Клин клином

 

Ва‑банк

 
Он стоял здесь в начале месяца с дорожной сумкой через плечо, ругался и плевался на всех и вся, но больше всего на родителей. Сейчас злость на родителей сменяет целый букет неоднозначных эмоций, начиная с панического страха, заканчивая растерянностью. Тень от остановки нисколько не смягчает жару. Денис варится в собственном соку. И что теперь делать?
Это относится даже не к Кириллу, который назначил встречу здесь и уже опаздывал, а целиком и полностью к Мурату. Прекращай, сказал он. Просто уйди, сказал он.
Прошлой ночью было холодно. Денис почти не спал. Славка сбоку громко храпел, а Мурат не подавал признаков жизни за могучей спиной Толика. Так хотелось отмотать время назад, не послушаться, не уйти никуда, остаться в палатке и… что потом? Оправдаться? Извиниться? Или, может, снова потянуться к губам и получить за это в лицо? Он уже поторопился, уже выставил себя невообразимым идиотом. Приближаться к Мурату маленькими шажочками сквозь тернии, чтобы в итоге спустить все то немногое в унитаз. Профит. Котов сейчас определенно чувствует себя в разы хуже.
Но может ли сам Денис быть уверенным, что действительно такой ? Если нет, то все дальнейшее до смешного просто: не знаешь – не суйся.
Он трет губы тыльной стороной ладони, вспоминая, как пылко он целовался с Муратом. Это не та легкая демо‑версия, как с Юлей, а что‑то… взаимное в истинном значении этого слова. Что‑то, что Денису теперь не светит. «Конечно, почему бы не подумать о своих эгоистичных хотелках, когда есть проблемы поважнее».
К остановке, подняв рыжую пыль, подъезжает рейсовый автобус. На стекле – табличка с маршрутом до города. Водитель, отпив кофе из непроливайки, выжидающе глядит на Дениса. Тот на остановке один и никуда пока не…
– Хей! Прости, что заставил ждать!
…едет. Кирилл поправляет лямку рюкзака, забегая в открытую дверцу.
– Не стой столбом. Залазь.
– Куда мы?
Они садятся в самый конец. Кирилл выглядит воодушевленным, и это настораживает. Денис повторяет вопрос.
– В ТЦ. Одежды бы купить. А то в столице все это, – показывает на свою полосатую рубашку и широкие шорты, – уже не прокатит.
Почему Кирилл решил позвать его, ведь очевидно, что друзей у него до кучи… Зачем весь этот аттракцион помпезного дружелюбия?
Автобус трогается. Пегов, как ни в чем не бывало, рассказывает, как ждет своего отъезда в Москву и не перестает считать дни. За стеклом дома уступают место желто‑зеленому полю и неровным вершинам подлеска.
– Папа уже нашел мне квартиру. Он, как и я, против всех этих общаг, общих душевых, ну знаешь, да? Я рад, что он понимает, что мне нужен комфорт, чтобы хорошо учиться.
– Балдеж. – Денис грустно вздыхает. – А у меня отец вечно на работе. Мама, когда отдых планирует, всегда под него подстраивается. Осенью хотят в горы, а мне не нравятся походы, не нравится сырость в лесу, жара не нравится тоже, не нравится…
– Все? Не нравится все? – Кирилл хохочет по‑доброму, совсем как взаправду. – Тебе совсем не угодишь.
Он, оказывается, тот еще любитель пошопиться: не устает ходить от примерочной до примерочной. Денис любезно держит многочисленные вешалки, отчего у него ломит спину, тащится где‑то сзади, потому что у Кирилла широкий шаг.
На рынке пахнет уличной едой, шкворчащим маслом и чем‑то солено‑сладким. Кирилл покупает им обоим по острому шашлыку на шпажке. Свой он откусывает лишь пару раз и выбрасывает, мол, много лука и невкусно. Рядом пробегают звонкие дети в школьной форме, возможно с какой‑то секции, возможно с фестиваля. Они останавливаются около фургончика с мягкими игрушками. Кто‑то берется стрелять. Денис с тоской думает, что, не закончись вчера все так глупо, может быть, когда‑нибудь получилось бы погулять здесь не с Кириллом, а с Муратом. В этого белого зайца с розовым бантом Денис бы точно попал, даже не с третьей попытки, а с первой. Мурату эта игрушка не нужна, он бы точно отдал ее сестре. Интересно, как там Милана? Денис давно ее не видел.
Кирилл необоснованно сильно раздражается, когда не может найти пустую лавочку среди кучи занятых. Денис уже смирился с тем, что настоящий Пегов невообразимо далек от образа милой пуськи, и больше ему не верит. Чего уж говорить, он перестал ему доверять еще на выпускном. Их ложное братание нервирует, потому что правила изначально устанавливал не Денис. Но сегодня все обещает измениться в его пользу.
Когда они, наконец, находят пустое место, Кирилл с интересом спрашивает:
– Ну, давай, рассказывай, как тебе наш выпускной? Хорошо повеселился?
Денис чувствует, как быстро бьется сердце.
– Все тип‑топ, организация отличная. Оттянулся как следует в свой день рождения. Спасибо, что пригласил.
Кирилл горделиво сияет.
– О, знаешь, организацией управляли я и мой одноклассник. Как хорошо, что ты не скучал. Этот выпускной запомнится на всю жизнь, скажи же?
Еще бы, думает Денис, тебе так точно. Ни Мурат, ни он сам никогда этого не забудут.
«У кое‑кого, видать, действительно большой, раз ты так оттаял ко мне».
– Кстати, я тут слышал, – длинные пальцы как паучьи лапы цепляются за плечо, – ты, оказывается, с Юлькой танцевал? И как оно?
Денис пожимает плечами. Как, как? Приятно, как еще?
– Ой, да не ври! Целовались же, да?
– Чего? Какая разница, целовались мы или нет?
– Многие ребята задаются вопросом, встречаетесь ли вы.
Денис направляет на Кирилла прямой как копье взгляд.
– А что насчет тебя? – спрашивается само собой. На дне зрачков прячется вопрос иного рода. – Ты хорошо… повеселился?
– Само собой. – У Кирилла дрожит кадык.
Денис едва заметно приподнимает уголки губ. Он сейчас задает вектор разговора, в этом нет сомнений.
– Я со многими заобщался там. У вас много клевых ребят. Но один урод толкнул меня в толпе. Такой в черном весь типчик. Низкий. – Кирилл и бровью не ведет. – Короче, неприятно было.
– Люди разные бывают. Есть тут и такие, да. Зато будешь знать, с кем лучше не связываться.
Этот разговор очень похож на вытравливание зверя из норы.
Впереди, у фонтана, толпится народ. Легкий ветерок доносит мелкие капли и запах жареной картошки с рынка. Денис сточил шашлык на раз‑два и сейчас не против налечь на что‑нибудь еще. Кирилл отказывается, когда он предлагает купить перекус и ему тоже.
Тот молча пьет минералку. Вокруг носятся дети и подростки с шариками, наполненными гелием, с флажками, с разноцветными лентами и бумажными цветами. В их глазах играет лето и беззаботность. У Кирилла в глазах играет нехороший отрешенный огонек.
– Слушай, ты, – Денис придает своему голосу легкую беспечность, – всегда так скромно питаешься?
– Что? – Кирилл закрывает бутылку и убирает в пакет с вещами.
– Или это диета? Хотя если бы я был таким отпадным красавчиком, я бы тоже за фигурой следил.
Тот улыбается в ладонь. Денис совсем не такой реакции ожидал.
– Спасибо за комплимент. Я тут вспомнил, – от его улыбки обещает вспыхнуть диатез, настолько она сахарная, – говорят, тебе на выпуске плохо стало? Сейчас же все в порядке?
Денис в подозрении кивает. Два дня прошло, конечно он в порядке.
– Многие видели, – с каждым произнесенным Кириллом словом в голове Дениса все четче начинают петь сверчки, – как Котов нес тебя на спине. Твое имя теперь у всех на слуху, ты в курсе?
Весь путь обратно они молчат. Кирилл пошел ва‑банк, рискнул и победил. Денис смотрит в автобусное окно, ощущая себя последним неудачником. К чему все это было, а? Решил поиграть в тупые шпионские игры? Кирилл, будто соглашаясь с его мыслями, тихо смеется в стороне. Он смотрит в экран айфона, печатая что‑то в мессенджере.
На остановке Денис спешит уйти, не попрощавшись, но Кирилл, будто в насмешку, догоняет его, мол, все равно по пути. На развилке он ловит его взгляд на себе и спрашивает:
– Скажи, а Мурат ничего не говорил тебе про меня?
– А ему есть что рассказать? – Денис больше не скрывает накопившегося презрения. – Например, откуда у него синяк на скуле?
Кирилл хмыкает в ответ, затем разворачивается на пятках в сторону своей улицы.
 

* * *

 
Денис падает на неприбранную кровать и смачно бьет себя по лбу ладонью. Нет ни малейшего понятия, как все разрулить: сам он еще не разобрался в себе, но Мурат уже отшил его; эта тайна в туалете, свидетелем которой он стал, волнует его так же сильно, как и Кирилл, с которым закрутилась какая‑то сомнительная игра. До конца каникул еще далеко, но вся эта мутная история может тянуться вязкой нитью до самого победного, и, даже уехав отсюда, Денис так ни в чем и не разберется. Кирилл уже сделал ответный шаг, и кто знает, на что он способен? Денис прекрасно понимает, какую угрозу для него представляет, но отступить – значит оставить Мурата на произвол судьбы.
Дела в доме встают. Денису следует прополоть грядки и снять сухие вещи с веревки, пока бабушки нет дома. Он планирует весь день валяться в кровати без душа и даже еды, но тут Катя заявляется к нему в желтых резиновых перчатках. Наверное, мыла ванну.
– Телефон звонит! Ответь, не видишь, я занята? И господи! Сегодня же убери свой бардак!
Пружинистый провод обвивает руку, когда Денис спускается спиной по стене. На том конце внезапно оказывается отец. Звонки от него за всю жизнь можно пересчитать по пальцам.
– Сын. – По одному только обращению ясно, что дело серьезное. – Ты как?
– Хорошо. – Тот прижимает колени к груди. – Пап, что‑то случилось? Мне обычно мама звонит.
Отец отвечает без тени эмоций:
– Она сейчас в больнице. Поскользнулась в ванной и сломала запястье.
Денис таращится на собственную руку, где среди тонких шнуров‑браслетов путается ниточка красной пряжи. Мама завязала ее, когда он уезжал из дома. Чтоб рука не болела.
– Она в порядке? Что говорят врачи?
– Будет ходить с гипсом месяц. Все не настолько плохо. Не переживай. Я взял отпуск за свой счет.
– Хорошо. – Несмотря на убедительный тон отца, несчастье с мамой видится серьезным. Денис мысленно корит себя за то, что не уделял ей должного внимания, часто ругался на почве учебы. Перелом запястья будто ответ свыше на все его косяки. – Передашь ей привет от меня? Скажи, что скучаю.
– Скажу. – Отец почему‑то тяжело вздыхает. – И еще. Сын, если она позвонит тебе в ближайшее время, не пугайся, ладно? Ни о чем ее не спрашивай.
– А чего мне пугаться?
– Просто сделай, как я сказал. Все, отключаюсь. Веди себя хорошо.
– Пока. – Денис, полный растерянности, вешает трубку.
 

* * *

 
Славу он находит на стадионе. Тот тренируется с Сашкой и поначалу не может понять, зачем Денис пришел сюда с гитарой. Уроки на несколько дней отменяются, говорит он, завтра первая игра с городской командой, и продуть категорически нельзя.
Толик – единственная надежда на сегодня – тоже занят делами и просит заглянуть в другой раз. Из будки надрывает глотку его пес Кыча.
Когда Денис спускается вниз по дороге, лай слышится еще неистовее. Калитка Смирновых с железным лязгом открывается. Мурат выходит наружу, намереваясь идти той же стороной, что и Денис, но, заметив его издалека, круто разворачивается и прибавляет шага. Дом Котова в другой стороне, он намеренно делает крюк.
Вот почему Толик так суетливо выпроваживал Дениса за дверь! Вот какие дела у него были! Да, никто не имеет права упрекать его за это, но можно было не скрытничать!
Денис, подгоняемый обидой, бежит за ним. В его груди бушует жар поленницы.
– Не игнорируй меня! Если я больной на всю голову, так и обзови! Или тебе слабо?
– Иди, куда шел.
Денис упрямо качает головой.
– Обзывать еще тебя.
– Я к тебе шел, Мурат. Поговори со мной, не отмалчивайся!
Они останавливаются у пешеходного перехода. На противоположной стороне дурачатся местные подростки, только по этой причине Мурат поворачивается к Денису всем корпусом. Посторонний смех его нервирует.
– Я ничем тебе не обязан. И никогда не был. – Глупое упрямство слышится в его тихом голосе. Глупое, потому что взгляд, который он отводит в сторону, говорит совсем о другом.
У Дениса на щеках как пружины дрожат желваки. Еще можно все спасти, если действовать быстро и перекрыть все пути отхода.
– Конечно не обязан. Ты же вчера целовался со мной не по своей воле.
На несколько мгновений Мурат позволяет себе замешкаться, затем раздраженно шипит:
– Еще громче об этом покричи, идиот!
Денис безжалостно ставит перед фактом:
– Я – не Кирилл Пегов. Я – это я. Хватит грести всех под одну гребенку!
– Верно. – Мурат паскудно хохочет. – Ты пришлый, что сует свой нос куда не надо. Нахватался всякой херни по углам и думаешь, что все понимаешь. Как вша ко мне цепляешься.
– А ты лгун. Ты сам сказал, что не будешь обзывать меня.
– Денис, – от того, как Мурат произносит это имя, щеки Дениса розовеют от смущения, – ты проблема для меня. Ты все усложняешь.
Светофор вспыхивает зеленым. Подростки бегут по зебре. Мурат опускает голову и шагает им навстречу. Денис не двигается с места.
– Это я‑то все усложняю?! – кричит он вдогонку. – Пусть так, твою мать, но я хотя бы не ссыкло, слышишь?
Слышишь?
Слышишь?
 

* * *

 
– Никак оглох на оба уха, – бабушка качает головой. Из тарелки со щами идет пар и запах специй.
– Дениска. – Катя размазывает малиновое варенье по булке. – Все в порядке?
Он молча кивает, затем приступает к ужину.
– Ты не ответил, как дела у Толика. Ты же сегодня к нему ходил?
Денис равнодушно мычит, что да, и больше ничего не говорит. Катя не сводит с него глаз, пока ест. Она грустит, ведь Денис игнорирует разговор с ней. Чересчур проницательная и участливая. Это в целом хорошо, пока ее желание помочь не превращается в горсть гвоздей для абстрактного гроба. Ужин проходит непривычно тихо и напряженно.
Мурат с самого начала дал понять, как ему трудно доверять людям, а Денис все снова похерил. Нужно извиниться перед ним за эту хуйню и больше не беспокоить. Да, решено, Денис так и сделает.
Звонок раздается следующим днем, когда дом еще толком не проснулся.
– Милый, привет. – Мама кажется уставшей, и это беспокоит. – Как ты?
– Ма? – Денис вспоминает о словах отца, но не следует им. – Девять утра воскресенья, а ты не спишь. Болит рука, да? Папа мне рассказал.
– Нет‑нет. Мне прописали хорошие обезболивающие. Прости меня, я такая неуклюжая. Ты теперь переживаешь, наверное.
– Главное, что теперь все хорошо. Бабушка сказала вчера, что нужно поменять плитку в нашей ванне, раз так скользко.
– Ты сказал бабушке? Ох, не нужно было. Ты же знаешь…
– Знаю. – Денис виновато поджимает губу. Бабушка маму не жалует. – Прости.
– Я скучаю по тебе, сынок.
– Это значит, что мне можно обратно? – Он решает немного пошутить.
Но мама не реагирует на это. Она будто бы погружена глубоко в себя.
– Прости, что я создаю тебе столько проблем. Я знаю, что ты не хотел ехать. И поступать на этот факультет тоже не хотел.
– Ма…
– Я так много знаю, чего бы ты не хотел… но я так люблю тебя, сынок.
– Хэй, мам? – Она никогда еще не говорила о любви в таком контексте. – Что‑то случилось помимо руки?
– Я так хочу дать тебе все, что могу. Я так виновата перед тобой. – Возникает пауза, а когда мама говорит вновь, Денис не верит своим ушам: – Можно я приеду к тебе?
– Все нормально. – Он сипит от удивления. – Я несильно страдаю здесь. Ты не должна ехать так далеко. Пусть папа позаботится о тебе, ладно?
– Не говори ему, что я звонила. Будь осторожен. Я люблю тебя. Ты самое драгоценное, что у меня есть, Денис, пожалуйста, помни это.
Она выключается, оставив после себя долгие гудки и острое чувство неоднозначности. Денис беспокоится о ней, но не сомневается, что папа поддерживает ее сейчас, раз взял отпуск. Об этом звонке он думает все утро и весь путь от дома до магазина.
Денис со всех сил настраивает себя на хорошее и, обнаружив, что у Мурата сегодня нет смены, с облегчением вздыхает. Значит, есть еще отсрочка. Среди стеллажей снует народ с корзинами в руках. В зале играет какая‑то ненавязчивая музыка, шумит кондиционер.
В канцелярском отделе все еще лежат те желтые стикеры для записей. Не напиши Денис тогда тот бред, все дальнейшее не случилось бы. Мурат существовал бы заочно. Да, это было бы отличным развитием событий.
Трое парней стоят у полок с чипсами и громко разговаривают. В самом высоком Денис узнает Женю, а рядом кривляется, без сомнений, Серж. Павлуша называет последнего тупым ханжой, после чего раздраженно кидает пару пачек чипсов в тележку. Там, помимо кучи сухариков, громоздятся пять бутылок пива и копчености. Похоже, у ребят намечается веселье.
С ним здоровается только Женя. Серж дерзко разглядывает Дениса с ног до головы, словно видит впервые. Павлуша усиленно делает вид, что читает состав ржаных сухариков.
– Как жизнь, Дэн? – спрашивает Женя совершенно ровно.
– Все тип‑топ. – Денис настораживается, когда слышит тихий злобный шепот Сержа: «Кто бы сомневался».
– До сих пор сушняк давит? – Женя кивает на бутылку воды в руке
– Есть такое, да. Помнится, кто‑то задолжал мне косарь, а?
Павлуша смотрит на Дениса быстро и почему‑то испуганно. Денис не собирается всерьез брать деньги за поцелуй с Юлей. Он сказал это шутливо, чтобы разрядить непонятную напряженность.
– Не стоит об этом. – Женя слегка отодвигает Дениса рукой подальше. – Остановимся на том, что спор ты выиграл, окей?
Его лицо приобретает опасную серьезность. Серж громко цокает.
– Мне пофиг как‑то на деньги.
Женя кивает на этот ответ.
– Чего стряслось‑то?
– Слушай сюда. – Серж громко хрустит пальцами. – Будет лучше, если ты без лишнего базара свалишь отсюда.
– Да, Дэн, лучше уйди. – Женя пытается звучать с легким оттенком сожаления, и это выглядит совсем неуместно, потому что Дениса не за что жалеть. – Ты пил с нами, ты вроде нормальный пацан, зачетный и все такое, но…
Серж громко вспыхивает, обращаясь к Жене:
– Гребаный стыд! Нормальный пацан? Зачетный? Не неси этот бред!
– Следи за языком.
Дениса сбивает с толку эта необоснованная желчь.
– Какого хрена происходит? Павлик! Эй! – Он надеется, что тот объяснит поведение своих дружков.
– Не лезь к нему! – Серж толкает Дениса в сторону, цепляется в предплечье мертвой хваткой. Фигура Павлуши скрывается за его фигурой.
– А ну убрал руки! – Денис всерьез паникует. Серж двигается на него тараном, вынуждая натыкаться спиной на стеллажи с товаром.
– Мой бро не спорил с тобой, понял, придурок? – Чужая слюна брызжет прямо в лицо. Внутри Дениса все содрогается от страха и непонимания.
– Закрой рот и отпусти его, блядь! – Женя агрессивно оттаскивает Сержа за шкирятник и с силой толкает в сторону. – А ты… – Он смотрит на Дениса сверху вниз и обращается тоном, не терпящим препирательств: – Сейчас же разворачиваешься и уходишь из магазина. Не создавай никому проблем.
– Каких в жопу проблем? – Денис на грани злости. Плевать, что он в меньшинстве. – Вы все накуренные, что ли?
Павлуша поднимает на него лицо и говорит то, о чем Денис все это время боялся думать:
– Нам здесь не нужен чел с пидорскими замашками, понятно?
 

* * *

 
Он молчит как партизан, когда Катя с оханьем бегает вокруг него с проспиртованной ваткой. Губу остро щипает, и в целом ощущается, что та часть лица, куда угодил кулак Сержа, онемела. На столе куча бинтов, тюбиков с мазью, обезбола, будто он здесь натурально кровью истекает. Если бы Женя не вмешался, так бы, наверное, и вышло.
– Что с тобой? – Катя все не унимается. – Я же вижу, что‑то не так! Ходишь понурый целыми днями, молчишь, как воды в рот набрал. А теперь еще и драка!
Он начинает привычно отнекиваться, увиливать от вопросов, потому что… а что ему отвечать? Что Серж врезал ему, потому что повелся на вранье Пегова, что Денис гей, такой же, как Мурат? Так еще не вечер. Найдутся люди, которые и так Кате расскажут. А то, что он мрачнее тучи в последнее время, тут никакие разговоры не помогут. Катя въелась клещом – не оторвать. Денис невольно закипает от раздражения на нее. Трещина на губе лопается, и кровь набухает шариком, когда он кричит, что все, что произошло, это только его дело.
О драке в магазине он не рассказывает и ребятам. С опухшим лицом он не может петь без боли, и Слава не собирается сегодня учить его гитаре. Саша и ее команда проиграли с разницей в одно очко. Слава сидит статуей на своем компьютерном кресле и стеклянно смотрит в телефон. Толя ненавязчиво говорит, что проигрыш – не конец жизни и будет еще шанс отыграться. Воздух в комнате цепляется к телу липкой паутиной отчаяния и уныния.
Все становится еще хуже, когда мама Славы кричит с кухни, что к нему пришли. Дверь комнаты открывается, и Денис теряет себя в глазах Мурата. Тот задерживается взглядом на его синяках. Слава вскакивает с места, когда Мурат кивает в сторону коридора, чтобы поговорить наедине.
Денис устало бьет по струнам.
– Хэй? – Толик оказывается рядом на кровати. – Не нужно так злиться.
– Не злюсь я. – Звучит насупленно, оттого разоблачающе. Денис спешит соскочить: – Я давно не видел Милану. Она сейчас у тебя гостит?
– Нет. Она со своим отцом.
Значит, отец Мурата приехал, чтобы забрать дочь? Тогда насколько большая вероятность, что Мурат тоже уедет? Катя недавно рассказала, что Елена Ануровна уже долгое время лежит в больнице, и выписывать ее рано. Может ли Мурат держаться здесь за что‑то, кроме пустого дома?
«Я просил не звонить мне. Сколько раз мне еще блочить твои номера?»
«Это тебя не касается. Мне не нужна твоя помощь».
– Отпусти это. – Толик возвращает его в реальность тихим голосом поддержки. – Все рано или поздно кончается. Стоит ли так сильно погружаться в свои мысли, если тебе от этого так плохо?
– Мне нужно попросить прощения. – Денис тяжело падает лицом в ладони. – Я так накосячил. Так накосячил.
– Тебе станет от этого легче? А ему станет?
– Ты не понимаешь, – судорожный выдох. – Я виноват. Это… другое.
– Другое, да. Я тоже виноват и перед ним, и перед тобой. – Толик говорит это серьезно и выдержанно. – Мурат послушал меня, когда я посоветовал ему открыться тебе. Я боялся за него, но мне не стоило вмешиваться.
Денис хочет скукожиться до размера атома под его тенью. Нарастает нехорошее предчувствие чего‑то фатального.
– А передо мной в чем?
Толик молит. И в его молчании так громко слышится: «Ты – неудачное развитие событий. Ты – ошибка, которую я допустил».
– Так в чем?
– Ты не подумай ничего. Я общался с тобой достаточно, чтобы понять, что ты хороший человек, понимающий, но…
Денис резко поднимает ладонь в жесте замолчать, встает с места и никакущим выходит вон. Возможно, до Толика дошло, чье имя у всех на слуху, возможно, сам Мурат все рассказал ему – они же лучшие друзья. Так или иначе, Денис теперь зажат со всех сторон.
 

Лучше поцелуев

 
Денис роется в комнате в поисках документов и кошелька, потому что ему не плевать на все, что может произойти, если он продолжит смотреть, как все горит. От огня именно так и спасаются – бегством. В углу комнаты, между рабочим столом и стеллажом, который он только что очистил, стоит одна из важных вещей – гитара. Его подарок на день рождения. Его толчок к новой жизни. Денис готов отказаться от своих мечтаний, перечеркнуть весь путь, что он прошел под руководством ребят, – гитара не решит его проблем.
Ближе к десяти вечера Катя выключает свет во всем доме. Денис не прячет под одеяло ничего. Застилает постель, наводит подобие порядка, затем пишет записку без объяснений, извинений и прочей шелухи. «Уехал домой». Просто и по факту. Вне сомнения, сердце Кати будет разбито. Сегодня днем он обошелся с ней по‑свински, надломил их мостик доверия, а завтра утром будут разрушены, возможно, единственные хорошие отношения. Терять уже нечего. И о Мурате можно уже не думать – тот плевать на него хотел.
Перед тем как выкатить велосипед за пределы калитки, Денис проверяет все еще раз: телефон в кармане, паспорт в куртке, кошелек с картами в рюкзаке, вода и портативка – там же.
План прост как пять копеек. До центра, в котором он нынче гулял с Кириллом, на велосипеде минут сорок. Там Денис купит билет и сядет на электричку. До станции, где ему придется пересесть, пройдет еще сорок минут. По Новосибу он двинет уже на педалях. Самое главное – успеть до закрытия вокзала. Родители, конечно, удивятся, но он что‑нибудь придумает. Находиться здесь выше его сил. А может… не к родителям? У мамы сейчас стресс. Кто знает, как она отреагирует, когда сын заявится на порог посреди ночи. Лучше позвонить Юрке и переночевать у него. Да, решено. Уж в Новосибирске‑то проблем со связью нет!
Касания ветра, как касания любящих рук. Велосипед шуршит колесами по гравийке мимо старой автобусной остановки. От одного взгляда на поле, что спит внизу, сердце начинает болеть от тоски. У выезда трасса подсвечивается рядом фонарей. Сферы белого света переливаются как магические набалдашники чародейских посохов. Денис невольно обращает внимание на все мелочи, которые ранее виделись ему обыденными. Резкий неон заправки завлекает внутрь, точно ловушка рыбы‑удильщика. Надо бы проехать мимо, однако…
Колокольчик на двери тонко звякает. Это все заведомо бессмысленно, и судьба, судя по всему, считает так же, потому у кассы никого и нет. «Дениска, тебе подкинули тебе отличный шанс свалить! Слышишь?» Работает радио, шумит холодильник с минералкой и кондиционер под потолком. А Денис все стоит и ждет неизвестно чего.
Когда Мурат выходит из служебного помещения, невольно сдают нервы. Тот хлопает ресницами часто и смешно.
– Ты почему здесь?
– Я просто… – Денис осекается. Мурат не спросил что‑то наподобие «Опять ты? Следишь за мной?», он в самом деле удивлен. – Ты один?
– С напарником. – Шаг вперед.
Денис на шаг отступает. Они в любом случае не одни, и настоящая глупость думать, что все получится как‑то само собой.
– Понятно, – Денис кивает как дурак. Все, лавочку можно сворачивать. – Я пойду тогда.
Он стыдливо отворачивается к двери, взывая к своим последним клеткам мозга попрощаться хотя бы затылком без этой страшной тупости.
– Погоди. – Голос за спиной пригвозждает к месту. – На тебе рюкзак. И куртка. Ты что…
– Вообще‑то… – Денис находит в себе смелость встретиться с ним глазами. – Извиниться хотел, если по‑честному. Прости. Не хотелось бы остаться придурком в твоих глазах, перед тем как…
– Уехать? – Мурат смотрит в окно. Велосипед стоит у табло цен на топливо.
Все и без слов ясно. Котов сглатывает, отчего кадык крупно дергается. Говорит:
– Тебе до Новосиба только с пересадками. Ты на велосипеде не доедешь.
Он не спрашивает, в курсе ли Катя и бабушка, потому что понял сразу – это побег. И Мурат не останавливает его. От этого колко и неудобно. Чего греха таить, Денис на одну роковую секунду допускает мысль, что он его как‑то удержит. Стоило проехать мимо, не заниматься этим чистой воды мазохизмом.
– Я знаю. – Денис зарывается пятерней в светлые волосы на затылке и не придумывает ничего лучше, чем выложить весь свой маршрут, в надежде получить хотя бы щепотку неравнодушия.
– Ясно. – Мурат сдержанно кивает и произносит обидное: – Тебе нужно успеть до закрытия вокзала, а ты торчишь здесь.
«Действительно».
Колокольчик снова серебристо звенькает. Денис возвращается на улицу, хватает велосипед так сильно, что кожаные насадки впиваются ему в ладони. Сейчас. Прямо сейчас он уберет подножку и уедет отсюда. Зачем говорить «прощай» тому, кому на тебя с высокой колокольни?
– Стой! – Мурат выскакивает вслед за ним, тяжело дыша. – Не ты ли недавно выпендривался тем, что в отличие от меня не ссыкло?
– А ты сказал, что ничем не обязан мне! – Парировать получается до жалкого обиженно. – Я больше не буду совать свой нос в каждую щель! И ты прав. Я и так уже потратил здесь кучу времени.
Мурат останавливается в нескольких шагах.
– Поэтому и решил сбежать? Ты в курсе, что ведешь себя как ребенок?
– А ты‑ы‑ы, – Денис набирает побольше воздуха в грудь, – как бесчувственный мудак!
Некоторое время тишина звенит между ними лопнувшей струной. На этой абсурдной ноте можно и закончить, но ни один не желает отводить глаза, ни один не спешит идти на поддавки. Должно быть, со стороны эта немая сцена выглядит по‑настоящему уморительно, но Денис не ведет бровью.
– Это из‑за меня?
– Ты про мое лицо или, – Денис неопределенно обводит рукой пространство заправки, – про это все?
Мурат нехорошо хмурится, мол, неужели непонятно, что все сразу?
– Да, – ответ прямой как рельсы. – Отпусти руль. Дай руку.
– Ага, разбежался.
Мурат устало закатывает глаза. Денис на это гневно фыркает. Когда Котов берет его ладонь в свою, он ожидает, что Мурат сделает это если не агрессивно, то сухо, так, словно это касание – лишь одолжение, последняя милость, вежливая и ничего не значащая. Однако тот переплетает их пальцы тихонько, опасливо, будто они здесь не отношения выясняют, а готовятся танцевать вальс.
Мурат не поднимает взгляд, смотрит под ноги, гладит кожу запястья, задевая спутавшиеся шнурки‑браслеты. Никто не решается что‑то сказать, как‑то объясниться или оправдаться. Оба молчат. Небо тянется мягким градиентом: от зияющей черноты над головой до дымчато‑голубой ленты на горизонте. Где‑то недалеко слышится птичье чириканье, точно сейчас рассвет, а не половина одиннадцатого ночи. Спокойно. И так хорошо.
Да, так все и должно быть, подумал Денис. Стоять рядом друг с другом на расстоянии выдоха, держаться за руки отчаянно крепко, искриться не от злости и обиды, а от робкого волнения, неверия вперемешку с облегчением и счастьем. От любви.
Любви. Любви. Любви.
Что бы это слово ни значило, пусть это мгновение продлится еще немного, а лучше пусть никогда
никогда
не кончается.
Что бы оно ни значило… да.
Пусть даже это не взаимно и Мурат никогда не посмотрит так, как Денис смотрит на него, никогда не подумает о чем‑то вне рамок дружбы. Пусть. Пусть! Сейчас у них одни мысли на двоих, сейчас их руки – прочная цепь, значит, плевать на остальное.
Денису кажется, что его вот‑вот порвет на части. Мурат продолжает гладить его пальцы мягко и возмутительно неравнодушно. Ужасно.
– Это, – Денис беззлобно хмыкает, – ты меня так отговариваешь?
– Если хочешь, – Мурат дергает плечом.
В голове бьется, как птица в клетке, громкое и беспомощное «Да, хочу! Скажи мне остаться! Скажи!».
Затем Мурат добавляет в свою неоконченную мысль капельку отрезвляющей горечи:
– Проваливай на все четыре стороны.
Смешок вырывается против воли Дениса. Он улыбается ему в лицо и предлагает то, за что несколько дней назад точно бы получил в нос:
– Тогда, может, поцелуемся на прощание?
Мурат громко втягивает воздух и улыбается тоже.
– Ты в курсе, что здесь камеры? – спрашивает он заговорщическим шепотом, затем кивает головой, мол, глянь за спину, видишь?
Денис подскакивает на месте, будто ему за шиворот насыпали дробленого льда. Он наклоняется к упавшему велосипеду, но Мурат не хочет отпускать его дальше длины собственных рук.
– Забей. – Он все еще улыбается, и эта веселость совершенно не вписывается в происходящее: она нервирует, ее сложно объяснить.
– В смысле «забей»? – Денис переходит на шепот, громкий и возмущенный. – Нас видно, отпусти!
Он чувствует себя выброшенной на берег рыбой. Мурат пугает железной решимостью в глазах, еще секунда‑две – распотрошит и съест. Где тот прежний Котов, что остерегался подсвеченных улиц, когда они впервые гуляли? Денис смотрит себе за спину в поисках гребаной камеры.
– Тише. – Мурат отвлекает его внимание примирительным тоном. – Прекрати туда смотреть. Какая теперь разница?
После этих слов по‑честному хочется сорваться на матерщину. А какая разница? Подумаешь, весь этот импульсивный план укатить отсюда держался буквально на этой разнице, на наивной попытке больше не доставлять Котову неприятностей. А теперь оказывается, что разницы никакой. Тушите свет.
Денис издает тонкий звук разочарования, не то смех, не то хныканье. Получается, и все его нынешние проблемы, драка с Сержем, конфликты с Катей и Толиком тоже не имеют смысла? Он агрессивно дергает руки, освобождаясь, и поднимает руль, стряхивая с сиденья невидимую грязь.
Как же достало все. «Поверить не могу! И ради чего я так надрывался? Ради кого?»
– Послушай. – Мурат, очевидно, ничего не понял. Если сейчас он еще раз скажет «забей» или что‑то такое, они оба точно подерутся.
На самом деле, глупо все получилось с Катей и бабушкой, и на утро Денису попадет, если он не поторопится. Так что:
– Что еще? Мне ехать надо.
– Едь.
Правда ли ему стало все равно, Денису не суждено узнать. В кармане коротко вибрирует телефон.
Уведомление «Абонент Кир звонил вам (1) раз» выскакивает на экране блокировки. Денис думает о том, что надо бы потом удалить этот контакт, как у Мурата неожиданно тоже вибрирует в кармане. Тот принимает вызов с задержкой. Ему не нравится незнакомый номер.
– Да? – Мурат ковыряет носком обуви дырку в асфальте, и лицо его не выражает ничего хорошего. – Это будет в последний раз, понял?
Звук сброса вызова.
– Нужно кое‑куда заехать. Подвезешь меня?
Денис в последнюю очередь ожидает такой просьбы и в связи с тем, что все еще злится на него, помог бы тоже в последнюю очередь, однако… Со стороны уличного туалет раздается издевательский свист. Дверца отворяется, и какой‑то тип в синей робе начинает что‑то неразборчиво выкрикивать. Мурат резко хлопает по плечу:
– Двигайся! Я запрыгну!
Осознание того, что все это время за ними следил его напарник по работе, прибавляет ногам скорости.
Когда они летят вниз по трассе вдоль сияющих лент фонарей, Денис откидывает голову назад и громко спрашивает, что теперь будет с работой. Мурат цепляется за его плечи крепче и сквозь шум ветра отвечает, что это уже неважно.
 

* * *

 
– Здесь налево.
Велосипед выезжает на заросшую дорогу во тьму приближающихся деревьев. Пахнет речной сыростью.
– Так ты скажешь, куда я тебя везу? – Денис с трудом объезжает ямку. Вокруг не видно ни зги.
Мурат говорит, что к заброшенной барже, на встречу с Кириллом. Про то, что Пегов попросил по возможности захватить Царева с собой, он умалчивает. Очень это все непонятно и пугающе, навевает кое‑какие подозрения.
– В тот день, в палатке, – начинает он. В ответ слышится вопросительное мычание. – Кирилл написал тебе, я видел.
– Да. Мы потом встретились.
Мурат спрашивает, что они делали во время прогулки, о чем говорили. Вел ли Кирилл себя странно? Нет? А может, упоминал в речи его самого? Денис растерянно шутит, что этот разговор похож на допрос, и отвечает, что разговаривали они только о скором отъезде Пегова в Москву, а после долгого шоппинга ходили по рынку и ели уличные закуски.
Он выруливает под черные кроны подлеска. Сухие веточки и мелкие шишки хрустят под колесами.
– Какие‑то сомнительные у вас места для встреч. И чего его ночью‑то приспичило?
Хороший вопрос. Но Мурата больше всего беспокоит тот факт, что, несмотря на недавнюю встречу, Пегову зачем‑то снова нужен Царев, еще и при таких интересных обстоятельствах. Какая бы ни была причина, Денис сильно рискует, и было бы правильным не втягивать его, остановить здесь и отпустить восвояси, в его Новосиб.
Строения заброшенного баржевого завода кренятся в сторону зыбкого обрыва. Большое судно, давно уже не используемое, прибито к ржавой пристани. Оно образует на реке некий черный участок, куда в прошлом отчаянные школьники ныряли на спор, пока однажды один из детей не утонул. Глубина там нешуточная, и достать дна с такого прыжка не всегда удается, а если и получается, низ и верх в яме теряются.
Ржавые ворота со сломанной цепью огораживают щетинистое здание с разбитыми окнами, с безмолвно кричащей дверной пастью. Листы шифера на крыше облуплены, заросшие мхом. Где‑то поверх настила торчат частые осколки, как вздыбленная шерсть побитого зверя. Мурат знает, что внутри дико и грязно, кругом окурки, куча стекла и отсыревшего хлама. Это место – настоящая берлога для таких, как…
«Пыга?» – Сердце бьется мелко и быстро в нарастающем страхе.
Точно он. У стены с красным глазком сигареты между пальцев. Вокруг темень, но его низкую фигуру с опущенными плечами ни с кем не спутаешь. Рядом с ним о крыльцо всем своим карикатурно высоким ростом опирается Кирилл.
– Какое облегчение, что вас двое, – говорит он, привычно начиная с прелюдий. – Неважно выглядишь, Дэн.
Мурат чувствует угрозу подкоркой. Их сюда не просто так позвали, уж точно. Он делает шаг вперед, чтобы Кирилл переключил свое внимание с Дениса на него.
– Мы здесь, чтобы поговорить о нем?
Кирилл качает головой.
– Не только о нем. Обо всех нас.
Что за очная ставка? Красный глазок вспыхивает в последний раз, и Пыга топчет окурок ботинком. Слышно, как Денис громко сдувает прядь со своего лба.
– У нас с тобой договор был. – Пыга говорит низко и обманчиво равнодушно.
В его светлых глазах есть что‑то разбитое и усталое. Свою кличку он получил как раз поэтому. Мурат давно не пересекался с ним вот так, лоб в лоб, но никогда не забывал, что Лапыгин – конченый на всю голову.
– И я его не нарушил.
Кирилл усмехается визгливо, не прикрыв рот.
– Это! – Он резко направляет палец на Дениса. – Это ты называешь «не нарушил»? Он в курсе всего.
Мурат разворачивается. Денис машинально тянется к нему, сжимая пальцы на локте. Да, он тогда подслушал их в туалете, но едва ли он понял, о чем шла речь.
– Надо же. – Мурат решается на блеф. Где Денис успел налажать, он выяснит позже. – Я пришел сюда, чтобы обсудить, как у вас яйца от каждого шороха поджимаются? Если на повестке дня нет больше ничего, кроме этого бреда, то желаю приятного вояжа…
– Закройся. – Тон Пыги предостерегающий. – Вы никуда не уйдете, пока я не разберусь во всем. Эй, ты, – Денис теряется от такого пренебрежения, – рассказывай давай.
– Слушайте, я вообще не при делах, понятно? – Его ответ звучит правдиво возмущенно. Он дергает Мурата за толстовку. – Ты куда меня привел? Это кто еще?
Мурат невольно проникается к нему уважением. Денис уверенно играет, и на короткое мгновение есть надежда, что на его притворстве можно выехать, однако Кирилл, будучи лицемером поискушеннее, мгновенно перекрывает лазейку.
– Такой в черном весь, – произносит он медленно, обращаясь не к Мурату. – Типчик. Низкий.
Что бы он ни имел в виду, Денис мгновенно это улавливает. Сжимает челюсти плотно, и Мурату в ту короткую секунду стоило бы позаботиться о том, чтобы они оставались сжатыми до победного, потому что…
– Я‑ничего‑не‑видел, – сквозь зубы, с дрожащим от волнения кадыком, с той финальной злостью, с которой обычно ставят точку в разговоре.
У Мурата по спине течет холодный пот.
Пыга не церемонится, в таких ситуациях он не тянет как Кирилл. Спрашивает в лоб, быстро и остро:
– Что не видел?
Денис распахивает глаза и пятится назад. А потом Мурат не успевает: ни помочь замять оговорку, ни защитить, ни защититься самому. Пыга больно отталкивает его в сторону.
Денис успевает только открыть рот.
– У тебя должок еще с выпускного, – слышит тот, перед тем как сильные руки хватают его за грудки и волочат по земле.
Мурат кричит в ответ на крик Дениса. Дергается на помощь, но Кирилл хватает его грубо за капюшон и толкает в противоположную сторону. Мурат видит, как в темноте громко падает велосипед, как чья‑то ноги запинаются о колесо, как мешанина из ног‑рук, сиплых матов («Ты, блядь, психованный! Отвали от меня!») и болезненных стонов исчезает за углом склада.
– Вы долбанулись! – вторит Мурат, силясь извернуться. Он чувствует спиной, как загнанно Кирилл дышит, его грудь ходит ходуном. – Скажи ему прекратить! Скажи!
– Мы договаривались! – Речь Пегова въедается в уши ядом крикливой обиды. – Ты обещал мне, забыл?!
Где‑то там в темноте голос Дениса громко подскакивает и дрожит.
– Хватит! Прекрати !
«Он же убьет его. Господи, что я наделал, что я наделал».
Мурат умудряется вцепиться Кириллу в волосы. Тот шипит, ослабляет хватку, но не бдительность. В момент, когда почти получается вырваться, Кирилл ставит подножку, и Мурат падает на спину.
– Я хочу уехать! Я должен уехать! – Пегов наваливается на него всем весом, сжимает запястья с паучьей проворностью. – Ты почти все испортил! Как много ты ему растрепал, а? Как много?
– Вы оба психи. Ты сам во всем виноват! Ты мог тогда поговорить со мной! Всего лишь поговорить!
– Чтобы ты осудил меня? Чтобы рассказал всем?
– Я бы никогда этого не сделал! Но ты выбрал трусливо меня избегать! Подставлять исподтишка! Портить мне жизнь! 
Со стороны угла склада, куда Лапыгин уволок Дениса, теперь стоит нехорошая тишина. Один бог знает, что за ней прячется.
– Нет‑нет‑нет. Ты сам! Сам! Са‑а‑ам! – Челюсть Кирилла двигается словно в припадке, словно еще чуть‑чуть, и он прикусит себе язык. – Ты мог позвать с‑своего дружка‑волейболиста на помощь! Но ты принимал побои как сраный м‑мученик! Ой, какой я бедный и несчастный. – Его голос меняется на писклявую пародию, а глаза блестят неадекватным блеском. – Какой з‑забитый! Жертва слухов и обстоятельств. Никто не подумает на меня, п‑правда же? На это ты рассчитывал, когда Илья слег в больницу? На это? Отвечай!
Громко разбивается стекло. Кусты шиповника, что вьются у обрыва, жалостливо хрустят. Мурат отвечает:
– Кирилл. Посмотри на себя. Ты невообразимая мерзость.
Лицо Пегова замирает, превратившись в холодный воск.
– Неправда. Я ведь… – Нижняя губа Кирилла дрожит. – Я ведь тогда поменяться хотел. Для тебя.
Мурат впервые видит его таким: без скорлупы, переломанным и жалким. Сейчас ничего не стоит раздавить его, как противное насекомое. Но он пользуется этой эмоциональной паузой не чтобы освободиться и выбить из Кирилла все дерьмо, а чтобы освободиться и вспомнить, почему он здесь и где сейчас Денис.
Когда истошный крик доносится до их ушей, Кирилл мгновенно срывается с места:
– Илья?
Мурат мчится вперед, к обрыву, запинается об упавший велосипед и раздирает руки в кровь. Пыга смотрит на него с неподдельным шоком в глазах. Кирилл первый понимает, в чем дело.
С обрыва вниз с опасным шуршащим звуком катится мелкий щебень. Вода в яме переливается черным мазутом.
– Твою мать, Илья!
– Какого… хрена ты творишь?
– …ты куда?
– …ты что пл…вать не умеешь!
– И Царев не умеет! 
он 
он 
&&#@^% 
– Он ут…нул? 
– …он оступился.
– Я не толкал его!
…ступ…ся 
не…толк…л 
не толкал 
– Толкал! 
– ТОЛКАЛ! 
– ТЫТОЛКНУЛЕГО! 
– Закройсвойрот!
– Кир, стой!
– Котов.
– …ша…гай.
– Спускайся сам.
– Котов.
– …туда?
– Кир там и…
– Не навернись.
– Котов!
&*#$@@^?! 
– Котов!
#^&*$@!!! 
– Котов! 
Щека горит огнем от пощечины. Пока он моргает, Лапыгин бьет еще раз.
– Ты вообще меня слышишь? Соображай давай!
Кирилл держит кашляющего Дениса поперек живота. Они оба мокрые и крупно трясутся от холода. Мурат трясется от нервного срыва. Пыга раздраженно обзывает Кирилла «благородным долбоебом», тот отвечает крепкой скачущей матершиной. Мурат не прислушивается к их перебранке. Он смотрит на Дениса и хочет умереть от стыда прямо сейчас. Того громко рвет в траву. Кирилл брезгливо его встряхивает.
Когда Денис забирается на спину, Мурату тоже становится зябко и мокро. Царев стучит зубами, держится руками и ногами со всех сил, и, если бы не контекст, Мурат подумал бы, что он хочет его удавить.
Те двое остаются на барже, наверное выяснять отношения. Плевать на них, пусть теперь выкручиваются как могут. Больше никаких контактов с Пеговым, никаких попыток что‑то склеить! Мурат знает, что будет благодарен ему за спасение Царева, и это единственное, связанное с ним, он готов пронести через всю жизнь горьким «спасибо». Денис влажно кашляет и говорит, что в желудке будто мальки плавают.
– Это не мальки. – Мурат опускает его на землю и убирает прилипшие волосы с его лица. – Тебя сейчас снова вырвет.
 

* * *

 
В ванне Денис стоит кое‑как, его колотит, и голова прячется в плечи, покрытые пупырышками мурашек. Мурат помогает ему освободиться от верха.
– Подожди. Сейчас я… сейчас. – Он суетливо отшвыривает шторку душа и выворачивает кран горячей воды на полную мощность.
– Стой! – Царев внезапно всхлипывает и отшатывается, врезавшись в ребро стиральной машины. – Выруби. Вы‑вы… выруби.
Белый пар оседает на зеркале пленкой. Денис забивается в угол, слезы текут по его щекам неровными дорожками.
Мурат остается с ним на чердаке из‑за страха и соображений безопасности. Но что ему сказать, как его успокоить и как успокоиться самому, придумать не может. Может только посмотреть в аптечке успокоительное, но поможет ли? Не станет ли Денису хуже? А может, поискать ему пакетик подышать? Какие таблетки тут вообще нужны? Денис говорил, что ходит к врачу, значит, ему прописаны препараты. Он носит их с собой? Может, они в карманах его одежды, которая сейчас сушится? Надо быстро спуститься и проверить.
– Не уходи. – Денис отворачивается к стенке, закрыв лицо ладонями. – Я т‑так мерзну.
Когда мама мучается одышкой, Мурат всегда обнимает ее, гладит по голове, чтобы она не переживала эти боли в одиночку. Он аккуратно ложится рядом, накрывает их обоих одеялом. Мурат умеет успокаивать касаниями, но уместно ли дотронуться до Дениса сейчас?
– Т‑ш‑ш. – Он не слышит себя. Слова идут по наитию. – Все в порядке. Я здесь.
Денис прижимает колени к груди. Его спина крупно дрожит.
– Все будет хорошо. Скоро все пройдет.
Что еще у него есть, кроме слов? То, что случилось на барже, только его вина. Денис хотел уехать, а Мурат не хотел отпускать по своим эгоистическим соображениям. Даже сейчас он сомневается, почему находится рядом – потому что проникся или потому что хочет почувствовать напоследок, что кому‑то нужен. Мурат дотрагивается украдкой, гладит несмело: чужое плечо под его пальцами горит. Затем прижимается сам, угловато, со страхом ошибиться.
– Денис, – зовет.
Тот слабо булькает что‑то в ладони.
– Послушай меня. Тебе нужно убрать руки. Ты задохнешься.
Денис не спешит отвечать: то ли не хочет светить зареванным лицом, то ли верит, что, зажимая себе рот, облегчит припадок. Мурат мягко убирает его запястье в сторону.
– Вдохни глубоко.
Плечо поднимается, слышится свистящий звук втягиваемого воздуха.
– Теперь медленно выдохни.
Денис тяжело обмякает в его руках. Ноги расслабляются, как и все тело, и коленки больше не упираются грудь. Мурат попросит сделать так еще раз.
И еще.
И еще.
Он контролирует каждый его дыхательный акт, запрещает себе торопиться и паниковать, держит на уме, что, если ничего не получится, поможет только номер скорой.
– Ты молодец. – Мурат улыбается ему в макушку. – Хорошо справляешься. Давай вместе на раз‑два…
 

* * *

 
Ночь тянется бесконечно в отрывочном сне и беспокойных постанываниях. Денис видит под веками что‑то, что снова заставляет его дрожать и тянуться лицом к коленям. Мурат два раза будит его, просит прекратить закрывать рот ладонью, а на третий раз привстает с твердой уверенностью повернуть Дениса к себе лицом. Тот не сразу перекидывает руку ему через бок. Мурат тоже чувствует себя неловко в такой тесноте, но время ли сейчас думать о подобном? Сейчас главное – пережить эту ночь.
Ближе к шести утра Денис окончательно успокаивается, дышит тихо и через нос. А спустя еще час Мурат просыпается от острого ощущения, что его разглядывают. Чердачное окошко пудрится рассветным сиянием, сквозь белые тюли украдкой крадется солнце. Денис чешет нос указательным пальцем и тихонько шмыгает.
– Спи. – Мурат просовывает руку себе под подушку. – Еще рано.
Денис беспомощно угукает и закрывает глаза. Лежит безмолвно минуту, затем убито говорит:
– Не могу. В мыслях тарабарщина какая‑то.
Мурат думает о том, чем спасалась мама в такие моменты.
– На кухне есть зеленый чай. Заварить тебе?
– Нет. Я его ненавижу.
– Я тоже.
Денис цепляется зрачками в зрачки цепко, как рыболовным крючком.
– Так ты специально меня им поил? Тогда.
Мурат вспоминает, с каким раздражением в тот раз давал ему кружку, как через силу заставлял себя сидеть за одним с ним столом, и усмехается собственной дурости.
– Да, – кивает он и сразу же получает шлепок по сушке.
– Ну ты и жук!
И не поспоришь. В тот день на кухне из всех троих Милана была единственной искренней и доброжелательной. Прислушайся Мурат к ее ощущениям еще тогда, кто знает, куда бы повернула история.
У Дениса от широкой улыбки треснула губа посередине: он слизывает кровь, не высовывая языка. Его рот на фоне синяков краснеет обкусанно и воспалено. Он ловит Мурата на разглядывании, и крохотный уголек веселости в его глазах сразу же гаснет, сменяясь серой грустью.
– Одни неприятности от меня. Даже сбежать по‑человечески не смог.
– Не приведи я тебя к Пегову, у тебя бы получилось. Прости меня.
Мурату страшно, Денис сейчас начнет подтрунивать, скажет что‑то по типу «Ты? Извинился? Завтра точно будет ливень», но тот в ответ в удивлении покачает головой, мол, нет‑нет, ты чего, не извиняйся. Мурат воображает, что если бы в какой‑нибудь альтернативной реальности они танцевали вальс, то Денис смотрел бы только вниз и беспокоился, не наступил ли он на ногу. Нет? А сейчас не наступил? Точно?
– Чему ты радуешься? – спрашивает он. Мурат и не замечает, что улыбается этим дурацким мыслям. – Тому, что я никуда не делся?
– Возможно.
Смущенная улыбка округляет чужие щеки, но ненадолго. Денис на несколько мгновений смешно замирает с открытым ртом.
– Вот че‑е‑ерт, – разочарованно и громко. – Меня же бабуля убьет за велик. Я точно помню, что сломал спицу и погнул руль, когда…
Пауза.
Мурат знает, почему он замолчал. В ванной он собственными глазами видел, какие синяки Пыга оставил на его теле. Скорее всего, Денис стыдится их. Сколько бы он не ворочался за ночь, ни разу не давал повода думать, что ему плохо от чего‑то кроме собственной фобии.
– Лапыгин тебя столкнул? – Мурат не спрашивает про саму драку.
Денис отрицательно мычит.
– В конце… мы говорили. Мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось, потому я начал активно языком чесать. Я не знал, что сзади обрыв. Пыга, он… сделал что‑то резкое. Я испугался, отошел на пару шагов. Вот только земли там уже не было. – Он со свистом выдыхает сквозь сомкнутые губы. – Меня отрубило сразу. Очнулся, когда рвать начало.
Удивительно, но он не задается вопросом, почему так получилось, в какую сомнительную авантюру его втянули и почему Пыга на нем сорвался.
Мурат спрашивает об этом в лоб.
Денис берет его руку в свою:
– Я так устал от всего этого дерьма, так устал…
Его история начинается с того неприятного случая в туалете: он рассказывает про то, как драпанул оттуда на первой космической; как ему было стыдно, когда Мурат увидел его; про то, как среди мусорных баков заметил их – Кирилла с Лапыгиным – и сначала не поверил. Продолжилось все тем, что Кирилл назначил встречу, на которой Денис решил сыграть в агента. То, что он опростоволосился по‑крупному, он понял, когда напоролся на ненависть со стороны знакомых, с которыми на днях пил из одной бутылки. Про конфликт в магазине он рассказывает вскользь, но связать его синяки с этими событиями не составляет труда.
Значит, Денис в самом деле в курсе всего. Кирилл трясется от страха не без причины, и сейчас ему ничего не мешает сдать ту диктофонную запись в полицейский участок. Но по какой‑то причине это уже не вгоняет в панику так, как раньше.
– Поэтому ты решил уехать?
Кивок.
– Мне еще совсем хреново стало, когда Толик вчера начал толкать что‑то про то, что жалеет, что свел нас…
– Свел? – Мурат аж приподнимается на локтях.
– Ну не свел, а как‑то по‑другому сказал, не помню. Я тогда расстроился очень.
– Не думал, что ты там будешь, если честно. – Мурат рассчитывал прийти к Славе и помириться с ним без лишних мыслей. Без лишних мыслей и лишних ушей.
– Аналогично.
Они решают немного помолчать.
Вокруг совсем светло. Птицы рассветно щебечут на ветках, жужжит шмель, стукаясь о стекло пушистым тельцем. Тюль тонкий, как молочная пенка, волнится еще не нагретым ветром. Денис без стеснения рассматривает лицо Мурата, играючи сплетает и разъединяет их пальцы. Есть в этом что‑то успокаивающее.
– Как ты? Тебе что‑то снилось?
Денис отвечает одними губами:
– Да.
От боли он сжимает рот в полоску и ложится ближе, так, что их лбы соприкоснулись. Когда он прикрывает веки, Мурат прикрывает свои.
– Расскажи. – То не голос. Нежный, как вуаль, выдох.
– Мне часто снится, как меня топят чьи‑то руки. И это так взаправду… так по‑настоящему. Я вчера думал, что умру.
– Ты воды из‑за этого боишься?
Отрицательное мычание.
– Я даже Юрке об этом не рассказывал.
Мурат чувствует всю тяжесть ответственности, возложенную этими словами. Денис доверяет ему, «бесчувственному мудаку», несмотря ни на что.
– Когда мне было семь, дедушкина собака ощенилась. Хорошая была, никогда меня не кусала. – Он улыбается, и его вздох горячей струей обжигает Мурату губы. – Щенушки совсем еще новорожденные были, слепые и прилизанные… Я помню, как мы отдыхали на речке: родители, бабушка, дядя, я… дедушки все не было, и бабушка ворчала на него.
Тут он замолкает и в сомнении морщит подбородок.
– Зря я, наверно, начал… Сейчас уже понимаю, что это бред полный. Я был слишком впечатлительным ребенком.
– Я тоже. – Мурат двигается к нему, разъединяет их ладони, чтоб легонько притянуть к себе. – Когда мне было примерно столько же, сколько тебе, меня за ногу цапнула щука. – Денис бесшумно смеется. – Все верно, это действительно смешно. Я с того раза с опаской в речку лез. Представлял, как эти зубастые монстры прячутся в водорослях и ждут момента, чтобы – клац! – Мурат резко впивается пальцами ему в плечо в шутливой попытке напугать. Денис подскакивает с громким хохотом. – Укусить меня снова.
– Ага, – следует заговорщический ответ. – Значит, Котов Мурат до сих пор не научился плавать, потому что боится щук?
– Не совсем. Уже трудно сказать, что помешало мне научиться в подростковом возрасте. Ты можешь смеяться над этим, потому что мне самому смешно. Но я ни в коем разе не буду смеяться над тобой, если ты решишь дорассказать мне про дедушку. – Денис понимающе кивает и обнимает рукой за шею. Мурат продолжает, упираясь лицом в ткань чужой футболки: – И я не настаиваю. Не хочешь – не мучай себя.
– Спасибо. Я расскажу. Разговоры лучше поцелуев. – Мурат со смущенной усмешкой говорит: «Погоди, что?» Денис сразу перестает храбриться: – Прости‑прости. – Затем откашливается и начинает: – Сегодня во сне… у меня было очень странное ощущение, будто я в курсе, кто меня топит. Знаешь, это похоже на тот случай, когда слово вертится на языке и все никак не вспоминается, хоть ты тресни… ерунда какая‑то. – Денис зарывается пальцами в волосы Мурата, отвлеченно их перебирая. – Наверное, поэтому я сразу вспомнил о той собаке.
– С ней случилось что‑то, да? – Мурат нутром чует, что вся эта история не имеет ничего общего с его зубастой щукой. Рассказав про нее в качестве поддерживающего примера, он уверенно посадил себя в лужу.
– Не с ней. С ее щенками. Дело в том, что в тот день я случайно увидел, как дедушка их топит.
Вот оно что. Неокрепший детский ум просто начал проецировать их страдания на себя. В Ручейном не распространена стерилизация домашних животных, новорожденных щенят и котят либо топят, либо сжигают.
– Мама говорила, что я всех до чертиков напугал, когда начал трястись в истерике. Плакал много. От дедушки шарахался. Это воспоминание настолько неприятное, что серьезно подпортило мне жизнь. Ну не бред ли?
Выглядит это все не как бред, а как самое крупное фиаско в жизни Мурата: у Дениса психологическая травма, которая его периодически косит, а Мурат буквально кинул его в пасть детскому страху. Есть ли шанс, что он простит его за это? Есть ли шанс, что позволит дать напоследок что‑то кроме прошлых тяп‑ляпных взаимоотношений.
– Я не виню тебя, так что за это не извиняйся. – Денис говорит зажеванно, потому что прижимается круглой щекой к макушке. – А вот за то, что ты гаденыш редкостный, – пальцы больно тычут в ребра; раздается громкое «Ай!», – будешь должен мне с процентами!
 

Все впереди

 
– И мог бы не тихушничать за спиной, а прямо сказать, как тебе плохо с нами, я бы самолично собрала твои манатки и посадила на первый же рейс. – Бабушка устало поднимается из‑за стола, заканчивая: – Сейчас же звони своему отцу и объясняй, что за балаган ты тут устроил.
Денис слушает ее понуро, упершись взглядом в стол, затем несколько раз кивает, не поднимая головы. Катя прожигает в нем дыру. Ее веснушчатое лицо красное от обиды, а рыжие волосы торчат в стороны, как у домовенка Кузи. Когда Денис сегодня явился на порог, она в сердцах обругала его с ног до головы: «Ты! Я чуть в обморок не упала, когда нашла записку!»
Потом на кухне его встретила бабушка, и начался разбор полетов. Так его не хаял еще никто. Так стыдно – еще никогда не было. Чего греха таить, ему хотелось хныкать, как ясельник. Когда бабушка исчерпывает свой запас ругани и уходит к себе отдыхать, вахту принимает Катя. Денис получает по шапке повторно, и еще более ощутимо. От Кати он узнает, что дом стоял на ушах до самого его возвращения, что у бабушки подскочило давление, когда она позвонила отцу, а тот сказал, что сын так и не доехал. Тревогу забили сразу же: отец обзвонил все ближайшие полицейские участки, Катя – больницы, но толку? Светловолосый парень на велосипеде не засветился нигде.
Денис падает лицом в ладони.
– А мама? Знает? – Он смотрит на Катю сквозь щели между пальцами.
– Мы ничего ей не говорили.
– Простите. – Не речь, какое‑то стыдливое бульканье. – Плохой из меня внук, фиговый сын, и, как оказалось, человек тоже – не очень.
– А теперь повтори все это еще раз, – Катя требовательно кивает в сторону коридора, – но отцу в трубку.
 

* * *

 
Она приходит к нему в комнату позже.
После телефонного звонка Денис сидит на кровати полностью уничтоженный. Отец добил его финальным: «Твои выходки стоят мне времени. Научись вести себя как надо и прекрати создавать семье проблемы».
Да, верно. Денис всегда был проблемным, всегда спорил с родителями и усложнял им жизнь: ему об этом любезно напомнили. Он еще недостаточно «здоров», недостаточно независим, чтобы позволять себе творить всякий бедлам.
«Ты мой сын, слушай, что я тебе говорю!»
Отец не выяснял причины. Он никогда так не делает, ему все равно, при каких обстоятельствах его сын влипает в неприятности, главное – сам факт. Наверное, это у него от бабушки – ей тоже по барабану. Подробности побега – секрет, но об этом и так не спросят, потому что здесь никого не волнует, о чем Денис думает каждый день.
– На тебе совсем лица нет.
Никого, кроме Кати.
Она присаживается на краешек кровати. Ее злость улетучилась, стоило Денису повесить трубку и уйти в комнату. Теперь она смотрит сочувствующе и участливо гладит по спине, и, если бы Денис прямо сейчас сорвался на слезы, она бы тихонько назвала его ревой‑коровой и успокоила так же, как всегда успокаивает своих детишек в детском саду: терпеливо и с любовью.
– Прости. – Он обнимает ее крепко‑крепко. Слишком устал. Слишком болит голова.
Катя улыбается.
– Ты тоже меня прости. Не нужно было так ругать тебя. Тебе и от бабушки, и от отца досталось. И я еще тут. – Она слегка раскачивается, убаюкивая. – Бедный ребенок.
В ее словах нет ничего уязвляющего. Она знает, что Денис нуждается в том, чтобы его выслушали и хоть немножко, но пожалели.
– Я вижу, как ты страдаешь. Отдохни. Все наладится. Бабушка позлится и перестанет.
О домашнем аресте, конечно, не говорится напрямую, ведь Денису не пятнадцать, однако и без того ясно, что его безделье по вечерам теперь сменится бытовым рабством на справедливых основаниях. Пискнуть против он не имеет права.
– Спасибо, что обняла. – Денис отстраняется. – Прости за вчера. Я тебе много всякого говна наговорил.
– Ну и словечки у вас, Денис Васильевич! – Катя хохочет, и ее круглые розовые щеки блестят, точно спелые яблоки. – Все хорошо. Просто не отталкивай меня. Ты всегда можешь поговорить со мной, знаешь ведь.
Денис набирает побольше воздуха в грудь. Он не может рассказать ей все, но не рассказать ничего – тоже. Не хочет. Катя ему как старшая сестра: она не заслуживает такого недоверия.
– Катюшка, скажи, у тебя было такое… когда все настолько плохо, ну прямо насто‑о‑олько, – он широко разводит руками, – что уже не знаешь, куда деваться, но тут бац! Происходит что‑то по‑настоящему хорошее. Вот только сил радоваться нет. Совсем нет.
«Твои вещи еще мокрые» – это Мурат сказал утром в прихожей. Вещи, да. Они оба понимали, что это значит, но Денис не говорил напрямую, что вернется за ними, а Мурат – что ждет этого. Они читают друг друга между строк.
– Ты сейчас счастлив?
– Мог бы. Я хочу быть счастливым. Как хорошо живется, когда ты счастлив.
Катя задумывается ненадолго, потом спрашивает:
– То, что делает тебя счастливым, усложняет тебе жизнь, да?
Денис усмехается. Всей этой ерунды с побегом не случилось бы, не будь ситуация с Муратом такой неоднозначной, но…
– …Я знаю, что не хочу отказываться от него. – Он хотел сказать «от этого», но не замечает оговорку.
– Юность – такая забавная вещь. – Катя наклоняет голову, улыбнувшись. – Я помню твои слова тогда: «Он зазнавшаяся недотрога. Не думаю, что мы подружимся».
Удивительно, что с Муратом вообще что‑то получилось, несмотря на весь не радужный бэкграунд. Удивительно также, что Катя знает, о чем говорит.
– Ты так смотришь на меня, – она отворачивается, – значит, я угадала. Дениска, ссоры – это нормально, это необходимый опыт. Любая дружба строится на ошибках. И еще… я знаю, что однажды ночью тебя не было в комнате. Я видела твой рюкзак под одеялом.
– Это…
– Неважно, что это. Не говори мне, если не хочешь. Просто будь осторожен.
– Окей. – Он слабо улыбается в ответ. – В следующий раз я не попадусь, обещаю.
Катя шутливо щелкает его по носу.
– Это тебе не шутки вообще‑то!
Она внимательно смотрит на него: на спутанные в гнездо волосы, на свободную кофту и трико. Затем задумчиво говорит, что не видела прежде такую одежду на нем.
– Неужели ты собирался ехать домой, так легко одевшись? А велосипед куда дел?
Денис бессовестно врет, что оставил велосипед у Толика. Про паспорт, кошелек и телефон, которые вчера искупались вместе с ним, он еще никому не говорил. Отец с него десять шкур сдерет, когда узнает.
 

* * *

 
Бабушка игнорирует его до самого вечера. А когда Денис принимается готовить ужин на всех и чуть опять все не сжигает, она шлепает его полотенцем по заду и вышвыривает с кухни.
Образы из кошмаров все еще крутятся у него в голове, но уже заметно потускневшие. Непонятно, пить ли ему таблетки после всего случившегося: он и без того к ним привык и все это время отлично держался. В подобных случаях он обычно звонил Светлане Николаевне, своему психологу, на личный номер. Скорее всего, после вчерашнего испортился не только телефон, но и сим‑карта в нем. Он проверит это, когда Мурат отдаст ему вещи. То есть сегодня.
Денис планирует не изменять себе, понадеяться на авось: перед тем как улизнуть в ночи, снова что‑нибудь спрятать под одеяло. Но в самый неподходящий момент дверь комнаты открывается, и Катя устало вздыхает.
– Это так необходимо? – спрашивает она.
Ему нужно, необходимо уйти сейчас, и на вещи, документы и кошелек – с высокой колокольни. Он даже не задумывается о том, что, возможно, Мурат его не ждет, что не будет рад его визиту. Потому что знает – все с точностью наоборот. Они читают друг друга между строк.
– Давай только по‑человечески. – Катя отходит, освобождая дверной проем. – Не порти подоконник. И на цыпочках, чтоб бабушка не услышала.
 

* * *

 
Ветер шелестит среди деревьев. Дельфиниум качает верхушками, словно молчаливый страж позволяет пройти через калитку. Денис входит в дом без стука.
Мурат стоит у скворчащей сковороды: босиком, в широких шортах и в великоватой для него красной футболке. Волосы у него распушились как одуванчик. Они не здороваются друг с другом – сегодня уже виделись. Мурат только кивает в угол прихожей, где стоит пакет с вещами:
– Все твое там. Рюкзак, правда, до конца не высох.
Чайник со свистом заканчивает кипеть. В полной тишине они лепят бутерброды с колбасой и яичницу. Мурат накладывает начинку, Денис режет хлеб наискось. Никто без необходимости рта не открывает, просьба Мурата достать из холодильника кетчуп звучит как из‑под палки. Поздний перекус максимально неловкий и нервный.
Они ведь спали в одной кровати, обнимались все утро. Мурат прижимал к себе, а Денис гладил его по волосам. Они тихонько смеялись над всякой ерундой, а потом вновь засыпали усталые. Даже суток не прошло – все свежо и надолго запомнится. Так почему?..
– Нормально себя чувствуешь? – Мурат воровато пьет чай.
Денис недовольно угукает в ответ. Ужасное начало разговора. Ни к чему беспокоиться об этом. Лучше бы вычистить вчерашние события из памяти у обоих. Еще не хватало, чтобы Мурат говорил с ним из чувства вины.
Они наедине, но не беспокоиться ни о чем – почти невозможно. Мурат глубоко в своих мыслях: брови сведены к переносице, губы – в нитку, колено быстро скачет. Он прекращает им дергать, когда Денис накрывает его ладонь своей.
– Что будем делать? – Мурат заключает их руки в замок. – С этим .
– Ты сам вчера сказал. – Денис смотрит ему прямо в глаза. – Забей. Какая теперь разница?
– Будешь каждое мое слово против меня использовать? – Затем его голос падает до шепота: – Вообще, да. Уже плевать.
– Не сказал бы, что мне плевать на все , – Денис не сдерживает улыбки, – но на многое точно.
Некоторое время они просто смотрят друг на друга. На этот раз безмолвие к месту, и в голове больше нет мыслей по типу «Как мы докатились до такого?», вместо них зреет прежняя смелость. Денис точно бы решился на что‑то привычно наглое, но Мурат задает вопрос и этим портит всю атмосферу:
– Не болит? – Имеет в виду или разбитую губу, или кучу синяков под одеждой.
– А‑а‑а! – Денис аж вскакивает с места. – Удары Лапыгина ничто по сравнению с тем, как болит мое сердце из‑за тебя.
Мурат звонко хохочет и встает из‑за стола.
 

* * *

 
На чердаке с утра ничего не изменилось. Котов недавно вытирал пыль: у стеллажа на полу стоит тазик с тряпочкой, и некоторые книги стопкой громоздятся рядом. Старые часы отмеряют начало ночи механическим «тонк‑тунк‑тонк‑тунк».
Шелестит бумага, раздается тихий вздох удивления. Денис, подогнув одну ногу, сидит на кровати и листает пухлый скетчбук. Мурат разрешил посмотреть, когда встал вопрос, чем они будут заниматься. Котов возвышается над ним, опираясь бедром о рабочий стол.
– И это ты тоже сам? Прямо сам‑сам? Или где‑то срисовывал? – Мурат отвечает «сам», и Денис немедленно присвистывает.
Судя по дате на титульнике, рисунки копятся на протяжении трех лет. За это время у Мурата прослеживаются заметные изменения, но Денис не может сказать, что старые работы хуже новых, а новые – лучше старых, потому что в рисовании он ничего не понимает. Весь этот скетчбук нравится ему от корки до корки, как и сам Мурат – от макушки до пят.
Однажды кто‑то сказал Денису, что художники терпеть не могут показывать свои скетчи. Для них это что‑то такое же личное, как собственные мысли. Сейчас сомневаться в этом не приходится: Мурат позволяет смотреть не все. Когда Денис задерживается на одном развороте, Мурат предупреждает, что следующий придется пропустить, и Денис слушается, потому что ценит это.
– Потрясно. – И снова удивленный вздох. Мурат на каждый его восхищенный комментарий только поджимает губы, будто считает, что все это необязательно озвучивать. – Ух ты, а это ты решил попробовать стиль «палка‑палка‑огуречик»?
– Это Милана тебя нарисовала. После вашей первой встречи.
Денис краснеет.
– Меня?
Кивок.
Чертовски неловко быть частью интересов маленькой девочки, что всегда робела и отводила глаза, но в целом относилась тепло и всегда к нему льнула. Мурат сохранил рисунок сестры среди своих – это что‑то да значит. Может, и не то, на что Денис надеется, но точно не что‑то плохое.
– С ней все хорошо?
Мурат утвердительно угукает. Остается только гадать, все ли хорошо на самом деле, но занятие это сомнительное: семья Мурата касается только его самого.
Денис переходит к следующей странице. Котов вдруг нервничает.
– Перелистни это.
Денис перелистывает, но краем глаза видит карандашные наброски людей с мячом. Футболистов среди ограждений стадиона.
На следующем развороте тоже они. Фигур в полный рост немного, зато много либо сидящих на скамейке запасных, либо бегущих по полю. Тут же лица в анфас, в профиль, в три четверти. Улыбающиеся, хмурые, задумчивые. У кого‑то волосы стоят торчком, у кого‑то зачесаны назад, у кого‑то куча кудрей поверх широкой банданы. Мурат недовольно цыкает и выхватывает скетчбук прежде, чем Денис хоть о чем‑нибудь подумал.
– Думаю, хватит. Прости, на некоторое тебе нельзя смотреть.
– Да, я понял. Все в порядке.
Мурат молча убирает все в выдвижной ящик. Там на свету лампы блестит глянцем та самая полароидная карточка с выпускного. Он не выкинул ее! Сердце бросается наутек.
– Сядь ко мне. – Денис хватает за его запястье. Мурат без ропота опускается на кровать. – Расскажи мне, что Лапыгин имел в виду, когда упомянул договор?
На самом деле, это последнее, о чем хочется говорить, но то, что произошло вчера, требует объяснений, и сейчас самое время их получить.
– Ты уверен, что тебе это нужно? – Мурат спрашивает спокойно, без яда, с которым Денис обычно сталкивался, когда разговор уходил не в то русло.
– Кир сказал тогда, что я в курсе всего. Это ведь про то, что я видел их вдвоем? Ты тоже видел? Поэтому они предложили тебе договориться?
– Не совсем. Первый, кто предложил все замять, – это Слава, но он не знал, по какой причине меня травили, и он не знал… про них. Когда Лапыгин попал в больницу, травля прекратилась. Славка договорился с ним, чтоб его шайка нашла другую грушу для битья.
– Ничего не понимаю. Тогда на каком основании Кир устроил вчерашнее дерьмо, если Слава припугнул их еще два года назад?
– Дело в том, что… – Мурат мешкается. Денис берет его за руку. – С Пеговым у меня когда‑то был отдельный разговор. С некоторыми нюансами.
– Какими?
– Не скажу, – он мотает головой. – Не спрашивай больше. Я не хочу это вспоминать. Это тяжело.
– Прости. – Денис неосознанно подается вперед и обнимает за шею. Мурат опускает голову ему на плечо с усталостью дикого, но прирученного кота. – Прости. Пегов, сволота, столько времени водил меня за нос. Ненавижу.
– Довольно про него.
Шея Мурата в слабых венериных кольцах, кадык дергается, когда он сглатывает. Денис трется щекой о его щеку, гладит по волосам – мягко, боязливо. И Мурат идет навстречу, такой крошечный и трепещущий. Удивительно, как он все еще держится. Кир был прав только в одном – Котов в самом деле сильный. Денис не перестает им восхищаться. Всем им. Прямо сейчас – лицо Мурата в ладонях, смущенное, неподвижное. Глаза распахнуты, два черных омута, в них – завязнуть, утонуть, погибнуть не страшно. Никогда не было.
– Что такое? – Его тихий голос звучит в момент, когда тишина затягивается.
– Я хочу смотреть на тебя. – Денис выпаливает это, позабыв обо всем на свете. – Ты красивый.
– Красивый? – Мурат едва заметно улыбается.
– Ты мне нравишься. – Лоб ко лбу, пальцы касаются челюсти, опускаются вниз до шеи. Сказано не единожды, но сейчас это нужно не ему одному.
Мурату тоже нужно.
– Повтори.
– Нравишься. Очень сильно. Очень.
– Еще.
«нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься нравишься» 
«Я буду повторять это тебе тысячу и один раз, – думает Денис, – столько, сколько нужно, чтобы ты запомнил и никогда не забывал, как это: не дышать, когда ты вот так – сидишь рядом; не думать совсем, когда говоришь со мной; бояться тебя, когда ты смотришь в глаза; ненавидеть, когда отталкиваешь, и любить, когда… всегда любить. Тебя. Я люблю тебя».
Но вслух:
– Обойдешься.
Мурат звучно фыркает и улыбается так ярко, так тепло и замечательно, что еще чуть‑чуть, и Денис пустит слезу.
– Только ты, – он крупно сглатывает, – только не выгоняй меня, ладно?
– Зачем мне?
– Затем, что сейчас я тебя поцелую.
Раздается шумный горячий выдох, Мурат смиренно закрывает глаза.
Становится мокро, долго, сладко. Губы касаются губ, и от этого звука сердце заходится быстрой дробью. Руки сами тянутся погладить – шею, предплечье, бедро, затем сжать – настойчиво, без стыда, без страха ошибиться. Их объятья – не ошибка, их поцелуй – не ошибка, их любопытство, нетерпеливый азарт, взаимное желание отдать и получить – все правильно, все так и должно быть. Мурат млеет, позволяет себя вести, трогает то бережливо, то цепляется ногтями: сжимает пальцы как коготки у кошек, совсем не больно, наоборот. Ему хочется, Денис знает, хочется так же нежно, исступленно, без пауз на вдохи‑выдохи, чтобы под закрытыми веками искры плясали, чтоб крыша ехала, время терялось… все терялось. И уже слабо помнится, в какой момент Мурат тянет на себя, в какой момент Денис подается вперед и ложится сверху, в какой момент что‑то тихо ломается между ними и поцелуй превращается в глубокий и кусачий.
Одеяло сбивается в ком. Ноги сплетаются с ногами. Зубы стукаются о зубы, отчего звук – прямо в уши. Затем:
– Ой, прости, – быстрым шепотом, и дальше снова – к темно‑розовому рту, языку. Целовать. Целовать. Целовать.
Ладонь вниз по футболке, на бедро, под кромку шорт: кожа у Мурата горячая. Тот гладит по волосам, оттягивает, чешет Дениса за ухом. Затем его рука останавливается и, недолго побыв на весу, медленно опускается. Его так ведет, что речь дается с большим трудом – только мычание на грани ясности.
– Что? – Денис немного приходит в себя. – Ты что‑то сказал?
– Ммм. – Мурат вдруг зажмуривается сильно‑сильно, словно ему больно.
– Тебе плохо? Эй? – Денис спешно убирает взмокшие волосы с его лба и оглаживает лицо.
Мурат открывает глаза, смотрит на него так, как никогда еще не смотрел. Как во сне.
– Нет. Приятно, – шепот, в нем истома. – С тобой. Приятно.
– И мне. – Что голос собственный, не верится: хриплый, севший. – Какой же ты красивый. – Короткий поцелуй в петельку над губой. – Самый хороший.
Мурат чуть открывает и закрывал рот, ловит его слова‑мотыльки.
– Самый замечательный. – Денис пьяно качает головой. – Самый… самый… Я сейчас умру.
Мозги просятся набекрень. Мурат улыбается смешливо, ловит его губы своими. Денис коротко ойкает, когда чужие пальцы давят на макушку. Все вокруг опять подергивается дымкой, все исчезает во вздохах, влажных звуках столкнувшихся губ. Только старые ходики на стене держат реальность на плаву: «тонк‑тунк», «тонк‑тунк», «тонк‑тунк»…
 

* * *

 
Денис прислушивается к часам, пока Мурат обнимает его поперек живота, прижимается щекой к груди.
«Надеюсь, ты слышишь, как мое сердце скачет будто чокнутое», – думает Денис.
А еще он думает о том, что в другой жизни он бы целовал Мурата каждый день, каждый раз, как захочется. В другой жизни они бы так же тепло обнимались, смотрели в глаза друг другу до первого смущенного смешка. Во сне у Мурата трепетали бы ресницы, он позволял бы будить себя по утрам. Может быть, Мурат рисовал бы Дениса так же, как когда‑то Славу. Начать говорить о таком – предел дерзости, но представлять подобное ничего не мешает. Денис влюблен чертовски сильно, и уже ничего с этим не сделать.
С трудом верится, что все, что было минутами ранее, никакой не сон, не сладкая фантазия. Они взаправду тут, на кровати, сплелись конечностями, как два спрута. Хочется, чтобы они – через день, через два, после каникул и дальше, дальше – были навсегда.
Мурату становится жарко обнимать так крепко. Денис отодвигается к стенке и берет его руку в свою. Никто не мешает ему играться с пальцами, но время от времени Мурат просит быть аккуратнее: кожа на ладони сорвана, сильно щиплет. Он выглядит разморенным: глаза мокрые от сонливости, и морщинки с уголков губ все не сходят – слабо улыбается. Денис вертит его руку и так, и этак, затем поворачивается к нему лицом, но не успевает ничего сказать, Мурат предусмотрительно опережает:
– Ты уже говорил, что они у меня детские. Я знаю.
– Это не плохо вообще‑то. Даже мило.
– Что‑что? – Мурат улыбается шире.
– То. Думаешь, я вру?
– Нет, я так не думаю.
– А о чем думаешь?
Мурат меняется в лице. Выдержав паузу, говорит:
– О том, что потерял очень много времени.
Денис многозначительно мычит в ответ, потом, имея в виду их двоих, спрашивает:
– Жалеешь о чем‑нибудь?
– А ты?
– После тебя.
– Я не знаю. – Мурат заметно теряется. Его тело напрягается. – Наверное, мне немного страшно.
Он может иметь в виду все, что угодно, ведь никто намеренно не уточнял, о чем идет речь, так что Денису приходится тыкать наугад:
– Все нормально. – Он легонько хлопает по плечу. Если бы не контекст происходящего, это выглядело бы по‑невинному приятельски. – Ты не один такой. Я тоже многого боюсь.
– Например?
– Ну. – Денис неловко усаживается по‑турецки. – Ты только не думай, что я дурак какой‑то, что своих мозгов не имею, ладно?
Кивок.
– Мне всегда страшно было, что ты Славке как‑то не так нравишься, ну то есть как и мне, и…
Мурат, приподнявшись на локтях, заметно хмурится. Денис мигом тушуется.
– Ну во‑о‑от, так и знал, не нужно было.
– Да, ты действительно дурак.
– Огромное спасибо за отзыв. Мы постараемся улучшить качество нашего обслуживания.
– Не ерничай. – Мурат полностью поднимает корпус и упирается спиной о стену. – Не было ничего такого. Слава мой хороший друг. Мы никогда не думали друг о друге в таком ключе.
«Теперь у тебя есть я» – у Дениса никогда в жизни не хватило бы смелости ответить подобным образом, так что все ее остатки он использует, чтобы наклониться вперед за новым поцелуем.
 

* * *

 
Ночью поднимается ветер. Калитка со скрипом сама открывается и закрывается. Перешептывания дельфиниума становятся громче, им вторит шелест деревьев – словно никому непонятный спор природы. Время час ночи – еще вся ночь впереди. «Все впереди. У нас все впереди».
Там, наверху, в желтом чердачном окне тоже спорят. Руки с руками, губы с губами, стенами врезаются в друг друга – подавить, победить, не пускать никуда. Внизу, на крыльце подмигивает свет лампы. Мотыльки кружат вокруг, стукаются о стекло – «Все впереди, да же?» – и умирают.
 

Тошнотный символизм

 
Ноги путаются среди обуви. Куртка на крючке туго натягивается, когда Денис упирается в нее затылком и тянет на себя, схватив за воротник. Мурат чувствует, как собственные колени дрожат, еще немного, и он шлепнется замертво, если Денис и дальше продолжит так глубоко целовать и тесно прижимать к себе. Несколько мгновений назад тот неуклюже обулся и поспешил попрощаться, ведь «мне и так нехило влетело», кто бы мог подумать, что одного взгляда напоследок им будет достаточно, чтобы кинуться друг на друга. Дыхание сбивается, сознание заполоняет приятный туман, хочется продолжить еще быстрее, еще смелее, превратиться во что‑то текучее, но Денис резко отодвигается.
– Мне действительно пора. Мы же… еще увидимся?
Мурат несколько раз моргает, приходя в себя. Сообразив, что под «увидимся» подразумевается повтор всего того, чем они занимались сейчас и на чердаке, он смущенно кивает и расцепляет объятья. Денис тут же нескромно кряхтит, хватаясь за поясницу, и, не оборачиваясь, чтобы вновь не сорваться, выходит за дверь.
Еще некоторое время Мурат просто стоит, тихонько лижет губы языком, вспоминая, как это было, потом истома чуть спадает, и он включает свет, чтобы прибрать все, что они здесь наворотили. В момент, когда он нагибается расставить обувь, по крыльцу торопливо топают, и дверь распахивается.
– Блин, вещи забыл. – Денис просовывается через щель, хватает пакет и вновь исчезает.
 

* * *

 
Остаток ночи проходит в хаотичных раздумьях. Мурат, свернувшись клубком, обнимает подушку, разморенный представляет вместо нее чужие плечи. Это ощущение – когда обнимает тот, кому ты небезразличен, – хочется навсегда запомнить. Денис каким‑то образом смог углядеть среди вороха колкостей Мурата что‑то , за что теперь цепляется со всех сил, смог заставить чувствовать что‑то , что казалось самому Мурату давно забытым. Если посмотреть объективно, Денис никогда не вызывал равнодушия: поначалу это были презрение и зависть, затем опаска, а сейчас что‑то странное, горько‑приятное – когда и хочется, и колется. Что же делает этот Царев? Понимает ли он сам, что происходит, или, как и Мурат, тычет пальцем в небо?
Как бы то ни было, чтоб решиться дать им двоим начало, не хватит ни храбрости, ни сил.
Не хватит сил и на Пегова: их неразрешенная вражда висит над Муратом подобно гильотине, и Кирилл может в любой момент опустить рычаг. После случая на барже у него есть больше причин так поступить.
Зато сил хватит, чтоб позвонить тому, кого отвергал так долго и чьей помощью безрассудно пренебрегал. «Господи, сколько же я потерял времени?»
После продолжительных густых гудков на том конце удивленно спрашивают:
– Мурат? Ты поздно.
Отец не поздоровался. Даже когда множество раз звонил сам, он никогда не здоровался.
 

* * *

 
Мама спускается во двор в струящемся голубом платье и раскидывает руки для объятий. Она будто помолодела, будто вернулась в ту часть своего прошлого, когда еще не вышла замуж, не родила сына, в то время она танцевала и болезнь еще не сковала ее легкие. Ее лицо – Мурат не видел его таким давно – свежее, розовощекое, под глазами нет черных кругов, улыбка ласковая, не уставшая. И на губах – надо же! – помада. Последний раз мама красила губы, когда Мурат еще неоперившимся птенцом бегал по коридорам младшей школы. От нее больше не пахнет больничной палатой и жидким беродуалом, теперь это запах дома: пряный, уютный. Этот запах целует сердце и обнимет душу.
– Милана, ты погляди, кто наконец‑то приехал!
Густо‑зеленые верхушки сосен низко скрипят. Под кроссовки попадают хрустящие шишки. Солнце – расплавленная монета – стекает по колючим лапам‑веткам, капает на бревенчатое крыльцо, с которого радостно спускаются маленькие ноги в резиновых тапочках.
Мурат охает: Милана с разбега набрасывается на него и теперь висит на шее кульком. Они не виделись почти неделю, для сестры это сродни вечности. Ее смех такой родной, звонкий, переливчатый, а у мамы в глазах столько любви, что прямо здесь бы расплакаться. И стыдно по‑страшному, ведь с такой же всепрощающей любовью она смотрит не только на Мурата – на отца тоже. Тот часть их семьи, как бы неистово Мурат ни отвергал эту мысль, и сейчас, пусть и ненадолго, они все вместе.
Отец решает тактично не отсвечивать. Забирает из багажника бумажные пакеты с продуктами и заходит в дом первым. Мама суетится: «В самом деле, чего у порога торчим!» – и поднимается следом. Мурат входит внутрь враскорячку: Милана не отлипла от него даже после щекотки.
– Сегодня готовит папа. – Белые тонкие руки матери передают отцу связку салата. Холодильник дребезжит стеклянными бутылками, открываясь. – Жаль, что ты не приехал вчера. Мы взяли у Руты муку, такие слойки получились, м‑м‑м. – Затем она поворачивается к бывшему мужу: – Вкусно было, скажи же?
Тот отвлеченно мычит, мол, да, очень. Перед тем как уйти с кухни, мама треплет его по голове. Мурат никогда не видел отца таким: идеальная укладка беспощадно испорчена, и сам он кажется каким‑то сжавшимся, малость нелепым.
– Там мясо на дне. Достань. – Но голос все такой же требовательный. Мурат спешит исполнить.
Их дальнейшее молчание грозится назреть тяжелой тучей, если бы не Милана. Она добирается до коробки с «Рачками», набивает ими карманы своего пастельного комбинезона и успевает спрятать парочку конфет за щеку, прежде чем отец прячет все на верхнюю полку: «Выплюнь! Аппетит испортишь».
– А где… – Мурат нервно кашляет. Не по себе спрашивать об этом, но: – Где Рута?
– Уехала в Польшу, к дочерям. В университете какие‑то проблемы с документами.
Мурат ограничивается тихим «понятно». Дочери Руты одного с ним года, значит, не так давно закончили второй курс. Это оставляет странное ощущение, ведь сам он после школы закончил разве что бесполезные курсы в местной фазанке. То, с какой истеричностью он тогда отказывался от отцовских денег, сейчас вводит в ступор.
Руту он видел только однажды, почти сразу после развода. Отец в то время настойчиво желал забрать сына к себе, в этот загородный дом посреди соснового леса. Его новую жену Мурат невзлюбил сразу: слишком высокая, слишком красивая, слишком интеллигентная. Эти вьющиеся обесцвеченные волосы и эта маленькая родинка над губой, прямо как у Монро, сильно злили подростка Мурата. Она поздоровалась с ним на польском, он ничего не понял и не поздоровался вообще. Акцент и манера речи казались ему отталкивающими, а попытки угодить ему – фальшивыми.
С ее дочерьми он более‑менее нашел точки соприкосновения: двойняшки‑хохотушки, и русский – их второй язык. Правда, их имена Мурат забыл сразу, как услышал.
– Ты уволился с работы, как я просил? – густой низкий голос вклинивается в его мысли. Слышится мелкий хруст: это Милана выдает себя в попытке бесшумно съесть леденец.
– Уволился. Но последний день не отработал, так что расчет не взял. – Мурат призывно шуршит фантиком, и сестра недовольно сплевывает в него остатки конфеты. Отработай он позавчера как положено – до утра, он бы оказался здесь намного раньше.
– Все ясно. – Гремит посуда, вода льется из крана в кастрюлю. – Поговорим об этом позже. Можешь идти к матери.
Мурат берет Милану за руку, но та отказывается и встает к плите, с любопытством заглядывая в закипающую воду.
– Она сейчас со мной готовит. – Широкая ладонь отца опускается ей на плечо. – Иди.
 

* * *

 
Мама поливает приоконную клумбу из маленькой лейки с длинным носиком. Рядом на книжном столике лежит раскрытый журнал: размашистые круги от маркера краснеют на фотографиях различных курортов и санаториев. В кресле на мягкой подушке тянутся, зевая, два рыжих кота. Мурат чешет их за ушами и с грустью видит, что его руку они не узнают. Мама поворачивается к нему, и волосы черной волной стекают с ее плеча.
– Я хотела позвонить, как меня выписали, но Олег сказал, что привезет тебя сам. Сомневалась, конечно, ты же у меня такой упертый, но вот ты здесь. – Она прижимает его к себе, обняв за плечо. – Я рада тебя видеть.
– Я скучал. – Под окном шумят кузнечики, ветер шепчется с цветами. Мурат вдыхает запах смолы. – Ты в порядке?
– Да, мне уже намного лучше. – Ее пальцы аккуратно прячут прядь волос ему за ухо. – Пользуюсь ингалятором только перед сном и по утрам, таблетки по рецепту пью. С твоей мамой все хорошо, не волнуйся.
– Значит, – он чуть отстраняется, заглядывает ей в глаза с надеждой, – в санаторий можно не ехать?
– Ох, Мурат. – Мама тихонько смеется. – Это ненадолго, ты и моргнуть не успеешь – я уже вернусь. Перед тем, как Рута уехала, она очень сильно помогла нам с выбором санатория, так что… да, она хорошая женщина.
Насколько бы хорошей мачеха ни была, нет гарантий, что она в глубине души не мечтает сплавить маму далеко и надолго, но Мурат это не озвучивает. Сейчас не время для яда, мама поправляется – остальное неважно.
– Расскажи что‑нибудь, милый. В Ручейном все как прежде? Как там Толик? С Санечкой воюет, поди.
Он отвечает, что да, как и прежде – душно и липко, а Сашке сейчас не до пакостей, проигрыш городской команде сбил ей спесивость, так что Толик целыми днями на стадионе – поддерживает моральный дух сестры.
– Как вернусь, передам от тебя привет.
Мама заметно расстраивается:
– Я думала, ты останешься до завтра.
Нет, он потратит сегодняшний день на сбор вещей, и было бы неплохо в доме прибраться, вымести всю пыль. Жаль, что он не может так же легко вымести все чувства из груди. Как же поздно они с Царевым спохватились!
Позже на кухне Мурат на манер отца выпрямляется, убирает локти со стола, когда тот делает ему замечание. Ругаться с ним или цепляться к нему сейчас нежелательно. Желательно – угодить хотя бы по мелочи. Кто знает, какая из этих мелочей поможет, когда они отобедают и Мурат уйдет с отцом в кабинет, чтоб начать переломный во всех смыслах разговор.
 

* * *

 
Мяч отлетает от ног Славы к чужим ногам. На футбольной площадке стоит возня из криков, тяжелого дыхания, чьего‑то кашля, чьего‑то падения. На волейбольной – судья налегает на свисток, и команда справа перестраивается, напружинивается в ожидании. Толик не играет с ними, соседствует с Муратом на нижних трибунах и, стирая пот с лица горловиной футболки, жадно пьет воду. Он почему‑то не спрашивает с ходу, как все прошло с отцом, но это волнует его достаточно, иначе бы он не позвонил после обеда, не позвал бы на стадион. Зато Мурат сразу вспоминает то, о чем заикнулся Денис в то утро после драки на барже.
«Мне еще совсем хреново стало, когда Толик вчера начал толкать что‑то про то, что жалеет, что свел нас».
Друг не отнекивается, мол, да, все так и было, поступил он объективно по‑скотски, но:
– Я тогда не знал, что думать.
– А когда я рассказал тебе, из‑за чего мы поругались, ты тоже не знал, что думать?
Толик отвечает не сразу, несколько мгновений размышляет.
– Я был удивлен. Прости, мы дружим так долго, но…
Он неприятно умолкает. Мурат чувствует, как душит страх, в горле словно комок ржавых игл елозит туда‑сюда.
– Но что?
– В тот момент, когда ты рассказал… – Толик сцепляет руки в замок, его пальцы хрустят. Мурат нервничает еще сильнее, когда видит его таким. – Я почувствовал, что не так уж хорошо тебя знаю, как хотелось бы. Так что все верно… я не знал, что думать и что делать.
Немилосердно мучит жажда, но вода закончилась в три глотка. Говорить что‑то сейчас, когда все еще толком не осело и стоит острой мыслью: «А правильно ли это?» – некомфортно и страшно до трясущихся пальцев. Может статься, дружба с Толиком, проверенная временем, запнется об этот порог.
Толику в противоположность говорить хочется, причем о самом нежелательном:
– Скажи, как тебе было с Машкой? Там, секс, все дела. Хорошо же?
Мурат вспыхивает больше не от раздражения, а от неожиданности:
– Хорошо, но это совсем другое! – Он резко отворачивается, в надежде, что до Толика дойдет, что вопрос о Машке совсем не к месту. Давит тоска по ней – царапающая, совсем нелепая.
С волейбольной площадки вновь раздается свист. Кто‑то кричит оттуда: «Смирнов, ты спустишься?» – на что Толик машет рукой, мол, начинайте без меня.
– Прости. – Он возвращается к разговору в страхе, что молчание привнесет обиду. – Просто я пытаюсь все верно понять.
– Не старайся – я сам ничего не понимаю. – «И чего хочу – тем более». – Когда пойму, мы еще раз это обсудим.
– Как скажешь. Не хочу давить. – Есть ложное ощущение, что на этом тема исчерпана.
Слава весь в мыле идет в их сторону, по пути взяв у какого‑то мальчугана бутылку морса. Толик задает вопрос, на который и так знает ответ:
– Славка ведь не в курсе, да?
В глазах лучшего друга как бы читается грустное «Как всегда?». Если бы он сказал что‑то такое вслух, Мурат пожалел бы, что доверился ему, сбежал бы со стадиона успокаивать оскорбленную душу. Но на следующий день обида бы прошла, он уверен – они бы обговорили все еще раз и что‑нибудь да решили. Вот только не будет ни следующего дня, ни следующего раза. Ни с ним, ни с кем‑либо еще. Решать нужно здесь и сейчас.
Толик просит глотнуть морса, когда Славка останавливается у кромки трибун.
– Секретничаете о чем‑то? – У того будто чуйка какая‑то. – Притаились тут в тенечке. Не думал, что вся компашка соберется.
Действительно, думает Мурат, жаль, что втроем не так уж часто видимся. Голова идет кругом, когда до него доходит, что Слава имел в виду не только их.
Толик удивленно спрашивает, мол, Дениску? Отпустили? – что‑то фантастическое, однако.
– Фантастический здесь я. – Слава зачесывает пятерней кудри, красуясь. – Смог договориться с Риммой Аркадьевной даже без мытья банок!
У Мурата нехорошо бьется сердце и уши начинают гореть. Денис скоро будет здесь, и что делать, если кому‑то из них захочется коснуться другого прямо в компании, – вопрос конкретный. Уже сейчас в мыслях появляются картины с их ночными обжиманиями, и Мурат беспокойно ерзает на месте. Его метания, должно быть, отражаются на лице, потому что, когда Слава возвращается на площадку, Толику будто приспичивает собрать комбо по неловким вопросам.
– Так вы с Денисом еще в ссоре?
– Н‑нет. – То, каким тоном это сказано, отбивает у друга всякое желание расспрашивать подробности их «примирения».
Вместо этого он возвращается к тому, о чем хотел поинтересоваться еще в самом начале: как прошла встреча с отцом? Мурат кратко обрисовывает ситуацию и условия, которые вынужден принять, чтобы в будущем гарантированно получить помощь и семьи, и юриста. Без ругани с отцом, конечно, не обошлось.
– Знаешь, как он назвал меня? Бестолочью. Сказал, что ситуацию с травлей можно было решить по‑другому. Блин, это я сейчас знаю, что можно было. А тогда? Много ли мозгов у восемнадцатилетнего? – Он делает паузу, чтоб не сорваться на матерщину. – Ладно, плевать. Он нашел мне адвоката, потому что без суда не обойтись. Клевета, унижение человеческого достоинства, побои, шантаж… короче, целый набор. Отец уверен, что прилетит ответный иск от Лапыгиных.
– Если так, то расскажи Славке все. Я имею в виду вообще все. Его это тоже касается, будет нечестно по отношению к нему, если ты промолчишь.
– Когда все решится – обязательно.
Этот ответ Толику не нравится, но недовольство он не выказывает, только отворачивается, нахмурившись, мол, знаем ваше «обязательно» – плавали. Его понять можно: Мурат не только будто не доверяет Славе, но и создает нехорошие условия, при которых и Толик будто не доверяет тоже. Они вдвоем знают тайну и варятся в ней, а их общий друг долгое время торчит на отшибе. Наверняка Слава сильно расстроится, когда Мурат откроется ему до конца. Если откроется.
Денис заявляется с кривым от раздражения лицом. Поговорить хоть чуть‑чуть, даже подышать в сторону друг друга не получается. Толик быстро хватает Дениса медвежьими руками и тащит вглубь стадиона. Царев совсем кислый, идет на пробежку как на казнь, стыдливо бубня под нос, что его вообще‑то ненадолго отпустили.
Слева беговая дорожка огибает волейбольную площадку, справа – Слава и его малышня носятся с мячом. Когда‑то в школьные годы Мурат так же сидел на трибунах, наблюдая за другими. Сейчас – наблюдают за ним. Денис без усталости заканчивает с Толиком круг, на повороте он поднимает голову проверить, смотрит ли Мурат на него. Убедившись, что да, смотрит, притом топко и неотрывно, улыбается себе, отчего его щеки пуще розовеют, и бежит дальше. До того же поворота, чтобы поднять голову снова.
Мурат думает о том, как бы все получилось, учись они в одной школе. И получилось бы? Влюбился бы Денис в него, наивного и незрелого? Или же ему больше по душе сегодняшний Мурат – сухарь и грубиян? Нет, эти глупые «если бы да кабы» погоды не сделают: с какой стороны ни глянь, они вдвоем из разных миров. Однако есть в этой разности своя прелесть, горькая и волнующая. Драма тоже – есть.
Что‑то , что приятно трепещет в сердце, Мурату трудно назвать любовью, и обычной симпатией – язык не повернется. Подобное для него впервые, но так ли важно искать этому название? «Все уже происходит, и то, как я это назову, ничего не поменяет». Кирилл в тот роковой день сказал, что Мурат всегда был «таким» , что об этом в курсе все, кроме него самого. Так ли его слова далеки от правды теперь? Какая жестокая ирония: подвергаться осуждению и травле, потому что кое‑кто пустил слух, что он гей, чтобы потом, спустя два года, убедиться, что никакой это не слух. Мурат тяжело роняет лицо в ладони, пропустив Дениса на повороте. Стыдно от себя, тошно от всего.
Небо сгущается дымчатой синевой, когда Толик и Денис заканчивают, а Слава дает добро малышне идти по домам. Толик держит Мурата по правую сторону от себя, а Дениса и Славу по левую, но не подает вида, что делает это специально, так же как Мурат не подает вида, что его это как‑то беспокоит.
Их отвлеченный треп обрывается на перекрестке. Там Денис говорит, что погулять еще он, конечно, не против, но, если сейчас он не польет огород…
– …Домашние растянут меня на дыбе, так что звиняйте. – Он неловко топчется на месте и с тихим шкрябаньем чешет уголки огрубевших локтей.
Какой потешный – Мурат не сдерживается и беззвучно усмехается. Денис мгновенно обращает на него свои по‑мультяшному возмущенные глаза.
– Чего, смешно тебе, а? Попробуй‑ка с пятнадцатилитровкой по грядкам побегать, я посмотрю на тебя!
Мурат пожимает плечами, отвечает, что это не проблема и он попробует. На это Славка хохочет и желает «огородным труженикам» удачи. Толик только натянуто улыбается: полив огорода рано или поздно закончится, а что будет потом, ему ясно как божий день. Он еще не привык. Мурат тоже. Страшно думать, как может отреагировать Слава.
 

* * *

 
Если бы Мурату при первой встрече с Денисом кто‑то сказал, что в недалеком будущем он будет бегать с лейкой по участку Царевых, он бы вначале не понял, а потом нескромно покрутил бы у виска. Но вот она, удивительная правда: он между грядок с капустой – ноги в шлепанцах мокрые, лодыжки в земле, пока Денис в жаркой теплице льет четвертое ведро на огурцы. Похоже все на откровенный сюр, но это даже весело.
Свет горит только на кухне: там играет радио, и высокая рыжеволосая Катя, с которой когда‑то работала его мама, готовит ужин, пританцовывая. Денис вполголоса просит не шуметь и держаться подальше от света: «Сейчас быстренько все сделаем и свалим беспалевно».
Под конец, когда железная бочка вычерпана подчистую, он включает шланг, чтобы вымыться. Мурат резонно интересуется, отчего они как угорелые скакали с ведрами‑лейками, если шлангом попроще будет?
– Короткий. Три метра всего. – Денис давит большим пальцем, и вода под напором бьет ему и Мурату на ноги, смывая землю. – Бабушка сказала, что купит длинный, когда я уеду. Ну, типа чтоб я сейчас не халтурил.
– А ты часто халтуришь?
– Да, я вообще недобросовестный, – он чуть наклоняется вперед, играя бровями, – в душе бунтарь и дебошир.
– Какая‑то плохая реклама.
– А мне нужна реклама?
– Верно. – Мурат хмыкает. – Болванам не нужна.
Он несдержанно ахает, когда вместо ответа Денис мочит ему бедро. Вода протыкает кожу острым холодом.
– Ай‑яй, а сам‑то, а? Тоже дебошир. Я же просил быть тише!
Его громкий шепот, скачущий от беззвучного смеха, Мурат превращает в яркий вскрик, выхватив из его рук шланг. Начинается мокрое противостояние, веселая чехарда среди цветочных клумб и леек.
Но тут радио на кухне резко умолкает, и Катя распахивает окно. У Мурата что‑то пережигает в голове от неожиданности: он замирает, как сурикат. Денис, ругнувшись сквозь зубы, хватает его поперек живота и кидает в кусты, закрыв собой. На этот безбожно громкий треск веток Катя высовывается через подоконник:
– Дениска, ты, что ли? Хватит придуриваться, шагай домой.
Мурат не может и вздоха сделать, и не потому, что на него всем весом давят. Денис целуется, с шумом втягивая воздух, смело лапает под футболкой, пока над их укрытием скачет свет фонарика. Катя кличет еще раз, но уже не так уверенно. Мурат опасается, как бы его не понесло как в прошлый раз: с языка слетит что‑нибудь смущающее, и не заметишь. Денис, словно прочитав его мысли, благоразумно останавливается, чтобы прислушаться. Земля втыкается в лопатки Мурата мелкими камешками и щепками. Благо им хватило ума отключить воду, иначе лежали бы сейчас в луже. В чужих волосах торчат листья, он стряхивает их, но Денис воспринимает это как призыв к действию и вновь наклоняется к губам. В этот момент разадается долгожданный звук закрывшегося окна. Мурат прижимается теснее и шире открывает рот. Свет на кухне гаснет.
 

* * *

 
Они идут дворами несуразные, точно пьяные, их распирает от взаимного желания заняться какой‑нибудь ерундой. Денис – что неудивительно – начинает первым. Разворачивается к Мурату лицом и шагает вперед спиной без страха, что запнется, ведь обязал Мурата озвучивать каждую ямку в асфальте, каждый камешек.
– Гляди в оба, понял? От тебя зависит моя жизнь.
– Разве что твоя задница.
– А чем жизнь не задница?
– Хочешь сказать, ты хорошо живешь?
Кивок. Мурат наклоняется вперед, заглядывая ему за спину.
– Что‑то не видно.
Денис с нарочито рассерженным «Офигел?» пихает его в плечо.
Чья‑то кошка шарахается от их хохота и исчезает в щели забора. Шарахается и какой‑то тучный мужик, что катит велосипед со спущенной шиной: бубнит себе под нос, что «опять наркоманье зашаталось, совсем стыд потеряли». Где‑то на цепи визжит собачонка, и Денис считает своим долгом ее перелаять. Стоит ли говорить, что после этого по всей улице поднимается страшный зой[3], от которого глохнут уши и появляются отрезвляющие мысли по типу «Стоит прекратить, это же хулиганство». Затем Мурат не замечает впереди кочку, и Денис некрасиво падает, сделав свою «жизнь» заметно поплоще.
Заброшенная остановка встречает их непроглядной тьмой: перегорел уличный фонарь. Мурат устало плюхается на лавочку. Денис садится рядом и предлагает подурачиться еще. Оба они взбудоражены днем сегодняшним и вчерашним, их эмоции нуждаются в выходе. Поначалу игра в ассоциации кажется забавной, но потом Мурат все чаще начинает замечать определенную закономерность: он специально обходит стороной такие неловкие слова, как «симпатия», «наушники», «записка», «палатка», но Денис то и дело кидает на них затравки, вынуждая вспоминать синонимы. Так вполне безобидный ряд из «сладкая вата» – «розовый» – «кисельный» – «берег» Мурат без задней мысли продолжил словом «река».
– «Мы». – Денис поворачивается к нему лицом в нетерпении. Его торжествующий взгляд так и кричит: «Теперь не отвертишься».
Он, очевидно, хочет услышать о его чувствах, ведь о своих говорил столько раз. Но что Мурат может на это ответить? Сейчас подобное он обсуждать не готов даже с Толиком, а когда готов будет, Денис уже исчезнет из его жизни, вполне статься, и из мыслей тоже. Веселость враз испаряется, будто не бывало, ночь выдыхается, как незакрытая газировка, делается невыносимой. Молчаливое ожидание в чужом лице давящее и неприятное.
Денис поднимается на ноги, когда понимает, что ловить нечего.
– Какая‑то глупая игра, да? – говорит он. Мурат на это не отмалчивается, немного раздраженно отвечает, что да, глупая. Очень. – Я не должен был так делать. Но ты разрешаешь мне себя целовать, и я подумал, что…
– Тебе нужно прекратить думать. Как видишь, ни к чему хорошему это не приводит.
– Ну, а тебе, Мурат , – он по‑злому выделяет его имя, – укоротить свой едкий язык и пойти на…
– Ладно, прости. – Тот примирительно поднимает руки – вот только обид не хватало. – Куда хочешь пойду, только давай не будем выяснять, почему я отвечаю на твои поцелуи, а не бью в морду, как по канону положено.
Денис недолго думает над этим, затем, качнувшись с пятки на носок, садится обратно.
– Ей‑богу, лучше бы бил.
В ответ Мурат грустно улыбается и тянется к его лицу. В это мгновение он думает, что кусаче‑нетерпеливо целоваться не абы где, а именно на заброшенной автобусной остановке – какой‑то максимально тошнотный, никуда не годный символизм. Есть уверенность, что Денис подобное также не оценит, когда Мурат, наконец, найдет в себе смелость сказать, что завтра уезжает.