Легенда озера Бурабай

Столько времени прошло, а я помню всё, как будто это было вчера. Будто это вчера, а не пять лет назад мы жили с тобой в том гостевом домике, катались на лодке по озеру и загорали на песчаном пляже. А ещё мы часто боролись в шутку и когда наши потные тела соприкасались, я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Я специально поддавался тебе и одолев меня, ты прижимал меня к земле и возвышался надо мной, а я смотрел в твои глаза и любовался ими. У тебя были очень красивые глаза. И губы. А ещё, твои волосы почему-то всё время пахли костром. А может, мне просто так казалось.
Помнишь, как мы познакомились? Я уже жил в том двухместном домике один, когда в субботу под вечер приехал ты и вначале никак не мог найти место, а потом очень обрадовался, когда тебе сказали, что в моём домике есть одно. Ты постучался и вошёл, со старенькой спортивной сумкой на плече и в той самой зелёной футболке, которая так шла тебе и которую ты думаешь, что потерял на пляже. Я открою тебе один секрет — она у меня. Вот уже пять лет висит в шкафу и каждый раз, когда я беру её в руки, мне кажется, что она до сих пор пахнет твоим молодым сочным телом. Я никогда не осквернял себя воровством, но тогда просто не смог удержаться. Тогда эта футболка была для меня дороже и ценнее всех сокровищ на свете. Да, впрочем и сейчас так.
Ты вошёл и немного стесняясь, с такими милым акцентом спросил, свободна ли у меня вторая кровать. А потом протянул мне руку и сказал: Азамат. Это прозвучало для меня, как музыка и потом я слишком часто называл тебя по имени и получал удовольствие от того, что произносил его. Теперь я тоже часто зову тебя, особенно, долгими зимними ночами, когда меня мучает бессонница и я мечусь в кровати, пытаясь отогнать воспоминания, которые никак не хотят уходить. Зову тебя, но ты не отзываешься. Ты далеко. Нас разделили время и расстояние, две вещи, против которых моя любовь бессильна.
В тот вечер мы впервые вместе поужинали. Помнишь, как ты смущался, когда попросил у меня чай, потому что не взял свой, а магазин уже был закрыт? Чай. Эх, если бы ты знал, что уже в тот момент я был готов отдать тебе всё, чего бы ты не попросил! А потом мы долго лежали и болтали обо всём. Ты рассказывал о своей жизни на юге, о том, как родители заставили тебя бросить институт и устроиться на работу, о том, как ты долго копил деньги, чтобы приехать сюда, потому что за всю свою жизнь никогда не покидал города и мечтал съездить хоть куда-нибудь. Я же больше молчал. Мне так нравилось слушать тебя!
Пять дней пролетели совсем незаметно. Мы ходили на озеро, бродили по лесу, поднимались на горы, откуда открывался такой восхитительный вид. Мы всегда и везде были вместе, как лучшие друзья. Только ты наслаждался отдыхом, а я с ужасом считал дни до нашего расставания и понимал, что оно неизбежно. Ты же об этом даже не догадывался. Да и откуда тебе было знать, что этот щуплый очкарик с видом законченного ботаника, с которым ты делил домик по уши влюбился в тебя? О том, что ты стал для него самым дорогим человеком на свете, без которого он не мыслил свою дальнейшую жизнь? Я ведь не давал тебе ни малейшего повода хотя бы заподозрить это. Может и зря. Хотя, что бы это дало? В лучшем случае, ты бы посмеялся надо мной и сказал бы, что ты не такой. Что это не твоё. Помнишь, как в последний день мы поднялись на Кокшетау и ты очень удивился, когда узнал, что русские называют её Голубая Гора? Вот как раз тогда я был почти готов сказать тебе правду. Мы постояли на вершине, любуясь открывавшимся оттуда видом, а потом присели, чтобы закурить. Ты заметил, как у меня тряслись руки, когда я доставал сигарету? Я так и не сказал тебе ничего и посидев там немного, мы спустились вниз. А потом была последняя ночь, которая стала самой страшной и одновременно, самой счастливой в моей жизни. Страшной, потому что я знал, что на рассвете потеряю тебя, а счастливой потому что к вечеру вдруг пришло сильное похолодание и мы с тобой спали на одной кровати. Ты лёг и укутался тонким одеялом, но оно тебя совсем не согрело и ты сам попросился ко мне. Можно, я не буду описывать что я испытал, когда услышал твою просьбу?
В ту ночь мы уснули в обнимку; ты сказал, что так теплее. Помнишь, я тогда ещё сказал в шутку, что мы похожи на геев, а ты разозлился и ответил, что мы просто очень хорошие друзья и что в этом нет ничего такого. После похода на гору ты был очень уставший и уснул сразу. А вот я не спал долго. Я всё смотрел на твою руку, которой ты обнимал моё плечо, на твоё лицо с восточными скулами и на глаза, прикрытые пушистыми ресницами. А ещё иногда я чувствовал запах твоего пота, от которого у меня кружилась голова.
Утром я проводил тебя до станции. Когда подошла электричка, мы снова обнялись. Помнишь, как ты говорил тогда, что я очень хороший человек и что за это время я стал для тебя как брат? Ты так и назвал меня - бауырым (брат мой — каз.), когда уже сел в вагон и протянул мне руку. Электричка отъехала от перрона, а я ещё долго смотрел ей вслед, с ужасом осознавая, что она увезла у меня самое дорогое. То, что я искал все эти годы и наконец нашёл, чтобы через пять дней снова потерять.
Вначале я собирался пробыть в Бурабае гораздо больше, но после тебя я просто не мог находится там. Весь тот день я провёл, бесцельно бродя по лесу и думая о тебе, а под вечер собрал вещи и уехал на попутке в столицу, потому что не мог оставаться в том домике, где всё было пропитано тобой.
Наверное, ты правда жил очень бедно, потому что у тебя даже не было телефона, что уж говорить про компьютер с интернетом. Вначале у меня была мысль дать тебе денег, чтобы ты купил нормальный сотовый, но я побоялся, что это покажется тебе странным, я опасался, что ты заподозришь что-то. Поэтому я просто дал тебе свой номер и ты с улыбкой пообещал, что позвонишь мне, как только у тебя появится телефон. Прошло уже пять лет, а я всё жду твоего звонка и каждый раз, когда на дисплее появляется незнакомый казахский номер, у меня ёкает сердце и перехватывает дыхание, но это оказываешься не ты. И порой мне трудно скрыть разочарование, которое наверняка замечает в моём голосе собеседник.
Знаешь, у русских есть такая примета — если человек икает, это значит, кто-то вспоминает его в этот момент. Прости меня. Я слишком часто думаю о тебе и произношу твоё имя. Зёмик. Как жалко, что я не называл тебя так тогда, а теперь мне просто не к кому так обратиться.
Как у меня дела? Да как у всех, может, даже чуть лучше. Теперь у меня новая работа, очень приличный доход, даже машина появилась, причём такая, что друзья все завидуют. Только все удивляются и постоянно спрашивают, почему я до сих пор пользуюсь старым телефоном, который был в моде пять лет назад, а теперь безнадёжно устарел и уже давно просится на помойку. А ещё друзья говорят, что я — единственный, у кого один и тот же номер держится так долго, больше шести лет. Конечно, можно было купить крутой современный аппарат и просто вставить в него сим-карту с тем номером, но я не хочу. Или, скорее даже, не могу. Этот старый телефон, который, как ни странно, за эти пять лет ни разу не был в ремонте, ты ведь держал его в руках. А ещё там осталась твоя фотография. Только одна. Можно, я не буду говорить, сколько раз в день я смотрю на неё? Ты всё равно не поверишь. Один друг однажды сказал мне, показывая на телефон: «То, что он ни разу не сломался, это чудо.» Ну что же, наверное, так и есть. Только я всё жду, когда произойдёт ещё одно чудо и я наконец-то смогу сказать Зёмик, обращаясь не к твоей футболке и не к этому изображению на тусклом экране. Позвони мне.



Надо же, за эти годы здесь почти ничего не изменилось. Вот эта самая тропинка, по которой мы ходили в лес, чуть правее — озеро, а вот и домик, в котором мы когда-то жили с тобой. Я прохожу мимо него. Мне хочется войти, но я не решаюсь. Да и потом, по-моему, он занят. Я сворачивая налево и иду к административному зданию, в надежде, что там хранятся данные всех отдыхающих. В надежде найти тебя.
Как это смешно и глупо потратить последние деньги и приехать сюда! Но, что мне оставалось делать? Ведь у меня больше никого нет, ни друзей, ни семьи, я теперь совсем один в этом жестоком мире. Мне даже негде жить. Только какое тебе до этого дело? Ты наверняка уже забыл того деревенского казахского парня, с которым познакомился здесь пять лет назад, и даже если случится чудо и я найду тебя, что это даст? Скорее всего, ничего, хотя порой... Иногда мне кажется, что ты из тех, кому нравятся парни. А как иначе можно объяснить твоё поведение? Ты часто слишком пристально смотрел на меня и в твоих глазах было что-то такое... Друзья так не смотрят, какими бы лучшими они не были. А когда мы боролись там, на пляже, ты всё время делал так, что я оказывался сверху. Наши тела соприкасались и я был почти уверен, что это очень нравится тебе. И наконец, зачем ты забрал мою старую, застиранную футболку? Я ведь видел её в твой сумке, но ничего не сказал, постеснялся. А наша последняя ночь, когда мы спали вместе в твоей кровати. Я ведь тоже долго не спал и наблюдал за тобой, а ты вел себя так странно...
Даже если всё это так, и ты действительно испытывал ко мне что-то такое, что я тогда не мог понять и принять, даже если тогда я был нужен тебе, думаю, что сейчас многое изменилось. Ты либо женился, либо нашёл себе другого парня и живёшь с ним, а может, просто встречаешься изредка. В твоей жизни никак не может быть места для меня. И тем не менее, я приехал сюда, на последние деньги, которые оставались у меня после освобождения.
Эх, если бы я тогда не потерял твой номер и позвонил бы тебе, то всё было-бы по-другому, я в этом почти уверен! Если бы ты забрал меня с собой, в моей жизни не было бы этих пяти ужасных лет, проведённых в колонии, куда меня засадили за преступление, которое я не совершал. Не было бы того кошмара, в котором я жил последние пять лет, мечтая порой о смерти, как об избавлении от страданий.
Я вхожу в задние администрации и долго разговариваю с молоденькой девушкой. Она говорит, что данные всех отдыхающих остаются в архиве, но добавляет, что не имеет права давать их никому, разве что, полиции. Я вначале прошу её, потом умоляю, но она остаётся непреклонной. Тогда я выхожу на улицу и начинаю плакать. Мне страшно, холодно, одиноко и хочется есть. И мне совсем некуда идти. У меня даже нет денег, чтобы вернуться в своё село. Хотя, разве стоит туда возвращаться после всего, что было? Нет, лучше умереть!
Я реву так громко, что служащая слышит это и выходит вслед за мной. Она успокаивает меня, отводит в свой кабинет и усадив на стул, начинает рыться в бумагах в шкафчике. А я сижу и молю только об одном: «Хоть бы она нашла!» Проходит минут пятнадцать и вот наконец она протягивает мне клочок бумаги с твоим адресом. Но, почему там нет телефона? Ведь я надеялся позвонить тебе! Ты живёшь далеко, а у меня совсем нет денег на дорогу. Но я всё равно очень рад, что теперь у меня есть твой адрес. Теперь у меня появилась новая цель, пожалуй, единственная — доехать до твоего города и найти тебя.
Я трачу несколько дней, чтобы добраться на попутках до границы. Пару раз водители дают мне поесть. Этого очень мало, но хватает, чтобы не умереть с голоду. В России я сажусь на электричку, потом на другую. Там, где нет пригородного сообщения, я прошусь в кабину к машинисту. Один отказывает, другой соглашается подвести. И вот наконец, я в твоём городе. Я выхожу из очередного локомотива и сажусь на лавочку рядом со зданием вокзала. Мне холодно и я очень устал. Я ничего не ел уже два дня и у меня кружится голова. А ещё я простудился и похоже, у меня высокая температура — у меня нет осенней куртки, а в этом рваном спортивном костюме сейчас уже очень холодно. Мимо проходят люди, вот кто-то смеётся и показывает на меня пальцем, вот кто-то обзывает «узкоглазым» и грубо толкает. А потом подходит полицейский и просит мои документы. Он долго изучает миграционную карту и наконец говорит, что всё в порядке, но добавляет, что я не должен сидеть там, на вокзале, что мне надо идти туда, куда я приехал.
Поздней осенью темнеет рано, вот сейчас всего семь часов, а на улице уже ночь. Поднимается сильный ветер, потом начинается ливневый дождь. Улицы быстро пустеют, лишь изредка можно увидеть прохожего под зонтом, спешащего домой. Я подхожу к какому-то кафе, чтобы укрыться от дождя под навесом. На ступеньках сидит большой белый кот и жалобно мяукает. Вот из кафе выходит женщина, наверное, официантка и что-то кладёт в его миску. Кот мурлычет и начинает неторопливо есть. А женщина поворачивается ко мне и говорит: «Иди отсюда, пока я охрану не позвала. Мы здесь не подаём. И вообще, как не стыдно: молодой такой, работать надо. Понаехали тут!» Она уходит, громко хлопнув дверью, а я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть и смотрю на кота. Как я завидую ему!
Дождь прекратился, и вот я снова иду по лужам в своим разорванных кроссовках. Мне так холодно, что стучат зубы и даже если мне повстречается какой-то прохожий, я просто не смогу спросить у него дорогу. И вот наконец я оказываюсь на твоей улице. Какая же она длинная! Я стою перед домом номер пять, а мне нужен девяносто седьмой. Я собираю последние силы и продолжаю идти. Один квартал, другой...
На доме нет номера, но если вон та старенькая пятиэтажка — девяносто пятый, то этот должен быть твой. Я подхожу к первому подъезду и набираю на домофоне номер твоей квартиры. Никто не отвечает. Вдруг ты уехал куда-нибудь надолго или, вообще, живёшь в другом месте, а эта квартира пустует. Мне становится так страшно, что сжимается сердце. Я сажусь на пенёк во дворе так, чтобы видеть подъезд и начинаю ждать. Мне почему-то уже совсем не холодно и даже больше не хочется есть. Я только очень хочу спать. Какое-то время я борюсь со сном, но потом он одолевает меня и я засыпаю.
Просыпаюсь я от того, что что-то щекочет моё лицо и открыв глаза вижу, что пошёл снег. Уже почти рассвело. Я встаю и на негнущихся ногах снова подхожу к твоему подъезду. Набираю номер и замираю в ожидании. Как же я радуюсь, когда мне отвечает молодой мужской голос! Мне хочется закричать, но у меня нет сил даже на это. Я прислоняюсь к подъезду и что-то говорю в домофон на казахском, а потом падаю в снег. Сквозь пелену перед глазами я смутно вижу, как кто-то наклоняется надо мной, но не могу понять ты ли это. Я уже почти теряю сознание, когда чьи-то руки поднимают меня. Этот молодой парень в очках — он так похож на тебя. Он стряхивает снег с моего лица, потом почему-то начинает плакать и называет меня Зёмик.