Зрелость

Так откуда же оно недавно пришло, это дикое желание – самому обладать юным телом? Брала ли верх моя природа или пугал призрак старости – далекой, но неизбежной? Если Алексей оказался подвластен ходу времени, то не был ли и я также смертен и подвержен старению?
Алексей непостижимым для меня образом уловил эту тончайшую перемену в моем настроении. Впервые за все годы нашей совместной жизни я почувствовал в нем неуверенность. Ему было порядком за сорок, а мне – чуть за тридцать. В странной и жестокой схватке за молодость я без труда одержал бы верх, уверенный в себе, давно уже не бедный, в расцвете сил и мужественности. Мне казалось, что я устал от жизни с взрослым, умным человеком. Да, я отдал ему свою юность, отдал без остатка, и теперь и сам хотел припасть к источнику забвения, дарующему иллюзию вечной весны.
Словно нарочно, тогда же я и увидел его, паренька в метро. К тому времени я давно уже пересел за руль машины, вполне приличной «Мазды», но уличные пробки заставили меня вспомнить юность и спуститься под землю.
Мне предстояло проехать пять остановок. Я, ставший законченным снобом, удивился тому, как много прекрасно одетых людей, оказывается, запросто разъезжают на метро, почитывая книжки или слушая музыку. Он стоял у входных дверей, тоже в наушниках, и его совершенство, соразмерность облика поразили меня - такое чудо, и среди простых смертных. Худой, высокий, с меня ростом, со злыми, колючими глазами, и все-таки неуловимо нежный, словно ищущий спасительной силы.
Обнять его, зацеловать, облизать с головы до ног, искусать мочки ушей и соски, вдохнуть поднимающийся от паха неповторимый запах – аромат молодого самца, готового к спариванию, пусть с другим самцом, не важно. Поставить пред собой на колени, запустив пальцы в густые волосы на старательно склоненной голове, и заставить выпить меня по последней капли. Делать с ним все, что придет в голову. Довести до слез. Утешить, по-мужски. Стать, на время этой игры, таким же юным. Бросить вызов старости. Забыться в обезличенном экстазе – ему не нужно имя, не нужно будущее, это всего лишь тело, принадлежащее мне по праву старшего и сильного.
Я созерцал паренька остановки три; потом он вышел. Я проводил его глазами, неуязвимый в броне делового костюма и дорого пальто. Мальчик подошел к какой-то тощенькой и страшненькой девчушке, и они ушли за руку, поглощенные друг другом и важным, без сомнения, разговором.
Во мне вспыхнул бунт. Все в моей жизни было подчинено Алексею. Мы отдыхали там, где он хотел, когда ему было удобно; проводили свободное время так, как он считал нужным; наша близость подчинялась его желаниям, не моим. Я не существовал сам по себе. Мой друг любовно распоряжался мной, воспринимая свою власть как должное. Или он видел во мне раба? Он был Солнцем, а я – планетой, питаемой светом колоссальной звезды и обреченной двигаться по заданной орбите, не подходя слишком близко, но и не удаляясь от великого светила.
Так больше не могло продолжаться. Я должен был освободиться и зажить сам по себе. Почему я все еще оставался с ним под одной крышей, давно имея возможность купить небольшую квартирку?! Я задавался вопросом, не суждено ли мне провести годы и годы в этой уютной комнате, ставшей вдруг похожей на тюремную камеру. Не повесить ли мне, как школьнику, на стену географическую карту, чтобы флажками отмечать на ней страны, где мы побывали?! Или постер с каким-нибудь отретушированным красавчиком?! Мне казалось, что я задыхался, что Алексей полностью подавлял меня, отбирая себе мою молодость так же, как забрал юность. Призрак его старости пугал меня. Я так и проживу всю жизнь с этим человеком, прикованный к нему невидимой цепью обожания?!
К раздражению перемешивалась жалость – а что мог поделать мой старший друг? Не в его силах было замедлить ход времени. Все эти годы я любил человека, всего лишь человека, созданного из плоти и крови. У Алексея стало иногда пошаливать сердце; после трудного дня ему больше не хватало четырех-пяти часов сна; он полюбил отдых в недалеких европейских странах, чтобы избегать утомительных многочасовых перелетов. Честность по отношению к самому себе не позволяла ему молодиться, уподобляясь герою Манна – он выглядел на свой возраст. Во мне бушевали противоречивые чувства: любовь, признательность, усталость, жажда перемен.
В таком настроении я собирался в очередную командировку в Лондон, на два дня. В тот раз я решился пуститься на поиски приключений. Бунт требовал действий. Между мной и Лешей словно началось безмолвное противостояние – его воля против моей. Мы почти перестали разговаривать. Алексей ждал. Чутье опытного стратега подсказывало ему не вступать в битву, которую он не мог бы выиграть. Тогда я его возненавидел. Почему Леша не мог просто отпустить меня? Я вырос. Я добился успеха – с его помощью, но все-таки это был мой успех. Что он знал обо мне такого, чего не понимал сам я?!
На той же волне бунта я блестяще провел переговоры и оказался вечером в гостиничном номере, готовый окунуться в ночной город. Мне нужно было открыть дверь и выйти. Открыть дверь – и познать свободу.
Я застонал. Когда Леша нервничал, что бывало с ним очень редко, но все-таки случалось, у него начинался нервный тик – подергивался правый глаз. Вечером перед моим отъездом я заметил предательское дрожание века.
Я дотронулся кончиками пальцев до дверной ручки. Символический шаг – и я расколдован. Мне захотелось завыть. Заплакать. Что есть силы ударить по стене.
Я словно видел перед собой Лешино лицо. Моя жизнь пронеслась перед внутренним взором вереницей картин – вот Леша выхаживает меня, когда я болею, поднося к обметанным губам кружку с чаем; вот мы бродим по Барселоне и, обменявшись заговорщицкими взглядами, как бы ненароком заходим поесть запретных пончиков; вот он успокаивает меня перед важной встречей с клиентом, поглаживая, как маленького, по спине; вот я дремлю у него на груди воскресным утром. В этих воспоминаниях я был абсолютно, совершенно счастлив.
Я расхохотался, как сумасшедший. Мой плен! Какая несусветная чушь! Я любил этого человека еще сильнее и глубже, чем не первые дни нашего знакомства, когда он отогревал испуганного юнца своим теплом. Пусть будет так; если мое место – у его ног, то так тому и быть, я согласен. Я сдаюсь. Я буду рабом, тенью, ручным зверьком. Мне не нужна свобода. Мне нужен только Леша.
Соблазны. Они будут всегда: наивные и мечтательные, робкие и нежные, или опытные не по летам, разбитные портовые шлюшки, с такими же остренькими зубками и душонками голодных мышат, бравые гуттаперчевые морячки, весело бороздящие неспокойные воды мужской любви на утлых, протекающих лодочках без парусов и карт. Эти последние и станут статистами в драме нашей любви, изредка появляясь из-за кулис по нашей воле, ибо мы с тобой сами ведем повествование, милый, не нуждаясь в чьих-либо наставлениях. Мы же мужчины, они будут, но никогда не выйдут на авансцену - оставаясь в тени, они играют роли без слов. Я люблю тебя. Когда-нибудь я открою дверь, но не из протеста или бунтарства - из любопытства, или мы с тобой отправимся в ночь вдвоем; но сейчас я остаюсь, потому что и я нужен тебе, мой смертный бог, потому что и моя любовь питает и поддерживает тебя.
Хохот перешел в слезы. Я выплакался, не очень-то изящно вытер нос кулаком и, пошатываясь от пережитого волнения, побрел к гостиничному телефону. Я набрал наш домашний номер. Леша ответил после второго звонка.
-Лисенок, а я думал, ты развлекаешься, - осторожно выговорил он. – Лондон, все-таки.
- В другой раз, - ответил я и рухнул на кровать, поставив аппарат рядом с собой. – Переговоры прошли отлично, но я вымотался. И хочу домой, к тебе, честно говоря. Почеши мне спинку.
- Дима, - Леша вздохнул. Я представил его, уставшего к вечеру, бледного, одного среди холодных комнат, и у меня защемило сердце. – Я люблю тебя так сильно, что мне страшно. Понимаешь? Есть предел разумной любви к другому человеку, и я давным-давно перешел его.
- И мне страшно, - ответил я. – Но, милый, мы можем бояться вместе, - и мы оба рассмеялись.
-Есть идея, на самом деле, - я улыбнулся. Почему бы нет? – Это будет очень, очень дорогой секс по телефону, все-таки я в Лондоне. Но обещаю, тебе понравится.
-Эй, ты что придумал, лисичка? – Лешин голос потеплел.
Жуткая минута прошла.
- Я лежу на кровати, - начал я, - и медленно расстегиваю джинсы.
-Эй, минуту, я лучше тоже прилягу, - пауза, - так, поехали. Что ты там делаешь?
Ну и будем двумя стариками, приласкаем друг друга в сумерках, мелькнуло у меня в голове, подумаешь! Вдвоем стареть не страшно.
- Я расстегиваю джинсы…
Время - ничто. Оно бессильно.
Когда исчезает все сущее, остается Любовь.
Ее вздох пробуждает великие ветры созидания, приносящие из непостижимого для разума мрака новые миры, и в одном из них мы и живем, покорные нашей великой владычице. Позволь мне поклоняться тебе, мой самый близкий человек, и давай никогда не разлучаться, поддерживая неугасаемый огонь чувства.
Позднее я понял, что в тот вечер ко мне пришла Зрелость.