Превращение пола

II

Превращение пола интересует нас прежде всего как этнографический факт. Камчадалы, коряки и чукчи занимают совершенно особое положение среди племен Азиатского материка, и превращение пола принадлежит к числу тех фактов, в которых проявляется культурная связь между этими народами и народностями Северной Америки. Действительно, русским инородцам, принадлежащим к урало-алтайской семье и составляющим главную массу населения Северной Азии, превращение пола совершенно чуждо. Конечно, у них, как везде, возможны и действительно бывают случаи полового извращения не только у мужчин, а и у женщин, но дело этим и ограничивается. Все дело здесь в патологических особенностях развития отдельных лиц, и примеры половых извращений у каких-нибудь якутов или тунгусов могут представлять интерес больше для психиатра, чем для этнографа, потому что тут нет фактов, говорящих о жизни народа как целого. Разница в данном случае не только количественная. В некоторых провинциях Японии гомосексуальные отношения между мужчинами распространены очень широко и, вероятно, встречаются чаще, чем у чукоч, и все-таки превращения пола в Японии нет. У чукоч и их соседей мы имеем дело не просто с половыми извращениями отдельных лиц, а уже и с реакцией на это со стороны племени, выразившейся в создании своеобразного института. Да и с чисто психиатрической точки зрения превращение пола у чукоч именно полнотою превращения выходит за рамки половых извращений в буквальном смысле слова.

В Северной Азии параллелей превращению пола у чукоч, коряков, камчадалов и, может быть, курилов мы найти не можем (В. Г. Богораз [Богораз. 1907, с. 45] сообщает об одном старике, русском колымчанине, которого можно было бы причислить к числу превращённых: он носил женское платье, выполнял женскую работу и вообще «действовал как женщина всю свою жизнь; о себе он говорил всегда в женском роде, соседи называли его "жупан", как и чукотских превращенных». Этот факт остается единичным, и, кроме того, тут могло быть прямое влияние чукоч; В. И. Иохельсон [Иохельсон, 1905—1908, с- 53, примеч. 1] видит следы превращения пола шаманов в том, что у тунгусов, юкагиров, а иногда и у якутов шаманы при своих молениях надевают некоторые принадлежности женского костюма; далее, в том, что шаман не может лежать на правой стороне юрты, запретной для женщин, в том, что он может, в отличие от простых мужчин, входить в дом только что родившей женщины и т.д., но мне эти сопоставления не представляются вполне убедительными.), но зато их сколько угодно в Америке и прежде всего у береговых племен запада. Один из первых, если не первый из русских авторов, писавших об алеутах, капитан Левашев, уже сообщает об алеутах, что «жен имеют они по своему достатку, «по одной, по две, по три, по четыре и более, а сверх того и одного мужчину, какой в камчатской истории назван жупан» (цит. по [Соколов, 1852, с. 98]).

Лангсдорф говорит о том же подробнее: «Отдельные красивые молодые мальчики часто воспитываются совсем по-женски и обучаются всем девичьим делам; борода у них своевременно тщательно вырывается, и они татуируются вокруг рта, как женщины; они носят украшения из бус на руках и ногах, подвязывают и подрезают волосы на „женский манер" и во всех смыслах занимают место наложниц». Далее Лангсдорф сообщает, что подобная распущенность нравов идет с древнейших времен и что этих людей называют «шопанами» [Лангсдорф, 1812, т. II, с. 43). Про другое эскимосское племя — коняг, или жителей острова Кадьяка, старинный путешественник Давыдов пишет: «Здесь есть мужчины с вышитыми бородами, отправляющие единственно женские работы, живущие всегда с женщинами и, подобно им, имеющие у себя мужей, иногда и по два. Таковых называют ахнучиками. Люди сии не токмо не в презрении, но, напротив того, в селениях их слушаются, и они бывают колдунами. Коняга, имеющий вместо жены ахнучика, считается даже счастливым.

Отец или мать назначает сына в ахнучики с самого еще ребячества, если он покажется им похожим на девочку. Иногда отец или мать загадывают наперед, что у них родится дочь, и если в предположении своем обманутся, то сына делают ахнучиком» [Давыдов, 1810, ч. II, с. 51—52]. Сарычев, со своей стороны, описывает сорокалетнего весьма безобразного мужчину, который «одет был в женское платье, лицо у него вышито, а в носу у него повешены серьги из бисеру» и который, по словам промышленника, заступал место жены у одного «молодого островитянина» и исправлял все работы, «приличные женскому полу» [Сарычев, 1802, ч. II, с. 33]. Лангсдорф же, не входя в подробности, просто констатирует, что «мужские наложницы (die mannlichen Concubinen) на Кадьяке видны чаще», чем у уналашкинских алеутов [Лангсдорф, 1812, ч. II, с. 58]. Из позднейших авторов лично таких превращенных видел Холмберг, хотя он уже констатирует, что в его время подобные факты были «nicht mehr so allgemein» («уже не типичны»), как раньше [Холмберг, 1855, с. 401].

Что превращение пола часто встречалось в Америке, это факт общеизвестный, хотя мало исследованный. Уже первые испанские завоеватели натолкнулись на это любопытное явление и неоднократно отмечали его. Вот, например, показания Кастанеды, историографа экспедиции Коронадо. Говоря о tahus, наиболее цивилизованном из трех племен провинции Кульякан в Новой Галиции, он сообщает: «среди них есть мужчины, одетые по-женски, которые вступают в брак с другими мужчинами и служат им женами». Про pasaxes, более грубое племя той же провинции, он говорит более кратко: «они большие содомисты»; у tahus провинции Петлатлан (севернее предыдущей) констатируется «большая содомия», еще более северные племена у реки Suya опять характеризуются как «большие содомисты» [Уинт шип, 1896, с. 513—516], так что в конце концов Кастанеда счел даже нужным отмечать, что у таких-то племен (cibola, tigueux) содомии нет.