Близость

Когда бы Егор не вспоминал о яростном раздражении, вспыхнувшем, стоило лишь матери начать говорить, он испытывал жгучий стыд. Но тогда его огнем охватила бессильная злоба; Егор застонал от желания грубо прервать мать, запретить ей раз и навсегда вот так вот, непрошено, врываться в жизнь взрослого сына, приносить ненужные, пустые вести.

Звонок застал Егора в кабинете. Он стоял с чашкой кофе у окна, любуясь мартовским небом, до слез высоким и чистым, и не торопясь обдумывал только что закончившееся творческое совещание, пытаясь уловить некую идею, проблеск божественного, как он любил говорить, в хаосе высказанных и выкрикнутых в запале мыслей.

Мать звонила Егору очень редко; странная, непонятная жизнь сына тревожила и смущала, и он это понимал. Возможно, было бы милосерднее позволить немолодой женщине, оставшейся много лет назад вдовой, не знать. Любовь к Леше, хрупкая, призрачная, сокрушительная по силе, требовала, однако, признания. Они позволяли окружающим думать, что заблагорассудится, укрыв чувство от любопытных насмешливых глаз, скрепя сердце, соблюдали ханжеские приличия, лишь бы холодный, жестокий мир не вторгался  в маленькую, тщательно оберегаемую вселенную, и этот шаг – признание матери, был делом чести, самым малым, что мог сделать Егор для Леши.

О чем говорила мать? Зачем она возвращала в сегодняшний день прошлое, давно ушедшее, похороненное в глубинах памяти, забытое? 

- Я долго собиралась с духом, Егорушка, пойми, не могла решиться тебе сказать. У тебя есть дочь, дочь, понимаешь, сынок, ты отец, был им все эти годы, только не знал. Валерия не стала тебе говорить, когда вы разводились, что ждала ребенка. А теперь ее не стало, Леры; ее мать мне позвонила,  чудом сохранился номер, мы ведь не переезжали, все там же. Погибла, а девочка осталась. Моя внучка.

Мать тихо заплакала. Внучка. Продолжение рода. Именно на этом всегда играют аферисты, с ненавистью подумал Егор, на чувствах одиноких пожилых людей, на их неприкаянности, уязвимости, детском простодушии. Жестокость, которую невозможно представить – дать ложную надежду, посулить тепло, только чтобы обобрать до нитки и оставить умирать в глухом одиночестве, во мраке.

Когда мать успокоилась, Егор внушительно растолковал ей, что она столкнулась с мошенниками. Скорее всего, через дальних подруг, вечных женских приятельниц, будь они не ладны, кто-то прознал о давнишней женитьбе Егора и решил сыграть с ними злую шутку, выудив денег у простодушных бездетных богачей, а именно богачом Егора могли счесть мало сведущие в финансовых делах люди. Для них «Мерседес» - все равно что для меня собственный остров, зло подумал он. Мразь. Только бы до вас добраться. 

Было решено поехать и посмотреть на предполагаемую дочь вместе, в субботу.

- У Алексея как дела? – спросила вдруг мать, задав запретный, неприличный, немыслимый вопрос. 

- У нас все в порядке, летом поедем путешествовать, а так все в работе,- ответил Егор, не сразу даже поняв, что произошло. Мать в первый раз назвала его любимого по имени. 

- Будьте осторожны, - наставительно сказала она, - в Москве запоздалый грипп. В этом нет ничего смешного, - строго добавила мать, когда Егор расхохотался. О Боже! Он забыл, как внушительно умеют говорить родители, когда решают рассказать детям об опасностях окружающего мира. Грипп! Подумать только!

- Клянусь носить шапку даже летом, мам, - пообещал он.

- Рада, что позабавила тебя, - рассеянно парировала мать.  

На этом разговор закончился, и день пошел своим чередом, а точнее сказать, помчался на всех парах, от одной деловой встречи к другой, от обеда в компании давнего знакомого до невыносимо скучного ужина с предполагаемым кандидатом на место творческого директора.

Егор пришел в себя только вечером, войдя в прихожую их с Лешей квартиры. Их крепости, можно было бы сказать, неприступного замка, чьи уходящие в небо стены надежно защищали хозяев от любого вторжения.  Здесь начинался мир, принадлежавший только им двоим, царила глубокая, требовательная, неровная, временами жестокая, временами трогательная любовь – любовь двух взрослых, небедных мужчин со сложными, непростыми характерами. Иногда Егору казалось, что он стал рабом чувства, находя в нем смысл жизни и ее оправдание, но что еще могло иметь значение, кто мог занимать его мысли, кроме Леши, когда-то тоненького паренька с огромными испуганными глазами, а теперь – чуть насмешливого, яркого, стройного красавца чуть за тридцать?  

Они не хранили друг другу верность , так повелось с самого начала их жизни; только тогда, семь лет назад, свободой пользовался Егор, а с годами они незаметно поменялись ролями, и теперь уже Леша приходил домой под утро, чтобы принять душ и рухнуть на кровать в отдельной спальне, иногда заглянув к Егору и пропев: «Я дома!». Негодный мальчишка. С кем он провел ночь, сколько их было, как они встретились, что наобещали друг другу, прежде чем расстаться – ревновал ли Егор, или испытывал болезненное преклонение перед молодостью любимого, он и сам не мог бы сказать. Они не обсуждали свои приключения. Таковы были правила. 

Все годы, прожитые вместе с Лешей, Егора не покидало ощущение, что тот скрывает глубокую тайну или оберегает никак не заживающую рану. Он уходил в себя, замыкался, не желая открыть спутнику жизни что-то очень важное, но что? Кто обидел его в ранней юности, да так сильно, что и годы спустя, в уже взрослом мужчине все еще жила давнишняя боль? Когда они только познакомились, в запале чувств, Леша, возможно, и рассказал бы, что с ним приключилось, но тогда Егора меньше всего занимало прошлое молодого любовника. Тогда было важно только настоящее, бушующие страсти, секс. Теперь Егор был готов к полной открытости, но разговора не получалось. Леша или мрачнел, или отшучивался. 

Божественно пахло соусом для спагетти. Егор улыбнулся. Когда Леша бывал в превосходном настроении, он готовил, и готовил прекрасно, не жалея времени и сил – сложные блюда, требовавшие непрерывного  и безраздельного внимания. Как всегда бывало после деловых ужинов, Егор успел проголодаться еще на полпути домой. Он с наслаждением принюхался. Будет чудесный вечер, вдвоем, а в конце, скорее всего - близость, уже не такая частая, как в первые годы их семейной жизни. Иногда Егору казалось, что в конце концов они с Лешей станут друзьями, хорошими приятелями, живущими под одной крышей, потому что не имеет ни малейшего  смысла расходиться и еще раз проходить через болезненную притирку к другому человеку.  Ну пусть и так, решил Егор, лишь бы вместе.    

- Соскучился, - Егор вошел на кухню и со спины обнял Лешу. Тот чуть запрокинул голову назад, не переставая помешивать соус. Его волосы чуть отдавали вербеной, терпким летним ароматом. Усталость дня мгновенно улетучилась. Егор был дома, с единственным дорогим для него человеком.

Течение вечера подхватило их; мужчины долго ужинали, распив бутылочку вина, потом смотрели какой-то фильм, должно быть, очень интересный, но настолько запутанный, да еще снятый прыгающей цифровой камерой («Вот уж действительно кино не для всех», - подумал с улыбкой Егор), что оба задремали, приобщаясь к искусству сквозь сонную истому. Вечер закончился в спальне Егора, так уж у них было заведено – близость всегда происходила там. И там же Леша оставил его, перебравшись в свою комнату. Он любил спать один.

 

 

Про дочь-аферистку Егор вспомнил только утром  Была пятница, ехать нужно было завтра.

- Я с тобой, - рассмеялся Леша. – Никогда не видел аферистов. Хотя там же будет твоя мама…

У него самого мать погибла в ранней юности, а отец женился во второй, а потом- и в третий раз, забыв про неправильного сына.

-Послушай, мать тебя знает. И даже, представь себе, велела нам обоим до лета ходить в шапках – грипп, говорит.  Буду рад, если поедешь. Это ненадолго.

Промчался день, неспешно прошел еще один вечер вдвоем – Леша решил остаться дома. Водит кого-то за нос, с непонятной ему самому гордостью подумал Егор, кто-то ждет его звонка, или сообщения, а этот очаровательный мучитель ласкается ко мне, милый котенок, никогда не прячущий коготки, чтобы чуть что расцарапать до крови. 

В субботу утром они заехали за матерью, подхватив ее на проспекте Вернадского. Ехать предстояло в Перово. 

Это не могла быть их с Валерией дочь. Егор вдруг ясно вспомнил, что его юная жена была из хорошей, что говорится, семьи, и жила у Патриарших. Да, так и было, а им тогда снимали квартиру, двум влюбленным студентам, скоропалительно ставшим мужем и женой. И даже съемная квартира была в приличном доме, недалеко от центра – родители были готовы на все, лишь бы дети были счастливы.

Да только счастье было невозможно. Тот брак, каждая его минута, был чудовищной ошибкой, жуткой попыткой стать нормальным, обычным; Егор возненавидел себя за слабость и трусость уже в день свадьбы, в первую брачную ночь, поняв, что может заставить себя остаться, только причиняя страдания ни в чем не повинной Лере.

По дороге все трое вели великосветский разговор. Леша очень забавно рассказывал про издательский дом, где работал дизайнером, и в конце концов рассмешил мать чуть ли не до слез.

Она стареет, с горечью думал Егор, она становится  хрупкой. Ей бы нужна цель в жизни, действительно, внук или внучка, чтобы заботы и беспокойства, радости и успехи юного существа удерживали ее на самом пороге старости, помогая не поддаться дряхлости и жалости к себе. Непереносимо, когда мать становится сухонькой старушкой, тенью молодой женщины, которую едва помнит даже сын.         

- Не переживайте, Галина Николаевна, - мягко сказал Леша. – Дело может быть запутанным, нужно разобраться. Вы уверены, что хотите пойти с нами? Может быть, лучше подождать в машине? 

Мать покачала головой. И вот так, все трое, они вошли в крошечную прихожую, одолев перед этим подъем без лифта на самый верх дряхлой пятиэтажки, давно отслужившей свой век, но так и не дождавшейся коммунизма. 

Им  открыла дверь мать Леры.  Егор внутренне охнул. Мать Леры. Он сразу узнал ее, словно и не было двадцати лет, промчавшихся с далеких времен его катастрофического супружества. Она дико, невообразимо постарела, но что-то в посадке головы, взгляде, в том, как теперь уже седые волосы были забраны в пучок на затылке, осталось прежним. Как и жест, говорившей лучше всяких слов, что Наталья Петровна волнуется – она быстро-быстро погладила себя по лбу, словно убирая невидимые пряди.

Но дочь все еще могла быть не его. Должна была быть не его. Потому что самым главным человеком в жизни Егора был Леша. Любимый был важнее всех, абсолютно всех на этой планете. Никто не смел вторгаться в их любовь. 

Неловко потолкавшись у входной двери, гости прошли в комнату, размером чуть больше, чем холл при входе в квартиру мужчин. Леша на мгновение прикоснулся к руке Егора. Уж в этом они были мастерами, в таких вот мимолетных ласках, незаметных для окружающих, кроме самых любопытных. Двое быстро обменялись взглядами. Егор ожидал увидеть в глазах друга насмешку, или первый проблеск скуки – приключение оказывалось вовсе на забавным, но затаенная боль, та самая, которую он все не мог понять, поразила его.    

В маленькой чистенькой квартирке царила бедность. И мебель, и ковер на полу, и даже герани на подоконнике казались ветхими  и готовыми рассыпаться от неосторожного прикосновения. Допотопный телевизор, под стать ему - видеомагнитофон. Казалось невероятным, что в наши дни кто-то все еще смотрел фильмы на видеокассетах. Егор с Лешей пару месяцев назад как раз обновили домашний кинотеатр. Просто так, и старый прослужил бы еще годы. Захотели новую игрушку, провели пару вечеров у компьютера, выбирая марку и модель, поехали и купили. А для чего им было хоть на чем-то экономить? Егора можно было назвать человеком состоятельным, Лешу ценили в издательстве. Они потакали своим малейшим желаниям, не видя ни малейшего смысла хоть в чем-то себя ограничивать. Иногда, посмеиваясь, мужчины называли сами себя эгоистами, транжирами, и были правы. Им не о ком было заботиться, некого баловать, кроме друг друга. Но как семья Леры оказалась в такой глуши, в почти что нищете?

Да потому что времена оказались к ним немилосердны. Умер Лерин отец, вскоре после рождения внучки, и три женщины остались одни, без мужской помощи и поддержки. Лера запретила матери искать Егора и говорить ему о рождении дочки. Их брак так напугал ее, что она не решилась больше выйти замуж. Насмешливое презрение молодого мужа, странная, извращенная в ее понимании близость, его абсолютная  отстраненность от их общей жизни граничили с жестокостью – не физической, а тихой, скрытой, не оставляющей внешних следов, но разрушающей человека изнутри. 

После родов Лера стала болеть, то одним, то другим, не сумела вписаться в деловитую современность, не дававшую женщине с ребенком ни малейшей поблажки, и в конце концов  прекрасную квартиру в центре продали, переехав в этот вот домишко, чтобы располагать хоть какими-то деньгами.  И ведь вырастили девочку, сумели, довели таки до университета – поступила, умница-разумница, на дневное!

А потом – шальная машина, полтора месяца назад сбившая Леру глухой ночью, когда та возвращалась домой с какой-то грошовой работенки вроде ночного дежурства в заброшенном НИИ. Глухой проезд, темнота, никого рядом – и Леры не стало.  Наталья Петровна пришла в ужас . Ни отца, ни матери, стареющая бабушка, ни малейшей опоры в жизни, да как же Маша выкарабкается? Мир жесток. После долгих горестных ночей, проведенных в размышлениях, она решила разыскать Егора. Жизнь не оставляла выбора – девочке, и какой славной, одаренной к языкам! - был отчаянно нужен родной человек.  

Егор слушал, леденея. Ему дико хотелось дотронуться до Леши, почувствовать тепло дорогого человека, вернуться в спокойный, чистый мир изобилия, чувств, чувственности, красоты. Всей этой тягостной сцены не должно было происходить, эти люди с их бедами должны были оставаться за стенами неприступного замка, берегущего любовь. Леше здесь было не место.  

- Бабушка! Я просила этого не делать. Никого не звать. Я справлюсь сама. Переведусь на вечерний и пойду работать. Простите нас. 

В комнату стремительно вошла девочка. Егор увидел ее и ахнул. Это была его дочь, вне всякого сомнения – с бледного, напряженного личика беспощадно смотрели его же глаза, такого же глубокого серого цвета, отливающего синевой, такие же недоверчивые, мрачные, только полные слез. Она все еще походила на подростка, слишком худенькая в девятнадцать лет, совсем плохо одетая, угловатая, некрасивая ; а волосы были Лерины, прекрасные русые волосы, бывшие когда-то тайной гордостью молоденькой женщины, обреченной на тяжкую жизнь. Девочка оглядела взрослых, вздрогнула и ринулась прочь, махнув ручкой.         

Никогда в жизни не смог бы Егор предугадать, что произойдет. Ему казалось, что он неплохо знал своего молодого спутника жизни, очаровательного, талантливого, всецело поглощенного самим собой, собственными переживаниями, мечтами и желаниями. 

Леша вскочил и также стремительно кинулся за Машей. 

Никто не решился пойти на ними. 

- Я буду рад помочь, - презирая себя за самодовольный тон, сказал Егор. – На следующей неделе подвезу деньги.

Он не знал, что еще можно сказать. Положение спасла мать, попросившая, возможно, не без тайного умысла, непостижимого для мужчин женского коварства, посмотреть Машины детские фотографии. Маленькой Маша походила на Егора еще больше. Дочь! Что за невероятный поворот судьбы. Но пора было уходить. За стенами старого дома неспешно текла долгожданная суббота; нужно было возвращаться в привычный мир, ехать в приличный ресторан на обед, потом – в респектабельный спортивный комплекс, а позже – в «Елисеевский» или другой дорогой супермаркет   за продуктами.  Летом они с Лешей поедут на Бали, возьмут, как давно хотели яхту,  и пойдут на загадочные острова, Флорес и Комодо, а потом отправятся на Яву. А в пятиэтажке также будет страдать  его дочь, оставшаяся сиротой в девятнадцать лет. 

Я не смогу быть отцом, сказал себе Егор. Не хочу. Ничего в этом не смыслю. Не понимаю женщин. Не буду никого растить. Это опасно. Леше все это может не понравится. Мы другие. Нам не нужны дети. Мы геи. Оставьте нас в покое. Мы извращенцы, вот и не тревожьте нас.

В гостиную вернулся Леша. Он выглядел внезапно уставшим и слабо улыбался, словно извиняясь за что-то. 

Сказать Наталье Петровне, что мы с этим вот мужчиной вместе живем, и она в жизни больше не позвонит, пронеслось в голове у Егора. Ну, хоть есть чем отпугнуть непрошенных родственников. 

На улице Егор с наслаждением вдохнул полной грудью. У него осталось тягостное чувство недосказанности; сколько бы он не убеждал себя, что самое лучшее в такой вот непростой ситуации – дать денег, все равно казалось, что остаются такие вещи, от которых невозможно откупиться. 

Хорошо, угрюмо спрашивал он сам себя по дороге на юго-запад  города, будь я обычным мужиком со второй семьей и узнай я, что у меня есть дочь от первого брака, чтобы я сделал? Достал бы бумажник, также отсчитал бы купюры, или ввел бы девочку в дом, даже не спрашивая разрешения у жены, потому что со мной могла бы быть только женщина, готовая откликнуться на чужую беду?! Или мне нравится ощущать себя за гранью человечности, участия, да простого сострадания, прикрываясь Лешей как щитом от других людей, их горестей, радостей, стремлений?!

Мать снова вышла недалеко от метро, маленькая, хрупкая, потерянная . Что за день! 

Егор с тревогой посмотрел на Лешу. Как бы то  ни было , ставки сделаны. Леша, Леша, ради тебя я готов отречься от всего мира, пролить чьи угодно слезы, потому что без тебя я не смогу жить. Моя любовь эгоистична, жестока, она развращает тебя, делает таким же холодным, как и я, таким же отстраненным от людей, но пусть будет так. Пусть. 

И вдруг Леша разрыдался. Это было дикое, разрывающее сердце глухое мужское рыдание. Молодой мужчина закрыл руками лицо, покачиваясь от глубокой боли. Егор остановил машину у обочины, включив аварийный сигнал. Не надо было его с собой брать, пронеслось у него в голове, не надо было его тревожить. Леша ранимый, о чем я только думал, вообще пойдя на поводу у матери, что за бредовая идея была – ехать! Старый дурак.

Егор робко дотронулся до Лешиного плеча. 

-Ты что, малыш, все это забудется. Тяжелая обстановка, но это пройдет. Мальчик мой, все пройдет. Прости меня, не нужно было тебя с собой брать. Не нужно было и ехать. Я сделал глупость.

Леша опустил руки. Еще никогда Егор не видел его лица таким прекрасным. Страдание, подлинное, искреннее переживание, словно выжгло все банальное, что было в Лешиных чертах, и  придало его карим глазам завораживающую глубину.

- Ты не понимаешь, о чем говоришь, - глухо, с недоумением выговорил Леша. – Как можно было не откликнуться, Егор? Да даже если бы Маша и не была твоей дочерью, а просто встретилась тебе, девчонка, только что похоронившая мать – неужели ты не помог бы? Не нашел хоть ласкового слова? В кого мы превращаемся?  Что с нами? Или самое грандиозное, на что мы способны – завести кота?! Но нас и на это не хватит – а вдруг кот заболеет, а мы, вот ужас, расстроимся?! Ты думаешь, я – чудовище, и не подам тебе стакан воды, если ты заболеешь. Брошу тебя, если с тобой что-то случиться. Да пойми, наконец-то поверь, я люблю тебя. Чтобы с тобой не приключалось. Пожалуйста, позволь себе принять мою любовь. 

У Леши слегка подрагивали губы. Он болезненно потер виски. 

Когда-то, в детстве, Егор читал сказку о великане, чье сердце было сковано обручами, не дававшими тому любить. Этим заколдованным чудищем был он сам, и теперь обручи лопнули, все разом, расколдованные  Лешиными словами. Любовь была живой, теплой; она означала надежду и принятие, радость, смех, сострадание, близость. 

Да я сам  вот-вот заплачу, с изумлением подумал Егор. Он протянул руку и погладил Лешу по мокрой щеке. Тот быстро поймал пальцы Егора и поднес их у губам. Потом рассмеялся.

- Нужно поговорить. Пошли в забегаловку какую-нибудь. Хочу рассказать тебе кое-что, милый, но не в ресторане же! И не дома. Все эти годы собирался, и вот время пришло. Нужен народ вокруг, так легче.

Они выбрали «Мак-Дональдс» в торговом центре по дороге. Вокруг, действительно, было море людей.  Егор ощутил зверский голод. Он годами тщательно следил за собой, занимался в спортзале раза по три в неделю, фанатично выбирал экологически чистые, свежие продукты, но теперь с наслаждением вдохнул запахи бесполезной, но блаженно вкусной еды. К его удивлению, они с Лешей оказались не единственными хорошо одетыми людьми в пестрой толпе.  Словно по волшебству, для них нашелся свободный столик в самом уголке, и там-то они и устроились, разложив перед собой шуршащие упаковки.

Леша улыбнулся. Он менялся на глазах. Егор вдруг ясно увидел мальчишку, жившего во взрослом человеке – тот никогда и не утрачивал доверия к жизни, с детским простодушием стремился сделать людям что-нибудь хорошее, как иногда поступают добрые малыши, раздающие свои рисунки и игрушки просто так, из-за переизбытка любви к чудесному миру вокруг них. Удары судьбы и предательство учат их казаться жестокими, но в глубине души не иссякает вера в добрых волшебников и чудеса.     

- Я никогда не рассказывал тебе, как умерла моя мать, - проговорил Леша. Улыбка в его глазах сменилась тенью давнишней боли. Он помедлил, собираясь с силами. 

- Я могу просто сказать, как это произошло. Мы поссорились, ужасно, мерзко поругались. Мне было шестнадцать, я собирался поехать на выходные на дачу к другу. Не совсем другу – тот паренек был моей первой большой любовью, ровесник из моей же школы. Было совершенно, абсолютно необходимо оказаться с ним вдвоем вдали от всех. Его родители уехали отдыхать, дом должен был быть в нашем распоряжении. Стоял октябрь, дачный участок уже потихоньку пустел, нам не должны были мешать. Ни один из нас двоих не мог больше ждать. Мы должны были быть вместе. Это был вопрос жизни или смерти. 

Леша вздохнул. Потер глаза.

- И я уехал. Помню, неуклюжая близость была похожа на экстаз. Я впервые спал в обнимку с парнем. Было чувство блаженства. Завершенности. Бесстрашия.  А я когда вернулся вечером в воскресенье, матери уже не было в живых. Она умерла в субботу от сердечного приступа. Отец вышел в магазин, а когда вернулся, ее уже не было. Вот так. Последнее, что она услышала от меня, было : « Ненавижу тебя! Ты не даешь мне жить!». Я не успел с ней помириться. Не успел рассказать, почему те выходные были так важны для меня. Не могу передать, какая вина захватила меня. Черная, всепоглощающая боль. Ужасное одиночество. Мы не так уж долго встречались с тем пареньком. Смерть матери убила меня, в каком-то смысле. Отец не смог простить мне той ссоры. Я все хотел с тобой поделиться, когда мы только встретились, но боялся.

Леша решительно развернул гамбургер. С наслаждением откусил, закрыв глаза, прожевал. 

- Вкусно до чертиков. Егор, в наши первые годы я безумно боялся тебя потерять. Когда ты приходил домой посреди ночи, вместо ревности я чувствовал облегчение – ты все-таки пришел! Знаешь, я так подолгу стоял у окна, прислушиваясь, не подъезжает ли твоя машина -  помнишь, где мы тогда жили? тот старый дом, четвертый этаж? – что точно знал, когда в какой квартире в новостройке напротив  погаснет свет, и хозяева отправятся спать. Конечно, ты не должен был об этом знать. Кому нужен влюбленный дурачок?! Только увидев, как ты паркуешься, я несся в свою комнату и бросался на кровать.  Я все еще боюсь, что ты уйдешь. Ничего себе признание, верно? Не могу больше скрывать. Ненавижу спать врозь. Мне нужно человеческое тепло – твое  тепло. Если тебя это пугает – я пойму.  Лучше останусь один, чем буду и дальше делать вид, что только лишь разрешаю себя любить. 

Мы прожили вместе годы, скрывая друг от друга, как сильно мы друг другу нужны. Мы истосковались по нежности и ласке, пестуя ночное одиночество за закрытыми дверями. Что за бред! Егор только начинал осознавать, что до самого этого дня, до самого этого часа они с Лешей жили в плену страхов и заблуждений. Все было не так. Они не укрывались в замке от неприветливого мира; они заточили там любовь, жестоко отказав ей в солнечном свете. Мы глупцы, пронеслось в голове Егора, мы преступники, убивающие чувство, редкий дар нам, неразумным, пугливым существам. 

- Понимаешь, когда я увидел Машу, а ведь у нее твои глаза, Егор, это же удивительно- твои глаза, разом понял, как ей тяжело. Мы ничего не успеваем сказать матерям, откладываем и откладываем, а потом они уходят, и все слова остаются с нами, и некому их услышать. И точно также мы не признаемся в любви, боясь показаться слабыми и смешными, а любовь умирает,  забирает с собой все лучшее, что в нас есть. Мы кое-как доживаем век, жалко уверяя себя, что не выставили себя в нелестном свете, что уж над нами хотя бы не посмеялись. Завтракаем, бреемся, работаем, занимаемся сексом, но мы мертвы. Мы - тени, не люди. 

Леша говорил спокойно; он много раз повторял эти слова сам себе, пытаясь понять, что происходило между ним и Егором. Тот слушал, с ужасом понимая, что еще немного, их чувство погибло бы, заледенело бы без тепла и заботы. 

- Я никогда тебя не оставлю, Леша, - выговорил он. – Прости меня. Пожалуйста, прости. Давай поедим, и домой. 

Леша улыбнулся. 

-Что они только в эту еду добавляют?! Блин, вкуснее,  чем в ресторане.

- Вкусовые присадки. Ты сам готовишь лучше,  чем в любом ресторане.

- Ха-ха, не присадки, а добавки.  Нам шар воздушный подарят?

Дома, едва закрыв дверь, они обнялись. Между поцелуями Леша тихонько рассмеялся:

- Нужно зубы почистить и душ принять. Потрешь спинку? И я лет сто хочу с тобой заняться сексом в душе. И в самолете. Когда ночной рейс, и все уснут. Где-нибудь в хвосте. 

- Ну, насчет самолета – согласен. Ценная идея. Там, где тележки всякие. Не высадят же нас. А вот насчет душа не уверен. Тесновато не будет?

Их разобрал хохот.  Они давным-давно не дурачились, забыли, что в прекрасно обставленных комнатах не обязательно поддерживать идеальный порядок, что можно любить друг друга где заблагорассудится, пить вино из горлышка, нарочно толкаться у холодильника, выискивая что-нибудь вкусненькое, что можно быть абсолютно, оглушительно несерьезными.   

И уснули они в обнимку, пьяные от некрепкого кьянти и неожиданной и нежданной, дурманящей свободы, расколдованные друг другом. В их замке впервые за все годы общей жизни было по-настоящему тепло; любовь согревала и убаюкивала, даря легкие, быстрые сны, принося покой.

 - И как быть с Машей? – проговорил Егор за завтраком. – Я ничегошеньки не смыслю в детях. Хотя какое там – детях. Взрослая девушка. Леш, о чем ты с ней говорил, кстати? Если не секрет, конечно.

- Рассказал, что и сам мать потерял, - вздохнул Леша. – Да что тут скажешь. Одни банальные фразы. Она симпатичная, кстати, Маша. И не надо ей переводиться на вечерний. 

- Давать денег каждый месяц?

Леша протянул руку и взъерошил Егору волосы.

- Унизительно вроде как-то. В смысле, ждать подачки. Сделай ей карту, что ли, банковскую. Видно же, надежный человек. 

Леша, действительно, разбирался в людях гораздо лучше Егора. Это был его дар – почти мгновенно, и безошибочно, оценивать человека. И мысль с картой была толковой. Егор пригляделся к Леше.  Тот сооружал им многоэтажные бутерброды, ловко чередуя ветчину, сыр и листья салата. Красота молодого мужчины напротив, его мужественность и нежность, поразили зрелого человека, только начавшего понимать, что его возлюбленный добр по натуре.   Не было никакой жестокости, никогда. Это был морок, химера, порождение страхов самого Егора.

Я ничего о нем не знаю, с горечью сказал он себе. Не знаю Лешу. Я не давал себе труда понять его, определив раз и навсегда как молодого, яркого, капризного друга, и Леша покорно играл эту роль, укрыв от меня, от близкого, безумно влюбленного в него человека, самое важное – свою человечность.        

Егор вдруг понял, что должен увидеть мать, в тот же день, во чтобы то ни стало.

- Леш, я к матери ненадолго заскочу, - осторожно сказал он. 

И отчаянно добавил:

- Присоединишься?

Леша мог бы сказать «нет», и колдовство ночи прошло бы, непривычная близость отступила бы, и жизнь вернулась на прежнюю, хорошо знакомую колею. Тот отпил кофе  и улыбнулся:

- Тортик надо бы раздобыть. 

Он же торжественно вручил нарядную коробку взволнованной Галине Николаевне, не представлявшей хорошенько, как вести себя с сыном и его… другом? любовником? о Господи, мужем?! Когда, годы назад, Егор знакомил их, от волнения Галина Ивановна даже не разглядела спутника сына как следует. Та короткая встреча была мучительной. Правда оглушала. Но до чего же он был хорош, этот молодой парень, хоть портрет с него пиши, и прекрасно воспитан, кстати, она еще вчера отметила, и как раз изысканные  манеры Леши и сгладили неловкость ситуации. К тому же был о чем поговорить, нужно было решить, как быть с Машей, чем помочь, как вообще подступиться к только что осиротевшей девочке.

Они любят друг друга, с изумлением, с почти обморочным облегчением говорила себе Галина Николаевна, наблюдая за сыном и его другом. Это не дурь, не блажь, не извращение, не болезнь. Они друг друга любят, это же очевидно, их близость ощущается как тепло; им хочется дотронуться друг до друга, так, как обычно делают любящие – хоть к руке прикоснуться, но они не решаются. Боятся меня шокировать. Привыкли не показывать чувства на людях. Жизнь вполголоса. 

Ей захотелось заплакать, но вместо этого Галина Николаевна строго произнесла:

- Я уже говорила Егору про грипп. Алексей, пожалуйста,  отнеситесь к этому со всей серьезностью.

Егор застонал:

- Мать, да что тебе дался этот грипп! 

Да я совсем другое вам хочу сказать,  хотелось крикнуть Галине Николаевне. Ваша любовь прекрасна, понимаете, мальчики?! Пожалуйста, оставайтесь вместе, только не расходитесь. Леша, я же вижу, как мой сын вами дорожит.  Пожалуйста, не обижайте его. Держитесь друг друга. А про грипп говорю, потому что дура. Я в вас не верила. Я должна была поддерживать тебя, сын, а вместо этого надеялась, что ты вдруг выздоровеешь, женишься и станешь примерным семьянином. Если еще не поздно, прости меня.

Она все-таки всплакнула, когда мужчины ушли, и смотрела им вслед, стоя у окна. Долгие годы, с того самого момента, когда она начала подозревать, что с Егором что-то не так, Галина Николаевна казнила себя, сама не понимая толком за что. Да, тот далекий брак с Валерией был ужасен, и медленное угасание общения с сыном было непереносимо, но чудовищнее всего было думать, что он не счастлив, и помочь ему нельзя.

Но Егор был счастлив, умиротворен и в ладу с собой; и если для этого сыну нужен был именно друг, то, значит, так и должно было быть. И внучка, что за причудливый поворот судьбы! И как хорошо, что именно девочка; будет Егор принимать в ней участие, или нет, я помогу, чем только смогу, поклялась Галина Николаевна .       

У нее была припрятана пачка сигарет, на самой верхней полке кухонного шкафчика. После минутного колебания Галина Николаевна достала ее и с наслаждением закурила. Ей вдруг пришло в голову, что чуть за шестьдесят – тот самый возраст, в котором смело можно не отказывать себе в маленьких радостях. 

Весь вечер воскресенья мужчины провели дома, устроившись на диване каждый со своим ноутбуком. Потом Леша задремал, свернувшись калачиком под боком у Егора. Он чуть слышно сопел и чему-то улыбался во сне.

Нужно было решать, как именно вести себя с Машей. Или, вернее, Егору  предстояло решить, готов ли  он впустить в свою жизнь нового человека.

Я никогда никого не любил, говорил он себе, осторожно поглаживая Лешу по спине. Даже тебя, мой милый мальчик, я любил придуманный мной образ, грезу, но не живого человека. Иначе как могло выйти, что я до вчерашнего дня не знал о тебе самого главного, даже не догадывался о твоей теплоте, отзывчивости, нежности? Ты знал, конечно, что я боялся настоящей близости, и милосердно представал передо мной таким, каким я хотел тебя видеть – прелестным, но бездушным. Мне не хватало мужества узнать тебя, узнать самого себя. Как странно, что понадобилась трагедия, чтобы я обрел недостающие мне силы и увидел, наконец, самого дорогого для меня человека таким, каков он есть. Знаешь, прошедшей ночью я впервые в жизни занимался любовью – это была не просто близость, не мастерски разыгранный секс, это была именно любовь, полное слияние, общий экстаз, выражение чувств. Я чувствовал, что и ты любишь меня; в те минуты нам принадлежал весь мир, весь Космос, и я не знаю, понадобится ли мне после такого опыта кто-то другой, смогут ли объятия незнакомца чем-то дополнить такие глубокие переживания. Мне страшно подумать, что я мог и дальше оставаться поверхностным, ужасающе пустым; наверное, в конце концов и ты бы поверил, что подлинная ласка глупа, доброта – смехотворна, а открываться близким – опасно и недопустимо. 

Егор выключил ноутбук, поставил его на пол и, перегнувшись через мирно похрапывающего Лешу, убавил свет в хитроумной дизайнерской лампе. Теперь комната тонула в загадочном полумраке. Они перенеслись в их таинственный замок. 

Егор склонился над Лешей и осторожно обвел пальцем его губы.

- Целоваться, - прошептал Леша сквозь сон. – целоваться, долго. 

Долго, так долго, тихонько рассмеялся про себя Егор, хоть до самого утра. Он стянул с себя домашний свитер и осторожно  снял с Леши футболку. Сонным тот был намного тяжелее, чем обычно. Так, значит, целоваться. Хорошо, начинаем, и посмотрим, кто сдастся первым. Лешино дыхание чуть отдавало карамелью, явно съеденной украдкой на кухне. Он вздохнул, поерзал, устраиваясь поудобнее, на миг приоткрыл глаза, обвил Егора ногами и вдруг одним мощным рывком подмял под себя, оказавшись сверху. На его прелестном лице расцвела чудеснейшая ухмылка.

- Ах ты поросенок, - взревел Егор. – Целоваться он хочет!

Завязалась схватка, серьезная, несмотря на дикий хохот. Со скандинавского дивана они сползли на пол. Леша был более гибким, Егор - сильнее. Кроме того, у него было преимущество – Леша боялся щекотки. Возраст больше не имел никакого значения. Боролись двое мальчишек. Нужно было во чтобы то ни стало навалиться на этого дерзкого паренька и защекотать его так, чтобы он молил о пощаде. Леша вырывался, выворачивался, норовил уползти, изнемогая от смеха. Печально покачнулся светильник. Уехал тяжелый журнальный столик, потеряв по дороге пару журналов по дизайну. С грохотом опрокинулось кресло. 

- Сдавайся!

- Ни за что!

Потом также неожиданно возня стала тише, обернувшись чувственной игрой. Хохот смолк; в комнате словно пронесся теплый, едва уловимый ветерок. Повторяется, пронеслось в голове у Егора за миг до того, как его подхватила волна наслаждения, все это правда, это любовь.

- А поцеловать так и не поцеловал толком, - с укоризной прошептал Леша, когда они перебрались в спальню. 

Егор улыбнулся и с бесконечной нежностью прижал к себе теплое, чуть влажное от пота тело.

-  Слушай, - Леша осторожно освободился из объятий и повернулся лицом к Егору, приподнявшись на локте. – Хочешь, давай попробуем без… других? Только вдвоем. Если получится.

- Получится. Я готов, - тотчас откликнулся Егор. 

- Хорошо, - и Леша снова нырнул к нему под руку. – Я устал от чужих. Хочу стать домашним. 

В приветливой темноте Егор еще размышлял о так странно появившейся дочери, не в силах принять решение. Казалось немыслимым признать себя отцом. Он попытался вспомнить, когда вообще в последний раз был близок с женщиной.  Ха, да еще за пару лет до знакомства с Лешей! В прошлой жизни, иными словами. Случайно, на какой-то конференции по маркетингу.  Похожая на мальчишку француженка, очень забавная и ничуть не обескураженная признанием симпатичного коллеги о том, что он, вообще-то предпочитает мужчин. Лера никогда не смогла бы стать такой же легкой, любопытной, чувственной. Что за страшная судьба ей выпала, бедняжке!  И что за прихоть богов, чтобы ее смерть изменила жизнь Егора! И так быстро, что голова кругом шла.

- У нас один дядька летом отправляет дочь куда-то в Англию английский подучить. Спрошу, пожалуй, у него куда именно. 

Они пили утренний кофе на кухне, пытаясь настроиться на рабочий лад. Выходные закончились. Понедельник. 

Леша улыбнулся:

- Я к тому, что можно Машу твою отправить за компанию. Нашу Машу. 

Егор поцеловал его в макушку. 

Не было больше неприступного замка. Подъемный мост был опущен, в каминах жарко пылал огонь, в тронном зале прибывало народу. Мать, и Маша, и ее вторая бабушка, и  будущие молодые люди Маши, и ее избранник, и ее дети – внуки Егора; новые заботы, другая жизнь, сокровенная, абсолютная  близость с Лешей. 

- Спроси, если несложно. Дядька приличный?

- Более чем. Пригляжусь к нему.  Скажу, племянница есть. 

И Леша расхохотался:

- Не говорить же, «падчерица». Или как там правильно ребенок мужа называется?

Посмеиваясь, они собирались выходить. И тут-то, в прихожей, когда Егор наклонился, чтобы завязать ботинок, его поясницу свела тупая боль. Он охнул. Вольная борьба не прошла бесследно; прострел с ним случался и раньше, каждый раз оборачиваясь глухим раздражением и боязнью показаться молодому другу стариком, которому место за печкой. 

- Ты чего? Поясница?

Егор кивнул, прикидывая, как бы половчее обойтись с проклятым ботинком. Позор. Развалина.

Леша быстро опустился перед ним на одно колено и с улыбкой посмотрел на Егора снизу вверх:

- Позволите помочь, ваше высочество? Не откажите! – и ловко завязал шнурок. Потом ухмыльнулся, - Жаль, пора выходить. Сцена требует развития. Ты потрясающе выглядишь в таком ракурсе.

Он был таким красивым, и таким… близким, что у Егора вскипели слезы. Он закусил губу, чтобы не заплакать. Только не хватало – из-за ботинка! И все-таки он не удержался, притянул к себе Лешу и уткнулся мокрым лицом тому в плечо. Егор не помнил, когда плакал в последний раз, и уж точно не при Леше. 

- Я тебя люблю, - шептал Леша ему в ухо. – Выплачься. Что за выходные! Надо пораньше лечь спать сегодня. Тихо, тихо, милый. Просто всегда помни, что ты самый дорогой для меня человек. Не забывай. Никогда не забывай, слышишь?  И я рад, что у тебя нашлась дочка. Выберем ей принца, будем вместе с тобой внуков нянчить. Снимать на лето дачу, чай пить с клубничным вареньем.  Обожаю тебя, жить без тебя не могу.  Какое счастье, что мы встретились. 

… Мне страшно, признался себе Егор, войдя в свой рабочий кабинет и закрыв дверь, жутко, но я это сделаю. Смогу. Мы оба сможем. Судьба переменилась. Все другое, мы другие. 

Примет ли меня Маша, поймет когда-нибудь, что я сломал ее мать не по злой воле, простит ли – я не знаю. Нам с Лешей предстоит найти слова, чтобы объяснить девочке, что нас связывает, потому что я не смогу больше лгать, чего бы это ни стоило.  Время недомолвок прошло. 

Он достал из бумажника листок с телефонным номером. Вздохнул. Помедлил. Быстро набрал цифры. 

Печальный девичий голосок вежливо пропел:

-Алло?

И Егор сказал, удивляясь тому, как спокойно и уверенно звучит его голос:

- Маша? Доброе утро. Это  ваш отец.