем было с утра. Марго дала мне мазь… — он сказал это, и Джерард с восхищением заметил внезапно разливающийся румянец. Оставаться чистым, не поддаваясь влиянию тлена. Вот в чём заключалась поразительность этого мальчика. — Или же вы хотите сказать, что мне придётся спать с…

— Нет, — жёстко оборвал его Джерард. — Об этом не идёт и речи. Я думал лишь, что ты не захочешь продолжить наш спектакль после всего, и я бы понял тебя.

— Вы не понимаете меня даже сейчас, если думаете подобным образом, Джерард, — горько выдохнул Фрэнк. В его глазах снова замерцали бусины слёз. — Почему вы так жестоки ко мне?

Он хотел было подняться, но Джерард ловко схватил его за руку и вернул на прежнее место, к своим ногам, мягко склоняя голову на колени. Некоторое время больше ничего не происходило, но затем ладонью Джерард робко и нерешительно коснулся тёмно-каштановых волос. Фрэнк глубоко вдохнул и закрыл глаза, отдаваясь сладкому ощущению желанных тёплых пальцев, путающихся в его прядях.

— Прости меня, мой мальчик, и не держи зла, — прошептал Джерард. — Ты так дорог мне…

Джерард позволил себе расслабиться, сползая по креслу чуть ниже и разваливаясь перед камином, а Фрэнк лишь так же лежал на его коленях, обняв их руками, закрыв глаза. Он грелся, купался всем существом в этой непривычной, даже дикой для него нежности и ласке. Спину мягко лизал жар камина; щека, касающаяся колен, горела огнём. Внутри, наконец, что-то со вздохом улеглось, успокоилось, перестало ныть. Именно в этот момент Фрэнк почувствовал, как всё медленно, неповоротливо, но уверенно встало на свои законные места, и что возлюбленный больше не станет отталкивать его. Потому что, сколько бы он ни молчал, а чувства не скроешь: они просачивались сквозь кожу, разливались в воздухе и входили в лёгкие Фрэнка с каждым вдохом, наполняя счастьем и умиротворением.

Не в этом ли был смысл жизни — сидеть вот так, у камина, качая голову на коленях любимого мужчины?

Глава 25

Конец спектакля. Под занавес.

Месье Жаккард Русто изнемогал всё утро, пока длилась исповедь, и всё последующее время воскресной службы, в которое буквально прожигал похотливым взглядом макушку тёмно-каштановых волос, то и дело мелькавшую в отдалении на первых рядах среди различных макушек таких же послушников. Но этот не был «таким же», о нет! Неземное существо с изящностью и непорочностью ангела отвечало ему, он мог бы поклясться, и то, что эти знаки внимания были такими смущёнными и неявными, лишь распаляло его воображение и мутило рассудок. О, как он желал его! Он не мог работать, и субботнее исчезновение юноши выбило его из колеи, напугало до полусмерти — он так боялся потерять своего ангела из виду, упустить…

Месье Жаккард всё решил буквально в эту бессонную ночь. Он сказал себе, что если сегодня юноша волею судьбы окажется в аббатстве, он похитит его. Кандидатура как нельзя удачна: родителей нет, а опекуну он словно кость в горле. В монастыре, конечно, поднимется переполох, но ненадолго — мало ли молодых послушников сбегало то и дело от суровой жизни в стенах аббатства навстречу случайным заработкам и молоденьким служанкам ближайших поместий? Тем более, лето уже на подходе — самое прекрасное время для того, чтобы ринуться куда глаза глядят из этого душного, пыльного, давящего строгостью и правилами места.

Жаккард сидел в нескольких рядах от своего ангела и не мог отвести глаз, то и дело перебирая пальцами кружева своих манжет, или изредка суча ногами от волнения. Спина его время от времени покрывалась налётом холодного, липкого пота, когда он думал о том, как будет объяснять своему лакею, что это за безвольное тело юноши в его руках. И хотя тот не был приучен задавать лишних вопросов, всё же мужчина решался на подобное преступление впервые и волновался до безумия. Раньше он никогда не заходил дальше обычного наблюдения или ласк, если всё происходило в борделе.

Но нынче он буквально помешался — старое сердце колотилось в нездоровом ритме, а ладони потели. Он чувствовал лёгкое предвкушающее возбуждение даже сейчас, когда просто представлял, как буквально посадит этого ангела на цепь и будет истязать до тех пор, пока не уймёт жаркий, дьявольский огонь внутри, опаляющий его чресла. Представлял, с какой нежностью будет после залечивать его раны, до тех пор, пока желание истязать не проснётся вновь. О, он уже считал себя одержимым. Одержимым ангелом, если такое вообще возможно.

Он боялся, что скончается в скором времени, если не выполнит столь ясных повелений своего тела, рьяно поддерживаемых острым ещё умом. План был безупречен и готов к исполнению. Оставалось дождаться окончания проповеди и усыпить бдительность юноши ажурными и бессодержательными схоластическими рассуждениями.

Аббат говорил долго и невозможно медленно. Каждая фраза проповеди этого совсем нестарого ещё мужчины растягивалась для месье Русто на драгоценные десятки минут, которые он мог бы уже быть в очаровательном обществе Луи де Перуа, этого невероятного юноши с бледной нежнейшей кожей и лёгким румянцем на широких, таких нефранцузских скулах. Жаккард изнывал от бессилия, осознавая, что ничем не может поторопить этот нудный поток слов, и тешил себя лишь тем, что проповедью богослужение оканчивалось, и после неё следовала общая обеденная трапеза.

Ловя взглядом точёное ушко Луи де Перуа и белую, такую стремительную линию шеи, мужчина считал удары сердца, чтобы хоть как-то удерживать себя в адекватном состоянии. Сосед по скамье, полный немолодой месье, и его супруга уже некоторое время подозрительно косились на него, но тому было плевать. Что значат такие мелочи по сравнению с невероятным блаженством и удовлетворением, что сулило общество скованного по рукам и ногам юного ангела во плоти?

Он задумался настолько, что успел пропустить окончание проповеди, и лишь неприязненное: «Не могли бы вы нас пропустить, месье?» — заставило его очнуться от своих сладостных мыслей. Тут же вскочив, Жаккард начал голодно рыскать взглядом по суетливой, гомонящей толпе, обмирая от леденящего страха упустить свою жертву. И, теряя последнюю надежду с весёлой толпой послушников, спешащих выйти из собора, вдруг ощутил мягкое похлопывание по плечу сзади:

— Месье? Месье Жак? Как же я рад вас видеть! Я боялся, что вы больше не посетите это место, и мне не с кем будет поговорить о… — юноша будто слегка смутился, — обо всём. Возможно, это прозвучит глупо, но я скучал по вашему обществу.

Что он делал, о, что делал этот юный стервец! Он и предположить не мог, какое взрывное действие производили на Жаккарда эти смущённые, чуть неловкие слова. Всё сильнее алеющий румянец заливал нежную кожу скул, кончики небольших ушей уже были ярко-пунцовые, и Луи то и дело прятал взгляд под тёмными, густыми ресницами и покусывал губы, заставляя месье Русто нервно, несыто сглатывать. Едва дождавшись, когда из собора выйдет последний человек, мужчина повёл своего спутника к дальнему ряду лавок около кабинок, где ранним утром каялись в своих грехах все желающие.

Присев, они завели вполне светскую беседу, и юноша не преминул высказаться полно и долго о своих мыслях после проповеди отца-настоятеля.

— Вы знаете, месье Жак… Такому молодому и неопытному в жизненных делах человеку, как я, тяжело понять, что значит «отказаться от мирского во имя духовного, отказаться от телесного на благо духа». Каждое утро тело моё горит огнём, заставляя предаваться совсем не смиренным мыслям, и я ничего не могу поделать с этим — это будто выше меня, — Луи пугливо, но всё же чуть придвинулся к нему, подаваясь ближе всем телом и заглядывая в глаза своими, затуманенными и просящими. Его голос почти сходил на шёпот, он волновал, и месье Русто сжимал и разжимал кулаки на своих коленях, перебарывая необузданное желание схватить Луи прямо сейчас. Но нет… Ещё немного времени, пока все уйдут внутрь хозяйственных помещений для трапезы. Иначе их могут услышать.

— О чём именно ты говоришь, мой мальчик? — наконец, разлепил он сухие губы, не рискуя смотреть слишком долго в эти манящие дурманом глаза. — Расскажи мне больше, возможно, я сумею помочь.

— Простите, но, — Луи зашептал, наклоняясь ближе, — именно вы причина моих метаний. В тот раз, когда вы прикоснулись ко мне, с моим телом будто случилось что-то. Я испугался и оттолкнул вас тогда, но… Никогда прежде я не чувствовал себя так… странно, — закончил тот и вдруг, чуть раздвинув колени и откинув верхнюю полу рясы, оставив лишь тонкую ткань подрясника, провёл рукой по паху, очерчивая своё возбуждение, вздрагивая от движения своей же руки и испуская еле слышный стон. — Что со мной, месье Жак? Я болен? Одержим?

Жаккард Русто замер на мгновение, не веря своим глазам. Перед взором всё поплыло, заволоклось разноцветной дымчатой пеленой. В висках застучало слишком громко, выбивая из головы последние остатки здравого смысла. Возбуждение накатило столь быстро и сильно, что причиняло болезненные ощущения, и мужчина вдруг ярко осознал: он схватит его. Схватит прямо сейчас и сделает своим. Прямо под сводом собора, Господня дома, пред Его очами, с молчаливого, безропотного разрешения…

Рука сама потянулась к Луи и сомкнулась на его паху. Тот лишь придвинулся ещё ближе, ощутимо дрожа, и подался навстречу прикосновению, закрывая глаза и запрокидывая голову.

Ощущение действительности толчком покинуло месье Русто, и он, словно скидывая овечью шкуру и голодным волком хватая ближайшую овцу из стада, с рыком приник к белой, нежной шее, жадно впиваясь в неё и превращаясь в совершенного безумца от желанного солоноватого вкуса на губах. Луи громко и резко вскрикнул, заваливаясь на лавку под весом неожиданно тяжёлого тела. Где-то негромко хлопнула дверь, но сорвавшийся Жаккард Русто не обратил на этот звук ни малейшего внимания. Ледяные объятия жилистых сильных рук сковали хрупкого Луи, не позволяя пошевелиться, пока Русто покрывал шею, ключицы, побелевшее испуганное лицо с широко распахнутыми глазами мокрыми, розоватыми от сукровицы поцелуями.

— Что?! Нет! Остановитесь, месье Жак… Что вы делаете?! — в панике воскликнул послушник, и это было последнее, что он смог произнести. Жёсткая, не терпящая возражений ладонь сдавила его губы и челюсти, едва позволяя дышать, и в этот момент Луи де Перуа понял, что шутки закончились. Он забился, затрясся в бессильных попытках освободиться от свихнувшегося мужчины, чем заслужил лишь сильный, хлёсткий, до горечи неожиданный удар по лицу. Его голова мотнулась, язык ощутил вкус сочащейся внутрь крови.

— Молчи, дьяволёнок, — зло зашептал месье Русто, безумно вращая налитыми кровью глазами, тут же с силой зажимая разбитый рот снова. Его сухие, узловатые пальцы размазывали алое по прекрасному лицу, и от этого оно казалось ему лишь ещё прекраснее. Невыносимо, до дрожи. — Будешь хорошим мальчиком — оставлю тебя в сознании, — рычаще шептал мужчина, вязко проводя по скуле длинным языком, слизывая слёзы и кровь. — Но если будешь и дальше дёргаться и кричать — на этот случай у меня в кармане платок, от которого ты потеряешь сознание на время, достаточное, чтобы закончить здесь и закинуть твоё тело в мой экипаж. Тебя спасает лишь то, что в меру сопротивляющиеся мальчики заводят меня куда больше бездыханного мешка подо мной. Усёк?! — рыкнул он, обрушивая на лицо Луи ещё один неожиданный в своей жестокости удар. Голова юноши мотнулась, и в глазах потемнело. «Скорее, скорее, молю вас…» — билась единственная мысль, что засела в его голове, хотя сознание уже целиком было сковано страхом. «Поторопитесь, прошу…» — молил он бессловесно, ощущая, как ткань подрясника разрывают, а нижние панталоны стягивают до самых колен. Нога месье Русто, грубо заставляющая развести ноги, и ещё один сильный удар по лицу почти обрушили сознание в черноту небытия, как вдруг дверь хлопнула, и послышался многочисленный топот и голоса.

— Что здесь происходит?! Во имя Господа, месье Русто! Объяснитесь! — громовой голос аббата, отца-настоятеля монастыря показался Гласом Небесным перепуганному, ничего не видящему заплаканными глазами Фрэнку. «Успел… Слава Господу, он успел…» — думал он, ещё не веря, но уже отпуская своё скованное страхом сознание и заходясь глубокими, совершенно искренними рыданиями. Ледяные, мешающие дышать объятия исчезли, как и кислое, до ужаса тошнотворное дыхание. От бессилия Фрэнк чуть не упал на пол, но чьи-то руки заботливо подхватили его, подтягивая бельё, поправляя подрясник и рясу, неторопливо ставя на ноги, поддерживая с обеих сторон. Фрэнк ничего не соображал и плохо понимал, кто рядом с ним и что произошло с месье Жаккардом, он просто не мог больше присутствовать в этой реальности, теряясь в дрожи и совершенно не разбирая дорогу перед собой. Ему что-то говорили, кто-то сочувственно гладил по спине, но эти голоса не были тем голосом, который он мечтал услышать больше всего сейчас.

Наконец, он понял, что его довели до его же кельи и неторопливо, но настойчиво уложили на жёсткую кровать.

— Луи, — произнесли над ухом голосом старшего брата Аресия, — отдохни немного, приди в себя. Через некоторое время к тебе зайдут, чтобы проводить к отцу-настоятелю. Он должен поговорить с тобой, чтобы ты рассказал обо всём, что произошло. Этого… господина арестуют, мы уже отправили за независимыми приставами. То, что этот… подонок хотел сотворить с тобой в доме Господнем, не поддаётся никаким смягчающим обстоятельствам. Уверен, его ждёт темница и общественный суд. Отдыхай, брат Луи, — дверь тихо скрипнула, и Фрэнк закрыл глаза, смахивая последние капли слёз и призывая себя успокоиться.



В груди Джерарда колотились сразу несколько сердец, когда он, обряженный послушником и подобающе загримированный, летел со всех ног в сторону обеденных зал. Впервые он истово молился Богу о том, чтобы успеть, потому что не ожидал, что старый извращенец Русто совершенно сорвётся с цепи. Джерард почти запаниковал, увидев знакомую пелену бешенства в его глазах. Он так сильно проклинал себя за то, что согласился дать добро на участие Фрэнка в этом деле, и так искренне просил у Господа защиты для него, что, возможно, был услышан, потому никак иначе столь удачное столкновение с самим аббатом и его приближёнными ничем не объяснишь.

— Отец-настоятель! В главном соборе происходит неладное! Я проходил мимо и случайно услышал, как внутри кричат! А когда заглянул… Господь Всемогущий и святая Дева-Мария, скорее! Иначе произойдёт нечто страшное! — он частил, задыхался, но говорил как можно понятнее и увереннее, вкладывая в свои слова все навыки убеждения людей.

Непонимающе переглянувшись, вся процессия направилась в сторону главного собора и через недолгие мгновения уже заходила внутрь через небольшую алтарную дверь. По тому, как налились кровью глаза аббата, и как все отцы, что были рядом с ним, двинулись к последним рядам скамей, откуда слышались сдавленные всхлипы и обрывки зло кинутых фраз, Джерард понял, что происходящее не оставят без должного внимания. Со страхом, прячась за спинами и круглыми животами монахов, он подходил всё ближе, не переставая молиться и опасаясь самого худшего — что он, всё-таки, не успел. Открывшаяся картина под громовое восклицание отца-настоятеля вынула из него всю душу, порвала мелкими клочками и раскидала над его головой: его мальчик, его любимый, нежный ангел был распят под телом Русто, точно агнец. Такое чистое, красивое лицо сейчас всё было в разводах крови и слёз, а на шее красными глубокими отметинами зубов зиял укус. Глаза Фрэнка не могли сфокусироваться ни на чём, он дрожал от пережитого ужаса, и Джерард зло, с силой, до крови прикусил кончик своего языка, безмолвно взвыв: специально, чтобы хоть как-то уравновесить душевную боль физической. Джерард был готов рассыпаться в проклятиях и рвать на себе волосы, пока не понял вдруг, что Русто не успел натворить непоправимого. Русто не успел, не успел…

Мужчину, вяло сопротивляющегося и несущего околесицу, крепко держала под локти пара широкоплечих монахов, что, видно, работали в кузнице. Фрэнку, его любимому, ласковому Фрэнку помогли подняться другие братья. Тот не видел ничего вокруг, судя по выражению лица, и сердце Джерарда в который раз облилось кипящей кровью сожаления.

— Ты… — кто-то тронул его за рукав рясы. Джерард обернулся. Это оказался приближённый человек аббата. — Беги на конюшню. Пусть отправят кого-нибудь со срочным донесением в Париж. Донесение следующего содержания: «Чрезвычайная ситуация. Преступление против Бога и веры. Волею аббата доставить судебных независимых приставов в аббатство Сен-Дени. Срочно».

Ошалело закивав и изобразив всяческое понимание, Джерард тоскливо кинул последний взгляд на своего мальчика и бегом вылетел из-под сводов собора. Он не мог себе позволить остаться рядом с Фрэнком сейчас, хотя и хотел этого больше всего на свете. Больше, чем жить и дышать.

Отточенным лезвием гильотины над ним висели обязанности: он должен был закончить начатое и выкрасть все бумаги, касающиеся пребывания послушника с именем Луи де Перуа в аббатстве из кабинета отца-настоятеля. Они вдвоём подняли шум, разворошили этот улей. Ославили знаменитого политика, вскрыв самые грязные, самые тайные его пристрастия. А теперь пора убираться, пора, пока прибывшие независимые приставы не копнули чуть глубже, чем нужно. Свидетелей преступления более чем достаточно, и не так уж и важно, что за мальчик находился в это время под тяжестью грязного, несдержанного извращенца Русто. Вздохнув и на миг закрыв глаза, посылая мысленно тепло и нежность своему ученику, Джерард накинул капюшон рясы и скрылся в тёмных, сырых коридорах помещений внутреннего двора.



Экипаж неторопливо следовал по заданному маршруту, лишь иногда чуть сильнее вздрагивая от камня или ухаба, попавшегося под колесо. Они сидели внутри, тесно прижавшись друг к другу, обвивая друг друга руками. Джерард в простом костюме для верховой езды с чуть надменным обычно, но будто оттаявшим сейчас лицом с закрытыми глазами прижимал к себе Фрэнка, укутанного разорванной рясой. Тот, прячась в своих раскиданных по плечам волосах, баюкал голову на уверенном мужском плече, всё ещё изредка всхлипывая и судорожно вздыхая. Своими пальцами он так цепко впивался в ткань сюртука, будто зарёкся хоть когда-нибудь отпускать его. Он мечтал целую вечность провести на этих коленях, возвращая былую свою уверенность и веру в людей.

— Я боялся, что вы не успеете, — тихо, сдавленно сказал Фрэнк, наконец, выдохнув в шею своему спасителю. — Если бы вы знали, — судорожно всхлипнул он, и горячая слеза снова скатилась по его умытому, но до сих пор опухшему и саднящему от ударов лицу.

— Господи, мальчик мой, — зашептал Джерард, и вторая рука его, не удерживающая такого желанного веса на своих коленях, мягко прошлась по спине Фрэнка, пока не зарылась пальцами в растрёпанные длинные волосы, — прошу, перестань мучить себя. Не рви моё сердце, я сам едва не умер, увидев тебя таким… Я бы не простил себе, если бы произошло что-то большее… И так всё, что случилось — слишком много для такого светлого, чистого человека, мой милый, нежный Фрэнки. Я так проклинаю себя… Со всей яростью, до глубины души! Ненавижу за свой вчерашний порыв. Я будто увидел себя со стороны: безрассудное, сумасшедшее животное с пеной у рта, ослеплённое одним единственным желанием — властвовать над тобой. Сминать, подавлять… Меня до сих пор мутит, едва я вспоминаю, что натворил вчера утром и то, что увидел сегодня, я чуть не допустил непоправимое…

Рука сжалась на затылке Фрэнка, заставляя того ещё сильнее приникнуть к своему напряжённому плечу. Фрэнк, услышав его слова, позволил себе едва заметно улыбнуться, чуть касаясь горячей шеи губами.

— Не корите себя, прошу… Я знал, на что иду, и предполагал такое развитие событий. Предполагал, но не был к нему готов. И в этом моя слабость. Мне стыдно, и я до сих пор не могу забыть своего страха перед тем, что могло произойти. Не знаю, оправился ли бы я от подобного…

— Это тяжело, — неожиданно тихо и грустно произнёс наставник, горько вздыхая. Он будто вспомнил о чём-то, тщательно забытом, и вдруг… Вдруг Фрэнк понял, что наверняка, совершенно точно у Джерарда был подобный горький опыт насилия… А может, даже и не один, ведь у Джерарда, в отличие от него, разнеженного мальчика, не было наставника за спиной, что хотел бы всей душой защитить его. Почувствовав себя таким никчёмным и бесполезным, Фрэнк лишь сильнее зарылся носом в его шею, горько коря себя за излишнюю чувствительность.

— Когда вы появились в моей келье, я думал, что это сон, — прошептал он, млея под мягкими поглаживающими движениями пальцев в своих волосах. — Я ведь только вернулся после беседы с настоятелем и ещё не отошёл от повторно воскрешённых эмоций. Мне было так страшно, я едва ли стоял на ногах… Но вы забрали меня оттуда, и мне уже совершенно всё равно… Простите мне моё малодушие и нытьё, Джерард. Я честно стыжусь этой своей стороны. Вы слишком сильно опекаете и оберегаете меня от всего, поэтому мой панцирь слишком мягок. Но я благодарен вам всем сердцем, что вы со мной. До сих пор со мной. Что не отвернулись от меня после всего…

— Что… что ты несёшь? — рука в его волосах замерла, а шёпот Джерарда казался обескураженно-напряжённым. — Отвернуться? Оставить тебя?! Ты понимаешь, что я сходил с ума от понимания того, что могу потерять тебя? Навсегда? Если бы он увёз тебя куда-то, если бы убил? О, Господи, да этот ублюдок мог сделать всё что угодно, ты видел его глаза? Он же сумасшедший! Ты сорвал с него маску и оголил всё то, чем он является на самом деле. Когда я, прорабатывая наш план, представлял, что его грязные руки коснутся твоего нежного тела… — Джерард тихо, но так искренне зарычал, что Фрэнк вздрогнул. Джерард лишь крепче притянул его к себе, когда заговорил снова. — Я истерзал себя, исполосовал своими же ногтями, потому что не мог ночами думать об этом спокойно. Ты не видел, да это и не важно, но… Просто ты не понимаешь ещё, мой сладкий, мой невероятный мальчик, степень моей личной одержимости тобой. Ещё вчера я и сам не понимал до конца, но сегодня, после всего… Господи… — он будто задыхался, шумно втягивая носом воздух: — Люблю тебя, Фрэнки… Люблю… Ты мой, люблю тебя… Ti amo… — продолжил шептать Джерард уже на итальянском, судорожно сжимая в объятии, слепо утыкаясь губами и носом в мягкость его волос.

По телу Фрэнка прошла сладкая судорога, разом смывая се страхи и накопившуюся усталость. Услышав столь заветные, совершенно нежданные сейчас слова, все его нервы оголились, проросли из тела, точно побеги молодой весенней травы. Возбуждение затопило всё нутро, гулко толкнувшись в голову, стирая все мысли, затуманивая взгляд. Он хотел быть с Джерардом сейчас так сильно, что почти физическая боль разрывала сердце, разбрызгивая его разноцветным конфетти леденцов монпансье.

Отстранившись, поймав чуть виноватый, но всё такой же жаркий взгляд Джерарда, он наклонился ближе и встретился с влажными, обкусанными губами. Внутренности словно перетряхнуло от нежности этого кроткого поцелуя. Кроткого до тех пор, пока Джерард, глубоко вдохнув, не впился в его губы, даря самый жаркий, страстный, необузданный поцелуй в жизни. Фрэнк вцепился в его затылок со стянутыми лентой волосами, удерживая, принуждая быть более настойчивым, лишая всякой возможности отстраниться. Его разбитую губу и щёку саднило от жадного поцелуя, но боль была нужной, сладчайшей, напоминающей о том, что происходящее — не сон и не очередная ночная фантазия. Кажется, в экипаже стало слишком жарко, пот потёк под рясой по позвоночнику, и Фрэнк вздрогнул от этого ощущения. Джерард ласкал его рот изнутри влажным, безумно горячим языком, скользя руками по телу, но вдруг остановился и, выдохнув, оторвался от тёмно-алых зацелованных губ.

— Нет, Фрэнки, мальчик мой… нам надо остановиться сейчас. Ты весь изранен, а я… Я словно животное, схожу с ума от запаха крови, уплываю от одного взгляда на тебя такого. Теряю всякий рассудок, сам превращаюсь в старика-извращенца… Это… ужасно, — Джерард рвано дышал, взгляд его был рассеянным, а слова вылетали точно помимо воли: он до сих пор сжимал его талию в своих объятиях.

И Фрэнк улыбнулся. Это было время заявить о себе. Заявить о том, что и он имеет собственную волю и желания. И сейчас его воля была в том, чтобы оказаться так близко к Джерарду, как только можно. В том, чтобы забыть всю грязь, смыв её потоком любви.

— В старика-извращенца? — с вызовом, тихо повторил он и вдруг, настойчиво оттолкнувшись, отстранился и сел на противоположное мягкое сидение. Наслаждаясь обескураженным взглядом Джерарда, медленно развёл колени и убрал мешающиеся полы порванной рясы, бесстыдно представая во всей обнажённой, развратной красе. Джерард пожирал его глазами и часто, поверхностно дышал приоткрытым ртом. Фрэнк упивался своей внезапной властью и наспех придуманной ролью, когда он руку, секунду назад ещё безвольную, вдруг изящным жестом опустил на свою твёрдую поднявшуюся плоть. Танец собственных пальцев был неторопливым и по всей видимости захватывающим, ведь Джерард не мог отвести взгляда, еле слышно постанывая и смаргивая от накопившегося напряжения. Он кусал свои тонкие губы, не в силах пошевелиться.

Удовольствие Фрэнка нарастало с каждым движением руки и реакцией наставника. Между пальцев давно было слишком горячо и влажно, и, без стеснения откидывая голову назад, он чувственно застонал.

— М-м… Джерард… — томно, прерывисто зашептал он. — Всегда… Всегда, когда я делаю это… Мои мысли только о вас, о том, как вы касаетесь меня, ласкаете, как ваши губы скользят по шее, а рука перехватывает мо… — Фрэнк вздрогнул, вдруг осознав, что Джерард уже стоит перед ним на коленях, близко, так близко, что на ключицах ощущалось его сладкое дурманящее дыхание. — И я чувствую, что могу излиться в любой момент, когда думаю обо всём этом, — сдавленным шёпотом всё же завершил Фрэнк, когда настойчиво-голодные губы Джерарда, наконец, встретились с его напряжённой шеей, нежно касаясь саднящего места укуса, а горячая умелая ладонь перехватила движения, вытесняя пальцы хозяина.

И Фрэнк в голос застонал от этого не сравнимого ни с какими фантазиями ощущения. И вздрогнув, растёкся сладким, тягучим мёдом после очередного настойчивого поцелуя, судорожно обнимая широкие плечи. И его шея, ключицы и грудь горели огнём под этими нехитрыми ласками, в то время как Джерард своей рукой управлялся так неуловимо-мастерски, совсем по-другому, чем он сам, то приближая к пику блаженства, то вновь чуть откидывая назад, задирая горизонт наслаждения ещё выше. И Фрэнк почти боялся того, насколько сладко будет падать с подобной высоты.

Но когда губы Джерарда вдруг встретились с чувствительной ушной раковиной, а язык нежно и горячо толкнулся внутрь, Фрэнк всё же не выдержал и неистово, судорожно излился в танцующую руку, ощущая влажное тепло и на своём животе, и на обнажённых бёдрах. Он падал, падал, но полёт был настолько медленным, сладким и не страшным, что губы растянулись в удовлетворённо-обессиленной улыбке, и он чувствовал, как тело перестаёт слушаться, и он буквально обмякает в сильных, надёжных, единственно любимых руках. Тёплое, заботливое прикосновение губ к виску заставило его улыбнуться.

— Ты… сумасшедший, мой мальчик, ангел мой… — шептал Джерард, поглаживая его по волосам. — Такой юный и до безумия горячий… Но быть настолько чувствительным… О, просто представь, кем я буду чувствовать себя, каждый раз получая почти бездыханное тело любовника в своей постели? — шутливо спросил он, и Фрэнк обессиленно, беззвучно засмеялся, на самом деле осознавая то, насколько он беспомощен сейчас. Он почти не чувствовал ног и не мог заставить своё тело хоть немного пошевелиться. — Возможно, твоя юность и гиперчувствительность — это не такое уж и благо для нас? — вдруг подвёл итог Джерард, чем заслужил укоряющее бодание лбом в плечо. На большее Фрэнк просто не был способен в этот момент. — Иди ко мне, — и Джерард, ловко притягивая съезжающее вбок тело к себе на колени, удобно расположился прямо на мягком ковре, на полу экипажа. Укладывая голову Фрэнка себе на плечо, сам он упёрся спиной в закрытую дверцу. Совсем скоро они должны приехать домой, в поместье… Им стоило как следует отдохнуть после слишком тяжёлого дня.

Джерард ловко вытащил из нагрудного кармана тонкий батистовый платок со своими инициалами и неторопливо, очень изящно обтёр свою испачканную руку. Фрэнк завороженно, с лёгкой полуулыбкой наблюдал за происходящим из-под опущенных ресниц. Пальцы Джерарда в сумраке экипажа казались чудными резными статуэтками из слоновой кости. Фрэнк удивился только тогда, когда Джерард, закончив, стал очень аккуратно, даже бережно складывать платок, возвратив его на законное место в нагрудном кармане. Ажурный краешек вызывающе торчал, словно пытаясь что-то сказать окружающему миру.

— Оставлю это здесь, — томным шёпотом произнёс Джерард, едва касаясь уха Фрэнка. — Пускай останется на память. Не так часто в моих руках исходят соком столь чудные цветы…

И Фрэнк, вдруг в мгновение ока превратившись обратно в скромного и послушного ученика, жутко смутился, закрыл глаза и спрятал вспыхнувшее румянцем лицо и улыбку на груди Джерарда. Он думал о том, что, кажется, несмотря ни на что, совершенно счастлив здесь и сейчас.

Глава 26

Пробуждения… Утренние мгновения, когда сознание возвращается в тело, и ты неторопливо, а порой — наоборот, рывком начинаешь чувствовать, понимать, осознавать. Когда внешний мир вдруг обрушивается на тебя, стирая сладость сна, или наоборот — как сегодня — нежно, ласково принимает в свои объятия. Эти моменты всегда были особенно важны для Фрэнка, как моменты пограничные, ни на что не похожие. Когда грань между ничем и чем-то ещё не так явна, и можно упиваться сладким запахом и теплом любимых объятий, не предаваясь мыслям и рассуждениям.

Его разбудил мягкий поцелуй в висок, но Фрэнк ещё долго нежился, не открывая глаз. Потому что чудо, которое сейчас творилось вокруг него, до сих пор казалось ему слишком хрупким, а возможно, вообще ночным мороком, обманом рассудка. Но такая знакомая, тёплая рука уже зарылась в его волосы, а сухость любимых губ дарила короткие, ни к чему не обязывающие поцелуи щекам, векам и даже кончику носа.

— Просыпайся, соня, — раздался шёпот Джерарда над ухом, и Фрэнк широко улыбнулся. — Мы заснули, как были, и это просто возмутительно. При свете дня твой вид повергает меня в шок.

Голос наставника звучал шутливо, но возвращающаяся память напомнила Фрэнку о вчерашнем, и он всё же смутился, вспомнив, насколько грязен, и что на нём сейчас разодранная ненавистная ряса. Неспешно разлепив глаза, он тут же встретился со взглядом Джерарда. Фрэнк мечтал в эту секунду только об одном. И мечты его были очень просты и вдохновенны. Они были о том, чтобы каждое утро его начиналось со встречи с этими болотного цвета глазами, в которых танцуют игривые смешинки.

— Доброе утро, Джерард, — произнёс он, наконец.

— Доброе, мой мальчик.

Они лежали в объятиях друг друга на кровати в комнате наставника, куда и рухнули вчера без сил, едва вернувшись в поместье. Уже давно Фрэнк не спал столь глубоким, совершенно тёмным и спокойным сном. Не так он мечтал провести первую ночь в постели любимого мужчины, но всё было к лучшему. Слова Джерарда накрепко засели внутри его сердца, и он мог поклясться перед распятием: теперь ничто не помешает им быть друг с другом. И он точно не позволит Джерарду пойти на попятную. После вчерашнего… Нет. Маски сброшены, и Фрэнк видел для них обоих только одну ясную дорогу — вперёд. Ему оставалось надеяться лишь на то, что наставник также примет всё произошедшее и будет всецело способствовать этому.

И Фрэнк точно знал, что теперь-то не будет сдерживаться в проявлениях своих эмоций. Ему нечего стыдиться и не от кого прятаться. Его чувства — это, пожалуй, лучшее и самое ценное, что вообще есть в нём.

Поэтому он мягко ухватился за светлую блузу, притягивая Джерарда чуть ближе, и сначала робко, а затем всё свободнее и жарче начал касаться губами губ, пока не выпросил томный, разжигающий в теле огонь поцелуй.

— Ангел мой, — прошептал Джерард, отрываясь от его губ, — нам нужно привести себя в порядок и спуститься к завтраку. Не знаю, как ты, а я жутко голоден. И Марго уже стучала. А может, даже заходила, так что жди понимающих взглядов и улыбок.

Фрэнк знал, что наставник прав, но цеплялся за него до последнего, пока тот, мягко проведя ладонью по его щеке, всё же не высвободился и не встал со смятой нерасправленной постели. Вздохнув, Фрэнк тоже поднялся и отправился к себе.

Наскоро умывшись и обтерев всё тело над тазом в своей комнате, Фрэнк переоделся и, кинув оценивающий взгляд в зеркало, посчитал себя в полной боевой готовности.

Внизу уже слышались оживлённые голоса, Маргарет что-то говорила, то и дело переходя на восхищённые возгласы. Сам Джерард время от времени смеялся, заставляя улыбаться и Фрэнка, спускающегося по лестнице. Иногда слышались заинтересованные фразы Луизы, и Фрэнк радовался ещё больше, внезапно осознавая, насколько же он соскучился по таким вот семейным утрам, по родным, любимым всей душой людям.

— Доброго утра всем, — вежливо сказал он, в то время как крошка Луиза вскочила со своего места и, подпрыгнув, буквально повисла у него на талии с тихим визгом.

— Доброе утро, Франсуа! — мягко поприветствовала его Маргарет. — Лулу, детка, ну же, отпусти дядюшку Франсуа, ты же его задушишь! Посмотри, какой он стал худенький и бледный, его нужно срочно накормить.

Джерард наблюдал за их вознёй с мягкой полуулыбкой, то и дело бродившей по его лицу и опускавшейся на губы, казалось бы, совершенно внезапно. И только одному Фрэнку понятные быстрые взгляды из-под тени ресниц говорили, что между ними всё совершенно переменилось.

Отчуждённый, холодный наставник канул в Лету, и даже поза его теперь была более расслабленной, домашней, а лицо буквально источало спокойствие и удовлетворение от всего происходящего. Как лесной кот, пребывающий в сонной сытости и покое. Фрэнк улыбнулся, усаживая Луизу на место рядом с собой. Девочка тут же принялась намазывать свежий круассан маслом, чтобы чуть позже положить на него сыр и протянуть всё это сооружение «исхудавшему и побледневшему» Фрэнку. Маргарет и Джерард хором прыснули, а Поль тихо усмехнулся в седые бакенбарды.

Этот нехитрый завтрак оказался для Фрэнка одним из самых спокойных и солнечных, он буквально согревал его теплом родных глаз и ровным жаром семейного очага.

— Фрэнки, прошу, пойдём со мной в сад, я покажу тебе, как прекрасны стали розы, что мы с тобой подстригали! Никогда не думала, что видеть, как меняются от твоей заботы растения, так интересно!

Горящие глаза Луизы заставляли Фрэнка улыбаться и ерошить её светлые кудряшки. Конечно, он пойдёт с ней, у него совершенно точно нет права отказаться.

— Наблюдать, как от твоей заботы меняются люди, не менее интересно, моя милая, — вдруг сказала ей Маргарет, разливающая по кружкам кому — чай, кому — кофе. И после этого почему-то красноречиво перевела взгляд на Фрэнка, а затем на Джерарда.

Заметив пристальный взгляд наставника, тут же спрятанный за маленькой чашечкой кофе, Фрэнк отчего-то смутился и опустил глаза. Маргарет хрипловато, но от души рассмеялась, хлопнув в ладоши: — Ах, что за чудная весна нынче! Так солнечно, так тепло, просто грех не прогулять весь день по такой погоде. Так что доедайте поскорее и все вон из дома! Я хочу устроить грандиозное проветривание и стирку. Кого увижу до обеда — заставлю мне помогать!

Угроза возымела действие, и, едва завтрак закончился, поместье опустело. Поль отправился проверить конюшню и проследить за наёмными работниками, что трудились в саду. А сам Джерард, за компанию с Фрэнком и Луизой, пошёл смотреть на пышные, похорошевшие розовые кусты. Можно было лишь предполагать, как прекрасны они будут через месяц-другой, когда усеются множеством бутонов, а чуть позже — нежными благоуханными цветами всех оттенков, от снежно-белого до червонно-алого.

Неугомонная Луиза заставила их принять участие в игре в салочки, и, сняв домашние безрукавки, все втроём со смехом и детскими визгами носились по поляне, пока без сил не упали на резную деревянную скамеечку напротив фонтана. Спины мужчин щекотали колючие ветки зелёных зарослей живого лабиринта, и они же дарили ажурную тень, спасая от не по-весеннему жаркого солнца.

Откинувшись чуть назад, Джерард и Фрэнк сидели, тяжело дыша и восстанавливая дыхание, в то время как Луиза ёрзала между ними, пытаясь устроиться поудобнее.

— Ну почему вы так быстро устаёте? — капризно спросила она, наконец, замирая. — Вы ведь совсем ещё не старый, месье Джерард, а Фрэнк так вообще мальчишка! Давайте поиграем ещё!

— Дай нам отдышаться, детка, — со смешком ответил ей наставник. — Я, конечно, не стар, но уже и не так юн, чтобы бегать за такими резвыми горными козочками. — Он неожиданно нагнулся, что-то вытаскивая из-под скамьи. — Посмотри-ка, что это у меня тут?

Девочка с любопытством уставилась на небольшой сундучок. Фрэнк только улыбнулся, наблюдая за происходящим из-под подрагивающих ресниц.

— Здесь я держу хлебные сухари для уток в моём пруду. Только тс-с, не проговорись Маргарет. А то она всегда недоумевала, куда пропадают недоеденные круассаны и куски хлеба. — Луиза улыбнулась и кивнула, протягивая цепкие руки к сундучку.

— Можно, я схожу, покормлю уток? Никогда раньше не делала этого…

— Только если позволишь нам с Фрэнком ещё немного отдохнуть тут.

— Так уж и быть, — уморительно сморщила носик Луиза. Её лазурные глаза блестели радостью предвкушения чего-то нового, интересного. — Старые дядюшки! — поддразнила она, уже идя по тропинке к пруду. Со скамьи, где они все вместе отдыхали, была видна часть берега и небольшая стайка уток, бойко плывущая навстречу девочке.

Какое-то время двое они продолжали сидеть неподвижно, пока Джерард вдруг мягко не пододвинулся, требовательно обнимая плечи Фрэнка.

— Ваш план коварен, — улыбаясь, сказал ему Фрэнк, открывая глаза и поворачиваясь к Джерарду.

— Просто хочу хотя бы минуту провести наедине, — прошептал тот, прежде чем начал склоняться всё ниже.

И Фрэнк, неожиданно повинуясь глупому детскому порыву, вдруг вскочил и, широко улыбаясь ошарашенному взгляду Джерарда, скрылся в переплетениях лабиринта.

— Если вы хотите чего-то особенного, вам придётся догнать меня, — весело прокричал он, забираясь всё дальше.

А Джерард, неожиданно легко рассмеявшись, какое-то время просто сидел, закрыв глаза и улыбаясь ощущению голубого, такого нежного неба над их головами. Неужели он всё же чем-то заслужил этот благостный отдых своей израненной душе?

Побыв так совсем недолго, он рывком вскочил со скамьи и отправился навстречу своей судьбе:

— Ну, держись, мальчишка! Никто не знает этот лабиринт лучше меня!

Фрэнк был очень тих и осторожен, но в какой-то момент совершенно перестал понимать, в какой части зелёных зарослей он находится и где же Джерард. Выглянув из-за угла и никого там не обнаружив, он попятился, чтобы немного передохнуть, как вдруг на его груди сомкнулись обжигающим кольцом чужие руки. Вздрогнув, то ли от прикосновения, то ли от жаркого шёпота в самое ухо: «Попался», — он закрыл глаза и, ощущая своё учащённо бьющееся сердце, откинул голову назад, открываясь поймавшему его Джерарду. И тут же ощутил влажное, тёплое скольжение его языка по краешку своего уха, а потом губы Джерарда нежно коснулись изогнутой шеи.

— Ох, — выдохнул Фрэнк, теряясь в сладостных, таких ещё непривычных ощущениях посреди бела дня. — Джерард… Луиза скоро…

— Тише. Она ещё занята, и можешь мне не верить, но эту минуту я не отдам никому. Сейчас я поймал тебя. Ты — мой, — тихо проговорил Джерард, возвращаясь к ласкам шеи, и Фрэнк поплыл, дыша всё судорожнее, ослаб, повисая на сильных руках, ощущая обжигающие мазки языка и лёгкие, острые прикосновения зубов. Джерард прижимал его так тесно, что Фрэнк плавился от жара его упругого, сильного тела, растекался по нему растопленным мёдом, сливочным маслом, и ничего не мог с собой поделать. Так хорошо и сладко, так долгожданно… Разве можно отказаться от подобного?

— Люблю вас, — опьянённо шептал он, когда руки Джерарда настойчиво развернули его лицом, когда уже знакомые, но всё же настолько ещё чужие, непривычно мягкие сейчас губы нашли его приоткрытый рот.

— Я знаю, душа моя… — отвечал Джерард хриплым шёпотом, лишь ненадолго отрываясь. — Ti amo, il mio ragazzo…



Они бы провели так очень много времени, если бы не зов Луизы, явно потерявшей их из виду. Смущённо улыбаясь, еле оторвались друг от друга и, оставляя на ходу быстрые, короткие поцелуи там, куда попадали губами, они пошли к выходу из зарослей лабиринта, судорожно поправляя расхристанные блузы и ставшие слегка тесными домашние штаны. Они были счастливы и мечтали только о том, чтобы это их счастье продлилось хоть немного дольше. И сложно было понять, что выдавало их сильнее: светящиеся огнём чувств глаза или влажные, покрасневшие, зацелованные губы.

Вечером того же дня Джерард увёл Фрэнка на другой берег пруда. В руках его была тяжёлая плетёная корзина, то и дело позвякивавшая, а Фрэнк нёс тёплое одеяло. Он был в неведении задумки наставника, просто исполняя его просьбу, но когда Джерард расстелил сложенное одеяло на траве и откинул полотенце с корзины, приглашая присесть рядом с ним, теплота разошлась по всему телу Фрэнка. Это так походило на тайное свидание влюблённых, что даже мурашки пробежали по спине от какой-то нереальности всего происходящего. Однако Джерард казался совершенно спокойным и уверенным в своих действиях, и это же чувство медленно, но верно передавалось его спутнику.

— Чего ты боишься? Я не съем тебя, — с лёгкой улыбкой сказал Джерард, открывая чуть пыльную бутылку красного вина, и Фрэнк, опомнившись, опустился на одеяло рядом. — Я очень хотел отметить завершение нашего первого, серьёзного и не слишком приятного дела должным образом. И мне показалось, что сегодняшний вечер — лучшее время для этого. Как ты считаешь?

— Закат поразителен… — задумчиво прошептал Фрэнк, вглядываясь в разливы золотисто-розовых красок на глади пруда. Изредка ровную поверхность нарушали стрелы от утиных заплывов, но вода быстро успокаивалась, снова превращаясь в прекрасное зеркало для вечернего, совершенно волшебного неба. Солнце уже скрылось за кронами деревьев парка, но его прощальные лучи целовали облака, лениво плывущие наверху, и те, смущаясь, розово рдели и светились золотом счастья от этих ласк.

— Закат красив, — в тон ему ответил Джерард, справившись с пробкой. — Но поразительный тут ты, а не он, — закончил мужчина, наклонившись ближе и почти коснувшись скулы Фрэнка кончиком носа. Тот глубоко вдохнул, стараясь привыкнуть к новому, не сдерживающему себя наставнику, и всё же сладкая дрожь прошлась по его натянутым нервам.

— Вы заставляете меня смущаться, когда говорите подобные вещи. Я совершенно не считаю себя поразительным.

Джерард негромко рассмеялся, протягивая простой стеклянный бокал, наполненный на две трети.

— На самом деле, это не важно, Фрэнк. Важно то, что я так считаю. И совершенно не кривлю душой при этом. Выпьем? Слава Богу, что эта эпопея закончилась. Как бы то ни было, мы сделали всё, что могли. А ты сделал даже больше, мой мальчик.

Стекло низко звякнуло, соприкоснувшись боками, и они оба, позволив содержимому немного потанцевать внутри, молча пригубили тёмно-красное вино.

Было что-то в этом сочетании цветов: в смазанной палитре на глади пруда, в мерцающих огнях окон поместья вдалеке, в ленивых облаках, дико закрученных на небе, рубиновых отблесках вина в бокалах, бликах неозвученных слов и чувств, то и дело мелькающих на дне их глаз. Что-то, от чего сердце, вдруг сладко замирая, в следующее мгновение уже неслось вперёд, будто спеша за горизонт вслед торопливо скрывающемуся солнцу.

Лёгкий ветерок волновал их чуть растрепавшиеся волосы, и становилось зябко. Джерард пододвинулся ближе и обнял начинающего дрожать Фрэнка.

— Просто хочу сказать тебе, что… тебе больше не нужно ничего мне доказывать. Ты превосходно справился со всем, возможно, даже лучше меня. И я очень горжусь таким учеником, как ты, — негромко проговорил он. Джерард считал, именно ради этих слов всё и затевалось.

— Я… Начистоту, я очень рад, что всё закончилось. Правда, я и представить не могу, к чему наш свершившийся план в итоге приведёт, и если честно, даже думать не хочу сейчас об этом. Я могу сказать только, что теперь ещё больше уважаю вас и преклоняюсь. Если это, конечно, возможно, — смутившись, улыбнулся Фрэнк. — Никогда не считал ваше занятие лёгким, но после всего…

— Тише, Фрэнки. Всё уже давно позади. Мы сделали всё, что было в наших силах. Теперь мы можем лишь просто жить и быть наблюдателями со стороны. Помнишь время, когда ты был совсем маленьким мальчишкой на улицах Парижа? — лукаво улыбнувшись, спросил он. Фрэнк ответил заинтересованным кивком. — Не знаю, почему я заметил именно тебя. Ведь на улицах этого распутного города постоянно бегали десятки оборванных мальчишек. Хотя, если вспомнить, не то, чтобы я обратил на тебя внимание специально. Наверное, нас свела судьба. Но когда я поймал тебя за руку, и ты поднял на меня свои голодные глаза, полные ужаса, я уже понял, что никуда не отпущу тебя.

Фрэнк поражённо замер, слушая подобное откровение.

— О чём вы говорите? Я не понимаю…

— Всё было в твоих глазах, Фрэнки. Даже тогда, а сейчас — много больше, и это сводит меня с ума, — улыбнувшись и мечтательно засмотревшись на гладь пруда перед ним, ответил Джерард. — Горячее желание жить. Не озлобленная обречённость и смирение со всем происходящим с тобой, что то и дело я видел в глазах других детей. Они уже сломались, и я уверен: многих из них давно нет в живых. Прогнувшись, они потеряли всякую возможность сопротивляться. Но ты… Ты горел. Ненавистью, страхом, желанием убегать, желанием жить. Вырывать из лап судьбы всё, что только можно. Я буквально видел в твоих детских глазах целый вихрь мыслей и планов, что пронеслись в твоей голове за считанные секунды, пока я держал тебя за пойманную в своём кармане руку. И это покорило меня. Уже тогда. Иногда мне кажется, что мне не хватает этого качества, душа моя, — он нежно, но настойчиво притянул Фрэнка ещё ближе, заставляя его положить голову себе на плечо. — Я живу так, как живу, потому, что не хочу прогибаться. Не хочу быть сломанным, как те дети… Я люблю сам диктовать свои условия, мне, наверное, нравится манипулировать людьми… Но… горю ли я при этом самой жизнью так, как горишь ты? Желаю ли я радоваться каждому дню, наслаждаться происходящим? Порой я просто забываю, зачем вообще всё это…

И Фрэнк, не выдержав, взял задумчивое лицо Джерарда в свои ладони, провёл по каждой линии чуткими пальцами, пытаясь разгладить набежавшие морщинки. Улыбнувшись, решил всё же сказать то немногое, но явное, что давно вертелось на языке:

— Я научу вас снова радоваться жизни.



Наконец, было найдено время для вечерних чтений друг другу и игры в шахматы, в которой они доминировали с попеременным успехом. Из комнат часто доносился смех и приподнято-возбуждённые голоса, и Маргарет только тепло улыбалась, проходя мимо, ломая голову над тем, чем бы еще занять Луизу, чтобы дать этим двоим время побыть наедине. После обеда Джерард и Фрэнк часто засиживались в малой гостиной за роялем, играя Моцарта и Гайдна в четыре руки. Девочка обычно присутствовала при музицировании и слушала очень внимательно. Она сама неплохо играла, и порой они исполняли с Фрэнком небольшие фортепианные дивертисменты, заставляя Джерарда покачивать в такт ногой и улыбаться. В приятной, такой тёплой и спокойной атмосфере прошло несколько дней, прежде чем Джерард решил, что пора наведаться в Париж с отчётом для королевы.

Он даже корил себя за то, что не сделал этого раньше, но при этом осознавал, что просто не хотел покидать эту спокойную, тёплую, наполненную нежностью атмосферу своего дома, чтобы снова окунуться в проблемы страны и короны. Невозможно странно было осознавать, насколько он успел вынырнуть из этого болота всего за несколько дней рядом с Фрэнком. И хотя между ними ещё не произошло ничего, о чём он порой так страстно мечтал, даже без этого… Даже так всё было до невозможности прекрасно. Он был влюблён до дна души, и это было взаимно. Привычно серый мир окрашивался совершенно невероятными красками, можно ли хотеть чего-то большего?

Под такие ненавязчиво-приятные мысли Джерард доехал до Малого Трианона и сразу направился к королеве. Его не ждали, но Мариэтта приняла очень быстро, не заставив и получаса ждать под дверями своей комнаты. Едва войдя, Джерард отметил нервное возбуждение королевы и её горячечный румянец.

— Джерард! Мальчик мой! — воскликнула она, едва тот вошёл в комнату и преклонил колено для того, чтобы поцеловать руку своей королеве. — Как я рада тебя видеть! Правда, я ждала тебя ещё в понедельник…

— Прошу, простите меня, Ваше Величество. Я слишком ушёл в дела поместья и совсем забыл о своих обязанностях. Я достоин порицания. И всё же, что творится вокруг нашего дела?

— Ох, перестань и не наговаривай на себя. Вы с учеником справились просто отлично, Русто поёт соловьём под страхом смертной казни, уже поведав и о том, что его деятельность финансировал сам король, и о том, что цель всей этой надуманной революции — отвлечь простой народ от того, что казна пуста и зерновые запасы страны почти иссякли, посулив им мнимые лозунги и свободы. Иосэф в крайне щекотливом положении и теперь носа не высовывает из Лувра, впрочем, как и я отсюда, — рассмеялась королева.

— Но… — опешив, проговорил Джерард, — вам не кажется, что всё это дурно пахнет? Все эти речи разозлят ещё больше и без того взбудораженную толпу! Вы не думаете, что попадаете под удар столь же, сколько и ваш супруг? Это… безумно опасно! И… смертная казнь. Не слишком ли много за совращение послушника монастыря?

— За множественные совращения, — мягко поправила его королева, всё ещё чуть нервно улыбаясь. — И преступления против Франции. Так как главный свидетель исчез, ровно как и все сведения о нём, приставам пришлось опросить всех юных послушников. Тех, кого так или иначе обидел этот мерзкий старикашка, набралось больше десятка. И многие из них — дети из достаточно влиятельных и богатых семей. Если бы все эти истории всплыли наружу, то Русто дали бы около года заключения, не больше. Но во-первых, старик стал почти неадекватен. С каждым днём он всё больше сходит с ума, постоянно упоминая какого-то ангела, и просит привести его к нему. И пока ясность его мыслей ещё не была под такой угрозой, с ним заключили сделку. Он пошёл на неё, не раздумывая, особенно после того, как получил гневное письмо от короля, где тот обвинял его в глупости и несдержанности и говорил, что их сотрудничество разорвано, и помощи от него никакой ждать не следует. — Мариэтта хмыкнула, красиво искривив чувственные губы. — Только представь, каким нужно быть идиотом, чтобы писать подобное заключённому под стражу человеку, который знает столько о твоих тёмных делишках? Просто невероятная глупость… А во-вторых… Его не ждёт ничего хорошего после того, как он выйдет. Кроме всеобщего порицания и даже чьей-то мести, возможно. Мои люди же, пригрозив смертной казнью, в итоге пообещали ему защиту. К примеру, какой-нибудь отдалённый монастырь, где живут только престарелые монахи…

— А какие гарантии и доказательства? Всё может повернуться так, что это будут лишь слова полоумного старика… И… каковы условия сделки?

— Гарантии — бумаги и счета, что приставы уже нашли в его доме. Его сын, боясь потерять своё высокое положение, очень быстро согласился сотрудничать, беспрекословно выдавая все документы, письма и вензеля. Впрочем, это ему не поможет. А условия сделки… Чтобы не портить тебе удовольствия, просто поприсутствуй на публичном слушании этого дела, которое будет проходить в воскресенье. Там ты всё и узнаешь.

— Что ж, как я понимаю… Моя роль в этой истории закончена? Вы удовлетворены результатом? — серьёзно спросил Джерард, чувствуя, как сердце его в этот момент почти выпрыгивает из груди.

— Более чем, mon sher. Вы оба справились великолепно, — королева отошла от окна и села на мягкую софу, расслабляя уставшую точёную шею. Джерард поспешил приблизиться, скрывая ликование от услышанного. Одобрение Её Величества — крайне высокая награда.

— И всё же… Сейчас волнения лишь будут нарастать. Не лучше ли вам покинуть Париж? Может быть, ваш дворец в Тюильри, или даже ещё дальше? — взволнованно спросил Джерард.

— Я думала об этом… и я остаюсь тут. Это моё решение, — тон королевы не предполагал возражений. — И если люди пылают праведным гневом, что ж… Возможно, я его заслужила. Я никогда не была хорошей королевой, к сожалению. Во мне слишком много земного, женского… Друг мой, ты знаешь это лучше меня, — она грустно и отстранённо улыбнулась. — Куда бы я ни направилась, это будет висеть надо мной, словно дамоклов меч. Моё место — здесь. Только прошу тебя, молю… — Мариэтта сжала локоть Джерарда через ткань сюртука. — Позаботься о моей дочери. Я верю тебе, как самой себе, и только на тебя могу надеяться в этом. Я хочу, чтобы она могла жить обычной жизнью и быть счастливой. Я хочу, чтобы над ней не висел этот груз. Я хочу, чтобы она запомнила меня улыбающейся, без слёз и этого горячечного румянца на бледном осунувшемся лице. Прошу тебя, ты сделаешь это? — королева с мольбой смотрела в его глаза своими, чисто-голубыми, в уголках которых стояла искристая влага.

— Вам не стоит беспокоиться. Я полностью осознаю ответственность и честь, Луиза в безопасности, и я буду жить, чтобы так было и впредь. Она написала вам письмо, — судорожно опустив руку во внутренний карман, он достал чуть смятый конверт и передал в подрагивающие руки королевы. Она буквально на мгновение прижала его к груди, а затем открыла стоящую рядом на этажерке крупную деревянную шкатулку и убрала его туда, взамен достав ещё два конверта. Один из них был больше и пухлее. На его розоватой поверхности красовалась королевская печать, и оно явно было подписано рукой Её Величества. Второй же — обычный, белый, довольно тонкий, с единственным, словно в спешке оставленным росчерком: «Моей малышке Лулу».

— Джерард Мадьяро, — начала она негромко, но от этого тона холодок пробежал по спине Джерарда. Эффект только усилился, когда королева положила свою прохладную ладонь сверху на его руку. — Ты служил мне верой и правдой пятнадцать лет, и я смело могу сказать, был лучшим из моих тайных советников, хоть и был самым молодым и неопытным из них. Ты не оставил меня в это тяжёлое время, хотя уже многие покинули не только Париж, но и страну, точно крысы, бегущие с тонущего корабля. Мне смешно наблюдать за этим бегством, но я, как бы то ни было, понимаю их. У них семьи. Дети, у многих — уже внуки. Им есть, что терять, если вдруг вся монархия окажется под угрозой краха. Полетят головы. А у меня не осталось ничего, кроме Луизы, но и ту я считаю уже больше твоей дочерью, чем моей… Так… проще смириться.

— Прошу, не говорите этого… — потрясённо прошептал Джерард.

— Не перебивай, невоспитанный мальчишка, — чуть нахмурившись, ответила королева, другой рукой смахивая с глаз слёзы. — Ты служил мне верой и правдой столько лет, но теперь пришло время и короне послужить тебе. С сегодняшнего дня ты уходишь в отставку с пожизненной пенсией и содержанием в том случае, если… Если всё сложится удачнее, чем я предполагаю. — Джерард вздрогнул и сжал руку под ладонью королевы в кулак. Он не ожидал подобного развития событий. Он был не готов к тому, что слышал сейчас. — В этом конверте все бумаги, а также векселя на достаточную сумму, чтобы несколько лет жить, не задумываясь ни о чём, во Франции или любой другой стране, я уверена. И не только. Я не знала, когда тебе это передать, но решила сделать это сейчас. Храни эти бумаги как зеницу ока и не вскрывай конверт. Только в тот момент сделаешь это, если вдруг поймёшь, что Франция перестала быть для тебя домом.

Они молчали некоторое время, глядя друг на друга, будто оба были поражены прозвучавшими в этой просторной комнате словами. Королева старалась взять себя в руки, а Джерард просто пытался осмыслить. Хотел, и никак не мог.

— Позаботься о Луизе, — ещё раз повторила королева, распрямляя спину и снова становясь монаршей особой, а не разволновавшейся женщиной. — Я хочу, чтобы моя малышка была жива и счастлива. Ты — единственный, кто в состоянии исполнить мою последнюю волю. А я не собираюсь убегать. Моя судьба до конца быть с моим народом в это сложное и кровавое время. Если они выберут смерть для меня — то так тому и быть. Я — их королева, и без своей страны и людей я — ничто.

Джерард долго смотрел в уверенные, ставшие жёсткими и холодными, глаза. Сейчас в них не осталось ни капли от той женщины, в которую он влюбился в юности. И всё же, это ничего не меняло. Она могла отправить его в отставку со всеми почестями. Но не могла лишить права быть её другом.

Наконец, коротко кивнув и сухо улыбнувшись, он поудобнее устроил конверты во внутреннем кармане сюртука и, на прощание сжав и поцеловав сухую кожу бледного запястья, поклонился и вышел вон.

И в карете Джерард много думал над тем, смог бы он принять подобное решение на месте королевы? Смог бы выбрать для себя неопределённое, смутное будущее в тот момент, когда другим выходом было бежать, не оглядываясь — к счастью, любви, новой жизни… Но возлюбленный королевы был мёртв, а дочь требовалось скрыть как можно лучше от посторонних глаз. Всё же он — не королева. Ему скрыться намного проще, чем монаршей особе, лицо которой знают во всех соседних и дальних странах… Если бы Фрэнк… — сердце больно сжалось в этот момент, — если бы Фрэнка не стало сейчас, он бы определённо не нашёл смысла жить дальше. И хотя волнение и беспокойство за королеву тоскливо отдавалось внутри груди, где-то над солнечным сплетением, он всё же понимал её. И уважал её решение.

Какова роль отдельно взятого человека в обществе, и возможно ли вообще человеку быть вне общества, вне народа и истории, жить лишь своими личными страстями и радостями? Можно ли выбирать личное счастье, если оно идёт вразрез с общественным мнением, или только будучи частью общества, человек может обрести свою цельность?

Джерард размышлял над этим, покачиваясь в экипаже на пути к поместью. И не мог найти ни одного ответа. Казалось, летнее настроение природы вокруг только набирало силу, совершенно не обращая внимания на его взволнованное, потерянное сознание. Ясная, солнечная погода и тепло разливались вокруг, будто в насмешку, и Джерард, вздохнув, задёрнул шторку, погружая экипаж в сумрак. Он не знал ответов, но дома его ждал Фрэнк — его светлый, любимый мальчик, и одно воспоминание о нём согревало и окрашивало непроглядную черноту его мыслей во все возможные и чудные цвета радуги.

И он находил в себе силы едва заметно улыбнуться, закрыв глаза, и мечтал скорее вернуться к нему — в поместье. Потому что он знал, что только этот человек может сейчас принести ему покой и отдохновение.

Глава 27

Последняя неделя мая неторопливо влилась в первые дни июня, и в поместье Джерарда Мадьяро царили мир, покой и нега. Все волнения, то и дело колыхавшие спокойствие Парижа, обходили стороной эту пасторальную местность, словно выписанную художником-романтиком на фактурном льняном холсте.

Весна была невероятной: слишком тёплой, бесконечно томной, заставляющей то и дело освобождаться от лишней одежды под лучами жаркого солнца, и в то же время дающая неожиданную прохладу ночью, когда не зазорно накинуть на себя и два одеяла, чтобы не замёрзнуть к утру.

Фрэнк в первые дни лета мечтал о том, что наставник посулил ему недавно, — о совместной конной прогулке. Только они вдвоём, лошади и ветер. Их отношения, такие тёплые, нежные, в то же время волновали натянутой чувственностью. Между ними так и не случилось ничего более поцелуев и мимолётных, но таких желанных прикосновений. Фрэнк искренне наслаждался этим временем. Быть рядом с мужчиной, от которого кружится голова и потеют ладони, столько лет и не получать никакого тепла и внимания — разве это не худшая из злобных пыток? Никакой романтики, никаких ответных жестов… И вдруг — такая фантастическая сказка! Фрэнк пребывал в восхищении каждым взглядом и жестом, что дарил ему Джерард, не стесняясь. Наставник был очень щедрым на нежность и столь же осторожным насчёт всего, что касалось более близких их отношений. Фрэнк думал, что понимает его. Он предполагал, чего опасается Джерард, и сам не торопился — слишком уж сладок был тот романтический флёр, которым окутывали его каждый день.

В назначенный для верховой прогулки день Фрэнк задержался после завтрака за столом с Джерардом, читающим листовку. Лицо, которое наставник старался держать бесстрастным, то и дело теряло свою маску и становилось озабоченным какими-то переживаниями.

— Джерард? Всё в порядке? — Фрэнк протянул руку, чтобы мягко коснуться пальцев, удерживающих желтоватые листы.

— Фрэнки… — Джерард задумчиво улыбнулся, чуть поворачивая голову в его сторону. — Здесь написано, что в эти выходные будет последнее слушание по делу Русто в Париже. После этого приговор приведут в исполнение. Я думаю, что должен съездить в Париж и своими глазами увидеть всё, что там творится. Я до сих пор не понимаю, к чему нам нужно быть готовыми. Тут говорится, что Независимый суд собирает материалы для того, чтобы обвинить самого короля в предательстве интересов Франции. Это неслыханно, чтобы коронованного монарха смели в чём-то обвинить. Просто не представляю, насколько там все посходили с ума… Я слишком переживаю.

Фрэнк отреагировал ожидаемо. Его сердце тут же забилось в ускоренном ритме, а глаза забегали. Когда Фрэнк узнал об отставке, он посчитал, что всё: их проблемы решены сами собой, а революция, если та и случится, уже никак не коснётся наставника. И вот он, неугомонный, сам собирается лезть в пасть к голодному льву.

— Джерард, не нужно, — тихо, но очень настойчиво попросил Фрэнк, сильнее сжимая его пальцы. Тот отпустил листовку, укладывая её на стол, словно о чём-то сосредоточенно размышляя. — Пускай это будет глупым, думайте обо мне, что угодно, — тем временем продолжал Фрэнк, — но у меня сердце не на месте. Я знаю, что ничем хорошим это не закончится. Просто останьтесь тут, с нами. Вам не нужно ехать ни на суд, ни в Париж. Вы больше ничего не должны этому жадному, порочному городу.

— Ему — нет. Но я волнуюсь за королеву, — крайне серьёзно ответил Джерард, глядя прямо в глаза. — Ей я обязан всем.

— Но, Джерард, — разочарованно вздохнул Фрэнк, отпуская пальцы и вплетаясь ими в свои волосы надо лбом, — это неоправданно опасно. Не вижу никакого смысла рисковать собой ради человека, что избрал свою судьбу. Я восхищаюсь королевой, и она для меня эталон того, как должен вести себя монарх, когда его монархия рушится, словно карточный домик. Но, Джерард… Вы — не монарх. Вы не должны быть столь неосмотрительным. На вас — ответственность за Луизу… Ответственность за всех нас. Вы… не можете нас оставить.

Фрэнк говорил это и чувствовал себя лицемером. Он произносил очень правильные и верные, достигающие цели, слова. С той лишь разницей, что сказать хотел лишь одно: «Вы не можете оставить меня. Не можете! У вас больше нет права собственной, единоличной воли… Я люблю вас! Я не смогу жить, если с вами что-то вдруг произойдёт…» Фрэнк боялся этого, словно просохшая на летнем солнце деревяшка — открытого огня в камине. Та вспыхнет и сгорит дотла, не оставляя после себя ничего, кроме грязно-серого пепла. Именно сейчас, получая ту любовь и тепло, о которых он так долго мечтал, Фрэнк стал бояться потери неимоверно остро и сильно.

Джерард обдумывал его слова очень долго, словно потерявшись в сплетениях своих мыслей. Его осиротевшая рука негромко выстукивала ритм пальцами по столешнице.

— Знаешь, мальчик мой, — вдруг легко улыбнулся он после молчания, — как бы мне ни хотелось признавать это, ты всё же прав. Я не поеду в Париж. Но взамен я должен навестить мадам Шарлотту сегодня.

Фрэнк не удержал расстроенного вздоха, снова поднимая глаза, чтобы встретиться со взглядом Джерарда. В глазах наставника плескалось столько чувств, что на душе у Фрэнка мгновенно стало тепло и спокойно.

— Вы помните, что обещали мне верховую прогулку? Уже который день вы словно сбегаете от данного вами же обещания, — возвратил улыбку Фрэнк.

— Думаю, что одно другому никак не помешает, тем более я планировал совсем ненадолго, а ты мог бы пообщаться с Люцианом. Вы ведь друзья? — Джерард чуть ехидно прищурил глаза и взметнул бровь выше. — Разве ты не хотел бы встретиться с ним?

— Конечно, мы друзья, — потерялся Фрэнк под этим испытующим взглядом, — и…

— И можно было бы взять с собой Лулу. Она уже так давно просилась с нами покататься. Думаю, её пора побаловать.

Фрэнк всё же был разочарован. Он мечтал о чём-то романтичном, только для них двоих, и хотя всей душой прикипел к милой Лулу, сегодня совершенно не желал её компании.

— Месье Джерард, Фрэнки! — Девочка в лёгком льняном платье светлого оливкового оттенка влетела на кухню, едва не сбивая собой так некстати оказавшийся на пути стул. — Посмотрите, какое чудо! Я собрала их для Маргарет! — Она протянула почти под нос Фрэнку небольшой букетик ранних полевых цветов, что до одури сладко пахли чем-то медовым. Венчики были пёстрыми, но при этом оттенки подобрались очень нежные. Маленькие цветы, названия которых Фрэнк не знал, радовали глаз.

— Прелестно, — улыбнулся Джерард, поднимаясь с мягкого стула и направляясь к посудному шкафу. Сняв небольшую вазочку с верхней полки, зачерпнул в неё воды из вместительной деревянной бадьи. — Любым цветам нужно пить, милая. — Он поставил вазочку на стол. Сосуд был очень простым: глиняным и без лепнины, просто покрашенный прозрачным лаком.

Луиза, понимая намёк, тут же окунула стебельки в воду. Букет казался славной разноцветной шапочкой над спокойной глиняной шейкой вазы.

— Поедешь к тётушке Шарлотте вместе с нами? — спросил Фрэнк Луизу, перебарывая свои собственнические порывы.

— В карете? — подозрительно поинтересовалась девочка, мило поджимая губы.

— Конечно, нет, — улыбнулся Джерард. — Сегодня мы отправляемся верхом.

Счастливой улыбкой наследной принцессы можно было осветить тёмную комнату или даже подвал поместья, настолько ярко блестели её огромные голубые глаза.



Путь до поместья баронессы Лулу провела в чутких руках Джерарда, удобно устроившись боком меж его колен и лошадиной шеей. Они ехали неторопливо, бок о бок, и хоть из-за этого дорога заняла много больше времени, так они оба были уверены в том, что непоседливая девчонка, то и дело вертящая головой в небольшой соломенной шляпке с голубыми лентами, не свалится с лошади. Лулу восхищало всё: от того, какой шелковистой казалась ей грива Кронца, коня Джерарда, до того, как смешно вырывалась мягкая, пропитанная быстрыми ночными дождями, земля из-под увесистых копыт. Она звонко и высоко хохотала, когда бабочки, то и дело порхающие в воздухе, норовили присесть на её веснушчатый нос. Она пыталась дотянуться рукой до кобылы Фрэнка, что всхрапывала и косила глазом от такого внимания. Луиза была неугомонным воплощением детской живой энергии, которая так и искрится, ища хоть какого-нибудь выхода.

И Фрэнк, который обожал эту девочку, но при этом успевал испытывать смешные уколы ревности и странного желания — оказаться вот так же меж коленей Джерарда, — с огромным удовлетворением ловил на себе однозначные, такие говорящие взгляды наставника поверх соломенной шляпки.

— Милая, мы почти приехали, — сказал Джерард почти свесившейся с коня девочке. — Сиди ровно, иначе, если я не удержу тебя, ты упадёшь и не только ударишься, но и измараешь своё прелестное платье. Не уверен, что мадам Шарлотта оценит подобное.

— Вы правы, месье, — притворно-послушно вздохнула Луиза, возвращая тело в ровное положение и хитро улыбаясь. — Простите, я буду вести себя как маленькая принцесса.

— Я не то чтобы просил об этом, — подхватил игру Джерард, — но раз юная мадемуазель настаивает…

Фрэнку оставалось только широко улыбаться, выслушивая их милые перебранки.

Прибыв к поместью и спешившись, они дождались старого, с выбеленными сединой бакенбардами, камердинера.

— Месье Джерард, месье Фрэнк, мадемуазель, — поклонился он гостям, открывая тяжёлую дверь перед ними. — Проходите. Мадам Шарлотта пьёт полуденный чай в саду, прошу за мной. — И он, оказавшись достаточно подвижным для своего возраста, повёл всех троих за собой через анфилады комнат первого этажа. Некоторые из них, к огромному удивлению Фрэнка, были убраны белой тканью — она лежала поверх мебели, обнимала тяжёлые люстры и закрывала зеркала. Такое бывает, если хозяева по каким-то причинам перестают пользоваться помещением или собираются в длительную поездку.

После недолгих блужданий они подошли к стеклянным дверям, что открывали за собой чудесный вид на цветущий розарий, небольшой фонтан и миниатюрный столик, за которым сидели двое, наверняка любуясь красивым вековым дубом чуть поодаль, смело зеленеющим свежей листвой. Едва старик-камердинер распахнул звякнувшие стеклом створки, внутрь помещения ворвался дурманящий запах сада и свежести, что дарила в этот жаркий день теневая сторона дома. Баронесса обернулась и, тут же расцветая в улыбке, встала навстречу. Люциан заметил гостей и последовал её примеру, лишь Шарлотта поднялась с плетёного ротангового кресла.

— Джерард! Фрэнки! И мадемуазель Луиза? — Шарлотта с радостью обняла своих гостей, позволяя им поприветствовать и Люциана рукопожатиями. — Я так соскучилась по вам, но не рисковала отвлекать от слишком важных дел. Присоединяйтесь к нам, прошу, мы только сели. Сегодня выпечка моей Элен превзошла все ожидания! — баронесса говорила очень быстро и вдохновенно, приглашая к столу, а её нежно-бирюзовое платье самого простого кроя выгодно подчёркивало бледноватую кожу и мерцающие медью волосы.

Скоро вокруг столика уже ожидали пять плетёных кресел, и все вместе, улыбаясь друг другу и переговариваясь о малозначительных и забавных вещах, они приступили к свежему чаю и ещё тёплой выпечке: французские булочки — с маком, миндалём, изюмом — просто таяли во рту, заставляя блаженно щуриться.

Над ними, такими беззаботными и расслабленными, витала домашняя добродушная атмосфера, как будто за столом, наконец, собрались все члены семьи после долгого и напряжённого отсутствия. Юноши перешёптывались меж собой, подшучивая над девочкой, которая никак не могла решиться, с какой же из булочек начать. Люциан казался немного уставшим, но не переставал улыбаться Фрэнку, то и дело нашёптывая ему, «как горят у того глаза, наверное, произошло что-то хорошее?» Чаепитие закончилось лишь после третьего заварочного чайника и того, как все булочки до одной оказались съедены.

— Тётушка Шарлотта, можно, я ненадолго останусь в вашем розарии? Он великолепен, я очень хочу посмотреть, как вы ухаживаете за розами! — торжественно попросила Луиза, едва взрослые решили встать из-за стола.

— Конечно, милая, — мягко улыбнулась баронесса. — Сейчас я попрошу Сьюзи — это старшая дочь Элен, моей кухарки. Она тебе тут всё покажет.

Оставив юную восторженную принцессу на попечение девочки лет тринадцати, Шарлотта повернулась к Джерарду, который что-то негромко сказал ей.

— Мои дорогие, не оставите ли вы нас ненадолго? — спросила она у юношей, намерившихся, было, пойти следом за ними в дом. — Нам нужно обсудить несколько важных вопросов, да и вам, думаю, есть, о чём поговорить. — Она улыбнулась Фрэнку, тут же переведя взгляд на Люциана. Тот лишь едва заметно, но очень учтиво поклонился, качнув головой. Фрэнк успел поймать извиняющийся, но совершенно не сожалеющий взгляд Джерарда, с уколом ревности осознавая, что у этих двоих всегда будет что-то между, во что его не будут посвящать. Нет, он совершенно точно доверял Джерарду. Эта ревность была несколько другого плана, не чувственного.

Когда Шарлотта скрылась с наставником внутри поместья, юноши ещё недолго постояли у дверей, наблюдая за тем, как две девочки резво бегают меж розовых кустов. Это вызывало улыбку у обоих.

— Ещё никогда тут не было так оживлённо, — негромко сказал Люциан, следя за салочками.

— Ты не поверишь, друг мой, — ещё шире улыбнулся Фрэнк, — в самый первый день, как она у нас появилась, я подумал то же самое!

Переглянувшись, они оба фыркнули и, обняв друг друга за плечи, сделали первый шаг по садовой дорожке.

— Чуть дальше, вон за теми дубами, моё любимое место в этом саду, — сказал Люциан, когда розарий и весёлые детские голоса остались позади. — Я покажу тебе, где провожу почти целиком все последние дни, то с книгой, то с клочком листа и пером. Знаешь, в преддверии перемен, в голову лезут всякие глупости, — улыбнулся он. — Я даже закончил пару небольших поэм.

— Ты не рассказывал, что пишешь, — улыбнулся в ответ Фрэнк, когда они уже расцепили объятия и просто шли рядом, едва касаясь друг друга кружевными манжетами блуз.

— Я и не писал раньше, — в тон ему ответил Люциан, щурясь от внезапно пробившегося сквозь дубовые кроны солнечного луча.

Выйдя из тени деревьев, они оказались у подножия небольшого холма, покрытого нежной изумрудной травой. На его вершине рос огромный, кряжистый вековой дуб в несколько обхватов. Даже издалека было отлично видно, насколько величественное и старое это дерево. На одной из толстых нижних его веток висели верёвочные качели. Видимо, это и было то самое волшебное место, о котором говорил Люциан.

Фрэнк некоторое время смотрел на этот раскидистый дуб и качели, чуть колышущиеся от несильного движения ветерка. Тут было просторно. Тут веяло умиротворением. Это отчего-то заставляло сердце в груди учащать ритм со счастливым предвкушением.

— Красиво здесь, не правда ли? — спросил Люциан, решивший первым пойти вперёд, на излюбленное своё место.

— Не то слово, мой друг! — вдохновенно воскликнул Фрэнк, устремляясь следом.

Они пересекли подножие холма и поднялись к дубу. Фрэнк тут же опробовал качели. Отполированная до блеска деревяшка, подвязанная с обеих сторон толстыми, прочными канатами, внушала доверие. И даже при том, что качели вряд ли можно было счесть изящными, они показались Фрэнку весьма удобными.

— Крепко держишься? — поинтересовался Люциан, подходя сзади. И едва Фрэнк кивнул, тот оттянул качели на себя и с силой оттолкнул, посылая их в полёт. Радостный вздох и светящиеся восторгом, как у ребёнка, глаза Фрэнка были доказательством того, насколько ему нравится.

Фрэнк раскачивался, не в состоянии остановиться. Люциан расположился рядом на траве, откинув спину на шершавый ствол, согнул колено и удобно устроил на нём руку.

— Знаешь, Фрэнк, я думаю о том, что не готов. Морально не готов к грядущим переменам. Я так здесь привык, словно врос корнями, — его глаза, туманясь какими-то личными воспоминаниями, смотрели вперёд и вниз, где за небольшой дубовой рощей виднелось поместье, утопающее в нежных оттенках розария.

Фрэнк с непониманием обернулся, с любопытством разглядывая Люциана.

— О чём ты, друг мой? О каких именно переменах говоришь ты? Я не понимаю… — он стал останавливаться, в то время как друг удивлённо взглянул на него, приподняв густую бровь.

— Ты ничего не слышал? Неужели месье Джерард ничего не рассказал о нас?

— Нет, — взволнованно подтвердил Фрэнк. — Прошу, не томи меня, о чём ты говоришь?

Люциан вздохнул, прикрывая холодные голубые глаза веками со светлыми ресницами.

— Я и не знаю теперь, могу ли я сказать…

— Но и не сказать теперь ты не можешь, — настойчиво упёрся Фрэнк, спрыгивая с качелей и присаживаясь рядом с другом. — Просто невежливо начинать о чём-то сокровенном и вот так замолкать — на полуслове.

Фрэнк какое-то время разглядывал словно выточенное из алебастра лицо с прикрытыми глазами и длинными ресницами. Люциан молчал, но чуть погодя решился.

— Друг мой… Через две недели нас будет ждать корабль в порту Сен-Мало*. Мадемуазель Шарлотта хочет вывезти всех домочадцев отсюда в Англию. Там, под Портсмутом, в огромном поместье живёт её пожилая тётушка. Баронесса решила покинуть Францию, — закончил Люциан и, чуть помедлив, добавил всё же: — Навсегда.



— Но… — Фрэнк не верил своим ушам. Он оказался растерянным, не готовым к таким известиям. Это было слишком неожиданно для него. Не лучше, чем гром посреди ясного неба… — Как же так? Навсегда?..

Люциан выглядел так, словно хотел сказать что-то ещё. Будто бы слова вертелись у него на языке. Но, взяв себя в руки, он не решился продолжить свою речь.

— Представь, Фрэнки, в каком я состоянии. И пускай я знал о планах мадемуазель Шарлотты намного дольше, чем ты, это ничуть не сделало меня более подготовленным и счастливым. Мы отправимся в путь через полторы недели, чтобы вовремя добраться до Сен-Мало. С минимумом вещей и ворохом славной памяти, как сказал бы мой отец, — улыбнулся Люциан, решаясь, наконец, посмотреть на друга. Тот сидел, ошарашенно глядя перед собой и пытаясь хоть как-то осмыслить ситуацию.

Определённо, Фрэнк не думал, что они с Люцианом очень близки, но за всё то время, что они успели пообщаться, он с уверенностью мог назвать этого человека рядом добрым, хорошим своим другом. Товарищем. Совершенно точно — человеком, который очень дорог. Он не мог поверить в то, что им придётся расстаться — так скоро и, возможно, навсегда… Тяжелее этого «навсегда» не было ничего для Фрэнка.

— Знаешь, друг мой… — наконец, разомкнул сжатые в тонкую линию губы Фрэнк, — я вряд ли смогу найти сейчас подходящие ситуации слова, Люци. Я шокирован и подавлен. Но это не значит, что я не желаю тебе счастья на новом месте. Я верю, что такой человек, как ты, несмотря на застывшую вьюжную тоску в твоих глазах, сможет найти себя там, куда бы ни забросила его судьба. Не знаю, возможно ли это, но, быть может… Мы будем писать друг другу? — Фрэнк посмотрел на друга с затаённой надеждой. Кажется, его слова растопили лёд, тонкой корочкой блестевший на дне его глаз. Люциан чуть заметно улыбнулся.

— Я думаю, что мы обязательно будем писать друг другу. И только посмей отойти от этого великолепного плана — мне придётся вернуться во Францию и вызвать тебя на дуэль за оскорбление лучших дружеских чувств.

Они обнялись, и хотя весь последующий, окрасившийся розовым под закатным небом вечер прошёл под эгидой лёгкой дымки тоски и грусти, это не мешало им смотреть вниз с холма, обсуждать последние события обоих домов, подначивать друг друга, когда разговор начинал касаться так явно видимых чувств между месье Мадьяро и Фрэнком, смеяться одним им понятным шуткам и зябко жаться друг к другу плечами оттого, что вечерний ветерок, дующий откуда-то с запада, становился всё прохладнее.

— Думаю, нам стоит вернуться, — сказал Люциан, когда темы для бесед были исчерпаны, а молчание немного затянулось. Оно не тяготило ни одного из юношей, но их на самом деле могли уже ждать к ужину.

— Ты прав, — согласился Фрэнк, поднимаясь с травы первым и протягивая Люциану руку. — Идём?

— Только после вас, месье, — шутливо откланялся тот. В его голубых глазах танцевал смех, когда он наблюдал за задорным и быстрым спуском Фрэнка, желающего подурачиться чуть дольше. Они оба чувствовали — Люциан мог бы поклясться в этом — тяжёлую печаль от предстоящей разлуки. Не было никаких гарантий того, что они ещё хоть раз встретятся после неё… Но ни один, ни второй не считал всё это поводом для того, чтобы портить друг другу последние воспоминания.

Ведь самое лучшее — остаться в памяти дорогого человека светом, а не серой дымкой безрадостных чувств?

Глава 28

— Мы вас потеряли, — улыбнулась баронесса, едва они показались в столовой. По всей видимости они только что сели ужинать, не надеясь дождаться двух друзей. Луиза выглядела чуть расстроенной, возможно, она тоже хотела провести время вместе с ними после осмотра розария. Её милые губки были надуты. Фрэнк, не удержавшись, легко пнул Лулу по туфельке под столом, старательно делая вид, что рассматривает люстру. Девочка тут же улыбнулась, показывая ему краешек розового языка.

— Мадемуазель Луиза, разве юные принцессы должны вести себя за столом подобным образом? Это ужасно! — притворно возмутилась Шарлотта, качая головой. — Кажется, месье Джерард совершенно не занимается твоим воспитанием, думаю, за это непростое дело стоит взяться мне.

Мужчины за столом лишь хмыкнули, всецело занятые едой в своих тарелках. Даже Джерард, сначала выглядевший чуть потерянным, едва заметно улыбался.

После спокойного ужина гостям пора было уезжать. Но баронесса снова удивила Фрэнка своим внесённым предложением.

— Душа моя, — обратилась она к Лулу, присев и наклонившись ниже. — Не хочешь ли ты составить мне завтра компанию? Я собираюсь наведаться в Сенлис к своей портной и шляпнице. Мы могли бы заказать тебе несколько новых платьев и шляпок к ним, заглянуть к башмачнику — вдруг найдётся что-то готовое на твою прелестную ножку? А то в доме этих двух грубиянов тебя вряд ли баловали обновками? — и пока девочка ошарашенно хлопала глазками от такого напора, Шарлотта внесла последний штрих: — А после, вечером, мы могли бы поесть мороженого и пирожных в небольшом кафе на углу и сходить на выступление местного кукольного театра. Как ты смотришь на это, детка?

Фрэнк вовсю вглядывался в глаза Джерарда. Тот не казался удивлённым, а это означало лишь одно: всё предложенное было спланировано ими заранее. Для чего? Получится, что Луизы не будет в поместье целых два дня. И не слишком ли это опасно?

Но мадемуазель Шарлотта не зря считалась мастерской соблазнительницей. Ну какая девочка десяти лет в своём уме откажется от обновок, мороженого, да ещё и кукольного театра в придачу? Глаза Луизы были широко распахнуты и подозрительно блестели. Она порывисто обняла баронессу, сказав только несколько слов:

— Конечно! Конечно, я очень хочу поехать с вами!

Тепло попрощавшись с домочадцами и Луизой, Джерард взлетел на своего коня, с интересом поглядывая на Фрэнка. Его кобылу не седлали, Джерард хотел оставить её здесь до следующего раза. Потому что от него не укрылся блеск ревности и мечтательности в глазах Фрэнка, когда они ехали верхом к Шарлотте.

— Оттого, что ты смотришь по сторонам, твоя лошадь не объявится, mon sher, — сказал он, наконец. — Просто забирайся ко мне и перестань делать вид, что ты не понимаешь, о чём я. — Джерард игриво улыбнулся, освобождая стремя со стороны Фрэнка, чтобы тот мог забраться впереди него. Конечно, двадцатилетний юноша был далеко не маленькой девочкой, но Джерард был совершенно уверен, что Кронц спокойно выдержит их обоих, и, ко всему, своя ноша не тянет.

Короткий разыгранный спектакль стоил того. Заметно порозовевшие скулы Фрэнка и заалевшие кончики ушей, влажный взгляд темнеющих глаз стали более чем достойной наградой.

— Это неловко, — смущённо проговорил Фрэнк, подходя ближе к коню и примериваясь к стремени.

— Смелее, мой мальчик, — игриво улыбнулся Джерард, уже предвкушая теплоту упругого тела перед собой и волнующий запах тёмно-каштановых волос, что совершенно точно будут лезть ему в лицо при скачке. Он хотел обнимать Фрэнка, прижимаясь грудью к его спине со всей силы. Хотел видеть крепкие бёдра меж своими, что обнимают лошадиный круп. Он уже давно горел, стараясь гасить в себе эти слишком яркие желания, но сейчас часть их вырвалась наружу. — Давай же. Нас никто не видит.

Фрэнк взобрался легко, чуть задев носком высокого сапога немного отодвинувшегося назад Джерарда. Его смущение так и не проходило, принося бесконечное удовольствие. Едва тот устроился, Джерард сжал бёдрами его ноги и, подавая сигнал коню, тронул поводья.

— Разрешите, я возьму их? — попросил Фрэнк, касаясь ладонями рук наставника, что еле придерживал кожаный ремень поводьев. Кронц был умным и отлично объезженным, он не нуждался в понуканиях. Но этот трогательный жест выглядел более чем убедительно. Тем более, он освобождал его руки, и это стало решающим звеном в недолгой цепочке размышлений.

Передав всю ответственность устроившемуся меж его бёдер Фрэнку, Джерард обхватил его поперёк талии, прижимаясь крепко и томно, с силой вдыхая запах, прикасаясь носом к волосам и коже сбоку шеи. Фрэнк вздрогнул от этой желанной, но всё же неожиданной ласки. Они неторопливой трусцой выехали за пределы поместья. Их не могли бы разглядеть даже из окон, да и совсем не это волновало Фрэнка.

Жар. Всепоглощающий жар тела сзади расползался по его спине и плечам, обжигал шею, бился в затылке, словно пойманная в силки канарейка. Жар Джерарда растапливал его тело, туманил разум желанием, которому они так ни разу и не отдались за всё последнее время. Фрэнк мечтал об их близости, но с мазохистским удовольствием оттягивал этот момент как можно дольше. Ведь он знал, он чувствовал. Чем дольше продержатся они, тем слаще и безумнее будет их первый раз. Когда будут сброшены все маски и предрассудки, и они предстанут друг перед другом не столь обнажёнными телом, сколько совершенно нагими душой.

Чувствуя руки, что вдруг проснулись и мягко задвигались по тонкой рубашке на его груди, будто случайно забираясь в прорези между частыми завязками, Фрэнк старался следить за глубиной и размеренностью своего дыхания. Он не собирался сдаваться так просто. И именно в этот момент горячие, сухие губы Джерарда нашли его шею чуть ниже и дальше уха, сначала целуя, а затем проводя по этому месту влажным острым языком. Издав странный хриплый звук, Фрэнк, не выдержав, выгнулся дугой и, запрокинув голову, удобно устроил её на плече Джерарда, бессильно открываясь для его ласк. Шея всегда была самым слабым и чувствительным его местом. Новые поцелуи, перемежающиеся покусываниями и горячими дорожками от языка, не заставили себя ждать.

Фрэнк изнемогал, закрыв глаза. Его тело начало дрожать в опытных, бесстыдных и настойчивых руках. В конечном счёте, он и так знал, что Джерард способен творить с ним ужасные вещи, от которых он не в силах отказаться. Его ослабшей воли хватало лишь на то, чтобы окончательно не выпустить поводья из дрожащих пальцев.

Доверив дорогу Кронцу, они предавались странным играм прямо на его спине, до тех пор, как конь не остановился вовсе, постепенно перейдя на шаг, и не нагнул гибкую шею к мягкой траве на обочине.

— Кажется, нас больше не собираются никуда везти, — с тихим смешком прошептал Джерард, нежно касаясь губами порозовевшего уха Фрэнка. Тот лишь в очередной раз вздрогнул, обкусывая свои влажные губы. Фрэнк практически плыл в беспамятстве, пока Джерард, спускаясь с коня, придержал его ослабшее тело руками, а потом, подхватив, словно ребёнка, отнёс чуть в сторону от дороги, чтобы нетерпеливо уложить на траву.

— Ты великолепен, душа моя, любовь моя, ты сводишь меня с ума, — шептал Джерард, нависая над ним сбоку и нетерпеливо развязывая шнуровку и на блузе, и на верховых кюлотах свободной рукой. Он не переставал целовать Фрэнка, смотревшего на него затуманенным взглядом из-под опущенных ресниц, и когда их языки, опаляемые жаром сбивающегося дыхания, встречались меж губами, на них с воем и треском обрушивалось небо — настолько острыми и желанными были ощущения.

Джерард давно нашёл медленную, неторопливую дорогу вниз: ладонью вдоль груди, едва коснувшись пальцами сморщенных сосков, ниже, обласкивая углубление пупка, отчего Фрэнк, томно выдохнув, лишь выгнулся сильнее; касаясь дорожки волос ещё ниже, проникая под ткань, чтобы сгореть от жара сильной эрекции, чтобы на мгновение ошалеть, пропустив несколько ударов сердца.

— Еsattamente lava calda*… — сдавленно прошептал Джерард, начиная бесстыдно ласкать, двигать рукой, повинуясь требовательным просьбам напряжённого, словно вытянутого в струну тела под ним. Его собственное сердце стучало так быстро, что он опасался — не выпрыгнет ли? Не подведёт ли его?



Остановившись ненадолго лишь для того, чтобы приспустить ткань кюлотов, Джерард сделал то, о чём Фрэнк не мог ни думать, ни мечтать — склонился над его пахом, чтобы Фрэнк под ним, громко простонав и в диком смущении закрыв лицо руками, почувствовал всю влажность и теплоту его нежного, умелого рта, упругость губ и сопротивление глотки. Фрэнк не верил собственным ощущениям — но он был целиком и полностью внутри рта Джерарда, и это осознание действовало сильнее многократной дозы афродизиака, растворённой в вине. Опустошающая, сметающая волна поднялась слишком резко, и хватило всего нескольких движений, чтобы та снесла всё на своём пути, чтобы Фрэнк, содрогаясь раз за разом, заполнил семенем жадный рот Джерарда, который, совсем не пытаясь отстраниться, только судорожно сглатывал.

Их, совсем сошедших с ума, не волновало, что они лежали совсем недалеко от дороги, примяв своими телами густую траву. Дорога эта соединяла лишь два соседствующих поместья, и обычно по ней никто не ездил. Их не волновало, что сгущающиеся сумерки несли в себе свежесть и прохладу — жара их разгорячённых страстью тел вполне хватало, чтобы обогревать ближайшее пространство вокруг себя.

Наверняка, они были безумны. Во взаимной любви друг к другу, в неудержимости желания, в преданности… Но и это их не слишком волновало в этот миг.

Джерард, прилёгший рядом со своим возлюбленным — до сих пор горячим, тяжело дышащим, оголённым, — был бескрайне счастлив. И когда очнувшийся Фрэнк вдруг мягко, но требовательно опустил свою руку на его пульсирующую неудовлетворённым желанием плоть, лишь сжал ее своей ладонью и, поднеся к губам и нежно поцеловав каждый палец, произнёс: — Не нужно, малыш. Не сейчас… Мне и так до безумия хорошо только оттого, что ты столь ярко и честно реагируешь на мои ласки. Это восхитительно, mon cher. Я… так люблю тебя, — чуть тише выдохнул Джерард, тут же поворачивая голову и целуя Фрэнка во влажный висок.

— Я люблю вас больше, — тихо прошептал Фрэнк в ответ, улыбаясь. Прохладный вечерний воздух начал не слишком приятно обволакивать оголённую вспотевшую кожу, но это всё казалось такими мелочами по сравнению с осознанием того, что сейчас между ними произошло. Такое дикое и прекрасное, что у него до сих пор подрагивали пальцы.

— Думаю, нам стоит продолжить путь, — предложил, наконец, Джерард, поднимаясь и начиная трепетно затягивать столь жадно и торопливо развязываемые совсем недавно завязки на белой блузе и кюлотах Фрэнка. Прошло так мало времени, но Джерарду казалось, что минула вечность. — Я не хочу, чтобы ты простыл, мой мальчик. Ты сможешь ехать?

Получив в ответ лишь полный уверенности в своих силах взгляд, Джерард усмехнулся и помог Фрэнку подняться с примятой ими двумя травы.

Они продолжили свой путь неторопливой рысью, и Фрэнку было нестерпимо приятно и тепло оттого, как уверенно и волнующе удерживали его тело руки Джерарда. Он позволил себе опереться на него спиной, слушая лишь ответный счастливый вздох. И грезилось ему, словно нет никакой силы на этом свете, способной расцепить его оберегающие объятия.

— Джерард, простите, если это прозвучит грубо, но… О чём вы говорили с мадемуазель Шарлоттой?

— Ты ревнуешь, душа моя? Это невероятно мило и поднимает мне настроение, — игривым тоном донеслось сзади.

— И всё же я был бы вам признателен, если это что-то не слишком личное, — настаивал Фрэнк, надеясь вытрясти из наставника если и не всю правду, так хотя бы её часть.

— Фрэнки… — вздохнул Джерард, выкидывая белый флаг. — Наверняка Люциан уже рассказал тебе. Шарлотта планирует перебраться в Англию к своей тётушке вместе со всеми домочадцами и слугами. Когда я только узнал об этом, безмерно расстроился, знаешь, Шарлотта была мне верным другом долгие и долгие годы. Я чувствую себя так, словно слоны, поддерживающие на своих спинах плоскость моего мироздания, по очереди решили уйти на покой… Сначала королева… Затем Шарлотта. Мой мир накреняется, и я, совершенно не склонный к панике и меланхолии, начинаю нервничать и предаваться унынию. Я до сих пор не готов к этим переменам… Чёртова революция! — гневно выдохнул Джерард, повышая голос. — Чёртов король… — сказал он тише, и Фрэнк, прекрасно понимающий описанные чувства, потерялся от накатившего желания обнять Джерарда, поддержать его. Ведь он-то остаётся рядом. И он никуда — совершенно точно никуда — не денется. Не сбежит. Потому что без Джерарда, как бы глупо и банально это ни звучало, он не видел никакого смысла в том, чтобы бороться.

— Я… понимаю вас, Джерард, — тихо проговорил Фрэнк. — Когда Люциан сказал об их отъезде, на меня словно небо рухнуло. Безумие…

— Но это не всё, о чём мы говорили, — Джерард сделал небольшую паузу. — Я решил, что Луиза поедет с ними.

Твёрдость последней фразы заставила Фрэнка вздрогнуть.

— Это обдуманное решение и не подлежит никаким обсуждениям, — закончил мысль Джерард, едва слышно вздохнув в конце. И Фрэнк, мгновение назад готовый взорваться бесконечными: «Как? Вы не сделаете этого! Это невозможно!», — молчаливо смирился и принял волю наставника. Потому что, если убрать все эмоции, тот принял более чем взвешенное решение. Суд и наказание месье Русто повлечёт за собой лишь усиление народных волнений, и, глядишь, там и королю подошьют пухлую «чёрную папку» с обвинениями. А что же станет с королевой? Как всё это отразится на них самих? Кто мог быть уверенным хоть в чём-то в это страшное время? Наследная принцесса не могла оставаться в безопасности во Франции, когда вокруг творились подобные дела. Взбудораженной толпе ничего не будет стоить приплести невинного ребёнка к грехам родителей. Наставник не мог допустить этого - он обещал позаботиться о Луизе. И он был явно настроен выполнить своё обещание любыми возможными и невозможными способами. Фрэнка восхищала строгость его суждений и холодная уверенность.

— Вы правы… Я понимаю, — тихо согласился Фрэнк, накрывая ладонь Джерарда своей и чуть сжимая пальцы в подбадривающем жесте. — Баронесса не против стать ей приёмной матерью?

— Шарлотта сначала побоялась ответственности, что я собрался на неё возложить. Но я уверен, в Англии малышке не грозит совершенно ничего, в то время как здесь я не могу и предположить, чего ожидать от завтрашнего дня. В итоге, она настолько прониклась, что попросила оставить у неё Луизу на пару дней — наладить с ней доверительные отношения, чтобы девочке пришлось уезжать не с какой-то малознакомой женщиной, а той, которая понимает, балует и даже, возможно, любит. Я уверен, что Шарлотта сможет полюбить эту чудесную девочку. Луиза во всех открывает любовь.

Больше между ними не было сказано ни слова. Фрэнк, всё же огорчённый близким расставанием с таким количеством дорогих ему людей, размышлял о том, что же их всех ждёт там — впереди, за хрупкой гранью нового дня?

И хотя в эту ночь они снова тревожно спали в своих комнатах в одиночестве прохладных постелей, в голове Фрэнка чётко вырисовался план, который он собрался претворить в жизнь как можно скорее. Именно сейчас, когда комната Луизы, что как раз напротив покоев наставника, будет пустовать.

Глава 29

Начало конца

Следующим днём Джерард попросил всех остаться после обеда столь неожиданно, что Фрэнк, у которого сердце и так было не на месте, сжал зубы сильнее, чтобы выглядеть невозмутимым. Он никогда не задумывался ни о чём подобном до вчерашнего вечера, когда наставник сказал ему чётко и ясно: «Луиза должна уехать в Англию». В голове Фрэнка тут же завертелись сотни похожих вариантов фраз, которые Джерард мог бы сказать ему столь же решительным, не терпящим возражений тоном. И… что тогда? Как ему сражаться за то, что он выбрал для себя? Как вести себя, чтобы не впасть в крайности?

Джерард обвёл всех, собравшихся за столом, тяжеловатым рассеянным взглядом и, сцепив пальцы обеих рук в замок, вздохнул, прикрывая глаза. Фрэнк был уверен, что эту нависшую тучу почувствовали все вокруг: и жизнерадостная Маргарет, и молчаливый Поль. Они оба стали серьёзными и словно подтянутыми в ожидании слов Джерарда. И вот, наконец, он начал свою речь:

— Этот разговор будет не из приятных, я думаю, поэтому заранее хочу извиниться перед всеми за свою возможную резкость и за то, что в кои-то веки принимаю решение единолично, не спрашивая ваших мнений, — сказал он, переводя взгляд со своих пальцев на Поля, Маргарет, и очень быстро — на Фрэнка, затем снова впиваясь глазами в скатерть на столе. Намётанным глазом было видно, как тяжело даётся ему каждое слово, и что он был бы очень рад не вести сейчас этого разговора, но не мог уйти от ответственности. Такой Джерард вдохновлял Фрэнка, но и пугал ещё больше — с подобным его воплощением было невозможно спорить, невозможно ослушаться. Он словно превращался в другого человека — властного, в чём-то даже жестокого.

— Жерар? О чём ты? — негромко и взволнованно спросила Марго. — Что-то случилось?

— Случилось, и тянется уже довольно долгое время, душа моя, — ответил Джерард, поднимая взгляд на Маргарет и улыбаясь ей едва заметной грустной улыбкой. — В стране неспокойно, и я, задействовав все свои аналитические способности, прихожу к выводу, что дальше будет лишь хуже. Затем ещё хуже, пока, наконец, не придёт к состоянию «хуже некуда». Я не вижу больше смысла медлить, поэтому хочу поставить вас в известность о своём решении…

Слова оборвались, и тишина остро наточенным лезвием вошла внутрь тела Фрэнка. Он чувствовал, что бледнеет, а пальцы его от волнения и паники становятся холодными, практически ледяными. Это было то самое. То, чего он так боялся. Ему пришлось до боли в скулах стиснуть челюсти — чтобы не сказать в ответ что-нибудь резкое; и сжать кулаки на своих коленях — чтобы не ударить ими по столу, находясь в бешенстве. Он был на грани срыва, пытаясь ничем не выдать своего состояния, в то время как Джерард продолжил:

— Хочу отметить, что это не просьба, не вопрос и не предложение, — сказал он строго и очень серьёзно. — Это моё решение, настоятельное решение, я бы сказал.

— Не томи, продолжай, — чуть нахмурившись, попросила его Маргарет, сведя брови к переносице.

— Через полторы недели баронесса фон Трир отбывает со всеми домочадцами в порт Сен-Мало, чтобы сесть там на корабль, отплывающий в Англию. Там они намереваются со всем удобством и спокойствием устроиться в огромном поместье её вдовствующей тётушки. Они уезжают насовсем, потому что смута в Париже уже начинает приводить к беспорядкам в окрестностях. Если те люди, что держат сейчас транспаранты на улицах Парижа, немного наберутся смелости и наглости, а наказывать их вдруг окажется некому или некогда — первым делом их внимание падёт на наши богатые поместья в пригороде. Все влиятельные люди, хоть как-то связанные с монархической системой, их семьи и дома, утопающие в роскоши — вот куда потянутся взоры и руки обезумевших людей, оставшихся без хлеба в этом году. И в этот момент вопрос будет не в том, чтобы сохранить, а в том, чтобы выжить. Оставаться здесь очень опасно, и именно поэтому… — он на мгновение перевёл дыхание, перехватывая настойчивый взгляд Маргарет, — я хочу и требую, чтобы вы втроём собрали самые необходимые вещи и примкнули к свите Шарлотты. Я много думал и решил, что это наилучший вариант. Этот дом очень скоро перестанет быть должным убежищем, я просто не смогу обеспечить вам защиту здесь. Поэтому я настоятельно требую вашего отплытия в Англию.

Джерард замолчал, и Фрэнк почувствовал, словно внутри него лопнула какая-то туго натянутая струна. Струна, что ещё несла надежду — наставник не сделает этого…

— Более того, если продолжить говорить о вопросах безопасности, я уверен, что за мной будет отдельная охота — ведь, по слухам, я обладаю невероятным компрометирующим материалом на всю правящую верхушку, включая монарших родственников и коронованных особ. И никому нет дела до того, что у меня ничего подобного нет и никогда не было. Этот дом, я уверен, окажется под угрозой раньше всех других…

В малой кухне вновь воцарилась тишина, и Фрэнк, украдкой посмотревший в сторону наставника, лишь на мгновение поймал его взгляд. Слишком быстрый, слишком нервный. Чересчур виноватый. Никто не хотел ничего произносить, и это было вполне объяснимо. Прозвучавшее стало подобно граду среди ясного тёплого летнего дня. И это было больно.

— Ты закончил, Жерар? — вдруг негромко и как-то нарочито спокойно спросила Маргарет, и Фрэнк, посмотревший на её лицо, не увидел на нём ни сдвинутых бровей, ни каких-либо негативных эмоций. Она была холодна, точно замершая в снеге фигура, очень серьёзна и собрана.

— Да, Марго. Думаю, я сказал, что хотел.

— Отлично, — чуть улыбнулась она, а потом её лицо и тон вдруг резко изменились, вбирая в себя все присущие Маргарет черты — огненность, горячность, эмоциональность и крайне живую мимику: — А теперь послушай сюда, дрянной, невоспитанный мальчишка. Ты говоришь о подобных вещах и говоришь — «я настоятельно требую», значит ли это, что ты пытаешься командовать нами, словно мы твои слуги, а не старые добрые друзья? Словно мы — не те люди, что были с тобой в минуты бед и радостей, во времена твоих жестоких провалов и небывалых взлётов? Может, ты забыл, как много всего прошли мы вместе, и возомнил себя отцом семейства, ответственным за своих несмышлёных детей? Открой глаза, мой дорогой Жерар! Мы давно не дети, это во-первых, а во-вторых, ты, совершенно точно, не истеричный отец семейства. Ты взрослый и умный мужчина, что прекрасно знает — против воли мил не будешь, как бы правильно и логично не было всё, о чём ты говорил сейчас. Я не знаю, поддержат ли мои слова все присутствующие, но скажу как минимум за себя — успокойся уже. Успокойся и начни жить, как нормальный человек. Я никуда не собираюсь бежать отсюда. Мы вместе вырвались из паутины грязных Парижских улиц и вместе прошли ад, называемый тяжёлым трудом. Мы были вместе, и только поэтому у нас всё получилось. И если ты считаешь, что в эти поистине смутные времена ты справишься без нас, что мы — твоя обуза, то ты явно где-то ошибаешься и что-то путаешь. И если вдруг ты ещё не понял смысл моих слов, я скажу лишь предельно ясно — я никуда не еду! — с этими словами Маргарет встала из-за стола и, оправив длинные, в пол, юбки, гордо вышла через дверь в сторону кухни.

Поль и Фрэнк поднялись с резных стульев почти одновременно.

— Я целиком и полностью поддерживаю Маргарет, — уверенно сказал Поль, глядя в лицо Джерарду. Наставник смотрел на них, и ясно ощущалось — находился в шоке. Уже много и много лет никто его не отчитывал столь яро и праведно, как сделала это сейчас Маргарет. — Если вы не против, мы тоже пойдём. В поместье ещё много дел, — сказал он и, развернувшись на каблуках, последовал за женщиной. Фрэнк поспешил за ним, будучи не в силах остаться наедине с Джерардом сейчас. Им всем требовалось некоторое время и личное пространство. Кому-то для того, чтобы осмыслить, а кому-то — чтобы прийти в себя от гнева, паники и подступающего к самой глотке возмущения.

Зайдя на кухню, Фрэнк притворил за собой дверь, оставляя Джерарда в одиночестве в столовой. Маргарет, как ни в чём не бывало, суетилась у очага, помешивая что-то ароматное в чугунной утятнице. Поль, не говоря ни слова, взял с вешалки у чёрного выхода рабочий фартук для сада и рукавицы и вышел на улицу.

Фрэнк никак не мог совладать с тем, что клокотало внутри него. С безумным напряжением, что вдруг так внезапно отпустило, оставляя в теле неразбиваемые куски льда. Он встал у окна с видом на сад и розарий, чтобы успокоиться и привести свои чувства в порядок. Поль начал с осмотра розовых кустов, невозмутимо обрывая первые отцветшие бутоны. Наблюдать за его неспешной работой было именно тем, что возвращало ощущение твёрдой почвы под ногами.

— Франсуа, милый, — донеслось из-за спины. — Ты знал о его планах?

— Только вчера догадался, Марго, — чуть помедлив, ответил Фрэнк. От его тёплого дыхания запотело оконное стекло. — Когда он сказал, что отправит малышку Лулу с мадемуазель Шарлоттой. Он сказал, что это его решение не обсуждается.

Сзади что-то громко брякнуло, словно кастрюлю с силой припечатали сверху крышкой, а затем всё стихло.

— Она мне стала, словно родная дочь, — негромко проговорила Маргарет за его спиной, и Фрэнк в отражение стекла увидел, как она грузно и устало опустилась на грубоватый стул. — Наверное, это ирония судьбы. Едва я начну считать, что у меня снова появился ребёнок, как эта злодейка лишает меня его. Но, положа руку на сердце, я согласна с этим решением Джерарда. Она ещё совсем девочка, и случись что, вина тяжким грузом ляжет на всех нас. Это недопустимо. Наш ангел должна быть там, где безопасно. Придётся согласиться с этим самодовольным мальчишкой, хоть моё сердце и обливается солёной кровью и щиплет так, Франсуа, ты не поверишь, словно я обваренную кипятком руку уложила в кадку с рассолом от огурцов.

Между ними снова всё стихло, слышались лишь её прерывистые расстроенные вздохи. Фрэнк понял чуть погодя, что она плачет. Тут же отойдя от окна, он подошёл к Маргарет и обнял её, наклонившись. Он старался вложить в этот жест столько тепла и нежности, сколько мог. Он поглаживал Маргарет по выбившимся из-под чепчика каштановым прядям. В некоторых из них серебром мерцала ранняя седина.

— Всё будет хорошо, Марго… Всё будет хорошо. Я уверен, что всё наладится, и мы снова сможем жить здесь все вместе, как ни в чём не бывало, — шептал он, сам с трудом веря в свои слова. А потом вдруг сказал то, о чём так или иначе думал несколько раз, но ни за что не решился бы озвучить, если бы не вся эта странная атмосфера, витающая в поместье сегодня. — Знаешь, милая Марго… Недавно я задумался, что у меня никогда не будет детей. Я задумался о том, что не смогу держать их на руках, качать, не услышу их плач и первый смех. Раньше я думал, что это не волнует меня, но, оказалось — очень сильно ошибался. Тоска забирается внутрь и холодит все вены, едва я размышляю об этом.

— Но почему ты так категоричен? — с лёгким интересом спросила почти успокоившаяся Маргарет. — Ты молод и здоров, я не думаю, что у тебя могут быть проблемы с этим.

— Разве я говорил о проблемах? — горько усмехнулся Фрэнк. — Я говорил о невозможности. О том, что двое мужчин, любящих друг друга всем сердцем, не могут иметь детей.

Маргарет похлопала его по ладони, обнимающей её шею, и, подняв голову, улыбнулась.

— Ты ещё так молод и неопытен, Франсуа, — сказала она. — Конечно, вы не сможете родить детей друг от друга, но, имея должный статус и влияние, нет никаких проблем в том, чтобы зачать женщине, что согласится выносить для тебя дитя. Если предложить ей достойное вознаграждение, очень многие из простых здоровых служанок пойдут на подобное. Более того, я слышала, что такое уже не раз практиковалась втайне.

— Я понимаю это, — вздохнул Фрэнк. — Но это будет или мой ребёнок, или ребёнок Джерарда. Но никак не наш с ним.

— Мальчик, — чуть шире и мягче улыбнулась Маргарет, — мой маленький глупый мальчик, когда ты успел так вырасти? Кажется, совсем недавно ты разбивал колени на заднем дворе и гонял по улице кур, получая понукания от Поля. А сейчас ты размышляешь о том, что хотел бы иметь своих детей… Кажется, я становлюсь старой, слишком старой, — притворно-тяжело вздохнула она, склоняя голову к руке всё так же обнимающего её Фрэнка. — Франсуа, — сказала она вдруг строго. — Если ты задумался о детях, тебе стоит усвоить лишь несколько вещей. Не тот твой ребёнок, что лишь от твоего семени. Ребёнок считается твоим тогда, когда ты вырастил его в своей любви, не жалея душевных сил. И когда ты увидишь в нём, повзрослевшем, продолжение своих мыслей и верований, в поступках найдёшь твёрдость и силу — вот тогда с уверенностью можешь сказать: «Это мой ребёнок». Понимаешь, о чём я, душа моя? И если вы с Джерардом вырастите хотя бы одного человека в вашей любви, будет совершенно не важно, рождён ли он кем-то из вас от чужой женщины, или сирота по крови. Он будет вашим ребёнком, потому что именно вы вложили в него душу, мысли и чувства. Именно вы вырастили его, сделав тем, кем он и будет являться. И нет никаких кровных уз сильнее этого, вот что я хотела тебе сказать, мой мальчик.

Фрэнк молчал долго, осмысливая сказанное. Оно точно не было для него чем-то новым, каким-то откровением, потому что незримо обитало на краю его сознания. Но отчего-то всё равно произвело эффект порохового выстрела под самым ухом. «Вырастить в любви… Ведь и меня вырастили в любви в этом доме, и я совершенно точно могу считать Марго своей второй матерью», — думал он.

— А у тебя? — тихо спросил Фрэнк. — У тебя были когда-нибудь свои дети, Маргарет?

Она грустно усмехнулась. Фрэнк не видел её лица, но почувствовал некоторое напряжение.

— Я добывала хлеб, будучи уличной девкой, с шестнадцати лет. Конечно, у меня были дети. Много детей, если быть точной. Только они все умерли, — сказала Маргарет с затаённой печалью. — Беременная девка не нужна никому. Она вызывает жалость и отвращение у клиента и не может зарабатывать достаточно. Среди нашей компании потаскух из уст в уста ходили разговоры о разных способах того, как не дать ребёнку родиться. Кажется, после десятого выкидыша я перестала беременеть. Оно и к лучшему, — тихо закончила она. На руке Фрэнка уже было мокрым-мокро от слёз, но он и не думал отстраняться, продолжая всё так же трепетно обнимать Маргарет за шею. — Понимаешь, судьба никогда не наказывает просто так, от вредности или злости. Все мы расплачиваемся за что-то, все мы несём заслуженное наказание. Как видишь, мои грехи слишком тяжелы, чтобы пенять на что-либо. Я просто стараюсь радоваться каждому дню рядом с вами, потому что видеть, как Джерард и как ты, — мои лучшие и любимые выстраданные дети, меняетесь на глазах, мужаете, становитесь сильными — это лучшая награда, что может получить моё сердце.

Фрэнк чуть покачивался из стороны в сторону, баюкая в своих объятиях открывшую свою душу Маргарет. Его вторую маму, которую он любил безмерно и искренне. Говорить не хотелось — слова теперь были лишними. Фрэнк не выходил из этого мерного транса довольно долго, пока не почувствовал, как его треплют за руку:

— А теперь, душа моя, поди в дровяную и наколи достаточно дров, иначе мне будет не на чем готовить для вас, проглотов, ужин.

Улыбнувшись, Фрэнк поцеловал Маргарет в висок и, прошептав: «Спасибо…», — вышел на улицу. Колка поленьев на мелкие чурбачки, идущие на растопку, была отличным делом для того, чтобы, не отвлекаясь от занятия, передумать тысячу мыслей и привести свою расстроенную голову в порядок.

Он не знал, что будет завтра, но был уверен как минимум в двух вещах. Первая — что он обожает Маргарет и ни за что не даст её в обиду. И вторая, не менее важная: он никогда и никуда не уедет от этого упёртого и гордого мужчины, которого любит больше жизни. Так просто тот от него не отделается.

Глава 30

В дверь постучали. Негромко, но очень уверенно, что Джерард, уже приготовившийся ко сну и читающий книгу в постели, лишь удивился.

— Войдите, — сказал он достаточно громко, гадая, кого же ждать за дверью. Но ни одно из его предположений не подтвердилось, едва он увидел вошедшего в комнату Фрэнка, тут же закрывшего за собой дверь.

Света от канделябра на прикроватной тумбе едва хватало, но это определённо был он — его мальчик, опершийся спиной о дверь, одетый в одну лишь тонкую ночную рубаху. Дыхание перехватило так неожиданно и резко, что Джерард не сразу смог выговорить нужные слова:

— Фрэнки? Что ты делаешь здесь?

Он осознанно делал вид, что не понимал. Он притворялся, будто хотел узнать, в то время как на самом деле ему чудились в этом сумраке голодные, по-звериному горящие глаза, устремлённые прямо на него. Сердце застучало с удвоенной скоростью, а пальцы ног похолодели, когда Фрэнк, переступая с грацией ленивой кошки, медленно пошёл к нему, не говоря ни слова.

Их зрительная связь отдавала почти физической болью. Книга выпала из ослабевшей руки Джерарда, глухо стукнувшись о доски пола. Он даже не обратил на это внимания.

— Фрэнк? — очень тихо спросил Джерард, когда вдруг его правого запястья коснулись белые прохладные пальцы. Они не отрывали взгляда друг от друга, и в этом неверном мерцающем свете Фрэнк казался воплощением чего-то нереального: древнего и порочного, по чьей-то злой ошибке заключённого в хрупкое невинное тело. Джерард не понял, что произошло. Он буквально был загипнотизирован немигающим взглядом таких тёмных сейчас глаз. Будто внутри них плескалась сама ночь. Джерард очнулся лишь тогда, когда обе его руки были накрепко перевязаны шёлковым шарфом, перекинутым через перекладину кровати. Он оказался в немыслимой и беззащитной позе — со связанными руками, приподнятыми у него над головой. Нереальность происходящего мгновенно лишила его разума, и он, ещё стараясь сохранить остатки спокойствия, серьёзно спросил:

— Что ты делаешь, Фрэнк? Мне кажется, шутка затянулась… — он еле успел договорить, как на его губы лёг тонкий палец, заставляя подчиниться. Лицо Фрэнка, такое уверенное и спокойное, покоряло Джерарда. Никогда прежде он не выглядел так сосредоточенно. Никогда прежде не был столь горяч в этой своей взрослой серьёзности. По спине связанного Джерарда пробежали мурашки, заставляя напрячься соски и всё тело — поёжиться. Он дёрнул руками, проверяя крепость пут. Узлы оказались мастерскими — при усилии затягивались сильнее, больно врезаясь шёлком в запястья. Но стоило лишь немного расслабить руки, спокойно опустив их на подушки — тут же смягчались, переставая приносить дискомфорт. Джерард улыбнулся.

Пальцем, таким острым и прохладным, Фрэнк заскользил вниз по наливающемуся жаром телу. Вниз, касаясь его чувственной нижней губы и подбородка, нежно оглаживая адамово яблоко и впадинку между выделяющихся ключиц. Дальше начинался край накинутого одеяла, и именно его Фрэнк зацепил своим движением, следуя всё ниже — по груди меж двух коричневатых сосков, по напряжённому рельефному животу, стягивая одеяло и оголяя все больше матово мерцающей кожи… Джерард, не дыша, наблюдал за лицом Фрэнка. Он даже закусил губу, чтобы не начать издавать никаких звуков от переполняющего желания. Его руки, несмотря на приносимое путами неудобство, то и дело дёргались в глупых попытках освободиться. Лишить его возможности прикоснуться на самом деле являлось очень жестокой пыткой. Возможности сжимать Фрэнка в своих объятиях, ласкать его… Это походило на некую демонстрацию собственной воли, на открыто брошенный ему вызов. Джерард буквально начинал сходить с ума от этого.

Фрэнк же, опустив глаза, серьёзно и заинтересованно наблюдал за тем, что открывается его взору. Проведя пальцем прямо по пупку, ненадолго нырнув в его лунку, он уверенно двинулся дальше, по дорожке тёмных жестковатых волос. И чем ниже спускалось одеяло, тем медленнее становилось движение пальца Фрэнка… Тем сильнее и неистовее вздымалась грудь Джерарда, что пытался надышаться разлитым в воздухе напряжением.

Прикосновение прохладного пальца к почти затвердевшему естеству вырвало из глотки Джерарда хриплый сдавленный рык. Фрэнк же будто и не услышал его, продолжая спускать одеяло всё ниже, путешествуя уже по внутренней стороне напряжённого бедра. Ничто, казалось, не выдавало состояния Фрэнка. Кроме чуть порозовевших скул и ярко заалевших кончиков ушей.

Оставшись полностью обнажённым под этим пристальным взглядом, Джерард впервые за долгое время почувствовал укол смущения. Его эрекция пришла в состояние твёрдости лишь от того, как Фрэнк смотрел на него, закусывая губу каждый раз, как член Джерарда подрагивал от прилива. Джерард хотел говорить — много и несвязно, ругаться по-итальянски, освободить руки и распять этого дерзкого мальчишку под собой прямо на своей кровати без каких-либо предварительных ласк. Взять его, сделать своим, не сдерживая собственного голода. Но, смирившись, он принял правила этой безмолвной, обжигающей разум игры.

Взгляд Фрэнка затапливал его жаром и стыдом. И хотя в происходящем не было ничего стыдного для обоих, Джерард с удивлением испытывал это давно забытое чувство. Словно всё самое сокровенное, что у него было, выставили напоказ, и теперь оценивают. Он негромко заскулил, сжимая ягодицы и напрягая пах, отчего эрекция с силой дёрнулась вверх. Внизу живота упруго пульсировало, а в запястья врезался шёлковый шарф. Фрэнк же только смотрел, поглаживая себя через тончайшую ткань рубашки. Когда его руки начали двигаться? Джерард не мог сказать. Всё было на грани, будто опутанное опиумным дурманом желания.

В какой-то момент, когда он, застонав, снова прикрыл глаза, его тело едва не подкинуло от неожиданного прикосновения распущенных волос и носа к его животу. Фрэнк, присев на край кровати, склонился над ним и невыносимо чувственно провёл носом по его коже у пупка. Он не просто касался — он дышал им до дна своих легких. Чувственные крылья носа трепетали, втягивая аромат тела, и Фрэнк довольно, сыто жмурился от этого терпкого запаха. Забрав свои тёмно-каштановые волосы в одну руку, он продолжил касаться его, опаляя горячим дыханием: кожи живота, лунки пупка, затем ниже, и Джерард, предвкушая невозможное, испустил стон в закушенную до боли губу. Если это то, о чём он думает…. Если это то, о чём он мечтает… То этот день достоин стать последним из дней.

Ни разу так и не ощутив жар рта, губ и языка Фрэнка на своей плоти, он мечтал об этом — не единожды, нетерпеливо лаская себя за закрытыми дверями. Это являлось чем-то вроде признания, чем-то, означающим согласие и покорность… Но вот так — со связанными руками, почти не имея возможности шевелиться… Всё обретало новый, совершенно другой остроты смысл.

Вопреки жарким мечтам Джерарда, Фрэнк скользнул носом дальше, лишь едва заметно пройдясь по мошонке, спускаясь ниже по внутренней стороне бедра. Джерард подавленно выругался:

— Il diavolo ti prendi!..



Он не мог видеть, как Фрэнк улыбнулся на мгновение, тут же стирая улыбку с лица. Юноша явно намеревался пытать его. Пытать на грани чувственности, чтобы их первый раз оказался чем-то самым запоминающимся, затирающим ощущения от всего, пережитого ими во время близости в масках ранее.

Изучив носом бёдра и даже колени Джерарда, заставляя того прогибаться и напрягать мышцы, Фрэнк упивался мускусным, таким желанным запахом его тела. Это наслаждение выражалось в каждой мелочи — в блаженно прищуренных глазах, жадном дыхании, в румянце, со скул перетекшем на щёки. Джерард буквально съедал его взглядом, но всё равно пропустил тот момент, когда Фрэнк, такой отвлечённый, вдруг провёл влажным, до безумия жарким языком по его эрекции.

— Signore Gesù! — вскрикнул Джерард, подаваясь к желанной ласке. Возбуждение начинало приносить боль неудовлетворённости, запястья ныли, и он мечтал, чтобы Фрэнк поскорее впустил его внутрь себя. — Ti prego, l'anima mia… — шептал он, не разбирая совершенно языка, на котором говорил в этот момент. Он верил лишь в то, что Фрэнк поймёт его, потому что язык души и тела у любящих сердец один.



Руками, до того бездействующими, Фрэнк заскользил по гладким, горячим бедрам, вызывая новые и новые потоки мурашек. Обнял узкую талию, веером расставив на боках тонкие пальцы, и в этот момент его губы, такие упругие и влажные, приоткрылись, чтобы медленно и неторопливо впустить его внутрь, так глубоко, как только Фрэнк мог себе позволить с непривычки.

Джерард метался в агонии. Он еле сдерживал желание начать грубо, неистово толкаться в упругое влажное тепло. Он стонал, по вискам, подмышкам и груди его пробило потом, блестящим в свете свечей. Немного привыкнув, Фрэнк начал двигаться. Его втянутые щёки мешали Джерарду сосредоточиться: Фрэнк с его плотью меж своих розовых губ был так невероятно хорош сейчас, что Джерард, минуту назад больше всего на свете мечтавший дойти до края, просто не мог не наслаждаться столь восхитительным, несравнимым ни с чем по своей развратности, зрелища. Упругим языком Фрэнк то и дело проходился по чувствительному месту, заставляя Джерарда вздрагивать, и он, в конце концов, не выдержал. Чуть подобрав под себя ноги, расставив колени в стороны, стал неторопливо, но настойчиво толкаться бёдрами навстречу, временами задевая восхитительную заднюю стенку горла. Это была феерия. Фрэнк, устроившийся меж его развязно раскинутых колен, придерживающий руками за талию, был воплощением сорвавшейся невинности, рябью Фата-Морганы*, олицетворением первородного греха. Он был великолепен в своём раскрепощённом образе, он был чист и грязен одновременно, и от всех этих мыслей и ощущений Джерард уносился всё выше и выше, пока, наконец, дыхание с хрипом не прервалось, а тело не напряглось в конвульсии, чтобы обильно, неостановимо излиться в жаркое, желанное лоно рта.

Время остановилось, застыло, потекло густой медовой патокой по чуть наклоненной поверхности бытия. Фрэнк, со спокойным и серьёзным разрумянившимся лицом, стоял на коленях между бёдер Джерарда и томно, почти навязчиво слизывал языком белесоватые потёки вокруг своего рта.

Джерард дышал рвано и быстро, пытаясь успокоиться. То, что делал Фрэнк своим языком и губами, не давало ему настроиться на правильный дыхательный ритм. Он чуть вздрогнул, когда ладони Фрэнка легли на его колени, начиная поглаживать их мягкими, круговыми движениями. Джерард предпочитал не думать о том, что же ещё замыслил Фрэнк. Сегодня, несмотря ни на что, он намеревался позволить ему всё, даже если этому мальчишке вдруг взбредёт в голову взять его.

Но сейчас, забыв и про своё рваное дыхание, и о том, как сильно саднили измученные запястья, Джерард, не моргая, впился взглядом в хрупкую фигурку Фрэнка, застывшую меж его колен.

Обхватив себя за бока, подцепляя края тонкой ночной рубахи, Фрэнк, не разрывая их сцепившихся в безмолвной схватке взглядов, начал медленно и неторопливо тянуть ткань вверх. Джерард сглотнул, едва из-под края показался верх стройных бёдер, напряжённая эрекция и гладкий живот без каких-либо признаков растительности. Невероятно, но этому невинному развратнику пришло в голову начисто выбрить свой пах! Джерард застонал от вида гладкой белой кожи, посреди которой упрямо восставала тёмно-розовая плоть. Это было великолепно, и Джерард почувствовал новый прилив возбуждения намного раньше того, чем осознал это.

Оголив окружия розоватых аккуратных сосков, Фрэнк лишь выпрямил руки и откинул ненужную теперь никому рубаху на пол. Сердце Джерарда стучало так быстро, что он и вправду начал опасаться за свой сердечный приступ. Фрэнк выглядел слишком горячо. Помедлив лишь мгновение, тот неторопливо спустился рукой к своей плоти, чтобы настойчиво обхватить себя, сжать, вырывая из губ идеальной формы тихий, робкий стон. Как же Джерард мечтал о том, чтобы этот рот издавал самые громкие, жаркие, раздирающие своей честностью звуки. Он уже сходил с ума от желания — снова, снова и снова, хотя Фрэнк лишь лениво, словно играясь, ласкал себя, возвышаясь над ним во всей своей естественной красе.

Всё изменилось в тот момент, когда Фрэнк, обильно вылизав пальцы другой руки, начал неторопливо, но настойчиво проникать в себя между ягодиц. Его спина инстинктивно прогнулась, принимая более удобную позу, и Джерард, преодолевая сопротивление пересохшего от волнения рта, прохрипел:

— Ti desidero talmente tanto, che questa cosa mi spezza il cuore…



Дальше всё поплыло в дурманящей, неверной дымке натянутой чувственности.

Перебравшись через бёдра Джерарда, Фрэнк, смотря на него с высоты своего положения, принялся медленно, до агонии неторопливо опускаться на его плоть сверху, помогая себе рукой. Глаза Джерарда широко распахнулись от подобной наглости, и он не мог издать ни звука, лишь с каждым мгновением всё больше ощущая упругое, мягкое, смело обволакивающее тепло любимого человека. Ни одна мышца не дрогнула на лице Фрэнка, пока он, издав вздох наслаждения, не опустился до самого конца, встретившись прохладными ягодицами с горячечной кожей паха. Его точёные бёдра сжали бока Джерарда, не давая воли двигаться. И вот, чуть привыкнув, Фрэнк медленно, не отрывая взгляда от пьяных глаз Джерарда, приподнялся, чтобы тут же опуститься до самого конца, зажмурив глаза и дыша своим прекрасным, таким манящим приоткрытым ртом. Алеющие искусанные губы, застывающие в округлой форме после каждого движения, приковывали к себе взгляд Джерарда, гипнотизировали, в то время как тело продолжало обжигать своей податливостью и жаром.

Фрэнк изнемогал. Он терял ритм и силы, выдыхаясь, всё время ускоряя темп, пока в какой-то момент не рухнул на Дерарда сверху, по-змеиному обвивая руками шею, жадно и бесконтрольно впиваясь губами в сухие желанные губы.

Это стало сигналом, яркой вспышкой под веками. Джерард, почти повисая на онемевших связанных руках, начал двигать бёдрами навстречу этому обезумевшему, расплавившемуся мальчишке, с каждой секундой желая большего: подмять под себя, доминировать, ласкать со всей нежностью и страстью, прикусывать чувствительную шею, оставлять метки на каждом сантиметре бледной кожи.

— Fai di me… — начал шептать Джерард, приближаясь к агонии. Слова царапали пересохшую глотку, прорываясь наружу. Он устал быть связанным, да и Фрэнк утомился вести в их невероятно горячей игре. — Fai di me! — вскрикнул он между поцелуями, надеясь, что почти отключившийся от наслаждения Фрэнк услышит и поймёт его.



Через мгновение Фрэнк, выпростав руку, лишь легко потянул за свисающий край шарфа, распуская всё сложное плетение узлов.

Перебарывая онемение, саднящее в запястьях, и больное покалывание от восстанавливающегося кровообращения, Джерард сладостно и жадно обвил обнажённую спину Фрэнка, с яростью перекатываясь, подминая его под себя. Его тёмные, почти чёрные в сумраке волосы упали на разгорячённые щёки Фрэнка, словно обрамляя их траурным кружевом.

Фрэнк казался невменяемым. В его бессмысленных глазах было столько тумана желания, что он захлёбывался в нём. И Джерард, почувствовав, наконец, свою волю, начал с силой и рычанием вбиваться в его разгорячённое, упругое тело.

Джерард искренне надеялся, что никогда не забудет восхитительных стонов, что разрывали пространство комнаты этой ночью, отскакивая от стен, переплетались и наслаивались, словно шаловливые духи-пересмешники. Фрэнк отдавался любви самозабвенно, до самого дна, расчерчивая его спину саднящими полосами, целуя и кусая в губы, он кричал, шептал и стонал так невероятно, что у Джерарда туманило разум. Он и не рассчитывал продержаться долго, но всё же надеялся успеть доставить удовольствие своему мальчику. Едва хрупкое тело Фрэнка дёрнулось, с силой выгибаясь под ним, обдавая горячей влажностью их животы, Джерард счастливо вздохнул и, на миг остановившись, позволил себе нырнуть в сильнейший, ярчайший свой оргазм.

Все потеряло значение и смысл. Реальность размывалась на гранях, теряя очертания. Ничего не было дальше стен этой небольшой, очень аскетично обставленной комнаты. Только их жарко сплетённые тела, дышащие в унисон, и незримые сети чувств, что с невероятной силой опутали их.

— Я не уеду, — в полусонном бреду прошептал Фрэнк, со всей нежностью и требовательностью прижимаясь к телу Джерарда, словно ища защиты. — Что бы вы ни делали, что бы ни говорили… Я не уеду. Я никогда не оставлю вас. Я давно не беспомощный мальчик, я могу идти рядом с вами, плечом к плечу…

Он уже почти спал, когда в темноте над его ухом прозвучал ответ:

— Я знаю, любовь моя… Знаю. А теперь спи.



Их разбудил взволнованный, очень настойчивый стук в дверь. Джерард не успел ответить — более того, он не успел проснуться, всё так же сжимая в своих объятиях сонного Фрэнка, как в комнату влетела нервная, непривычно бледная Маргарет.

Она ничуть не удивилась переплетённым телам на размётанной постели, а если и удивилась, то ничем не подала виду.

— Жерар… — сдавленно начала Маргарет, задыхаясь и от этого то и дело приостанавливая речь, — я только что с рынка. На каждом углу кричат о новостях, — она снова замолчала, пытаясь перевести дух. — Народное ополчение рано утром штурмом взяло Бастилию. Не обошлось без жертв и стихийных казней без суда и следствия. И теперь эта толпа держит курс на Лувр…

Глава 31

Никто не ожидал от короля Иосэфа подобного хода, но до Джерарда доходили весьма правдивые слухи о том, что он заставил слуг Мариэтты собрать все необходимые вещи и отвезти её в Тюильри. Кажется, в начавшейся предсмертной агонии у коронованного монарха начали появляться проблески сожаления или, возможно, даже понимания, что же он натворил своей безрассудной жаждой безграничной власти. Но также это могло быть просто красивым ходом, который ему посоветовали предпринять, чтобы доказать, насколько он заботливый и волнующийся супруг. Но и это не спасло короля от того, что он, оставшийся в Лувре, был схвачен и препровождён в особую тюрьму для знатных особ. Всё же люди, вдохнувшие воздух революции и мятежности, ещё не распробовали его до конца и не позволяли себе чрезмерных выпадов в сторону монарха. Кортеж печали, в котором Иосэфа везли до тюрьмы, сопровождала многосотенная волнующаяся толпа. Люди, не переставая, гневно выкрикивали все невыполненные королём требования, жаловались на голод и то, что задача монарха — заботиться о своём народе, а не тратить казну страны на поддержку военных действий в далёкой молодой Америке.

Спустя несколько дней все обитатели поместья Джерарда Мадьяро завтракали в какой-то траурной и напряжённой тишине. Взгляд Фрэнка, как и взгляд Маргарет, неотрывно с тревогой следили за хозяином дома, за его резкими нервными движениями, когда он намазывал булочку маслом, за колкими вздохами, не упуская из вида общее его состояние: посеревшую кожу лица и глубокие тени под глазами. Это выглядело так странно для обычно цветущего и излучающего силу очарования Джерарда, что приводило в уныние.

Луиза завтракала слишком отстранённо и задумчиво. С раннего утра она будто не находилась здесь целиком, витая в своих мыслях, но никто не решался завести с ней разговор сейчас — все и так балансировали на пределе своих душевных возможностей. Маргарет всеми своими силами, бросая на это каждую крупицу своего женского очарования, старалась сохранить в доме мирную и уютную атмосферу, но то и дело приходящие из Парижа новости встряхивали и её, заставляя волноваться обо всех них.

Тишину нарушало лишь тиканье старинных механических часов на стене да звяканье ложечки в руке Поля о стенки фарфоровой чашки. Он старался держаться молодцом, но и на пожилого мужчину легла неуловимая печать растерянности. Никто не понимал, что же будет дальше и как со всем справляться. И хотя волнения пока расходились пожаром преимущественно по улицам Парижа, там, на окраинах, уже начали громить некоторые богатые дома приближённых ко двору людей. Никто не мог бы сказать с уверенностью, когда толпа поймёт, что преград нет, и войдёт во вкус с той особой весёлой жестокостью, что свойственна любому стаду в момент ощущения единства со своей древней дикой сутью. С самыми тёмными основами подсознания, которые разливают по телу сладкое наваждение всемогущества и призывают крушить и уничтожать всё на своём пути, прикрываясь великой целью благородной мести.

Месть всегда проигрышна и несёт в себе только боль и разочарование. Она не избавит от печали и ничего не поменяет в прошлом. Месть лишь помножит страдания и увеличит вес камня, что в итоге утянет душу человека на самое дно. Месть — это то, что никогда не принесёт ни покоя, ни удовлетворения. Это лишь огромный эфемерный мираж, возникающий в бесконечной пустыне жизни.

— Я хочу поехать в Тюильри, проведать королеву, — вдруг тихо и уверенно сказал Джерард, опустив глаза к чашке с чёрным кофе.

Сложно передать словами, насколько резко изменилась атмосфера в столовой за считанные секунды. Она буквально встала на дыбы, потому что Луиза встрепенулась, словно вынырнув из сна, а Фрэнк вскочил со своего стула и, комкая в руках кружевную тканевую салфетку, прошептал:

— Только через мой труп…

— Жерар, милый, — начала было отговаривать хозяина Маргарет, избрав для этого самый ласковый тон, видя, насколько все накручены и взволнованы, но её прервал Поль:

— Прошу простить, но позвольте напомнить, сегодня двенадцатое июня, и именно в этот день баронесса фон Трир собиралась покинуть своё поместье, чтобы отбыть к берегам Англии. Не вы ли собирались поехать к ней, чтобы отвезти мадемуазель Луизу и попрощаться?

Поль не мог знать, но простым своим замечанием и спокойным голосом разрядил накалившуюся атмосферу между двумя мужчинами, повисшую над столом, словно грозовая туча. Их колючие взгляды помягчели, и оба поняли, что выяснения отношений откладываются на неопределённый срок. Это устраивало обоих.

— Благодарю за напоминание, Поль, — ответил Джерард, допивая свой напиток в три глотка. — Это очень своевременно. Всё так закрутилось, что её отъезд совершенно выпал у меня из головы… Тогда попрошу вас подготовить экипаж, чтобы мы смогли все вместе отправиться к Шарлотте. Мы и правда не должны задерживать её планы. Лулу, дитя моё, — он посмотрел на вновь замершую, словно фарфоровая статуэтка, девочку, — у нас ещё достаточно времени, но прошу тебя собраться и быть готовой через пару часов. Маргарет поможет тебе со всем.

Фрэнк застал наставника в его же комнате позже, когда Джерард торопливо одевался для поездки. Уже готовый, причёсанный, гладко выбритый и пахнущий свежестью, Фрэнк закрыл дверь своей спиной и щёлкнул замком, провернув ключ. Он буквально запер их наедине, и Джерард, волей-неволей отвлекаясь от завязывания шейного платка у зеркала, повернул к нему голову и оперся руками о комод.

Фрэнк шёл к нему, не отрывая взгляда, словно кот, гипнотизирующий понравившуюся жертву-птаху: медленно, бесшумно и очень напряжённо. Он словно боялся, что Джерард растает, изойдёт туманом, мороком, и окажется, что Фрэнк один в его покоях. Он боялся до дрожи, и хоть никогда не озвучивал своих страхов, всё, что он страшился потерять — находилось перед ним сейчас и было для него поистине всем. Всеми радостями и печалями, безграничной болью и наслаждением. Он чувствовал свою обжигающую любовь к Джерарду так сильно, что она превращала его нутро в пепел, а кровь заставляла горячеть и всё быстрее бегать по венам. Никогда, ни за что на свете он не согласился бы потерять то, что стало его смыслом, его сутью. Он подошёл к Джерарду очень близко и некоторое время просто смотрел в его глаза, что затягивали, подобно болотной трясине.

Наконец, Фрэнк не выдержал, и, за мгновение сокращая расстояние между ними, запустил свою ладонь по шее и щеке Джерарда. Хозяина этого дома, своего наставника, который, словно уставший уличный кот, подался на тепло его ладони всем лицом, телом, прикрыв глаза. Фрэнк не мог долго терпеть этого, потянулся вперёд, жадно пробуя пересохшие губы Джерарда, сминая другой рукой недозавязанный шейный платок. Он впился в его приоткрытый рот, затягивая в поцелуй, словно доказывая им обоим, что они живы. Еле слышный стон просочился из глубины горла Джерарда, и Фрэнк обомлел, понимая, что глаза под его ресницами становятся непозволительно влажными.

Джерард принимал его чувства открыто и увлечённо, он позволял ему всё, чего бы тот ни захотел, и это сводило Фрэнка с ума. Ведь совсем недавно, недавно настолько, что болело сердце, наставник и не смотрел на него как-то иначе, как на своего ученика и помощника. А сейчас, едва Джерард прохладными пальцами пробрался под его жакет и притянул Фрэнка к себе за поясницу, словно показывая, что ему более, чем не всё равно, Фрэнк удовлетворённо отстранился, соединяя их лбы: свой, пылающий и обжигающе-горячий, и прохладный — Джерарда. Он часто и поверхностно дышал, разглаживая большим пальцем едва заметные паутинки морщинок возле любимых поалевших губ, и Джерард не смел противиться этому. Его кожа, невозможно нежная, казалась Фрэнку тонкой и бледной. Фрэнк мечтал покрыть поцелуями её всю, лишь бы вернуть здоровый розоватый оттенок и былое внутреннее свечение. Наставник искренне любил его в ответ, и хотя слишком вымотался эмоционально за последние дни, поблёк от груза переживаний, он всё же не отдалялся от него совсем.

— Мальчик мой? — негромко проговорил Джерард, когда молчание затянулось, а им нужно было ехать.

— Прошу вас только об одном, — прошептал Фрэнк, едва смог совладать с языком. — Никогда… Слышите меня? Никогда не решайте больше ничего за моей спиной. Я молю вас, Джерард… Я не вынесу этого. Я никогда не буду мешать вашим планам или решениям, я поддержу вас в любом начинании. Но в ответ прошу вас — всё, что бы вы ни задумали, делайте вместе со мной. Я сойду с ума, если останусь один снова. Доверьтесь мне, Джерард. Только рядом с вами я силён и способен на что угодно. Не оставляйте меня больше, не делайте мне больно…

Ответом ему послужила цепкая хватка пальцев на затылке и короткие, безумно нежные касания губами — губ, щёк, прикрытых век и кончика носа. Джерард словно извинялся и принимал его просьбу, и Фрэнку хватило этого. Более того, он считал, что такой ответ лучше слов. Честнее слов.

— Прости меня, душа моя, — прошептал Джерард, вглядываясь в глаза Фрэнка, словно стараясь увидеть что-то в тенях под его ресницами. — Прости меня… Но сейчас мне нужно закончить с одеждой и спуститься вниз. Мы должны ехать, иначе опоздаем к Шарлотте.

— Я помогу вам, — едва заметно улыбнулся Фрэнк.



Экипаж подъезжал к поместью баронессы, когда начинало смеркаться. В сумерках, когда небо ещё слишком светлое, но уже набирающее в себя всё больше розовых и бордовых закатных тонов, громко тренькали цикады и начинали свой концерт сверчки. Вечер казался очень умиротворённым, если бы не беготня на первом этаже, мелькавшая тенями в отсветах окон. Гостей не встретили, но те и не рассчитывали на встречу — обитателей поместья можно было понять. До отъезда оставались считанные часы, а они, как известно, самые суетливые и заполненные сборами.

Всю дорогу Джерард снова и снова вспоминал их последний случившийся перед самым отъездом разговор с Луизой. Когда он, одетый с помощью Фрэнка и пьяный и разгорячённый от его рук и поцелуев, зашёл в её покои, девочка сидела посреди просторной комнаты на заправленной кровати под балдахином и выглядела не иначе, как забытая в спешке, ненужная никому кукла.

Это охладило его пыл не хуже ведра ледяной воды, опрокинутой на голову жарким летним днём.

Перед ребёнком на полу был весь её скромный багаж в количестве двух сундучков и тройки шляпных коробок. Смешно для наследницы французского престола. Но эта юная мадемуазель была очень скромна и не нуждалась в большем. Ей требовались несколько другие вещи, которые не уложишь аккуратно в столь небольшое пространство… и Джерард искренне надеялся, что Шарлотта, несмотря на свою внешнюю холодность, сможет их ей дать. Возможно, тогда сердце этой девочки, волею судьбы попавшей в круговерть вокруг трона её матери, сможет оттаять, расцвести нежностью и жить счастливо и спокойно, не оглядываясь на прошлое. Он украдкой молился об этом по ночам.

— Лулу? Дитя моё, ты готова? — негромко спросил он, вырывая одетую к дороге девочку из задумчивости, в которой его визит остался незамеченным. Луиза моргнула и тут же соскочила с кровати, оправляя длинную дорожную юбку.

— Месье Джерард, — она едва склонила голову, но тот успел заметить влажный блеск её глаз и собранные к переносице тёмные чёрточки бровей. — Я… ох… — она не выдержала и, закрыв лицо руками, тихо расплакалась.

Джерард подошёл к ней, не мешкая. Он, не любивший и не понимавший детей. Он, рассуждавший обо всём довольно цинично, не медля обнял худенькие плечи девочки и гладил её светлые, точно у ангела со старинных фресок, мягкие волосы. Он и сам бы не решился предположить, в какой же именно момент пребывания Луизы в его поместье так сильно изменил свои взгляды и отношение.

— Тише, малышка Лулу… Тише, маленькая принцесса. Я обещаю тебе, всё будет хорошо. У тебя, моя дорогая, всё будет только хорошо, а потом ещё и ещё лучше, и ты не успеешь понять, как станешь настолько счастлива, что забудешь обо всех прежних заботах и печалях, — почти шептал он, прижимая к себе чуть подрагивающую от тихого плача девочку.

— Но… месье Джерард, — сумела сказать Луиза между почти беззвучными всхлипами. — Я не хочу уезжать… Я так полюбила вас! И Марго, и Фрэнка, и дядюшку Поля… И мама… Она хоть и не со мной, но всё же где-то рядом, я чувствую. А если я уеду с мадам Шарлоттой в Англию… Это другой материк! Между нами будет целый пролив! Когда же мы встретимся вновь? И встретимся ли вообще?

Джерард молчал, прижимая Луизу к себе и не переставая гладить её волосы своей тонкой рукой. Такие точные, важные вопросы для её десяти лет. Столько печали и волнений вместо смеха, игры в салочки с фрейлинами в розовом саду и совершенно беззаботной жизни до самого её замужества, а возможно, даже и после. Он не знал, что ответить, и только шептал, как заведённый: «Всё будет хорошо, моя Луиза, просто поверь мне. Всё обязательно устроится самым лучшим образом…»

— Месье Джерард, — вздохнув и вытерев слёзы кулачками, Луиза посмотрела на него чуть покрасневшими, но от этого ещё более чистыми, словно горные озёра, голубыми глазами. — С мамой всё будет хорошо? Я понимаю, что не могу остаться, и знаю, как сильно она любит меня. Но я боюсь за неё, а по ночам мне порой снятся страшные нехорошие сны. Я очень переживаю…

— Крошка Лулу, — улыбнулся Джерард, пытаясь унять торопливый стук сердца. Сейчас он должен был сыграть лучше всех тех раз, которые он играл, чтобы очаровать кого-либо и увлечь в свою постель. Сейчас его зритель был самым важным и требовательным. Сейчас он собирался раз и навсегда меткими словами успокоить это мечущееся детское сердце. И пусть каждое его слово будет отвратительной ложью… Это его выбор и его груз, за который он ответит перед Его ликом в своё время. Он сделает это, ведь Луиза… Она не виновата ни в чём. Она не должна видеть по ночам плохих снов. Джерард мягко приподнял голову девочки за подбородок, заставляя смотреть на него, а другой рукой вытер ещё влажные от слёз щёки, нежно улыбаясь. — Твой милый нос покраснел и припух, и от этого всё твое лицо похоже на милое личико лесных эльфов, — сказал он, наблюдая, как глаза Луизы расширяются.

— Лесных эльфов? — с недоумением переспросила она.

— О, это волшебные существа, наподобие фей, из сказок народов Норвегии. В своё время я прочитал множество интереснейших книг, скажу тебе, но только в одной из них упоминались славные лесные эльфы. Там даже гравюра была, премилая, словно с тебя писали! — подмигнул он, снова проводя по светлым волнистым волосам. — Они очень смелые и храбрые, эти лесные эльфы. Они с улыбкой преодолевают все преграды на пути к доброй цели и никогда не сдаются, как и твоя мама. Поверь мне, малышка Лулу, твоя мама — она точь в точь королева лесных эльфов. Просто помни об этом. Эта женщина никогда не сдастся. Она любит тебя всей душой и сделает всё для того, чтобы ты была счастлива. С ней всё будет в порядке, вот увидишь. Просто помни, что она — королева. И никогда не забывай, что ты — принцесса. А лесные эльфы, несмотря на свою хрупкость и малый размер, очень смелые и добрые существа. Им некогда грустить и некогда печалиться, потому что внутри у них, вот тут, — Джерард приложил одну руку к своей груди, а вторую — пониже ключиц Луизы, — горит ровный и чистый огонь, от которого могут согреться все, кому плохо или больно. Не забывай об этом и не печалься, милая. Все мы очень полюбили тебя и будем скучать. Но я пообещаю тебе, что позже, когда всё успокоится, мы обязательно приедем навестить тебя и мадам Шарлотту в вашем новом доме.

Некоторое время Луиза молчала, словно обдумывая сказанное. Она будто и смотрела на Джерарда, но словно не вполне видела его. А чуть погодя, совсем не по-королевски шмыгнув носом, Луиза наклонилась и ловко подхватила свои шляпные коробки. Потом её лицо озарилось робкой улыбкой, но эта улыбка была такой чистоты и света, что буквально заставила Джерарда внутренне вздрогнуть, вспоминая такую же — у её матери в молодости.

— Вы правы, месье Джерард, — проговорила Луиза. — Простите, что проявила себя такой плаксой… Я постараюсь помнить, что я принцесса лесных эльфов. И буду молиться за мамочку. И за нашу будущую встречу, пообещайте мне, — в её тоне неуловимо проскальзывали нотки, характерные для наследных особ, и это заставило Джерарда улыбнуться.

— Обещаю и клянусь, Ваше Высочество, — подыграл он, учтиво склонясь в неглубоком поклоне. — А теперь нам стоит поспешить, потому что наш экипаж наверняка заждался.

Джерард подхватил небольшие сундучки с вещами Луизы, и они вышли из комнаты, прикрыв за собой дверь. Поместье опустело и словно задремало.

Всё это Джерард вспоминал по пути к шато Шарлотты и думал, насколько правдоподобно и уверенно он сыграл? Смог ли отвлечь и успокоить? И сейчас, когда они выходили из кареты, он подал руку Луизе и чуть крепче сжал её ладонь, ободряюще улыбаясь, и девочка улыбнулась ему в ответ. Джерард посчитал это хорошим знаком.

Внутри поместья царили хаос и суета. Всё вокруг, куда хватало глаз, было затянуто в белую ткань: мебель, картины, люстры, зеркала… Все пятеро словно попали внутрь древней пирамиды, но мумиями представали предметы быта, а не люди. Это было странно, волнительно и отчасти даже красиво. Их заметили лишь тогда, когда сама хозяйка дома буквально налетела на Джерарда из-за угла, держа в своих руках стопку каких-то вещей.

— Ох! Джерард! Слава Богу! — воскликнула она. — Я уже испереживалась, где же вы и где малышка Луиза. Почему вы так долго?

— Прости, душа моя, — Джерард вовлёк давнюю подругу в быстрое объятие и мимолётный поцелуй в щёку, — мы не хотели заставлять тебя волноваться. Смотрю, сборы идут полным ходом?

— Ох, это какой-то ад, Джерард! — пожаловалась она. — Постоянно что-то исчезает и спонтанно появляется в другом месте, словно в доме завелись призраки. Я не могу понять, взяли ли мы всё, что должны были, из личных вещей, или же я как всегда забуду что-то важное… Люциан отправился за наёмными экипажами в город, потому что наши все я продала неделю назад, а нам нужно минимум три, чтобы вместить всех вместе с багажом… Это невозможно! — Шарлотта говорила очень быстро, почти тараторила, заставляя всех вокруг улыбаться.

— Mon sher, ты же знаешь, что самое важное — это деньги, векселя, документы и фамильные драгоценности. Всё остальное — мелочи…

— Мелочи?! — воскликнула Шарлотта, даже притопнув каблучком туфли. — Мои прекрасные платья, шляпки, шубки… Ты считаешь, что это — мелочи? Лулу, милая, только посмотри на этого неотёсанного мужчину, ох, как можно полагаться на такого в столь важных вопросах? — она театрально закатила глаза и, взяв смущённую девочку за руку, повела её в сторону столовой залы, подав знак всем остальным следовать за ними. — Сейчас вы сядете и попьёте чай, Марго, прошу, помоги с этим, потому что мои слуги бегают неизвестно где и заняты непонятно чем… Я освобожусь через полчаса, и мы с вами спокойно поговорим. Думаю, Люциан также уже вернётся и составит нам компанию.

Шарлотта закончила свою речь и, взмахнув лёгкими юбками, упорхнула. После неё осталась лишь атмосфера подвижности и жизнелюбия, а также шлейф тонкого запаха Пармских фиалок. Пока Маргарет хлопотала над чашками и заварочным чайником, все молчаливо поглядывали друг на друга, внимая чуть истеричному настроению сборов, витающему в этом доме.

Люциан первым составил им компанию, вернувшись из города. Его нежданной радости не было предела:

— Фрэнк! Друг мой! Как я счастлив повидаться на прощание! — он смял плечи Фрэнка требовательным объятием, получая в ответ не меньшее по силе. — Месье Джерард, Маргарет, Поль, Лулу, — он поклонился всем присутствующим. — Благодарю вас, что приехали проводить нас. Ваша поддержка просто неоценима. Вы не будете против, если я украду Фрэнка ненадолго? — и хотя по потемневшим глазам Джерарда ясно читалось, что он очень даже против подобного, вслух не было произнесено ни слова. И короткий, невозможно горячий взгляд, переворачивающий всё внутри груди, которым одарил его Фрэнк, выходя из залы, стал лучшей наградой за его железную выдержку.

Люциан вывел друга в сад позади поместья, тот самый розовый сад, по которому они проходили, чтобы дойти до одинокого кряжистого дуба с качелями на холме. Сейчас на улице было темно — Шарлотта специально выбрала поздний вечер, чтобы отправиться в путь. Так их кортеж привлечёт меньше внимания, а к утру они уже будут в порту, а там — и на корабле, плывущем в Англию.

В воздухе сладким дурманом стоял густой аромат цветущих роз. В пруду басовито и лениво квакали лягушки, и вечер был тёплым, прекрасным и умиротворяющим, несмотря на царящую в доме суету.

— Вот мы и уезжаем… — неловко начал Люциан, придерживая Фрэнка за руку. Внутри его уже начинала трепетать грусть, потому что, как бы смешно это ни звучало, именно Фрэнк оказался единственным и лучшим его другом за всю пока что недолгую жизнь. Девятнадцать — разве это возраст для молодого человека? О, нет… Это лишь первая ступенька, начало, в котором он расцветает, набирается силы, чтобы вскоре предстать перед всем миром в своей полноценной, зрелой красе.

— Я буду скучать, — с грустью ответил Фрэнк, сильнее сжимая длинные холодные пальцы Люциана. Возможно, сейчас они выглядели слишком близкими, но случайным людям было сложно судить об их отношениях и чувствах друг к другу правильно. Будучи сиротами, во многом зависимыми от своих хозяев и наставников, попавшие каждый в свой дом в детстве и получившие блестящее для своего происхождения образование… Знавшие с ранних лет о грешной и похотливой подноготной человека, эти мальчики словно являлись отражением друг друга: пускай неверным, неточным, будто покрытым рябью по глади озера, но всё же отражением. То, как они были похожи и близки, как помогали друг другу, притягивало их души, словно магнитом.

Возможно, со стороны они выглядели много больше, чем друзьями, но на всей земле не было человека, достойного, чтобы верно судить об этом. Слишком похожая история их связывала, словно нити их судеб пряли из одного клочка грубоватой овечьей шерсти.

— Я буду верить в то, что мы ещё встретимся, — печально проговорил Люциан, и его точёное бледное лицо, освещённое светом с первого этажа поместья, всегда такое собранное и несущее на себе отпечаток светлой скорби, оказалось очень близко к лицу Фрэнка. Его губы накрыли губы друга быстрым и нежным поцелуем-обещанием, поцелуем-просьбой, и оба не почувствовали ничего, кроме тепла от этой невысказанной надежды.

— Мы обязательно встретимся, Люци, — кивнул Фрэнк, надеясь, что он сможет не заплакать. Глаза щипало, и только сейчас он осознал в полной мере, что очень скоро этот дом за их спинами окончательно и бесповоротно опустеет.

Люциан провел пальцами по скуле Фрэнка, едва заметно улыбнувшись:

— Не нужно так печалиться, Фрэнки. Хотя моё сердце сейчас плачет. Всё же, мы живы и здоровы, просто окажемся чуть дальше друг от друга, чем есть сейчас. Но мы будем писать письма и как прежде делиться всем, о чём попросит душа. А потом обязательно встретимся, я верю в это.

— Я знаю, я тоже в это верю, — ответил Фрэнк, и друг, улыбнувшись, пошёл в сторону входа в поместье. — Люци, могу ли я попросить тебя об услуге? — неожиданно для самого себя проговорил Фрэнк.

— Что угодно, друг мой, — Люциан остановился и с интересом посмотрел назад.

— Луиза… она совершенно потеряна в связи с этим переездом. Присмотри за ней, пожалуйста, я знаю, сколь внимательным и заботливым ты можешь быть. Не дай ей чувствовать себя ненужной и забытой.

— Конечно, Фрэнк. Не спущу глаз с вашей очаровательной девочки. Она не будет печалиться, обещаю тебе, — он сказал это просто и искренне, а Фрэнк уже был совершенно уверен, что Люциан исполнит обещание. Его друг никогда не бросал слов на ветер. — А ты в ответ позаботься о месье Джерарде, — неожиданно продолжил тот. — Ему сейчас нелегко приходится, и видно невооружённым взглядом, что он нуждается в тебе больше, чем в ком-нибудь ещё. Ты нужен ему, впрочем, как и он — тебе. И я счастлив за тебя, Фрэнки, — Люциан улыбнулся и, снова взяв Фрэнка за руку, потянул его в дом. — Пойдём. Нас, вероятно, уже заждались.



Три экипажа, полностью собранные и занятые людьми, стояли перед потемневшим, осиротевшим поместьем. Ещё пара минут, и колёса скрипнут, рессоры вздрогнут со вздохом и, запряжённые шестью выносливыми лошадями, они отправятся в неблизкий путь.

Джерард стоял рядом с Шарлоттой, слушая её последние наставления, и вытирал редкие дорожки слёз с её красивого лица.

— Твои покои я тоже убрала перед отъездом, но ты знаешь, мой дом — твой дом, и если вдруг понадобится — без сомнения приходи и хозяйничай с чистым сердцем.

— Хорошо, душа моя.

— Твои сейфы и тайники также в порядке — я проверяла. Я оставила некоторые средства в них, о, и не смотри на меня так. Я уверена, что кроме тебя и меня никто не в состоянии найти их. Да и оставила я не так много, так что, в случае чего, будет не так уж и жалко…

— Хорошо, милая. Вам нужно ехать.

— Люблю тебя. Береги себя, пожалуйста, — Шарлотта сжала предплечья Джерарда, стиснув пальцы со всей силы, а затем порывисто обняла и поцеловала его.

— И я тебя люблю, Шарли. А теперь иди в экипаж и не оборачивайся. Всё у вас будет хорошо. А я сразу напишу письмо, как тут станет хоть что-то ясно. С Богом! — он развернул и мягко подтолкнул её к экипажу, и она пошла, мелко шагая, задевая краем юбок прикатанный гравий дороги. Но у самой дверцы всё же обернулась и, помахав рукой, подарила Джерарду свою прощальную тёплую улыбку.

Через мгновение экипажи тронулись и, сопровождаемые добрыми пожеланиями Фрэнка и Маргарет и молчаливым одобрением Джерарда и Поля, отправились в путь к порту.

Ещё очень много лет Шарлотта не вернётся во Францию. Эта страна перестанет быть её домом навсегда, но сейчас баронесса вместе со своими людьми только начинала долгий и изнурительный путь к своей новой жизни.

Глава 32

Весть об аресте и заточении королевы пришла ранним утром спустя неделю отъезда баронессы. Она обрушилась на поместье Мадьяро, словно снежная лавина, и окончательно подорвала утвердившийся было хрупкий мир в этом доме.

Джерард, едва его доверенный осведомитель уехал, заперся в кабинете и не выходил оттуда полдня, не отвечая ни на слова Фрэнка, ни на увещевания Маргарет. Наконец, уставшие и измученные, они решили оставить его в покое.

Только поздним вечером Фрэнк, решивший проверить дверь кабинета, неожиданно понял, что она больше не закрыта, и попал внутрь. В нос сразу проник удушающий запах табака, видимо, наставник много курил здесь сегодня, хотя обычно не слишком жаловал это занятие.

В сумраке небольшого помещения он даже не сразу разглядел Джерарда. Поэтому, привыкнув к темноте, нашёл канделябр и зажёг свечи, заставляя мрак отступить в дальние углы комнаты. Джерард лежал на кресле, развалившись, и, кажется, дремал. Под пальцами его руки, свесившейся с подлокотника, валялась на полу пустая бутыль из-под коньяка. Фрэнк поёжился. Выпить столько одному без какой-либо еды было для него не под силу. Он подошёл ближе к Джерарду и, встав на колени возле него, провёл рукой по заострившемуся бледному лицу. Подушечки пальцев покалывала щетина, а зрачки под тонкими веками забегали. Он медленно просыпался.

— Джерард? Джерард… — тихо позвал Фрэнк, не переставая касаться его щеки.

Открыв глаза, наставник поморщился, а потом подтянулся, чтобы сесть поудобнее. Он искал взглядом часы, а когда увидел их, испустил полный уничижения стон. Фрэнк продолжал касаться его головы, теперь гладя волосы, надавливая пальцами на известные ему особые точки в надежде принести облегчение. Он ждал, когда Джерард посмотрит на него, чтобы прочитать хоть что-то в его глазах.

— Фрэнки… — Джерард, наконец, поймал его взгляд, и что-то со звоном порвалось внутри него, выпуская наружу скопившиеся эмоции, негодование и страхи. — Фрэнки, anima mia… — руками Джерард жадно заскользил по его домашней рубахе, без стыда забираясь в прорези и касаясь тёплой кожи. По щекам его неостановимо потекли слёзы. — Фрэнки, — выдохнул он, рывком притягивая опешившего юношу к себе, со всей силы стиснув ткань на груди, почти укусом впиваясь в его губы. Так грубо Фрэнка ещё никто не целовал, но это был Джерард, и, преодолев первый испуг неожиданности, он подчинился и обмяк, позволяя делать с собой всё, что тому захочется. Это было непросто, но он считал себя готовым стать вместилищем для всех его сомнений, злобы или страхов. Он думал о том, что это такая малость в сравнении с тем, сколько за всю его жизнь сделал для него Джерард. Более того, Фрэнк с неожиданным трепетом желал продолжения, начиная дышать чаще, приоткрыв губы и устраиваясь удобнее между разведёнными коленями наставника.

Джерард казался одичавшим. Целуя, почти терзая мягкие губы Фрэнка, он то и дело шептал его имя. Это было единственное, что он произносил, пока его руки грубо разрывали завязки на белой рубашке и безо всякой нежности, лишь утверждая своё доминирование, мяли соски и кожу вокруг.

Фрэнк стонал, но доставляемая Джерардом боль приносила странное чувство удовлетворения. Его рука словно сама потянулась между разведённых колен и, сжав ощутимую эрекцию Джерарда, Фрэнк начал ласкать его через ткань. Спустя мгновение Джерард с низким рыком развернул его спиной к себе и, согнув в пояснице, заставил опуститься на руки. Фрэнк дрожал, как осиновый лист, боясь всего, что сейчас происходило, но и желая этого со всей своей неистовой страстью. Фрэнк никогда не думал, что любовь приносит лишь радость и удовольствие. Он знал с юношеских лет, что без боли любовь обесценивается и теряет свой смысл, и не так уж и важно, является боль физической или душевной — он хотел испытать всю её от Джерарда. Он мечтал об этом, возбуждаясь всё сильнее, закусив нижнюю губу и расставляя ноги чуть шире. Фрэнк почувствовал, как Джерард нетерпеливо срывает с него домашние штаны и бельё, одним движением спуская до самых колен. Они не занимались любовью несколько дней, и Фрэнк готовился к боли, стараясь расслабиться как можно сильнее, но его нервное состояние не позволяло полностью управлять телом. Он слышал, как Джерард шелестит своей одеждой, и с восторгом ощутил, накрепко зажмурив глаза, по-хозяйски уверенные руки на своих ягодицах. Сильные пальцы смяли их, словно те были тестом.

Как бы он ни готовился к боли, та боль, что он получил, когда Джерард толкнулся в него, вышибла искры и слёзы из его зажмуренных глаз. Тело пронзило, словно остро отточенным лезвием, и даже через закушенную его губу вырвался едкий, горький стон. На языке стало солоно, а Джерард, прижавшись к нему всем телом сверху, накрепко обняв одной рукой, принялся глубоко двигаться, заставляя Фрэнка сходить с ума от боли и странного всепоглощающего чувства сопричастности. Он словно приносил себя в жертву — самозабвенно, добровольно, наслаждаясь каждым мигом, пронзающим его тело, заставляющим вскрикивать и вздрагивать. Он не мог сдержать слёз и был счастлив, потому что Джерард сжимал его поперёк груди своей рукой так крепко, как никогда раньше.

Эта агония продлилась совсем недолго, и, судорожно дёрнувшись, Джерард излился, затапливая тело Фрэнка огнём. Они замерли вот так — спаянные, слитые воедино, кажется, на целую вечность, руки Фрэнка уже дрожали, и он, не удержавшись, осел на пол под весом тела Джерарда.

Фрэнк не сразу понял, что это за звуки, пока не пришёл в себя. Резковатые всхлипы доносились из-за его плеча; поморщившись, он сдвинулся, освобождаясь от плоти и тела любимого, придавившего его сверху.

— Прости, прости меня… — шептал Джерард, когда Фрэнк, обняв его голову руками, притянул к своей груди. — Прости меня, ангел, душа моя… прости…

Джерард плакал, оставляя слёзы на разорванной спереди рубахе Фрэнка. Он пальцами его кожи на груди так нежно, словно тот был маленьким ребёнком, не переставая повторять «прости». Фрэнк в ответ обнимал его голову и плечи и гладил тёмные жестковатые волосы, боясь сказать хоть что-либо. Впервые Джерард предстал перед ним столь хрупким и ранимым, и он искренне боялся как-то спугнуть и испортить этот миг. Боль внутри собственного тела, как бы ощутима ни была, не имела сейчас совершенно никакого значения.

Джерард успокоился не скоро, а успокоившись, начал говорить — тихо, чётко, словно он всё уже давно обдумал.

— Я должен встретиться с ней в последний раз. То, что её заключили в тюрьму, приведёт или к пожизненному сроку в монастыре, или к казни… Ты понимаешь меня, Фрэнки?

— Я всё понимаю, Джерард, — тихо проговорил тот, не представляя совершенно, как осуществить задуманное. Но он твёрдо был уверен в одном — что не отпустит Джерарда одного. — И всё же, разве возможно проникнуть в тюрьму для особо важных преступников?

— Думаю, деньги сделают всё, — уверенно сказал Джерард. — Ты… пойдёшь со мной? Я не могу представить, насколько это опасно. Я не могу точно гарантировать, что мы вернёмся обратно. Но если я не попрощаюсь с ней, я никогда не найду покоя для своей души, Фрэнки… Я не был готов ко всему, что происходит сейчас в этой чёртовой стране…

— Даже не смейте спрашивать. Мне всё равно, насколько это опасно. Я иду с вами, и в этом нет никаких сомнений.

Джерард, наконец, поднялся на локтях и взглянул на него прямо: с покрасневшими и припухшими глазами, с лицом, пошедшим пятнами, с тоской, что буквально струилась из-под век. С любовью, что выплёскивалась через край из его израненного сердца.

— Прости меня, Фрэнки… — сказал он тихо, закусывая губы, скользя сожалеющим взглядом по алым пятнам на коже груди и чертам лица юноши, словно лепил с него скульптуру. — Прости меня, умоляю. Я совсем обезумел и сорвался, когда ты, такой тёплый, мягкий и невероятно сладкий оказался рядом, — Джерард зарылся носом в ткань, что собралась у подмышки Фрэнка. — Прости меня, — прогудел он неразборчиво и едва слышно, — потому что сам я никогда не прощу себя за это.



Заручившись согласием Фрэнка, Джерард долго ломал голову над тем, как провернуть то, что он задумал. Его могли арестовать в Париже, если узнают, если на него самого уже завели чёрную папку. Он не имел права рисковать Фрэнком и, ради него, — собой. Он медлил и сомневался, надеясь, что Её Величество могут отпустить с миром.

Известие о дате казни короля потрясло и всколыхнуло страну, перевернув настроения в поместье вверх дном. Маргарет причитала, что Франция сошла с ума, и тихо лила слёзы, уже перестав надеяться хоть кого-то успокоить в этом доме. Поль старался заниматься повседневными делами, как и прежде, но и по нему было видно, что пожилой камергер удручён происходящим.

Джерард же словно поймал второе дыхание, полностью мобилизовавшись. Казнь короля Иосэфа, поставившая страну на уши, была тем самым толчком, которого ему так сильно не хватало. Доработав план и детально обсудив его с Фрэнком, хозяин поместья назначил день, в который они, загримированные под обычных высокопоставленных служащих, выехали в Париж.



Начальником тюрьмы оказался обрюзгший седой мужчина, к несчастью, хорошо знакомый Джерарду. Поэтому почти все разговоры пришлось взять на себя Фрэнку, но месье Пуар был непреклонен.

— К королеве никого не пускать — это приказ сверху, месье…

— Люсьен, — подсказал Фрэнк максимально учтиво, пока Джерард, скрывая свою личность, стоял за приоткрытой дверью и подслушивал. — Но вы ведь понимаете, что я не просто прошу об услуге, — Фрэнк достал папку, в которой находились все наличные средства, найденные на тот момент в поместье. Ни много, ни мало, несколько тысяч франков. Очень солидная сумма, на которую припеваючи можно прожить не меньше года.

Старик жадно крякнул, погладив потную лысину под париком.

— Это очень щедрое предложение, месье…

— Люсьен, — снова подсказал Фрэнк.

— Да-да, Люсьен. Но мне ещё нужна моя голова. На этаже, где камера Её Величества, находится охрана, которая не подчиняется мне напрямую…

Было видно, что старый змей выкручивается, потому что глаза его алчно загорелись при виде круглой суммы. Фрэнк был готов начать новый виток переговоров, как вдруг дверь позади распахнулась, и Джерард, решительно войдя внутрь кабинета, встал рядом, оглядывая старого своего воздыхателя, года три назад очень настойчиво добивавшегося его благосклонности.

— Месье Джерард Мадьяро? — поражённо прошептал начальник тюрьмы.

— Месье Пуар, моё почтение, — учтиво склонившись, поздоровался он. — Простите моего протеже, думаю, ему нечего предложить, чтобы заинтересовать вас, хотя, конечно же, это, — он взял папку из рук Фрэнка и положил её на массивный деревянный стол, пододвигая ближе к мужчине, — мы всё же оставим здесь. А сейчас, Люсьен, прошу, оставь нас одних ненадолго, и проследи, чтобы никто не вошёл, пока мы… — он красноречиво замолчал на мгновение, — разговариваем.

Фрэнка резанул по самому сердцу этот приказной тон. Тем более, при том, как сально глазки начальника тюрьмы бегали по лицу и подтянутой фигуре Джерарда. Стиснув зубы, Фрэнк коротко поклонился и послушно вышел, закрывая за собой дверь чуть громче, чем следовало. Он злился, но понимал — ради поставленной цели Джерард пойдёт на очень и очень многое. И он не хотел даже думать о том, что может понадобиться от него старому извращенцу в форме начальника тюрьмы. Закрыв глаза и стараясь не прислушиваться, он прижался спиной к стене. К счастью, из-за толстой деревянной двери не доносилось ни звука.

— Итак, месье Пуар, — сладко улыбнувшись и присев на край стола, начал Джерард, — к счастью, мы с вами оба знаем, как прийти к общему соглашению, не так ли?

Мужчина сглотнул, жадно скользя глазами по обтянутому кюлотами бедру, умостившемуся на его столе. Он мечтал получить этого сладкого прихвостня королевы, едва заступил на свой высокий пост. Но слухи о том, что этот красавчик ложится под кого угодно, оказались ложными. И вот сейчас он в его власти и пришёл просить. Судьба воистину странная штука. И очень ироничная, надо сказать. Его ладони вспотели от предвкушения и фантазий о том, как он разложит это прекрасное тело на своём столе и грубо, быстро возьмёт его.

— Но-но, месье, — игриво хохотнул Джерард, проводя пальцем дорожку по кисти мужчины, заставляя того вздрогнуть и выплыть из своих мыслей. — Я вижу, вы уже ушли из реальности, придумывая, чего бы послаще от меня получить, грязный вы фантазёр, — он провёл острым кончиком языка по своим губам, не сводя глаз с месье Пуара, наблюдая, как на его белом морщинистом лбу под париком выступают мельчайшие капельки пота. — Скажу вам, месье, что время — деньги. И мне искренне жаль, что я не смогу воплотить все ваши желания в эту короткую встречу. Но я обещаю исполнить одно, — Джерард наклонился к лицу начальника тюрьмы и обдал его крупное мясистое ухо горячим будоражащим дыханием, — зато исполню так, что вы до смерти не забудете. Согласны?

Джерард наступал, прекрасно чувствуя, что надо брать этого бесхребетного слизняка, пока тот не спохватился. Нельзя ослаблять накал ни на секунду, нельзя дать ему собраться с мыслями. Похотливый месье Пуар должен был думать только нижней частью своего тела, и пока это удавалось.

— Но за это, — Джерард обошёл вокруг стола и, присев на столешницу прямо перед лицом мужчины, широко развёл колени. Он взял в свою ладонь чужую руку и положил себе на пах, а сам кончиком сапога для верховой езды легко касался напряжённого паха месье Пуара, — вы сделаете всё возможное, чтобы посодействовать нашей короткой встрече с королевой. Мы договорились? — он чуть сильнее нажал ногой на бугорок в кюлотах начальника тюрьмы, заставляя того прикрыть глаза, закусить губу и нервно закивать. — Вот и отлично, мой хороший, — зашептал он, опускаясь перед месье Пуаром на колени и развязывая тесьму на его паху. — Вот и замечательно.

Джерарду предстояла неприятная, но в целом довольно привычная работа. И он искренне считал, что эта жертва — не так уж и много, на что он был готов пойти ради последней, как он чувствовал, встречи с королевой. У него было прощальное письмо от её дочери и тысяча слов благодарности, которые он так и не смог сказать раньше. А сейчас он просто работал, стараясь доставить как можно больше удовольствия, механически постанывая и терпя влажные толстые пальцы в своих волосах.

Дверь из кабинета начальника тюрьмы открылась спустя десяток минут. Первым вышел смущённый месье Пуар с совершенно раскрасневшимся лицом, за ним — Джерард, вытирающий рот белым кружевным платком. Проходя мимо Фрэнка, он шепнул ему на ухо: «Напомни, чтобы дома я выпил не меньше графина портвейна, иначе чем-нибудь заболею». Тот усилием воли запретил себе думать о чём-либо и задавать вопросы.

Начальник вёл их по узким обходным коридорам, поднимаясь выше на этаж, а чуть позже — ещё на один. Тут уже не чувствовалось той промозглой сырости, которой пропахло всё в кабинете начальника тюрьмы, и было более светло. Месье Пуар попросил подождать их в темноте арки недолго, пока он даст какое-нибудь важное задание страже, прохлаждавшейся у двери камеры королевы.

Спустя минуту споров на повышенных тонах, мимо мужчин, таящихся в тени, прошли двое бравых служак, костерящих начальника на чём свет стоит.

— Не знаю, зачем вам это, да и мне всё равно, учитывая величину суммы, но скажу заранее — вызволить её и сбежать вам не удастся, — проговорил месье Пуар, лязгая в замке двери ключом. — Имейте в виду, у вас не больше пяти минут, месье Джерард, — гадко улыбнулся начальник тюрьмы и, распахивая дверь, запустил его внутрь. Фрэнк, согласно ранней договорённости, остался снаружи и готовился отвлекать остроумием охрану, если та вернётся раньше срока.

— Благодарю за честность, месье Пуар, я счастлив, что вы всё так же верны своему слову, как и прежде, — кивнул Джерард, проходя внутрь кельи-камеры прежде, чем дверь за ним захлопнулась, отрезая от свободного мира.

Королева сидела на простом деревянном стуле за небольшим письменным столом и водила пером по бумаге. Но сейчас она выронила перо из ослабевших пальцев и с благоговейным ужасом взирала на своего бывшего верного слугу.

Джерард с не меньшим ужасом и преклонением смотрел в ответ, потому что королева была обрита наголо. Её чудных, шелковистых золотых волос больше не было. Был только короткий ёжик на голове, не скрывавший неровностей черепа и словно оголявший саму её душу. Она выглядела завораживающе-хрупкой, и Джерард не смел пошевелиться.

— Джерард?.. — прошептала Мариэтта, словно не веря своим глазам.

— Ваше Величество… ваши волосы, — со стоном выдохнул тот, оседая на колени. — Что эти изверги сделали с вами?

— Это правило едино для всех заключённых, — отмахнулась она. — Но как ты попал сюда? Ко мне никого не пускают, совершенно никого!

— Это не важно, Ваше Величество, — грустно улыбнувшись, Джерард встал, чтобы приблизиться к ней и снова преданно опуститься на колени, а затем и вовсе позволить себе вольность: опустить свою голову, удобно укладываясь щекой на грубую ткань юбок королевы.

Не прошло и нескольких мгновений, как он почувствовал тонкие пальцы, робко забравшиеся в его волосы.

— Джерард, милый мой Джерард… Верный мой пёс, — шептала королева, роняя на его щёку редкие солёные капли. — Видишь, как всё обернулось. Хотя, в этом нет ничего удивительного. Они считают, что чтобы умертвить змею, надобно отсечь ей голову. Только забывают о том, что если посмотреть с другой стороны, выходит, что оставляют змею без хвоста… Моя казнь назначена на двадцать седьмое июня. Пожалуйста, умоляю, не приходи на неё. Моё сердце не выдержит.

Джерард вздрогнул от этих слов и до боли прикусил свою щеку.

— О чём вы говорите, Ваше Величество? Какая казнь, если не было даже публичного суда и слушаний? В чём вас обвиняют?

— Ох, милый мой Джерард, — тяжело вздохнула королева, стирая с щёк дорожки слёз. — Обвинение у всех — одно. Я виновна в несостоятельности французской монархии как государственном аппарате и растрате казны. Время для судебных слушаний тоже назначено, но меня предупредили заранее — это лишь дань формальностям. Независимо от их исхода меня ждёт казнь. И это ничто не изменит. Во Франции больше нет королевского престола, это лишь вопрос времени. Наверное, мы с Иосэфом оба это заслужили. Ведь ничего не происходит просто так?

— Прошу вас, — сдавленно прошептал Джерард, стараясь справиться с душащим его осознанием, — не говорите больше ничего. Прошу вас…

Они провели в молчании несколько мгновений, после чего он вдруг заговорил:

— Я любил вас, Мариэтта. Всегда любил. В начале — пылко и страстно, со всей своей юношеской глупостью. Затем, когда повзрослел и поумнел, любил тихо и чутко, не забывая ни на миг то, что вы для меня сделали. Вы сделали для меня столько, что я могу смело сказать — я обязан вам жизнью…

— Не надо, Джерард, прошу тебя, — всхлипнула Мариэтта, не переставая гладить его тёмные, перевязанные чёрной атласной ленточкой, волосы. — Мне не нужна подобная жертва. Просто живи — и это будет для меня высшая твоя благодарность…

— Спасибо вам за всё, спасибо и простите, потому что теперь моё сердце болит о другом человеке. Я думал, что буду любить вас со всей трепетностью всю свою жизнь, и, возможно, я люблю вас до сих пор, но уже совсем не так. Это звучит странно, но… Я верен вам, как и в самом начале. Я позаботился о вашей дочери, и ей ничего не угрожает в далёкой и спокойной Англии. Я буду постоянно следить за тем, как идут у неё дела, и подберу лучшую кандидатуру для её замужества, когда придёт время…

— Не надо лучшей, — печально прервала его Мариэтта. — Просто… пусть она будет с ним счастлива, Джерард.

— Хорошо, — тут же согласился Мадьяро. Он бы не посмел спорить с волей своей королевы.

В дверь настойчиво постучали — время вышло. И Джерард, и Мариэтта вздрогнули от резкого, такого чужеродного в их идиллии звука.

— Вот письмо от Луизы, — Джерард суетливо достал из внутреннего кармана свёрнутый лист бумаги, который королева, с нежностью поцеловав, тут же спрятала в лифе своего тюремного платья.

— Спасибо, мой верный пёс, — королева заставила Джерарда поднять голову и нежно запечатлела поцелуй своих сухих, потрескавшихся губ на его губах. Это был первый и последний раз, когда Мариэтта целовала его так, и Джерард прикрыл глаза, стараясь запомнить этот миг навсегда. — Я надеюсь, ты сохранил конверт, который я просила открыть, если настанут самые чёрные времена? Милый мой Джерард, они настали, поверь мне, — она грустно улыбнулась, проведя по его губам большим пальцем своей непривычно тонкой руки. — А теперь иди, прошу тебя.

Джерард встал, чувствуя себя, словно во сне. Дверь перед ним открылась, и взволнованный Фрэнк схватил его за руку, утягивая в тюремный коридор. Но Джерард, не видя ничего толком из-за тумана слёз, продолжал шептать одними губами: «Двадцать седьмое июня… Я буду с вами, моя королева. Ничего не бойтесь, я приду и буду с вами, пусть вы и не увидите меня в толпе. Я буду с вами — чтобы поддержать ваше последнее земное шествие».

Глава 33

Горести и потери

На площади Людовика Пятнадцатого, которую совсем недавно переименовали в Площадь Революции, бушевала толпа. Её не смущало ни промозглое раннее утро, ни жуткая давка, ни грозные гвардейцы, теснящие простой люд и лишь усиливающие общую нервозность. Мосты, парки, скверы, все улицы, начиная от здания Суда до площади, были единой живой рекой из людей и солдат в красивых ярких мундирах.

Белые женские чепцы казались рассыпанным рисом на фоне этой многолюдной пёстрой толпы. Здесь собрались все, кто хотел посмотреть на то, как последнего французского монарха лишают жизни и головы. Все, кто успел занять места в этом зале под открытым небом. Все, кто не боялся за себя и мечтал о том, чтобы Франция стала Республикой.

За последние недели площади Парижа испили немало человеческой крови. Словно голодное, некстати проснувшееся хищное животное, город лениво вздыхал и ворочался под ногами, перебирая, как чешую, камни мостовой, и алкал. Алкал новых жертвоприношений, шептал на своём непонятном, древнем языке: «Ещё… Ещё крови! Станьте более безумными, более злыми. Непримиримыми… Дайте мне крови!» Он науськивал, давил на встревоженные умы своим неслышным, но ощутимым, точно тяжесть камня на шее, гулом. Он отдавался в визге голосов и скрипе несмазанных колёс, в нервном перестуке подкованных копыт. Город знал, что ещё долго до конца, и он успеет вдоволь напиться, чтобы уснуть ещё на сотни лет. Но сейчас, ранним утром двадцать седьмого июня, он был раздражён и голоден. Он был в предвкушении — монаршая кровь была для него самой сладкой. Самой горькой. Идеальной.

Джерард оказался так тесно прижат к Фрэнку, что чувствовал его тремор. Юноша, крепко держащий за руку своего наставника, волновался, и хотя старался не показывать этого ничем, оказался притиснут спиной к его груди и выдавал себя с головой.

Но Джерард не обращал на это внимания. Всем своим существом он вглядывался в дальнюю улицу, из которой должен был выехать траурный кортеж. Уже отчётливо слышался звон лошадиной сбруи и жуткий звук колёс телеги, на которой везли королеву. Этот звук, словно из потустороннего мира, поднимался вверх и зависал над гомоном толпы, заставляя её смолкнуть в ожидании. Он давил на уши и стальными обручами сковывал грудную клетку, не давая Джерарду как следует вздохнуть. Сколько он ни настраивал себя на спокойствие и холодность, всё слетело с него луковой старой шелухой, едва скромный кортеж появился в видимости его глаз.

Когда в толпе возникло движение, на площади сразу же стало тихо. И в этой тишине раздались дикие крики, несущиеся с улицы Сент-Оноре; появился отряд кавалерии, из-за угла крайнего дома выехала трагическая телега со связанной женщиной, некогда бывшей владычицей Франции; сзади нее с веревкой в одной руке и шляпой в другой стоял Саркар, палач, исполненный особенной гордости и смиренно-подобострастный одновременно.

Простая деревенская телега о двух крепких каурых лошадях. Телега, в которой на грубой деревянной скамье сидела королева всей этой сошедшей с ума страны. Умышленно медленно двигалась повозка, ибо каждый должен был насладиться уникальным в своем роде зрелищем. С гордой осанкой и приподнятой головой в чепце, что скрывал её обритую голову, королева Мариэтта смотрела вперёд невидящими, но совершенно сухими глазами. Окруженная толпой, которая вдруг снова взорвалась различными грубыми воплями, она казалась невозможно, просто до ужаса одинокой и хрупкой. Словно единственный несрезанный колос посреди поля разлетающейся от ветра соломы…

Перед ней, сбоку от кареты, выгарцовывал на белом жеребце актёр театра Дю Валя Анжер Гюстон. Джерард видел один спектакль с его участием и считал того полнейшей бездарностью. Но сейчас все глупые и отвратительные его реплики толпа воспринимала, словно бесплатные горячие пирожки. И не важно, что те были с протухшей собачатиной.

— Поглядите! — кричал Анжер Гюстон так зычно, что слышно было и на другом краю площади. — Смотрите все, вот она, Мариэтта! Распутница и злодейка, не нашедшая для своего народа лишней буханки хлеба! — толпа яростно поддерживала выкриками любой его выпад в сторону королевы, которая словно и вовсе не видела и не слышала ничего перед собой. Фрэнк сильнее впился пальцами в руку Джерарда. Они, одетые как простые фабричные рабочие, уехали из поместья ещё поздним вечером, чтобы успеть вовремя и найти для себя место на этом трагическом спектакле. В трёх кварталах отсюда их ждала чёрная карета, и уплачено вознице за неё было столько, что и думать об этом не хотелось. Джерард тяжело дышал, смотря на происходящий перед глазами фарс, и сквозь зубы извергал проклятия в сторону Гюстона. Он хотел бы свернуть ему шею сию же секунду, но не по головам же до него добираться?

— Мерзкий пройдоха, — зло прошептал Джерард, сильнее сжимая свободный кулак. — Выблядок и подхалим… Если бы не субсидии Её Величества для вашего дрянного театра, ты бы уже давно побирался вместе с остальными вашими великими талантами, воюя за более хлебное место с попрошайками у Нотр-Дама… Ненавижу!

— Тише, Джерард, умоляю вас, — в пол-оборота зашептал Фрэнк, когда несколько окружавших их людей в грубой одежде оглянулись на повысившего голос недовольного мужчину.

Джерард дёрнулся, словно от пощёчины, но ничего не ответил. То состояние, что он испытывал последние перед казнью дни, слишком давило на него, заставляя медленно сходить с ума. Ещё никогда судьба не выставляла ему столь крупный и жестокий счёт. Он был раздавлен и старался не думать о том, что последние минуты жизни королевы поганит этот черноволосый выскочка Анжер. Да и имело ли это значение? Жизнь этой потрясающей женщины неслась к своему концу неистовым галопом, как бы медленно ни двигалась траурная повозка. О чём она думала, глядя вокруг удивлёнными, чуть расширенными глазами? Что заботило её, занимало ум? Чему удивлялась она, разглядывая огромную волнующуюся толпу? Никто и никогда не скажет этого, никто не узнает последних её сокровенных мыслей.

Королева Мариэтта сосредоточенно смотрела перед собой, ничем не выказывая тесно обступающим повозку зевакам ни страха, ни страданий. Словно все силы души концентрировала она, чтобы сохранить до конца спокойствие, и напрасно ее злейшие враги следили за нею, пытаясь обнаружить малейшие признаки отчаяния или протеста. Ничто не приводило ее в замешательство: ни то, что у церкви Святого Духа собравшиеся женщины встретили ее криками глумления, ни то, что актер Гюстон, чтобы создать соответствующее настроение у зрителей этой жестокой инсценировки, появился в форме национального гвардейца верхом на лошади у её смертной телеги и, размахивая саблей, кричал: «Вот она, эта гнусная Мариэтта! Теперь с ней будет покончено, друзья мои!»

Кровавая полоса казней началась с обезглавливания месье Жаккарда Русто. Никто не ожидал, что суд приговорит бывшего деятеля революции к смертному приговору. Именно его дрянная кровь пробудила ото сна хищное, голодное животное, коим, по сути, являлся Париж. Именно его кровь всколыхнула молву и воспалила умы, раскрепощая и развязывая руки. За его кровью пролилась кровь нескольких деятелей, работавших под его началом в аппарате руководства, затем полетели более знатные головы, пока шаткая лестница не достигла провинившегося перед народом короля. Иосэфа казнили всего три недели назад на этой же площади, и камни мостовой, окрасившиеся тогда алым, кажется, не успели просохнуть и до сегодняшнего дня, как на эшафот должна была взойти его жена, королева Мариэтта.

Повозка остановилась у помоста, на громадной площади вновь воцарилась жуткая, мёртвая тишина. И Джерард, затаив дыхание, наблюдал, как сильно похудевшая за время своего заключения королева Мариэтта, наотрез отказавшаяся от любой сторонней помощи, выбралась из телеги со связанными сзади руками. Гордо выпрямленная спина, словно высеченное из мрамора лицо и длинное платье только подчеркивали то, что она даже в эти минуты остаётся королевой.

Когда Мариэтта под чутким присмотром палача Саркара восходила по ступеням к гильотине так же легко, как когда-то по каменным лестницам Версаля, по толпе пронёсся шепот. Увидев женщину, что когда-то перекроила его невзрачную жизнь на новый лад лишь несколькими словами, у страшной механической машины, Джерард не выдержал и сморгнул скопившиеся в уголках глаз слёзы. Они медленно потекли по иссохшим щекам, словно впитываясь под кожу. Счёт жизни королевы пошёл на секунды, и Джерард остро чувствовал это всем своим существом, порываясь метнуться туда, к эшафоту, чтобы она, возможно, смогла увидеть его и понять, что не одна сейчас. Но этой страстной мечте не суждено было осуществиться — Фрэнк, его мальчик, не только крепко держал его за руку. Он был для него тем самым необходимым якорем, чтобы выдержать все хаотичные волны эмоций, сметающие Джерарда с ног. Он был гарантом и смыслом, и Джерард, повинуясь яркому порыву, приник к его голове носом, чтобы жадно, до одури глубоко вдохнуть родной запах волос. Это помогло и немного привело его в чувство. Он ощутил, что сможет досмотреть до конца. Он должен был быть с ней до конца, потому что кроме них двоих на всей площади вряд ли бы сыскался человек, испытывающий к Мариэтте добрые чувства. Все вокруг словно сошли с ума.

Королева послала еще один невидящий взгляд в небо, поверх отвратительной сутолоки, окружающей её. Различила ли она там, в утреннем тумане, Тюильри, в котором жила последние дни и невыносимо страдала в одиночестве и страхе? Вспомнила ли в эту оставшуюся, в самую последнюю минуту день, когда те же самые толпы на площадях, подобных этой, радостно приветствовали ее как престолонаследницу? Неизвестно. Никому не дано было узнать последних мыслей обречённой на смерть королевы.

Каково это, шагнуть к собственной смерти, окружённой ненавистью многотысячной толпы?

Ей не дали и прийти в себя толком. Не спросили о последней воле, не дали сказать прощального слова. Саркар грубовато подтолкнул королеву к гильотине, и та, покачнувшись, неловко склонилась к деревянной выщербленной столешнице. Зрелище, жуткое зрелище перекрыло Джерарду возможность дышать.

Насколько могут растянуться моменты, занимающие считанные секунды? На минуты, часы, на вечность?

Джерарду казалось, что вся его жизнь после встречи с королевой успела пронестись перед его широко распахнутыми глазами, пока серое, блестящее лезвие гильотины неслось вниз. Не произошло чуда, не раздалось грома Господня. Механизмы чудовищного устройства сработали исправно. В повисшей тишине отчётливо раздался тихий хруст и стук, и толпа ахнула, когда Саркар высоко, на вытянутых руках, поднял кровоточащую голову.

— Да здравствует Республика! — неуверенно и вразнобой вскрикнули зеваки, потрясённые случившимся.

Джерард закрыл глаза. Ноги потеряли всякую опору, а в голове словно закружилась неистовая карусель. Желудок запросился наружу так отчаянно, что он склонился, отвернувшись, и спастически закашлялся желчью, пошедшей ртом. Если бы не Фрэнк… Если бы не этот оказавшийся таким сильным и уверенным мальчик, он бы просто остался лежать на камнях брусчатки до тех пор, пока его не затопчут до смерти.

— Давайте, давайте же, Джерард. Поднимайтесь. Нам нужно уходить отсюда, прошу вас, — шептал он, настойчиво притягивая к себе потяжелевшее тело наставника и взваливая себе на шею его руку.

Фрэнк медленно, но очень упрямо двигался с ним в толпе туда, где, как он помнил, их должна была дожидаться карета. Всё произошедшее произвело на него неизгладимое впечатление. Поправка была лишь на то, что сильнее и ярче всего его воображение рисовало сейчас других возможных героев этой трагедии. И он всеми усилиями воли отгонял от себя видение Джерарда, связанного по рукам, согнутого под лезвием гильотины. Сердце заходилось в ужасе, но голова была холодна и заставляла ноги идти в точном направлении. Даже снежная лавина не заставила бы его сойти с курса. Они должны были убраться отсюда, и как можно скорее. Всего происходящего было и так слишком много для них двоих.



Весь путь в экипаже, что с превеликим трудом выбрался из запруженного зеваками и гвардейцами Парижа, они провели молча, передавая из рук в руки большую пузатую флягу из серебра. Джерард ещё в поместье наполнил её старым выдержанным коньяком, считая, что это будет весьма предусмотрительно. И он оказался бескрайне прав.

Шок медленно отпускал их, бледность уходила с лиц, уступая место горячечному румянцу и непреодолимой вселенской усталости. Они не понимали, как себя вести друг с другом и что сейчас говорить. Поэтому наслаждались и упивались тишиной, словно она была лучшим подарком после неистового шума, переполнявшего Париж.

Джерард понял, что что-то неладно, ещё на подъезде к поместью. Уже смеркалось, и в светлых летних сумерках отчётливо выделялись тёмные окна поместья, в то время как на втором этаже в некоторых окнах разливались странные алые блики…

— Господи Иисусе… — прошептал он, и Фрэнк, потрясённый его тоном, напряжённо уставился в то же окно, почти прилипая к стеклу носом.

— Что это, Джерард? Господи, что это?!

— Пожар…

Они вбежали в странно распахнутую главную дверь дома вместе, не обращая внимания на скрип колес уезжающего экипажа, не понимая, куда идти и где искать Маргарет с Полем. В поместье сегодня больше не было никого — все наёмные рабочие взяли отгул, а то и вовсе уволились в связи с назревающими беспорядками. Внутри было пусто и темно, в воздухе уже достаточно уловимо пахло горящим деревом и лаком.

— Фрэнки, прошу тебя, найди Маргарет. Она должна быть где-то здесь, — чётко отдал указания Джерард. — Я должен подняться наверх и забрать некоторые бумаги. Иначе… даже думать не хочу, что будет «иначе»… — он серьёзно, как никогда, посмотрел в глаза Фрэнка. Тот был бледен, но очень собран, и уверенно кивнул.

— Я найду Марго, — тихо сказал Фрэнк, — а вы… прошу, будьте предельно осторожны. Никакие бумаги не стоят вашей жизни.

Оставив словно порванный на клочки поцелуй в уголке плотно сжатых губ, Джерард побежал к лестнице наверх.

Тут, на втором этаже, было более дымно и пахло гарью всё сильнее. Джерард достал батистовый платок и, закрыв им нос и рот, двинулся к своим покоям. Именно там в тайнике под паркетной доской лежали важные бумаги, оставшиеся векселя на неплохую сумму и, самое важное, — пухлый конверт с письмом королевы. То самое, которое она просила открыть в самом крайнем случае. Случай этот совершенно точно настал… Джерард надеялся забрать и обе шкатулки с драгоценностями. И вопрос был не в том, сколько стоили хранящиеся там безделушки. А в том, что каждая из них была наградой за определённую тёмную историю, ставкой в хитрой игре, каждая — словно кладезь памяти, с которым Джерард не был готов распрощаться.

Сильнее всего горели покои Фрэнка. Самые вычурные и богатые, возможно, они навели злоумышленников на мысль, что именно они — господская опочивальня. Огонь лизал тяжёлые портьеры и кровать, на которой ещё вчера спал Фрэнк. Кое-где горели и дымились обои, тлела обивка стульев, но до комода, где юноша хранил свою шкатулку, ещё можно было добраться. Открыв ящик, Джерард взял и крепко прижал к себе простую деревянную коробочку, в которой, как он надеялся, мальчик также хранил свою треснувшую брошь.

Вдруг за его спиной что-то оглушительно треснуло и с грохотом рухнуло на пол, заставляя буквально подскочить на месте и моментально покрыться потом. Оглянувшись, он понял, что это всего лишь прогорела и сломалась напополам гардина. Но её падение послужило толчком к тому, чтобы как можно скорее покинуть эту комнату.

Выйдя в коридор, Джерард бросил на горящее помещение последний взгляд и направился к себе.

В его покоях горели ярким пламенем гардины со шторами и кровать. Невыносимо страшное и будоражащее фантазию зрелище: чадящий костёр, разведённый прямо посередине ложа, где они, не способные насытиться друг другом, совсем недавно занимались любовью. Вздрогнув, Джерард сморгнул едкий дым, застилающий глаза, и кинулся к заветной паркетной доске под кроватью. Пол словно раскалился, и Джерард доставал папку с бумагами, обжигая кожу рук. В том же тайнике валялась ненужная раньше портупея со шпагой и небольшим кинжалом. Джерард не слишком хорошо владел оружием, но решил прихватить и его на всякий случай. Всё же лучше, чем ничего.

Так же быстро выцепив свою шкатулку из трюмо, он выскочил из покоев, лишь мимолётно бросив взгляд на завораживающе горящую кровать. Что-то происходило. Страшное, безвозвратно всё меняющее. Но Джерард, совершенно окаменев сердцем, не мог больше чувствовать. Его голова, повинуясь взбудораженному состоянию и току разгорячённой крови, думала холодно и точно. Нужно было собрать всех домочадцев и уезжать отсюда. Уезжать как можно скорее.

Только почему же так тихо вокруг?

Джерард очень любил Маргарет и безмерно уважал Поля. Но всё, о чём он мог думать, открывая дверь за дверью на словно вымершем первом этаже, было «Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк»…

— Да где же они все? Где этот невыносимый мальчишка?! — тихо ругался он, открывая дверь в столовую. И только закончив фразу, услышал тихие сдавленные всхлипы. — Фрэнки?

Джерард вошёл внутрь, оставляя всё, что нёс в руках, на обеденном столе. Плакали дальше, в кухне, и Джерард, затаив дыхание, двинулся туда.

Увиденное заставило его опереться на косяк и скомкать в руке край рабочего сюртука.

Фрэнк, сидевший спиной к нему, склонился над Маргарет, распростёртой на полу. Джерард не видел её лица, но это определённо была она, в своих многочисленных юбках, фартуке, белых льняных чулках и чуть стоптанных домашних туфлях. Она лежала на полу недвижно, и Фрэнк, обнимая её, буквально распластался на её груди. И только найдя в себе силы открыть рот, чтобы окликнуть его, Джерард наконец заметил большую алую лужу, собравшуюся по другую сторону от Маргарет, совсем рядом с печью.

— Господи Иисусе… — со стоном выдохнул Джерард, уже не берясь считать, в который раз за этот день произносит имя господне. Его сердце пропустило несколько ударов, а руки покрылись липким холодным потом, когда он понял очевидное.

Маргарет больше нет.

Фрэнк разрыдался сильнее, когда услышал голос Джерарда. Его спина вздрагивала, но он не переставал со всей силы обнимать неподвижное тело.

— Они убили её, Джерард, — сквозь рыдания выдавил он. — Убили нашу Марго! Ну что она им сделала? Разве это справедливо?

Джерард боялся, что сейчас, вот сию секунду, просто сойдёт с ума. Он почувствовал себя камнем, застывшем в ложе натянутой до предела пращи. Её раскручивала умелая рука, воздух свистел в ушах, и, казалось бы, ещё секунда — и вот он, свободный и бесконечный полёт, возвращение в глубины своего разума, полная потеря контроля. Он чувствовал это напряжение так остро, что начал дрожать. Но нет. Полёт не начинался. Рука раскручивала его без устали, но отпускать не собиралась. Он ещё мог контролировать себя.

— В смерти нет справедливости, Фрэнк, — тихо, безжизненно ответил Джерард. — Как и в жизни, собственно.

Фрэнк, наконец, замер. Его всхлипы стали тише, пока совсем не прекратились. Джерард было подумал, что смог сказать что-то нужное, как Фрэнк вдруг снова горячо и неистово разрыдался.

— Нам нужно найти Поля и уходить отсюда, Фрэнки, — тихо и ласково, словно маленькому ребёнку, сказал он.

— Они убили Марго… Наша Марго мертва! О, Господи, Джерард, ты понимаешь это?! — закричал Фрэнк, хватая себя за волосы и с силой оттягивая их. — Она мне… как мать…

— Фрэнк, — Джерард понял, что его мальчик на грани истерики. Он не представлял, что бы стал делать, если бы Фрэнк начал сопротивляться. — Фрэнк, послушай меня, — повторил он настойчивее. — Это мог быть я.

Фрэнк замер, а потом, помедлив мгновение, распрямился, открывая Джерарду мертвенно-бледное лицо женщины и обширную рану зияющую на её виске. Фрэнк оглянулся, и глаза его были красны и бешены.

— Что? — просипел он. — Что ты сказал?!

— Это мог бы быть я! — повысил голос Джерард, подходя, наконец, ближе. — Возьми себя в руки, любовь моя. Если бы мы были тут, то ничем не защитились бы от той толпы, что, вероятно, вломилась сюда в наше отсутствие! И распластанным на полу с раной от ножа лежал бы и я тоже, и ты, и никто бы не спасся!

Фрэнк неожиданно вскочил и, пошатываясь, налетел на Джерарда, хватая того за грудки, буквально повисая на нём:

— Никогда, слышишь? Никогда не говори мне ничего подобного! — он шипел так горячо и яро, что брызгал слюной. — Ты не имеешь права умирать, нет! Ты должен жить! Для меня, для себя, вопреки всему. Ты должен жить, Джерард… — Фрэнк растёкся по его плечу и расплакался, вцепляясь в него до боли в скрюченных пальцах. Он даже не понял, что впервые назвал его на «ты», нарушил своеобразную линию их неравенства. Он даже не думал об этом, с ужасом отгоняя образы распластанного на полу любимого окровавленного тела. Он всё же был слишком восприимчивым, чересчур чутким к подобным словам и эмоциям. Или же просто его выдержка на сегодня исчерпала себя. Никто не может быть стойким вечность.

— Тише, душа моя, Фрэнки, тише… — шептал Джерард, сминая его в своих утешающих объятиях. Он гладил его по спине и тёрся носом о волосы, надеясь, что скоро Фрэнк придёт в себя. Джерард боялся того, что им больше некого спасать в этом доме, кроме них самих. — А теперь мы должны исчезнуть отсюда. И чем скорее, тем лучше.

— Но Марго… — вяло выговорил Фрэнк. — Неужели мы оставим её так?

Джерард понимал. Но и оставаться дольше они не могли.

— Нет, любовь моя. Мы устроим этой воительнице лучший погребальный костёр из всех возможных, — твёрдо ответил он. — По всем правилам древних викингов. Он будет таким ярким, что ворота Вальхаллы распахнутся заранее, ожидая её душу.

Фрэнк поднял на него опухшие, заплаканные глаза. В них появились проблески понимания.

— Я схожу за цветами, — наконец, кивнул он, отирая лицо тыльной стороной ладони. Его нос мило покраснел и опух, но Джерард задавил неуместную в сложившейся ситуации нежность.

— Огромный букет, мой мальчик, — согласился он. — Самых красивых роз. Им больше некого радовать здесь, так пусть порадуют её там. Только будь осторожен и поторопись.

Вооружившись кухонным ножом, Фрэнк вышел из дома через чёрный ход в сад.

Ещё недолго посмотрев на закрывшуюся за ним дверь, Джерард, наконец, выдохнул и согнулся в спине. Медленно, словно столетний старец, он склонился над Маргарет. Долго и пристально вглядывался в такие родные, знакомые до боли черты лица. Оно было спокойно и невозмутимо, даже несмотря на зияющую алым рану на виске, и Джерард понял, что Маргарет не сказала ничего, даже когда ей стали угрожать. Если бы она выдала их месторасположение или то, где находится тайник… возможно, осталась бы в живых.

— О, моя Марго, — горько вздохнул он, проводя по уже похолодевшей коже щеки. Видимо, нападение на поместье совершили ещё днём. — Я так наивно полагал, что успею всех нас вытащить из этого болота… Я не сдержал слова, что позабочусь о тебе. Помнишь, тогда, ночью в Париже? Ты спасла меня от насилия, а потом тебя отдали на поругание всей общине… А после мы на пару прикончили этого извращенца Руазона, ты помнишь? Я пообещал тебе тогда… Хотя был просто мальчишкой. Но ты улыбнулась и кивнула мне в ответ. Сможешь ли ты простить меня, Марго? — он убрал волосы с высокого белого лба и оставил на нём долгий скорбный поцелуй: — Прости меня, Марго. Я никчёмный и жалкий, не годный ни на что… Прости меня.

Джерард вытер слёзы и разогнул спину только тогда, когда дверь за его спиной скрипнула. Фрэнк стоял на пороге с самой огромной охапкой белых и розовых роз, что Джерард только видел. Было непонятно, как тот удерживал их — ведь каждый стебель был защищён множеством острых шипов. Но Фрэнка это совсем не волновало.

— Они прекрасны, Фрэнки, — сказал Джерард, поднимаясь с пола и уступая ему место.

Пока Фрэнк усердно раскладывал цветы, Джерард прикрыл веками мёртвые глаза Маргарет, сложил ей руки крестообразно на груди и в последний раз провёл пальцами по щеке. Затем обложил тело деревянными чурбачками из поленницы. Стараниями Фрэнка Маргарет оказалась полностью укрыта цветами. Виднелось только спокойное лицо, будто она просто спала. Вытаскав всю поленницу, Джерард облил дерево маслом и поджёг. Пламя весело вскинулось, слизывая подношения, окрашивая алым нежные лепестки. Джерард соорудил факел и сделал ещё один Фрэнку.

— Нужно поджечь тут всё. Пусть горит адским пламенем, — жёстко сказал он, кивая на двери и занавески. — Ты должен помочь мне, Фрэнк. Должен, — повторил он, уверенно глядя в испуганные глаза. — Пусть думают, что дом сгорел целиком, а нас считают пропавшими без вести. У нас нет других вариантов.

Наконец, Фрэнк отмер и кивнул и, бросив прощальный, полный печали взгляд в сторону лежащей на полу Маргарет, вышел из кухни.

— Вот и всё, Марго, моя дорогая, — угрюмо шептал Джерард, поджигая занавески, скатерти и подпаливая деревянные ящики, разбивая все до единой бутылочки с маслом. — Покойся с миром, и я надеюсь, твоя чистая душа попадёт на небеса. Потому что в жизни она прошла и так достаточно ада. Я люблю тебя, Марго… И Фрэнк любит тебя всей душой. Покойся с миром.

Когда с кухней и столовой было покончено, когда там пылала каждая деревяшка и салфетка, Джерард отправился помогать Фрэнку. Они трудились с поджогом первого этажа до темноты, а после, когда внутри дома было уже нестерпимо жарко, вышли наружу, на зябкий ночной воздух.

Небо затянули тяжёлые тучи, и ни одной звезды не проглядывало сквозь них. Словно Господь укрыл ими свой взор, чтобы не видеть всех бесчинств, творимых внизу руками его непутёвых детей.

Они отошли дальше по дороге, чтобы с ужасом и горечью взирать на дело своих рук.

Поместье пылало. Пылало нестерпимо ярко, словно сжигая в себе все их счастливые дни, проведённые под одной крышей, слизывало языками пламени самые сладкие, желанные воспоминания, словно превращая всё прошедшее в едкий дым, тлен и пепел.

По щекам Фрэнка молчаливо и безостановочно текли слёзы. Он провёл в этом доме большую часть своей недолгой жизни, а теперь собственноручно уничтожил его. Джерард так же молча стоял рядом и крепко, до боли, сжимал его пальцы. Они решили идти к конюшням тогда, когда на первом этаже под давлением силы пламени треснуло и вылетело несколько окон. Поместье сгорит дотла, можно было не сомневаться. Это и правда самый прекрасный и великий костёр, который только можно было устроить Маргарет.

Они остановились, немного не дойдя до конюшен. Посередине стропил на верёвке висело, едва покачиваясь от ветра, тело. Они сразу поняли, кому оно принадлежит, и, чуть помедлив, пошли вперёд.

Джерард срезал верёвку, на которой повесили Поля, вычурным кинжалом с портупеи. Это была жуткая смерть, не было никаких сомнений. Вряд ли есть что-то хуже мучительной смерти от удушения. Ни Фрэнк, ни Джерард не проронили ни слова. Они действовали, словно один человек, разделённый на два тела, понимая друг друга по взгляду. Вот они отнесли старика на большую кучу сена. Фрэнк сложил его начавшие коченеть руки на груди и поцеловал в морщинистый лоб, что-то прошептав на прощание. И только тогда оба заметили, что конюшня была пуста. Ни Кронца, ни Гнедой Фрэнка не было видно.

— Он наверняка пытался защитить лошадей… — хрипло выдавил из себя Джерард, чувствуя, как к горлу в который раз подступает ком неподъёмных сожалений.

Расстраиваться ещё больше не было душевных сил, они исчерпали все возможности своих чувств до дна. Фрэнк закрыл старику Полю выкаченные мёртвые глаза, и Джерард поджёг солому под телом. Очень скоро вся конюшня запылала, словно сухая спичка. Она горело рьяно и жадно, становясь очередным погребальным костром.

— Покойся с миром, старина Поль, — прошептал Джерард, и Фрэнк тихо вторил ему слабым голосом:

— Покойся с миром…



Они неторопливо шли по дороге, ведущей к опустевшему поместью баронессы фон Трир. Время потеряло значение, ничто не оттягивало их спины. Глаза высохли, и только солёную от слёз кожу щёк щипало на ветру. Дойдя до конца парка, Джерард услышал переливчатое ржание.

— Это Кронц, он, видимо, сбежал, — уверенно сказал он, останавливаясь. — Нужно поймать его, иначе будем идти до поместья всю ночь.

— Если хочешь — попытайся, — безучастно согласился Фрэнк. Он был до предела вымотан и просто механически переставлял ноги. Словно все горести, отведённые на их жизни, решили обрушиться в один день им на головы. — Но он, вероятно, не сёдлан.

— Не узнаем, пока не поймаю, — заключил Джерард и, опуская наземь портупею и папку с бумагами, скрылся в темноте.

Фрэнку не пришлось ждать долго. Джерард вывел из сгущенных теней парка осёдланного вороного коня. В его стремени болтался чужой грубый сапог.

— Кажется, кому-то мой Кронц оказался не по зубам, — устало хмыкнул Джерард. — Забирайся вперёд, Фрэнки. И едем.

Он помог устроиться в седле своему мальчику и подал ему шкатулки и портупею с папкой. Это было всё их имущество, оставшееся от прошлой жизни. Когда Фрэнк уверенно уселся на спине вороного, Джерард запрыгнул сам. Тронув поводья, он направил коня небыстрой рысью в сторону поместья баронессы.

— Спасибо, — тихо прошептал Фрэнк в пол-оборота после какого-то времени пути в полном безмолвии, под гулкий стук копыт об утоптанную землю.

— За что, любовь моя? — так же тихо спросил Джерард, наклоняясь ближе и целуя его в затылок. Волосы Фрэнка отчётливо и горько пахли дымом.

— За то, что ты рядом и жив, — не раздумывая, ответил Фрэнк. И, чуть погодя, добавил: — И за шкатулку.

Глава 34

Это было странно и непривычно — пробираться в прежде гостеприимный, наполненный живыми запахами и людскими голосами дом под покровом ночи, таясь, словно воры.

Джерард решил не зажигать свечей, чтобы не привлекать лишнего внимания, и хоть Фрэнк вполне поддерживал это решение, находиться внутри поместья баронессы после всего случившегося в сумраке, разбавляемом скудным ночным светом, льющимся из окон, было жутковато.

Мебель, хрустальные люстры и зеркала, обёрнутые белой материей, казались призраками из прошлого, заполнившими дом в отсутствие законных хозяев. Но они были слишком реальны и недвижны, заставляя белыми своими силуэтами что-то сжиматься внутри груди у обоих мужчин.

— Словно в склепе, — тихо проговорил Фрэнк, поёжившись, пока они с Джерардом шли по длинному полупустому залу в сторону кухни. Их шаги отдавались приглушённым эхом, отражаясь от высоких стен и лепного потолка.

— Ты прав, — подтвердил Джерард, притягивая Фрэнка ближе к себе за руку. — Довольно неуютно. Но нам нужно перекусить хоть чем-нибудь и отдохнуть. А завтра, утром… я обещаю — всё изменится. Будет светить солнце, и… всё будет по-другому.

Фрэнк только устало кивнул, приникая носом к пахнущей дорожной пылью и гарью шее Джерарда.

На кухне было просторно и темно, и на всём лежал пыльный отпечаток запустения, успевший осесть за прошедшие после отъезда баронессы пару недель. Им всё же пришлось зажечь небольшой, найденный в ящике, огарок свечи, чтобы отыскать на полу колечко люка, ведущего в погреб.

— Посмотри-ка, Фрэнки, — бодро донёсся из глубин едва освещённой темноты голос Джерарда. Фрэнк склонился ниже и увидел подсвеченные неверным огоньком съестные припасы. Рука Джерарда странно нелепо заканчивалась в том месте, где светлый желтоватый ореол резко переходил во тьму. — А у нас не всё так плохо! Внизу прохладно, и тут несколько кругов сыра, чёрный хлеб и даже пара вяленых бараньих окороков на крючках. Ох уж эта Шарлотта… Никогда не перестану поражаться женской дальновидности.

Подав ему круг сыра, несколько уже порезанных и зачерствевших ломтей хлеба и бутыль вина, Джерард выбрался из погребка. Мяса не хотелось никому. Неторопливо, едва удерживая в руках свой убогий скарб и продукты, они поднялись наверх, в покои Джерарда.

Отсюда так же дохнуло запустением, едва они открыли двери. Но балкон, выходящий окнами на розовый сад, был тут же распахнут, белые простыни сброшены, и комната, такая отчуждённо-холодная, словно ожила.

Наскоро глотнув вина прямо из бутылки и съев кусок твёрдого сыра, Джерард оставил Фрэнка, чтобы подойти к высокому окну с конвертом в руках. Тем самым конвертом, что передала ему королева словно десятилетие назад. Джерард вздрогнул. Время, так сильно ужатое, смотанное в тугой клубок, испещренное множественными узелками событий, оказалось так смехотворно коротко! Еще сегодня, ещё сегодня утром она была жива… А сейчас… Нет ни её, ни Маргарет, ни Поля. А они скрываются, точно крысы, бегущие с пробитого вражескими ядрами корабля, забираясь на мачты, карабкаясь буквально по головам… Так дико, так больно, так нереально… Джерард тяжело вздохнул, поёжившись. Шершавая бумага конверта дразнила пальцы. Что же там, внутри?

— Что там, Джерард? — повторил его мысли Фрэнк. Он не подходил, сидя у письменного столика и насыщаясь. Но в голосе сквозила тревога и заинтересованность. — Это те самые бумаги, что ты искал наверху у себя?

— Да, это они, — тихо ответил Джерард. — Я и сам не знаю, что там…

Медленно надорвав край пухлого конверта, Джерард достал свернутые листы и стал вглядываться в них, насколько позволяло скудное лунное освещение.

— О Господи… — прошептал он чуть погодя, прошуршав по очереди каждым, ластящимся к пальцам листом. — Господи…

Фрэнк взволнованно обернулся и тут же соскочил с мягкого позолоченного стула, направляясь к нему.

— Ты плачешь? — неуверенно спросил он, потому что Джерард, бегая зрачками по строчкам в который раз, сам не осознавал того, что по его щекам медленно скатилась пара солёных капель. — Что там? — взволнованно повторил свой вопрос Фрэнк, вытирая кончиками пальцев слёзы Джерарда и готовясь буквально выхватить бумаги из его рук, если тот не покажет их сам.

Джерард лишь молча передал ему листы и, прошептав: «Это невероятно…», — приник к горлышку тёмно-зелёной бутыли, намереваясь, кажется, опустошить её.

Бумаг оказалось три. Первая, с самой плотной тиснёной поверхностью, была заверена несколькими высочайшими канцеляриями и оканчивалась красивым витиеватым росчерком самой покойной королевы.

«Сим постановлением подтверждаю дарственную на поместье Mandarino, находящееся в южных предместьях Валенсии, Испания, окончательной и обжалованию не подлежащей. Новым безраздельным владельцем поместья назначается Джерард Мадьяро, подданный испанской короны, с передачей ему всех необходимых прав, обязательств и привилегий. Поместье переходит в его полное пожизненное пользование со всеми прилегающими территориями, садами и слугами».

Фрэнк сглотнул. Подданный испанской короны?.. Ниже стояла дата и многочисленные витиеватые подписи и вензеля.

Он отложил прочитанный лист под низ, и перед его глазами предстала столь же плотная, но меньшего размера бумага с меньшим количеством заверительных подписей. Так же на ней не было королевского росчерка. Текст повторялся на французском и испанском языках.

«Предъявитель сего документа сеньор Джерард Мадьяро является неприкосновенным подданным испанской короны».

Быстро достав последний лист, Фрэнк пробежался глазами и по нему, обмирая.

«Предъявитель сего документа сеньор Фрэнк Мадьяро является неприкосновенным подданным испанской короны».

Ноги перестали крепко держать Фрэнка, и он попятился, пока не упёрся икрами в край постели и грузно не осел на мягкое ложе. Он пробегал и пробегал глазами эти две строчки, в которых, казалось, билась и звенела вся его будущая жизнь. «Фрэнк Мадьяро… Фрэнк Мадьяро…» Его сердце стучало в висках невыразимо быстро, и Фрэнк никак не мог определиться, что же именно он ощущает сейчас. Он был настолько шокирован, что не заметил, как рядом прогнулись пружины, и Джерард сел рядом с ним на кровать, притягивая к себе за талию и зарываясь губами в растрёпанные волосы.

— Даже обречённая на смерть, она не забыла обещаний, данных мне, — прошептал он в непослушные пряди. — Теперь ты носишь мою фамилию, мальчик. И только тебе выбирать, считать себя моим супругом или же братом. Какой грех тебе больше по душе, Фрэнки? Мужеложства или же кровосмешения? — Джерард грустно усмехнулся, вдыхая запах гари и пепла, будто оставшийся навечно в волосах Фрэнка. Выпитое вино разгоняло его кровь, путая мысли и безумно утяжеляя веки. Щёки Джерарда ощутимо пекло румянцем, и он почувствовал сполна, что на сегодня с них хватит злоключений.

По телу Фрэнка под его рукой пробежала волна дрожи. Он сумбурно отложил листы в сторону и повернулся к Джерарду, обхватывая ладонями его скулу и затылок, запуская пальцы в волосы. Его лицо, ещё бледное от потрясений, было мокрым на щеках. Фрэнк прижался лбом к его лбу, словно пытаясь заглянуть как можно глубже, в самую суть его души.

— Мне всё равно, — прошептал он совершенно искренне, разлепляя пересохшие от волнения губы. — Я согласен пройти все грехи и все круги ада, если рука об руку с тобой…

Джерард не стал дожидаться окончания и настойчиво, влажно обхватил губами приоткрытые губы. Заскользил руками по его спине, чувствуя, как пальцы Фрэнка впиваются в затылок, не позволяя отстраниться ни на чуть.

Они никогда прежде не целовались так. В нынешнем их поцелуе не было обжигающей страсти, которая заставляла кровь бурлить в венах, яро приливая к паху. В их требовательных ласках языков читалось утверждение того, что они всё-таки живы, и теперь принадлежат друг другу — нераздельно. Обещание чего-то большего, чего-то, что прорастало в ширь и глубь времени, не зацикливаясь в данном моменте. Оно грело и дышало надеждой, заставляя тревоги отступать. И Джерард позволил себе расслабиться, отпустил хотя бы на время угнездившееся внутри нервное состояние, падая в сладкую, такую уютную и родную темноту.



Поздним солнечным утром их разбудили не столько яркие лучи, проникающие в окна, сколько странный шум — множественные весёлые голоса, стуки, лошадиное ржание. Всё это единым потоком вливалось через распахнутую балконную дверь, как и умопомрачительный запах цветущих роз в саду.

Фрэнк неторопливо раскрыл спутавшиеся от долгого сна ресницы и попытался понять, где он находится и что происходит. Одна его рука затекла, и, повернув голову, Фрэнк увидел мирно спящего на ней Джерарда, настолько невинно-юного во сне, что защекотало под рёбрами.

Мягко высвободившись от тяжести его тёплого тела, он оставил на занавешенном тёмными прядями лбу поцелуй и неторопливо поднялся с нерасправленной постели, на которой они уснули одетыми вчера. Фрэнк опасливо подошёл к балкону в надежде понять, что это за странный шум с улицы разбудил его. За спиной заворочался Джерард, но Фрэнк не мог оторвать взгляд от развернувшегося на поляне под дубом, у которого он прощался с Люцианом, действа.

Яркие разношёрстные фургоны, запряжённые разномастными лошадьми, выстраивались в неровный круг. Те, что уже заняли своё место, распрягались, лошадей сгоняли в сторону, создавая небольшой табун. Множество людей — непривычно ярко одетых, словно летние цветы, сновали между фургонами и гортанно переговаривались и смеялись. Цветастые платки на женщинах и красочные рубахи на мужчинах создавали некий образ праздничного карнавала, что странным образом очутился прямо под окнами поместья баронессы этим утром.

— Доброе утро, душа моя, — хрипло проговорил Джерард с кровати и тут же закашлялся, пытаясь расправиться с утренней хрипотой. — Что там происходит?

Фрэнк обернулся, и улыбка тут же коснулась его губ. Растрёпанный, немного припухший, со следами от ткани на щеках Джерард с утра — это было самое невозможное и потрясающее зрелище, которое только можно желать для удачного начала дня.

— Доброе утро, — нежно сказал Фрэнк. — Это цыгане, я думаю.

— Цыгане? — Джерард удивлённо подобрался и встал с кровати, подходя к Фрэнку и притягивая его к себе, устремляя взор за пределы балкона. — Ты прав… Это табор Ромэна, — уверенно сказал он, вглядываясь в то, как люди на поляне споро и складно устанавливают лагерь. — Не думал, что они бывают тут в летнее время. Обычно на лето они уходят в сторону Чехословакии.

— Ты знаком с цыганами? — удивился Фрэнк, задевая виском щетинистую щёку Джерарда.

— Это старые друзья Шарлотты. Я не вдавался в подробности, что за история связывает баронессу и Ромэна, по сути, это не моё дело. Но я и сам помог ему с одним очень каверзным вопросом лет семь назад. С тех пор мы хорошо общаемся и даже считаемся побратимами. А у цыган это не просто звук, — закончил Джерард, сильнее прижимая спину Фрэнка к своей груди. — Я спущусь и найду Ромэна, поговорю с ним. Возможно, он поможет нам проехать какое-то расстояние вместе с его табором по французским землям, не попадаясь никому на глаза. Это было бы просто идеальным вариантом, любовь моя, — он крепко поцеловал Фрэнка в затылок.

— Я люблю тебя, Джерард, — тихо и отчего-то печально произнёс Фрэнк, невидящими глазами всматриваясь вдаль, в перерезанную белыми облаками синеву неба.

— Чувствую себя таким живым сейчас, — помедлив, выдохнул Джерард. — Словно какая-то часть меня, осыпалась с плеч, умерла вместе с ними. Зато оставшийся «я» ожил и встряхнулся. Такое странное ощущение…

— И я его очень хорошо понимаю, — согласился Фрэнк.

Они ещё недолго постояли, просыпаясь в объятиях друг друга, а затем спустились вниз, чтобы умыться и разжечь печь. В многочисленных кухонных баночках нашлось немного кофейных зёрен, на полке стояла тяжёлая медная кофемолка, и сейчас, пока Джерард пошёл за водой для кофейника, Фрэнк перемалывал зёрна. Непередаваемо бодрящий аромат медленно, но верно заполнял собой кухню, и губы Фрэнка, до этого отчего-то сжатые в плотную линию, наконец, расслабились. Он старался не думать ни о чём, ощущая себя щепкой, брошенной в бурный поток. Он мог так мало, что было просто смешно… но то, что мог, Фрэнк собирался выполнять так хорошо, как только было возможно в сложившейся ситуации. Он ощущал необходимость быть рядом с Джерардом. Стоять об его правую руку, быть помощником, сообщником, апостолом.

Его возлюбленным.



— Ромэн! Бахталэс! — воскликнул Джерард, замечая, наконец, у одного из фургонов крепко сбитого невысокого мужчину в ярко-алой рубахе и свободных суконных штанах. Тот, не ожидая увидеть старинного друга, очень удивился, а затем пришёл в неописуемый и почти дикий восторг. Оставив все дела, цыганский барон бросился к нему, распахивая объятия и сияя улыбкой. Его смоляные кудри весело подпрыгивали от широких шагов, а лицо пылало искренней радостью, здоровьем и жизненной силой.

— Бахталэс, месье Джерард! — прогремел Ромэн в самое ухо, по-медвежьи сжимая в объятии сильными руками, и Джерард обнял его в ответ, широко улыбаясь.

— Я каждый раз прошу тебя обходиться без месье, а ты снова за своё… — вздохнул Джерард, отстраняясь и заглядывая в тёмно-карие, почти чёрные глаза.

— Разве я, простой цыган, могу обходиться без месье, обращаясь к самому тайному советнику королевы Франции? — хохотнул Ромэн, ослабляя хватку.

Джерард неуловимо помрачнел, вызывая недоумение на лице Ромэна.

— Я больше не советник, — тихо ответил он. — И королевы… больше нет. Да здравствует республика?.. — потерянно закончил Джерард.

Ромэн медленно отпустил его плечи, и весь вид его выражал растерянность. Он помолчал, но, не дождавшись от друга больше ни слова, сказал сам:

— Мы идём из Бельгии, со стороны Лиля. Мои люди, конечно, слышали о беспорядках, но что Её Величество Мариэтту казнили… — он осёкся, видя, как перекосилось лицо Джерарда. — Прости, я ничего не знал.

В растерянности Ромэн пробыл ещё некоторое время, а затем, упорно зацепив друга за локоть, потащил в сторону самого большого и ярко занавешенного фургона.

— Пойдём-ка, Джерард. Посидим, выпьем бургундского. И ты всё мне расскажешь, как на духу, а я помолчу да послушаю. Почти год ведь тебя не видел, старый ты пройдоха, — бодро шагая, говорил Ромэн, хотя даже с виду казался старше своего спутника лет на пятнадцать.



Фрэнк не пошёл с Джерардом, когда тот отправился на поиски Ромэна. Он остро ощутил, что тому нужно поговорить с кем-то, помимо него самого. Тем более, обсуждать любые вопросы в присутствие кого-то третьего всегда более неловко, чем тет-а-тет. А Фрэнк был очень хорошо воспитан. У него был лучший учитель из всех возможных.

Найдя в библиотеке баронессы небольшой лёгкий роман, он запасся бутылкой вина, сладкими сухарями и отправился на улицу, в беседку. Фрэнк окунулся в чтение так глубоко, словно пытался сбежать от реальности. Собственно, отчасти так и было. Он старался занять свою голову чем угодно, только не воспоминаниями о вчерашнем жутком дне. Очнулся он от того, что его окликали. Вина осталось меньше половины, а сухари — те давно закончились.

— Месье Фрэнк, — две молоденькие цыганки переминались недалеко от беседки, не рискуя приблизиться к нему. Сколько раз они позвали его, прежде чем он услышал? — Мы от месье Джерарда и месье Ромэна, — белозубо улыбнулись они, когда поняли — на них наконец обратили достаточно внимания. — Нам сказано, что вы проводите нас в погреб, чтобы мы могли взять оттуда припасы. Сегодня будет праздник в честь встречи, и мы приготовим самые вкусные блюда.

Фрэнк молчаливо кивнул и, оставив книгу и бутыль на лавочке в беседке, пошёл в сторону входа в поместье, приглашая цыганок следовать за ним. Девушкам пришлось ходить от погреба до табора около пяти раз, но Фрэнк не мог заставить себя помочь им. Он лишь доставал и упаковывал овощи, сыры, мясо и вино, чтобы цыганки могли удобно донести припасы до табора. Сам он не мог. Пока что не мог и не хотел снова видеть людей — таких живых, ярких, наполненных жизнью, как эти черноволосые цыганки с бровями, точно два угольных росчерка. Их глаза горели, они с интересом разглядывали его, смеялись и переговаривались на плохо понятном гортанном наречии, вызывая у Фрэнка желание подняться наверх и запереться в покоях, закрыв окна портьерами. Он ещё не пришёл в себя достаточно для подобного общества.



— Вот как, друг мой, вот как, — сетовал Ромэн, когда Джерард, распивший с ним на пару уже вторую бутыль, закончил своё трагичное повествование и уныло смолк. — Ты ведь знаешь, что мой табор — твой дом, Джерард, — сказал он, хлопнув чуть осоловевшего и опустошённого друга по плечу. — И нет никакого вопроса в том, чтобы помочь вам с твоим мальчиком проехать столько, сколько вы пожелаете. Только загвоздка в том, что сейчас мы направляемся в сторону Лиона, а затем — в Турин, в Италию. В этот раз у нас немного другие маршруты, и я не могу поменять их лишь по своей прихоти, — грустно признался Ромэн.

— О чём ты, Ромэн? — удивился Джерард. — Я и не чаял, что можно ехать с вами до самого Лиона, — взволнованно сказал он, сжимая пальцами плечо друга. Несмотря на его энергичность и бодрость, в чёрных, как вороново крыло, кудрявых волосах обильно проглядывали ниточки седины. — Там ведь и до Пиренеев рукой подать, — оживился Джерард. — Андорра, и да здравствует Испания!

Ромэн улыбнулся, видя, как снова загорелись, пусть отчасти и под влиянием алкоголя, глаза Джерарда.

— Это долгий путь, — задумчиво кивнул он, — но я уверен, у вас всё получится. Я бы сам не стал заезжать во Францию со всеми этими событиями, да обещался Шарлотте быть у неё летом. А оно вон как получилось… — задумался Ромэн, а потом словно посветлел лицом: — А у меня наоборот радость, друг! Лейла моя, вертихвостка, что учудила! Совсем ещё девчонка ведь, я уж и не чаял, что она остепенится. А Бог по-другому рассудил, — улыбнулся он, потирая рукой тёмный от щетины подбородок. — Понесла она с того бала, на который я её сдуру отпустил весной. Ходит теперь важная такая, животом вперёд. Старухи наши отговаривали её, мол, зачем ей этот ребёнок? Ведь любой парень табора на неё, словно голодный волк смотрит, только что не облизывается. Выбрала бы себе по сердцу да обвенчалась. Так нет же — упёрлась рогом, словно дикая козлица! «Мой, — говорит, — сын, и идите все к чёрту, не подумаю от ребёнка избавляться. Он будет расти, а я буду помнить». И ни слова больше из неё не вытянул никто, даже мать. Ну, а мы что? Помялись-помялись, да и оставили девку в покое. У нас к детям — ты знаешь — отношение простое. Все наши, в обиду не дадим. Да и не важно, от кого. Просто… не ожидал я от неё, понимаешь?

Ромэн усмехнулся, смотря куда-то вдаль, а Джерард ощутил, что не может толком вдохнуть. Неужели?.. Все мысли в голове снова перепутались, лишь одна стучала серебряным молоточком: Фрэнк не должен узнать. Он не позволит своему мальчику переживать ещё и об этом. Как же невозможно странно всё складывается… А может, наоборот — к лучшему? Ведь оставить после себя потомство не так уж и плохо?

— Я рад за тебя, Ромэн, — сказал он, наконец, кривовато улыбнувшись другу, что уже какое-то время искоса наблюдал за ним. — Так неожиданно… Благостная весть. Дедом станешь, — и Ромэн басовито расхохотался, ударяя себя по коленям.

— Так и я о чём, Джерард. Представляешь? Дедом!

Они говорили ещё недолго, и не было больше печальных тем меж ними. Минуло обеденное время, когда они, наконец, решили разойтись.

— Ромэн, — тихим и странным голосом вдруг позвал Джерард, и цыган, собравшийся было уйти заниматься делами табора, обернулся. — Ты помнишь… чему учил меня? — Джерард смотрел прямо, но чувствовал, что его язык заплетается.

— Ты… об этом? — Ромэн вскинул бровь в удивлении. — Конечно помню, друг мой.

— Ты ещё… занимаешься этим? — каждое слово давалось с трудом, но Джерард нашёл в себе силы не отводить взгляда. В конце концов, он давно не мальчик, а Ромэн — единственный, к кому он мог обратиться.

— Конечно, — негромко и серьёзно ответил цыган. — В каждом городке покрупнее хватает клиентов. И если тебе нужно…

— Мне нужно, — сухо и уверенно припечатал Джерард, облизывая мигом пересохшие губы и на мгновение прикрывая глаза, чтобы унять непонятно откуда взявшиеся слёзы и жгучую боль в груди. — Ты даже представить не можешь, насколько мне нужно сейчас…

— Вечером, во время праздника, — только и кивнул в ответ Ромэн, разворачиваясь и уходя в сторону других фургонов.



Костры, точно дикие алые цветы, расцветали в ночи: и тут, и там по всей поляне собирались группами люди в ярких одеждах. Они играли на скрипках и гармониках, пели песни, а девушки исполняли неподражаемые в своей неистовости и эротичности танцы, стелясь цветастыми юбками по изумрудной траве, изгибаясь и натягиваясь, точно тетива лука, и на их глубоких декольте играли по смуглой коже кровавые отблески костров.

Фрэнк пришёл сюда вместе с Джерардом некоторое время назад, и они ели предложенные острые кушанья, запивая горячим вином, и старались наслаждаться этой вакханалией жизни. Ранним утром табору предстояло сняться с места и продолжить путь, увозя с собой двух мужчин, но сейчас никто и не вспоминал об этом. Чего нельзя было отнять у цыган — так этого искреннего, всепоглощающего желания жить, жить каждым днём, так, чтобы вдыхаемый воздух разламывал рёбра, а губы саднили от непрекращающихся поцелуев. И в какой-то момент Фрэнк, будучи немного опьянённым, так увлёкся красочной цветастой круговертью, что не заметил, как Джерард покинул его.

Доев похлёбку и мясо, допив вино, он оставил посуду у одного из фургонов и отправился на его поиски. Фрэнк не смог бы сказать, сколько именно провёл времени без него, но не сетовал на Джерарда. Они теперь вместе, и ничто не в состоянии было изменить это.

— Месье Фрэнк? — его окликнули из темноты меж двух повозок. — Месье Фрэнк, я искал вас, — оттуда выступил крепкий черноволосый цыган, и юноша сразу узнал в нём представленного ему ещё засветло цыганского барона Ромэна.

— Ромэн, вы не видели Джерарда? — спросил Фрэнк с облегчением, подходя ближе. Если кто-то и мог хоть что-либо знать, то это он.

— Как раз об этом я и хотел поговорить, — странно замялся он. — Видите ли…

— Мне было бы уютнее, если бы вы говорили со мной на ты, — перебил его Фрэнк.

Ромэн улыбнулся и, кажется, расслабился.

— Я знаю Джерарда очень давно, — сказал он. — И он очень непростой человек. Крайне ранимый, если знать его суть, но при этом постоянно носящий маски и взваливающий на себя слишком многое.

— К чему вы клоните? — Фрэнк старался, чтобы его голос звучал уверенно и спокойно, но внутренне начал волноваться.

— Порой ему нужно нечто особенное, — просто ответил цыган, поглядывая куда-то вбок, на большой тёмный фургон, стоящий поодаль. — И я научил его этому. Он безупречный исполнитель, но иногда этого становится мало.

— Я не понимаю, — тихо и взволнованно ответил Фрэнк.

— Из того, что рассказал мне Джерард, я понял, что ты слишком дорог ему. Поэтому теперь я не могу сделать то, о чём он меня попросил. Это должен будешь сделать ты, мальчик, — цыган вздохнул и провёл пальцами по своему заросшему подбородку.

— Да о чём вы, чёрт вас побери? — Фрэнк взъярился, понимая, что его терпению приходит конец. — Где Джерард?

— Он там, — спокойно ответил Ромэн, кивая в сторону большого фургона. — Иди к нему, — и, развернувшись, хотел было уйти, как вдруг кинул опешившему Фрэнку: — И, что бы ни случилось — будь смелым и не сомневайся. Сомнения в этом деле — самая грубая ошибка.

Ромэн ушёл, оставив Фрэнка в недоумении и с бешено колотящимся сердцем. Совладав с волнением, он всё же заставил себя идти в сторону огромного фургона. Сколько же требуется лошадей, чтобы тащить его?

Поднявшись по приставной лестнице, он, помедлив, дёрнул дверь. Та оказалась закрыта, но в скважине торчал ключ. Щёлкнув замком, Фрэнк совладал с дверью и попал, наконец, внутрь.

Увиденное поразило его до самой глубины души.

Тёмные, почти чёрные от старости и копоти деревянные стены были сплошь увешаны кнутами, плётками и стеками, самыми различными приспособлениями, которые раньше Фрэнк видел только мельком на конюшне. Которые с дрожью и посасыванием под ложечкой воображал себе в действии, читая по ночам переписанную от руки книгу маркиза де Сада. Вдоль стены фургона стоял узкий длинный стол, и металлические предметы на нём, любовно уложенные в ряд, тускло поблёскивали в свете огней четырёх толстых свечей в грубых настенных подсвечниках. В дальнем краю, заставив Фрэнка смутиться воспоминанием, лежали разного размера и материала предметы, отчётливо напоминающие мужские фаллосы.

Всё это убранство странной передвижной комнаты наказаний пронеслось перед его взором всего за секунды, заставляя жар прилить к щекам и обжечь пах, когда он, наконец, смог сконцентрироваться.

От противоположной стены раздался полный мольбы стон. Там, привязанный кожаными ремнями за запястья к кольцам в потолке, с ногами, широко разведёнными и зафиксированными у колец в полу, стоял дрожащий, ожидающий своей участи человек с чёрной повязкой на глазах. Эту бледность кожи и разлёт плеч, родинку на левой ягодице Фрэнк узнал бы из тысячи, из сотни тысяч похожих…

Фрэнка охватило непередаваемое волнение от этого зрелища. Джерард был настолько открытым, хрупким и жаждущим, что Фрэнк оцепенел. Открывшаяся его «слабая» сторона оказалась слишком неожиданной. С подобным восторгом ребёнок впервые заглядывает в распахнутые окна и двери викторианского кукольного домика, чтобы узнать его тайны. Неизвестно, сколько бы Фрэнк простоял так, лаская глазами молочно-белую кожу спины, крепкие, с напряжёнными мышцами, руки и его упругие ягодицы и бёдра, как вдруг его вытянули из сладких раздумий.

— Господи, прошу, скорее же… — болезненно простонал Джерард, дёргая напряжёнными руками над головой, от чего кольцо в потолке скрипнуло. И Фрэнк вдруг понял — тот был на грани срыва. Истомлённый долгим ожиданием и умоляющий, Джерард стоял сейчас перед ним, искренне открытый, как никогда прежде, а Фрэнк медлил, сомневаясь…

«И, что бы ни случилось, — будь смелым и оставь сомнения. Сомнения в этом деле — самая грубая ошибка…» — пронеслось в памяти Фрэнка, и тот словно нырнул в омут с головой, сметаемый обжигающей волной предвкушающего мандража. Он постарается. Если это нужно Джерарду — он сделает всё, как надо. Рука сама потянулась к красивой витой кожаной плети, висевшей неподалёку на стене, и Фрэнк, глубоко вдохнув и на мгновение прикрыв глаза, шагнул к Джерарду.

Глава 35

Возрождающиеся надежды

Джерард вздрогнул от звука шагов — тот, кто пришёл к нему, был уже достаточно близко, и по его мышцам на спине и ягодицах прокатилось напряжение. Он пытался расслабиться, но у него не слишком получалось. Закреплённые над головой руки начали затекать, и неутолённая жажда наказания разгоралась всё сильнее. Нервный тремор снова прошёлся под кожей. Джерард с трудом дышал, втягивая носом густой запах можжевельника, и попытался хотя бы ненадолго изменить положение своего тела, чуть подтягиваясь на связанных руках. За спиной раздался короткий заинтересованный выдох.

Слыша невнятное шуршание и неторопливые шаги за спиной, Джерард тихо скулил сквозь сжатые зубы. В этой неторопливости он видел пытку и не предполагал, что вошедший человек, быть может, просто терялся от того, что же делать дальше. Первое действие самое тяжёлое, и решиться на него изначально — большой шаг для неопытного истязателя. Но Джерард не знал этого. Он ждал своей боли, как сохнущий от жажды алчет глотка воды. Мечтал о ней, надеясь, что она поможет привести в какое-то соответствие состояние его души и тела. Его воспалённый разум не давал покоя сердцу, щедро потчуя образами умирающих друг за другом близких людей, стоило ему лишь немного забыться сном. Это выбивало из колеи и заставляло шарахаться от каждой тени. Он лишь молился о том, чтобы Фрэнк, его мальчик, следующий за ним тенью, не заметил его состояния. Он не знал, как бы стал объяснять своё поведение.

Наконец, Джерард почувствовал поглаживающее касание лопатки стека на внешней стороне бедра. Ягодицы его тут же напряглись, следом расслабляясь. Наконец! Наконец его пытка окончена. Он был готов. Готов принять всё, что ему причиталось сегодня, даже если это никогда не поможет загладить его вину.



Как же Фрэнк хотел говорить! Если бы его рот мог не закрываться, он бы озвучил все мысли, все развратные, беспокойные мысли по поводу того, каким сейчас он видел Джерарда. О, если бы он мог! Но он лишь сильнее закусил губу и, проведя широким краем стека прямо под ягодицами, начал дразняще поглаживать внутреннюю сторону широко разведённых бёдер, похлопывая широкой кожаной лопаткой, заставляя Джерарда дышать часто и жарко и почти срываться на короткие всхлипы от предвкушения.

«Вы так открыты сейчас, mon cher, — звучал в голове собственный голос, — вы прекрасны, словно породистый арабский жеребец, особенно ваши ноги и…» — он скользнул краем стека вперёд, касаясь подтянутой мошонки, и повёл его вверх, с замиранием сердца наблюдая, как тот проходит меж ягодицами. Сердце Фрэнка забилось пойманной птицей, а голова словно закружилась, и он, не отдавая себе отчёта в собственных действиях, вдруг коротко и хлёстко ударил по упругому окружию, оставляя на коже яркий алый контур, точно повторяющий форму широкого наконечника.

— М-м… — глухой отзвук, единственное, что не удержал Джерард за сомкнутыми губами. Фрэнк и подумать не мог, что голос, обычно столь спокойный и рассудительный, может звучать так… вдохновенно и развратно? Даже занимаясь любовью, Джерард будто никогда не отпускал себя до конца. А Фрэнк наоборот каждый раз отдавался настолько, что плохо помнил детали своего поведения. Зато сейчас он мог наслаждаться. Не столько властью, в коей совершенно не нуждался, сколько невероятным, таким необычным, не видимым ранее состоянием Джерарда. Тот говорил с ним без слов, кричал собственным телом, становясь в этот момент таким открытым для всего, как никогда раньше.

Второй удар пришёлся на соседнюю ягодицу. И ещё один, и после уже множество рассыпались рядом, как получалось — Фрэнк не считал их, он крайне плохо соображал, отвлекаясь лишь на то, чтобы как следует работать кистью и попадать в середину упругих ягодиц. Стараясь, чтобы удар был достаточно сильным, точным и без излишеств. У него не было никакого опыта, но то, как красиво расцветали ягодицы алым, как по спине Джерарда бегали мурашки, а сам мужчина чуть подтягивался на руках, постанывал и поджимал пальцы ног, говорило о многом.

Фрэнк остановился только когда почувствовал неприятное онемение в кисти, когда обе ягодицы Джерарда были точно полностью распустившиеся цветки мака. Судорожный вздох-всхлип отчетливо прозвучал в повисшей тишине. Джерард чуть склонил голову набок и уткнулся носом в своё предплечье, и Фрэнк было подумал, что перестарался, но, набрав больше воздуха грудью, тот сначала еле слышно, а затем громче повторил:

— Ещё! Этого мало…

Фрэнк вздрогнул. Он уже перешагнул грань страха и неуверенности, но то, каким умоляющим и при этом непреклонным тоном просил Джерард, даже для него было чересчур. Взяв себя в руки, он бегло осмотрелся по стенам фургона. Он не имел представления, чем ещё можно воспользоваться из предоставленного многообразия. Фрэнк интуитивно чувствовал, что Джерард просил его о количестве боли, а никак не о её интенсивности. И он очень сомневался, что сможет правильно орудовать чем-то вроде короткой кожаной плети. Это могло перерасти во что-то, к чему ни один из них не был готов.

Взгляд Фрэнка вдруг упал на семихвостую короткую плётку, висевшую с другой стороны. Лоскуты кожи даже на вид казались эластичными и были достаточно широкими, без узлов и свинца. Посчитав, что это именно то, что нужно сейчас, Фрэнк снял её с гвоздя и, примерившись к рукояти, вернулся обратно к Джерарду.

— Ну же… — снова прошептал тот в предплечье, и Фрэнк, на мгновение прикрыв веки и сглотнув, замахнулся.

Он лишь представлял, как это делать, но не имел понятия ни о силе удара, ни о месте, откуда лучше начинать. Первый замах вышел слишком слабым и смазанным. Лоскуты словно обняли спину Джерарда пониже лопаток и безвольно опали вниз. Тот вздрогнул, белая спина пошла мурашками. «Господи, я будто щекочу его», — с досадой подумал Фрэнк. Сделав поправку на эластичность хвостов и на вес плети, он осмелел. Следующий удар был ощутимее и вернее, Джерард судорожно выдохнул и подтянулся на руках.

— Да… ещё, Фрэнки… Так же…

У Фрэнка всё потемнело перед глазами. Джерард понял… Он понял, потому что тот действовал слишком неопытно. И сейчас он… поддержал его? Встрепенувшись, Фрэнк снова замахнулся: уже смелее, вспоминая правильное движение кистью и предплечьем.

Удары-объятия, точно голодные кожаные змеи, с хлёстким шипением обвивали спину Джерарда, оставляя на ней сначала розоватые, а затем более тёмные алые следы. Фрэнк замахивался, вдохновлённый сладкими стонами-всхлипами Джерарда, и метко отпускал плеть гулять по лопаткам, спине и пояснице, заставляя вздрагивать и подтягиваться на руках к кольцу в потолке. Они оба словно обезумели. Джерард просил «ещё», а у Фрэнка темнело перед глазами от тона этих просьб, какого он никогда прежде не слышал в его исполнении. Голос сводил с ума, забираясь под самую кожу и прокладывая там новые ходы.

Фрэнк очнулся, когда Джерард невыносимо громко и экзальтированно вскрикнул: — Хватит!..

На его спине алое слилось с алым, некоторые росчерки слабо оттенялись россыпью красных точек. Плеть вывалилась из ослабевшей кисти Фрэнка, он рухнул на колени перед Джерардом, обхватывая его руками за бёдра, зарываясь носом в горячие алеющие ягодицы. Его пальцы совершенно случайно задели что-то спереди — такое обжигающее и твёрдое, что Фрэнк широко распахнул глаза от удивления. Джерард не удержал громкого стона, когда его мальчик словно по наитию обхватил изнывающую без внимания, почти готовую излиться эрекцию пальцами и дерзко провёл по ней, будто проверяя — не сон ли это? Джерард никогда прежде не возбуждался от боли. Она приносила удовлетворение — при особом настроении и в разумных пределах, но никогда до этого он не испытывал ничего подобного.

В тот момент, когда он понял, кто же на самом деле за его спиной, его окатило лавиной из множества противоречивых эмоций. От негодования на Ромэна и желания приказать Фрэнку уйти до всепоглощающей, до слёз на глазах, жалости и ненависти к себе. До стыда, нервно разливающегося по щекам. Но потом он словно увидел их со стороны: себя, распятого и совершенно беспомощного, так жаждущего наказания за всё, в чём он виновен. И Фрэнка — наверняка смущённого, испуганного, уже поднявшего на него руку и сделавшего это не так уж плохо для первого раза… И что-то внутри него перевернулось, рухнуло с огромной высоты и разбилось, расплескалось тысячей острых стеклянных брызг. Он обмяк и решил довериться своему мальчику, просто плыть по течению. И в какой-то момент неожиданно сам для себя ощутил свободу и всё приливающее, переплетённое с хлёсткими ударами возбуждение. Он представлял сосредоточенное, раскрасневшееся и чуть вспотевшее широкоскулое лицо Фрэнка, то, как несколько темных прядей наверняка прилипли к влажным вискам, и хотел его всё сильнее, наравне с той невыразимо прекрасной болью, что лишь прибывала.

И сейчас, когда пальцы Фрэнка обхватили его, Джерард почти окунулся в первобытный, без каких-либо границ экстаз, желая лишь одного — кончить и потерять сознание, забыться и забыть. Забыть всё, всё, всё…

Осмелев, Фрэнк задвигал рукой по обжигающему пальцы, невозможно твёрдому члену, ощущая щекой, как трясёт от близости разрядки его любимого. Стоны Джерарда смешались с хрипами и всхлипами, и Фрэнк, теряя рассудок, жадно и с наслаждением впился зубами в напрягающуюся всё больше мышцу ягодицы. Он укусил ещё раз и зализал оба следа-полумесяца языком, заставляя кожу покрыться мурашками и блестеть в неверном свете догорающих свечей в то время, как его рука двигалась, не останавливаясь, по наливающейся эрекции. И единственное, о чём мечтал Фрэнк сейчас, — было видеть лицо Джерарда. Видеть его, раскрасневшегося, с прилипшими ко лбу прядями чёрных волос, видеть, как его тонкие пересохшие губы издают эти невероятные звуки, а острый, словно челнок в ткацком станке, кадык, дёргается, когда тот сухо сглатывает.

Джерард вздрогнул последний раз и начал изливаться. По его телу проходила судорога за судорогой, и Фрэнк счастливо дышал, прижимаясь щекой к искусанной ягодице, пытаясь удержать в скользких пальцах обжигающую пульсирующую эрекцию. Тело Джерарда, подвешенное на чугунных кольцах, как марионетка, словно танцевало, пока окончательно не успокоилось и не обмякло, расслабляясь.

Выдохнув, Фрэнк на несколько секунд закрыл глаза. Он не представлял, хорошо ли справился с отведённой ему странной и довольно тяжёлой ролью. Он просто был счастлив, что всё это уже закончилось. Сумбурно оглянувшись по сторонам, он увидел свёрнутую простыню, лежащую на небольшой табуреточке в углу.

— Сейчас, любовь моя, — прошептал он, с трудом поднимаясь на ноги и путаясь пальцами в мудрёных узлах на запястьях Джерарда. Замерев и подумав, он переключился на узлы на лодыжках, так Фрэнку показалось правильнее.

Едва ноги Джерарда оказались свободны, он осторожно обернул его дрожащее тело простыней и освободил руки. Собственные пальцы не слушались, но Фрэнк был упрям. Без пут тело Джерарда показалось безумно тяжёлым, он совершенно не стоял на ногах, и, покачнувшись, Фрэнк вынужденно уложил его на пол, набок.

Сняв черную повязку с закрытых глаз, Фрэнк провёл кончиками пальцев по лицу любимого, убирая со лба, висков и щёк прилипшие влажные прядки. Ресницы Джерарда задрожали, и тот медленно, но открыл глаза.

Фрэнк с облегчением выдохнул и, наклонившись, оставил осторожный, точно извиняющийся, поцелуй на сухих губах. Те так и остались сомкнутыми, но хотя бы чуть подались навстречу.

— Подожди немного, любимый, — негромко попросил Фрэнк. — Мне придётся позвать Ромэна, чтобы тот помог перенести тебя в покои. Я просто… не справлюсь один сейчас, — сказал он. Джерард только молча смотрел на него, словно ему было безразлично. Не дождавшись ответа, Фрэнк отвернулся и собрался встать, как вдруг его мягко взяли за запястье.

— Ты снова спас меня, мой ангел, — едва слышно просипел Джерард.

— Тише, — Фрэнк остановил его, прикладывая палец к чуть колючей коже губ. — Ты можешь думать что угодно, но я понимаю тебя… так хорошо, как никто другой, — негромко ответил он и, поднявшись с пола, медленно пошёл к выходу.

Терпкий, смоляной аромат можжевельника остался за спиной, и только выйдя на свежий воздух, Фрэнк понял, насколько же он вымотан. Он позволил себе зайти в тень между фургонами и просто постоять в относительной тишине из отдалённых обрывков музыки и людских голосов, обессиленно прислонившись бёдрами к огромному колесу повозки. А затем одёрнул одежду и пошёл к всполохам костров на поиски Ромэна, которому, Фрэнк был уверен, не придётся ничего долго объяснять.



Путь с табором до Лиона проходил неторопливо и довольно однообразно. Цыгане не спешили, у них не было чётких временных рамок. Сама дорога была их жизнью, и они не делили её на «путь куда-то» и «остановки». Для них всё было равноценно важно. Фрэнк же, стремящийся поскорее покинуть Францию, томился ожиданием.

Забрав из поместья баронессы фон Трир всё необходимое, включая содержимое нескольких тайников, они без сожалений присоединились к табору. Джерард недомогал несколько дней подряд, и почти весь путь до Лиона провёл в сонном сладком беспамятстве на многочисленных ярких тюфяках в небольшом фургоне, который выделили им на время поездки. Он просил Фрэнка гладить его по голове и читать вслух «Одиссею», иногда нараспев повторяя только что услышанные от Фрэнка строки на греческом. Ближе к ночи его лихорадило, но травы, которые для него заваривала старая цыганка, мать Ромэна, прекрасно помогали, успокаивая и расслабляя, снимая жар. Фрэнк волновался так, словно у него на руках больной ребёнок. Прежде Маргарет заботилась о них всех, теперь же… Теперь друг у друга остались только они одни. И Фрэнк уже давно съел бы себя самобичеванием, но то отрешённо-спокойное, словно посветлевшее лицо Джерарда, когда он спокойно спал, и ясный взгляд повеселевших глаз, когда бодрствовал, вселяли в него уверенность, что всё было правильно.

За весь путь Джерард видел Лейлу лишь несколько раз мельком, потому что даже на стоянках они не отходили далеко от своей повозки, но так и не решился подойти к девушке. Лейла тоже не искала с ним встречи, хотя наверняка знала, что он присоединился к табору на время. В конце концов, Джерард посчитал происходящее правильным, и он искренне надеялся, что Фрэнк поймёт его, когда тот расскажет ему. Если он найдёт в себе силы рассказать…

За день до Лиона Джерард пришёл в норму, немало обрадовав своего мальчика. Фрэнк уже не корил себя, но был довольно напряжён всё то время, пока наставнику нездоровилось.

Прощание с Ромэном запомнилось быстрым и тёплым. Мужчина подарил беглецам вторую лошадь, потому что на одном Кронце Джерарда они бы далеко не уехали. Мадьяро долго спорил и препирался, предлагая за коня деньги. Ромэн только отшучивался, посмеиваясь, и говорил, что будет скучать по неугомонному старому другу. В итоге Джерард оставил небольшой мешочек с наличными в фургоне, в котором они с Фрэнком путешествовали, и со спокойной душой продолжил свой путь в сторону Андорры.

Почему-то, вместе с прощанием с цыганами, к Фрэнку снова пришло яркое и тоскливое осознание того, что их прежняя жизнь окончена, и ничто больше не держит их во Франции.

— Вперёд, мой мальчик? — спросил Джерард, улыбаясь одним краешком губ, отчего в ямочке на щеке залегла притягательная тень.

— Вперёд, — лишь улыбнулся Фрэнк. — Пускай наша новая жизнь будет счастливой.

— Она будет, — искренне ответил Джерард, — обещаю тебе.

Они останавливались в городках лишь на ночлег и чтобы перекусить и накормить лошадей, меняя перевалочные пункты, словно состоятельная мадемуазель — перчатки жарким летним днём. Сен-Шамон, Анноне, Прива, Обена, Флорак… Все эти городки слились в единую, яркими, неряшливыми мазками накиданную картину, не оставив в памяти ничего особенного. Чем дальше они уезжали от Парижа, тем спокойнее и пасторальнее становилась местность. Тем больше один городок напоминал другой, вызывая стойкое чувство дежавю. В какой-то момент, почти совершенно отчаявшись, Фрэнк и вовсе подумал — а не спят ли они? Есть ли на самом деле эта конечная цель, и не привиделась ли им в неверном ночном свете та дарственная от самой почившей королевы? Но он предпочитал стойко помалкивать, наблюдая за уверенным, то и дело расцветающим при взгляде на него лицом Джерарда.

Нежданная проблема настигла их в городке с названием Сен-Пон, буквально за сутки до того, как они должны были добраться до Пиренеев и Андорры. Фрэнк до сих пор не знал, как назвать это. Откатная волна после обманной ремиссии? Он проснулся ночью в пустой постели от сдавленных глухих стуков и рыданий. Их номер был самым роскошным и состоял из спальни и гостиной. Поднявшись с кровати, Фрэнк пошёл на звук приглушённых подвываний.

Он нашёл Джерарда на полу за мягким диваном. Словно дикое животное, тот забился в скрытное место между окном и мебелью и, обхватив себя руками за колени, качался в некоем трансе, то и дело ударяясь затылком о стену. Джерард плакал, и его трясло так ощутимо, что Фрэнк, тут же схвативший его и прижавший к себе крепким объятием, не сразу смог совладать с этим тремором. Щека и шея стали влажными от слёз, едва Фрэнк прижал его голову к себе, удерживая от новых ударов и тряски.

— Они не оставляют меня, — шептал Джерард. — Не оставляют, что бы я ни делал. Снова приходят и смотрят так, словно я мог что-то изменить… Не оставляют меня…

Фрэнк только молча поднял его и отвёл в их кровать, обхватывая и прижимая к себе так крепко, как это вообще было возможно. Их цель, их спокойная жизнь была так близко, они не имели права сдаваться сейчас и отступать. Джерард не имел права давать волю своим страхам. И Фрэнк не собирался позволять ему этого. Он не знал, как помочь, но намеревался просто быть рядом… и что однажды им обоим станет легче.

Именно в ту ночь, успокоившись, Джерард тихо попросил:

— Возьми меня, Фрэнк… Займись со мной любовью так, как я делаю это с тобой. Прошу тебя…

Фрэнк не любил вспоминать об этом. Сначала он даже подумал, что ему послышалось. Но Джерард был раздавлен. В его голосе сквозило что-то такое, отчего бросало в дрожь, и Фрэнк, хоть и совершенно не представляющий, чего именно хочет любимый, согласился.

Та ночь осталась в его памяти смазанными маятными картинами. Не потому, что им было плохо вместе или неприятно, нет, отнюдь. Фрэнк никогда не забудет этот первый опыт, но и вспоминать о нём лишний раз было выше его сил. Потому что всё, произошедшее тогда между ним и Джерардом, больше напоминало целительство, терапию, какой-то жертвенный акт, одновременно наносящий и залечивающий раны. Они поменялись ролями, и Фрэнк, не раз прежде фантазирующий, каково же это — чувствовать Джерарда, проникая в его тело, понимал, что при всей невозможной остроте и сладости испытанных ощущений не желает больше его повторять.

Парадоксально, но лишь потому, что это было слишком больно.



Они остановили коней перед въездом на длинную кипарисовую аллею, в конце которой вдалеке смутно угадывались очертания светлого двухэтажного дома. В сумраке вечера оглушающе стрекотали кузнечики, а в воздухе томно и одуряюще пахло маслами цитрусовых и тёплым дыханием такого близкого сейчас моря. Они оба устали и были измотаны, но ни один из них не решался ехать дальше, под сень остроконечных кипарисовых вершин. Вокруг небольшого поместья, насколько хватало глаз, раскинулись необъятные, чуть запущенные на первый взгляд мандариновые рощи. Поместье можно было бы назвать плантацией, если бы не странная заброшенность этих садов. Они выглядели дикими. Но в окнах на первом этаже горел свет, и это вселяло некоторую надежду.

— Кажется, мы добрались? — поёжившись, спросил Фрэнк. Они совсем недавно миновали шумную, наполненную бурлящей жизнью Валенсию и долго ехали по побережью, по высокому холму, а внизу сонные волны ласково лизали широкий песчаный пляж, на котором не было ни души. Фрэнк, не видевший моря столько лет, был невозможно впечатлён.

— Именно так, душа моя. Мы добрались… — Джерард неуверенно улыбнулся. Последнее время он был как никогда твёрд, и если приступы паники и кошмары терзали его до сих пор, он не подавал виду и держался молодцом.

— Мы… будем счастливы тут? — с надеждой спросил Фрэнк, вглядываясь в свет окон в конце кипарисовой аллеи.

— Больше, мой мальчик, — мягко ответил Джерард. — Тут мы будем спокойны. И будем любить друг друга так, как нам это нравится. Думаю, это не так уж и мало.

Осознав, Фрэнк серьёзно кивнул и первым тронул своего серого в тёмных яблоках жеребца. Тот послушно ступил на поросшую сорняками гравийную дорожку. К нему присоединился словно очнувшийся от долгого и болезненного сна Джерард.

Перед ними миражами неверно вставали дни из далёкого будущего, наполненных предстоящей работой и хлопотами. Дней, которые им суждено прожить плечо к плечу. Но сейчас существовала лишь запущенная дорога меж двух стройных рядов кипарисов и крохотная надежда, что там, за закрытыми на ночь дверями запущенного поместья Mandarino, их, возможно, всё же ждут.

Глава 36

Жадные, слегка прохладные прикосновения рук к его телу под лёгким покрывалом оставляли на коже обжигающие следы, вызывая сотни взбудораженных мурашек. Фрэнк, медленно просыпаясь от этих настойчивых ласк, не торопился открывать глаза, чувствуя, как к его боку крепко прижимается горячее тело Джерарда, как тот, медленно стягивая с них покрывало, оставляет их совершенно нагими и после забирается сверху, осёдлывая его бёдра. Как он снова и снова проводит по его груди, чуть задерживаясь в области ключиц и сосков, а затем наклоняется, щекоча прядями длинных волос щёку, и жарко шепчет в ухо:

— Buon compleanno, mio angelo, il mio amore…*



Фрэнк улыбнулся ещё шире, ловя в свои цепкие пальцы затылок Джерарда и вслепую находя его губы для ленивого утреннего поцелуя. Сегодня ему исполнялось двадцать семь, и каждое праздничное утро, начиная с того дня его рождения, что они впервые отметили в этом поместье в Валенсии, Джерард поздравляет его именно так.

— Как же я благодарен тебе за все эти дни, что ты рядом со мной… — прошептал Джерард, ласково, но от этого не менее жадно покрывая скулу и ухо Фрэнка лёгкими поцелуями-укусами, заставляя того вздрагивать каждый раз от накатывающих всё сильнее приятных ощущений. Они словно простреливали его тело от самых кончиков пальцев ног, молниеносно поднимаясь по позвоночнику, разнося сладкую истому к животу, груди и бьющемуся всё ритмичнее в её глубине сердцу.

Руки и тело Джерарда плавили его, словно огонь свечи — податливый воск. Даже через столько лет он не уставал поражаться тому, насколько его любовник был опытен и изобретателен. Хотя, даже если бы Джерард занимался с ним любовью без какой-либо фантазии, это вряд ли огорчило бы Фрэнка. Он обожал его всей душой, и чувство это было столь глубоко, насколько вообще может быть глубоким и крепким чувство привязанности, потребности и вожделения к другому человеку. Возможно, такая степень преданности могла показаться нездоровой или же болезненной, но только не для них с Джерардом. Пройдя вместе огромный и непростой путь, они продолжали идти по одной дороге плечом к плечу, и не было между ними самого опасного яда, что разъедает со временем даже очень крепкие узы — яда сожалений.

Чувствуя, как Джерард подбирается ласковыми губами к его пупку, он сладко зарывался в волосы на его макушке, пропуская пряди между пальцев, и не переставал улыбаться. Он вспоминал их горячие ссоры, когда они, прожив в Испании несколько лет и порой переходя на красочный испанский, импульсивно били посуду и хлопали дверями, после чего или Джерард, или Фрэнк проводили долгое время в одиноких прогулках по побережью и размышлениях. И как второй всегда приезжал верхом, чтобы найти по следам и уговорить или же силой заставить вернуться — впрочем, не всегда при этом оперируя извинениями. Вспоминал их жаркие споры насчёт урожая или работ, насчёт поставок и новых закупщиков, когда Джерард горел идеей бесконечно расширять их владения и хозяйство, повышая и прибыль, и хлопоты, в которых ему лично предстояло принимать участие. Фрэнк же, всегда думавший в первую очередь о Джерарде и том, что с каждой новой плантацией забот у того всё больше, а сил - меньше, выполнял роль узды, удерживая любимого на крутых поворотах и заставляя мыслить здраво. Окунувшись в торгово-рыночные отношения, Джерард словно возродился из пепла, отыскав для себя новую великую цель. Их мандарины были лучшими и сладчайшими на всём побережье, и поставляли они их по всей Северной Европе, в Англию и даже к знатным и королевским дворам. Вспоминал страстные, громкие их примирения, после которых немногочисленная прислуга дома с утра не рисковала поднимать глаза и полдня ходила тише воды, ниже травы. Ведь в самом начале, в первые дни, как появились в поместье, они представились как сводные братья.

Джерард был столь же щедрым и удачливым плантатором, сколь и ярым любовником. Никто из его слуг не был обижен, и именно на справедливости и хорошей оплате держались их отношения. Больше никогда и никого они с Фрэнком не подпускали так близко к своему сердцу, как это было с Маргарет и Полем.

Оставив влажную дорожку на эрекции Фрэнка, Джерард впустил её в рот полностью, утыкаясь носом в колечки тёмных волос, с наслаждением впитывая глухой стон любимого, скользя затуманенным взглядом по натянувшим кожу рёбрам. С утра, сонный и тёплый, Фрэнк был желанен и горяч, как никогда. Ему даже не нужно было ничего делать — просто быть рядом, чтобы этим самым воспламенять голодную суть Джерарда. Словно две половины свежеиспечённого разломанного хлеба, они идеально подходили друг к другу. А то, что меж ними порой не доставало нескольких крошек, не мешало им совершенно. Сожми тёплые ароматные бока посильнее — и не увидишь разлома. Словно целый, каравай будет перед тобой, не утративший своей аппетитности и притягательности.

Лаская языком горячий, совсем твёрдый член Фрэнка, он с наслаждением думал о том, насколько же они хороши друг для друга. И который раз благодарил всех богов, что этот мальчик выбрал его когда-то. Выбрал и покорил, несмотря на всю его слепоту и высокомерие.

— Ох, Джерард, amore mio… — хрипло простонал Фрэнк, впиваясь в кожу его головы кончиками пальцев и напрягаясь, выгибаясь всем телом. Он был близок, и его потрясающий солоноватый вкус стал лишь отчётливее и сильнее на языке, заставив Джерарда сладко улыбнуться и отстраниться. Итальянский, любимый и родной язык Джерарда, давно стал их кодовым языком любви. Соединяясь в одно целое, они переходили на него интуитивно, шепча друг другу горячие пошлости или во весь голос выкрикивая от наслаждения. И эта пускай мелочь объединяла их как никогда сильно. Порой Джерарду было достаточно сказать Фрэнку несколько фраз на итальянском ещё за столом, за ужином, чтобы после с наслаждением наблюдать, как глаза того подёргивались дымкой предвкушения и начинали матово мерцать, а со щёк по скулам к самым ушам, таким аккуратным и аппетитным, медленно полз румянец смущения и желания. И Джерард следил за ним из-под ресниц, понимая, что ещё совсем недолго, и они окажутся наедине в их спальне выше по лестнице. И то, что будет происходить дальше меж ними, совершенно не обязательно знать никому из прислуги, что полностью занимала первый этаж. Хотя Джерард с весёлой усмешкой отмечал, что порой их намеренно подслушивали, а после в смущении прятали глаза. Любопытство — не порок?

Проведя языком по поджавшейся мошонке, Джерард сильнее развёл ноги Фрэнка и, согнув их в коленях, уложил себе на спину, заставляя приподнять бёдра. Именинник тут же скомкал в кулаках натянутую простыню, предвкушая любимую и столь нечастую — вероятно, чтобы не приелась, — ласку.

— O, Signore Onnipotente…* — проскулил Фрэнк, чувствуя, как уверенно Джерард разводит его ягодицы и упруго, влажно проникает между ними горячим и словно заострённым языком, стремясь к единственной заветной цели — вылизать его полностью, а затем забраться как можно глубже внутрь его тела.



— Il tuo cazzo è bello*, — прошептал Джерард, оторвавшись от него. Эрекция Фрэнка выглядела так, словно тот был готов излиться только от того, что Джерард делал своим языком.



— Ох, basta continua…* — взмолился Фрэнк, и, отпустив простыню, руками заскользил по собственным бокам и груди, пытаясь унять пробивающую тело дрожь.



«Вероятно, он просто не понимает, насколько прекрасен», — подумал Джерард перед тем, как продолжить дарить сладкие пытки, понимая, что сам не сможет выдержать соседства расслабленного тела Фрэнка слишком долго и очень скоро сдастся требовательному, буквально отбивающему барабанную дробь в висках, тянущему желанию внизу живота.

Когда Фрэнк совершенно расслабился, Джерард переместился выше и медленно, но крайне настойчиво проник в горячее, судорожно принимающее его тело. Фрэнк тут же обвил его шею руками и, наконец, распахнул тёмные, дрожащие ресницы. Взгляд его глаз оказался рассеянно-пьяным и говорил о стольких сокровенных вещах, что Джерард замер, не в силах оторваться.

— Io sto bene, più*, — совершенно серьёзно прошептал Фрэнк, и Джерард, кивнув, начал покачивать бёдрами, с жадным любопытством наблюдая, как каждое его движение проходит волною по телу любимого и, словно картина из тысячи цветных мазков, застывает на широком, прекрасном лице.



Его размеренный ритм сбился довольно быстро — они оба уже давно балансировали на грани, после которой лишь невозможное тепло, расслабленность и счастье. Джерард, не переставая неистово двигаться, с силой потянул Фрэнка на себя, заставляя буквально сесть на свои бёдра сверху и вскрикнуть от самого глубокого проникновения. Он вжался его тело своей кожей: грудью, животом, пахом, обвил руками его спину со всем вожделением и носом шумно втянул запах у шеи. Твёрдая эрекция Фрэнка тёрлась меж их животами, и, спустя несколько толчков, он всхлипнул, впиваясь ногтями в спину, и задрожал, горячо и вязко изливаясь.

— Come io ti amo… più Forte del sole…* — вздохнул Джерард, проводя языком по загорелому плечу Фрэнка, чуть прикусывая. Он сильно и жарко толкался ещё и ещё, не замечая, как волна оргазма уже накрыла и его, словно сбивая с ног и протаскивая по шероховатому песку, заставляя кожу саднить. А затем на смену сладким, почти болезненным судорогам пришёл тихий и ленивый тёплый прибой совершенного удовлетворения и счастья. Он тяжело дышал и думал о том, что никогда и ни с кем ему не бывало так хорошо, как рядом с Фрэнком. И хотя заниматься с ним любовью каждый раз было чем-то невероятным, Джерард совершенно уверен в том, что был бы счастлив даже просто быть рядом.





Фрэнк порывался вскочить с ложа, не понежась с Джерардом в постели и получаса после его утреннего поздравления.

— Господи, — возмущался он, — который час? Куда ты убрал будильник с тумбы? Я точно помню, что вчера вечером он был здесь.

Солнечные лучи вовсю рассекали комнату светом и тенью от оконной рамы, возвещая о том, что уже близко к полудню. Их спальня, просторная и светлая, была обставлена очень просто, впрочем, как и всё остальное поместье. Пастельные, спокойные тона стен, грубоватые кованые люстры, никакой лепнины, позолоты и тяжёлого бархата — только то, что на самом деле необходимо и функционально. И им было уютно здесь, как никогда раньше.

— Тише, любовь моя, — только и улыбнулся Джерард в ответ, уворачиваясь от летящей в его лицо подушки и обвивая запястья Фрэнка пальцами, заваливая на постель и сжимая в объятиях. — Никаких будильников сегодня.

— Но ведь сбор урожая начался всего несколько дней назад! — возмутился Фрэнк, борясь с крепкими руками Джерарда. — Как твоя правая рука я должен был провести утренний объезд, о Господи, боюсь представить, что там творится сейчас… — взволнованно выдал он, понимая, что не в силах освободиться от объятий. Да и желание вставать и нестись на мандариновые плантации покидало его, оставляя лишь мечты о вкусном завтраке и прогулке в обществе Джерарда. Особенно когда его умелые пальцы массировали напряжённые плечи и шею, заставляя едва ли не мурлыкать от удовольствия.

— Просто расслабься, ангел мой, — нежно проговорил Джерард. — Сегодня я встал раньше и уже сделал нашу часть работы. Объехал ближние плантации и предупредил Алексио, что сегодня мы не появимся. Он будет построже со всеми и проконтролирует ответственных за каждую группу сбора. У него неплохие задатки, скоро можно будет полностью доверить ему одну из отдалённых плантаций. И тогда у нас останется больше времени друг для друга…

— Ум-м-хм… — лишь выдохнул Фрэнк, когда пальцы Джерарда добрались до какой-то особенно зажатой мышцы в шее. — Почему день рождения лишь раз в году? — спросил он, прикрывая глаза от удовольствия. Джерард только рассмеялся в ответ:

— Не знаю, любимый. Но сегодня я не позволю тебе заниматься ничем, кроме меня. И сам собираюсь посвятить этот день тебе. Между прочим, это ещё не все сюрпризы и подарки, что я собирался тебе вручить.

— Не понимаю, о чём ты, — шепнул Фрэнк, поворачиваясь лицом и оказываясь нос к носу с Джерардом, — но вступительная часть мне очень понравилась.

Они долго и лениво целовались, позволяя себе нежиться в кровати до полудня. Такие утра выдавались настолько редко в сезон сбора, что и не вспомнить. Обычно все в поместье начинали работать ещё затемно, чтобы закончить основную часть дел до того, как солнце окажется в зените. Темнело в Валенсии рано, но работать днём было практически невозможно из-за жары. И лишь в мёртвый сезон мужчины или путешествовали, или занимались делами, не требующими их пребывания под солнцем и постоянного контроля того, что происходит на плантациях. Это было довольно короткое, но сладкое время, нежно любимое ими обоими.



Джерард пригласил Фрэнка на пикник у моря, решив сделать из этого вторую часть поздравления. Его руку оттягивала корзина с деликатесными блюдами, которые он попросил Корнуэлу приготовить заранее. Пожилая креолка, доставшаяся им в придачу к столь же старому поместью, оказалась довольно сварливой и тяжёлой характером женщиной, но кухаркой была отменной. А со своим опытом Джерард сумел и к ней найти подход. В корзине ароматно пахли закуски, запечённая дичь, и позвякивала бутылка сухого красного вина. Фрэнк шёл на шаг впереди, держась за кончики пальцев свободной руки Джерарда, и что-то беззаботно напевал, вглядываясь в прекрасные морские пейзажи, открывающиеся взору с холма. Терпко пахли иссушенные солнцем травы, и недалеко, в низине перед горами, пестрела черепичными крышами домов яркая, живая Валенсия. Неугомонный испанский город, их новый дом.

— Я так люблю море, — выдохнул Фрэнк, вполоборота кидая взгляд на Джерарда. — Оно словно живое.

Джерард улыбался, глядя на лицо совершенно счастливого Фрэнка. «А я люблю тебя», — думал он в такие моменты. Фрэнк очень изменился за эти семь лет, совсем растерял юношескую угловатость, превратившегося в уверенного и серьёзного молодого мужчину. И хотя порой в нем просыпался совершенно несносный ребёнок, язык Джерарда уже не поворачивался называть его своим «мальчиком». Это был уверенный в своих силах цветущий мужчина, с которым плечом к плечу они преодолели огромное количество печалей и трудностей.

— Помнишь, как тут было, когда мы приехали? — спросил Джерард.

— Как будто это было вчера, — улыбнулся Фрэнк. — Всё было на грани совершенного запустения… Кажется, в доме не разваливались только стены. Помню, как в первую ночь на меня сверху упал кусок извёстки с потолка.

Джерард сильнее сжал его запястье, призывая остановиться. Он обнял обернувшегося с любопытством Фрэнка за плечи, прижимаясь к грудью к его спине, и развернул в сторону поместья:

— Посмотри, как много мы сделали с тех пор. Просто посмотри на это всё, словно в первый раз, — шепнул он на ухо.

Перед ними, куда ни глянь, расстилались многочисленные, теряющиеся у горизонта мандариновые и апельсиновые сады, великолепные, лоснящиеся и ухоженные. Слева от поместья виднелись несколько виноградников и оливковых рощ, появившихся не так давно. Издалека было видно, как между мандариновыми деревьями суетились люди, работая: они собирали первый осенний урожай в деревянные ящики, чтобы затем отправить дальше, согласно договорённостям. И все до одного работали на них, на Джерарда и Фрэнка Мадьяро, лучших поставщиков из Валенсии.

Между плантациями, словно затерянное в тени огромных пирамидальных тополей, чуть светилось белыми стенами поместье — отремонтированное, посвежевшее, ставшее безопасным уютным домом. Они держали пять слуг, но половина из них не жила в поместье, имея семьи на окраине Валенсии. Джерард был строгим, но справедливым и щедрым хозяином, и к началу сезона сбора урожая от рабочих не было отбоя. А основные слуги, набранные в первый же год, так и не менялись ни разу, прижившись. Для Испании это было редкостью, но в доме Джерарда и Фрэнка казалось совершенно закономерным. Никто не хотел уходить, поработав у них хотя бы несколько дней. И даже странные любовные причуды хозяев со временем смущали привыкших к их доброму нраву и своевременной оплате слуг всё меньше и меньше.

— А ты помнишь, как тебе пришло в голову платить не за рабочее время, а за количество собранных ящиков? — улыбнулся Фрэнк, вспоминая прошлое.

— Да уж. Это была поистине потрясающая идея.

— Мы в том же году утёрли нос остальным поставщикам фруктов. Вспомни, как они смотрели на нас на ежегодном осеннем фестивале, — Фрэнк рассмеялся.

— Их можно было понять, — ухмыльнулся Джерард. — Неизвестные выскочки из разваливающегося поместья под Валенсией бьют все рекорды по собранному урожаю.

— И всё же, забавно, — Фрэнк снова взял его за руку, чтобы дойти до края холма, где они собирались расположиться на пикник.

— Может, спустимся к морю? — неожиданно предложил Джерард. — Искупаемся в последний раз перед зимой. В ноябре море станет ещё холоднее.

— Когда тебя это останавливало? — усмехнулся Фрэнк, впрочем, начиная забирать правее, к спуску с холма.

— Сегодня я взял полотенца. Это не будет, как прошлой осенью, — смущенно пообещал Джерард.

— Когда мы неделю лежали с насморком и высокой температурой после спонтанного заплыва? — ехидно уточнил Фрэнк, не ожидая, впрочем ответа. Он улыбался. Всё, даже самое тяжёлое, что с ними двумя произошло, он с уверенностью повторил бы снова. Нет смысла менять что-либо в трагической истории, если она приводит к тому, что есть сейчас у них. Между ними. И единственное воспоминание, болью скручивающее его сердце, это потеря двух родных людей, навсегда оставшихся под догоревшими обломками их прежнего дома…

Спустившись на длинную полосу неширокого песчаного пляжа, они огляделись по сторонам. Насколько хватало глаз — не было ни души. Тепло последнего дня октября стояло над этой благодатной землёй, и ласковое, уже клонящееся к закату солнце нежно гладило кожу, словно заранее прощаясь до нового утра.

Джерард расположил корзину, постелив на мелкий желтовато-серый песок покрывало.

— Сначала искупаемся? — спросил у него Фрэнк, с двусмысленной улыбкой начавший развязывать тесьму рубахи.

— Да, но… — сглотнул Джерард, путаясь в мыслях от ощутимо горячего взгляда любимого. — Присядь ненадолго. Я хочу тебе кое-что показать.

Заинтригованный Фрэнк опустился рядом, когда Джерард протянул ему два конверта.

— Что это? Надеюсь, не что-то страшное? — чуть нервно хмыкнул он.

— Я не настолько ужасен, чтобы омрачать твой день плохими вестями, — ответил Джерард, подбадривающе улыбаясь. — Смелее. Это от Шарлотты из Лондона и… ещё кое-что.

— Хм-м… Я заинтригован, — Фрэнк ловко достал несколько листов из первого, оказавшегося обычным почтовым, конверта. — Она же не приглашает нас снова навестить их в Лондоне? Я больше не поеду в эту непрекращающуюся дождливую слякоть. Теперь их очередь ехать к нам.

— Когда ты успел стать таким ворчливым? — искренне рассмеялся Джерард, падая назад, закладывая руки за голову. Его взгляд утонул в глубоком синем, совершенно безоблачном небе. — Никаких приглашений. Она беременна вторым ребёнком от сэра Арнольда и шлёт свои поздравления ко дню твоего рождения.

Фрэнк меж тем с лёгкой улыбкой вчитывался в строки письма.

— Кажется, чета фон Трир-Орнуэлл благословлена небесами. Я путаю, или же баронесса считала себя бесплодной?

— Жизнь — странная штука, — лишь негромко ответил Джерард, не отводя счастливого и умиротворённого взгляда от неба и думая о своём. — А ещё Люциан наконец-то решился сделать предложение юной графине Луизе…

Фрэнк чуть не подпрыгнул на месте, с вызовом устремляя глаза на Джерарда:

— И зачем я это читаю, месье, если вы всё равно решили выболтать все самые невероятные интересности?!

— Только для того, чтобы я мог полюбоваться этим выражением лица, месье, — довольно вернул колкость Джерард, с усмешкой отводя взгляд от разгневанного Фрэнка. — Я так счастлив за них. Люциан уже два года как сходил с ума по нашей девочке. Я рад, что он решился.

— Я рад больше, — широко улыбнулся Фрэнк. — Люциан достоин счастья не меньше, чем прекрасная малышка Лулу. Они будут прекрасной парой, я уверен.

— И они решили навестить нас через месяц в свадебном путешествии, — словно это совершенная мелочь, заметил Джерард негромко.

— Ах, ненавижу, когда ты так делаешь! — листы письма разлетелись в стороны по песку, а Фрэнк, упав сверху на распростёртого Джерарда, начал делать вид, словно душит его, в результате с головой окунаясь в страстный, глубокий поцелуй. Сплетаясь языками, лаская друг друга, словно в последний раз, они лежали на пустынном пляже достаточно долго, пока Джерард, с сожалением оторвавшись, не произнёс:

— Это ещё не всё, душа моя… Второй конверт.

Запалённо дыша, Фрэнк посмотрел на него, изогнув правую бровь.

— Возможно, месье просто расскажет мне, что там?

— Я не уверен, что смогу, — смутившись, отвёл взгляд Джерард.

Удивлённый, Фрэнк пригладил растрепавшиеся волосы и сел рядом, разрывая тонкими пальцами грубоватую бумагу конверта. По мере чтения единственного листа глаза его открывались всё шире, а по нижнему веку собрались слёзы.

— О, Господи, Джерард… — прошептал он чуть погодя.

— Я долго занимался этим вопросом, любовь моя, — тихо сказал Джерард, притягивая Фрэнка к себе и вытирая набухшие солёные капли. — Сначала в канцелярии Валенсии ничего не хотели менять в реестре, но затем я всё же уговорил их. Я бываю очень упёртым, — Джерард хмыкнул. — Теперь ты — такой же полноправный хозяин поместья Mandarino и всех приписанных к нему плантаций, как и я. Всё моё — твоё, и в случае, если со мной что-то случится, никто не выгонит тебя на улицу…

Фрэнк не мог сказать ничего. Он лежал рядом с Джерардом, грея щёку на его груди, и молчал, дрожа, заполненный до края. Эмоциями, чувствами, мыслями. Мог ли он, ободранный мальчишка, ворующий на улицах Парижа, мечтать о чём-то подобном? Всё казалось совершенно невероятным, и при этом было вот тут, рядом, в его руках — мерно и гулко билось прямо под ухом.

Джерард, и не ожидая никакого ответа, вытряхнул из опустевшего конверта последний из сегодняшних подарков, глухо звякнувший в его ладони.

— Amore mio… — начал он вкрадчиво, приподнимаясь и заставляя Фрэнка сесть рядом с ним, беря его левую руку в свою. — Sii con me in malattia e salute, di tristezza e di gioia, fino a che morte non ci separi…*



Простое гладкое кольцо из серебра холодом опалило безымянный палец, проскальзывая до самого конца. Фрэнк забыл, как дышать. Отстранив напряжённую кисть, он, не мигая, смотрел на кольцо, по которому красивой вязью плелась надпись на итальянском: «Finché morte non ci separi, amore mio Gerard». Слеза сама потекла по щеке, а за ней следом скатилась вторая. Он был слишком шокирован.

— Ho sempre tuo, amore mio. La tua e senza residui…* — сдавленно прошептал он, не отрывая взгляда от кольца.



Отвлечься его заставило то, что Джерард без слов взял его руку и, перевернув, положил в ладонь второе кольцо. Своё кольцо. «Finché morte non ci separi, amore mio Frank»*, — гласила витая надпись. Фрэнк поднял на него глаза, встречаясь с серьёзным, ожидающим взглядом. Тот, молча, торжественно подал свою ладонь. Фрэнк долго гладил прохладные пальцы, словно пытаясь согреть их.



— Il mio in malattia e salute, di tristezza e di gioia. Solo il mio, fino a che morte non ci separi…* — прошептал он, единым слитным движением надевая кольцо на безымянный палец Джерарда.



— А теперь я хочу поцеловать тебя, — тихо сказал Джерард, улыбаясь отчего-то печально, и одновременно — очень светло.

Их губы встретились невинно и кротко, касаясь пересохшей кожей. Словно тайные возлюбленные, обвенчавшиеся без свидетелей под высокими арочными сводами старинного храма, они скрепили свой союз под бесконечным непредвзятым небом под тихий, ласковый шорох прибоя, который словно нашёптывал слова последней напутственной молитвы для молодых.



Выйдя на берег, утомлённые долгим заплывом в бодрящей воде, они тяжело опустились на песок совсем рядом друг с другом. Вокруг не было ни души, лишь вездесущие чайки кружили в небе над морем, крича и ныряя, пытаясь добыть из волн рыбу.

Мужчины, чьи обнажённые влажные тела блестели в лучах заходящего солнца, тяжело дышали и были вымотаны плаванием. Но это ничуть не мешало им быть самыми счастливыми людьми на этой земле. По крайней мере, им двоим казалось именно так.

— Ti amo… — нежно выдохнул Фрэнк, чувствуя, что даже прохлада морской воды не помогла, и его буквально распирает от глубоких, жарких, ничуть не изменившихся за столько лет вместе чувств.

— Ti amo, — эхом вторил ему голос Джерарда. Он закрыл глаза и не мог перестать улыбаться своим мыслям.

Их руки, скользя по песку, встретились, переплетаясь в ласковом объятии ладоней. На их безымянных пальцах матово поблёскивали широкие обручальные кольца. И они чувствовали, что несмотря на всё, что осталось у них за плечами, на все пережитые тревоги и горести, на самом деле они лишь в начале своего пути. Того пути, где они идут рука об руку, наполненные светлыми надеждами, горячей любовью и твёрдой верой друг в друга.