Аннотация
Спешите навстречу этой чувственной и драматичной истории! Вас с нетерпением ждёт Париж конца 18-го века - времени чувственных удовольствий и запретных наслаждений. Вас ждёт город, погрязший в пороке, интригах и, кажется, потерявшийся во времени. Вас ждут такие разные, но искренние в своих чувствах герои: юноша, влюблённый в своего наставника, и сам весьма неординарный месье с очень необычной профессией. Они ждут вас, чтобы рассказать историю своей непростой любви.


Глава 1
— Ты прилежно учишься, мой мальчик, — мужчина легко коснулся его свободно ниспадающих на плечи волос, задевая их складками кружевного манжета.

Затем он медленными шагами направился к окну, мимо массивного письменного стола, заваленного бумагами, свитками и оструганными гусиными перьями. Он едва слышно прошёл вдоль высоких, до потолка, деревянных полок, уставленных книгами различной толщины, размера, цвета обложки, чтобы встать у стеклянной двери, выходящей на широкий балкон прямо над главным входом в особняк. Ему открылся прекрасный вид на ухоженную дорогу, ведущую к лестнице и входной двери; на парк, уже скинувший зимнюю стылость и готовящийся распуститься побегами молодых трав и цветов; на небольшой пруд справа от дороги, окружённый чётко остриженным кустарником-лабиринтом; на старинный мраморный фонтан со статуей, изображающей женщину в свободном одеянии с широкой чашей на голове. Этот умиротворяющий весенний пейзаж мягко оттеняло ясное, лазурное небо с лёгкими перьями белых облаков, быстро бегущих по нему. Створки балконной двери были чуть приоткрыты, и в душный, пропитанный запахом книжной пыли кабинет на втором этаже медленно просачивалась эссенция жизни — теплеющий весенний воздух, несущий не поддающиеся никакому описанию ароматы, и едва уловимое пение птиц — соловья и малиновки, обрадованных неожиданно начавшимся тёплым сезоном.

Он встал между тяжёлыми бархатными шторами, заслонив часть света, и дышал полной грудью этим воздухом, чуть прикрыв глаза; ресницы его слегка подрагивали от нарастающего внутри нетерпения. «Вечером. Сегодня вечером. Боже, как же я утомился ожиданием», — думал он, подставляя лицо ненавязчивым солнечным лучам. Силуэт его, несмотря на свободную сорочку и свободные холщовые бриджи, был подтянут и внешне спокоен. «Ненавижу суету и торопливость», — сквозило в его скупых, лениво-точных движениях. Но это была лишь видимость. Каждую секунду душа его наполнялась радостью предвкушения, и юноша позади него, сидящий за письменным столом и усердно выводящий буквы на тонкой бумаге, совершенно не отвлекал от приятных размышлений.

Слишком долго хозяин поместья был занят политическими делами и интригами при дворе, что предполагало постоянное нахождение в Париже и отсутствие какого-либо времени на личные увлечения и пристрастия. Почти на целый долгий месяц пришлось покинуть дом — такой уютный пригород, своего юного протеже и невинные аристократические радости в виде еженедельных тематических балов. О, от отсутствия последних он страдал больше всего! Конечно, в столице балов проводилось на порядок больше, и были они гораздо более изощрёнными и масштабными. Но… в них не было места таинственности и интимному уединению, не было места тонкой чувственности, к которой он так привык. Только калейдоскоп костюмов, нарядов, масок, блеск и игра освещения, громкая музыка, реки шампанского, неискренний хохот и низкие, животные инстинкты. Это и притягивало, и отпугивало тайного советника Её Величества по личным вопросам. Посетив бал в Париже единожды, он зарёкся повторно бывать там, просто потому, что предложенные варианты развития событий не принесли ему удовлетворения, сколько бы он ни потратил времени на поиск партнёра для воплощения своих фантазий. «Не та атмосфера. Слишком очевидно. Слишком грубо. Слишком примитивно», — повторял он про себя, вспоминая свой печальный опыт и разочарование от столичного бала. Он уже привык так легко находить и получать желаемое тут, в пригороде столицы, на неофициальных балах в поместье Шарлотты фон Трир, что месяц без своего любимого развлечения был для него тягостен и бесконечно долог. «Вечером, вечером…» — стучало хрустальным молоточком в голове, и, сам того не осознавая, мужчина начал улыбаться.

— Я закончил, месье, — юноша, подняв голову от бумаги и отложив в сторону перо, с едва заметным смущением смотрел на своего хозяина, опекуна и просто спасителя.

****

Десять лет тому назад этот юноша, тогда ещё оборванный, голодный мальчишка, приплывший на переполненном корабле с беженцами из Лондона в поисках лучшей доли, месяц скитался по грязным улицам Парижа в поисках зазевавшихся прохожих, чтобы обокрасть их. Или же подкарауливал невнимательных торговцев, чтобы утащить батон или яблоко. Именно тогда он очень неудачно столкнулся с богато одетым молодым господином, поймавшим его за руку. Это был конец — так думал он в тот момент, ведь самое малое, что могло случиться, — это путешествие в суд или полицейский участок, где с такими симпатичными бездомными мальчиками происходили очень мерзкие вещи. Это не было секретом для промышляющих на улице бродяг, среди них даже ходила поговорка: «Поймали за руку — отгрызи её и беги со всех ног», — потому что тех, кто попадался на горячем, больше никогда не видели. А неопознанные трупы, истерзанные неуёмной фантазией мучителей, напротив, находили в тёмных переулках очень часто. Мальчик был готов сражаться за свою жизнь со всей яростью загнанной в угол крысы, но, к его величайшему удивлению, молодой господин, крепко державший его за руку чуть выше локтя, громко рассмеялся прямо посреди улицы, просто глядя на него сверху вниз. Он был так молод и так красив!

— Не делай глупостей, крысёныш, — весело улыбаясь, сказал он. — Ты нравишься мне, такой живой и полный злобы. Кажется, совсем недавно я сам был таким же. Если твои мозги так же остры, как и зубы, что ты скалишь на меня, то мы с тобой поладим, и ты будешь по своей воле говорить мне спасибо утром и вечером, каждый день до конца своей жизни. Рискнёшь попробовать?

Мальчик не знал, что ответить этому странному молодому господину, но добрый взгляд ореховых с прозеленью глаз будто приглаживал выпущенные наружу иглы, и неосознанно голова мотнулась в утвердительном кивке. С тех пор утекло много лет, жизнь уличного бродяжки круто изменилась, но не проходило ни одного дня, чтобы утром, проснувшись, и вечером, перед тем как закрыть глаза, юноша не благодарил своего благодетеля за тот день, когда оказался пойманным им за руку в центре Парижа за попытку кражи.

****


— Фрэнки, мой мальчик, ты до безумия непоследователен, — мужчина, мягко улыбаясь, чуть отвернулся от окна, чтобы встретиться с ним взглядом. — Кажется, вчера ты клятвенно уверял меня, что теперь всегда будешь называть меня «Джерард». И что я слышу?

Фрэнк, который давно уже не считал себя «мальчиком», сконфузился, и его аккуратные небольшие уши окрасились алым на кончиках.

— Простите… Джерард, — запинаясь, сказал он. — Мне тяжело быстро перестать называть вас так, как я привык за эти годы. Но это не значит, что я пытаюсь расстроить вас, просто досадная привычка, прошу, не сердитесь, — он говорил очень уверенно, почти как с равным, именно этому учил его хозяин много лет, пытаясь искоренить в нём подсознательное желание подчиняться, угождать и, говоря хозяйскими словами, вылизывать задницу кому бы то ни было.

— Достойный тон, — Джерард одобрительно склонил голову, не переставая мягко улыбаться. — Постарайся привыкнуть как можно быстрее, Фрэнки. Не то чтобы это обижало меня, но умение быстро адаптироваться к предложенным новым условиям пригодится тебе и в этой жизни, и в нашем с тобой общем деле. Мне нужен компаньон, который не будет ошибаться и путаться в обращениях, — он улыбнулся чуть шире, явно выделяя последнюю фразу.

— Я усвоил это, Джерард. Могу я зачитать вам результаты из моего доклада?

— Прошу, — Джерард снова отвернулся к окну, только сменил позу на более удобную, боком оперевшись на раму за портьерой и скрестив руки со свисающими кружевными манжетами на груди. Шнуровка его домашней сорочки была свободно распущена у горла, открывая солнцу, заглядывающему внутрь помещения, белые ключицы и ямочку меж ними.

Фрэнк начал читать полученные результаты, следя за ровным и ясным звучанием своего голоса. Отчитывался он о средствах, уходящих на содержание поместья, с отдельно расписанными статьями трат и доходов, с множеством мелких уточнений и нюансов. Работа была всеобъемлющая, Фрэнк трудился над отчётом почти неделю, но его наставник, Джерард, был неумолим, присылая грозные письма из Парижа. Сейчас двадцатилетний юноша уже занимал должность камердинера и управляющего всем поместьем, и заботы обо всём, что могло понадобиться для привычной и налаженной жизни, лежали целиком на его плечах. Это как нельзя лучше оттачивало остроту мысли и ясность памяти, а необходимость всё подсчитывать и записывать, анализируя потребности и их изменение, прекрасно тренировала способность логически мыслить и делать выводы. За десять лет в этом доме Фрэнк настолько изменился и усовершенствовался во всём, что касалось языков, чтения, логики, математики, светских бесед и даже теории интриг, что ни внешне, ни мыслями, ни душевной организацией уже давно не напоминал того забитого десятилетнего мальчишку с парижских улиц. И его мастером, наставником и примером во всех этих сферах был хозяин поместья — Джерард Мадьяро.

Отношение Фрэнка к нему менялось с каждым прожитым рядом днём, месяцем, годом. Оно прошло долгий путь от страха, недоверия, вялого интереса к заинтересованности, восхищению, ненасытному, ярому обожанию и, на данный момент, к глубокому, осознанному тёплому чувству внутри груди. Фрэнк был умён и образован, он уже давно охарактеризовал его, как «сильная симпатия, глубокая привязанность, любовь». В этом определении для Фрэнка не было ничего странного или отталкивающего. Он давно был молча влюблён в своего наставника и не представлял никакого иного варианта развития событий, чтобы могло сложиться иначе. Ведь тот спас ему жизнь, предложив весь мир взамен жалкому бродяжничеству. Он ввёл его в свой дом, стал учить всему, что знал сам, и никогда не устанавливал границ в обсуждениях, так филигранно переходя с политической темы на тему высокой моды, что у Фрэнка иногда кружилась голова от мастерски выстроенных речей хозяина. Джерард учил его красиво ходить, одеваться согласно случаю, танцевать, двигаться «грациозно и гордо» или «томно, чуть лениво»; наставник был мастером во всём, что касалось создания образа, привлечения внимания, остроумной придворной игры на грани оскорблений и ненависти, но никогда и на чуть эту грань не переступающей. Даже внешне хозяин был ухожен и невыразимо прекрасен, притягателен в любой ситуации и одежде. Только сейчас Фрэнк уже знал, насколько тяжёлый труд и долгая работа над собой за этим стояла, ведь он испытал его методы на себе.

Все это не было странным, ведь Джерард Артур Мадьяро, тайный советник Её Величества по личным вопросам, был элитнейшей, безумно дорогой проституткой на службе короны. Фрэнк не знал, можно ли так называть то, чем занимался хозяин. Ведь никогда за свои действия он не требовал денег. Хотя очень часто получал и их, и другие знаки внимания в таких количествах, что у Фрэнка никак не укладывалось в голове — каким образом это возможно? Что нужно сделать, чтобы виконт разоряющегося рода отдавал его наставнику последние бриллиантовые украшения своей жены после встреч с ним, и Джерарду приходилось снисходительно принимать их, потому что иначе виконт грозился расправиться с собой, не уезжая из поместья? Что делал в восточном крыле, в этой запретной для всех комнате, обитой шёлковой тканью цвета тёмного янтаря, хозяин с несговорчивым послом какой-либо провинции, после чего тот подписывал любую бумагу, что подсовывали ему, загадочно и блаженно улыбающемуся, канцелярские крысы королевы? Чем он занимался с главным камердинером из свиты наследника другого государства, когда тот приезжал с дипломатическим визитом, после чего все самые гнусные секреты и тайны венценосного правителя были в полном распоряжении Её Величества? За своё искусство обольщения, за умение вовремя выслушать и вовремя сказать то, что нужно, за умение читать людей, как открытые книги, когда надо, подчиняясь, а в других случаях удовлетворяя скрытую потребность в подчинении и подавлении, наставник получал мыслимые и немыслимые блага для себя, своего положения при дворе и тех, кто был ему дорог. И, конечно же, столько же ненависти, порицания и презрения от благородных представителей высшего света, которым не перепало от небесных сил даже малой толики его талантов. Многие бы отдали душу просто за то, чтобы избавиться от него. Или чтобы провести с ним хотя бы одну ночь.

Джерард Мадьяро не был представителем аристократической крови или громкой фамилии. По многим недоговорённым до конца беседам, ведь хозяин не любил рассказывать про своё далёкое прошлое, Фрэнк понял, что месье Джерард достиг всего, что имеет, сам, практически с нуля. Как-то тот обмолвился, что рос в бедной семье, и отец умер рано, а мать не могла прокормить ораву голодных детей, в которой наставник был одним из младших. Все они были предоставлены сами себе и кормились, кто как умел. Больше учитель никогда не упоминал о том времени.

Месье Джерард мешал такому количеству людей, что Фрэнк до сих пор не понимал, как хозяин дожил до своих тридцати лет в такой атмосфере. Но он жил, становился ещё изощрённее в своём искусстве обольщения и образованнее в науках, оттачивая свое мастерство до невозможной остроты. И он учил Фрэнка всему, что знал и умел сам, потому что сделка, заключенная с наставником много лет назад, гласила, что в свой двадцать первый день рождения юноша перейдёт под фамилию Мадьяро, став преемником и наследником Джерарда, который был категорически против брака и детей. Что примет на себя все дела и ответственность, переложит на свои плечи обязанности советника и отпустит учителя на несколько лет путешествовать по миру. Это была давняя его мечта, которая никак не могла осуществиться, пока тот был при дворе на службе у Её Величества.

Фрэнк начинал с разнорабочего и служки в этом доме, драил полы и тёр серебро, постепенно, по крохам заслуживая доверие и расположение, дойдя по лестнице иерархии до статуса управляющего поместьем. Наставник всегда общался с ним уважительно и с самого начала увлекал такими интересными беседами, после которых у мальчика долго кружилась голова, а сны были яркими и красочными, как картинки из деревянной трубочки-калейдоскопа. Он говорил про чудесных фей и тут же обсуждал принципы работы паровых двигателей, рассказывал про страны и государства, не забывая упомянуть фантастических животных, там обитающих, и терпкие, щекочущие язык, названия рек и гор. Уже тогда, в этих невинных беседах, Джерард начал учить его, ещё ничего не подозревающего.

Много позже наставник говорил ему: «Мне ничего от тебя не нужно, Фрэнки, мой мальчик. Только твоя жизнь, — тут он грустно улыбался своей прекрасной улыбкой, — и твоя безоговорочная верность мне».

Оставалось меньше года до срока, означенного в их договоре, и Фрэнк ощущал, как время, отведённое ему, чтобы быть рядом с учителем, истекает. Он чувствовал, что что-то должно поменяться, и чтобы перемены не стали для него неподъёмной болью, планировать и действовать предстояло ему самому.

Передумав в сотый раз эти мысли и дочитав вслух свой доклад о средствах и тратах в поместье, — наставник давно научил его разделять своё сознание, чтобы активная внутренняя жизнь и размышления не мешали внешним беседам и диалогам, если они не требовали полного участия, — Фрэнк поднял голову на наставника, ожидая его критики. Но тот стоял лицом к окну, тоже думая о чём-то своём, и не реагировал.

— Джерард? — Фрэнк слегка повысил голос, чтобы вывести хозяина из оцепенения.

— Да? — заметил тот, наконец. — О, ты уже закончил? Прости, я немного отвлёкся. На улице такая чудесная погода, что тяжело заставить себя думать о деньгах. Половину я запомнил, а половину перечитаю позже… — Джерард словно задумался на мгновение. — Скажи мне свой вердикт, как у нас обстоят дела, чтобы я мог планировать дальнейшие действия?

— У нас всё просто превосходно, Джерард. Доходы много превышают расходы, даже когда вы тратите деньги незапланированно и под влиянием внешних факторов или своего настроения.

Наставник расхохотался, глядя на Фрэнка, говорящего всё это с разумным и серьёзным видом.

— Боже, Фрэнки, ты до сих пор не можешь простить мне те несколько маскарадных костюмов и маски, что привезли от портного пару дней назад? Не волнуйся, я буду пользоваться ими очень часто, так что это не «неразумные траты», это было необходимостью, — сказал он, улыбаясь своим мыслям. — И хочу предупредить тебя, что сегодня вечером оставлю вас с Маргарет и Полем одних, так как уеду по делам и не вернусь до утра, я думаю. Пригляди тут за всем, хорошо?

— Конечно, Джерард. Вы собираетесь на бал к мадам фон Трир?

— Всё-то ты знаешь, мой мальчик. Да, именно, — наставник отошёл от окна и, поставив руки на стол, слегка навис над Фрэнком, сидящим в деревянном кресле внизу. Его длинные чёрные волосы, собранные атласной лентой в чуть растрепавшийся хвост, лежали на правом плече, на белой ткани сорочки, оголяя с другой стороны чувственную линию шеи, челюсти и изящного уха.

— Разрешите мне сегодня сопровождать вас? — тихим, чуть томным голосом, слегка приоткрыв мягкие губы, вспорхнув взглядом от ключиц к глазам наставника, спросил Фрэнк. Он уже знал ответ, но не попытаться не мог. Сердце в груди забилось быстрее от прямого перекрестья взглядов.

— Ты не сдаёшься, Фрэнки? — снисходительно усмехнулся Джерард. — Счастлив видеть, мои уроки не проходят даром. Ты даже попытался заигрывать со мной сейчас, или мне показалось? — он тепло улыбнулся. — Поверь мне, мой мальчик, любой бы поддался, будь он на моём месте. Но тут стою я, умудрённый неподъёмным опытом, и снова отвечаю тебе — нет. Тебе нечего делать у Шарлотты. Просто поверь мне. Я бы не хотел, чтобы ты посещал балы ещё какое-то время.

«То время, пока их посещаете вы, наставник?» — мысленно вопрошал Фрэнк, разочарованный, но всё так же исполненный решимости провернуть задуманное им нынешним вечером. Песок сыпался с тихим шелестом, и минуты рядом с этим дорогим, любимым, таким важным человеком утекали сквозь тонкую талию стеклянных часов. Узнав заранее место и время проведения бала, используя все трюки и способы, которым его обучил хозяин, Фрэнк еще в начале недели договорился с надёжным помощником в городе, и тот обещал организовать ему экипаж к нужному времени, возницу и бальный костюм по размеру с карнавальной маской в пол-лица. Он собирался ехать к особняку баронессы Шарлотты фон Трир тайно, вскоре после отбытия наставника, и, наконец, выяснить, почему Джерард так категоричен в своём отказе вот уже несколько лет.

****


Джерард предвкушал. Всё его существо трепетало, а мышцы наливались нездоровым возбуждением. Экипаж уже ждал внизу, и он бросил последние оценивающие взгляды в огромное старинное зеркало напротив входной двери на безупречную чёрную классическую тройку, отороченную атласом, на белое кружевное жабо под шеей, сколотое аметистовой булавкой, на неприличного вида обтягивающие брюки, которые только-только должны были войти в моду в Париже, на шляпу-цилиндр и чёрную, расшитую стеклярусом атласную полумаску, завершающую образ, и понял, что снова неотразим. И что сегодня, наконец, его истосковавшаяся плоть успокоится на какое-то время. Что сегодня вечером всё будет так, как хочет он, а не так, как надо для службы. Сегодня вечером Джерард планировал отдохнуть за весь тот нервный месяц, проведённый при дворе.

— Фрэнки, не скучай! Я ухожу. Оставляю дом на тебя, — он слитным движением развернулся и прошёл к двери, накидывая на плечи чёрный свободный плащ.

— Хорошего вечера, Джерард, — прокричал с лестницы второго этажа Фрэнк и, едва дверь за хозяином закрылась, влетел в свою комнату и начал метаться по ней, как ураган, надевая идеально сидящий костюм с сорочкой изящного кроя, мягкие вельветовые бриджи и безрукавку, повязывая на шею цветной платок таким образом, чтобы он прикрывал половину шеи и завязки на сорочке. Через несколько минут образ был завершён полумаской, выполненной из вельвета того же кофейного оттенка, расшитой разноцветным бисером в тон цветастому шейному платку, и, глядя в зеркало, решил, что выглядит весьма недурно. Сегодня ему предстояло в незнакомой обстановке пустить в ход всё то, чему учил его наставник, меняя даже звучание своего голоса, а в идеале — вообще не произнося ни слова. Если он и хотел заговорить с учителем, то только не раскрывая своё инкогнито. Ещё несколько минут, и Фрэнк, схватив тёмно-коричневый плащ и такого же цвета средний цилиндр, кошкой спустился вниз по лестнице, чтобы сесть в экипаж, запряжённый двумя каурыми лошадьми, и отправиться навстречу неизвестности.

«Хоть вы и называете меня мальчиком, я уже давно вырос, Джерард. И я хочу знать, что такого интересного для вас и опасного для меня происходит на этих балах. Я имею право знать, и я узнаю это», — думал Фрэнк, разглядывая в окне проплывающие между занавесками поля и парки, мерно покачиваясь в экипаже. Волнение птицей трепетало в груди, но он решил считать это приключение экзаменом на зрелость и проверкой его умений. Он верил, что всё, что бы ни произошло сегодня, пойдёт ему на пользу и станет интересным опытом. Пряный запах пробивающейся листвы щекотал ноздри и поднимал настроение, задевая где-то внутри натянутые, как струны, нервы.

Глава 2

Карета мерно двигалась по дороге, еще не совсем просохшей от весенней грязи. Фрэнк в какой-то момент устал разглядывать проплывающие мимо пасторальные пейзажи и, кажется, слегка задремал.

Наконец, карета проехала каменную арку, увитую только начинающими зеленеть плетущимися розами, обозначавшую начало владений Шарлотты фон Трир. Баронесса была уже не юной, но всё ещё красивой и крайне обаятельной женщиной, питавшей огромную любовь к чувственным удовольствиям, а точнее, молоденьким юношам и девушкам, что их доставляют. Эта слава летела за ней по пятам, куда бы она ни отправилась, но Шарлотту, самую богатую вдову в пригороде Парижа, это мало волновало. У неё был статус и были деньги. Много денег. Эта женщина держала в своих цепких, унизанных дорогими перстнями пальцах несколько производств как в Париже, так и неподалёку от него, что остались ей от мужа. Детей им не суждено было родить, и после смерти супруга баронесса решила жить в своё удовольствие, тратя безумные средства на таинственные балы, приобретая для себя почитателей, должников, меценатов и даже людей, на которых у неё за несколько лет собрался неплохой компромат. Всё это придавало её слову вес и при дворе, и в обществе, и она жила, совершенно не заботясь о том, что злые языки говорили за её спиной.

В управляющих у неё был очень интересный юноша. На год или два старше Фрэнка, он казался очень образованным и смышлёным, в его цепком взгляде читался острый и подвижный ум. Его звали Люциан, и несколько раз они с Фрэнком пересекались на приёмах в Париже, когда сопровождали своих хозяев в их выходах в свет. Фрэнк как-то услышал в разговоре месье Джерарда, что этого мальчика баронесса фон Трир отыскала в одном из загородных приютов для сирот, которые объезжала в надежде на то, что ей приглянется ребёнок и она усыновит его.

****


История, рассказанная Джерардом, вещала о баронессе Фон Трир, что начала поиски помощника по приютам почти сразу после смерти любимого мужа, не желая оставаться одной. По своему супругу баронесса очень горевала, почти год нося траурное платье и чёрную вуаль. Но, как назло, встреченные дети ей совершенно не нравились, все они были шумными и капризными, а Шарлотта оказалась не готова к такому. Уже к вечеру, отъезжая от очередного приюта ни с чем, она случайно заметила юного мальчика, читающего книгу под дубом неподалёку и не обращающего внимание ни на что вокруг, и на миг её сердце замерло. Поэтому она, не раздумывая, забрала тринадцатилетнего подростка с собой, сделав его своим помощником.

Сейчас Фрэнк знал, что роль управляющего по делам поместья далеко не единственная для Люциана. Он также помогал баронессе справляться с делами производств — наследством мужа — и неплохо приумножал капитал. Фрэнк не сомневался, что около года назад, когда Люциан стремительно возмужал и стал выглядеть, как уверенный в себе молодой человек, а не подросток, ему пришлось взять на себя и некоторые другие обязанности более интимного характера. Впрочем, это никого не волновало: фактически, он, как и Фрэнк для Джерарда, был почти собственностью баронессы, и, приди ей в голову спать даже с тринадцатилетним мальчиком — никто бы и слова не сказал.

По странному стечению обстоятельств, тридцатилетний Джерард и Шарлотта, которой было немного за сорок, были очень близкими друзьями. Именно друзьями, Фрэнк готов был поклясться в том, что между ними ничего не было. По крайней мере, сейчас. Возможно, когда-то в прошлом их пути пересеклись именно благодаря особенностям службы Джерарда, но об этом времени Фрэнк ничего не знал. Тогда он был ещё ребёнком. Сейчас же эти двое часто встречались, проводя вместе вечера за игрой в преферанс или шахматы, читая друг другу книги вслух или изредка выезжая в свет, чтобы посетить выставку или оперу. Джерард обожал Шарлотту сверх меры, испытывая к ней очень тёплые чувства, почти сыновнюю любовь. Фрэнк, положа руку на сердце, разделял его взгляд. Шарлотта была такой яркой, зрелой, настоящей. Не оглядывалась на чужое мнение и не лицемерила. Более того, баронесса была умна и получила очень хорошее разностороннее образование в молодости, что позволяло ей свободно говорить на трёх языках и вести интересную беседу почти на любую тему, начиная с политики, экономики и заканчивая философией и религией.

****


Джерард любил Шарлотту и считал, что почти ни в чём не уступает ей, разве что был он моложе и образование своё получил не вот разномастных учителей, а из сотен прочитанных книг, самостоятельно, иногда — тайком подслушивая лекции под дверью, когда еще зарабатывал на жизнь тем, что мыл полы и убирался в стенах Парижского Королевского Университета. Ему пришлось пройти тогда через несколько кругов ада, чтобы убедить главного ректора в том, что семнадцатилетний оборванец достоин этой должности. Но сейчас Джерард не жалел ни о чём, всё это было лишь прошлым, лишь ступеньками к тому положению, что он занимает сейчас. Теперь у него было поместье, пожалованное самой королевой ему и наследникам фамилии, фактически — родовое гнездо, в прошлом бывшее домом для какого-то разорившегося знатного рода, потерявшего всякий вес при дворе. У него была прислуга, пусть всего три человека, включая Фрэнка, но они были преданы ему всей душой, вплоть до самопожертвования, если бы это потребовалось.

Поль — садовник, дворецкий, сторож и на все руки мастер, когда дому требовался мелкий ремонт, — был мужчиной почтенного возраста, знавшим поместье Джерарда ещё со времён своего детства. Он прослужил в нём всю жизнь и, когда старые жильцы съехали, отправив его на все четыре стороны без жалования, просто сполз по стене и, сидя на ступенях, заливал слезами и вином свои уже седеющие бакенбарды. Всю жизнь он посвятил этим людям, их детям, этому дому… И оказался лишним, обузой, когда пришла беда. Он был твёрдо намерен сидеть тут, пока вся его боль и обида на эту несправедливую жизнь не выльется наружу, а потом повеситься где-нибудь на видном месте, чтобы хоть как-то насолить новому хозяину этого дома, которому наверняка не будет дела до немолодого дворецкого, оставшегося без всего. Ему казалось, что жизнь кончена: кто возьмёт в дом старого камердинера, у которого даже нет достойного костюма, чтобы выйти навстречу к новому хозяину? Он выглядел как вор и нищий и прекрасно понимал это. Слава Богу, что после нескольких часов оплакивания своей судьбы он настолько выдохся, что уснул в той же позе и проспал до утра, открыв глаза только тогда, когда экипаж Джерарда уже подъезжал к его новому дому. С этого момента, со встречи с Джерардом, у Поля началась его вторая жизнь.

Маргарет появилась в поместье вместе с ним. Точнее, Джерард был с ней знаком задолго до того, как у приобрёл статус, деньги и поместье. Маргарет была приятной полноватой хохотушкой, которую в своё время жизнь била с неторопливой жестокой последовательностью. Первое время, которое Фрэнк ребёнком провёл в этом доме, он общался по большей мере именно с Маргарет и очень привязался к этой светлой, несмотря на все испытания, выпавшие на её долю, женщине. Она практически заменила ему мать.

Джерард был младше её примерно на пятнадцать лет, хотя и не спрашивал никогда её точного возраста. Он был знаком с Маргарет ещё с тех времён, когда они выживали в одной банде попрошаек и оборванцев, промышляющих грабежами, милостыней и мелкими кражами в Париже. Женская часть их многочисленной общины стандартно подрабатывала, продавая себя всем желающим. Пятнадцатилетний Джерард уже тогда был очень красивым мальчиком, лицо его притягивало многие и многие неприятности. Старший банды подбирался к нему, намереваясь испробовать свежую кровь. Джерард до сих пор не знал, почему Маргарет тогда заступилась за него. Наверное, вид его заплаканных глаз, смотрящих на неё с безмолвным воплем, стекленеющих под грубыми руками обезумевшего мужчины, насквозь провонявшего потом, мочой и объедками, был невыносим для неё. Тогда, когда она посмела вмешаться, шепнув полураздетому Джерарду: «Прячься быстрее, пока он не опомнился», её сильно избили и грубо изнасиловали. Старший наблюдал за вершившимся судом, ублажая себя рукой, и, в итоге, остался очень доволен таким исходом его затеи. Возможно, он бы практиковал такое развлечение и дальше, но следующей ночью его нашли мёртвым, в луже собственной крови. В своей окоченевшей руке он сжимал ставший бесполезным отсечённый член, а Джерарда и Маргарет уже не было в Париже.

Промаявшись около года в предместьях столицы, перебиваясь случайными заработками, сезонными сельскими работами и краткосрочной подменой болеющих постоянных слуг в поместьях, Джерард понял, что нужно что-то менять. Ему недавно исполнилось шестнадцать, и за всё то время, что он провёл с Маргарет, отираясь в богатых домах и добывая себе средства к существованию всеми возможными способами, он успел уяснить несколько простых истин.

Первая заключалась в том, что его внешность не оставляет равнодушными ни мужчин, ни женщин. Множество случаев выражения неприкрытого внимания убедили его в верности этого утверждения. Следовательно, он красив? Возможно. Но это не имело никакого значения, если не приносило реальной пользы для их непростой жизни.

Следом шла истина, узнавать которую ему пришлось от случая к случаю, невольно становясь свидетелем многочисленных измен господ, как жён, так и мужей, с другими людьми, как знатного, так и простого происхождения. Постоянно оказываясь волею судьбы не в то время и не в том месте, незамеченный никем, он навидался полных разврата и похоти сцен, где женщины сношались с женщинами, мужчины подчиняли мужчин, где несколько женских и мужских тел свивались в жуткий, шевелящийся, стонущий клубок страсти. Его ясный ум, закалённый тяжёлой жизнью с самого раннего детства, видел всё это и вил нить размышлений. Мысли эти привели к пониманию того, что все люди, бедные ли, богатые, а в особенности — знатные представители высшего света, так как с одной стороны они были облечены властью, а с другой — зависели от оков чужого мнения и злословия и не могли проявлять свои низкие желания в открытую; так вот, все люди зависят от чувственных удовольствий. Они находятся в плену у собственной похоти, в настоящем рабском подчинении — и почти всегда идут на поводу плотских желаний своего тела. Но какой смысл в этом знании, если от этого ни ему, ни Маргарет, не становилось легче жить?

Третья истина открылась ему в его шестнадцатое лето, когда они прислуживали в одном богатом поместье. Маргарет — на кухне, а Джерарду, такому красивому, тихому и умному мальчику, позволялось заходить в хозяйское крыло и помогать с сервировкой стола, сменой постели и прочими мелкими поручениями. К хозяину поместья в отсутствие жены всегда приезжала молодая, не слишком красивая, но безумно обаятельная и остроумная любовница, явно не высокого происхождения. Несмотря на общую скромность тканей её платьев и немодного фасона, она выглядела всегда настолько маняще и по-женски привлекательно, что Джерарда это сбивало с толку. Он начал наблюдать за ней, прислушиваться, что она говорит и как. Во что она одета, и почему эта одежда на ней производит такое необычное впечатление. Как она двигается, и что при этом выражает её лицо. Замирая и едва дыша, несколько раз он подглядывал, как они с хозяином занимаются любовью. Чем больше он наблюдал, тем сильнее восхищался. И тем шире и полнее открывалась для него последняя истина, открывавшая ему техники обольщения и все те бонусы, что это обольщение приносило, будучи правильно разыграно. Молодая любовница тянула из хозяина поместья деньги, ценные бумаги, подарки, и делала это так виртуозно, что мужчина сам оказывался инициатором одаривания как знака любви и внимания к ней. Со стороны Джерард видел, как того очаровывают, дурманят, играют с ним на самой грани, от которой у мужчины туманился разум, и он был готов на всё, лишь бы получить желаемое, такое близкое, но и настолько же далёкое. Как она вовремя обижалась, надувала губки, остужая его пыл, как одним взглядом и чувственным движением ресниц разжигала его снова, и понял, что, кажется, нашёл для себя ключ к высшему обществу. К мужчинам, что им заправляют, и женщинам, что этих мужчин, порой, дёргают за ниточки. К лестнице, на вершине которой находился королевский дворец с Её Величеством королевой и живущими там, неизвестными пока, грязными тайнами и интригами. Третья истина стала для него дверью в ту жизнь, которую он всегда хотел для себя, жизнь, в которой он сам был хозяином, управляющим собственными делами и даже делами государственными, а не жалким мальчиком на побегушках.

И Джерард начал постигать искусство обольщения. Сам мастерил соблазнительного кроя одежду из того, что ему отдавали с щедрого хозяйского плеча, а Маргарет помогала ему шить и подгонять невероятно распутного вида сорочки и обтягивающие бриджи по фигуре. И эта одежда, пусть и со следами поношенности, но безумно ему идущая фасоном и цветом, сидящая идеально, стала для него той драгоценной огранкой, что придаёт от природы красивому камню невозможную притягательность и шик.

Маргарет помогла открыть ему тайны женского макияжа, не того кричащего ужаса, что наносили себе на лица некоторые дамы из высшего света перед походом на бал, а тех незаметных штрихов, которые добавляли взгляду томности, глубины, губам придавали манящую красноту и блеск, а щекам — здоровый притягательный румянец. Джерард помнил, как они в один день пробрались тайком в хозяйский будуар и, сидя у трюмо перед зеркалами, Маргарет творила над ним волшебство. Он, от природы обладавший необычной, притягательной внешностью, после её колдовства над баночками и кисточками увидел в зеркале такого себя, что сам на некоторое время испугался. Сначала казалось, будто ничего особо не изменилось в его образе, но стоило по-другому упасть свету или наклонить голову, как его лицо превращалось в убийственное оружие соблазнения. Маргарет тогда, увидев со стороны, во что сама же превратила Джерарда, с тихим охом сползла на пуф и, ошарашенная, сказала: «Я не знаю, к чему это тебе, Жерар, но, прошу, будь с этим аккуратнее. Ты рискуешь произвести слишком сильное впечатление на окружающих тебя людей». Сколько Джерард помнил себя, Маргарет всегда нежно называла его Жерар, хотя к французам и французской крови он не имел никакого отношения. Его родители когда-то бежали из Италии от преследования инквизиции из-за лже-донесения и после долгих скитаний обосновались в Париже.

Эти три Истины — Внешность, Человеческая похоть, Искусство обольщения, — он заставил служить себе, своей цели. Победы, многие из которых поначалу были небольшими, с каждым месяцем наработанного опыта становились всё крупнее и масштабнее; они позволяли Джерарду забираться на ступеньку выше и выше, пока он, став любовником одного очень влиятельного при дворе человека, не попал на приём к королеве.

Это был именно тот день, что решал всё. Джерарду только исполнилось восемнадцать, и он уже несколько месяцев ублажал и подчинял волю своего женатого виконта, воспылавшего к нему безумной страстью, уговаривая, чтобы тот взял его на королевский приём под любым предлогом. Всё это время он никогда не забывал о Маргарет, выдавая её за свою старшую сестру и устраивая женщину работать в тот дом, где хозяином был его очередной покровитель. Джерарду это удавалось очень легко, ведь Маргарет была прекрасной работницей, и это была смешная цена за те бесконечные чувственные наслаждения, что получал в знак благодарности хозяин дома.

И вот вершина лестницы. Джерард попал на приём в качестве дальнего родственника своего любовника, и ему были абсолютно не важны все его выдуманные родословные и титулы, которые виконт просил запомнить во имя поддержания легенды: сегодня этот мужчина, хоть он и был относительно добр и щедр, должен был исчезнуть из его жизни. Джерард знал это так же хорошо, как-то, что за окном стоит июнь. Или он победит в этой игре, или проиграет. Середины не дано. Стремительно перемещаясь по зале, на ходу перекидываясь остроумными фразами с дамами и их спутниками, он приближался к королеве, сидевшей на роскошной тахте перед открытым окном в сад и выглядевшей скучающей. Вокруг неё щебетала её свита, но Джерарду казалось, что венценосная особа была готова всё отдать, чтобы они разошлись по дальним концам залы и оставили её в одиночестве и тишине. Он прекрасно осознавал, что такой юноша, как он, пусть красивый, пусть имеющий притягательную мужскую фигуру и бархатный голос, будет смешон для этой женщины в качестве соблазнителя. Он выяснил заранее, что королева никогда не питала слабости к юным мальчикам, но в остальном была довольно эксцентричной особой. Следовательно, предстояло удивить её дерзостью, остроумным юмором, бесконечным уважением, своими заслугами, зрелым умом, что несло в себе это тело. И предложением бескомпромиссной верности. Более того, это был единственный шанс на миллион, что она обратит на него своё внимание и запомнит надолго. Он подошёл и, почти не останавливаясь, дерзко наклонился к ней, что-то прошептав на итальянском в её высокую причёску прямо над ухом. Какое-то время Её Величество сидела, не двигаясь, смотря на него яростно и недоуменно, но, встретив взгляд ореховых с прозеленью глаз и ощутив, с какой эмоцией на лице юноша смотрел на неё, она медленно растянула губы в лёгкой улыбке и кивнула.

Никто тогда не расслышал фразы, сказанной Джерардом, никто не знал точно, что произошло в тот момент, это навсегда осталось их личной тайной. Даже Фрэнку не было позволено узнать её, все разговоры на эту тему были под запретом в поместье Мадьяро. Но факт оставался фактом: уже через неделю Джерард с Маргарет переехали в левое крыло дворца, туда, где располагались спальни особо приближённых к королеве подданных самого высокого должностного ранга. А еще через год своей успешной тайной службы у королевы Джерарду Мадьяро было отписано небольшое поместье в пригороде, куда он и переехал с Маргарет в своё девятнадцатое лето. Джерард был самым юным подданным на службе у Её Величества, самым незнатным и самым ненавидимым человеком за всю историю правления королевы. И он же был тем, кто приносил больше пользы короне своими нестандартными умениями и оригинальным подходом к решению сложных проблем и пикантных вопросов, чем некоторые обширные и имеющие власть канцелярии и управления.

Глава 3

Остановившись, карета резко качнулась, выведя Фрэнка из ленивой дремоты. Он сонно огляделся вокруг и, услышав голос кучера: «Прибыли, месье», надел полумаску на лицо. Фрэнк дождался, пока ему откроют дверцу, чтобы легко спрыгнуть на мощёную шлифованным камнем дорогу, ведущую к парадной лестнице поместья. Та широкими мраморными ступенями поднималась к крыльцу под колоннадой и упиралась в массивную дубовую дверь — главный вход в особняк баронессы.

Волнение, волнение… Как бороться с ним, когда впервые решаешься на безумную авантюру? Когда уверяешь себя сделать что-то, что никто и никогда бы не одобрил, что-то, что повлечёт за собой непредвиденные последствия? Уже поздно было размышлять об этом, привратник в чёрной ливрее и бархатной маске с лёгким учтивым полупоклоном открыл перед Фрэнком тяжёлую входную дверь, ведущую в темноту. Чуть помедлив, понимая, что развернуться и уйти уже никак не получится — это просто ниже его достоинства, Фрэнк вступил в эту чёрную пустоту, ощущая бьющееся волнение прямо в гортани. Темнота обволокла его, и дверь за спиной с тихим скрипом затворилась.

Пытаясь подавить панику, он некоторое время просто стоял, не двигаясь и прислушиваясь к приглушённым, таким далёким звукам музыки. «Невероятно, — думал он в тот момент, когда глаза ничего не видели, руки ничего не осязали, и только слух, обострённый до предела, пытался добыть хоть какую-то информацию об окружающем, — я ведь был здесь столько раз. И знаю главный холл и гостевое крыло этого особняка довольно хорошо. Я помню этот длинный коридор, заканчивающийся высокими дверями с ажурными позолоченными ручками. Но сейчас, без источников света… мне кажется, что я попал в совсем другой дом, и не могу решиться сделать и шага».

Оставшись в темноте и потерявшись во времени, не решаясь двигаться, он просто ждал, что же произойдёт дальше. Ведь не могло это странное бездействие длиться вечно? Вдруг за правым его плечом возник свет. Пытаясь скрыть испуг и удивление, юноша повернул к нему голову. Это был тусклый огонёк небольшой свечи в миниатюрном подсвечнике, который держала рука в перчатке, исчезающая в темноте за ореолом света. Чуть выше внезапно проявилась красочная маска, полностью скрывающая лицо, край треуголки и атласный шарф под ней, будто вырванные этим скудным светом из окружающей темноты, как часть чего-то чуждого и ирреального. Усилием воли Фрэнк заставил себя не вскрикнуть от неожиданности и успокоить сбившееся дыхание.

— Господин желает посетить бал наслаждений? — тихо, бесполо пропел голос. Невозможно было понять, женский он или мужской и реален ли вообще, или же прозвучал в голове?

— Господин в первый раз здесь? — раздалось со спины, и Фрэнк, не сдержавшись, резко на каблуках развернулся в ту сторону. Совершенно идентичная свеча, перчатка, маска в треуголке… Даже голос тот же? Он непонимающе вернулся взглядом к первой, что блестела прорезями для глаз, чуть склонив голову на бок, будто с любопытством изучая его.

Не дождавшись от него ответа, маски начали медленно двигаться вокруг, находясь на некотором отдалении. Длинные, теряющиеся в темноте полы плащей шуршали о ковровую дорожку, которая, Фрэнк точно помнил, вела от входной двери к внутренней. Он совершенно потерялся в этом шелестящем кружении тусклого света и любопытном внимании к своей персоне. Наконец, одна из масок произнесла:

— Господин уверен, что приехал именно туда, куда ему нужно?

— Я… Я тут по приглашению… — начал было Фрэнк запинающимся голосом, но его грубо прервали, приложив к приоткрытым губам палец в чёрной бархатной перчатке.

— Чш-ш… — послышалось от фигуры, что скользнула рукой по краю рта и подбородку Фрэнка, и это интимное прикосновение показалось слишком долгим. — Здесь не принято называть имён и титулов, Господин. Тут каждый считает себя Анонимом, и право каждого на анонимность свято блюдётся. Впредь будьте осторожнее, Господин. Всего одно нарушение правил, и двери этого дома навсегда закроются для вас.

— Вы знакомы с правилами бала, Господин? — прошептала другая маска, склонившись к самому уху так, что даже коснулась кожи. Фрэнк вздрогнул, почувствовав на плече лёгкое скользящее движение руки.

— Н-нет… — запинаясь, выдохнул он. Всё происходящее сейчас было очень тонким чувственным спектаклем, умом Фрэнк понимал это, но всё равно ничего не мог поделать с дрожью в голосе. Его нервы были натянуты до предела, и все чувства бились в агонии предвкушения, распрощавшись с логикой и разумом.

— О, Господину не стоит этого стесняться, — бесшумный, едва шелестящий танец продолжился, вот только расстояние между Фрэнком и масками сократилось до минимума. Он чувствовал, как широкие полы длинных плащей задевают его ноги, скользя по лодыжкам.

— Первое правило бала удовольствий утверждает священное право каждого гостя на Анонимность и запрещает снимать маски. Исключений нет. Наказание — отлучение от бала навсегда, — красивым, чистым, но таким же невозможно пустым голосом пропела одна из фигур.

— Навсегда… — шёпотом отозвалась вторая, не спуская с Фрэнка взгляда любопытных глаз.

— Второе правило бала утверждает право любого гостя на все предлагаемые развлечения и удовольствия и утверждает, что все события этой ночи останутся в этих стенах.

— О тех, кто не держит язык за зубами, Королева Бала узнаёт очень быстро, в наказание — отлучение от бала навсегда, — маски поменялись местами, окутывая Фрэнка еле уловимыми, но очень чувственными прикосновениями.

Он был так заворожён ими, что слушал эти голоса, пребывая в каком-то оцепенении.

— Третье и последнее правило бала предупреждает, что всё, происходящее за этой дверью, — тут одна из фигур, повернувшись, указала в темноту грациозным движением руки, — происходит только по взаимному согласию сторон. Никакого принуждения…

— Никакого насилия, — подхватила вторая, легко проводя рукой по спине Фрэнка, — только удовольствие, на которое согласны все участвующие.

— Нарушителя ждёт отлучение от бала…

— Навсегда…

Фрэнк уже немного свыкся с этим обволакивающим кружением и бесполыми голосами, его мысли и чувства, наконец, пришли к относительному спокойствию, и он осмелился произнести:

— Я уяснил правила, — и, немного помедлив, добавил: — Могу я обратиться с просьбой?

Одна из масок заинтересованно приблизилась к его лицу и шепнула:

— Слушаем вас, Господин.

— Мне нужна другая маска, закрывающая всё лицо, которая подойдёт мне. Я ошибся в своём выборе сегодня, и хотел бы исправить упущение.

— Господин получит то, что желает, — одна из фигур затушила свечу и исчезла в темноте. Спустя недолгое время пальцев опущенной руки Фрэнка коснулся предмет. Ухватив его, он извлёк из темноты маску, покрытую тёмной позолотой. Она неплохо сочеталась с его костюмом, хоть и была достаточно простой. Обычный овал с прорезями для глаз и рта, покрытый золотом. Но, надев её на лицо поверх первой и затем сняв мешающую полумаску так, чтобы лицо осталось незамеченным, он понял, что она отлично подходила по размерам и сидела удобно. Определённо, эти создания на входе были очень опытными привратниками. Сейчас, свыкшись с обстановкой, Фрэнк не удивился бы, открыв, что к каждому посетителю, в зависимости от его поведения в темноте, маски демонстрируют разный подход.

— Чудесной ночи наслаждений, мой Господин, — сказала удаляющаяся от Фрэнка фигура. Юноша понял, что его приглашают следовать за ней, и послушно пошёл в ту сторону. Остановившись у массивных деревянных дверей, за которыми уже более ясно различалась музыка, фигура в маске осветила ажурные золочёные ручки и потушила свечу. Фрэнк, вновь оказавшийся в неуютной темноте, тут же протянул руку, нащупав пальцами прохладный металл, и облегчённо выдохнул.

— Помните о правилах, Господин, — прошелестело над его ухом в последний раз, и пространство вокруг снова замерло, будто в этой темноте не было никого, кроме Фрэнка.

Решив не терять больше времени и боясь утратить только что обретённую уверенность, Фрэнк толкнул дверь, пропуская внутрь негромкие звуки струнного квартета и приглушённый свет.

****


Помещение, куда он попал, было знакомо по предыдущим визитам в поместье баронессы. Но сейчас оно оставляло совершенно другое впечатление. Округлая зала с помпезной широкой лестницей, поднимающейся по обе стороны у дальней стены, замыкалась небольшой площадкой, на которой сейчас расположились музыканты, играющие один из поздних экспрессивных струнных квартетов Бетховена. Все они также были шикарно одеты и облачены в полумаски. Между Фрэнком и лестницей простирался широкий холл, по которому в странном танце кружили пары со скрытыми лицами, и никто не обратил на нового гостя ни малейшего внимания. Всецело увлечённые своими спутниками, люди двигались, с одной стороны, будто бы соблюдая основные движения и позы танца, знакомые Фрэнку по балам в домах высшего света, но с другой, в этих позах и жестах проскальзывало нескрываемое увлечение друг другом и раскованность, полное погружение в игру с человеком напротив. Состав пар был совершенно разным: тут были и мужчины, и женщины, и смешанные пары, и никому не было дела ни до кого, кроме своего спутника. Желание найти лучшего для себя партнёра на одну ночь — вот что читалось в блеске глаз за масками и напряжённых, сдерживающих кипящую страсть движениях. Одежды танцующих были роскошными и умело, с фантазией подобранными. Дамы не стеснялись откровенных декольте и стройнящих узких корсетов, выгодно подчёркивающих их прелести как сверху, так и снизу. Мужчины привлекали богатыми тканями костюмов, некоторые соблазняли эротично распахнутыми воротами сорочек, свободный крой которых не стесняли ни безрукавки, ни сюртуки. Обтягивающие завышенные силуэты брюк и бриджей выгодно подчёркивали округлости ягодиц и стройность талии, стремительно переходящей в широкие мужские плечи.

Огромная хрустальная люстра, что висела над танцующими, была украшена лёгкой прозрачной тканью разных алых оттенков: от нежно-розового до кроваво-тёмного, алого цвета. Полотна ткани были очень длинными и расходились от люстры к высоким колоннам как лепестки огромной лилии, перевёрнутой головкой вниз. Эта ткань колыхалась, дышала и периодически скрывала за собой людей, она будто бы жила своей жизнью, и от этого ощущение нереальности происходящего только возрастало. Фрэнк уже давно забыл, кто он, где он и даже зачем пришёл сюда, полностью отдавшись атмосфере бала, будто попав в незнакомую, таинственную и безумно манящую сказку.

— Господин желает вина? Или, возможно, шампанского? — голос высокого слуги в маске вывел его из состояния оцепенения, и Фрэнк коротко кивнул. Взяв с подноса глубокий бокал с рубиновой жидкостью, поднёс его к губам, чуть сдвинув маску вбок. Вино было невероятным, терпким и пьянящим, как и всё происходящее вокруг. Фрэнк неспешно прошёл к одной из колонн, чтобы улучшить себе обзор, и смаковал содержимое бокала. Густое, ароматное вино было чуть сладковатым и достаточно крепким, чтобы Фрэнк, не отужинавший в поместье, почувствовал лёгкое кружение головы уже на третьем глотке. Окинув зал взглядом, он увидел слугу с подносом закусок-канапе и жестом пригласил его приблизиться. Взяв несколько кусочков сыра, снова приник спиной к колонне, с интересом наблюдая за движущимися под звуки квартета парами. Джерарда нигде не было, но Фрэнк даже не смог расстроиться этому факту, так его захватило происходящее. «Что же дальше? Когда же и где начинается следующая часть бала?» — думал он, отправляя в рот сыр и запивая вином. В голове приятно шумело, а тело наполнялось сладким предвкушением и томной негой, разливая тепло по каждой мышце.

****


Спустя недолгое время его наблюдений, за которое к нему подошли и попробовали пригласить на танец две женщины и несколько мужчин, которых он вынужден был огорчить отказом, по всей зале раздался низкий вибрирующий звук гонга. Музыка стихла, и пары, только что сплетавшиеся в танце, замерли. Фрэнк также насторожился, почувствовав, что сейчас последует следующий акт представления. Отмирая, пары, держась за руки, не спеша проходили между колышущимися лепестками ткани и исчезали, скрываясь с глаз где-то за колоннами. Фрэнк немного выждал и пошёл следом за очередной парой. Освещения становилось всё меньше и меньше и, наконец, стало так мало, что очертания предметов и стен лишь неясно угадывались взглядом в мерцании свечей редких канделябров. Пары скрывались в различных коридорах, которые лучами расходились от круглой залы с лестницей. Он шёл по одному из таких тёмных ходов, периодически попадая в сквозные залы небольших размеров, где, сидя на мягких диванах и софах, лёжа, стоя на коленях, мужчины и женщины медленно начинали разоблачаться, лаская и поглаживая друг друга, ничего и никого не стесняясь. Эти невероятные картины проносились мимо сознания, становясь тем горячее и раскованнее для юного Фрэнка, чем дальше забирался он вглубь гостевого крыла в поисках непонятно чего. Его интимный опыт основывался всего на нескольких ознакомительных походах в бордель, которые устроил ему наставник, и общался там он исключительно с девушками. Они интересно и не без пользы провели время тогда, но ведь сознание наше устроено таким образом, что участвовать самому и наблюдать со стороны — это две разные истины. То, что открывалось глазам Фрэнка в некоторых помещениях, заставляло его замирать, а сердце моментально ускорять ритм почти в два раза, тягучими тяжёлыми волнами гоня кровь к паху.

Идя по тёмному коридору и неожиданно запутавшись в бархатной портьере, он, сам того не желая, стал свидетелем эротической игры двух молодых мужчин. Их гибкие сплетённые тела не оставляли сомнений в их молодости.

Из-за портьеры Фрэнку открывалась богатая комната в тёмно-вишнёвых тонах с множеством позолоты и массивной люстрой, с небольшим камином, в котором потрескивал уютный огонь, а перед ним на полу, на огромной бурой медвежьей шкуре два юноши в масках не видели ничего вокруг, кроме себя. Они были так увлечены, что Фрэнк поневоле замер, чтобы не потревожить густое страстное желание, словно разлитое в воздухе. Они сидели перед камином, обхватив друг друга бёдрами, и ноги одного обвивали торс другого. Находясь ещё в одежде, которая, казалось, почти дымилась от жара их тел, они ненасытно ласкали друг друга, подолгу задерживая ладони у сосков, чтобы пропустить их между пальцами и снова взметнуться к шее. Их тонкие пальцы трепетно касались шеи, спускались к ключицам и дразняще скользили по кадыку. Распахнутые сорочки, меж полами которых блуждали их руки, были выпущены из поясов и свободно стекали по телу соблазнительными складками ткани. Вот один из них оголил плечи другого, решаясь на короткий, просящий поцелуй в губы, которому совсем не мешали их полумаски, скрывающие лица. Фрэнк замер, потому что ответом на это глубокое, проникающее и захватывающее слияние губ оказалось собственное возбуждение такой силы, что пришлось вцепиться в портьеру, за которой он прятался. Один из любовников жадно, со стоном повалил своего избранника на спину, не разрывая поцелуя. Прижав его к полу, ухватил руками запястья и зафиксировал их над головой, продолжая голодный поцелуй. Его избранник искренне выгнулся навстречу прикосновениям и издал глухой стон.

Фрэнк не мог и на секунду отвести глаз от разворачивающейся перед ним возбуждающей картины. Он отдавал себе отчёт, что никогда ещё за всю свою жизнь не видел ничего более откровенного, чувственного и обжигающего, чем ласки этих двух юношей. Никогда прежде не видел, как мужчины могут ласкать друг друга. Они настолько открыто и безоглядно отдавались своей страсти, что Фрэнк, глядя на них, уже чувствовал чрезмерное возбуждение. «Это невозможно, — хрустально стучало в его мыслях, — такого просто не может быть. Я ведь только смотрю, я не касался себя ни разу, но нахожусь почти на грани, просто невероятно…» Меж тем любовники увлечённо ласкали друг друга, освобождаясь от ненужной одежды, распуская завязки на бриджах… Наконец тот, что был сверху, обхватил пальцами возбуждённую эрекцию лежащего под ним юноши, заставляя издать сладкий глубокий стон.

Почти не контролируя себя, Фрэнк облизнул губы, взглядом неотрывно следя за движениями чужой руки, что-то замедлялись, будто бы желая подразнить извивающегося от удовольствия партнёра, то, наоборот, набирали темп; порой совершенно останавливаясь, истязатель вдруг начинал большим пальцем обводить контуры набухшей вершины, от чего по телу любовника проходили судороги наслаждения. Фрэнк, сам того не осознавая, примерял все эти ощущения на себя, чувствуя, как начинает истекать соками, и как сдерживающая его плоть ткань становится чуть влажной от этого.

— Месье любит наблюдать? — такой знакомый, чертовски неожиданный голос над ухом едва не заставил Фрэнка подпрыгнуть, впервые теряя зрительный контакт с объектами его наблюдения. — Тише, не отвлекайтесь от созерцания этой поистине прекрасной картины. Они прекрасны, не так ли? — голос, который Фрэнк узнал бы среди тысяч других, сейчас будоражил воображение плохо скрываемым возбуждением, и слова обдавали нежную кожу у уха горячим сухим дыханием. Джерард вовсе не заботился о том, чтобы изменить собственный тембр. Но то, насколько его голос звучал голодно, взбудоражило Фрэнка ещё сильнее.

Он не нашёлся, что ответить. Если быть искренним, то не решился. Он искал Джерарда, скользя тенью по тёмным коридорам, и не встретил, он вглядывался в каждый силуэт, предающийся плотским удовольствиям и чувственным наслаждениям, но ни в одном из них не узнал объект своего интереса. И вот сейчас, когда он уже совершенно потерял первоначальную цель визита среди бурного калейдоскопа возбуждающих картин, тот сам нашёл его. Что в этом? Перст судьбы или простое глупое совпадение? В другое время Фрэнк поразмышлял бы над этим, но не сейчас, нет… не сейчас, когда рука Джерарда, затянутая в чёрную облегающую перчатку, окутанная кружевом белоснежных манжет, скользнула по ткани его безрукавки, намереваясь забраться между пуговиц. Жар от этой бесстыдной, но в целом, пока еще довольно невинной ласки, обжёг тело Фрэнка даже через слои ткани. Невольно задержав дыхание от прикосновения и осязаемой близости тела наставника сзади, он хотел обернуться, чтобы увидеть знакомое очертание его губ и подбородка, блеск болотно-ореховых глаз в прорезях маски.

— Месье, вы пропускаете великолепное зрелище и безумно много от этого теряете, — жарким шёпотом обдало висок, и Фрэнк, остановив поворот головы, даже почувствовал, как уха мимолётно коснулась тёплая кожа губ. Повинуясь, он снова вернулся к подглядыванию, и открывшаяся картина захватила его целиком.

Юноши, чьи тела были распростёрты на шкуре, продвинулись намного дальше, чем того ожидал Фрэнк. Тот, что лежал на спине в распахнутой блузе, открывающей взору то и дело вздымающуюся от учащённого глубокого дыхания грудь, бесстыдно раскинул в стороны согнутые колени. Его голова была чуть запрокинута назад в экстазе. Он выглядел волшебно: точёная шея, протянувшаяся к ключицам напряжёнными канатами, скрытыми под бледной кожей; адамово яблоко, периодически ходившее вверх-вниз при сглатывании, вызывающе остро смотрящее в потолок. Между его бёдер, уверенно и требовательно покрывая тело поцелуями и лёгкими укусами, устроился его любовник. Он блуждал по коже губами: от напряженной чувственной шеи до возбуждённо торчащих сосков, проводя влажным языком по гордому разлёту крыльев ключиц. Его обнажённая широкая спина с умеренными связками мышц, перекатывающихся под кожей, была вызывающе прекрасна.

Фрэнк никогда до этого не ловил себя на мысли, что просто упивается, питает себя видом отлично сложенного мужского тела, достойного позировать для скульптур Микеланджело. В паху нестерпимо пульсировала кровь, и он еле сдерживался, чтобы не начать унимать это тянущее ощущение рукой. Наблюдая за происходящим за портьерой, он не заметил, как уверенными и точными движениями Джерард успел расстегнуть его безрукавку и уже ласкал пальцами в глубоком вырезе блузки, приятно скользя по коже груди и живота, обдавая гладкой прохладой атласа. Это было невыразимо приятное чувство, и Фрэнк едва слышно застонал от этой ненавязчивой ласки.

— Вам нравится, месье? Ваше тело кажется мне таким невинным и прелестным, его честные реакции действуют на меня сильнее индийских афродизиаков, которыми торгуют на чёрном рынке в Париже, — голос Джерарда был глухим от явного и сильного возбуждения, и каждое слово вливало во Фрэнка порцию терпкого, щемящего душу яда. Он новыми волнами желания разливался по венам, заставляя неосознанно всей спиной прижиматься к Джерарду, стоявшему сзади. По контуру уха прошёлся горячий влажный язык, от чего Фрэнк начал слегка дрожать, безмолвно требуя продолжения ласк. Джерард беззастенчиво обводил контуры сосков, медленно пропуская их между средним и указательным пальцами, ощущение гладкого атласа на коже дарило непередаваемые, безумно распаляющие ощущения. Фрэнк запрокинул голову на плечо Джерарду, не удержавшись под гнётом невыносимого желания. И тут же почувствовал язык, горячо и требовательно скользнувший в ушную раковину. Джерард, тяжело дыша, вылизывал его ухо короткими, влажными мазками. Фрэнк сходил с ума от нахлынувших ощущений и застонал в голос, за что получил чувствительный укус за мочку уха.

— Тише, mon cher*, мы же не хотим помешать этой прелестной паре в их игре? — вновь раздался томный шепот.

* мой дорогой (фр.)


Фрэнк сглотнул и взял себя в руки, вернув затуманенный взгляд к паре у камина. В этот момент глаза его расширились, так как, судя по неторопливому поступательному движению бёдер любовника сверху, они приступили к самому интересному. Юноша под ним лежал, распутно раздвинув колени. Его тонкие пальцы, унизанные дорогими перстнями, с силой впивались в чужие округлые ягодицы. В него входили медленно и неторопливо, и с каждой секундой этого зрелища у Фрэнка всё сильнее замирало сердце, потому что наравне с тем, что разворачивалось перед глазами, он чувствовал, как Джерард начал спускаться рукой к требующему прикосновений пульсирующему паху. Вот он добрался до твёрдого бугорка под тканью, полностью накрыв его ладонью, и Фрэнк сладко выдохнул, отдаваясь во власть этого невыносимо приятного ощущения. Джерард остановил движение руки, вызывая внутри волну неудовлетворения, заставляя Фрэнка прикрыть глаза и хрипло простонать:

— Ещё… Умоляю вас, ещё…

— Только если вы не будете закрывать глаз, mon cher, — ответил Джерард, несильно сжав плоть Фрэнка пальцами, от чего тот сладко вздрогнул всем телом, пересиливая себя и шире распахивая ресницы. Сердце в груди колотилось так сильно, что грозилось выскочить и упасть на паркет им под ноги.

Юноши, распластанные на шкуре, безоглядно упивались друг другом. Их тяжёлые вздохи и тихие шлепки щекотали и без того натянутые нервы Фрэнка. Джерард стянул зубами атласную перчатку и откинул её на пол; он справился с завязками вельветовых бриджей за какие-то мгновения и тут же скользнул ладонью в складки ткани. Долгожданное ощущение прикосновения тёплых пальцев к перевозбуждённой, налитой эрекции выбило из Фрэнка низкий стон. Он пытался смотреть, не отводя глаз, как юноша на шкуре с каждым толчком всё сильнее и несдержаннее вбивается в тело своего любовника, как тот, обхватывая в ответ его талию лодыжками, требует ещё более сильного, глубокого проникновения, — но глаза закатывались сами собой. Джерард вёл свою развратную игру с его эрекцией в складках ткани распущенных бридж, от чего Фрэнк был готов разрядиться в любой момент, но, словно улавливая это состояние, чуткие пальцы подхватывали и чуть сжимали мошонку, чтобы не дать ему излиться слишком рано.

— Не сейчас, mon cher, ещё немного. Посмотрите, как прекрасно выглядят люди, занимающиеся любовью. Это непередаваемое зрелище, правда? — Джерард снова сжал основание его эрекции, не дав сладостной волне разрядки прокатиться по телу Фрэнка. От досады тот сильнее стиснул край портьеры, выдыхая разочарованный стон.

Любовники становились все более неистовыми в своих движениях и не сдерживали стонов, на белой спине расцветали красные полосы от ногтей. Неожиданно любовники переменили позу. Теперь они сидели, сплетясь в страстном объятии, и страстно целовались, не переставая хаотично двигаться. Один заботился о другом, лаская его просящую плоть, так же, как сейчас Джерард, тесно прижимающийся к спине Фрэнка, подводил его к кульминации сладкими движениями своей руки.

Вот юноша сверху, запрокидывая голову, испустил невыразимо сладкий, протяжный стон, и его любовник с силой стиснул его тело, совершая несколько заключительных движений, утыкаясь носом в беззащитную шею. Джерард языком проскользнул в ухо Фрэнка, страстно и глубоко вылизывая его, и наконец позволил излиться. Фрэнк содрогнулся от невероятно яркого, такого долгожданного финала, судорога раз за разом прошла через всё его тело, пронзая тысячей иголок, то отступая, то накатывая с новой силой; и он стонал, не в силах держать язык за зубами, но маска приглушала этот крик души и измождённого эротическим напряжением тела.

Спустя непонятное количество времени обессилевший Фрэнк начал приходить в себя, до сих пор находясь в объятиях наставника, крепко сжимающего его тело в своих руках. Чуть отстранившись, он увереннее опёрся на ноги и понял, что, несмотря на слабость в коленях, может стоять сам.

— Это было невероятно, mon cher, — с придыханием прозвучал голос Джерарда. — Давно я не встречал кого-то, кто бы с такой честностью и без оглядки отдавался ощущениям. Наверное, вы — моя лучшая находка за последнее, к слову, очень долгое, время. Я хочу снова видеть вас тут, — он нежно поцеловал и без того горящее от покусываний и настойчивых ласк ухо.

— Я… я заколю шейный платок крупной янтарной брошью… Так вы узнаете меня, — хриплым шёпотом, чтобы не раскрыть инкогнито, ответил ему Фрэнк.

Джерард медленно разорвал объятия, и Фрэнк, наконец-то, смог чуть повернуться к нему. Чёрная тройка, отороченная атласом. Полумаска из той же ткани. Влажно поблескивающие, чётко очерченные манящие губы, не так давно ласкавшие ушную раковину… Лукавые искры потемневших глаз под маской. Он был невероятно притягателен в этом полумраке портьеры, освещённый неверными бликами редкого света, попадающего в этот сумрак. Легко улыбнувшись самыми кончиками губ, Джерард учтиво кивнул и уже было собрался скрыться в темноте коридора, как вдруг поднял к лицу ладонь, которой ласкал плоть Фрэнка, сжатую до этого в кулак, и, смотря тому прямо в глаза испытующим взглядом, долгим, невыносимо развратным движением острого алого языка провёл по ней, слизывая остатки излившейся жидкости. Господь Всемогущий! Вся кровь сейчас прилила к лицу Фрэнка, полностью скрытому под маской, а дыхание снова участилось от этого откровенно вызывающего зрелища.

— Безумно вкусно, mon cher, не ожидал, что даже с этой стороны вам не будет равных. Надеюсь, в следующий раз мы сможем зайти немного дальше? — и, плохо скрывая предвкушающую усмешку на чётко очерченных губах, он развернулся и исчез во мраке коридора.

Оставшись в одиночестве, Фрэнк в который раз схватился за край портьеры, чтобы не сползти по стене, и прислонился виском к деревянной панели. Сердце бешено стучало, щёки жгло огнём, ему казалось, будто сейчас был брошен вызов его смелости, и не мог не признать, что это задело его за живое. Слегка успокоившись, он привёл себя в порядок, заправившись и завязав тесьму на бриджах. Глянув в сторону залы, он увидел, как юноши, утомлённые любовной игрой, расслабленно и устало лежат на шкуре в объятиях друг друга, тихо переговариваясь, и не обращают внимания ни на что вокруг. Танец огня за ажурной каминной решёткой отбрасывал блики и движущиеся тени на их обнажённую кожу, и это завораживало, выглядя как волшебство.

Фрэнк отстранился от стены, бросив на них прощальный взгляд, и отправился искать в лабиринте коридоров выход, чтобы покинуть это странное место.

Глава 4

Джерард вернулся только под утро.

Румяная, улыбчивая Марго уже накрывала к завтраку стол в малой столовой, где хозяин обычно всегда завтракал с Фрэнком. Поль с Маргарет вставали намного раньше, чтобы заниматься делами поместья, и ели прямо на просторной светлой кухне, где было царство кастрюль, керамики, огня и длинных настенных полок с бесчисленными баночками с терпкими, пряными специями. Их до невозможности любил хозяин. Как бы Джерард ни пытался скрыть свои итальянские корни, выдавая себя за коренного француза, что, впрочем, ему вполне удавалось, они всё равно давали о себе знать в мелочах. Как, например, эта любовь к приправам, которые он просил добавлять везде, куда можно и нельзя, и даже Маргарет иногда морщилась, посмеиваясь над тем, что у «Жерара» совсем отбило нюх. Также эта странная его особенность: в моменты сильного душевного волнения он переходил на очень быстрый говор, который в размеренном, томном французском звучал непривычно и странно. Для итальянского, такого живого, горячего и эмоционального, это было в порядке вещей, но когда Джерард так смазывал французские слова, становилось даже трудно понять, о чём он говорит. На итальянском же хозяин говорил мало и неохотно, будто слова доставляли ему боль. Он даже отказался преподавать его Фрэнку в своё время, обучив в совершенстве французскому, испанскому и латыни. Итальянский был чем-то сокровенным для него, и казалось, что Джерард таким образом оберегает и хранит какие-то свои тайны, словно пытается защитить хоть что-то, оставшееся от него настоящего, от того мальчика, которому приходилось выживать на улицах Парижа.

Ворвавшись в столовую ураганом, Джерард выхватил из рук Фрэнка уже поднесённый к губам круассан и, подмигнув, надкусил его. Маргарет в это время, наблюдая за хозяином, как раз наливала кофе из белого фарфорового кофейника в чашечку на столе рядом с Фрэнком, и её круглое лицо с всегда алыми щеками и весёлыми глазами лучилось теплотой и улыбкой.

— М-м… Марго, этот вишнёвый джем внутри, он божественен! — прижмурил глаза Джерард. — А твоё слоёное тесто просто тает во рту, — и, за шаг подскочив к полноватой миловидной Маргарет, приобнял её за талию и пару раз прокружил в танцевальном па возле стола. Та высоко и заливисто рассмеялась.

— Тише, Жерар, тише, у меня кофейник! Я запачкаю твой выходной костюм!

Джерард выглядел сейчас настолько довольным, что улыбался широко и открыто, даже чуть оголяя ровные острые зубы, чего обычно никогда не делал. В этот момент он очень напоминал Фрэнку, сидевшему за столом с чашкой горячего чёрного кофе и вазочкой свежих круассанов, большого рыжего разбойного кота, которого Маргарет подкармливала на заднем дворе.

В один прекрасный день этот без сомнения видный зверь настолько обнаглел, что пробрался в её кухню, в её вотчину, и полностью уничтожил крынку свежей сметаны, купленную утром и так неосмотрительно оставленную на столе у открытого окна. Фрэнк не видел развернувшегося после этого эпической баталии Маргарет с котом, который не иначе, как со страху перепутал направления и, вместо того, чтобы удрать в окно, начал метаться по всем шкафам и столу, сметая широкими лапами красивые фарфоровые тарелки и опрокидывая пустые кастрюли на пол. Фрэнк только слышал гром, шум и тарарам, доносившийся со стороны кухни, и яркий, высокий голос Маргарет, кричащей ругательства на французском и даже итальянском. Некоторые из них были так изощрённы, что Фрэнка посетила мысль записать их, благо, он сидел в гостиной рядом с тумбой, где хранились письменные принадлежности, и перелистывал зачитанный томик Гёте.

Через некоторое время, тем же днём он вышел на задний двор, исполняя какую-то просьбу Маргарет. И этот рыжий, с подранным ухом зверь сидел тут же на колоде для рубки дров, довольно вылизываясь. Половина его морды всё ещё была вымазана сметаной, и он, не спеша орудуя лапой, умывался, а когда закончил — замер, прикрыл янтарные глаза, щурясь от солнца, и Фрэнк мог поклясться, что в этот момент на его морде была написана широкая, удовлетворённая улыбка.

Именно так выглядел сейчас Джерард, отпустивший наконец Маргарет и присевший напротив Фрэнка, чтобы съесть ещё один круассан.

— Доброе утро, Джерард, с возвращением, — мягко сказал Фрэнк, оглядывая наставника. Такое поведение было для него редкостью, и то, как он светился сейчас, удивляло.

Фрэнк постарался как можно лучше закрыть свои мысли, не допуская в них малейшего воспоминания об этой ночи, но глазами он всё равно внимательно скользнул по губам, обсыпанным крошками слоёного теста, по тонким аристократичным пальцам, что сминали нежную грань белой салфетки… Фрэнк сглотнул, понимая, что увлёкся.

— Это утро не просто доброе, мой мальчик, оно волшебное! — Джерард смотрел на него открыто, и его губы никак не хотели распрощаться с улыбкой.

— И что же привело вас в такое возвышенное состояние духа?

— О, мой друг, ты был сегодня снаружи? Настоятельно рекомендую тебе пойти прогуляться после завтрака, сегодняшнее утро просто невероятное! Кажется, весна полностью вступила в свои права, яркое солнце на лазурном небе, бесконечные птичьи трели льются отовсюду, и этот несравнимый ни с чем весенний аромат, щедро разлитый в воздухе — одно целое из запахов влажной травы, свежести ветра, пробивающейся молодой зелени и любви. Ты знаешь, как пахнет любовь, Фрэнки?

Фрэнк на секунду смутился, глядя в лучащиеся глаза наставника, от бликов солнца в которых плясали зелёные искры.

— Вот видишь, мой мальчик. Ты должен пойти и прогуляться до пруда, подышать как следует этим воздухом. Он является квинтэссенцией жизни, его сутью: обновление, рождение, любовь… Запомни этот аромат хорошенько, сегодня он особенно ярко ощущается, — и, закончив свою речь, Джерард поднялся с резного деревянного стула.

— Налить тебе кофе, Жерар? — во всём поместье только Маргарет обращалась к нему на «ты» и имела на это полное право.

— Нет, душа моя, сейчас я отправляюсь спать. Ночь выдалась очень бурной, я толком и не отдохнул.

Щёки Фрэнка обдало кипятком, и он даже вздрогнул от этих слов. Сам он вернулся едва ли за полночь и тихо, никого не тревожа, прошёл в свою комнату, чтобы раздеться, убрать костюм и быстро уснуть, зарывшись лицом в свежесть пуховой подушки. Почему наставник вернулся только под утро, он не понимал. Хотя… Неужели?

Фрэнк сжал губы и нахмурился, когда подумал о том, что Джерард покинул его весьма возбуждённым, и, скорее всего, нашёл для удовлетворения своей страсти кого-то другого. Больно…

— С тобой всё хорошо, мой мальчик? Ты выглядишь так, будто у тебя температура, — и вот уже прохладная ладонь опустилась на лоб, чтобы проверить это предположение.

— Н-нет, всё в порядке, Джерард, — Фрэнк медленно снял ладонь наставника, испытывая трепетное приятное чувство от прикосновения к его запястью. — Я в порядке, просто кофе очень горячий.

Джерард выглядел слегка растерянным, но быстро успокоился.

— Хорошо, если так. Пожалуйста, береги себя, у нас очень много планов на ближайшее время, и болеть совершенно некогда. Марго, пожалуйста, разбуди меня через три часа и поручи Полю приготовить воды для ванны, я хотел бы помыться. Ты поможешь мне с этим? — спросил он женщину.

— Я мог бы помочь, — неожиданно для себя вмешался Фрэнк, который изредка, когда Маргарет была слишком занята, помогал наставнику принимать ванну и старался хранить каждый такой раз в своей памяти, как жемчужину.

Возможность без зазрения совести прикасаться к телу, к бледной коже любимого человека, помогая намыливаться и смывать пену; мягко массировать волосы и кожу головы специальным настоем из трав, затем поливать сверху из большого кувшина и, когда Джерард закрывал глаза, а его тёмные волосы мерно покачивались в воде, бесстыдно разглядывать его сквозь разрывы взбитого мыла, плавающего на поверхности… Фрэнк отдал бы многое, чтобы помогать наставнику с мытьём как можно чаще, но никогда ещё он так откровенно не предлагал себя на эту роль.

Джерард смерил его долгим задумчивым взглядом и произнёс, повернувшись к Маргарет:

— Сегодня я хочу, чтобы ты помогла мне, хорошо? — на что Марго только кивнула.

Фрэнк внутренне съёжился и уставился в стол, не проронив ни слова. Он произнёс что-то недозволенное?

— Фрэнки, — тот вздрогнул от неожиданности, — после обеда я ожидаю баронессу фон Трир с визитом, пожалуйста, проследи, чтобы её любимая малая гостиная была в превосходном состоянии к этому моменту. Приведи в порядок рояль и шахматы, я не знаю, чем именно мы будем заниматься сегодня.

— Разве вчера вы не виделись с ней на балу? — осмелел Фрэнк, подняв глаза и встретившись взглядом с наставником.

Джерард, секунду помедлив, подошёл ближе и опёрся руками на стол, нависнув над ним. Прищурившись, он произнёс полушёпотом:

— Мой мальчик, на такие балы приезжают вовсе не за тем, чтобы встретиться с хозяйкой дома.

Фрэнк сглотнул под этим взглядом немигающих зеленоватых глаз, кажется, он разозлил наставника. Сегодня Фрэнк был сам не свой, и с языка срывались недопустимые в данной ситуации слова.

Но через секунду Джерард уже снова широко улыбнулся и, потрепав своего протеже по волосам, сказал:

— Прогуляйся после завтрака, проветрись, ты всё успеешь. Мадам Шарлотту будет сопровождать Люциан, я уверен, он с удовольствием составит тебе компанию этим вечером. Ты сможешь спокойно пообщаться с хорошо воспитанным юношей своего возраста, думаю, это пойдёт тебе на пользу.

Джерард развернулся и пошёл к двери, за которой был красивый небольшой внутренний холл и лестница к жилым комнатам. Там же, чуть дальше по коридору на втором этаже, была и спальня Фрэнка, а Маргарет с Полем обитали в западном крыле дома и поднимались к себе по другой лестнице.

Поблагодарив за завтрак, Фрэнк, накинув тёплое пальто, отправился прогуляться вокруг особняка.

Снаружи было изумительно, наставник был прав, как обычно. Возвращаясь с бала по темноте, Фрэнк чувствовал только холод и нетерпение поскорее оказаться в тепле дома. Но сейчас, при свете утреннего солнца, всё было иначе. Сад и клумбы вокруг поместья были словно специально созданы для того, чтобы не спеша любоваться просыпающейся природой, прогуливаясь по гравийным дорожкам.

Удалившись от дома, Фрэнк попал в лабиринт из жёстких стеблей вьющегося кустарника. Он ещё был не стрижен после зимы и выглядел довольно неопрятно: растрёпанные ветви в некоторых местах торчали во все стороны, иногда даже мешая проходить под сплетёнными арками. Но именно так Фрэнку нравилось больше всего. «Неукрощённая сила жизни, вырывающаяся из навязанных ей чётких, геометрически выстроенных рамок», — он улыбнулся своим мыслям и присел на освещённую ласковым весенним солнцем лавочку, выкрашенную белым. Перед этим пришлось стряхнуть с неё нападавшие веточки и прочий растительный мусор, и теперь, расслабившись под нежными тёплыми лучами, Фрэнк сидел, раскинув руки на спинке, и с закрытыми глазами вдыхал ароматы весны полной грудью. Ухо улавливало где-то в отдалении песню малиновок, так же радующихся теплу, а ноздри щекотала смесь всех тех запахов, о которых говорил учитель.

Если привлечь фантазию, а Фрэнк умел это делать, то прекрасно различались ароматы прелой листвы и тяжёлой, влажной земли. Вот терпкий, чуть резковатый запах пробивающихся листьев, а вот эта нота, вносящая сладкую свежесть, — это ветерок, прилетевший к лавочке с запахами пруда, талого снега и… чего-то ещё, что юноша не мог классифицировать. Этот аромат дразнил, то проявляясь ярче, то совершенно исчезая из симфонии запахов вокруг, и, как бы Фрэнк ни старался понять, что же это, у него не получалось.

«Неужели это и есть запах любви?» — думал он, нежно улыбаясь своим мыслям и целующему его щёки солнцу.

Прогулявшись до чаши фонтана, который нужно было почистить перед новым сезоном, и спустившись дальше по тропинке к пруду, он уже решил повернуть обратно, к поместью. Время в такой приятной прогулке шло быстро, и он переживал, что не успеет расправиться с поручениями наставника вовремя. А ещё, положив руку на сердце, Фрэнк мечтал о том, что всё-таки может понадобиться его помощь, когда Джерард соберётся принимать ванну. Радуясь трепетному ритму в груди, вдыхая весенний воздух с едва уловимым растворённым в нём ароматом любви, слушая перекличку соловья и малиновки, он быстрым шагом шёл вдоль пруда к парадной двери дома.

Как это часто бывало, Фрэнк зря переживал. С заданием хозяина он справился ещё до того, как тот проснулся. Протерев пыль со всех поверхностей, открыв рояль и пройдясь ветошью по клавишам, он даже не отказал себе в удовольствии сыграть начало из сонаты Моцарта, ещё больше подняв себе этим настроение. Сам Джерард играл редко, но очень проникновенно, и не заслушиваться его игрой было невозможно. Фрэнк считал, что у него самого получалось на порядок хуже, и старался чаще практиковаться; хотя наставник хвалил его успехи. Пальцы легко перебирали клавиши, озорная музыка бодрила, и, доиграв часть, Фрэнк направился на кухню, чтобы попросить у Маргарет чего-нибудь перекусить. Она никогда не отказывала своему «Франсуа» и всегда баловала его ещё до того, как приходило время всем садиться за стол. Фрэнк чувствовал голод немного чаще, чем три раза в день, ссылаясь на растущий организм и просто невероятно вкусную стряпню Маргарет.

«Будешь столько кушать, Франсуа, и станешь кругленьким, как этот пирожок», — смеялась она, скармливая выросшему при ней юноше очередное румяное произведение кулинарного искусства с волшебной начинкой.

Помочь с ванной в этот раз не удалось, Маргарет отправила Фрэнка приготовить одежду для наставника, но он хотя бы успел зайти в ванную комнату до того, как Джерард, уже готовый выходить, поднял обнажённое тело из воды и, приняв необъятное полотенце от Маргарет, начал вытираться.

— Оставь платье на кресле, Фрэнки, — сказал Джерард, медленно промакивая тканью капли на влажной мраморной коже.

Сжав зубы, Фрэнк коротко кивнул, аккуратно разложил вещи и вышел, притворив за собой дверь. Ему показалось, что наставник ведёт себя с ним более отчуждённо сегодня. Обычно в их отношениях было больше тепла и нежности, но ровно настолько, чтобы не были нарушены никакие границы дозволенного. Скорее, это походило на отношение доброго и опытного учителя, снисходительно обращавшегося со своим подопечным. Но сегодня от Джерарда веяло холодом и настороженностью, хотя и вернулся он в таком приподнятом настроении…

«Проведя ночь непонятно с кем», — мысленно добавил Фрэнк и, сильнее закусив губу, отправился к себе, чтобы одеться подобающе к приёму гостей.

****


— Ты снова проиграл, Фрэнк. Что с тобой сегодня? — Люциан выпустил оставшуюся в руке колоду и сбросил карты в общую массу по центру небольшого столика. Игра в фараона* не задалась — шла скучно и без огонька.

* Карточная игра фараон. Во Франции игра известна с 1688 года. В XVIII веке она была самой популярной в высших слоях общества, но со временем в ряде европейских стран, включая Францию, подпала под запрет, так как аристократы в одночасье спускали за игорным столом колоссальные суммы.


Юноши сидели напротив высокого балконного окна, начинавшегося от самого пола, за которым уже почти совсем стемнело. Из приоткрытой створки чуть веяло свежим воздухом, и тяжёлые портьеры по обеим его сторонам едва заметно колыхались, привнося движение в окружающую статичность. В большой гостиной, куда их выпроводили наставник с баронессой, не было других источников освещения, кроме пары многосвечных канделябров на тумбах у окна и одного тройного подсвечника на столике для игры в карты. Этого вполне хватало, чтобы не разрушать интимную уютную атмосферу, погружая остальное пространство большой залы в полумрак, и при этом позволяя не путаться в картах.

Молодые люди сидели в креслах друг против друга: один с жёсткими густыми каштановыми волосами, собранными в короткий хвост чёрной атласной лентой, второй — высокий и худощавый, с лицом ангела и нежно-льняного цвета кудрями. Он бы мог показаться женственным или даже невинно-пустым, если бы не усталый взгляд умных и внимательных глаз на таком юном лице. Его скупые, будто чуть замедленные движения, пухлые коралловые губы, прямая осанка и этот особенный взгляд мало кому давали пройти мимо, не обратив на него внимания. Казалось, что Люциан носил своё земное тело только как прикрытие для чего-то необъятно большого и местами пугающего, что скрывалось за этой оболочкой.

Фрэнку зачастую было немного не по себе от долгого общения с ним тет-а-тет, но он не мог себе объяснить, в чём была причина. Люциан стремился к их встречам и всегда искренне был рад им, он с удовольствием общался с Фрэнком и был самого высокого мнения о его наставнике и друге баронессы, месье Джерарде. И не было никаких объективных причин чувствовать себя неуютно в его обществе, но Фрэнк ничего не мог с собой поделать. Их нечастое общение оставляло в его душе ощущения, сходные с резким нырком в ледяную воду проруби зимой. При этом юноша не мог не отметить, насколько иногда плодотворным и полезным для них обоих оно было. Они обсуждали друг с другом самые животрепещущие вопросы политики и придворных интриг, советовались в проблемах бухгалтерии и подсчётов, обменивались мнениями о ведении бумаг поместья и способах приумножения капиталов. Юноши не были чрезмерно близки, но вполне походили на хороших приятелей, друзей по интересам.

Сегодняшний вечер было решено провести за фараоном и неспешными разговорами под бокал лёгкого розового вина, и вот уже час, как они играли, но игра не шла. Фрэнк витал мыслями где-то далеко и постоянно проигрывал, отчего Люциан стал обладателем небольшой суммы — больших они просто не ставили. А того совершенно не устраивала лёгкая добыча, он играл с Фрэнком в фараон именно затем, чтобы получить максимум живого удовольствия от загадывания и искромётного метания банка.

Люциан устало положил тонкую ладонь с длинными пальцами в центр стола на карты.

— Хватит на сегодня. Эта игра не приносит удовольствия.

Фрэнк взглянул на него и в непонятном порыве своей тёплой мягкой ладонью накрыл руку друга, удерживая её на месте. Тот чуть наклонил голову и вскинул изогнутую бровь, недоумевая.

— Люциан… Мне неловко задавать этот вопрос, более того, мы никогда о таком с тобой не говорили, но…

— Смелее, Фрэнк. Тебе вряд ли удастся удивить меня, — Люциан перевернул свою руку таким образом, чтобы обхватить тонкими пальцами его ладонь, как бы подбадривая своим действием.

Фрэнк посмотрел в его небесно-голубые глаза, вобравшие в себя всю усталость мира, и решился:

— Ты когда-нибудь спал… с мужчиной?

В позе Люциана ничего не поменялось, он только чуть громче выдохнул, ухмыльнувшись, с недоверием смотря на своего собеседника.

— Ты серьёзно, друг мой? Я думал, ты и месье Джерард…

— Ни слова больше! — Фрэнк высвободился из его пальцев и отвёл взгляд, словно вечерний сумрак за окном очень его заинтересовал. — Между нами никогда не было ничего подобного, у нас совершенно другие отношения.

Люциан вновь хмыкнул, скрещивая руки на груди и вытягивая длинные ноги сбоку от столика.

— Но ведь ты влюблён в него, это читается в твоих глазах как в открытой книге, не спорь, — добавил он, видя, как Фрэнк собирается возразить. — Я не думаю, что для месье Джерарда твоё отношение является тайной, всё-таки он более опытный и общается с тобой каждый день.

Фрэнк глухо простонал, закрывая лицо руками.

— Прости, мой друг, — сочувствующе сказал Люциан. — Я не хотел тебя расстраивать, но тот свет, которым светятся твои глаза, когда ты смотришь на него, сложно не заметить. Почему ты так огорчён?

«Почему? Он спрашивает, почему? Я думал, что превосходно скрываюсь, а оказывается, что только страдаю ерундой и даже, возможно, выгляжу глупо. Я себя ненавижу! И Джерард… Если он знает и не предпринимает ничего… Он не хочет меня? Или я ему не нравлюсь? В чём причина перемены его отношения ко мне сегодня? Боже, моя голова разрывается от вопросов, на которые нет ответов!»

— Я не расстроен. Я просто чувствую себя дураком, — произнёс Фрэнк в ладони.

Люциан легко и переливисто рассмеялся.

— Милый Фрэнк, в любви нет ничего глупого и дурацкого, как бы и к кому она ни проявлялась, и я уверен, что месье Джерард знает это получше меня. Не думай об этом так много и просто веди себя естественно. И ты почувствуешь, как боль от рамок, в которые ты себя ставил до сих пор, уходит, и остаётся только счастье и радость от того, что ты рядом с любимым человеком. Просто попробуй, — Люциан коснулся коленом его колена собеседника, привлекая внимание, — и тебе сразу станет легче.

— Ты предлагаешь мне напроситься к нему в постель? — Фрэнк, наконец, открыл лицо, с которого уже уходила краска смущения.

— Ни в коем случае. Это слишком просто и грубо для такого пресыщенного удовольствиями месье, как Джерард. Но ты можешь просто перестать делать вид, что тебе всё равно, перестать надевать маску безразличия. Начать иногда смущаться и изредка в открытую флиртовать и заигрывать с ним, конечно, когда это не мешает вашей работе. Чем чаще ты будешь делать это — тем естественнее и лучше будет получаться, так что уже пора начинать практиковаться, — Люциан открыто и добро улыбнулся растерянному Фрэнку, на их лицах танцевали отсветы от свечей.

— Ты так и не ответил на мой вопрос, негодник, — сказал Фрэнк, возвращая разговор к волнующей его теме.

— Тебя интересует лично мой опыт, или какие-то конкретные детали? — Люциан тягуче-неспешным движением поднялся с мягкого кресла и встал у окна, разглядывая темнеющие контуры парка вдалеке. — Если первое, то да, мне приходилось. Не могу сказать, что я в восторге от этого опыта, но и чем-то неприятным его сложно назвать. Скорее, просто — не моё. Но я весьма подкован в плане теории и могу попытаться ответить на любой твой вопрос, если ты решишься его задать, — и он, повернув голову вполоборота, вопросительно взглянул на друга.

— Я… тоже немного ознакомлен с теорией, но мне бы хотелось узнать, как сделать первый раз с мужчиной… менее болезненным, — совершенно смутившись к концу фразы, ответил Фрэнк.

— Что ж, на этот вопрос я с лёгкостью найдусь, что ответить, — и Люциан подробно рассказал обо всём, что знал сам, и даже немного о том, что в своё время узнал от мальчиков из борделей, заставляя Фрэнка смущаться и краснеть. Всё же количество и качество интимного опыта у них было несравнимо разным.

Подойдя после этого к Фрэнку и присев рядом, он нежно положил голову к нему на колени, так, чтобы льняные кудри призывали запустить в них пальцы. Фрэнк не удержался и сначала робко, а потом с видимым удовольствием начал пропускать между пальцев нежный светлый шёлк, поражаясь, как обычные волосы могут быть на ощупь такими волшебными.

— Я бы сам с радостью обучил тебя всему, что знаю, Фрэнки, — вздохнул Люциан, — я бы счёл за честь стать твоим первым мужчиной, но, боюсь, это не сойдёт мне с рук.

Дверь в залу отворилась, и вошла Маргарет.

— Месье Люциан, баронесса изволит собираться домой и просит позвать вас.

— Благодарю, Маргарет. Я уже иду, — он приподнялся, и, оставив невесомый поцелуй на лбу Фрэнка, пошёл к выходу из залы. Не дойдя до двери одного шага, он обернулся и отчётливо сказал:

— Я желаю тебе удачи, мой друг! И верю в то, что ты добьёшься всего, чего только пожелаешь.

— Спасибо, и доброй ночи! — ответил ему Фрэнк, а затем встал, чтобы задуть лишние свечи и закрыть окно. Ему было над чем подумать сегодня вечером, и он очень спешил оказаться сейчас в своей спальне.

****


— Ты сегодня был неподражаемым собеседником, Джерард, — заметила баронесса, ставя шах и мат красивыми резными фигурами из слоновой кости. Кажется, эти роскошные шахматы были чьим-то подарком в знак восхищения талантами хозяина дома.

— Ничья, Шарлотта, а я уже беспокоился, что ты обыграешь меня по партиям, — улыбался сидящий напротив Джерард. — Давно ты так лихо не играла, душа моя, я крепко понервничал за сохранность своей коллекции вин.

— Ничего, в следующий раз я обязательно отыграю своё любимое, урожая 1654 года, запомни мои слова, — шахматы ловко расставлялись обратно на начальные позиции её цепкими пальцами, унизанными крупными перстнями. — Как тебе сегодняшний бал? Я очень скучала по тебе, ты слишком долго отсутствовал по делам в Париже, и я даже хотела на какое-то время прекратить давать их. Ведь это всё — твоя задумка, и то, как чувственно они воплощаются и насколько сильно отличаются от подобных балов по всей Франции — целиком заслуга твоего изощрённого ума.

— Сегодняшний бал… — Джерард с наслаждением приник к бокалу с ярко-красным вином, не торопясь смакуя его на языке и, наконец, глотая, — преподнёс мне неожиданный и невозможно прекрасный сюрприз. Кажется, я встретил ангела в твоём гнезде разврата.

Баронесса высоко и чуть резковато рассмеялась.

— Ты знаешь, как давно я искал кого-то, кто бы мог зажечь во мне прежнюю искру, тягу к жизни, желание доставлять и получать удовольствие, и никак не мог найти соответствующего человека. Все уже волокли за собой неподъёмный груз радостей и разочарований прежних встреч, ты знаешь, насколько чутко я чувствую это в людях. Я искал чистого, без груза опыта, человека и нашёл его вчера. Он взбудоражил и выбил меня из колеи настолько, что я отпустил его, даже не попытавшись зайти дальше руки, — баронесса понимающе усмехнулась, прикуривая от свечи тонкую сигариллу в длинном деревянном мундштуке. — После этого я всю ночь пытался унять распалённую им страсть, успел побывать и сверху, и снизу, но так и не нашёл покоя своей душе и телу.

— Кто бы это мог быть? — баронесса задумчиво выпустила облачко мягко пахнущего дыма. — До сих пор я считала, что мои балы посещает примерно одна и та же публика, и новые гости очень редки. Тебе удалось заинтриговать меня, Джерард.

— Я сам заинтригован. Он казался таким чистым и открывался навстречу мне с таким самоотречением, что я даже слегка испугался, что не смогу сдержаться. Но мне абсолютно неинтересна его реальная личность, прошу тебя, уволь от слежки и компромата, просто по старой дружбе. Я хочу считать его своим Ангелом, не нарушай мою сказку, — он просяще сжал её тёплую руку своими пальцами и поднялся из-за шахматного стола.

— Попроси позвать Люциана, пора ехать, — с задумчивой улыбкой ответила она, также поднимаясь и расправляя оборки подола нежно-оливкового платья, которое неуловимо подчёркивало густоту медного цвета её ухоженных волос, забранных в высокую причёску.

****


Фрэнк стоял в своей спальне у зеркала в ночной сорочке и, не отрываясь, смотрел на старую деревянную шкатулку, которую только что достал из верхнего ящика комода. Никто раньше не видел её, и никто не знал об её содержимом, таком безмерно дорогом, безмерно тёплом и важном для него. Дрожащими от волнения пальцами он снял запирающий крючочек и осторожно откинул крышку. На чёрном бархате покоилась крупная, глубокого медово-золотистого цвета янтарная брошь в спокойном латунном обрамлении. Будто сгущенные лучи солнца запутались внутри: никогда Фрэнк не видел янтаря более красивого и тёплого оттенка. Как её глаза. Как нежность её рук. Решившись, он трепетно провёл пальцем по гладко отполированной поверхности…

…В тот год чума в Лондоне унесла его младшую сестрёнку и, сломив этим самым мать, подкосила её здоровье. Она зачахла ещё быстрее, оставив одинокого испуганного мальчика наедине с нищетой и голодом. Эта пошарпанная шкатулка с дешёвой брошью внутри была единственным, что осталось от неё, такой доброй и любящей. Была тем, что дороже всего золота мира для Фрэнка.

Глава 5

Их тела двигались медленно и строго. Руки без перчаток были соединены лишь ладонями, пока они мерно шагали по кругу под торжественно-мрачную музыку, исполняя предписанные старинным танцем движения. Джерард смотрел на него сквозь прорези своей маски неотрывно, и Фрэнк таял кусочком шоколада от его жаркого взгляда, придавая новый невероятный вкус их танцу. Музыка обязывала тела быть на расстоянии шага друг от друга, соприкасаясь только ладонями с расправленными напряжёнными пальцами. И через эту точку слияния между ними проходило больше желания и эмоций, чем можно представить при таком целомудренном контакте.

В холле поместья баронессы фон Трир звучала медленная, отчасти траурная, отчасти — слегка надменная сарабанда Генделя ре минор. Фрэнк уже не раз слышал её в исполнении оркестра, и она произвела на него неизгладимое впечатление. Джерард напротив него двигался с грацией лесного кота, и Фрэнк старался не отставать от него в неторопливости и сдержанной томности своих движений, иногда смачивая нижнюю губу быстрым движением языка. Между ними шла негласная игра, и сегодня он был к ней подготовлен настолько, насколько представлялось возможным в сложившихся обстоятельствах.

Полторы недели он не давал себе спуску: каждодневные вечерние тренировки перед зеркалом у себя в покоях: взгляды, движения рук, походка, особая, лакомая жизнь губ. Он распускал и собирал волосы, сегодня остановившись на свободно лежащем варианте причёски. Это было эротично, по его мнению. Вкупе с лёгкой белой блузой с распущенным воротом, открывающим его ключицы, и изящной безрукавкой, сегодня тёмно-синего цвета, он был чудо как хорош. Завязки блузы были связаны между собой пониже ключиц, и к ним крепилась крупная янтарная брошь, которая тяжело покачивалась от движений танца. Шагая тягуче и размеренно, Фрэнк не отводил взгляда от горящих зелёными искрами глаз Джерарда. Тот был прекрасен в светлой кремовой рубахе со свободно ниспадающим кружевом. Его грудь в разрезе ворота была открыта для взглядов почти наполовину, и Фрэнк ловил себя на мысли, что хочет прикасаться к этой белой, даже на вид нежной бархатной коже.

Их ладони тесно соприкасались друг с другом, и дорогие камни в перстнях на пальцах Джерарда искрились бликами в свете люстры. Вокруг них так же неспешно вышагивали, томясь напряжением страсти, другие пары, но никто не видел дальше своего спутника — это Фрэнк понял ещё с первого раза, а теперь выяснил почему. Не было никакой возможности прервать этот безмолвный разговор глаз, который был ещё более обольстителен, нежели немой разговор губ:

«Вы прекрасны сегодня, mon cher. Эта брошь — произведение искусства и выигрышно подчёркивает цвет ваших глаз».

«Благодарю, месье. Ваш взгляд поедает меня желанием, и я смущён».

Поворот, смена ладоней. Шаги в противоположном направлении, недолгие задержки. Наконец, музыка подошла к светлой, романтической средней части.

«Право, не стоит. Вы выглядите слишком аппетитно, чтобы смущаться моему естественному желанию попробовать вас на вкус».

«Это разжигает огонь нетерпения во мне, ваши взгляды слишком откровенны…»

«А ваши губы просят о поцелуе, слишком призывно они блестят в этом неверном свете».

«Не более, чем ваши глаза, разглядывающие меня без капли скромности…»

Но вслух не было произнесено ни слова, музыка давила сверху своей возвышенностью, не давая страсти прорваться из плена их тел, разрешая танцующим общаться только едва уловимыми знаками глаз или слиянием рук. И хотя по правилам сарабанды партнёры соединялись лишь частью ладони, держа пальцы напряжённо разведёнными, Джерард не упустил случая несколько раз согнуть свои пальцы, до дрожи сладко проводя ими по фалангам пальцев Фрэнка. Он не сплетал их до конца, лишь легко дразнился этим неожиданным отступлением от правил танца, заставляя ладонь Фрэнка моментально вспотеть, а сердце застучать быстрее.

И вот музыка подошла к концу. Зазвучали финальные аккорды, пары вокруг остановились в напряженной статике и подарили друг другу поклоны. Некоторые пустились на поиски новой пары для следующего танца, остальные, держась за руки, отошли к мягким диванам, чтобы смочить губы вином. Джерард, легко поклонившись Фрэнку, но так и не отпустив его руку, крепче обхватил ладонь своими прохладными пальцами и порывисто шагнул навстречу, оказываясь губами у его уха.

— Mon cher… — жарко зашептал он, несколько раз намеренно касаясь ушной раковины губами. — Хочу вас… Хочу вас сейчас же!

Сердце Фрэнка пустилось вскачь, а щёки ощутимо заволокло краской. Сегодня он решился надеть скромную широкую полумаску в тон тёмно-синим бриджам, и его смущение не осталось незамеченным.

— O Dio, dammi la forza… (1) — тихо простонал Джерард, глядя на него и, гибко развернувшись на каблуках, принялся нежно, но настойчиво тянуть его куда-то к стене.

(1) Господи, помоги мне (ит.)


Фрэнк взволнованно взволнованно нахмурил брови, ведь уходить посреди танцевальной части бала, как он знал, было дурным тоном. Но взгляд наставника сжигал его дотла. Фрэнк едва удержался от того, чтобы спросить, находясь где-то между небом и землёй, наблюдая несдержанность обычно такого холодного и строгого месье Джерарда Мадьяро.

— Гонг для обычной публики, mon cher, а у меня в этом доме есть своё, всегда ожидающее меня место.

Сплетя пальцы, Джерард потянул его между парами и отдельными людьми в красочных, завораживающих масках. Состояние Фрэнка колебалось между паникой или эйфорией. Мелькающие картины бала, дорогие ткани, маски, блики драгоценностей, смеющиеся или томно перешёптывающиеся голоса, звуки очередного танца, шелест женских платьев и терпкий запах мужского парфюма — всё это калейдоскопом проносилось мимо, кружа голову, а Фрэнк чувствовал лишь руку, цепко и трепетно удерживающую его ладонь. Всем существом своим он поддавался напору и нетерпению этого мужчины впереди, ему нравилось чувствовать себя желанным, нравилось понимать, что именно он, Фрэнк Энтони Ньюэлл, смог вскружить голову самому месье Мадьяро, главному обольстителю при дворе. Это знание не отдавало гордостью, оно скорее обостряло и без того сильные чувства к этому мужчине, добавляло пикантности и без того нестандартной ситуации. Оно щекотало нервы и возбуждало, как красивое тело, проступающее неявными очертаниями под тонкой, вымокшей насквозь, тканью. Фрэнк совершенно не мог думать ни о чём, кроме как остаться наконец с ним наедине, снять одежду и слиться телами.

Дойдя до тёмного угла и приподняв тяжёлую портьеру, Джерард открыл прятавшуюся за ней неприметную маленькую дверь.

«Тайный ход во внутренние покои поместья, — удивлённо подумал Фрэнк, — как умно придумано! У нас такого нет…»

Лишь только оказавшись в сумраке коридора, Джерард нетерпеливо прижал его к стене, порывисто накрывая рот Фрэнка своими губами в безумном коротком поцелуе. Он не прятал зубы и теперь с упоением на грани боли пропустил между ними мягкую, податливую нижнюю губу Фрэнка, удерживаясь на самой крайней точке от того, чтобы прокусить до крови. Фрэнка несколько напугал этот неожиданный порыв, но уже через секунду, распробовав новую для себя ласку и окунувшись с головой в ощущение на грани боли и блаженства, он подался к Джерарду всем телом, долгожданно запуская тёплые ладони в разрез блузки на груди. Жадно скользнул по гладкой коже, достигая отвердевших сосков и касаясь пальцами разлёта ключиц, обвёл контуры ямочки между ними. Джерард легко вздрогнул от неожиданности, покрываясь гусиной кожей.

— Diavolo! — выругался он на итальянском, рукой очень нежно оглаживая контуры скул и подбородка Фрэнка, неотрывно следя взглядом за реакцией его глаз. — Ты заставляешь меня гореть огнём… Идём скорее!

И они, сцепив пальцы, отправились дальше по узкому и низкому потайному коридору, вскоре выходя к тёмной винтовой лестнице, а, поднявшись по ней на пролёт, снова попали в коридор, окончившийся тупиком. Джерард нажал на известный ему одному рычаг, и раздался тихий щелчок — стена впереди оказалась не цельной и таила в себе скрытую дверь в личные покои Мадьяро в особняке Шарлотты фон Трир. В них можно было попасть и более простым способом — через обычную дверь из главного коридора на втором этаже, но вести своего спутника во время бала по главной лестнице на этаж личных спален было бы верхом глупости.

— Осторожно, тут немного высоко, — Джерард спустился в комнату из тайного коридора и повернулся к Фрэнку, выжидающе распахнув руки. Тот, чуть помедлив, почти упал в эти требовательные объятия, так и не коснувшись ногами пола.

Они попали в спальню через одно из пары крупных широких зеркал в массивных рамах тёмного дерева, висевших друг против друга. Те отражали в себе их тёмные силуэты, высокое ложе за ними и бесконечно множили картину в зеркальном коридоре повторяющихся изображений. Между зеркалами на гладком паркете располагалась поистине королевского размера кровать под скромным балдахином — узнавались привычки Джерарда, не терпящего излишнюю вычурность личных помещений.

Фрэнк отметил это мимолётно, прикипев взглядом к кровати. Все его мысли и чувства сейчас были сосредоточены на обладателе неистово горящих страстью глаз.

Прижав к себе Фрэнка, Джерард развернулся и подтолкнул его к спиной к ложу, пока тот не упёрся икрами в мягкий его край. Джерард чуть отстранился, голодно оглядывая Фрэнка, и начал медленно развязывать тесьму блузы, расцепив сдерживающую её брошь. Наконец, уверенным слитным движением обеих рук он спустил ткань с плеч вниз, и она прохладной волной скатилась до сгиба локтей, оголяя кожу груди, соски и спину. Фрэнк задрожал сильнее, едва не теряя связи с реальностью. Джерард кинулся голодно исследовать обнажившееся тело, заставляя вздрагивать всякий раз, когда тёплые губы касались кожи. Вот он мягко поцеловал плечи; словно пробуя, лизнул соски и вновь поднялся наверх, скользя дыханием по шее и кадыку, оставил влажный след под линией челюсти и со стоном снова приник к губам.

Ни единой связной мысли не осталось в голове Фрэнка, кроме самых откровенных, открыто читающихся и без слов. Он лишь хотел сделать тоже хоть что-нибудь в ответ — и поймал руку Джерарда, притягивая её к лицу. Медленно, не отводя взгляда от заинтересованных глаз напротив, он позволил его указательному пальцу, свободному от перстней, скользнуть между своих губ во влажную тёплую глубину рта. Вобрав его до конца и с удовольствием уловив сорванный вдох, он так же медленно выпустил его, и, развратно лизнув по всем фалангам языком, снова протолкнул внутрь рта, лаская и чуть посасывая.

— Il mio bel ragazzo… (2) — прошептал очарованный этим действием Джерард, и Фрэнк отметил, что наставник снова перешёл на итальянский, едва ли отдавая себе отчёт. Сейчас, в исполнении этого глухого, срывающегося на шёпот от возбуждения голоса, он звучал терпко, перекатываясь на нёбе и между зубами, задевая внутри натянутые до предела нервы, проходя сквозь кожу и сметая последние уцелевшие заслоны разума. Чтобы слышать этот итальянский говор из уст желанного мужчины, Фрэнк был готов пойти на что угодно.

(2) Мой прекрасный мальчик… (ит.)


— Я на пределе, mon cher, — снова на французском прошептал Джерард. Он испытующе-долго смотрел в глаза, а затем потянул его руку и уложил на свой пах, где пульсировала готовая, опаляющая жаром даже через ткань, плоть.

Фрэнк вздрогнул. Впервые его рука касалась наставника в этом нескромном месте. Впервые он чувствовал его затвердевшую эрекцию и гладил, гладил её пальцами, стараясь запомнить это ощущение как можно лучше.

— Тише, тише, мы ведь не хотим закончить всё сейчас, — жёстко остановил движения его руки Джерард.

Он быстро справился с завязками его бриджей и, не дав Фрэнку опомниться, резко спустил их сразу до икр, оголяя пах, ягодицы, стройные бёдра и колени. Лёгким толчком в грудь он заставил Фрэнка сесть на кровать и открыться перед ним во всей красе. Фрэнк замер, опираясь сзади на согнутые локти, чуть расставив ноги в стороны и наблюдал, как наставник любуется предоставленным на его суд молодым, нежным и красивым телом. Блуза его ещё оставалась на локтях, но она совершенно не мешала, и взгляд Джерарда одурманенно блуждал по груди, остановившись на тёмно-коричневых бугорках сосков, сжавшихся от возбуждения. Затем скользнул дальше, вниз, к неявной дорожке волос под пупком, стрелой расширявшейся к низу, где в мелких тёмных завитках призывно пульсировала ожидающая действий плоть… Сглотнув, Джерард посмотрел еще ниже, туда, где бёдра расходились в стороны, и, уняв желание накинуться на это тело сейчас же, начал судорожными движениями стягивать через голову свою блузу и распускать завязки на поясе своих бриджей.

Фрэнк с лёгкой самодовольной полуулыбкой внутренне торжествовал, видя, как наставник опускается на колени между его раздвинутых бёдер и нежно, порывисто трётся щекой о их внутреннюю часть. Так приятно! Фрэнк запрокинул голову, зажмуриваясь в предвкушении. От нехитрой ласки иглы блаженства рассыпались по телу и снова сосредоточились внизу живота, где уже давно поселилось ноющее, жаждущее возбуждение. Джерард, едва касаясь губами кожи, поднялся выше, зарываясь носом в кольца волос, проводя им по нежной коже мошонки, добрался до плоти и принялся мягко, легко целовать, заставляя Фрэнка дрожать в преддверии новой незнакомой ласки. Совершенно не задействуя руки, которые он устроил под разведёнными бёдрами, Джерард наконец приоткрыл губы, неторопливо впуская в себя плоть, при этом создавая небольшое давление, отчего Фрэнк, теряясь в сладких ощущениях тёплого, влажно обнимающего рта, наконец, издал глухой и полный невысказанного томления стон.

«Не останавливайтесь, только не останавливайтесь», — молил он глазами своего соблазнителя, который и не думал об этом; Джерард склонялся и поднимался вслед за движениями собственного рта, вызывая у Фрэнка невозможно сильные ощущения приливов.

Фрэнк был молод и горяч, он не знал, как сдерживаться и стоило ли это делать. Он наслаждался каждым движением, пока случайно не повернул голову и не увидел в зеркале напротив всю жаркую картину целиком: он, распростёртый на белой простыни, и любимый мужчина, настойчиво ласкающий его плоть губами и языком, стоящий перед ним на коленях между раздвинутых бёдер… Всё это стало последней каплей к тому, чтобы он, запустив пальцы в чёрные волосы Джерарда, пытаясь остановить его, наоборот с головой нырнул в свой первый оргазм от его оральных ласк. Его неконтролируемо выгнуло в пояснице, крайним напряжением пробрало ноги, пока несколько волн разной силы прокатились по телу, и семя толчками покинуло его, проливаясь в тёплое лоно рта. Джерард судорожно сглатывал, словно пытаясь не проронить зря ни капли. Фрэнк без сил упал на кровать, раскидывая руки и расслабляя колени. Его приоткрытый рот пересох от судорожного громкого дыхания, и его грудь неистово ходила вверх-вниз, с усилием закачивая воздух в лёгкие. Какое-то время он находился нигде и ни на что не мог реагировать.

Видя это, Джерард, довольно улыбаясь, поднялся с колен и молчаливо подошёл к письменному столу, доставая из маленького выдвижного ящичка стеклянный флакончик с маслянистой жидкостью.

Повернувшись, с неутолённым голодом он смотрел на сладостную картину: бархатная, поблескивающая от бисеринок пота кожа, стройное расслабленное тело, только что достигшее разрядки. Обмякающая плоть, закрытые глаза и трепещущие длинные чёрные ресницы в прорезях широкой маски… Собственное возбуждение слегка отступило, но он прекрасно знал, что ненадолго. Сегодня Джерард намеревался пойти до конца, не было никаких сил ждать дольше, и он уверенно двинулся к кровати и юноше на ней, на ходу скидывая бриджи, чулки и обувь, оставаясь в своей притягательной первозданной наготе. Присев на кровать, Джерард полностью освободил своего любовника от не до конца снятых чулок, пока тот еще находился в полубеспамятном состоянии. Стеклянный пузырёк послушно нагревался от тепла ладони.

Джерард лёг повыше, сбоку от распростёртого тела, и приблизил свои губы к алому уху, уже зная, где у юноши находятся точки, перезапускающие чувствительность. Сбить с толку — вот самое лучшее решение, чтобы начать новую игру, затирая ощущения от прежней.

— Вы знаете, mon cher, что напоминаете мне ангела? Непорочного и чистого, сотканного из тепла и света. Для вас у меня особый дар, — горячо зашептал Джерард, нежно задевая ухо губами и носом.

Чуть помолчав, с удовольствием отмечая, как дыхание любовника выравнивается, а грудь уже не вздымается так неистово, Джерард продолжил:

— В Священном Писании Исхода сказано: «И сказал Господь Моисею, говоря: «Возьми себе самых лучших благовонных веществ: смирны самоточной пятьсот сиклей, корицы благовонной, половину против того, тростника благовонного двести пятьдесят, касии пятьсот сиклей, по сиклю священному и масла оливкового гин; и сделай из сего миро для священного помазания».

Прошептав это, он зубами вытащил пробковую заглушку из потеплевшего пузырька, и вокруг начал распространяться нежный благовонный запах масла, что вязко перекатывалось внутри стеклянных стенок.

— Ещё вчера это миро находилось в стенах монастыря в местечке Val-d’Oise, недалеко от Парижа, а сейчас я умащиваю им ваше прекрасное тело, выражая своё преклонение перед красотой Его творенья, — с этими словами он нежно провёл блестящими пальцами по точёным скулам, заскользил вниз по шее, на миг останавливаясь в ямочке между ключицами… наполняя её миром, как священный сосуд. Смочив пальцы снова, оставил влажные следы на ключицах и спустился к груди. От каждого его прикосновения тянулся след из гусиной кожи и лёгкий шлейф того особенного запаха, присущего любому богослужению. Отметив это, Джерард с улыбкой склонился губами к небольшому и до сих пор алеющему уху, которое ещё не получило той ласки, которую, без сомнения, заслуживало.

Пальцами, смоченными миром, он ласкал соски, и юноша снова отзывчиво вздрагивал, когда Джерард пропускал упругие горошины между скользкими пальцами, мягко вжимал в рёбра и снова с наслаждением вытягивал вверх. Джерард знал, как остро и сладко это чувствовалось, чужое удовольствие остро отдавалось в собственном теле; совсем скоро плоть снова затвердела, готовая продолжать.

Джерард не унимался, горячими влажными ласками языка исследовал ушную раковину, то совсем легко проходясь по контуру уха, то неожиданно забираясь как можно глубже, и реакция на это проникновение будоражила и без того распалённого мужчину. Изредка зубами он прикусывал аккуратную мочку, после чего играл с ней самым кончиком языка, и юноша, ставший его любовником, снова начал распалённо дышать.

Собственное тело звенело от возбуждения, молило об одном — обладании. Хвалёная железная выдержка, позволявшая играть свою роль безукоризненно даже в самых проигрышных ситуациях, не подпускавшая чувства к сердцу, громко трещала по швам. Единственное, что Джерард желал сейчас больше всего на свете, было распластано сейчас перед ним, начавшее изнывать и выгибаться, едва не умоляя о большем. Несмотря на все свои заслуги и умения, Джерард всегда помнил, что он всего лишь человек. Шумно выдохнув, он обнял молодое тело своего любовника и уложил на бок, заставив согнуть ногу в колене. Открывшийся вид заворожил на несколько долгих мгновений. Собственное тело звенело струной всё сильнее, громче, и Джерард больше не мог ждать. Он скользнул пальцами по бугоркам позвоночника на спине, размазывая миро, ниже и ниже, пока не достиг цели. Почувствовав это интимное прикосновение, юноша замер, а потом вдруг запрокинул голову назад, выпрашивая поцелуи и укус в шею. Джерард при всём желании не смог бы ему отказать. Миг — и он снова чувствовал ни с чем не сравнимый сладковатый вкус чужого языка, мягкость полных губ и остроту ровных зубов.

Джерард всё гладил и ласкал масляными пальцами между ягодиц, решаясь, наконец, на наступление и ожидая встретить сопротивление сжатых мышц.

Каково же было его удивление, когда смоченный благовонным миром палец беспрепятственно скользнул внутрь, в горячее засасывающее его нутро, и он, испытав от неожиданности невиданный прилив желания, почти сразу толкнулся вторым, растягивая упругую кожу.

— А мой ангел не настолько невинен, как показалось мне сначала? — срывающимся шёпотом спросил Джерард, губами уткнувшись в пахнущую благовониями шею, в то время как пальцами совершал непристойные движения между ягодицами. Тело любовника в его руках сладко отзывалось, выгибаясь, словно просило большего.

Юноша застонал от особенно удачного движения рукой и жарко прошептал:

— Слишком… долго ждал встречи… и поэтому позволил себе готовиться…

Джерард рыкнул, упиваясь услышанными словами, и завалил его на спину, удобно устраиваясь между раскинутых бёдер, раздвигая колени ещё шире, нежно потираясь своей твёрдой плотью промеж ягодиц. Джерард отчётливо осознавал, что ничто не могло бы его остановить или отвлечь сейчас.

Он снова налил маслянистое миро прямо из флакона на пах юноши и предвкушающе наблюдал, как вязкие капли стекают ниже и ниже, скрываясь между ягодицами.

— Прошу… Прошу вас… — раздался умоляющий хриплый шёпот, и Джерард, очнувшийся от созерцания, перешёл к решительным действиям. Прижавшись сверху, он начал медленно, настойчиво проталкиваться, не сводя взгляда с широко распахнутых шоколадных глаз в прорезях тёмно-синей полумаски.

Джерард блаженствовал. Упругое тело принимало его с нетерпением, и в глазах юноши читалось, что это не доставляет чрезмерной боли. То, чего он боялся больше всего: навредить, напугать, оттолкнуть его… Он даже не мог рассчитывать на такой подарок, как-то, что этот ангел сам приготовит себя к их встрече. В сердце Джерарда зашевелилось давно убитое чувство, пробуждённое всепоглощающей нежностью к этому юноше, который так открыто, с бесконечным нетерпением принимал его. Войдя до конца, он замер, наслаждаясь чуть напряжённым изгибом губ, взглядом не моргающих распахнутых глаз, смотрящих на него с ожиданием… Всё это, примешиваясь к мягкому, сжимающему его плоть ощущению, заводило Джерарда сильнее, чем весь предыдущий, чрезмерно богатый, опыт в постели.

— Ещё… — простонал его ангел. Осознание того, что сейчас они — одно целое, сводило Джерарда с ума и уносило его разум прочь от тела.

Отстранив бёдра почти до мига разъединения из тел, он снова жёстко вошёл, сильнее сжав ягодицы. Юноша коротко и резко выдохнул от этого толчка, приоткрыв губы, и на лице Джерарда начала проявляться игривая улыбка. Он снова начал отстраняться, а потом с неожиданной силой вогнал свою плоть, срывая с чужих губ глухой стон. Уже плохо сдерживая себя, Джерард продолжал повторять эти медленные сильные толчки, которые всё же становились быстрее с каждым разом, и вот, потеряв всякую связь с реальностью, уже не в силах контролировать себя он со всей страстью множил резкие движения, вбиваясь в мягкое упругое нутро.

Высвободив руку из крепкой хватки Джерарда, юноша принялся ласкать себя, помогая очередной волне накрыть себя с головой. Джерард, видя эту смелость, чуть замедлился, плоть его была напряжена до предела, он чувствовал себя на самом краю. Словно ощущая это своим телом, юноша позволил себе излиться. Тело его пробила яркая дрожь от оргазма, он негромко простонал, закусив нижнюю губу. Тёплые капли падали на упругий, влажный живот, в то время как Джерард, одухотворённый этим зрелищем, ещё несколько раз с силой вбился внутрь, почти придавил собой нежное тело, издавая у его уха полурык-полустон. Яркий, мощный взрыв сотряс его, замутняя мир перед глазами. Через несколько мгновений он совсем обессилел и распластался сверху, но юноша не выказывал никакого неудовольствия, лишь тяжело дыша и удовлетворённо улыбаясь с закрытыми глазами. Позже Джерард почувствовал, как тот повернул голову и со сладкой нежностью прикусил его мочку, вызвав бессознательную счастливую улыбку.

Как показать своё счастье? Как сказать о любви? Слова зачастую опошляют то, что ты чувствуешь, делают это приземлённым и ничего не значащим. Эта невинная после всего случившегося ласка говорила Джерарду так много… Ещё в полубреду, находясь далеко от своего тела, он крепче сжал юношу под собой и неразборчиво забормотал на родном итальянском:

— Bellissimo, il mio bellissimo ragazzo! Cosi' innocente e dolce, come il fiore di camelia. Non voglio lasciarti andare… Che fortuna, che ti ho trovato in questo luogo pazzesco! (3)

И потом, перед тем как уснуть глубоким спокойным сном, с его губ невольно сорвалось едва слышное:

— Ti amo… (4)

(3)Прекрасный, мой прекрасный мальчик! Такой невинный и нежный, как цветок камелии. Не хочу отпускать тебя… Какая удача — найти тебя в этом безумном месте (ит.)
(4)Люблю (ит.)


Глава 6

Фрэнк проснулся от толчка подсознания и какое-то время потратил на то, чтобы осмотреться и понять, где он находится. Воспоминания о ночи страсти нахлынули непрерывным потоком, когда его взгляд заскользил по скромному балдахину, лёгким прозрачным занавескам у двери на балкон, схваченным светлой лентой. Ничего громоздкого не было в этой комнате, в отличие от того, как было обустроено поместье Мадьяро: часто с роскошью, помпой, тяжеловесными гардинами, лепниной на потолке и шикарными массивными хрустальными люстрами. Только хозяйская спальня, в которой Фрэнк бывал до обидного редко, была очень простой, скромной: спокойная деревянная отделка, светлые крашеные стены, облегчённые занавески… Будто наставника тяготила эта роскошная обстановка, которой он окружил себя в своём же доме. Или таким образом он отдавал дань положению? А возможно, хозяин изначально был далёк и чужд всему этому. Много ли он, Фрэнк, которого держали на достаточном расстоянии от личных чувств и внутренней жизни, знал о нём? Лишь только то, что ему иногда показывали. Крохи, мельчайшие догадки, не более того. Учитель всегда оставался для него загадкой без ответа.

Фрэнк ощутил, как маска неприятно давит на вспотевшее со сна лицо. Боже, уснуть в таком виде — обнажённым, грязным, после бала удовольствий — было верхом непристойности для него. Но тут же шло добавление: «В постели с любимым мужчиной», который по-собственнически обхватывал тяжёлой рукой его тело поперёк, ощутимо прижимая к сбитым простыням. И после этого всё остальное теряло свой стыдный смысл, казалось мелочью, стоило лишь вспомнить хоть что-то из его вчерашнего разнузданного поведения, любое из того, что он так смело и раскрепощённо позволял ему делать с собой. Даже сейчас он почувствовал, как краска начала наползать на скулы, и только саркастически этому усмехнулся: «Поздно притворствовать, Фрэнк… Всё уже случилось, и это было… прекрасно? Более чем». Никогда раньше он не думал, что заниматься любовью с человеком, которого жаждал так давно, всей душой, каждой частью глупого тела, которого любил так сильно и почти боготворил… никогда не думал, что это настолько отличается от обычного соития, пусть и несущего в финале приятную разрядку. Было настолько странно и глупо сравнивать это, что он невольно задумался: почему же тогда люди делают это? И почему не ищут путей к своим избранникам, к предначертанным, почему не ждут роковой встречи так сильно, как только возможно, и не занимаются с ними любовью? Почему растрачивают жар своих душ на тех, кто этого не достоин? Это ведь… так просто? И так верно…

Фрэнк так увлёкся своими романтическими мыслями, что ни разу не вспомнил ни о своём тяжёлом детстве до встречи с Джерардом, ни о специфике его службы при королеве. Он был счастлив, удовлетворён, расслаблен и, чуть приподнявшись на высоких подушках, с тёплой нежностью рассматривал спящего рядом мужчину, чья рука так уверенно обнимала его пониже живота. Полумаска слегка съехала набок, и родные, любимые черты лица открывались под ней: красивый мужественный разлёт чёрных густых бровей, острый, чуть вздёрнутый кончик носа, выглядевший сейчас до невозможности мило и по-детски, сухие, чуть приоткрытые губы, которые хотелось целовать, которых хотелось касаться — нежно, легко… Это был первый раз за всю его жизнь, когда он видел наставника таким беззащитным, отбросившим все обличья и условности, беззаботно спящим в его объятиях. Фрэнк надеялся, что запомнит это зрелище как можно надольше. Такое не хотелось забывать, и он усердно, раз за разом проглаживал взглядом каждый уголок, каждую родинку и особенность кожи. Запоминал игру света и тени на ней от восходящего розоватого солнца, чьи лучи осторожно пробивались через ажурные занавески.

Сбившаяся от их горячих ночных ласк простыня, прикрывавшая обнажённое тело Джерарда, сползла набок и вниз, на пол, где Фрэнк терял её из вида. Она держалась лишь на ягодицах и левой ноге, подставляя всё остальное ненасытному взору. Счастье, что сейчас не нужно было держать себя в руках, скрываться от своих желаний и чувств, и он смотрел… Смотрел на широкие плечи, гладкую матовую кожу спины, что размеренно вздымалась от глубокого дыхания. Скользил взглядом по бьющейся жилке на шее, желал запустить руку в чёрные, разбросанные в беспорядке по белоснежной подушке, длинные волосы. Спускался ниже к манящему прогибу спины и сладким ямочкам ниже поясницы… Фрэнк несыто сглотнул. Его дыхание всё учащалось, а губы невольно приоткрылись, пропуская внутрь больше воздуха. Будь его воля — простыня бы окончательно слетела на пол, чтобы он мог любоваться этим телом целиком и полностью, разглядывать мягкие округлости ягодиц, стройные ноги, каждый волосок, покрывающий бёдра и икры. Утренняя эрекция, подстёгнутая воображением, сладко и горячо ощущалась внизу живота. Фрэнк прикрыл глаза и глухо, сдавленно простонал. Джерард заворочался, убирая руку с тела, удобно укладывая её под подушку.

«Нет, нет! Не сейчас, не здесь. Держи себя в руках, Фрэнки!» — трепыхалось в голове, и он неожиданно вспомнил о карете и кучере, который, должно быть, прождал его всю ночь в это далеко не самое тёплое время года.

Подстёгнутый этой мыслью, а ещё больше тем, что был просто не в состоянии и дальше спокойно рассматривать наставника, Фрэнк осторожно спустил обнажённые ноги с высокого ложа, касаясь пальцами прохладного гладкого паркета. Поднявшись, он подошёл к балкону и несколько мгновений просто любовался пейзажем: густым старым парком, над которым медленно расходились насыщенные розовые лучи просыпающегося солнца; начинающими выкидывать бутоны зарослями дикого шиповника перед ним; широкой зелёной поляной и одиноким кряжистым дубом посреди неё, к толстой нижней ветви которого были привязаны резные качели. Они слегка качались от лёгкого утреннего ветерка. Приоткрыв створку балкона, он ощутил нагой кожей его приятное дыхание и с удовольствием отметил, как желание, поселившееся внизу живота, постепенно успокаивается.

Фрэнк торопливо оделся, подобрал с пола закатившуюся под трюмо янтарную брошь, оглядел себя в зеркало и, бросив прощальный, полный нежности взгляд на сладко спящего мужчину, направился к двери. Ему предстояло пройти по внутренним коридорам поместья баронессы и спуститься по главной лестнице, постаравшись никого не разбудить и не встретить на своём пути, ведь как работал механизм тайного хода в зеркале, он не знал.

****


Маргарет постучалась в его комнату около девяти и попросила просыпаться — сегодня у неё были какие-то грандиозные планы, для осуществления которых требовалась помощь Фрэнка. Проспавший в общей сложности не более трёх часов после тайного возвращения, он жалостливо простонал, но пообещал подняться и спуститься к завтраку как можно быстрее.

Поль также оказался вовлечённым в дела бойкой и жизнерадостной Маргарет, поэтому лишь сочувственно посмотрел на его заспанное лицо, когда Фрэнк сел напротив него за стол на кухне.

Маргарет планировала заняться стиркой, а для этого требовалась ощутимая мужская помощь: в помещение прачечной нужно было натаскать воды, наколоть достаточно дров, чтобы можно было нагреть её. Пожилой Поль недомогал от болей в спине, и честь носить воду и колоть дрова всегда выпадала Фрэнку. Его это нисколько не смущало — ему нравилось разминать мышцы, затекающие от постоянной умственной работы и сидения за расчётами и книгами. Но перед этим Маргарет нагрузила его ещё обширным списком дел, за которые пришлось приниматься сразу после завтрака. Фрэнк метался по особняку, заканчивая одно и тут же принимаясь за следующее, так что пропустил возвращение наставника. Дочистив столовое серебро и хозяйственно обернув его бархатом, он убрал картонный короб под тяжёлую крышку в сундук, стоящий на кухне. После этого через небольшую деревянную дверь вышел на задний двор, чтобы приступить к колке дров для большой печи, что подогревала чан с водой для грандиозной стирки Маргарет.

****


Джерард вернулся на экипаже баронессы, который затем отбыл обратно. Он ощущал себя так, словно заново родился, и под ногами у него была явно не земля, а что-то упругое, подкидывающее с каждым шагом к небесам. Давно, бесконечно давно он не ощущал себя таким обновлённым, таким свежим и безумно молодым. Ему было всего тридцать, и скоро к этой цифре должна была прибавиться ещё единица, но обычно он чувствовал себя безвозвратно, невозможно старым, чёрствым и повидавшим почти всё, что можно и нельзя на этом свете человеком. Сегодня же, проведя одну из самых божественных и горячих ночей в своей жизни, он словно бабочка выбрался из всего этого наносного слоя трухи, что опутывала его тело, не давая тому быть гибким и лёгким. Снова почувствовал вкус к жизни, снова ощутил, как в ноздри ударяет терпкий, ни с чем не сравнимый весенний аромат любви.

Сердце его билось чуть быстрее, чем обычно, и он был бы рад хотя бы ненадолго потерять голову от всей этой истории, пока его служба и присутствие не требовались при дворе. Обязанности, что он нёс, могли бы разрушить совершенно любую романтику и таинственность атмосферы. Но для Джерарда не стояло вопроса: служить или нет. Он был всем сердцем и душой предан своей Королеве, которая поверила в него, по заслугам оценила его таланты и вывела молодого, не известного никому оборванца в элиту высшего света. Сейчас, спустя больше десяти лет верной службы, он порой задавался вопросом, того ли он достиг, к чему стремился, и не променял ли клетку нищеты и незнатности на красивую, роскошную, но от этого ничуть не более свободную клетку положения и богатства? Этого ли он хотел тогда, в свои семнадцать лет? Или он желал быть свободным ото всех подобных условностей? Но было ли это возможно?

Все вопросы оказывались не более, чем риторическими репликами «в никуда», остающимися без ответа.

Он служил своей Королеве и был обязан ей жизнью. Он служил не из-под палки, а по велению сердца, уважая Её Величество до глубины души, и хотя последние годы некоторые её экстравагантные поступки доставляли много головной боли — ведь улаживать резонанс от них приходилось Джерарду, — это не могло поменять его к ней трепетного отношения.

Джерард отодвинул эти внезапные накатившие размышления силой мысли, вновь концентрируясь на приятных воспоминаниях ночи, на тёплом весеннем воздухе и терпком аромате, разлитом в нём.

Взлетев в свою спальню по каменной лестнице, он достал из-под кровати запылившийся деревянный мольберт и треногу для него, из шкафа взял палитру, кисти и акварельные краски. Открыл стеклянную дверь, ведущую на небольшой балкон, и начал не торопясь устанавливать там подставку для мольберта, намереваясь провести остаток дня, рисуя этюды. Он не брался за живопись уже очень давно, возможно, больше года. Но сегодня его душа просила красок, и он чувствовал, что это — правильно, стараясь поскорее удовлетворить её требовательную жажду.

Когда всё было готово, он вернулся внутрь комнаты за палитрой с кистями, как откуда-то с улицы послышались характерные звуки колки дров. Комната Джерарда располагалась на втором этаже и выходила на более тенистую сторону, противоположную библиотеке и главному входу. Там, чуть в стороне, рядом с кухней, находился задний двор, подсобные помещения и огромная колода для расколки с торчащим в ней топором. Взяв принадлежности, он заинтересованно вышел на балкон. Раньше Джерард не обращал особого внимания на хозяйственную жизнь поместья, его голова была полна других, более масштабных забот. Но сегодня этот звук казался таким настоящим, таким гармоничным, полным энергии жизни. Он идеально вписывался в картину его обновлённого ночным приключением мира.

Фрэнк, не подозревая о направленном на него внимании, колол дрова. Его недлинные волосы, собранные в хвост, растрепались от резких, размашистых движений. На улице было ещё довольно прохладно, но, разгорячённый такой активной работой, юноша решил снять домашнюю шерстяную жилетку и распустить края ворота простой холщовой сорочки…

Джерард, стоящий на балконе и намеревавшийся рисовать пейзажи, застыл, сжав ладонями холодные перила балкона. Его Фрэнк, знакомый, родной и такой понятный человек, неторопливо спускал с рук безрукавку, медленными движениями тонких пальцев развязывал верхние тесёмки ворота своей рубахи… У Джерарда на мгновение перехватило дыхание. Когда этот мальчик успел так вырасти? Он же постоянно был перед глазами, мелькал где-то рядом… Его мальчик, его уличная находка. Когда его плечи успели раздаться вширь, а тело — обрести странную, манящую гибкость?

Не осознавая своих действий, Джерард облизнул пересохшие на свежем воздухе губы и продолжил наблюдать, как ничего не подозревающий Фрэнк скидывает мешающую одежду рядом на поленницу и вновь берёт в руки топор, собираясь расколоть чурбачок на более тонкие лучины для растопки. От него веяло притягательной силой молодости, неутомимой энергией, и его размашистые, точные движения обнаруживали перекатывающиеся в резком рывке мышцы.

Не отрываясь от этого зрелища, Джерард нащупал в связке кистей оструганный грифельный карандаш и принялся за наброски. Торопливые короткие линии разной интенсивности и нажима ложились на бумагу — умение зарисовывать осталось у него в крови, и Джерард почти не обращал внимания на то, что появляется на бумаге. Он с головой погрузился в чарующее зрелище того, как его мальчик, его Фрэнки, единственный ученик, вдруг оказался гибким молодым мужчиной со стройным телом и точными, сильными движениями рук… Это открытие становилось тем неожиданнее, чем больше Джерард ловил себя на мысли, что оно нравится ему, и что вид Фрэнка не оставляет его равнодушным. Пальцы наносили штрихи не медля, в то время как глаза жадно впитывали в себя волшебную картину.

Фрэнк, закончив с расколкой дров, в несколько заходов унёс получившиеся кучки лучин в прачечную и, вернувшись на кухню, раскрасневшийся, поблескивающий от пота, в крайне расхристанном и недопустимом виде, столкнулся там с наставником, странно стоящим, опираясь на стену спиной и скрестив руки на груди. Тот смотрел на Фрэнка, вопросительно изогнув бровь, но не говорил ни слова. Немая сцена. Сердце Фрэнка неудержимо забилось быстрее под этим взглядом, но он невозмутимо прошёл ближе и сказал:

— С возвращением, Джерард. Вы голодны? Прошу прощения за мой вид, я помогал с колкой дров и еще не успел привести себя в порядок.

Джерард ответил не сразу. Он стоял и просто смотрел на своего протеже, будто видел впервые. Фрэнк занервничал, не понимая, что это значит и к чему может привести. Наконец, губы Джерарда приоткрылись, и он заговорил:

— Хороший день, Фрэнки. Ты не слишком легко одет для такой погоды? Сегодня довольно свежо.

Фрэнк опустил голову вниз, оглядывая себя. Кожа, лоснящаяся потом от энергичной работы с колуном, открытые ключицы и грудь, довольно неприлично и глубоко оголённая между развязанной тесьмой ворота рубахи. Поддаваясь смущению, порывисто подняв руку, он попытался стянуть края вместе, но только замазал светлую льняную ткань грязными пальцами.

Джерард звонко рассмеялся, приводя Фрэнка в ещё большее смущение. Горячо захотелось просто исчезнуть сейчас на несколько минут, чтобы уйти от этого странного, незнакомого взгляда наставника. Здесь было не поместье баронессы, и они были не на балу. Фрэнк не понимал, как вести себя с хозяином после всего случившегося там, но в чём он был точно уверен — что соблазнять его всё то время, что они пересекаются в поместье, следуя совету Люциана, он не хочет. Он не был готов играть в эту игру без остановки, просто потому, что помимо желания и любви испытывал к Джерарду глубокое уважение, сильную привязанность и не собирался переступать рамки своего подчинённого положения. Это было бы слишком, его воспитывали совсем в другом духе. Задумавшись на секунду, он с ужасом подумал, что вообще не имел какого-либо плана на этот счёт. Просто кинулся в омут с головой и поехал на бал вслед за Джерардом. Терзаемый волнением, страхами, но готовый неотступно следовать за своим желанием. И что теперь? Между ними уже произошло столько всего, что кружилась голова от одного самого маленького воспоминания. Но тут, в этих стенах, в родном доме, в котором он вырос и научился всему, это было невозможно. Дико, странно, неправильно. Он не хотел позволять себе вольностей и от этого смущался под изучающим взглядом всё больше.

Мог ли он знать, что именно это его поведение, это невинное смущение и детский жест, старающийся прикрыть тело, сильнее всего разжигали в Джерарде животные инстинкты охотника? Он неожиданно и резко понял, что его мальчик вырос, и пора учить его дальше. Учить тому, к чему прежде, как ему казалось, тот не был готов. Учить таким вещам, к пониманию и мастерству в которых Джерард пришёл своим умом и опытом.

— В чане на печи горячая вода. Наверное, Маргарет предусмотрела и согрела её для тебя. Унеси чан в ванную, я помогу тебе помыться.

С этими словами он мягко улыбнулся и, взяв с полки большой кувшин, отправился к двери, за которой лестница вела к его покоям и большой ванной комнате в пастельно-голубых тонах. Фрэнк редко мылся там, но не это поразило его больше всего. Джерард никогда раньше не присутствовал при этом! И никогда за всю его жизнь не помогал ему мыться… Это было дико! Фрэнк прекрасно справлялся с этим сам, а в детстве только Маргарет помогала ему. Но мог ли он отказаться?

Послушно взяв полотенцами довольно крупный чан, чуть больше, чем наполовину заполненный водой, от которой веял пар, он молча направился за наставником. Щёки и уши Фрэнка горели, он испытывал совершенно запутанные разноцветным клубком чувства. Его терзало непонимание и лёгкий страх перед происходящим. Он судорожно вспоминал, не оставил ли Джерард ночью следов на его теле, и не мог ничего придумать, чем можно было бы их объяснить, если они всё-таки есть.

Они оба поднялись по лестнице, пребывая в своём настроении. Джерард — неторопливо, с грацией дикого животного, вышедшего на охоту, а Фрэнк — осторожно, стараясь не расплескать обжигающую воду.

В ванной Фрэнк неловко замялся. Джерард наблюдал за ним с интересом, находясь в той же позе, что и на кухне, и его саркастически изломанная бровь не давала Фрэнку собраться с мыслями.

— Боже мой, Фрэнки, ты бы сейчас видел себя, — наконец проговорил хозяин поместья, широко улыбаясь своему ученику. — Ты ведь не хочешь сказать, что стесняешься меня? Я многое повидал в своей жизни, и, боюсь, тебе нечем будет меня удивить.

«Господи, — взмолился Фрэнк, сильно зажмуривая веки, — но ведь я не каждый день раздеваюсь перед вами. Неужели это так странно — стесняться другого человека, когда он неожиданно попадает к тебе в ванную?». Он принялся на ощупь развязывать оставшиеся петли завязок рубахи, но пальцы не слушались, дрожали, то и дело путаясь в тонких верёвочках. Какое-то время Джерард напряжённо наблюдал за этим, испытывая небывалый прилив охотничьего азарта.

Фрэнк, так и не открыв глаз, почувствовал на своих пальцах чужие уверенные руки и широко распахнул ресницы. Джерард смотрел на него спокойно, и только в глубине глаз плясали необузданные зелёные искры.

— Я помогу тебе, мой мальчик, иначе ты провозишься так до вечера, — отстранив ладони Фрэнка, ловкими короткими движениями он быстро расправился с узлами и опустился ниже, проделывая те же нехитрые действия с бриджами.

Фрэнк закрыл пылающее лицо руками, не в силах смотреть на это, и сдавленно, очень тихо простонал:

— Боже, это до невозможности смущает меня…

Наставник только хмыкнул, продолжая начатое.

— Не стой как каменный истукан, Фрэнки. Ты уже можешь снять рубашку. Раздевайся, я приготовлю воду.

Джерард отошёл от него, и Фрэнк, выдохнув, отвернулся к стене и быстро освободился от влажноватой от пота рубахи, бриджей и нижних панталон. Он оказался совершенно обнажённым в комнате длиной в несколько шагов с мужчиной, которого любил больше жизни, и его сознание начинало медленно уплывать от трепета и волнения.

— Забирайся в ванную, ты замёрзнешь, — повелительно сказал Джерард, и Фрэнк, стыдясь своей наготы, но стараясь вести себя естественно, прошёл мимо и устроился в большой фаянсовой ванне, новомодном чуде, пару лет назад привезённом из Парижа.

Она уже была ополоснута горячей водой, и Фрэнк благодарно посмотрел на Джерарда. От стенок приятно парило, и на самом деле стало намного теплее. Он сидел внутри, по центру, подобрав под себя согнутые ноги и чуть опустив голову вниз, когда Джерард, повелительно собрав его распущенные волосы в кулак, заставил наклониться ещё ниже. Фрэнк чувствовал, как его позвонки на спине выпирают из-под натянувшейся кожи. И вот — такое долгожданное влажное тепло полилось в основание шеи из большого кувшина. Струя, направляемая рукой наставника, перемещалась по его плечам, шее и спине, смывая солёный налёт пота и пыли, и бесчисленные ручейки воды стекали по бокам и животу, запутываясь в переплетении тёмных колец в паху.

— Подержи волосы сам, я намылю тебя, — с этим голосом невозможно было спорить, и Фрэнк влажной рукой перехватил пучок, ощущая, как Джерард, находящийся сзади, водит по его спине, шее и лопаткам округлым душистым мылом. Это было приятно, очень приятно, но, к слову, не приводило Фрэнка к чувственному возбуждению. Он сейчас настолько принимал в каждом движении по его коже заботу и нежность, что расплывался от этих тёплых ощущений и неосознанно начинал улыбаться. Иногда пальцы, держащие мыло, ненавязчиво касались его, и тогда Фрэнк, уплывавший из реальности в мир фантазий, легко вздрагивал, возвращаясь обратно.

— Справишься спереди сам? — с лёгкой усмешкой спросил Джерард, на что Фрэнк ответил, утвердительно кивая головой. Получив мыло и доверив волосы руке наставника, он быстро водил им по груди, торопливо намыливал шею и живот, стараясь скорее закончить с этой странной пыткой.

Джерард уже разбавил новую порцию воды, приготовив кувшин, чтобы смыть мыло, как в дверь постучали, и через мгновение внутрь вошла Маргарет. Несколько секунд она удивлённо молчала представшей картине, но, надо отдать должное, быстро взяла себя в руки и совершенно спокойно сказала:

— Жерар, прибыл посланник от Её Величества. Она срочно вызывает тебя ко двору. Кажется, там происходит что-то серьёзное.

Джерард выслушал её с каменным лицом, а потом, экспрессивно выругавшись по-итальянски, поднялся с колен, на которых находился всё это время.

— Скажи ему, я буду готов через полчаса, пусть ждёт. И помоги Фрэнку закончить тут…

— Право, я могу и сам… — пролепетал донельзя смущённый Фрэнк, но Маргарет перебила его:

— Я всё сделаю, Жерар, — и вышла из ванной, чтобы передать сообщение человеку королевы.

Нависнув над Фрэнком, наставник взял его за скулы рукой и развернул лицо к себе. Несколько мгновений смотрел, будто запоминая его черты, скользя взглядом по бровям, глазам, линии носа, мягким изгибам губ… Тот почти не дышал, настороженно глядя в глаза Джерарду и ожидая хоть какого-нибудь продолжения.

— Ты вырос, мой мальчик, — наконец произнёс тот, — и это было неожиданным открытием для меня сегодня. Кажется, я оказался не совсем готов к нему. Но всё к лучшему. Ты так стремился начать постигать науку обольщения, и вот это время пришло. Я займусь тобой сразу по возвращении из Парижа.

Фрэнк был поражён и растерян. Что такого произошло сегодня? Ведь всё было… совершенно как обычно? Или же его тело, перестав быть девственным, начало само подавать сигналы или вести игру, о которой не догадывался его обладатель? Он был и рад, и расстроен одновременно. Всё происходило слишком быстро, и теперь уже сам Фрэнк не был уверен в том, хочет ли он так быстро перенимать странную и трудную науку своего наставника. Молчание затягивалось. Взяв себя в руки, Фрэнк тихо сказал:

— Я буду ждать вас, Джерард. Возвращайтесь скорее.

Джерард только улыбнулся в ответ и, на прощание проведя пальцами по острой линии челюсти, развернулся и вышел из ванной.

Фрэнк тут же осунулся, рука, держащая волосы и не дающая им намокнуть или вымазаться в пене, затекла, и он безразлично выпустил хвост. Тот распался прядями по намыленным плечам, но Фрэнку было всё равно — он приходил в себя, успокаивая тяжёлое дыхание.

Неслышно зашла Маргарет и, подойдя ближе, начала молчаливо поливать из приготовленного наставником кувшина, медленно смывая широкой мягкой ладонью пену с кожи Фрэнка.

— Что случилось, Франсуа? — нежно спросила она. — Ты кажешься расстроенным.

— Я… — начал тот, не зная, что же сказать дальше. — Я просто не ожидал от месье Джерарда такого странного поведения.

Маргарет грустно улыбнулась, смывая с прядок каштановых волос мыло, успевшее их замарать.

— Жерар… привык получать то, что хочет, — чуть помолчав, неожиданно сказала она. — Но ты — особенный для него. Почти как родной, и я уверена, что если ты чётко дашь понять, что не хочешь чего-то, то этого не произойдёт. Я верю, что ты разберёшься в том, чего бы хотел сам. Всё наладится, — говорила милая, добрая Маргарет, гладя его по волосам.

Фрэнк мягко улыбнулся ей, подняв голову, и несильно сжал её тёплую ладонь.

Главное — разобраться в том, чего хочет он сам? Так чего же он хочет?

Глава 7

Все созвучия имён, фамилий, совпадение событий, напоминающие предреволюционные события во Франции после 1789 были намеренно использованы в этой истории и искажены. Автор не претендует ни на какую историческую достоверность, лишь создаёт атмосферу для конкретной истории конкретных героев. Поэтому можно считать это жанром «Псевдоистория». Сохранена только общая канва революционных событий во Франции, остальное целиком и полностью выдумано автором.

В небольшой печи на кухне прислуги по-домашнему уютно потрескивал огонь. За старым, но не потерявшим благородного вида деревянным столом полуночничали двое. Время давно было позднее, и Маргарет, устроившаяся напротив усталого Поля, едва заметно клевала носом. На столе перед ними, на грубоватой чистой льняной скатерти стояла пара чашек с чаем. От них поднимался еле видный пар, и оба — и мужчина, и женщина — грели о керамику натруженные за день руки.

— Маргарет, милая, хозяин так и не появлялся? — тихо спросил Поль, поднимая свою кружку к тонким сухим губам.

Маргарет встрепенулась, услышав обращение по имени, и попыталась прогнать дремоту.

— Ох, уже два дня как уехал. И ни весточки. Я переживаю, Поль, всё, что начинает твориться вокруг — дурно пахнет. Очень дурно!

— О чём ты говоришь? — непонимающе посмотрел на неё Поль.

— Я уже несколько недель слышу на рынке странные, нехорошие разговоры. Люди исподтишка шепчут много грубых и нехороших слов о королеве и её эпатажных выходках. С каждым днём эта грязная паутина разрастается, а звук речей крепнет. Понимаешь, куда ветер дует?

Поль смолчал и только смотрел вопросительно. Маргарет вздохнула, качая головой.

— Ты такой добрый, такой верный. Но ничего дальше этого поместья не видишь.

Поль обидчиво вскинулся, пытаясь возразить, но Маргарет остановила его лёгким жестом руки, нахмурив лоб.

— Подожди, просто послушай. И постарайся подумать над тем, что я говорю. Раньше, лет пятнадцать назад, когда мы с Жераром выживали на улицах Парижа, услышать такие речи было не просто сложно — это было невозможно! Никто не позволял себе говорить подобное о юной королеве. Уже в свои двадцать четыре она держала страну железной хваткой своей маленькой нежной ладони. Вся знать ходила по струнке, и никто не осмеливался высморкаться без её на то молчаливого согласия. Эта девочка могла привести страну к процветанию. Видишь ли, мы, попрошайки и обитатели подворотен, очень хорошо умеем три вещи: остро видеть, чутко слышать и быстро думать. Иначе не остаться в живых. А на улицах, незаметно прочёсывая карманы богатеньких ротозеев, говорящих обо всём, что у них на уме, невольно начинаешь прислушиваться и думать ещё лучше. Поверь, уже тогда мы с Жераром были более чем в курсе политической ситуации и огромного потенциала королевы. Страна находилась в надёжных руках, если бы не интриги людей, которых она привыкла считать родными и близкими, а поэтому прислушивалась к их советам. Её дядя, эрцгерцог, пользующийся большим влиянием при дворе, настойчиво советовал в мужья младшего наследника Австрийской короны из династии Гапсбургов, принца Иосэфа. Стране был очень выгоден этот политический союз, и молодая королева, поразмыслив какое-то время, дала своё согласие на подобный брак.

— Ты рассказываешь общеизвестные вещи, Маргарет, — ответил, наконец, Поль, отставляя на блюдечко пустую чашку. — Даже я, сидя в поместье безвылазно, знаю это.

— Ох боже мой, Поль, прекрати, ты же понимаешь, я совершенно не хотела обидеть тебя. Просто мы, гуляя по улицам Парижа и пробираясь на небольшие кражи в знатные дома, узнали продолжение этой истории об их помолвке. Десять лет назад во всех салонах высшего света только и обсуждали её.

Поль заинтересованно приподнял седую кустистую бровь, приглашая Маргарет продолжать. Та загадочно ухмыльнулась и отпила чуть остывшего ароматного чая.

— Ты знаешь, как проходит обряд передачи одного из супругов во власть делегации страны, чьим правителем он собирается стать?

— Впервые слышу о таком обряде…

— Попробуй нарисовать себе картину в голове. Поздняя благоухающая тёплая весна. Две делегации стран, между которыми довольно натянутые отношения, прибывают на безлюдный рейнский островок близ Страсбурга. Это нейтральная территория, но и на ней прибывшие чувствуют себя неуютно даже в отдалённой близости друг от друга. Наша королева волнуется — её предполагаемый жених внезапно заболел и не смог присутствовать на церемонии лично, зато прислал за себя своего друга детства, которому доверял больше всего. Чем в этот момент руководствовался принц Иосэф, я не знаю, но когда случайно на одном публичном шествии я увидела этого мужчину — поняла, что с здравомыслием у принца было не всё в порядке. Статный, длинноволосый блондин с широкими крепкими плечами затмевал своим видом даже некоторые картины античных мастеров, что уж говорить о избыточной реакции на него юной королевы, не избалованной в окружении мужской красотой.

Суть обряда, как я поняла по скаредным шуточкам и пересказываниям, в том, что покидающий свою страну должен был обнажиться и предстать перед будущим супругом чистым, без груза одежды и обязанностей, что нёс в родной отчизне. После этого его облачали в одежду с отличительными знаками государства супруга и увозили во дворец для подписания брачного договора. После этого делегация, сопровождающая ставленника принца, могла отбыть восвояси, считая миссию помолвки завершённой. Но всё пошло не так ещё на этом безымянном острове, — женщина хитро прищурилась, допивая чай и отставляя чашку на блюдце. — Просто представь, — продолжила она, глядя на заинтересованно слушающего мужчину, — прекрасный Аполлон, истинный австриец вместо сутулого и невзрачного лысеющего принца Иосэфа предстаёт перед юной королевой Мариэттой и медленно разоблачается. Снимает рубашку, бриджи, и вот он, уже полностью обнажённый, стоит, глядя на неё с высоты своего статного роста, и весенний тёплый ветер треплет его светлые волосы…

Маргарет замолчала, её взгляд затуманился воображаемыми картинами, она подперла щёку ладонью и загадочно улыбнулась, уйдя в свои мысли. Полю пришлось кашлянуть, чтобы вывести её из этого состояния.

— Кхм, Маргарет, милая, кажется, ты увлеклась.

Маргарет, возвращаясь из мира грёз, только звонко рассмеялась.

— Прости, Поль, просто этот мужчина и правда был великолепен, и я только хотела сказать о том, что ничуть не осуждаю королеву. Она влюбилась с первого взгляда и поставила будущему супругу только одно условие — Адриан, его доверенное лицо при помолвке, должен был покинуть родную Австрию вместе с принцем, чтобы служить тому и при французском дворе. Банальный любовный треугольник, скажешь ты? И отчасти будешь прав, если добавить к нему грязные интриги против королевы, предательство, страшные, кровавые события, которые в итоге привели к тому, что сейчас начинают говорить о ней и её политике на улице, не скрываясь. А ведь до свадьбы и несколько лет после, пока не вскрылись намерения короля Иосэфа, её боготворили, — грустно закончила Маргарет.

— И к чему в итоге вёл твой рассказ? Я не совсем уловил это, — устало спросил Поль.

Маргарет округлила глаза, смотря на него с немым удивлением.

— Это всё пахнет революцией, Поль. Переворотом, кровью, войной. Король не успокоится, пока не приберёт всю власть к своим цепким рукам, лишив Её Величество Мариэтту уважения, влияния, всего, что у неё было, даже когда все знали и говорили об её связи с Адрианом. Эти двое мужчин свели её с ума, и в итоге сделали несчастной. Она сломлена сейчас и просто не в состоянии удержать нашу страну от народного бунта. К тому же, когда сплетни распространяют так настойчиво, словно специально. Последние годы она почти не занималась политикой, полностью погрязнув в личных делах и сомнительных развлечениях, убегая от проблем… И я могу её понять. Не каждый сможет пережить боль, что заставил её пережить супруг…

— О чём это вы тут так оживлённо беседуете в такой час? — спросил Фрэнк, неслышно появившийся из дверей, за которыми лестница вела на второй этаж к личным покоям. Он выглядел весьма сонно, волосы свободно ниспадали тёмными волнами, а на плечах была только одна ночная сорочка.

И Поль, и Маргарет повернулись к нему. Он вошёл так неожиданно, что женщина даже потеряла нить разговора, да и не хотела продолжать его при Фрэнке. Джерард просил не беспокоить его известиями о смутных временах, наступающих при дворе, хотя сам уже давно видел эту тяжёлую свинцовую тучу, медленно наползающую на Францию. Когда грянет буря, было неизвестно: так могло тянуться ещё несколько лет, а могло разразиться и в ближайшем будущем, это просто был вопрос искры, что разожжёт пламя. Джерард не собирался пугать своего открытого и впечатлительного ученика тяжёлыми известиями раньше, чем оно того стоило.

— Франсуа, милый мой, почему ты не спишь? — заботливо поинтересовалась она.

— Не спится. В воздухе за окном такое напряжение, словно должна разразиться гроза, но пока всё тихо. И от этого тянет виски, — сказал он, потирая голову и присаживаясь за стол.

— Налить тебе чаю? — спросил его Поль, уже вставший, чтобы убрать пустые чашки к мойке.

— Я буду очень благодарен вам, — вымученно улыбнулся Фрэнк. — Так о чём вы говорили?

— Ох, мой милый, ни о чём особенном. Вспоминали помолвку королевы Мариэтты с принцем Иосэфом.

— О, — многозначительно заметил Фрэнк. — Понятно. Наставник рассказывал мне эту грустную историю. Кстати, от него нет вестей? Уже двое суток как уехал, обычно посланники с письмами из Парижа приезжали каждый день.

— Нет, Франсуа, — пытаясь скрыть тревогу, ответила Маргарет. — Нам остаётся только ждать, я уверена, что он скоро объявится.

— Хорошо бы, — заметил Фрэнк, отпивая не слишком горячий чай из чашки, что поставил перед ним Поль.

Они сидели втроём за столом в небольшой, но крайне уютной кухне, пропахшей сухими травами и специями, которые так любил хозяин. В печи догорали поленья, и Фрэнка точно сливочное масло растапливало это сонное тепло. Маргарет с Полем негромко переговаривались о планах на завтра, даже что-то говорили ему, но он почти ни на чём не мог сконцентрироваться. Сейчас за этим столом царила настолько спокойная и умиротворяющая атмосфера, что он невольно чувствовал себя ребёнком в кругу семьи. Будто Поль — отец, добрый, но твёрдый в своих решениях. Маргарет — нежная и любящая мать, что всегда обогреет и примет под крыло. Фрэнк чувствовал к ним сильнейшие тёплые чувства, родственную привязанность, ведь попав с улицы под руководство месье Мадьяро, он рос и взрослел рядом с этими людьми, купаясь в их внимании и поддержке. Не заметив, как чай закончился, он всё продолжал держать в руках пустую чашку, опасно наклонив её вбок. Сидел и смотрел на догорающие угли, видные в духовых отверстиях заслонки, не понимая, что глаза его уже слипаются и он засыпает.

— Франсуа, милый мой ребёнок, отправляйся, пожалуйста, в постель. Иначе ты рискуешь заснуть прямо здесь, а Поль не сможет донести тебя до комнаты — у него больная спина, — улыбаясь и теребя его за руку, сказала Маргарет.

— А вы? — сонно поинтересовался Фрэнк.

— Сейчас сполосну твою чашку, если ты соизволишь её отпустить, и тоже иду спать. Поль уже ушёл, если ты не заметил.

Фрэнк с удивлением оглядел кухню и обнаружил, что они остались вдвоём. Надо же, какие игры сознания… Он аккуратно передал хрупкую керамическую чашечку в заботливые руки Маргарет и, подойдя к ней для поцелуя на ночь, слегка приобнял за плечи.

— Доброй ночи, Марго, — сказал он, едва касаясь губами лба, украшенного заметными продольными морщинками.

— Добрых снов и тебе, мой хороший. Спи сладко!

В эту ночь, при открытом окне, за которым всё-таки разразилась гроза, Фрэнк спал особенно хорошо. И даже подсознательная, никак не оформившаяся тревога за наставника не смогла перебить его глубокого, спокойного сна.

Наутро, после приятного и лёгкого завтрака, Маргарет привычно назначила Фрэнка помогать с уборкой. Поместье было довольно большим, помещений хватало, и всего три обитателя в качестве прислуги справлялись с поддержанием чистоты весьма условно. Обычно, наставник заранее предупреждал, какие комнаты нужно в обязательном порядке подготовить к приходу гостей или какому-либо событию. А вне особых указаний уборка шла в стандартной очерёдности, установленной Маргарет. Сегодня была очередь комнаты Фрэнка и спальни Джерарда, хотя тот просил никогда и ничего не трогать у себя, только протирать пыль с пола и поверхностей.

Так было и сегодня. Фрэнк старательно натирал зеркало в углу комнаты наставника, чтобы на нём не осталось разводов, как случайно смахнул неловким движением руки небольшую расчёску для волос. Она жалобно звякнула о паркет и, проехавшись по нему, скрылась где-то под кроватью. Фрэнк, встав на колени, заглянул под свесившееся покрывало. Нет, там не было излишков пыли, ведь он сам лично регулярно протирал пол и знал, что под кроватью хозяина живёт мольберт, который видел свет крайне редко. Но в этот раз на мольберте в беспорядке лежали листы, видно, они были уложены в стопку, но потом разъехались в стороны. Расчёска лежала тут же, рядом с одним из листов, и Фрэнк решил достать последние, чтобы снова собрать вместе. Признаваясь себе, он не мог не отметить, что в первую очередь им двигало любопытство, а не желание порядка. Вынеся листы из тьмы на свет, он обомлел, рассматривая их. Резкие, быстрые, торопливые линии, которые как нельзя лучше передавали экспрессию движения. Блики и растушёвка, такая точная и слегка неаккуратная, дополняли рисунок, придавая ему завершённость. На набросках был он сам. И он колол дрова, видимо, наставник рисовал его именно в тот день, когда был вызван ко двору.

«Неужели я выгляжу так…» — Фрэнк замялся, подбирая слово, потому что тот привлекательный юноша, в каждом срисованном движении которого сквозила упругая сила молодости, совсем не напоминал ему образ того, как он представлял себя в своей голове. Неужели он так хорош со стороны?

Почему-то эта мысль заставила его зардеться, вспоминая последний разговор с Джерардом. Он так соскучился по нему… Всего три дня, а он уже полон любовного томления, которое тянуло всё его существо изнутри невыразимо сладкой болью. Очередной бал у баронессы планировался в конце недели… Успеет ли наставник вернуться к этому сроку? И что делать, если его не будет? Конечно, он не собирался идти туда один, но если в этом была хотя бы малая вероятность встретиться с Джерардом, он готов был рискнуть.

Именно таким — задумчиво сидящим на полу с листами в руках — его застала Маргарет.

— Фрэнки, ты закончил с уборкой? — строго спросила она, видя, как суетливо он начал складывать рисунки в стопку и убирать их под кровать.

— Да, да, я уже всё, — Фрэнк встал и вернул изящную расчёску на трюмо.

— Джерард не будет рад, если узнает, что ты трогал его вещи, — наставительно сказала она.

— Ох, Маргарет, не начинай. Я знаю правила лучше всех, это вышло случайно, — ответил ей Фрэнк, подходя к двери из комнаты.

— Ну хорошо, — подобрела та и, будто вспомнив что-то, сказала: — Спустись вниз, там приехал Люциан и спрашивал тебя. А у меня, кажется, жаркое подгорает, — принюхиваясь, сказала она и быстро убежала к лестнице в кухню.

«Люциан? Как неожиданно и приятно. Я совсем заскучал тут без наставника», — думал Фрэнк, торопливо перебирая ногами по лестнице, ведущей вниз к холлу.

Выбежав из дверей, Фрэнк увидел друга, сидящего на небольшой тахте и помахивающего короткой плёткой наездника. Он был, по обычаю, прекрасен и подтянут: тёмно-серый костюм для верховой езды, высокие сапоги, белая манишка и такие же кружевные манжеты, выглядывающие из рукавов удлинённого сюртука. Край ажурного платка в нагрудном кармане. Его светлые кудри и яркие голубые глаза только добавляли шика и без того законченному и цельному образу.

Едва увидев Фрэнка, тот вскочил на ноги и, широко улыбаясь, встретил того крепкими приветственными объятиями.

— Фрэнки, друг мой, как же я рад тебя видеть!

— Я не менее рад, Люциан! — ответил Фрэнк, сжимая плечи друга. — Какими судьбами?

— О! Леди Шарлотта сегодня решила посетить оперу в Париже, и мы подумали, что если вы с месье Джерардом присоединитесь к нам — будет просто превосходно!

— Оперу? То-то я думаю, что твой костюм слишком вычурный для обычной верховой езды. Ты прекрасно выглядишь!

— Благодарю, мой друг, — ответил Люциан, счастливо улыбаясь. — Я гнал Люцифера во весь опор, чтобы предупредить вас как можно раньше. Баронесса собирается выезжать ещё только через час в карете, и приглашает ехать вместе с ней.

— Это чрезвычайно мило, но… Вынужден огорчить тебя. Хозяина срочно вызвали в Париж, и его нет уже три дня. Вестей тоже нет, — как-то поникши, закончил Фрэнк.

— Ох, — только и вырвалось у Люциана, но он быстро сориентировался в ситуации и хлопнул друга по плечу. — Значит, тебе тем более надо выбраться с нами! Я уверен, месье Джерард бы не был против, тем более, мадам Шарлотта в случае чего сможет договориться с ним. Решайся, Фрэнки! Как давно ты не выезжал в свет? Уже пыльной паутиной покрылся, — и он, улыбаясь, снял с рукава домашней рубахи длинную серебристую нить с качающимся на ней паучком.

Фрэнк смущённо улыбнулся:

— Я просто занимался уборкой, поэтому…

— Живо умойся, оденься и спускайся вниз. Хватит придумывать отговорки. Тебе надо развеяться! — с тоном Люциана было невозможно спорить, и Фрэнк, счастливо улыбнувшись, кивнул в ответ:

— Пойдём, я отведу тебя в столовую, Маргарет напоит тебя чаем и накормит круассанами. С завтрака немного осталось, — и, взяв друга за руку, потянул его в сторону распахнутых дверей.

Ещё никогда Фрэнк не собирался так быстро. Наскоро обмывшись холодной водой до пояса в ванной наверху, он бросился в комнату, чтобы на некоторое время замереть перед распахнутыми створками обширного гардероба. Многие вещи оттуда носились от силы один-два раза, но Джерард, приобретая наряд для себя, никогда не забывал и о подарке для ученика. Казалось, что тот знал его фигуру на глаз так хорошо, что не нуждался в лекалах. И правда, вся одежда, заказанная к пошиву для Фрэнка «на глаз», была ему впору и сидела идеально. Не иначе, как ещё один талант наставника!

Он выбрал строгий фрачный костюм, не слишком обильную кружевами белую шёлковую рубаху и шарф, который обычно накидывали на шею при походе в оперу. Эта мелочь была ничем иным, как данью моде. Одевшись и расчесав волосы, он принял решение убрать их чёрной атласной лентой в пучок. Они слишком отросли, стоило попросить Маргарет немного укоротить его причёску.

Взглянул в зеркало, придирчиво осмотрел свой вид и остался доволен. Не следовало заставлять друга ждать, и Фрэнк, взяв с вешалки лёгкий кашемировый плащ, отправился искать Люциана.

Тот нашёлся на кухне, допивал чай и мило беседовал с Маргарет.

— Я отлучусь до вечера, Марго? С баронессой фон Трир… — начал было он, но женщина прервала его:

— Конечно, Франсуа! Люциан уже всё рассказал, и я рада, что ты выберешься в свет. Давно пора, — она нежно улыбнулась. — Береги себя, хорошо?

— Конечно! Ну, идём? — обратился он к Люциану, и тот, кивнув и промокнув рот тканой салфеткой, встал из-за стола.

На улице их ждал прекрасный весенний день. Март в этом году выдался просто невероятно тёплым, и сейчас, на солнце, в кашемировом плаще Фрэнку было даже жарковато. Они направились к конюшне, чтобы посмотреть жеребца, подаренного Шарлоттой Люциану несколько лет тому назад ещё жеребёнком. Тогда это животное не вызывало ничего, кроме жалости: проплешины по всему шерстяному покрову, куцые хвост и грива и слезящиеся, наполненные гноем глаза. Сейчас Люциан рассказывал эту историю с улыбкой, но в свой семнадцатый день рождения он расплакался от унижения, получив подобный подарок от своей покровительницы. На что баронесса ответила только, поведя плечами: «Я дарю тебе чистокровного жеребёнка. Он рано остался без матери. А что вырастить из него — лучшего друга или клячу — тебе решать».

Это было очередным испытанием, от которых Люциан уже порядком устал. Но жаловаться не приходилось, потому что жизнь рядом с Шарлоттой была намного интереснее, чем его сонное существование в приюте. И он начал заниматься стремительно подрастающим жеребёнком. Лечил, выхаживал, объезжал. Ему помогали в этом настолько, насколько он просил, но Люциан никогда не прибегал к помощи излишне. «Прося, всегда помни о том, что когда-то придётся и отдавать», — думал он по этому поводу.

Фрэнк распахнул двери конюшни и зашёл в тёплое, сухое, пропахшее сеном и навозом помещение. В первом же стойле обнаружился шикарный вороной, косящий блестящим карим глазом на вошедших.

— Люцифер! Здравствуй! — Фрэнк потянулся к морде коня, достав из кармана несколько кусочков сахара, предусмотрительно захваченных на кухне. Тот, обнюхав раскрытую ладонь, мягко, одними бархатными губами взял подношение. Люциан рассмеялся.

— Вот же шельма! Ни у кого не берёт, только у меня и у тебя.

Фрэнк тоже улыбнулся, гладя коня по лоснящейся чернотой морде:

— Потрясающий жеребец. Когда смотришь на него, становится понятно, почему природа является великим гением, до которого человеку никогда не угнаться.

— Не расхваливай его сверх меры, а то загордится и начнёт чудить, — ответил Люциан. — Может, прокатимся? Пока мадам Шарлотта не приехала?

— Я не в сапогах, — с сожалением заметил Фрэнк.

— Ерунда! Просто сядешь позади меня, надеюсь, это исчадие не будет против.

«Исчадие» скосило тёмно-карий глаз и громко фыркнуло.

Они неслись по дорожкам старого парка, окружающего поместье, и полной грудью вдыхали теплый, пронизанный солнцем воздух. В нем витала дикая смесь из запахов влажной от ночной грозы земли, молодой, только проклюнувшейся зелени, свежести и ещё чего-то терпкого, что наставник называл «ароматом любви». Сейчас, скача верхом на чёрном жеребце, тесно прижимаясь друг к другу и весело смеясь, они больше походили на расшалившихся детей, довольных своей игрой. Их глаза светились от счастья, а лица и души были открыты всему миру.

Сделав один круг и снова выехав к конюшне, они увидели подъезжающую по главной дороге карету. Они спрыгнули с коня и оставили его в стойле, а затем быстрым шагом направились к главному входу в поместье.

— Добрый день, мадам, — Фрэнк галантно поклонился баронессе, сидящей внутри экипажа. — Вы великолепно выглядите.

Шарлотта фон Трир улыбнулась, прикрыв острый подбородок веером.

— Ты льстишь мне, Фрэнки. Но это очень приятно. Где Джерард?

— Месье вызвали в Париж два дня тому назад, — медленно поднимая голову, ответил Фрэнк.

Было видно, что выражение глаз баронессы резко поменялось, вдруг став обеспокоенно-настороженным. Фрэнк не мог не отметить этого и тоже начал тревожиться.

— От него были вести?

— Нет пока… При дворе что-то происходит? — не преминул спросить он.

— Люциан, приведите себя в порядок и садитесь в карету, нам пора ехать, иначе опоздаем к началу, — уклонилась от ответа баронесса. Она явно была в курсе чего-то, о чём не хотела говорить. Но обсуждать это с Фрэнком она, видимо, не собиралась.

Двум юношам ничего не оставалось, как промокнуть чуть вспотевшие лица платками и, оправив фраки, сесть в обитую изнутри алым шёлком карету. Кучер прикрикнул, и экипаж, мягко покачиваясь от неровностей дороги, направился в столицу.

Глава 8

— Проходи, mon ami. Прости, что не встретила лично, мне сегодня нездоровится.

*мой друг (фр.)


Королева расположилась на большом мягком диванчике, кругом обложенном кружевными подушками. Тот стоял в дальнем конце её комнаты прямо напротив распахнутых створок балкона. Совсем недавно прошла гроза, и с улицы тянуло резкой свежестью и влажностью. Джерард уверенно, размашистыми шагами преодолел расстояние между ними и церемонно встал перед ней на колено, целуя хрупкие бледные пальцы, унизанные перстнями.

Она рассматривала его с лёгкой улыбкой и, когда тот закончил с приветственным лобзанием, мягко погладила по безупречно выбритой щеке.

— Ты как всегда невозможно юн и прекрасен, mon ami*. Как тебе это удаётся? — с лёгким интересом спросила она.

Королева была всего на пять лет старше своего протеже, но тяжёлые переживания и печальные события правления оставили на её челе намного больше нескрываемых следов. В этом году она вообще часто недомогала мигренями или просто пыталась укрыться в своём небольшом дворце от надоевшего ей высшего общества и ненавистного мужа — короля Иосэфа.

— Ваше Величество, мне никогда не затмить вашей юности и красоты, поэтому я считаю подобный вопрос неуместным. Вы превосходно выглядите, несмотря на то, что жалуетесь на плохое самочувствие, — Джерард поднялся и, не спрашивая разрешения, присел рядом с королевой на свободный от подушек конец дивана.

Личное пространство обоих было соблюдено, да и отношения их не предполагали никакой неловкости от подобного поведения. Такое позволялось лишь самым дорогим, приближенным к ней людям. Для всех остальных подобное было попросту невозможным — на несоблюдение этикета и попытки нарушить границы её личного пространства королева реагировала незамедлительно. Гневалась она сильно и яростно, порою надолго отсылая нарушителя спокойствия от двора.

— Погода сегодня под стать моему настроению, Джерард, — чуть погодя, продолжила королева. — Ночью прошла такая гроза, вспышки молний, потоки воды — это даже слегка напугало меня. Но всё это не идёт ни в какое сравнение с той головной болью, что принесло мне утро.

Она снова замолчала, вглядываясь куда-то вдаль, в очертания превосходного парка, окружающего её личный дворец, её Малый Трианон. Она давно не появлялась в Версале, полностью сдав его своему супругу. В его вычурных стенах всё тяготило, она совершенно устала от миссии правительницы и была согласна добровольно передать бразды правления государством Иосэфу, который так жаждал единоличной власти. Но тому оказалось мало этого. Он мечтал растоптать свою супругу, уничтожить её реноме, раскатать по камешку оставшиеся крохи народной любви и уважения. Последние два года стали для неё особенно тяжелыми. С каждым прожитым днём Мариэтта чувствовала, что сдавала всё сильнее и сильнее, и дело тут было не в здоровье тела, а в тяжёлом расстройстве духа.

Джерард, по обычаю безупречно одетый и выглядящий свежо, даже юно, внимательно и сочувствующе смотрел на неё. Мариэтта и сама оглядела себя, пытаясь понять — какой он её видит сейчас? Скромное, но изысканного кроя платье с глубоким вырезом декольте сидело на ней, как вторая кожа. Высокая, пышная причёска, убранная шпильками с крупными жемчужинами и живыми цветами, несколько локонов, ниспадающих на обнажённые плечи и точёную гибкую шею. Она ещё помнила в отражении зеркала своё выбеленное лицо с естественно алыми губами и потухшим взором когда-то ясных, чисто-васильковых глаз. Траурная морщина, навсегда залёгшая меж чётко очерченных тёмных бровей, выдавала бессонные ночи, проведённые в печальных раздумьях и страданиях. Возможно, она до сих пор выглядела притягательно, но, лишённая всякого внутреннего огня, больше не имела ни малейшего желания участвовать в событиях идущей мимо жизни.

За все десять лет её несчастливого, фиктивного, отвратительного по всем статьям супружества было только одно, что поддерживало и давало силы жить — любовь Адриана, когда-то близкого друга принца Иосэфа, которого тот привёз с собой из Австрии по её требованию. Адриана, который заменил королеве несостоятельного в постели мужа, болеющего крайней стадией фимоза и неспособного к зачатию. Мужа, который, ко всему прочему, презирал врачей и панически боялся медицинских инструментов.

Юную королеву никто не предупредил о таком положении дел, всё это было умелой интригой её дяди, эрцгерцога, который преследовал интересы своей жены, младшей австрийской принцессы. Мариэтта проклинала его, но не могла не согласиться — их союз, союз наследников династий Гапсбургов и Бурпонов, очень сильно упрочил отношения между странами и ослабил висящее над ними долгие десятилетия напряжение. Кто в этот долгожданный момент перемирия думал о личном счастье королевы? Кто думал о её любви или надеждах? Никому не было дела до таких мелочей в подобной напряжённой политической обстановке. Редко, крайне редко, когда обручённым правителям удавалось проникнуться друг к другу если не чувствами, то хотя бы уважением, и это уже считалось не иначе, как милостью Господней.

Мариэтте не повезло. Она оказалась пешкой в чужой игре, по неопытности ли, или по стечению злого рока. Сейчас не было смысла судить об этом. Но так же яростно, как ненавидела дядю за его интриги, королева благодарила небо за своего любовника, который фактически стал её настоящим мужем — за красавца Адриана. Он поддерживал её во всём и давал силы не сгибаться под ударами, которые только и сыпались на голову юной королевы Франции.

— Вы опять думаете о нём? — тихо спросил Джерард. Он был в курсе всех подробностей несчастливой истории её замужества и невыразимо искренне сочувствовал. Мариэтта была счастлива, что хотя бы он до сих пор с ней, безоговорочно и безоглядно верен, как и десять лет назад.

Она грустно улыбнулась, переводя взгляд с умывшейся природы за окном на мужчину, сидящего рядом.

— Как я могу не вспоминать его? Он был светом, средоточием любви всей моей жизни. Ты ведь знал всё из первых уст, был свидетелем, к чему вопросы? — она горько усмехнулась. — Конечно, ты и сам понимаешь… — сникла Мариэтта.

Перед её внутренним взором снова и снова вставала жуткая картина того страшного, судного для неё дня…

… Пасмурное, невероятно серое осеннее утро сыпало мелким дождём. Она с супругом королём Иосэфом стояла на балконе, а внизу под ними, на площади, волновалась толпа народа, скандирующая одно: «Казнить изменника! Казнить изменника!». Ничего уже было не изменить… наступило время последних слов, которые перед эшафотом тихо произнёс её Адриан. Он выглядел ангельски-красивым и сильным даже сейчас, в тюремной робе, с руками, сведёнными за спиной и закованными в тяжёлые кандалы. Никто не слышал его последних слов, но она запомнила и поняла каждое движение любимых губ. Он смотрел на неё, наверх, не мигая, пока говорил, стоя на эшафоте, в нескольких шагах от гильотины. «Люблю тебя, Душа моя, и всегда буду любить. Я ни о чём не жалею», — вот что это были за слова. Они острыми лезвиями прошлись по яростно стучащему сердцу, опалив очередной невыносимой болью. Один Господь Бог знал, чего стоило ей оставаться на месте, не броситься вниз к нему с того самого балкона… Она раскровила себе ладони собственными ногтями, пока, не чувствуя иной боли, кроме сердечной, исступлённо сжимала кулаки.

Когда его грубо дёрнули, укладывая под гильотину, она забилась всем телом, пытаясь отвернуться, закрыть глаза. Но супруг, стоящий рядом, с остервенением сжал её руку повыше локтя, едва не ломая кость: «Смотри, смотри на него! Смотри и помни: так я уничтожу всё, что тебе дорого. Я и так терпел ваши игры слишком долго». Злой, сдавленный шёпот прервался глухим ударом гильотины, и половина её души оказалась отсечена, умертвлена в ту же секунду…

— Я никогда не забуду того, что сделал Иосэф. Я ненавижу его, Джерард. Но это больше не слезливая глупая ненависть. У меня родился план, как отомстить за всю ту боль, что он доставил мне, — со злой уверенностью заявила королева Мариэтта.

Иосэф уничтожил своего друга, который беззаветно любил его жену, его королеву, фактически оставаясь при этом бесправным и бессловесным человеком, которым можно располагать как угодно. Адриана обвинили в политической измене, в участии в подготовке бунта, в распространении нелестных высказываний о правящей чете… Иосэф не поскупился, создавая своему другу тягчайшие обвинения. Лучшие прокуроры театрально доказывали вину Адриана перед многосотенной толпой, тогда как сам обвиняемый, обречённо склонив голову, думал только о том, что теперь будет с их с Мариэттой дочерью, сможет ли любимая защитить их дитя от собственного мужа?

Джерард устало вздохнул, и Мариэтта почувствовала себя хоть немного, но легче. Никто больше не сопереживал ей так искренне, не был так отзывчив к перемене её настроений. Он был единственным, кто пытался поддерживать еле тлеющее в ней чувство гордости и собственного достоинства. Он готов был сражаться для неё и за неё столько, на сколько хватит его сил — она знала это наверняка, и знание это не требовало подтверждение клятвами. Джерард уже сполна подтвердил свою верность ей.

— Я весь внимание, моя королева, — произнёс он строго, весь превращаясь в замершую над диким зверьком гончую. Она не удержалась от улыбки и вопроса:

— Почему ты готов ввязаться в любую авантюру ради меня? Только не отвечай, что потому что я королева, а ты мой слуга. Мы давно перешагнули эти понятия.

Джерард долго молчал, разглядывая, казалось, кружева на рукавах её платья.

— Моя королева… — начал он негромко. — Всем, что я имею, я обязан вам. Вашему доверию. Разве я могу не выполнять ваши поручения? Только благодаря вам у меня есть мой дом, мои люди, которых я называю семьёй и могу о них позаботиться. Защищая ваши интересы, я защищаю их. Свою семью… Вы делаете то же самое, ваша семья… ваша дочь и вы…

Мариэтта осознала, что должна прервать его. Иначе совсем потеряет лицо и расплачется прямо здесь и сейчас. Да, она понимала Джерарда как никто другой, а он понимал её. Возможно, она просто слишком устала быть королевой.

— Ты же понимаешь, зачем я так срочно вызвала тебя в Париж? — перебила она Джерарда, надеясь, что голос её звучит ровно.

— Конечно, Ваше Величество. Наша революционная оппозиция зашевелилась? — полуутвердительно спросил Джерард.

— Да. Кажется, Иосэф готов приступить к решительным действиям. Глупец!

Королева снова ушла в свои мысли. Её ищейки давно вынюхали, откуда идёт финансирование революционной деятельности. Король мечтал растоптать её, выставить её невменяемой, сошедшей с ума от горя утраты любовника, отдалить её от руководства страной, сослав в провинцию или монастырь якобы поправлять душевное здоровье, и остаться единоличным правителем. У Иосэфа были далеко идущие планы реформирования общественного и политического устройства Франции. Но он не был дальновидным королём и не чувствовал, куда дует ветер перемен. Народ, подталкиваемый к недовольству его оплаченными приспешниками и крикунами, неожиданно начал порождать своих собственных деятелей, которые стали провозглашать совсем иные догматы из толпы. «Свобода! Равенство! Братство!» — кричали они, но и она, и Джерард всегда только криво усмехались этим лозунгам. Они никогда не верили ни в первое, ни во второе, ни в третье. «Очередная утопия, окутанная духом романтических устремлений» — так называл Джерард настроения, движущие массами. Король Иосэф же не видел дальше своего носа. Было очень глупо считать, что, избавившись от одного неугодного монарха, революционно настроенная толпа будет рада другому. Грядущие события могли навсегда пресечь абсолютизм Франции, и эта необузданная сила народного волнения пугала больше всего. Толпа людей в состоянии аффекта больше похожа на дикое стадо, не способное мыслить разумно; и стадо это страшное орудие в руках судьбы. Сам того не осознавая, Иосэф запустил тяжёлый, неостановимый ход маховика истории.

«Глупец…» — мысленно повторила королева, но легче от этого не становилось. Наступала пора действовать. И действовать решительно. Собирать ответный компромат, составлять планы, продумывать предательства, вынюхивать полезную информацию. Через постель, через обольщения, через шантаж — как угодно… Королева нуждалась в своём верном псе!

— Прошу тебя, mon ami, подумай над тем, что можно предпринять. Нужно поставить Иосэфа на место, обернуть его предательство против него самого. Надо попробовать заручиться поддержкой здравомыслящих людей, к которым прислушивается народ. Я буду с нетерпением ждать любых предложений и вестей от тебя.

Джерард с готовностью склонил голову, принимая не приказ, а больше дружескую просьбу. Он словно уже видел смутно проступающие крайние нити этого туго стянутого клубка, и ему не терпелось приступить к его вдумчивому и неторопливому распутыванию.

— И ещё одно… Луиза… — королева замялась, не зная, как преподнести настолько личную, настолько важную просьбу до своего протеже. Она была уверена в нём больше, чем в себе. Больше, чем в ком бы то ни было. Острый, дерзкий ум Джерарда не раз находил выходы из столь сложных и неоднозначных ситуаций, что она просто не могла доверить свою дочь никому другому. Тут, в Париже, малышке было опасно оставаться. Иосэф мог дотянуться до неё и впутать в мерзкую, грязную паутину своих планов. Разыграть, как удачную карту…

— Что не так с мадемуазель Луизой? — с волнением спросил Джерард. Он словно интуитивно предчувствовал ответственность, которую хотела возложить на него королева, и явно не понимал, рад ли он этому.

— Через неделю мать-настоятельница монастыря, где я прятала Луизу от короля, привезёт её обратно в Париж. Джерард… — она с тоской посмотрела на него, и в его глазах напротив застыл немой вопрос. — Мой верный пёс, мой друг, моя надежда… Мне больше некого просить об этом, — она нервно заломила руки, и её глаза всё же наполнились слезами. — Прошу тебя, укрой её. Сбереги, сохрани, спрячь от него. Он не оставит в покое остатки того, что заставляет меня существовать на этом свете. Развяжи мне руки, чтобы я могла быть более смелой и дерзкой в своих решениях и поступках, — Мариэтта, забыв обо всяких границах личного пространства, сжала длинные пальцы Джерарда, и по её лицу покатились крупные слёзы.

Для Джерарда просьба явно стала чем-то сродни грому среди ясного неба. Такая грандиозная ответственность, такое доверие — всё это заставило его душу трепетать и биться внутри груди пойманной птицей. Заботиться о десятилетней девочке королевской крови, единственной наследнице престола в то время, как страна на пороге масштабных беспорядков?..

Он глубоко вдохнул, словно воздуха вокруг резко поубавилось. Глядя на её молящее заплаканное лицо, он в ответ так же крепко сжал её ладонь, приободряя.

— Это великая честь для меня, моя Королева, — чётко произнёс Джерард, неторопливо выдыхая. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сберечь вашу дочь, пока всё не успокоится. Можете доверять мне всецело, я не подведу вас.

Мариэтта, терзаемая сдавливаемыми рыданиями, не выдержала и прислонилась к его надёжному плечу. Он всегда выглядел так, словно не испытывал ни малейших сомнений, и это подкупало. Впервые она позволила себе быть настолько слабой перед ним, и впервые его уверенная рука скользила по её согнувшейся спине, пытаясь успокоить. У него это неплохо получалось — вселять уверенность и успокаивать. Не зря тогда, более десяти лет назад, она согласилась на его предложение, произнесённое на чистом энергичном итальянском…

«Только дайте мне шанс, моя Королева, — сказал он тогда, смело глядя в глаза, — и я смогу развлечь вас так, как никто другой. Я стану вашим преданным псом и буду до самого конца лежать у ваших ног, оберегая покой и выполняя любое поручение, каким бы сложным оно ни было».

Всё это было сказано уверенно и без тени флирта или романтического подтекста. Этот смазливый мальчишка предлагал ей служение, предлагал дерзко, понимая, что шанс у него всего-навсего один. И она согласилась почти без размышлений. Возможно, в тот день ей просто было скучно, и сначала это напоминало какую-то странную, любопытную игру. Но позже… Мариэтта сдержала своё слово и ни разу не пожалела о своём решении. Джерард оказался обладателем бесконечных талантов и столь же бесконечной верности.

— Почему мы никогда не спали с тобой, Джерард? — неожиданно спросила Мариэтта, всё так же припав к широкому мужскому плечу покрасневшей щекой.

— О, Ваше Величество, — спокойным голосом ответил тот, спустя несколько секунд раздумий, — наверное, потому, что у нас, слава Богу, ещё есть более важные и интересные дела, которыми мы можем заниматься в обществе друг друга.

Королева выпрямилась и с лёгкой улыбкой посмотрела на мужчину. Плакать и стенать больше совсем не хотелось. Он всегда умел сгладить неловкость так, чтобы та выглядела просто милой шуткой. Потрясающий человек, поднявшийся из ничего и выросший прямо на её глазах…

— Ступай, мой мальчик. Я буду ждать тебя через неделю, чтобы доверить свою дочь и обсудить все твои идеи.

— Благодарю вас, — поднявшись, Джерард глубоко и изящно поклонился и, уже почти развернувшись, чтобы уйти, внезапно спросил:

— Вы не собираетесь в оперу на неделе? Венский Музыкальный Театр привёз «Дон Жуана» Моцарта. Это должно быть что-то потрясающее! Выход в свет пошёл бы вам на пользу.

Мариэтта только отрицательно покачала головой.

— Нет, нет… Я не могу. И не хочу. Мой траур накрепко прирос к моим плечам, даже если я не могу носить чёрное. Пожалуйста, развлекись и за меня тоже, mon ami, и поделись потом своими впечатлениями.

Джерард коротко кивнул и направился на выход к дверям, украшенным позолоченной резьбой. Малый Трианон, которым владела Её Величество, был не так кричаще украшен, но зато казался намного уютнее и теплее атмосферой, нежели Версаль. Никто не мог ступить на эти земли без разрешения или ведома королевы, и это позволяло хотя бы ненадолго, но расслабиться.

Уже закрывая за собой дверь, он услышал тихое, сказанное ему в спину:

— Береги себя, Джерард…

Глава 9

Опера блистала сегодня. Само здание было воплощением изысканного вкуса в барочной архитектуре, оно светилось огнями и источало манящую притягательность.

Уже перед входом во Французский Королевский Оперный Театр на любого находило это невыразимое, совершенно не похожее ни на что настроение предвкушения.

Широкая, уже чуть затоптанная красная ковровая дорожка, начинающаяся от самого тротуара, куда сходили гости, покидая свои кареты, вела до дверей Театра: громоздких, величественных, с витыми ручками в виде голов тигров; своей помпезностью и богатством отделки эти двери заставляли трепетать как завсегдатаев оперы, так и новичков, пришедших сюда впервые.

Сегодняшнее действо было особенным: приезжая труппа из всемирно известного Венского Музыкального Театра привезла в столицу Франции оперу «Дон Жуан» Моцарта. Это было поистине громкое событие для Парижа, более того, ходили слухи, что это сам король пригласил известную труппу, дабы порадовать Её Величество королеву Мариэтту. Будучи бывшим австрийским подданным, он имел все связи и возможности осуществить подобное масштабное мероприятие.

Поэтому к главному входу подъезжали только богатые экипажи, из которых выходили не менее роскошно одетые представители высшего света, знать, придворные и приближённые к правящей чете люди. Сегодня внутрь не пускали никого постороннего, потому что все ожидали прибытия королевы вместе с мужем, королём Иосэфом, хотя достоверной информацией об их решении посетить мероприятие никто не владел.

Дождавшись своей очереди высадить пассажиров у красной дорожки, карета, наконец, качнулась и остановилась, и баронесса с двумя юношами поспешила выйти на воздух. Люциан галантно подал руку и помог мадам Шарлотте спуститься. Она улыбалась ему спокойной и уверенной улыбкой покровительницы, а тот — в ответ — нежно и обожающе, и Фрэнк отметил, что его наставник никогда не смотрел на него так — с нотками превосходства. Он задумался, было ли это игрой на публику, или же в этом заключалась основа отношений Люциана со своей благодетельницей?

Меж тем баронесса взяла под руку своего протеже, и они начали неспешно продвигаться в скоплении других гостей ко входу в театр. Фрэнку ничего не оставалось, как занять место подле свободной руки Шарлотты, и он был очень удивлён, когда она, никак не акцентируя на этом внимание, очень естественно взяла под руку и его. Представители высшего света крайне медленно подходили к дверям, все норовили рассмотреть получше наряды соседей, успеть посплетничать или просто перекинуться парой слов со старыми знакомыми, а баронесса фон Трир, далёкая от светских кругов, но не менее влиятельная от этого, спокойно и чуть горделиво принимала приветственные кивки и комплименты, ни с кем при этом не заговаривая. Она поистине вела себя слегка вызывающе, и Фрэнк невольно восхитился этой женщиной. Иметь смелость идти против высшего общества, не принимать его правил игры, постоянно пользуясь лишь своими — для этого требовались недюжинная сила воли и уверенность в себе. И весе своего благосостояния.

Фрэнк иногда ловил подбадривающий взгляд Люциана и улыбался ему в ответ. Он крутил головой и желал успеть насладиться каждой деталью, каждым запахом, каждой эмоцией, висевшей в воздухе. Здесь пахло роскошью, ухоженностью, влиятельностью, интригами и, почему-то, тленом. Несмотря ни на что, этот запах — запах бренности, тщетности, смерти — едва уловимо, но чувствовался в воздухе. Будто что-то нависло над Парижем и не давало ему дышать полной грудью. Какая-то тревога, давящая на головы сверху.

Фрэнк, уделявший внимание всему, что происходит вокруг, совершенно случайно заметил в одном из ближайших к театру переулков довольно многочисленную толпу, сдерживаемую представителями порядка. Люди в её рядах что-то громко скандировали, потрясая над головой кулаками, и их лица были перекошены от ненависти и злобы. Юноша прислушивался, пытаясь хоть немного разобрать, что они кричат. Напрягая слух, концентрируясь только на недовольных повышенных голосах, он наконец-то разобрал:

— Хлеба! Хлеба! Долой увеселения, мы просим еды для наших детей! Хлеба! Хлеба! — бушевала толпа, и у Фрэнка отчего-то всё похолодело внутри. Эти люди, осмелившиеся выйти на улицу, разозлённые, голодные, требовали того, что принадлежало им по праву. Он не понимал, почему человек вообще должен требовать того, что ему законно полагается за тяжкий труд?

— Мадам Шарлотта, что там происходит? — задал он вопрос женщине. Та, повернувшись в сторону толпы и чуть сильнее притянув Фрэнка к себе за локоть, слегка нахмурилась.

— Это представители революционно настроенной народной партии, — тихо, но чётко проговорила она. Шарлотта не должна была вмешиваться, Джерард будет очень зол, но она не могла больше смотреть на то, как он чрезмерно оберегает своего протеже, защищая и укрывая его от всех житейских бурь и волнений. Он словно не хотел для него повторения своей тяжёлой юности, но ведь от судьбы не уйдёшь?

Шарлотта всегда считала, что «защищать от бурь» можно разными способами. Можно было выстроить каменный дом, а вокруг него — стену и ров, и сидеть внутри, отгородившись от всего, сидеть и бояться, и дрожать, и думать: «Пускай пройдёт мимо!» Или же надеть шлем и кольчугу, наточить меч и выйти из ворот, бросившись навстречу неприятностям, борясь с ними, пытаясь сделать всё возможное, посильное для светлого будущего. Спрашивать себя: «Сделал ли я хоть что-то для того, чтобы стало лучше?» Сам Джерард был явно из последних. Но мальчика своего он опекал сверх всякой меры. «Хватит, — решила Шарлотта. — Пусть он и обидится на меня, но Фрэнк должен быть в курсе происходящих событий. Так будет правильнее».

— Почему они требуют хлеба? Что происходит? — Фрэнк пытливо смотрел на неё, и меж тем они почти подошли к дверям.

— Они требуют, потому что голодны. А Франция погрязла в долгах. Зерновые не уродились, король отправляет огромные казённые средства, поддерживая войну в Америке, чтобы прослыть самой богатой и влиятельной державой в Европе. Налоги подскочили, и это неудивительно, что народ повалил на улицы. Королева заперлась в своём горе в Малом Трианоне, растрачивая казну на новые платья и туфли, и всё это в то время, как страна катится в бездну. Посмотри на их лица, Фрэнк, — произнесла баронесса, наклоняясь к самому его уху. — Посмотри, сколько в них злобы и отчаяния. У некоторых от голода и болезней умерли дети. Другие из них сами истощены до крайности. Они приближаются к конечной стадии ненависти, и подумай теперь, мой хороший, ты ведь умный и сообразительный мальчик, что будет, если эта толпа заполонит улицы? Доберётся до Версаля? Достигнет наших спокойных пригородов?

Слегка шипящие, режущие воздух слова, произносимые баронессой, больно отдавались внутри тела Фрэнка. По спине прошёлся холодок и на мгновение стало очень жутко от смутной представившейся картины… Он давно не был в Париже, он ничего не знал! Почему? Почему?!

— Я не понимаю… — начал было он, но мадам Шарлотта его перебила:

— Не понимаешь, почему Джерард не рассказывал тебе? Он панически беспокоится за твоё благополучие и доброе здравие, мальчик. Он слишком, чрезмерно тобою дорожит, и от этого, на мой взгляд, допускает некоторые промахи. Не мне его судить, он потрясающий человек, но с тобой как будто теряется и перестаёт быть на себя похожим. Подумай над этим. Уже совсем скоро ты должен будешь позаботиться о нём, а не наоборот.

Они практически подошли к дверям, ещё немного, и их широко распахнутые створки остались позади, а холл Театра встречал своим богатым убранством. Кто-то осуждающе смотрел на баронессу, кто-то зло шептался, недвусмысленной понимающей улыбкой провожая её гордо натянутую спину. Шарлотте фон Трир было плевать на них всех: на завистников, на злословцев, на сплетников и прочих болезных от безделья. Она уже давно всем доказала, что не была беззубой и могла за себя постоять. Никто не осмелится в открытую сказать гадость о ней, состояние её покойного мужа было велико, умело приумноженное и после его кончины. А перешёптываются пусть сколь угодно — такой неприкрытый интерес даже льстил.

Опера трепетала. Сама атмосфера вокруг, кажется, являлась кровеносной системой, разносившей по всем лестницам, шикарным залам, фойе и местам для отдыха и бесед толчки эмоций, ожиданий и восторгов. Там, в глубине, за многочисленными поворотами коридоров, глядящих на людей глазами задрапированных тяжёлыми тканями дверных проёмов, билось оно — сердце этого места. Большая королевская сцена.

Фрэнк, сопровождаемый своими спутниками, уже вошёл в ложу бельэтажа на третьем этаже. Подойдя к самому краю балкона, обитого сверху мягким бархатом, он смотрел оттуда на людей, которые виделись с высоты как единая, подчинённая ритмичному пульсу, масса.

Сцена! Таинственная, ещё сокрытая расшитым золотом занавесом, защищённая полукруглой оркестровой ямой, — именно она была сердцем Театра. Музыканты внизу разыгрывались, создавая некую сумбурную какофонию из отрывков своих партий, будто норовили сбить это сердце с должного единого ровного ритма. Но, несмотря на это, он был во всём: в лёгком, медленном колыхании занавеса, в плавных, синхронных движениях рук скрипачей и виолончелистов… Фрэнку казалось, что даже дамы в партере обмахивались веерами согласно заданной пульсации.

Ощущая всё это внутри себя, откликаясь на пронизывающий ритм всем существом, Фрэнк улыбался своим мыслям. Стоять тут и с высоты оглядывать высшее общество, чувствовать ритм биения сцены, улавливать обонянием тонкий аромат духов баронессы, а плечом — тепло от соприкосновения его и Люциана, стоящего рядом и смотревшего на всё с таким же восхищением — каждая из этих деталей делала его безмерно счастливым. Он был очарован волшебством Королевского Театра и своими радостными, предвкушающими эмоциями настолько, что чувствовал эфемерные, расправляющиеся за спиной крылья. И основной, но тайной причиной тому была фраза мадам Шарлотты: «Он дорожит тобой безмерно».

«Я не просто его ученик. Нет, тут явно скрывается что-то большее. Пусть будет так, Господи, пусть ему не будет всё равно. Я всё стерплю от него: гнев, раздражение, занятость, но только не безразличие. Только оно убивает, заставляя чувствовать себя никчёмным, просто выгодным вложением его времени, денег и способностей к наставничеству. Не хочу быть просто удачно пришедшейся к месту и времени вещью… Мне страшно, страшно от нависшей над страной напряжённой неизвестности. Он обязательно окажется в самом пекле всех событий, Джерард… Он как азартный игрок, идущий на риск, очертя голову. Господи, убереги его. Сохрани для меня, а если не для меня, то… Просто, пригляди за ним, Господи…»

Размышляя и неосознанно молясь за любимого человека, Фрэнк проходил взглядом по соседним с ними ложам третьего этажа. Сплошь богато одетые и совершенно незнакомые люди, холёные, явно не испытывавшие нужды в хлебе. Они разговаривали, смеялись, флиртовали друг с другом, кто-то шуршал обёрткой от шоколада, и все как один бросали нетерпеливые взгляды на сцену.

«Когда уже можно будет перестать поддерживать надоевшую беседу и сделать вид, что увлечён действием?» — читалось в этих взглядах.

«Лицемеры, лицемеры… » — думалось Фрэнку. Было ли в этом зале ещё хоть с десяток человек, кроме его спутников, пришедших сюда с трепетом предвкушения, чтобы послушать гениальную музыку Моцарта, а не затем, чтобы исполнить свой статусный долг или просто развлечься, красуясь в новом наряде?

Их ложа смотрела на сцену из левого угла, и это была очень удобная обзорная точка. Найдя для себя новое занятие — поиск лиц, одухотворённых ожиданием музыки, Фрэнк продолжил разглядывать присутствующих в зале, сместившись глазами ниже, на второй этаж бельэтажных лож.

Люциан, видя возвышенное и предвкушающее состояние друга, не тревожил его разговорами, внутренне любуясь вдохновенным профилем. Изредка он бросал на Фрэнка изучающие, лучащиеся улыбкой взгляды и был совершенно счастлив тем, что друг решился выехать из поместья в столицу. Баронесса сидела тут же рядом, легонько обмахиваясь веером. Было душно, и монотонный шум разговоров, доносящихся отовсюду, давил на уши. С ними в этой ложе находились ещё две пары незнакомых представителей знати, с которыми Шарлотта обменялась снисходительными приветственными кивками.

Баронесса так же наблюдала за молодыми людьми, умело скрывая взгляд под приопущенными ресницами. Она понимала, почему так стремительно менялось отношение Джерарда к его ученику. И сколько бы он ни клялся ей, что никогда не опустится до того, чтобы развратить его, чтобы испортить, используя его к нему тёплые чувства для удовлетворения своих плотских инстинктов, она точно знала — придёт время, и даже упрямый в своих убеждениях Джерард сломается. Как бы он ни уверял её и сам себя, что не собирается отвечать на столь непосредственные и открытые чувства ученика, он не сможет устоять.

В глубине своей искалеченной, несчастной души Джерард оставался неисправимым романтиком, хоть и скрывал это за внешней циничностью, холодностью и саркастическим отношением ко всему происходящему. С этой позиции было проще, легче жить. Жить в создавшихся условиях, не впуская ничего из внешнего мира внутрь себя. Оставляя себя цельным, неразбитым. Романтичным.

Шарлотта улыбалась, она знала это, как никто другой. У Джерарда не было более близкого друга, чем она, разве что сама королева, но вряд ли он говорил с Её Величеством о своём личном.

Она смотрела на Фрэнка и не могла не отметить, как тот расцветал. Стремительно, быстро, точно снежная лавина сходила со склона горы, обнажая спрятанные в травах альпийские цветущие луга. Он давно перестал быть угловатым мальчиком и был очень хорош; дело стояло только за временем — когда Джерард сам это увидит, разглядит, откликнется на его настойчивость и верность. Когда сломается под напором искренних и неизменных чувств. Дело было за временем, которого у них почти не оставалось…

Фрэнк быстро, не задерживаясь, перемещался взглядом с лица на лицо, пока не замер в удивлении, с силой стискивая пальцами бархатную мягкость обивки. Черноволосый мужчина в центральной, самой изысканной ложе этажом ниже сидел, вытянув руки перед собой, уложив их локтями на красный бархат и сцепив пальцы, унизанные дорогими перстнями, в замок. Его лицо, серьёзное, чуть острое чертами, было предвкушающе одухотворённым. Мужчина вглядывался в едва колышущиеся полотна занавеса и ожидал начала выступления — горячо, с замиранием сердца, с тянущим в груди, опасливым немым вопросом: «Будет ли это настолько хорошо, как я того ожидаю?»

Вот сидящий рядом с ним полноватый вельможа в расшитом шелковом сюртуке, по-хозяйски грубо положив руку ему на колено, начал что-то шептать тому на ухо, зарывшись крупным носом в тёмные пряди. Мужчина, чуть нахмурившись, заставил себя отвлечься от созерцания и податься к тому, выражая заинтересованность, а потом и лёгкую, блуждающую на губах улыбку. Он кивнул и, совершенно не протестуя руке, требовательно оглаживающей его бедро, снова вернулся к ярому, трепещущему ожиданию начала.

Фрэнк сжал обивку до белых костяшек на руках. Он не мог даже и подумать, что такая сцена, о возможности которой он теоретически знал, в реальности произведёт на него настолько ошеломляющий эффект. Он с ужасом ощущал в себе желание спуститься к ним в ложу и оторвать этому обрюзгшему мужчине руку. Но ещё больше пугала его всё возрастающая решимость и прибывающие в его худощавое тело силы для того, чтобы это желание осуществить. Он еле заметно дёрнулся, как Люциан вдруг спросил его, тревожась и прихватив рукой локоть:

— Что случилось, Фрэнки? Ты будто бы побледнел.

— Ох… Люциан, там Джерард. Я не ожидал увидеть его здесь.

— Где? — заинтересованно спросил друг.

— Центральная ложа этажом ниже. Он не один, как ты понимаешь.

— Держи себя в руках, друг мой, — тот склонился почти к самому уху, и горячее дыхание Люциана обдало его кожу, помогая прийти в себя и здраво взглянуть на вещи.

— Да, конечно… Я не идиот.

Он продолжал и продолжал смотреть на Джерарда, такого близкого, такого родного и совершенно, бесконечно далёкого и недоступного сейчас. Вдруг черноволосый мужчина вздрогнул и медленно, не меняя положения головы, поднял взгляд выше и потом, резко и неожиданно, увёл его влево. Фрэнк попался. Такие тёмные сейчас, глаза наставника зацепились за него, словно крючьями, вонзившись в самую плоть, и отвести взгляд не было никакой возможности. Фрэнк был напуган и одновременно счастлив. «Он смотрит на меня! Он почувствовал мое внимание!»

Но взгляд Джерарда был недобрым, более того, Фрэнку показалось, что тот наливается бешенством. Но потом, вдруг опомнившись, Джерард осмотрел ложу Фрэнка и, оставшись довольным от увиденного окружения, как будто выдохнул и чуть расслабился, возвращаясь к созерцанию занавеса.

И вот свет плавно угас, дирижёр поставил руки «на внимание» и, грациозно взмахнув палочкой, извлёк из оркестра первые звуки вступления. Опера началась.

Фрэнк, удобно усевшись, не мог бы точно сказать, чем занимался больше — сопереживанием действу, разворачивающемуся на сцене, или разглядыванием своего наставника. В полутьме ложи он угадывался довольно смутно, и это ещё больше заставляло его уплывать в странные фантазии внутри его головы. Не зная, как досидел до антракта, он сорвался с места, едва отзвучали заключительные аккорды, чтобы в числе первых добраться до буфета выпить стакан воды — во рту пересохло и язык еле отлеплялся от гортани.

Он быстро шёл, умело лавируя среди людей, как вдруг чья-то цепкая рука выдернула его из толпы, увлекая в нишу, занавешенную тёмно-алой плюшевой портьерой, обитой золотыми тяжёлыми кистями. Едва оказавшись в полумраке отсечённым от толпы, он услышал сдавленное:

— Что ты тут делаешь?

Это был никто иной, как Джерард. Глаза его метали молнии, и он был весьма не в духе.

— Я принял приглашение баронессы фон Трир и решил посетить оперу в компании её и Люциана, — как можно спокойнее ответил Фрэнк, хотя у самого внутри клокотало целое море различных эмоций.

Тело наставника, напряжённое и подтянутое, оказалось до безумия близко, и тот, одной рукой вцепившись в его локоть, другой ощутимо вжимал Фрэнка в стену, упираясь ему в грудь.

— И с каких это пор ты волен принимать самостоятельные решения в моё отсутствие? — шипел Джерард, обдавая горячим дыханием лицо.

Он был невообразимо, чересчур волнующе близко, и Фрэнк не знал, чего хочет больше — со страхом оттолкнуть его или наоборот, поддавшись страстному возбуждению, притянуть к себе сильнее, впечатываясь всем телом, приникнуть к губам, ломая все его планы и смешивая карты. Смысл вопроса едва ли доходил до него, Фрэнком овладело безумие желания, и, видимо, это слишком ярко читалось в его глазах, раз Джерард, шумно выдохнув, отпустил его локоть и чуть отстранился назад.

— Фрэнки, мой мальчик, ты не понимаешь всего, что происходит, — с сожалением, будто переменив какое-то своё решение, начал Джерард, избегая прямого взгляда, — выезжать за пределы поместья становится опаснее с каждым днём. А находиться сейчас в Париже почти равно самоубийству.

— Но ведь вы — здесь, — твёрдо сказал Фрэнк, пытаясь успокоить тело и разум от недавнего взрыва эмоций. — Вы тут, когда это опасно. Я должен понимать, что происходит, должен быть в курсе, разве не так? Я же ваш преемник, Джерард…

— Как бы не рассыпался весь смысл того, что я собирался тебе передавать, Фрэнки, — тихо, неразборчиво прошептал тот, горько усмехнувшись. — В любом случае, — поднимая, наконец, голову и снова встречаясь глазами, продолжил он, — я счастлив, что сейчас с вами всё в порядке. С Шарлоттой я поговорю позже, передай ей мой пламенный привет. И будьте чрезмерно осторожны на обратной дороге. Заприте изнутри двери кареты и не заезжайте на улицы со скоплениями народа, молю вас. Иначе просто не выберетесь из города.

Он уже было повернулся, чтобы выйти из их укрытия, как Фрэнк, повинуясь безотчётному порыву, вцепился в ткань безупречного тёмно-серого сюртука.

— А как же вы? Едемте с нами!

Джерард удивлённо обернулся и замер, как-то по-новому оглядывая Фрэнка. Раньше тот ни за что не позволил бы себе подобный жест.

— Я доберусь сам, — разделяя слова, ответил он. — Скорее всего, буду завтра утром. Хорошего вечера, Фрэнки, и… будьте осторожны.

Высвободив рукав и отвернувшись, Джерард скрылся по ту сторону портьеры, оставив Фрэнка наедине со своими мыслями и эмоциями.

Глава 10

Карета мягко покачивалась на рессорах, создавая тот ненавязчивый ритм, который очень быстро приводит разум человека к состоянию погружения в себя. Джерард расслабленно сидел, откинувшись на мягкие подушки диванчика и немного развязно раскинув колени в стороны, и не отводил взгляда от окна, за которым в сумраке ночи проплывали, точно выплетенные из чёрного траурного кружева, вершины деревьев. Мысли его кипели, накатывая одна на другую, но на лице это никак не отражалось — сейчас он более всего производил впечатление рассеянного, романтичного и чувственного мужчины.

Завязки его блузы давно были растянуты, в вырезе белыми масляными мазками светилась кожа, обтягивающая тонкие ключицы. Одной рукой, поставив локоть на мягкую подставочку на дверце, он придерживал голову за подбородок, и его ухоженные пальцы, мерцавшие в полутьме камнями колец, блуждали по скуле, иногда касаясь губ, ненавязчиво проходя по ним и снова оставляя в покое. Он совершал эти действия заученно, не отдавая себе отчёта — многие, бесчисленные годы использования самых действенных уловок, жестов, лучших поз и взглядов, выставляющих его в крайне желанном и вожделенном свете, сделали своё дело.

Всё это прикипело, наросло на его сущность сверху, точно вторая кожа, и не требовало никаких усилий или контроля со стороны сознания. Ни один человек на свете, кроме самого Джерарда Мадьяро, не мог бы догадаться о механической природе его движений, никто и никогда бы не рассмотрел в глубине его глаз и души усталость и даже скуку, нет. Он казался совершенно искренним в своей соблазнительности, и его внешность сейчас не обманывала. Порой Джерарду становилось тошно от себя, когда он вдруг замечал, что снова неосознанно встряхивает волосами «так, как это следует делать, чтобы чуть замерло дыхание» или «грациозно, гибко» поворачивает шею, слегка опустив голову, чтобы взгляд получился «пробирающий, с поволокой».

Он мог бы написать книгу и классифицировать все приёмы, начиная от самых милых и безобидных и заканчивая в конце списка теми, что вытряхивали из людей душу, переворачивая всё внутри, заставляя все их мысли крутиться вокруг таинственной и желанной персоны соблазнителя. Отдельной главой там бы шли приёмы, которые никто и никогда не отнёс бы к прямому ритуалу соблазнения; и всё же они были и работали, как часы.

Он много чего мог бы сделать важного и интересного, но сейчас думал совершенно не об этом. Перед его внутренним взором стоял его мальчик, Фрэнк: сначала — в шикарном оформлении бельэтажной ложи Королевского Театра, красивый, манящий, восторженный… Такой не похожий на себя обычного, в повседневной одежде, занятого делами поместья, книгами или бухгалтерскими расчётами. А затем — чуть встрёпанный, шокированный, зажатый в тесноте закутка, скрытый тяжёлой портьерой и, кажется… готовый наброситься на Джерарда, настолько нестерпимо горели желанием его глаза.

Впервые Джерард испугался. Нет, не своего ученика. Он испугался быть опалённым. Быть зажженным этим огнём, ведь до сих пор Фрэнк любил очень мягко; глубоко, но при этом совершенно ненавязчиво. Его чувства — как запах свежевыпеченных круассанов Маргарет по утрам. Без него начало нового дня поместья было совершенно невозможным, нереальным, странным. Этот аромат воспринимался как должное, но при этом не вызывал бури чувств — сдержанное «спасибо», поцелуй в щёку и пожелание хорошего дня, — вот и всё, чем платишь за него. Но убери его, замени чем-то другим — и утро будет сломано. Плохое настроение, незадавшийся день, ошибки и тугая работа обычно ясной головы.

Джерард не представлял сейчас своё наставничество без этой тихой любви Фрэнка. Она согревала его и часто создавала настроение, когда хотелось невинно «пошалить», беззлобно задеть мальчика, влюбившегося так не к месту. Джерард более чем понимал его, он сам был таким же. И так же ясно понимал, что это чувство надо перерасти. Перешагнуть, оставить в прошлом в виде приятного, полезного, но не имеющего никакого будущего багажа. Перерасти, как он перерос свою влюблённость в королеву.

Именно поэтому он, дорожа Фрэнком до беспамятства, совершенно точно отдавал себе отчёт, что между ними ничего не может быть. Он не пойдёт навстречу чувствам этого мальчишки. Сделай он хоть небольшую, крохотную ошибку в их отношениях — и это будет полнейший провал. Провал их карьер, провал его как наставника, невозможность влиять на что-либо в это смутное время. Даже сейчас, когда ничего нет меж ними, Фрэнку будет тяжело расставаться, когда придёт время, но это хотя бы казалось возможным. А стоит сердцу Джерарда открыться навстречу, как их жизнь превратится в одну большую трагедию и боль, достаточно вспомнить хотя бы о том, какими путями пользуется Джерард для достижения своих целей…

Джерард грустно усмехнулся своим мыслям, и от этого приобрёл вид ещё более таинственный и чарующий для своего спутника, сидящего напротив.

Сегодня этот пожар в глазах Фрэнка… Боже, он заставил его отшатнуться! И бояться, бояться за сохранность своих сердечных бастионов, потому что сила и страсть, неожиданно нашедшиеся внутри него, ошеломили.

«О чём вообще думает этот мальчишка?! Точнее, где находится разум этой взбалмошной рыжеволосой мегеры, по ошибке судьбы назначенной мне в подруги? Ехать в Париж сейчас, когда на улицы стекается всё больше и больше недовольного, озлобленного народа… Так опрометчиво, так небезопасно! И Фрэнк… Он видел нас вместе с де Муллье в ложе… Он вспылил, хотя прекрасно знал, чем я занимаюсь. Мальчишка! Совершенно не контролирует своих эмоций, всё прописано на лице… Но это… даже приятно в какой-то мере, давно я не вызывал своим поведением таких ярких, а что более важно — подлинных проявлений чувств… Надо будет поработать с ним в этом направлении. Пора учиться сохранять «хорошую мину при плохой игре» и держать себя в руках».

— Вы прекрасно задумчивы сегодня, месье Джерард. Чем занята ваша драгоценная голова сейчас? — подал голос из полумрака кареты его спутник.

Джерард мысленно встрепенулся, осознавая вдруг, что всё это время думал лишь об одном человеке, а совсем не о том, как он собирается проворачивать свой спонтанный план во владении де Муллье. Но внешне он лишь чувственно ухмыльнулся, переводя взгляд из-под полуопущенных ресниц от окна в полумрак, туда, где, предположительно, должно находиться лицо собеседника. Помолчав немного, с облегчением осознавая, что второй рукой он бессознательно вычерчивал тонкими пальцами знаки на колене мужчины напротив, он поблагодарил вошедшие в рефлекс привычки и сказал:

— «Дон Жуан», мой друг… Эта опера оказалась действительно великолепной. Как давно я не слышал настолько качественного исполнения и столь трагичного произведения. Я слишком вдохновлён сейчас, месье Камиль, прошу, не принимайте близко к сердцу мою молчаливую задумчивость.

Он легко пробежал пальцами чуть дальше, касаясь внутренней стороны бедра, отчего мужчина напротив вздрогнул всем телом. В карете было довольно тесно, поэтому колени пассажиров были переплетены и в некоторых местах тесно прижаты друг к другу. При большом желании Джерард мог бы дотянуться и до паха мужчины, но он не собирался начинать этих игр, не добравшись до спальни. Личная комната секретаря революционного сообщества — вот была самая главная цель сегодняшней поездки. Джерард находился в уверенности, что его спонтанное появление в покоях де Муллье обязательно принесёт должные плоды. Никто не прячет слишком далеко даже самые важные документы, если пребывает в уверенности, что кто-либо посторонний не окажется в их спальне.

— Вы прекрасны в своей задумчивости, месье Джерард, — выдохнул, наконец, его спутник. — Я мог бы наблюдать за вами вечность, мне даже жаль немного, что мы так скоро приедем.

— Вот как? — удивлённо вскинул бровь Джерард, снова возвращаясь к разглядыванию темноты за окном. — Я думал, ваше поместье несколько дальше.

— Мы едем довольно давно, просто вы, будучи погруженным в свои мысли, не заметили этого.

Джерард улыбнулся. Сколько он мог бы думать о Фрэнке, если бы время было неограниченно? Нет, нет, нет… Надо заканчивать с этими мыслями. Жар желания, взметнувшийся в его потемневших глазах, всё-таки опалил его. Обжёг самый краешек, хлёсткой плетью черкнув по поверхности сердца и низу живота… Нет, этому не бывать. Он сможет контролировать себя. Или просто поговорит с Фрэнком серьёзно, по душам. В свете последних событий, сейчас совсем нет времени на это, но если придётся…

— Вы прекрасный компаньон, месье Камиль. Давно ни с кем рядом мне не размышлялось об искусстве так спокойно и приятно.

— Мне лестно это слышать, mon cher… Знали бы вы, как я горю желанием поскорее оказаться внутри своих покоев, — жарко произнёс мужчина, накрывая блуждающую по его колену руку своей и сдавливая тонкие пальцы.

О, Джерард предполагал. Камиль де Муллье, всего два года назад бывший никем, одной из пешек в свите короля Иосэфа, за последний год рьяно и быстро поднялся по должностной лестнице и сейчас стоял лишь немного ниже основных руководителей и вдохновителей революционного сообщества. И весь этот год, случайно встречаясь с Джерардом в Париже, он проедал в нём дыру глазами, он горел, и Мадьяро не мог не отметить этого. Но на тот момент де Муллье был совершенно бесполезен ему, поэтому удостаивался лишь приветственных кивков и ничего не значащих улыбок.

Всё изменилось буквально на днях, после того, как его королева попросила поразмышлять о том, как незаметно подобраться к управляющей верхушке революционеров. Секретарь, владеющий бумагами, стал лучшей кандидатурой для того, чтобы начать искать информацию, и им так кстати оказался воздыхающий по Джерарду месье Камиль.

Он был почти сорокалетним мужчиной с явными гомосексуальными наклонностями. Жил один в отписанном ему королём небольшом поместье недалеко от Парижа и держал только слуг и нескольких собак. Он был довольно симпатичным мужчиной, голубоглазым брюнетом с копной красивых каштановых волос, рассыпанных по плечам, и портила его лишь некоторая обрюзглость и полнота тела, вызванная, возможно, постоянной сидячей работой и чрезмерным питанием. Он не был отвратителен, в отличие от некоторых других «клиентов» Джерарда, поэтому играть с ним было довольно интересно.

— Вы снова лишь молчите и загадочно улыбаетесь, — продолжил жарко шептать Муллье. — Знали бы вы, как распаляет меня ваше многозначительное молчание… Скажите, правда ли, что вы вхожи в круг общения королевы и будто бы даже были её любовником?

Джерард позволил себе звонко рассмеяться, вытягивая руку из-под сжимающей её ладони де Муллье и игриво заправляя выбившуюся прядь волос цвета угля за ухо.

— Не хотел бы огорчать вас, но кажется, кто-то пожелал ввести вас в заблуждение. Не верьте ни единому слову из тех, где фигурирую я и королева. Мы даже никогда не были представлены друг другу лично, но отчего-то про меня любят придумывать очень лестные небылицы.

Джерард изо всех сил поддерживал лёгкость и ироничность в голосе, хотя внутри трепетал — его служба и связь с королевой были невозможной компрометирующей тайной. Для высшего света он всегда оставался непонятным выскочкой, «чьим-то протеже» и так же «чьим-то удачливым любовником и вымогателем», а порой, за глаза, даже «бесстыдной куртизанкой, понятным местом пробивающей себе путь в высший свет общества». Джерард только посмеивался, все подобные домыслы лишь добавляли его персоне таинственного и будоражащего воображение статуса. Всё это играло на руку, пока и на шаг не приближалось к реальному положению дел. И вот он — как гром среди ясного неба — первый вопрос о нём и королеве. Странно…

— Мы почти приехали, mon cher… Я просто не могу поверить, что вы, наконец, обратили внимание на мою огромную в вас заинтересованность. Знайте, я сейчас далеко не последний человек как при дворе, и даже знаком с королём. Вам будет очень полезно иметь меня в своих друзьях, — Муллье многозначительно хохотнул, отчего Джерард внутренне скривился. Так пошло намекать сейчас на своё положение и выгоду от их общения… Джерарду никогда не нравилось, когда с ним общались подобным образом. Но менять что-то на данный момент не было возможности — время утекало песком сквозь некрепко сдвинутые пальцы.

Карета качнулась, останавливаясь у тёмного здания небольшой усадьбы, и Джерард, мысленно пожелав себе удачи, обхватил ладонь месье Камиля и томно прошептал, продолжая игру:

— Прошу вас, скорее, я не меньше вашего сгораю от нетерпения…

****


Джерард быстро, цепко перебирал в пальцах краешки толстых папок, обнаружившихся в запертом секретере за ширмой возле большой кровати с балдахином. Он какое-то время потратил на то, чтобы аккуратно, без следов вскрыть замок универсальной миниатюрной отмычкой, выполненной в виде булавки для лацкана сюртука.

О, сколько всего интересного было там! Счета, счета, счета, королевские векселя, личная переписка между секретарём и руководителями сообщества… Да что там говорить, одних королевских, подписанных венценосной особой векселей хватило бы для того, чтобы полностью скомпрометировать короля и развязать Её Величеству королеве Мариэтте руки. Но Джерард не был готов пойти на то, чтобы выкрасть эти бумаги. Ни одну из них. Это дурно пахло для него лично и тех людей, за которых он отвечал по долгу хозяина. После подобного опрометчивого хода, который невозможно не заметить и не связать с его персоной, его лошадь могла неожиданно понести и скинуть карету с обрыва или, того проще, он мог случайно выпить у кого-то на приёме вина, которое — вот незадача — оказалось бы отравленным. Про вариант с пожаром в поместье или чем-то подобным он предпочитал не думать.

Революционеры были очень, чрезвычайно опасны и не стыдились самых грязных путей для достижения своих высоких целей. Нет, Джерард ни за что не пошёл бы на раскрытие своей роли сейчас. Информация, фамилии и хотя бы самые краткие биографические сводки, заметки об увлечениях руководящих лиц революционного сообщества — на данный момент этого будет более чем достаточно.

Пальцы наткнулись на тонкую бордовую папку, даже на ощупь отличавшуюся от остальных — она была более гладкая, будто бы атласная сверху. На ней единственной не было никаких надписей и ремарок. Джерард довольно улыбнулся и потянул было за тесьму, как мужчина на кровати, спящий до этого блаженным утомлённым сном, громко всхрапнул. Джерард замер, стараясь не дышать, и медленно выглянул из-за ширмы. «Слава Богу, спит». Мужчина сделал всё возможное, чтобы Камиль де Мулье, страдающий неврастенией от нерастраченного сладострастия, был полностью опустошён сегодня. Кто бы мог подумать, что он будет умолять Джерарда о том, чтобы тот взял его сзади в позиции собаки. Оказывается, именно это было его тайной и давней мечтой, а никак не доминирование, как предполагал Джерард. Он был более чем удивлён и даже немного обескуражен — на самом деле доминировать в соитии и показывать желание и удовольствие было много сложнее для него в эмоциональном плане. Тут было невозможно имитировать — приходилось распалять себя, добиваясь настоящих чувств и эмоций, уверенной эрекции.

Джерард шумно выдохнул, предпочитая не вспоминать сейчас о том, какие картины вставали в его голове в тот момент, стоило ему закрыть глаза и начать фантазировать, чтобы поддерживать должный уровень возбуждения. Не думать вновь об его Ангеле, встреченном на балу — о последнем человеке, с которым он спал, нет, с которым именно занимался любовью — отдаваясь страсти до дна души. Происходящее в это время с его телом явно доставляло множество удовольствия месье Камилю, который кричал диким лесным котом, а Джерард предпочитал не открывать глаз, полностью отдаваясь сладким воспоминаниям той безумной ночи… Сейчас казалось, что с тех пор прошли года, так много всего произошло.

Каким же было его неподдельное удивление, когда при очередном акте отпущенное на волю сознание неожиданно вместо его неизвестного Ангела стало навязчиво подсовывать в его фантазии-воспоминания образ Фрэнка… Это было неправильно, запретно, но настолько сильно возбуждало, что Джерард вёл себя совершенно неистово, сводя своим поведением де Муллье с ума. Он не мог остановиться и перестать представлять своего ученика, жарко распятого под ним, хотя знал, что не должен думать подобным образом о том, с кем он поклялся не иметь никаких отношений, кроме как компаньонских.

Джерард довёл несчастного де Муллье, явно не ожидавшего подобной страсти при первой встрече, до полубессознательного состояния, и тот уснул крепким и совершенно счастливым сном, даже не удосужившись привести себя в порядок. Поскорее загнав остатки будоражащих воображение образов глубже в подсознание, Джерард занялся своей прямой целью — поиском места, где могли бы храниться бумаги с секретной информацией. И вот, спустя час, в его руках оказалась заветная бордовая папка. Ещё раз оценив ситуацию и поняв, что распластанный под балдахином мужчина совершенно точно не проснётся ближайшие несколько часов, он решил переместиться за письменный стол, где на столешнице стоял канделябр на пять свечей, уже почти прогоревших.

Он потратил ещё около получаса, внимательно изучая и просматривая каждый лист, практически впечатывая всё прочитанное в сознание. У Джерарда была очень хорошая, почти феноменальная память, и он не сомневался, что не упустит ни единого слова. Сначала он был очень доволен узнанным, и даже какое-то смутное подобие плана замаячило в голове. Но, дойдя глазами до последнего листа, он выглядел явно озадаченным. Всё оказывалось не так просто, как вырисовывалось сначала. Требовалось больше, намного больше размышлять над этим, и это означало, что пора было ехать домой.

Найдя на столешнице чистый пергамент и перо, он обмакнул последнее в чернильницу и начертал несколько размашистых строк своему уставшему любовнику. Не в правилах Джерарда было исчезать без единого слова, поэтому, превознеся все возможные несуществующие достоинства Камиля де Муллье и поблагодарив его за ночь, он, перевязав письмо своей надушенной лентой для волос, оставил его на пустой подушке.

Когда-то Джерарду было противно смотреть на тех, с кем он проводил время в постели. За редкими приятными исключениями, которые порой случались, конечно. Но время шло, и вот он смотрел на недавнего любовника, не испытывая совершенно ничего — ни брезгливости, ни ненависти — только пустоту и безразличие.

Кто бы знал, как он устал от всего… Устал от интриг и косых взглядов, от злых слов в спину, от вечной неослабевающей ответственности, давящей на плечи. Он многого достиг и мог влиять на очень важные процессы внутри страны, манипулируя некоторыми людьми. Он стремился к этому с юности и будто бы достиг всего, о чём мечтал. Поэтому сейчас задумываться о верности своих мечтаний и сомневаться в них оказалось довольно-таки болезненно.

Стараясь освободить голову от каких-либо мыслей, Джерард Мадьяро не спеша оделся и вышел из покоев. Будучи опытным любовником, никогда не задерживающимся до утра, он заранее договаривался о том, что хозяйский экипаж будет ждать его у дверей столько, сколько потребуется. Не такая большая плата за более чем приятную ночь.

Бесшумно спустившись по лестнице и не встретив никого на своём пути, он открыл массивную входную дверь и оказался на крайне свежем ночном воздухе. Хотя стоял конец непривычно тёплого марта, сейчас воздух был довольно прохладен, и Джерард, зябко поёжившись и спрятав тонкие кисти в манжетах сюртука, быстрым шагом направился к темнеющей рядом карете.

Уже покачиваясь в тепле её тонких, обитых велюром стен, он снова возвращался мыслями к недозволенным фантазиям и неистовому взгляду Фрэнка в опере. Ощущая странное, тянущее чувство внутри, он в который раз пришёл к выводу, что слишком устал. Следует отвлечься хоть немного и сделать что-нибудь для себя. Например, съездить к Шарлотте. Как раз очередной бал намечался через несколько дней. Он надеялся, что его Ангел будет там и вылечит от глупых запретных фантазий. Что сможет затмить собой образ ученика, так ярко вторгшийся в сознание.

Глубоко и устало вздохнув, Джерард прислонился головой к тёмной занавеске, закрывающей окно, и позволил себе задремать.

Глава 11

Весенний, ещё свежий и бодрящий воздух ворвался в лёгкие, когда Фрэнк вышел из Оперы, всё так же сопровождая баронессу под руку с противоположной от Люциана стороны. Их увлекала за собой гомонящая, взбудораженная прекрасной постановкой «Дон Жуана» толпа, и мысленно он ликовал — небольшая давка стоила того, ведь даже посмотреть на этих людей, проснувшихся, увлеченно обсуждающих свои впечатления, было довольно приятно.

Впрочем, не все разговоры велись о только что закончившейся опере. Кто-то выяснял дальнейшие планы, кто-то приглашал провести остаток вечера в салоне, мужчины сзади даже шептались о походе в бордель, но это, скорее, были исключения.

Опера произвела впечатление. Всё-таки австрийские музыканты знали толк в своём деле и показывали высший класс. И это касалось не только восхитительной музыки Моцарта и напряженного сюжета — всё было на совершенно высоком уровне! Декорации, поражающие своей красочностью, реальностью и атмосферой, невероятные костюмы, игра солистов… — ничто из этого не оставило Фрэнка равнодушным. Опера перевернула что-то внутри него, он до сих пор не мог унять учащённое сердцебиение и пребывал в ярко-приподнятом состоянии духа. С мягко изогнутых губ не сходила улыбка, и он то и дело перекидывался светящимися счастьем взглядами с Люцианом, ловя их из-за медных волос высокой причёски Шарлотты. Друг выглядел настолько же довольным и проникшимся, как и сам Фрэнк.

— Похоже, это наша карета, молодые люди? — кивнула баронесса на подъехавший к порядком затоптанной ковровой дорожке экипаж. — Поторопимся.

Внутри Фрэнк устроился напротив Шарлотты, которая тут же приняла более расслабленную позу, склоняя голову на плечо Люциана. Внутри было темно, свет проникал из-за занавесок очень скудно, поэтому угадывались лишь очертания силуэтов да редкие всполохи снаружи выхватывали из темноты то губы, то кисть руки, то глаза в обрамлении ресниц.

На какой-то момент времени Фрэнк будто бы выпал из реальности, увлечённый своим приподнятым состоянием и сумраком кареты в странное место внутри сознания. Ему невозможно остро захотелось, чтобы сейчас напротив него в этой неверной полутьме сидел Джерард, и он бы говорил, говорил с ним, не переставая, обо всём, что почувствовал и подумал сегодня, спрашивал бы что-то, обсуждал, а возможно, даже спорил. Джерард бы улыбался своими четко очерченными, словно острые контуры лесной земляники, губами и снисходительно, немного устало смотрел на него.

А может, они бы наоборот молчали, перекидываясь взглядами, которые были бы красноречивее любых слов, и редкий свет, проникающий из-за кружева ткани на окошке, подсвечивал бы хоть изредка его яркие, чуть подведённые чёрным, даже сейчас соблазняющие глаза.

Но Джерарда тут не было, он ушёл со своим спутником чуть раньше окончания последнего действия, вызвав во Фрэнке бурю негодующих и гневных эмоций.

Фрэнк выпал из своих мыслей, когда на камне колесо подскочило, и экипаж резко подпрыгнул, от чего Фрэнк ощутимо ударился коленом о колено Люциана. Только сейчас он заметил, что они ехали по улице, отчасти заполненной народом с факелами, и этот свет дал хорошо разглядеть напряжённое лицо баронессы, неотрывно обращенное в сторону окна. Люди что-то громко и нестройно выкрикивали, и липкий стыдный ужас поднялся к горлу с самого низа желудка, окутал гортань, с трудом позволяя произносить слова…

— Мадам фон Трир, — кашлянув, начал Фрэнк, но вскоре совладал с оскоминой и заговорил спокойнее, — я видел Джерарда в Опере и в антракте немного говорил с ним. Он передавал вам самые тёплые и лучшие пожелания и сказал, что с нетерпением ждёт встречи и разговора с вами, — Фрэнк не удержался, чтобы не отпустить лёгкую шпильку уверенно сжимающей ладонь его друга баронессе.

Уголки её губ слегка приподнялись, и она кивнула, как бы принимая вызов и предполагая продолжение речи.

— А ещё он очень просил ехать окольными путями, а не через центр Парижа, как обычно. Сказал, что сейчас очень неспокойно, и люди крайне нервно реагируют на одинокие господские кареты, это может быть опасным. Простите, я задумался и не сказал об этом раньше.

Баронесса, не медля, пару раз громко стукнула в окошечко над головой, которое чуть погодя открылось, показывая нижнюю часть лица их кучера.

— Стефан, сворачивай в ближайший пустой переулок и двигайся в сторону Сены, — чётко проговорила она. — Поедем по набережной. И остерегайся скоплений народа.

— Так будет намного дольше, мадам…

— Я понимаю, Стефан. Выполняй.

Окошечко закрылось, и через некоторое время экипаж лихо свернул в пустой и тёмный переулок, направляясь к набережной. Там всегда дул пронзительный, резкий ветер, разносящий запахи выкинутых на берег водорослей и иногда — тухловатой воды, куда стекали все придорожные канавы. Было прекрасно, что он не чувствовался внутри кареты. А главное — здесь почти не встречалось пешеходов.

Сейчас, укрытая тёмной вуалью позднего вечера, раскрашенная редкими огнями уличных светильников, изящно перетянутая изогнутыми мостами, Сена была чудесна и таинственна. Чёрные воды умело притворялись чистыми и бездонными, и смотреть на это великолепие, покачиваясь на мягком сидении, чуть отодвинув в сторону занавеску, было невероятно увлекательно.

Почти везде вокруг висела тишина, лениво покачиваясь от порывов ветра, и редкие прохожие, если и попадались, были без факелов и не кричали.

Они проехали мимо острова Сен-Луи и Сите, где Фрэнк благоговейно затаил дыхание при виде чёрных готических росчерков собора Нотр-Дам на фоне темнеющего неба. Пересекли Сену по мосту Нёф и, как показалось Фрэнку, взяли курс на выезд из Парижа в сторону пригородов.

Шарлотта о чём-то перешёптывалась с Люцианом, и Фрэнк не решался отвлекать их разговорами, продолжая разглядывать проплывающие мимо достопримечательности. Он не очень хорошо ориентировался в столице, потому что редко бывал тут, и смотреть в окно было довольно интересно. Мешало лишь мерное покачивание и лёгкое утомление, пришедшее на смену эмоциональному возбуждению. Не в силах совладать с тяжелеющими веками, Фрэнк задремал, а потом и вовсе сладко, крепко заснул, уронив голову на грудь.

— Фрэнки, мы приехали, просыпайся, — тихий голос Люциана над ухом и настойчивое сжимание ладони привели его в чувство, и он открыл глаза. Зевнув и приняв достойную позу, огляделся. Карета стояла перед поместьем Мадьяро, совсем рядом с парадным крыльцом. Под крышей, которая состояла из надстроенного балкона и декоративных лестниц, изогнуто спускающихся вниз по обеим его сторонам, висел фонарь с толстой свечой внутри. Он горел всю ночь — в этом доме всегда ждали возвращения своих обитателей.

Шарлотта улыбалась, глядя на него, и это было видно даже при таком скудном освещении.

— Благодарю вас за то, что подарили мне настолько великолепный вечер, мадам, — Фрэнк взял в ладонь её пальцы и, наклонившись, легко коснулся губами. — Это было волшебно, и австрийский оперный театр достоин всяческих похвал.

— Я очень рада, что ты решился ехать с нами, Фрэнк.

— Доброй ночи, — он чуть кивнул баронессе и открыл дверцу экипажа.

— Шарлотта, позвольте, я выйду ненадолго. Я не заставлю вас ждать, — Люциан что-то нащупал под своим сидением и, стараясь не показывать, что заметил её удивление, выскользнул в ночь следом.

Фрэнк уже подошёл к двери, когда друг окликнул его.

— Люциан? — удивился Фрэнк и невольно посмотрел на карету с распахнутой дверцей, стоящую в десятке шагов.

— Зайдём внутрь, Фрэнки? У меня есть кое-что для тебя.

Пожав плечами, Фрэнк открыл тяжёлую дверь. Главный вход был ещё не заперт, а это означало, что Поль ещё не спал, наверняка читая очередную книгу на кухне. На ночь поместье запиралось, и приходилось пользоваться либо чёрным входом с хитрой системой открывания, известной только обитателям дома, либо идти откапывать запасной массивный ключ, спрятанный в вазоне с цветами неподалёку.

Они прошли в едва освещённый парой канделябров холл, но Люциан, не думавший идти дальше, потянул Фрэнка за край полы фрака.

— Я недавно объезжал бордели на предмет поиска новых лиц для балов удовольствий Шарлотты, — начал говорить он обернувшемуся другу. — Долгая история, периодически нам приходится прощаться с кем-то и приглашать новых юношей и девушек. Это очень хорошая подработка, и обычно все с радостью соглашаются участвовать в костюмированных балах с продолжением.

— Ты мне об этом хотел рассказать сейчас, Люциан? — удивлённо улыбнулся заинтересованный Фрэнк.

Друг смутился и, подумав, достал из-под полы накинутого на плечи плаща длинный мешочек чёрного бархата и протянул его Фрэнку. На ощупь внутри была твёрдая коробочка, а сам подарок оказался довольно увесистым, хоть на вид размером был едва больше ладони и намного её уже.

— Что это?

— Подарок, — открыто улыбнулся Люциан, чуть тряхнув светлыми кудрями. Глаза его смотрели так прямо и немного грустно, но подобный взгляд был совершенно обычен для друга. — Я увидел это у одной из девушек, с которой мы теперь работаем. Не смог удержаться, почему-то сразу вспомнил о тебе.

— Это её вещь? — ужаснулся Фрэнк, которому совершенно не нравилась даже мысль пользоваться чем-то чужим.

— Нет, что ты, — возмутился Люциан, тут же ухмыляясь одними губами, не вовлекая в улыбку выражения глаз. — Она просто рассказала немного и объяснила, у кого можно достать подобное. Почему-то раньше мне даже в голову не приходило, что что-то такое можно запросто купить в Париже, просто зайдя в нужную лавку, — Люциан усмехнулся. — Только открывай, когда останешься один у себя, хорошо? Я пойду, — он коснулся пальцев Фрэнка и, тихо развернувшись, направился к двери.

— Доброй ночи, друг мой, — сказал ему в спину Фрэнк.

Тот обернулся у самого выхода и тепло, душевно улыбнулся:

— Доброй, Фрэнки. Спасибо тебе за компанию. Это было чудесно.

Когда дверь за Люцианом закрылась и была заперта на ключ, Фрэнк, горя любопытством, побежал вверх по лестнице. Ему не терпелось узнать, что же подарил ему Люциан, это было так интересно и интригующе! Пробравшись в свою комнату, чуть мрачную и помпезную сейчас в ночном тусклом освещении, Фрэнк подошёл к единственному подсвечнику и развязал тесьму, стягивающую горловину мешочка. Вытащив коробочку, которая также оказалась чёрной, с шершавой картонной поверхностью, он открыл крышку.

Множество самых разных ярких эмоций пронеслись у него на лице. Непонимание, удивление, шок — сменялись на нём резко и быстро. Без слов закрыв коробочку, он, раскинув руки, рухнул спиной на мягкую перину кровати, хотя и терпеть не мог делать этого, находясь в одежде «на выход». Отдышавшись и не выпуская подарок из ладони, он позволил себе негромко рассмеяться. Господь благословил его лучшим и совершенно невыносимым другом.

****


Джерард вышел к завтраку, опоздав совсем немного. Видимо, он вернулся ночью не намного позже Фрэнка, потому что выглядел необычайно живым и, кажется, выспавшимся. Одетый чуть небрежно, но при этом во всё чистое и благоухающее свежестью, он сам был как будто бы только что из пенной ванны. Фрэнк не удивился бы этому, за наставником водилась странная любовь к долгим водным процедурам с утра. Хотя Фрэнк не разделял этой привязанности — ему куда приятнее было расслабляться перед сном, чем разнеживать тело с самого утра.

— Доброго утра, мой мальчик, — сказал тот, войдя в малую столовую. Фрэнк уже пил кофе и перекусывал сыром и свежевыпеченным, таким хрустящим и пахучим батоном с маслом.

— Доброе утро, Джерард. Выглядите необычайно свежо, — с лёгкой тенью ревности в голосе заметил он.

Наставник только улыбнулся в ответ, присаживаясь на стул с противоположной стороны круглого стола.

— Где Маргарет и Поль?

— Что-то срочно понадобилось сделать в саду, они позавтракали раньше и вышли на улицу. Маргарет просила передать, что есть ещё буженина. Подать?

Ненадолго Джерард задумался, но потом, осмотрев стол, на котором красовалась фарфоровая тарелка с нарезанными сырами, тарелочки с маслом и мёдом да плетёная корзина с круассанами и батоном, всё же кивнул.

— Видимо, я проголодался, так что позавтракаем плотно. Нас ждут великие дела, Фрэнки, — и он обезоруживающе-широко улыбнулся.

Фрэнк чуть не подавился батоном, но встал и подошёл к небольшому люку в полу, чтобы спуститься в погреб за обещанной бужениной. Она лежала совсем рядом, обмотанная бумагой и чистым льняным полотенцем.

— Как вы добрались вчера? — продолжил беседу наставник, пока Фрэнк длинным ножом нарезал ломти красивого нежирного мяса. — Всё было в порядке, никаких происшествий?

— Да, мы вовремя пустили экипаж в объезд. Я видел людей с факелами, они что-то кричали, и это выглядело пугающе, — Фрэнк отложил нож и понёс блюдо с мясом к столу. — Между прочим, я до сих пор сержусь на вас за то, что вы ничего не говорили мне о ситуации в Париже. То, что я почти не выезжаю из пригорода, не означает, что я не имею права знать. Это же обычная политическая грамотность, неприятно чувствовать себя дураком…

Тон его был чуть обиженным, и он сел, смотря на Джерарда с лёгким укором, от чего тот тоже посерьёзнел и только махнул рукой в ответ, как бы прекращая эту тему.

— Если ты думаешь, что хоть что-то узнал, мой мальчик, то очень ошибаешься. Это лишь самая вершина горы. Проблема много, много глубже. Она кроется в самой основе нынешней монархии во Франции. Сломленная испытаниями королева, честолюбивый самодур-король, странное, нелогичное распределение казны. Беспорядки и недовольство людей — это именно то, чего стоило ожидать. Только вот к чему подобное халатное отношение приведёт в итоге — даже я боюсь загадывать. Надеюсь, как-то уладится, и мы должны этому поспособствовать.

— Я не ослышался? Вы сказали — мы? Значит ли это, что вы собираетесь задействовать меня в делах? — живо заинтересовался Фрэнк, не ожидавший такого быстрого развития событий. Ведь по сути, Джерард ещё не учил его ничему особенному…

— Ты всё верно понимаешь, Фрэнки. Более того, совершенно недавно мне попала в руки очень важная информация, — и тут Фрэнк, холодея от неожиданности, почувствовал, что по его ноге, медленно поднимаясь от лодыжки к колену, скользит… лишённая туфли ступня Джерарда?! — Именно эта информация заставила меня пересмотреть свои планы на твоё медленное обучение. Придётся всё схватывать на лету, но ты же способный мальчик?

Лицо и тон Джерарда абсолютно не имели ничего общего с происходящим сейчас под столом бесстыдством. Между тем ступнёй Джерард ненавязчиво поглаживал колено Фрэнка, и тот ненадолго прикрыл глаза, нервно сглатывая. Жар от этой ласки поднимался всё выше, затапливая подобно прибывающей воде.

Хозяин поместья сидел с совершенно обычным видом и усердно намазывал масло на круассан. Фрэнк не знал, что ему делать и что вообще происходит. Он замер, он еле держал себя в руках, чтобы не пойти мелкой дрожью, потому что Джерарда медленно, но совершенно неостановимо продвигался ногой всё дальше, по внутренней стороне бедра, к самой промежности.

— Налей мне кофе, Фрэнки, — обыденно попросил наставник, выводя Фрэнка из состояния прострации. И в момент, когда тот занёс кофейник над высокой фарфоровой чашечкой, нежно впечатал пальцы ноги в порядком уже возбуждённый от всей этой неоднозначной ситуации пах Фрэнка.

Рука дёрнулась, кофе хлестнул мимо чашки, и некрасивое тёмно-коричневое пятно стало медленно расползаться по чистой льняной скатерти цвета сливок.

— Дьявол! — Фрэнк выругался и вскочил, отставив кофейник. Стул за ним с неприятным скрежетом проехал по деревянному полу и затих.

— Всё в порядке, мой мальчик? — с искренней тревогой и настороженностью поинтересовался Джерард, вопросительно глядя в глаза.

«Что происходит? — недоумевал Фрэнк, чувствуя себя неловко под таким честным и совершенно не понимающим взглядом каре-зелёных глаз. — Что это сейчас было?!»

— Д-да, всё в порядке… Рука дёрнулась, простите, — и он развернулся к шкафам позади себя, чтобы найти хоть что-то, чем промокнуть пятно. А ещё, оказавшись спиной к Джерарду, он неуловимым движением поправил своё достоинство, вызывающе топорщущееся в бриджах, чтобы не так бросалось в глаза. «О Господи, как же неловко!» — думал он, найдя несколько салфеток и полотенце, суетливо промакивая скатерть, совершенно не замечая, с каким неотрывно-изучающим видом наблюдает за его действиями наставник.

— Фрэнк… — он не сразу услышал обращение по имени, но потом замер и поднял взгляд на Джерарда. Тот выглядел предельно серьёзным и спокойным, и холодный тон очень хорошо помог произнесённым словам уложиться в голове: — Это был первый урок, мой мальчик. Ты сам видишь, что слишком импульсивен, и все твои эмоции сразу отражаются на всём — поведении, действиях, словах, тоне, на всём твоём виде. Это очень и очень плохо в нашем деле, это будет сильно мешать. Хотя лично мне, — и он сладко ухмыльнулся, говоря это, — нравится эта твоя черта. Пожалуйста, старайся как можно лучше контролировать своё лицо, движения и эмоции, иначе рискуешь попасть в неловкую ситуацию и мгновенно потерять господствующее в ней положение.

Фрэнк слушал его с широко распахнутыми глазами. Он был пунцовый от осознания того, что говорит наставник. Как же тот провёл его!

— А с другой стороны, — невозмутимо продолжал Джерард, надкусывая бутерброд с бужениной и говоря с набитым ртом, как деревенский трудяга, — подумай об обратной стороне этой ситуации. Уверенно делая что-то неожиданное, но с явным эротическим подтекстом, при этом выглядя невозмутимо, ты вводишь объект в заблуждение, лишаешь его ориентиров, он теряет связь с реальностью и начинает метаться, не зная, как ему себя вести. Становится уязвимым. Открывает слабости. А в итоге, всегда можно свести всё к тому, чтобы выглядеть непричастным: «О чём вы? Вам показалось…» — если вдруг потребуется уйти от ответственности.

Фрэнк уже успокоился и вернулся на своё место, продолжая задумчиво пить кофе и откусывать от батона с маслом и сыром. Румянец и смущение неторопливо сходили с его лица, ушей и шеи. Джерард был прав в каждом слове, нельзя так ярко реагировать даже на что-то неожиданное, сейчас ему было стыдно за свою детскую и наивную реакцию…

— Так всё в порядке, Фрэнки? — снова спросил Джерард, мягко улыбаясь ему.

— Да, я всё понял, кажется… Я постараюсь как можно быстрее научиться, простите меня.

— Ничего, мой мальчик, — услышал он в ответ и поднял потупленный взгляд, просто упиваясь нежной и заботливой улыбкой наставника. — Это было довольно мило, правда.

Совершенно сконфуженный, Фрэнк подумал, что нужно как можно скорее заканчивать с завтраком и заняться делами по дому. Тяжелыми, требующими физической силы и выносливости делами, иначе ему будет не отвлечься и потребуется срочно уединяться где-то, чтобы справиться с еще одолевающим низ живота напряжением.

А Джерард продолжал завтракать неторопливо, даже напоказ, растягивая и получая удовольствие от каждого кусочка пищи, а ещё больше — от явно нервничающего и возбуждённого мальчика, его мальчика… Он еще не отдавал себе отчёта, но уже медленно пропадал. Любовался и упивался им, хоть это и не отражалось никак на его невозмутимом в своём спокойствии лице.

Как же он просмотрел тот момент, когда Фрэнк стал таким желанным, момент, когда он так вытянулся и возмужал? Словно всё случилось за одну ночь, за один шаг, который он пропустил. Это волновало и слегка кружило голову. Особенно — всей невозможностью и запретностью их отношений. Табу, нарушение которого ввергнет в пучину боли и проблем, и их будет невозможно решить. Но так, как сейчас, невинно играть с ним… О, сколько удовольствия он получал от этого! Отчасти Джерард не торопился заканчивать завтрак ещё и потому, что сам успел проникнуться ситуацией и не хотел вставать прежде, чем Фрэнк выйдет из кухни. Не хотел открывать своё отношение, не хотел давать ложных надежд.

А на краю сознания Джерарда терзала подлая, неприятная мысль… Справится ли его чистый и искренний Фрэнк с уже отведённой ему ролью? Сможет ли стать главным персонажем в спектакле, который начал неспешно вызревать в его без сомнения гениальной голове?

Глава 12

Весь день Фрэнк старательно исполнял свой утренний план — работал до ломоты в мышцах, до седьмого пота, до мозолей на ладонях прямо под местом, где пальцы соединяются с кистью.

Маргарет посильно помогала ему в этом, сразу заметив его нездоровый энтузиазм; Фрэнк хоть и не боялся тяжёлой физической и просто выматывающей работы, но обычно никогда слишком не стремился к ней. В итоге ему было предложено убрать на улице кучи веток, оставшихся от подрезки розовых кустов, затем он усердно носил воду в дом через чёрную дверь на кухню и наполнял ею огромную деревянную бочку, больше похожую на заснувшего сказочного пузатого гиганта из тех книжек, что читала ему Маргарет давно, в детстве.

После этого Фрэнк почувствовал себя достаточно усталым и отвлёкшимся, чтобы посчитать долг перед Маргарет и поместьем выполненным, но не тут-то было. Румяная толстушка, сама ушедшая в дела с головой, не собиралась отпускать его так просто. В конце концов, ему пришлось подвигать мебель в нескольких комнатах, пока раззадорившаяся уборкой Маргарет вытирала пыль на полу под ними, и несколько раз залезать на стремянку, чтобы специальным тканевым веничком пройти по хрустальным люстрам, сбивая с них пыль. Когда, в очередной раз забираясь наверх, он почувствовал головокружение и нарастающую темноту в глазах, Фрэнк понял — хватит.

— Марго, я больше не могу, — простонал он, вернувшись вниз и буквально обнимая деревянную лестницу с ножками, приваливаясь к ней всем телом.

Маргарет заливисто рассмеялась, упирая полные, но при этом очень гармонично смотревшиеся на её теле руки в бока с заткнутой за пояс юбкой, и стала рассматривать его с озорной улыбкой.

— Сегодня ты побил все рекорды, несносный мальчишка! Я ожидала этих слов ещё час назад, но ты был упёрт в своей жажде деятельности, как никогда.

Фрэнк усмехнулся с закрытыми глазами, не выпуская из захвата такие обманчиво-надёжные опоры стремянки. Ему казалось, что он и шага не сделает сейчас без её поддержки. Его домашняя рубаха вымокла вдоль позвоночника по спине и красовалась тёмными полукружиями пятен трудового пота под руками. Шея лоснилась, а несколько прядей тёмно-каштановых волос прилипли ко лбу. К слову, Маргарет выглядела не многим лучше, но она хотя бы не тягала тяжести. У Фрэнка ко всему уже начинали ныть мышцы, и лучшее, что можно было придумать сейчас, чтобы облегчить свои ощущения — это принять тёплую, пенную ванну.

Наверное, Маргарет прочитала его мысли.

— Отлепляйся от стремянки, пылкий покоритель деревянных лестниц, и марш в свою комнату за чистым бельём. Я приготовлю тебе воду, ты славно потрудился сегодня. Только не вздумай лежать долго — я тоже собираюсь искупаться.

Блаженно улыбнувшись от предвкушения тёплых пенных объятий воды, Фрэнк, шатаясь, пошёл к себе, по пути убрав стремянку в незаметную нишу за портьерой.

****


Как же это приятно! Чтобы почувствовать блаженство от принятия ванны, чтобы ощутить его не только телом, но и всей душой — именно для этого стоит сначала как следует потрудиться.

Фрэнк лежал в белых облаках душистой розовой пены, раскинув руки на фаянсовых бортиках и отбросив голову назад. Впитывая горячие, ласкающие тело прикосновения воды, он чувствовал, как натруженные мышцы расслабляются, размякают, как всё меньше и меньше хочется двигаться и даже думать.

Глубоко вдохнув, он сполз вниз и оказался полностью под водой. Сейчас он ощущал себя этаким маленьким мальчиком, совершенным ребенком, чей труд неожиданно оценили по достоинству и в награду разрешили полакомиться каким-нибудь редким вареньем, что обычно стояло в банке на самой верхней полке шкафа и, хоть и дразнило постоянно своим стеклянным боком, было совершенно недоступным.

Внезапно в голове возникла чрезвычайно наглая и прекрасная в своей простоте идея. Вынырнув и отфыркавшись, Фрэнк восстановил дыхание и ухватился за мысль, развивая, обдумывая, поворачивая варианты исполнения и так, и этак…

Не зря говорят, что в период сомнений и душевных терзаний, каких-либо раздумий очень полезно поработать руками, а не предаваться унынию — физический труд приводит человека в порядок, а мысли идут своим чередом, зачастую приводя к верному решению. На самом деле так и вышло. Весь день Фрэнк, не прерываясь, размышлял над словами наставника. Над тем, что его реакции слишком импульсивны и открыты, что нужно учиться держать себя в руках. Это было так правильно, и не менее от этого обидно: Фрэнк не ждал, что учить его будут стандартными методами и не за партой, но к таким подлым приёмам оказался попросту не готов.

И сейчас, разворачиваясь во всей красе, перед ним вырисовывался план, как продемонстрировать умение владеть собой и одновременно с тем преподнести ответную шпильку Джерарду. В его затее не было злости или жажды мести. Просто хотелось сделать что-то такое, что выведет, наконец, наставника из так хорошо удававшегося ему спокойствия и безразличия, заставит его хоть как-то отреагировать на происходящее. Всё теперь зависело только от аккуратности исполнения задумки и артистичности Фрэнка.

Улыбнувшись, он ещё раз прокрутил перед внутренним взором все детали спонтанно придуманного представления и вспомнил о том, что Маргарет просила не засиживаться. Вода после него была ещё вполне сносная и тёплая, а мыться друг после друга или после хозяина в поместье было в совершенной норме вещей — не господа какие-нибудь. Быстро вспенив волосы и ополоснув их, он выбрался из ванной, вытерся полотенцем и надел чистые, принесённые из комнаты вещи. Осталось найти Маргарет и попросить её об услуге.

Что может быть странного в том, что он просто намекнёт испечь на завтрак круассаны с заварным кремом?

Случайно поймав в коридоре спешившую наверх, в ванную, раскрасневшуюся Маргарет, он договорился о завтраке. Затем, приведя себя в порядок, с удивлением обнаружил, как за окном стремительно темнеет, а тяжёлые гардины густо-лилового цвета только ускоряют приход очередного весеннего вечера. Сегодня на солнце было очень тепло, и он работал днём в саду в одной рубашке и накинутой по совету Маргарет — «береги спину с юности, Франсуа, а то будешь как Поль — в пятьдесят семь ни на что не годной развалиной» — стёганой жилетке. Он прошёлся по анфиладе переходящих друг в друга комнат, приоткрывая в каждой окна, чтобы весенний воздух, уже слегка остывший к вечеру, начал неспешно проникать внутрь помещений.

До ужина оставалось около получаса, и Фрэнк решил немного почитать— под подушкой его постели были припрятаны рукописные листы с творчеством маркиза Де Сада. Стоит ли говорить, в чьей библиотеке было найдено сие творчество? Люциан сказал, что баронесса не будет против, более того — даже вряд ли заметит, что кто-то брал их читать. И засмущавшийся Фрэнк пообещал вернуть запрещённую и очень редкую литературу на место как можно скорее. Ему было интересно, чьи это строки и почерк — иногда он даже позволял себе фантазировать, что читает оригинал, хотя, конечно, это было не так.

— Франсуа, скорее спускайся ужинать! — приглушённо донеслось снизу от лестницы. Видимо, Маргарет прокричала это очень громко, так как даже прикрытая дверь его спальни не стала помехой её мощному, когда это требовалось, голосу. Фрэнк зачитался и опять потерял счёт времени. Выходя из комнаты, он оглядел себя в большое, в полный рост, настенное зеркало и, решив, что его вид вполне сносен, спустился в малую столовую.

Все уже были тут, и даже Джерард, выглядевший чрезвычайно усталым, сидел за столом, поставив на него локти и сплетя тонкие кисти в замке. Он периодически потирал глаза подушечками больших пальцев, и Фрэнк сразу понял, что тот не отрывался от своей работы с самого утра.

Ещё занимаясь уборкой с Маргарет, они изредка проходили мимо его кабинета, сознательно и не сговариваясь стараясь двигаться как можно тише. Хозяин периодически метался из своей спальни в библиотеку и обратно, и в проёме приоткрытой двери кабинета было видно, как он, сосредоточенный и окруженный различными бумагами и сломанными гусиными перьями, что-то вычерчивает на листах. Он выглядел напряжённо размышляющим, и иногда до них доносились отрывистые слова ругательств, тихо и в сердцах сказанных на итальянском. Джерард явно разрабатывал какой-то план, перед очередной крупной авантюрой он всегда несколько дней проводил именно так — раздумывая, черкая какие-то таблицы и выводя возможные варианты комбинаций, комкая один лист и кидая его в угол комнаты, а потом с горящими глазами принимаясь за другой.

Фрэнк однажды видел, как наставник, тихо ругаясь, ползал на коленях в довольно большой куче скомканных листов, разворачивал их, снова комкал, видимо, никак не мог найти нужный и выброшенный по ошибке. И именно такого хозяина было лучше не трогать: и чтобы не раздражать ещё больше, и чтобы, не дай Бог, не спугнуть какую-нибудь гениальную идею, вдруг собравшуюся посетить его светлую голову.

— Фрэнки, ты приготовил отчёт по делам поместья? — совершенно неожиданно спросил Джерард в конце ужина.

«Господи, отчёт!!!», — внутренне взвыл Фрэнк, в свете многих последних событий совершенно потерявшийся во времени. Он искренне надеялся, что внешне остался достаточно невозмутимым, он хотя бы не подавился чаем — и это уже немало значило.

Три пары глаз устремились на него, одна — выжидающе, и ещё две — сочувствующе. Хозяин сейчас был подобен королевской кобре. Пока ты не делаешь резких движений и не выводишь её из зыбкого, ненадёжного транса — всё в порядке. Но стоит хоть как-то потревожить существо — и сложно предположить, чем это может закончиться. Хотя Фрэнк искренне верил, что вряд ли чем-то хорошим.

Поэтому он легко улыбнулся одними кончиками губ (внутренне его уже била дрожь, потому что он никогда — никогда прежде! — не врал своему наставнику, глядя в глаза с таким невинным видом) и уверенно, очень мягким голосом произнёс:

— Ещё вчера вечером закончил, — и, мысленно перекрестившись и решив идти ва-банк, кинулся в омут с головой: — Ознакомитесь сейчас?

Удовлетворённо хмыкнув, Джерард взял ещё одно овсяное печенье и захрустел им.

— Нет, не сегодня. Я слишком устал, а завтра после обеда снова еду в Париж — мне до безумия не хватает некоторой информации, — раздосадованно вздохнул он. — Возможно, мне придётся ночевать во дворце, — «Или где похуже», — не удержался от противной мысли Фрэнк, — но я вернусь как можно быстрее — нет времени медлить. Уже очень скоро я введу тебя в курс дела, и тебе так же нужно будет усиленно поработать, для начала — головой. Поэтому постарайся, чтобы к этому моменту не было никаких незаконченных посторонних дел, я послушаю твой отчёт сразу же, как вернусь из столицы, будь готов.

Он смотрел на него так серьёзно и испытующе, что Фрэнк был уже на грани лёгкой истерики. «Неужели понял? Неужели я чем-то выдал себя? Или же всё в порядке?» Но вот взгляд напротив как-то обмяк, перестал быть таким острым и пробивающим до самой души, и Фрэнк едва заметно выдохнул, мысленно поздравив себя с первой удачной ложью. Сколько их ещё впереди?

Он согласно кивнул в ответ наставнику, про себя возблагодарив Господа и своего Ангела-хранителя. Он держался, как мог, но уже чувствовал, как предательский румянец, запоздалая плата за обман глаза-в-глаза, начинает медленно подниматься к щекам и ушам. Вскорости его ждала бессонная ночь корпения над цифрами, но не сегодня, нет, не сегодня — он слишком много работал и просто мечтал уже оказаться поскорее в своей постели…

Постаравшись избежать суетливости, Фрэнк поблагодарил за ужин и пожелал всем доброй ночи. Маргарет отказалась от его помощи в уборке стола, отправив отдыхать. Он с радостью последовал этому совету и поднялся к себе. Едва за ним закрылась дверь и он оказался в своей комнате, Фрэнк привалился к такому твёрдому и надёжному дереву, чтобы немного унять дыхание и сердцебиение.

Прав учитель, во всём прав. Пока что его так просто вывести из равновесия, а врать он совершенно не умеет. Надо быть строже к себе, надо стать холоднее и отстранённее — ведь у Джерарда это как-то получается? Может, спросить об этом? Возможно, есть какие-то тайные уловки, о которых он по неопытности не знает? Но это всё потом… Сейчас — просто отдохнуть и по возможности — ни о чём не думать.

С упоением зарывшись в перину и скомканную простынь, слегка пахнущую лавандой, он снова вытащил из-под подушки де Сада и продолжил читать, с азартом перескакивая со строчки на строчку.

Очнулся от чтения он только ближе к полуночи. Часы на камине тикали почти неслышно, практически не разбавляя тишину и ночную сонливость, опустившуюся на поместье. Маргарет и Поль вставали очень рано, чуть позже шести утра, Джерард тоже наверняка слишком устал, чтобы по привычке бодрствовать после полуночи. Отложив листы и по-кошачьи потянувшись, Фрэнк решил, что самое время приступить к исполнению своего плана. Для этого следовало спуститься на кухню и устроить всё так, как нужно ему.

Он стал неторопливо и задумчиво раздеваться, перебирая, как турецкие чётки баронессы фон Трир, каждую часть плана. Проверял ещё раз всё, что он придумал, размышлял, так ли хорошо и естественно это будет выглядеть, как ему показалось сначала. Он не понял, почему вдруг посмотрел в сторону большого, в полный рост, зеркала на стене. Тёмная рама словно открывала дверь в другой мир — мир робких движущихся бликов от свечей, мир сумрака и белой матовой кожи, мир развязно выпущенной рубахи, острых ключиц, свисающих на лоб прядей волос и обнажённых ног, запутавшихся в спущенных до пола штанах и белье…

На секунду — всего на секунду! — у него перехватило дыхание. Фрэнк подумал о том, что раньше не разглядывал себя обнажённого в зеркале. Видел мельком, но никогда — в таком антураже, ночью, и никогда от этого не сбивалось дыхание… Правой рукой он подцепил край рубахи и, скользя по коже живота, тут же покрывающейся гусиной кожей, потянул наверх, оголяя тёмные волосы паха, пупок, двигающийся в такт участившемуся дыханию, чуть выступающие под кожей рёбра… Рвано выдохнув и ощутив, как напряглись, будто стянулись в маленькие узелки нервных окончаний его соски, он схватил их пальцами обеих рук, не переставая разглядывать в зеркале реакций своего тела. Было странно наблюдать за тем, как со стороны выглядит накатывающее возбуждение, но определённо — это заводило ещё больше. Он поглаживал коричневые бусины сосков, пропуская их между пальцами, как обычно любил делать Джерард…

«Господи, Джерард…» — пронеслось в его голове, и он совершенно потерялся в лавине накативших на его возбуждённое сознание образов и воспоминаний. Все их последние встречи, полные недосказанности и неоднозначности — в ванной, в опере, на кухне… Но даже не это заставляло его плоть дёргаться, наливаясь сильнее. Сама двойственность их отношений, сам мужчина, каким он был с ним на балах и каким — в роли хозяина поместья, сама ситуация, в которой Фрэнк был властителем положения просто потому, что обладал большей информацией — именно это кружило голову сильнее вина, заставляя сердце колотиться внутри как обезумевшее, загнанное в силки животное.

Медленно отходя назад, к тумбе у кровати, он смотрел в зеркало, на то, как его собственные руки жадными змеями скользили по еле видному в сумраке телу. Рубаха уже давно лежала внизу, рядом с бриджами и панталонами, и только ощутив это обнажение кожей всего тела, Фрэнк вдруг невыразимо ярко почувствовал своё одиночество сейчас — одиночество широких плеч, живота, невинность шеи и губ, тоску бёдер и невыносимую муку паха. С его губ сорвался тихий разочарованный стон.

Конечно, он знал, что делать в подобных ситуациях, но хотелось совершенно не этого. Больше всего он мечтал ворваться сейчас в такую близкую и настолько же недоступную комнату наставника, отправляя всё к чертям, перекрикивая вопли разума. Повиснуть у него на шее, зацеловывая желанные, высохшие от постоянных задумчивых покусываний губы, упиваться его шоком и непониманием… Но нет, это было бы самое последнее, что он мог сделать. Даже страшно предположить, как Джерард отреагирует на что-то подобное. Это было именно той границей, которую было невозможно переступить. Табу…

Упершись бёдрами в прикроватную тумбу, он, вздохнув, решился. Иначе зачем вообще оставлять у себя такой нескромный подарок? Нащупав пальцами выдвижной ящичек, он вытянул его наружу и достал из самого дальнего угла чёрную картонную коробочку. Открыл крышку и нервно отбросил её чуть дальше. Под мерцающим светом свечей в канделябре матово поблёскивал будто ещё спящий в чёрном бархате внутренней обивки розовый цилиндр. Это была невероятно тонкая работа — выточенный из цельного камня очень нежного цвета, испещрённого вкраплениями и прожилками, своими формами предмет определённо напоминал фаллос. Возможно, камень был ониксом, но это было совершенно неважно сейчас — у Фрэнка пересохло горло и участилось и без того сбившееся дыхание. Так бывает, когда вдруг решаешься на что-то запретное, даже грязное, на то, чего никогда не делал раньше — под покровом ночи, пока никто не видит и не слышит, когда нет свидетелей. Решаешься на что-то такое, о чём будешь знать только ты…

«Холодный… Господи, да он просто ледяной!» — взяв каменный фаллос в руки, он посмотрел сквозь него на свет. Полупрозрачный, мягко светящийся розовато-белым оттенком, он заставлял Фрэнка вспоминать одному ему известные картины и нервно покусывать губы.

«Дьявол, нет… Нет, надо переодеться в ночную рубашку и пойти на кухню. Сделать то, что запланировал. Возьми себя в руки, Фрэнки!»

Тело слушалось с неохотой, и в тот момент, когда он всё-таки спустился вниз, на ощупь, пряча в складках рубашки холодящую пальцы вещицу, Фрэнк возблагодарил небо, потому что все спали, и вокруг висела тишина, едва разбавляемая тиканьем настенных часов. На печи стоял ещё тёплый чайник, и, на миг забыв о своей первоначальной цели и вдохновившись новой безумной идеей, Фрэнк поднял крышечку, зачем-то заглядывая внутрь.

— Фрэнки, это ты? Не спится? — голос Джерарда в мгновение вытряхнул из него всю душу, заставив сердце подпрыгнуть к горлу. Им овладела паника, и, не представляя, куда спрятать свой бесстыдный подарок, он не придумал ничего лучше, чем поскорее опустить его внутрь чайника. В конце концов, именно для этого он и спускался на кухню.

Раздался явный булькающий звук, особенно странный в этой тишине, когда каменный фаллос опустился на дно железного чайника. Сглотнув и вернув крышку на место, Фрэнк медленно развернулся. Джерард стоял в длинном ночном халате в проёме двери, и его силуэт угадывался очень смутно.

— Я спустился попить, простите, если разбудил вас… — «Как можно спокойнее, Фрэнки, не поддавайся истерике, он ничего не видел — тут так темно, хоть глаз выколи».

— Ты не помешал, я просто проверял входную дверь — навязчивые мысли последнее время…

— Я понимаю. Доброй ночи, Джерард.

— Спокойных снов, — наставник развернулся и исчез в темноте, раздались только едва слышные шаги по лестнице.

Простояв ещё некоторое время не двигаясь, Фрэнк взял себя в руки и быстро, потому что глаза уже привыкли к темноте, приготовил кухню к завтрашнему показательному выступлению: спрятал лишние бумажные салфетки, оставив только одну, и убрал подальше все кухонные полотенца, кроме единственного, висевшего на крючке у раковины. Ещё раз подумав, — не забыл ли чего? — он уверенно взял чайник и, стараясь не шуметь, поднялся к себе. Несмотря ни на что, Фрэнк был точно не из тех, кто останавливается на полпути от задуманного, не из тех, кто поддаётся слабоволию и страху. Он решил, что попробует это сегодня ночью — и он сделает это.

Закрыв дверь своей комнаты и провернув ключ в замочной скважине, Фрэнк поставил чайник на прикроватную тумбу. Настроение было слегка нарушено, но не настолько, чтобы отказываться от своей затеи. В голове снова начала стучать навязчивая мысль: как же это нехорошо, как же это развратно — удовлетворять себя не только рукой, но и…

Стянув с себя рубашку и снова почувствовав, как не до конца ушедшее возбуждение начинает возвращаться только от того, что он предвкушает, Фрэнк лёг на кровать впервые так, чтобы в зеркале на противоположной стене хотя бы немного видеть себя.

Видеть, как его руки начинают медленно скользить по груди и талии, заставляя извиваться от накатывающего волнами желания отдаваться…

Видеть, как подрагивает, неожиданно резко напрягаясь, его плоть и представлять, что мог бы делать сейчас Джерард своим горячим умелым ртом с ней…

Фрэнк тихо, закусив с силой губу, застонал. Заполняющие сознание тени прошлых ощущений были так свежи и ярки! Хотя ему и казалось порой, что с той ночи прошли уже месяцы — слишком много всего произошло за последние дни…

Понимая, что уже совершенно готов и ждать дальше нет сил — всё равно никто не придёт к нему на помощь — он приподнялся и, открыв крышку чайника, вытащил под свет свечей очень тёплый, скользкий и невозможно реалистично выглядящий сейчас каменный фаллос.

Сухо сглотнув, он как-то робко слизал несколько капель воды, стекающих по нему, и, приложив к груди, неторопливо повёл к соску.

Зеркало немо отражало для него эту невозможно развратную картину, и Фрэнк вдруг подумал — что, если бы Джерард увидел его сейчас? Если запретить ему прикасаться — и разрешить только смотреть, как бы он повёл себя? Как бы светились его глаза, как нервно языком он облизывал бы пересохшие губы, когда Фрэнк — вот так, как сейчас — медленно вёл бы тёплым каменным фаллосом по резко ходящим вверх-вниз рёбрам, по своему прилипшему к позвоночнику животу… Как реагировал бы на бесстыдно подтянутые к ягодицам ступни и разведённые в стороны колени? Он был так развратен сейчас, что залился краской, представляя, словно Джерард смотрит на него, стоя рядом с зеркалом, скрестив руки на груди так, чтобы кистью одной из них блуждать по подбородку, в результате нервно запуская один из пальцев в приоткрытый от возбуждения рот.

«Смотрите, смотрите на меня, — думал Фрэнк, мягко толкаясь краем влажного, скользкого фаллоса, привыкая и стараясь расслабиться. — Вы — причина того, какой я сейчас. Вы — причина моего сумасшествия и желания. Так смотрите же, не отворачиваясь, на то, что я делаю, думая о вас…»

— А-а-ах!.. — вскрикнул Фрэнк, когда, наконец, в него неожиданно скользнула тёплая твёрдость камня. Это было до того необычно и чуть больно, что он даже растерялся. Схватившись одной рукой за основание фаллоса и протолкнув его дальше, пальцами другой руки он, с явным выдохом блаженства, обвил свою напряжённую и ждущую ласки плоть.

Джерард из его фантазии откинул голову назад, уперев её в стену, и наблюдал за этим из-под приопущенных ресниц, не переставая посасывать кончик большого пальца. Было видно, как тяжело и глубоко он дышит, как трепетно ходят его острые, чуть вздёрнутые ноздри, вдыхая терпкий аромат возбуждения, волнами расходящийся сейчас от кровати. Фрэнк не переставал двигать рукой по всей длине, наблюдая за этой развратной картиной в зеркало, чувствуя, как что-то начинает отзываться внутри его тела на короткие неловкие толчки.

Не выдерживая накатывающих ощущений, он сдавленно, не выпуская нижнюю губу из захвата острых зубов, простонал. «Смотрите, смотрите, что вы делаете со мной, — набатом пульсирующей крови стучало у него в голове, — смотрите на меня — я совсем сошёл с ума от любви…»

Он как-то дёрнулся, особенно удачно пройдясь рукой по плоти, как вдруг внутри живота, откликаясь на трение, что-то невыносимо сладко запульсировало, приводя в состояние шока. Он замер, широко распахнув глаза и прекратив какое бы то ни было движение, просто неверяще прислушиваясь к ощущениям своего тела.

Так сладко ему ещё не было.

Снова двинув рукой, протянутой между ног, в том же направлении, он вдруг резко выгнулся от омывшей всё тело вязкой истомы.

— Господи, да что же это?.. — прошептал Фрэнк, невидящими глазами уставившись в тёмный балдахин над кроватью…

Приподняв бёдра, оторвав от простыни ягодицы, подаваясь ими вверх, он начал неторопливо, а потом всё увереннее и сильнее вгонять в себя фаллос, поражаясь незнакомым, крайне сильным ощущениям, словно тянущимся из самого позвоночника. Второй рукой он скомкал простыню, и ему совершенно не хотелось портить эти глубокие, крайне яркие, как танец на лезвии ножа, отклики тела чем-то ещё. Фрэнк прикрыл веки…

…Джерард не сдержался. Фрэнк знал, что тот не сдержится, это был просто вопрос времени. Входя в хрупкое тело грубо, сильно, крепко удерживая на весу только за ягодицы, он двигался внутри, доводя его до полуобморочного состояния от накатывающих невиданной силы и сладости ощущений — от каждого толчка, от каждого скольжения по тому странному, волшебному месту внутри него…

— Вам нравится? — хрипел Фрэнк, лишаясь хоть какой-то связи с реальностью, — нравится делать это так развратно? Слышите эти звуки? О Господи, только не останавливайтесь, ещё, Джерард, ещё! О, боги…

Сорвавшись на несдерживаемый стон, совершенно теряясь в нескончаемом приливе оргазма, Фрэнк резко, гибко выгнулся, накрепко комкая в кулаке простыню, наяву слыша, как шумно дышит Джерард, жарко, с силой ударяясь об него в последний раз, да так и замирая, закинув голову назад… Чувствуя, как собственные густые, горячие капли падают на живот, почти обжигая. Но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что сейчас произошло внутри его тела и с тем, что пульсировало в голове. Фрэнк не мог даже близко предположить, что заниматься любовью именно так может быть настолько невыносимо, невозможно, до безумия приятно, настолько непередаваемо чудесно…

«Как такое возможно? Разве получать удовольствие подобного рода — не удел женщин? Кто нас… придумал такими?»

Фрэнк обессиленно завалился на бок, лицом к зеркалу. Джерард из его фантазий снова стоял там, рядом, и мягко ухмылялся розоватыми и влажными от покусываний губами.

— Ты был великолепен, мой Ангел, — прошептал он, прежде чем бесшумно покинуть комнату, а Фрэнка отчего-то затопила странная, совершенно безысходная тоска.

Джерард не знал про то, что на балах перед ним — его мальчик, его Фрэнки. Не Фрэнка он хотел и не по нему сходил с ума — а по своему невинному и прелестному Ангелу… И не для него он шептал тогда, обессилев от занятия любовью: «Ti amo… Ti amo…». Потому что между ним и «его мальчиком Фрэнки» не может быть ничего. Ничто — вот как зовутся их отношения. И Фрэнк слишком давно и хорошо знал Джерарда, чтобы даже на секунду предположить, будто тот пойдёт на поводу его глупых чувств, какими бы сильными, давними и искренними они ни были.

Почувствовав предательскую мокрую дорожку, стекающую вниз, к простыне, Фрэнк зло усмехнулся. Будто что-то ломалось внутри него сейчас, заставляя корчиться от боли. Что это за тихий хруст сзади, стоящий в ушах? Что это? Так болит…

«Какая же глупая это была затея, Фрэнки, дразнить себя, позволить ехать за ним на бал, позволить взять себя, впустить его ещё глубже, хотя куда уж больше? Ты глупец, глупец, ты только и можешь, что делать себе больно, зная, что это ничего не изменит. На что ты рассчитывал? Ты заслужил это, le sot*… Хотя… так даже легче, не правда ли? Когда внутри становится пусто и спокойно. Когда ничего не ворочается и не колет, вспарывая лёгкие. Может, ты просто поумнел и вырос, наконец?»

*Дурак (фр.)


Он закрыл глаза на некоторое время. Голова глухо звенела, и там больше не осталось мыслей, кроме одной — скоро, буквально на днях будет бал. И он поедет на него. Поедет вслед за Джерардом — в последний раз. Пора положить этому конец, пока не стало совершенно невыносимо жить с этой ношей на сердце… Кто-то должен сделать это, и ирония в том, что он и есть этот единственно возможный аноним.

— Как вам ваш Ангел сейчас? — глухо спросил у беспристрастного зеркала Фрэнк. — Сейчас, когда он лишился своих красивых белых крыльев?
Страницы:
1 2 3
Вам понравилось? 32

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

2 комментария

+
1
cuwirlo Офлайн 10 декабря 2020 01:13
Такая вот интересная революция получается. Во все времена была и будет заказной и судьболомной. Кто- то, поплатится жизнью, кто-то любимыми, а кто-то и мерзость свою под шумок приумножит. И все правильно и никуда не денешься. Ваш оптимизм примиряет с действительностью. Спасибо. Жду с нетерпением новых работ.
+
0
Нави Тедеска Офлайн 10 декабря 2020 03:18
Цитата: cuwirlo
Такая вот интересная революция получается. Во все времена была и будет заказной и судьболомной. Кто- то, поплатится жизнью, кто-то любимыми, а кто-то и мерзость свою под шумок приумножит. И все правильно и никуда не денешься. Ваш оптимизм примиряет с действительностью. Спасибо. Жду с нетерпением новых работ.

Спасибо огромное за ваше внимание и отзыв к этой истории! Спасибо, что отметили оптимизм. Я не могу в стекло, не люблю, это не моё. Только если в качестве проходящей ноты. Вы правильно заметили, всегда будут и те и другие, но мне всегда кажется важным показать, что если не опускать рук, все становится возможным. Спасибо!
Наверх