Антон Ромин
После всего
Аннотация
Максим - весельчак и балагур, он живёт легко, стараясь не обременять себя постоянными отношениями.
Совершенно неожиданно на его горизонте появляется Кирилл, с которым у Максима начинается страстный роман. Кирилл молод, влюблён и мечтает провести вместе всю оставшуюся жизнь..
Нападение двух отморозков не только отправляет Максима на больничную койку, но и разбивает вдребезги всё его привычное существование.
-1-
А я догадался, что он асексуал. И не потому, что он до сорока двух лет ни разу не был женат, хотя, по его словам, постоянно регистрировался на каких-то сайтах, знакомился и ходил на свидания. А именно потому, что он так это афишировал – размахивал этой инфой, как флаером в клуб нормальных. И я понял, что он ненормальный.
Нет, не такой, как я. Я могу быть злым, раздраженным, вялым, но я не асексуал. А он, по его собственным словам, такой влюбчивый, увлекающийся и страстный, никогда девчонок за талию не обнимал и шампанское на корпоративах не откупоривал. И я стал при нем такие шуточки отпускать, самые разные, потому что понял, что он провокацию воспримет не так, как другие. И мне стало интересно, как он воспримет.
– Что за землетрясение? Сижу, как на вибраторе. Снова асфальт снимают?
Это причуда нашего города. Асфальт снимают, а брусчатку «под старину» укладывают. И все время работа, и все заняты. И все вокруг нашего офиса, целое лето. Большинство моих коллег в отпусках, один я за всех парюсь – простыми словами о сложном пишу, уже все слова до трех букв сократил.
И он тоже рядом со мной в кабинете сидит, если за репортажами не бегает. Это смешно, конечно, в сорок два года выживать за счет скорости передвижения. Но пишет он коряво, я его всегда прикрываю – по-редакторски великодушно. Образование у него техническое, кажется, машиностроительный. В общем, он в машинах как раз должен разбираться, которые асфальт срывают.
– Да, вибрации, – говорит он.
– Мне нравится. Стимулирует умственную деятельность.
Он хихикает. И я доволен собой, хотя заигрываю с ним без особых намерений. Даже не задумываюсь, пробовал ли он с парнями, хотел ли попробовать. Даже не рассматриваю его. Что там рассматривать? Он высокий и однообразный. Такой у него ландшафт – что лицо, что ноги. Все вытянутое и унылое. Зовут Роман Ботвинников. В народе «Ботва» – длинная, блеклая, почти пожухлая, но не без надежды. На меня он никогда глаз не поднимает, даже когда материалы сдает. Сложит дистанционно в папку – копайся, вноси правки, добавляй мягкие знаки в инфинитивы, он свое сделал, инфу добыл. Все, довольно на сегодня офисных развлечений, пора отдыхать.
Сорванный асфальт, конечно, не так воняет, как свежий, но все равно смрадно. Я выхожу из офиса «на воздух» – в облако асфальтной пыли. Радоваться бы, что трудовой день окончен, но еще предстоит выбраться из центра, выстоять все пробки, попасть в свой район, в свою квартиру.
Я иду к машине, но по пути отвлекаюсь. Когда кому-то становится плохо на улице, к нему не подходят – вдруг пьяный, или наркоман, или денег попросит, или заразит туберкулезом. Вот парня тошнит над мусорной урной, а все проходят мимо. И урна, нужно сказать, никак для этого не приспособлена. Она закрытая, с боковой щелью для мусора, как почтовый ящик. В итоге содержимое желудка обрушивается на нее сверху и разлетается брызгами – ему на брюки, на рубашку, на сандалии, на стены здания. Все это в чаду и асфальтной пыли. Ад.
Я не могу пройти мимо, я останавливаюсь, поддерживаю его под локоть. Парень разгибается, упирается рукой в стену. Он совсем молод, невысокого роста, но широкоплечий, с черными глазами и квадратными скулами. Темноволосый, с густыми темными бровями. Я не люблю таких. Ну, между нами. Ломкие блондинчики, синеглазые васильки – это по мне. А это парень-кирпич, парень-кремень. Просто сейчас развезло немного. Он вытирает рот и пытается объясниться.
– Спасибо. Я в норме. Просто перенервничал. Был на собеседовании, а тут шум из-за асфальта, – он указывает глазами в сторону банка в начале улицы. – Вон там.
– Поэтому рвота?
– Да. Со мной бывает такое.
Так парень вовсе не кирпич…
Он смотрит на свои забрызганные брюки, на грязные пальцы ног, торчащие из сандалий. Я бы на собеседование в такой обуви не пошел. И брюки слишком легкие… как для банка.
– Что я наделал?! Кошмар. Мне ж еще на метро ехать! – приходит он в ужас от своего вида.
– Могу подвезти тебя домой, – предлагаю я.
Старенький «опель», после сто сорок второго ремонта, доедет куда угодно, я уверен.
– Правда? Спасибо. Но я… от меня…
– Не переживай, меня в этой машине уже тошнило. После одного банкета. Принимал антибиотики, а на корпоративе набрался. Забыл, что нельзя совмещать. Знакомая везла меня домой – без прав, прячась от гаишников. Страху натерпелся. Или, хочешь, у меня сначала умоешься, если мама строгая.
– Мама завуч школы. Еще и сестры.
– Тогда, наверное, лучше умыться.
Он смотрит на меня неуверенно.
– А вы?
– А я Максим, вот в этом агентстве работаю. Новости и рекламу пишем.
Тоже указываю глазами. Он кивает.
– Тогда спасибо. Если я вас не побеспокою. Я Кирилл.
Боже, какой он классный! Какой воспитанный, каким вежливым фразам его научила мама-завуч. Дорогая мама, я бы взял вашего сына без всякого собеседования – на любую должность.
Он идет за мной к машине. Внутри жарко, воздух спекся. Скорее распахнуть окна, скорее впустить ветер, скорее в дорогу – и ехать бы так, ехать бы, и пусть бы даже стоял дурной запах, это ничего.
Район у меня спальный, но не позорный. Квартира старая, но меблирована на мой вкус. Грязное белье спрятано, в холодильнике минералка, я готов.
Он уходит в душ, не шумит там, не фыркает, не опрокидывает шкафчики. Стесняется. Потом появляется в одних трусах, и тут уже я начинаю стесняться.
– Я пятна застирал, но все мокрое, – говорит он. – Я пока на лоджии повешу, можно?
– Конечно.
– Мама не должна знать, что со мной такое. Я для них опора.
– Я понимаю. Но рвота мужественности не отменяет, так и знай.
– Надеюсь, – вздыхает он.
Развесив одежду на лоджии, звонит матери по мобильному. Предупреждает, что зашел в гости к Мише и будет попозже.
– Да, все прошло хорошо. Они обещали перезвонить. Очень много претендентов, – отвечает на ее вопросы. – Но, конечно, есть шансы.
Я смотрю заторможенно.
– Можно на ты? – спрашивает он. – Ты один живешь?
– Пока один, моя девушка в отпуске. У родителей, в Норильске.
– Ого, а я думал, все летом едут на юг.
– Обычно да. Но у меня нет отпуска, а Наташе хотелось повидать родителей.
Заслать бы ее подальше.
– Я тоже, как только найду работу, буду пахать без отпусков и выходных. Но найти очень сложно, – рассказывает Кирилл. – Я в прошлом году «Финансы и кредит» закончил, банковское и страховое дело хорошо знаю, а все только временное попадается или не по специальности. А ты какой вуз заканчивал?
Ну, ты еще спроси, в каком году, Кирилл. Мне сейчас совсем не до воспоминаний.
– Может, все-таки минералки?
– Да, если можно. Когда они сказали, сколько желающих, какой конкурс на должность… Еще их менеджер какое-то анкетирование проводит, вопросы непонятные, – его зубы звякнули о край стакана, – я просто растерялся. Мать очень надеялась, что я получу эту работу.
– Жаль. Это лучшие годы твоей жизни. А ты не можешь этого почувствовать, потому что должен нести груз ответственности.
– Да, богатой тетки у меня нет, – кивнул он и поморщился. – Приходится крутиться. А ты чувствуешь эти «лучшие годы»?
– Тоже не всегда. И я уже от них отдаляюсь.
– Тебе тридцать?
– Да, почти.
«Почти» особенно хорошо прозвучало, убедительно.
– Это немного. Мне двадцать четыре, но я иногда чувствую себя на сто двадцать четыре.
– Девушка есть?
– У меня три сестры и мать! Девушку я точно не потяну! Все они незамужние и сидят дома, только мать учительствует – и на работе, и в свободное от работы время. Мы даже телик без ее лекции посмотреть не можем.
– А друг Миша?
– А Мишка, идиот, взял и женился. Теперь у него беда – никак жену обеспечить не может.
Ситуация складывалась очень благоприятная.
– У меня есть знакомые в банках, я могу позвонить, поспрашивать, – сказал я.
– Да? Вот здорово! Я свой номер оставлю. За мной не заржавеет. Коньяк… с антибиотиками, как ты любишь.
Я не смотрел, как он одевается, хотя он одевался прямо передо мной посреди гостиной. Прощаясь, протянул руку, подарил мне крепкое рукопожатие и сказал оптимистическое «До встречи». Я просто захлебнулся восторгом, так он был соблазнителен.
-2-
Я сразу позабыл о заигрываниях с асексуальным Ботвой, я занялся другим делом и столкнулся с неожиданной проблемой. Не хотелось звонить тем знакомым, которые спросили бы у меня: «Твой мальчик?», а потом спросили бы у мальчика: «Как там Максим? Еще трахаетесь?». Нужно было звонить нейтральным, дальним знакомым, а они не очень-то стремились помочь с работой моему мальчику. Потом я стал думать, как достать близких знакомых через дальних знакомых, и это тоже было проблематично – ни один близкий не соглашался помочь дальнему.
– А ты что-то помрачнел, – заметил мне Ботва. – Больше не веселишься.
– Материалы в папку складывай, не отвлекайся.
Как, как это сделать? Как помочь ему? Ведь парню нужна работа, чтобы стать самостоятельным хотя бы в глазах матери и прочего гарема, уже не говоря о финансовой независимости.
И я позвонил Тимофееву. Ну, расстались мы когда-то неприятно, но разве бывают на свете приятные расставания? К этому нужно подходить философски.
– Рад тебя слышать, – соврал Тимофеев. – По вопросу?
– Да, по вопросу…
Может, за эти годы Тимофеев уже стал мне дальним знакомым и воспримет мою просьбу адекватно? Мы увиделись вечером в его машине. Теперь Тимофеев всегда занят, ему в ресторанах рассиживаться некогда, не то, что раньше. Удивительно, как вообще он нашел для меня время.
– Хорошо, – сказал он, выслушав меня не особо внимательно. – Если у него есть образование, пристрою. Мальчиком больше, мальчиком меньше. Пусть подойдет во вторник, только сразу ко мне, я секретаря предупрежу. А потом я его уже куда-нибудь направлю.
– Только… это сын одной моей подруги, не нужно ему ничего такого знать обо мне.
– Так это не твой парень?
– Нет, я совершенно одинок и предельно несчастен, – порадовал я Тимофеева.
– А мы вот уже шестой год вместе с Димой. Втихаря, конечно. Но вместе живем – в частном доме, за городом. Стеной обнесли четырехметровой, чтобы соседи не подглядывали. Только прошу его машину перед домом не ставить и вообще за калиткой не мелькать.
– Это очень тяжело.
– Да, это очень тяжело сохранить – в таких вот условиях. Но вместе отдыхать ездим, там гуляем, там все можно. И… дорожу этим. Никаких романов больше.
Я посмотрел на честные усы Тимофеева.
– Все получится, Тим. Уже получается.
– Да. Но живем, как будто воруем. У нас с тобой не так было, было очень весело, как будто фейерверк все время. Но вот таких будней мы бы не выдержали. Ты правильно сделал, что все закончил. Для такой жизни совсем другой человек нужен. Такой, как Дима. Он стоматолог. Он спокойный. У него ровный характер. Но иногда накатывает – придешь домой, скроешься за стенами, спрячешься, наденешь тапочки, и так жаль прошлого, когда все казалось легким и искристым, хоть волком вой.
– Нечем было дорожить, поэтому и было легко.
– Да. А теперь я Председатель правления банка.
– Ты Председатель правления банка?
– А ты думал, кого об услуге просишь?
– Второго зама.
– Бери выше. Столько лет прошло. Ты просишь именно того человека.
Мы пожали руки, и я вспомнил, за что когда-то любил Олега Тимофеева. Председатель правления банка. Ничего себе. Я и не знал. Давно мы о его банке ничего не писали, мы же только о разорившихся пишем.
В тот же день я позвонил Кириллу и передал, куда ему подойти и кого спросить.
– Держись смело и не нервничай. Тебе будут рады.
– Так уж и рады, – засомневался Кирилл.
– А дома как?
– Не при драконах…
Наконец, я выдохнул и заметил, что Ботва исчез из поля зрения. Как оказалось, поехал на тракторный завод за информацией об экспорте: есть ли экспорт, нет ли экспорта, какой товар затребован к осени – сеялки, веялки, молотилки. Чем не новость?
Срыв асфальта немного отдалился от нашего офиса в сторону театра оперы и балета. Все равно затишье, отпуска и каникулы, пусть хоть что-то оживляет.
К вечеру я опять занервничал. Как Тимофеев примет Кирилла? Куда определит? Чем нагрузит? Попытался прогнать эти мысли, но вспомнил его белые боксеры и снова заволновался.
В общем, до вторника мне не было покоя. За это время выяснилось, что к осени странами ЕС особо затребованы молотилки, что аномальная (ежегодная) жара продлится как минимум до августа, что асфальт снимут со всех центральных улиц и до дня города организуют старинные мостовые, и что Ботва снова (по его словам) познакомился с прекрасной девушкой и ведет с ней прекрасную переписку.
– А ты с кем-то переписываешься? – спросил он меня.
– Нет. Я слишком много пишу по работе, – съехал я с темы. – Да и что интересного в переписке? Иногда видишь человека и чувствуешь, что хочешь его и не хочешь ничего знать о нем.
– Это для одноразовых отношений, – сказал Ботва. – А я ищу спутницу на всю жизнь.
– Ну, и много ты таких нашел? Искать полжизни – на вторую половину жизни, потом – на треть жизни, потом – на четверть. Нет, я так долго не ищу. Я рад каждому встреченному человеку.
– Что-то я не слышал, чтобы ты конкретно кому-то был рад.
– А ты ко мне домой приди и проверь, кому конкретно я рад.
– А я могу.
Наконец, я оторвался от текста и посмотрел на Ботву. Он стоял в двух метрах от моего стола и переминался с ноги на ногу.
– А я могу.
Неужели я заигрывал с ним? Где были мои глаза и прочие органы? На волне какого помешательства я это делал?
– Ну, смоги! – сказал я.
Он смущенно выскочил из кабинета.
-3-
Да я же полуавтоматически! Я вовсе не хотел приручать его. Кто захочет приручать человека, который ищет вторую половину – одну и на всю жизнь?
Отчего я сразу не дал задний ход? Зачем еще и поддел его этим «Ну, смоги!»? А если он сможет? Что мне тогда, за шторой прятаться? За тем, что я вовсе не гей, а он меня домогается?
А вдруг Ботва впервые в жизни проявил к кому-то интерес, а я разобью ему сердце? Это не сердце Тимофеева, оно не склеится так быстро.
С этими зыбкими мыслями я плелся от машины к своему подъезду, как вдруг кто-то окликнул:
– Эй, Максим! Помнишь меня еще?
Кирилл жестко сунул мне руку для пожатия. В другой у него был черный пакет, в пакете позвякивало.
– Коньяк что ли?
– Ну. Спасибо, – он протянул мне пакет.
– Зайди. Расскажешь, как прошло.
В лифте я рассматривал свои туфли. Слишком тесно было.
Оказалось, он принес мне коньяк, банку кофе и коробку конфет.
– Мама собирала?
– Ага. Она и ему такое собрала.
– Боже! И ты отдал?
– Ну, хотел. Но он говорит: «Балда, пакеты сюда не носи и сандалии не надевай».
Я засмеялся. Ничего, Тимофеев его быстро воспитает.
– Там, правда, строго. Костюмы, галстуки. Я буду заместителем начальника отдела кредитования физических и юридических лиц.
– Что?
– Да. Потому что у меня соответствующее образование и хорошее резюме.
Перед глазами немного поплыло, словно коньяк уже оказался внутри.
– Мама рада, сестры рады. Наконец-то.
– Ну… ну, хорошо. Давай выпьем немного – за удачу. Если тебе можно.
– Конечно!
Я посмотрел в его наивные глаза. Хорош Тим – «никаких романов»! Но может, просто так, для финансового вдохновения, для поднятия тонуса. Посадит мальчика в углу кабинета, по феншую. Сиди, Кирилл, на счастье.
– А как он тебе?
– Олег Борисович? Мировой дядька! Добрый, хоть и глава банка.
– Да.
– Прикольный.
– Да.
– Усы такие бр-р-р.
– Да, усы бр-р-р.
Мы выпили на кухне и закусили конфетами.
– Не тошнит? – забеспокоился я, глядя, как лихо он опрокидывает стопки.
– Нет, я пить умею.
– Бутылку треснем?
– Запросто.
– А сам?
– И сам смогу.
На этом мой набор мужских разговоров подошел к концу, хотя Кирилл, похоже, никуда не торопился.
– А что читаешь? – спросил я.
– Фэнтези в основном, про вампиров. А ты?
– Почти ничего. Набокова перечитывал.
– А, старых.
Мы еще выпили.
– Я у тебя посижу, пока просвежею, а то мать учует, – сказал Кирилл. – Твоя еще не вернулась?
– Мать?
– Наташа!
– А, она на все лето уехала.
– Вы там познакомились, на севере?
– Нет, она тут училась, и мы тут познакомились.
– Мне очень хочется на севере побывать – в Исландии, в Финляндии. Особенно, когда тут такая жара.
Он оттянул футболку, но она снова прилипла к его груди. Может, в такую жару пить вообще не стоило. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не выпасть из рамок реальности и не начать делать ему комплименты. Ну, такой я. Я люблю парней.
– В общем, я к работе готов. И Олег Борисович сказал, что ничего сложного нет, только других контролировать, – Кирилл вернулся к теме дня.
– Да уж, ничего сложного.
– И все благодаря тебе. Даже не представляю, кто бы еще просто так помог!
– Ну, я не просто так. За коньяк вот, за конфеты.
– Да ладно! – Кирилл с размаху хлопнул меня по плечу. – Ты очень здоровский. А у меня все друзья в Инете, все далеко. А Мишка только женой занят. Я тебя не напрягаю? Если надоем, ты меня гони.
– Так и сделаю.
Он еще спросил о моей работе, и я рассказал кратенько и смешно, с упором на молотилки. Кирилл был уже пьян, ему все годилось. Потом он сел в гостиной «просвежаться», потом лег на диван и уснул. И во сне шевелил сочными губами, будто продолжал мне что-то рассказывать.
– Я тебя с мамой познакомлю и сестрами, – сказал, когда проснулся.
– Думаешь, они меня одобрят?
– Конечно!
– Я слишком взрослый.
– Ты че? Я тоже взрослый. А Лидка вообще старше тебя.
– Ну, может, потом, когда Наташа вернется, по-семейному.
– А, да, – он погрустнел. – Я думал тебе кто-то из моих понравится. А у тебя же Наташа.
– Зачем я тебе в родственниках? – удивился я.
– Не знаю. Чтобы ты никуда не делся.
Я чуть его не поцеловал, но вместо этого подвел к двери и подтолкнул.
– Давай к маме!
-4-
Так я понял, что пора начать испаряться из его жизни. Тяжело мне было бы дружить с ним. К тому же, соврав однажды про Наташу, рано или поздно я должен буду эту Наташу предъявить, а кроме этого – поддерживать его разговоры о девушках, о замечательном Тимофееве, о вампирах, о пиве. То есть врать, врать, врать – имитировать интерес, изображать гетеросексуальные эмоции, бороться с возбуждением.
Уж лучше я переключусь на Ботву, завоюю Ботву и получу полный кайф от этого эксперимента. Ботве не двадцать четыре, ему, наоборот, сорок два, его психика должна быть крепче. Хотя тоже… сомнительное предприятие. Может, лучше обратиться к проверенным друзьям? Они хотя бы не подводят, когда хочется быстрого секса.
Казалось бы, я нашел выход, но снова позвонил Кирилл и спросил, чем я планирую заниматься в субботу, не хочу ли с ним выпить пива. Соблазн был велик, но что за соблазн – снова закусывать губу и смотреть на свои туфли?
– А ты сам почему мне не звонишь? Или… если я хочу к тебе прийти, мне нужно предупреждать? – спросил он.
Кирилл всерьез собрался со мной дружить. Прочно. Надолго.
– Кирилл…
– Короче, я в субботу зайду, – решил он.
У меня было время подумать над ответами, но я лежал, плавился от жары, смотрел в белый потолок и видел на нем раскаленное солнце.
Кирилл пришел в субботу вечером – в майке, укороченных джинсах и сандалиях. Загорелый и вспотевший.
– А на работе ты в костюме? – спросил я, стараясь его не разглядывать.
Он поморщился.
– Да… что-то непонятное с этой работой.
– В каком смысле?
– Ну…
– Ну, расскажи.
– Я еще толком не въехал, – он упал на диван, раскинув руки в стороны. – Все как-то так смотрят на меня. Ничего объяснять не хотят. Не знаю, почему.
– А Тимофеев что?
– Тимофеев ничего, я его почти не вижу. Один раз видел – он меня за плечи потряс.
– Как это?
– Ну, вот так.
Кирилл встал с дивана, положил руку мне на плечи, изобразил рукой вибрацию и снова сел. Я тоже сел от неожиданности.
– А, ну, это в знак одобрения. Только ты все равно вникай. Они не объясняют, а ты бери бумаги и сам изучай. Не сиди просто так, не жди зарплаты, учись.
– А Тимофеев странный какой-то.
– Да ты внимания не обращай, ты учись.
– Макс, заткнись! – сказал на это Кирилл. – Что ты как мамаша? Я тебе говорю, что этот дядька странный. И телки там все злые, косяки на меня кидают. Я думал, как-то легче будет. Ладно, идем пиво пить?
– Посиди, пока жара спадет.
– Мне еще домой ехать.
– Я тебя отвезу.
– Тогда тебе нельзя будет пить. А можно, я останусь у тебя? Тут же две комнаты?
– Нет, Кирилл.
– Две, я же вижу. Или почему? Кто-то придет? Ты кого-то ждешь? Я и не подумал. Ты же сказал, что у тебя Наташа.
– А что твоя мама скажет на это?
– Да там такой галдеж, спать невозможно. Я у Мишки раньше часто оставался. Мои не против.
– Скоро снимешь квартиру. Пора жить одному.
– Это вряд ли. На мою зарплату у семьи уже большие планы.
– Понятно.
Случилось именно то, чего я не люблю, и именно так, как я не люблю. Мы поехали в какой-то бар, который ему нравился. Сидели там под большой плазмой и кондиционером, потом вернулись ко мне, он пошел в душ, помылся и лег спать. А я сидел… думал, чем бы заняться. Снова включил телик и, глядя на экран без звука, размышлял о том, считает ли Кирилл наши отношения нормальными. Ведь Тимофеев кажется ему странным, а он всего-то потряс его за плечи. А я? Не кажусь ему странным? Ни капельки? Наверное, нет, если он доверяет мне, остается со мной. Речь не о насилии, конечно. Физически, я думаю, он крепче меня. Но речь о чужом влиянии – о чужой ауре чужого цвета. А он спит, хоть бы что. Хорошо ему у меня спится. И за это я расплачиваюсь бессонницей.
А что утром? Что делать утром? Толкаться в ванной? Вместе пить кофе? Следить, чтобы не стукнуться локтями? Я не готов к такому дзену, я так ни с кем не просыпался. Может, сбежать на пробежку? Обежать три круга вокруг квартала? Город по окружной? Пока он умоется и зубы почистит?
И главное, что это не столько физическое желание, сколько физическая тоска – невозможно сказать правду, невозможно быть естественным, невозможно расслабиться. Я не просто хочу его, я хочу ему нравиться, и для этого – парадоксально – притворяюсь тем, кем никогда не был: мужиком, который отослал подругу к матери, а сам шляется по барам, тянет холодное пиво и смотрит клипы с голыми девками.
Я ушел на пробежку в шесть утра и бегал до девяти. В воскресенье тихо – не так много желающих побегать. Разве что за покупками. Честно говоря, думал, что не застану Кирилла у себя, но он ждал на кухне.
– Максим, ну, куда ты пропал? Я кофе приготовил, сижу, тебя нет. Что за треники на тебе? Что ты делал? Бегал? А меня не разбудил! Я бы тоже пробежался. И кофе уже остыл. В раковину можно вылить? Я еще раз сделаю, а ты пока в душ сходи. Не знал, что ты бегаешь. Это так правильно.
– Кирилл…
– Вот, что я придумал. Хорошо бы махнуть куда-нибудь! Конечно, отпуска у меня не будет, и у тебя тоже нет. Но хотя бы на выходные – на речку, с палатками.
– О, Боже!
– Не любишь? А я люблю природу, ее так мало вокруг. Одни компьютеры. Мне столько всего хочется, но невозможно, нет времени и не с кем. Так будешь кофе? Или в душ пойдешь?
И это не нога попала в капкан – это я сам целиком в капкане. Когда он ушел, я был зол на него, зол на себя, и ненавидел нас обоих.
-5-
Нет, больше никакого Кирилла, никогда! Только секс – здоровый, бесчувственный и бездуховный!
Уже в воскресенье вечером я созвонился с одним приятелем, которого знал до этого года четыре. Тот блуждал в пространстве, охотно знакомился, а еще охотнее забегал ко мне в гости. Он никогда не жаловался на мои редкие звонки и быстрые проводы, его дни были полны и без меня. Звали его Шуриком. Говорили мы с Шуриком на близкие и понятные обоим темы – тусовка, отпуска, кто с кем, кто куда. И хотя я не состоял в тесном кругу гей-знакомых, но с Шуриком чувствовал себя вовлеченным донельзя. И входя в Шурика, чувствовал себя еще более вовлеченным.
Да, хорошо бы новенького, не связанного привычными позами и привычными темами. Я поспешил выпроводить Шурика за дверь.
Грянула новая рабочая неделя – отключили на профилактику Интернет, из отпуска вернулась шеф-редактор, начались сверки графиков и объемов, а с кем сверять, половина штатных вообще уволилась – у нас всегда текучка. Теперь новых нужно набирать, учить, вот пусть Ботва и учит, он спокойный.
А я нет. Я неспокойный. Я нервный. Я психически неуравновешенный. Если у меня пять минут нет Интернета, со мной истерика. А как иначе? Как работать? Чем дышать, если не килобайтами? Асфальтной пылью?
В общем, этот Кирилл меня страшно выбил, а Шурик не поправил. Кирилл тяжелый, а Шурик легковесный. Был – и нет никакого Шурика, вынесло сквозняком. Но я, конечно, виду не подаю. Шутки шучу и коллег развлекаю, чтобы отсутствие Интернета не оплакивали. А сам думаю, что видеться с Кириллом нельзя, себе дороже. А не видеться – тоже скверно, настроение испорчено.
Пришел домой, только решил выспаться – звонок в дверь. И время не для визитов, десять вечера. На пороге Ботва.
– А адрес где ты взял? – удивляюсь запоздало.
– Проявил смекалку.
– Заходи в таком случае. Прояви еще что-нибудь.
Я его внутрь пропустил, ноут быстро закрыл, ему лишнего видеть не нужно.
Он сел и сидит смирно. А мне не хочется. Мне не хочется форсировать, и вообще не хочется. Может, раньше и хотелось, до Кирилла. А теперь я даже не могу вспомнить, чем именно мне нравился Ботва. А, тем, что он асексуал. Ну, не такой уж и асексуал, если приперся в гости на ночь глядя.
– Так зачем ты меня приглашал? – спрашивает он. – У тебя ко мне что-то личное?
И улыбается. А я должен отвечать.
– Да, личное, – говорю серьезно. – Не знал, как тебе на работе сказать.
Ботва пружинит в кресле.
– Я весь внимание.
– Ты очень плохо пишешь, – говорю я.
– Что?
– Опечатки, это ладно. Инфинитивы без мягких знаков, это ладно. Но основная мысль текста должна быть цельной, ясной, а не размытой ненужными подробностями, тем более, в коротком репортаже. Я прошу тебя пересмотреть свой подход к работе.
Ботва вскакивает, глядя в пол, поэтому не может быстро пройти к двери.
– Я понял. Я пересмотрю. Все-таки работа, другой у меня нет, я ею дорожу.
– Вот и хорошо.
Все почти рассосалось, Ботва нашел выход из моей квартиры, но в дверях вдруг столкнулся с Кириллом. А этот откуда в такое время? Еще и в костюме и галстуке, какой-то неожиданно заостренный, новый, каким я его никогда не видел.
– Ой, здрасьте! – это он Ботве, а тот уже шмыгнул мимо него в темноту лестницы, даже лифта ждать не стал.
– Ты зачем? – спрашиваю.
– Да у нас корпоратив был, я выпил. Мне домой нельзя, мать запилит. А что за дядька?
– Друг один. С работы.
– Я не знал, что у тебя есть еще друзья.
– То есть?
– Ну, ты никогда не говорил, что у тебя есть еще друзья.
– Конечно, у меня есть еще друзья.
– И что вы делали? Бухали?
– Статьи обсуждали.
Кирилл прошел на кухню, потом в гостиную.
– В спальню еще загляни, – помог я.
– Хахаха! Сейчас такое тебе расскажу! Упадешь!
Он, наконец, отшвырнул портфель, сбросил пиджак, снял галстук и расстегнул две верхние пуговицы на рубашке.
– Олег Борисович пидарас!
– И кто тебе это сказал?
– Марина из отдела денежных переводов, в курилке. Ну, она тоже выпила и рассказала. Они все думали, что он меня как знакомого взял.
– А теперь не думают?
Кирилл посмотрел на меня неудовлетворенно.
– Ты знал что ли?
– Конечно. Это же мой бывший.
– Кто бывший? Начальник?
– Бывший любовник.
– Тимофеев?
Он машинально потянулся за галстуком.
– Так ты… И ты тоже? И меня так подставил?
– А ты тут при чем? Он с парнем своим живет. У них все серьезно. Просто помог тебе с работой.
– Что два мужика вместе живут? – спросил Кирилл. – В квартире?
– Нет, бля, на балконе! Я же тебе говорю – просто работай, вникай, учись. Тебя личная жизнь шефа волнует? Моя шеф-редактор вместе с мужем и любовником живет, и я не волнуюсь.
– Так он меня за плечи хватал!
– А ты прям никак забыть не можешь! Это когда было?
Кирилл снова завязал галстук и надел пиджак.
– Вообще-то предупреждать нужно. А то наплел про какую-то Наташу.
– Это чтобы ты ко мне не приставал.
– Да на хер ты мне нужен! Я и с работы этой пидорской уволюсь!
– Ну, и дураком будешь. Вали отсюда!
Он свалил.
-6-
Интересно, уволится или нет. Потрясенные (захваченные) плечи – в плюс, мамаша энд сестры – в минус, а это такой минус, который погубит самое убежденное решение.
Я решил не волноваться. Да и зачем мне. Я уже выпал из этих раскладов и математических действий. Сижу на работе, дышу пылью, Ботва на меня глаз не поднимает, но теперь все глаголы пишет с мягким знаком – очень помогло мое внушение, хоть бери его взад.
Все надоело, все уныло. Уйти бы в отпуск, но это нужно было раньше планировать и согласовывать, в январе, теперь уже не дадут, кто-то же должен бороться за процветание нашего агентства.
Вот, с понедельника новшество – мне поручили проводить собеседования с соискателями. Hr-отдела у нас нет, у нас, по старинке, отдел кадров. Соответствие должности они никак не проверят, шеф поручила это мне. Я понадеялся, что развлекусь, но оказалось не очень весело.
Соискатели все девицы. Сидят в ряд под окном, человек пятнадцать, и это только в понедельник. Все накрашены, из одежды – сарафаны и открытые кофточки. Жарко. Кондиционера в приемной нет – девицы в собственном соку, еще пять минут ожидания – консервы готовы.
Все с амбициями, сразу спрашивают про зарплату и возможности карьерного роста. Я вообще ничего не успеваю спросить, а если успеваю, то отвечают, что в резюме написано. А я думал, будет весело.
Только одна молчит, ждет моих вопросов. А в этом случае, действительно, в резюме все написано: социолог, выпускница, опыта работы нет. Какой-то малообщительный и неопытный социолог.
– А вы хотите репортером работать или просто больше негде?
Она рыжая, с очень короткими волосами. Стрижена как-то неаккуратно. Лицо бледное, косметики мало, плакала что ли?
– Больше негде. Но и хочу. Почему не попробовать?
– А плакали зачем?
– У меня личные проблемы.
– С жильем?
Она поднимает глаза на меня.
– Нет, я местная.
– С родителями?
– А почему вы личные вопросы задаете?
– А почему не задать? Мне скучно.
– Что?
– Мне скучно. Вы приняты репортером, не волнуйтесь. И из тех девиц тоже некоторые приняты, но работать смогут не все, вот в чем дело. Это не так просто. И мне хочется, чтобы вы смогли и больше не плакали.
– Я с парнем рассталась. Он думал, что я беременна, и бросил меня. А оказалось, что я не беременна. То есть, мне кажется, я и ребенка потеряла, и парня, и свое будущее.
– А как можно было ошибиться? Сейчас же тесты-шместы.
– Я не делала. Мне вдруг показалось, что я беременна, и я ему сказала.
– Ну и ну. Чего ж плакать? Вовремя избавились от козла. Еще не все лучшие годы испорчены.
Она трет мокрую щеку.
– Все равно жалко. Я была блондинкой для него. А теперь волосы обрезала. И вот такое на голове.
Ее зовут Валя. Я возвращаю ей резюме.
– В общем, не плачьте. Идите в отдел кадров, оформляйтесь. Задания будете получать от Юли, готовые материалы сдавать мне, или Тане, или Андрею. Потом разберетесь.
– Спасибо. Мне так нужен это шанс.
– Ну, какой это шанс, Валя? Просто займетесь чем-то новым, может, понравится.
– Спасибо, Максим Андреевич.
– Тут можно без отчеств. Только шеф-редактор Алена Игоревна, и финансовый директор Николай Иванович.
Валя – единственное разумное создание, которое пришло сегодня на собеседование. Зря я надеялся. Такие, как Кирилл, к нам не приходят.
Нет, больше собеседованиями не займусь. Эти девицы еще и наезжают на меня. А когда я был соискателем, дрожал и боялся. Но это не такие люди – в них нет ни стеснения, ни робости, ни неуверенности, ни стыда. Возможно, такими были их родители. Возможно, такие люди и должны выживать в этом мире.
Конечно, нужно предупреждать. И нужно было его предупредить. Но хотелось чистых отношений, вне контекста сексуальности. А не бывает отношений вне контекста сексуальности, как не бывает собеседования без вопросов о зарплате и возможностях карьерного роста. Как жаль, Кирилл, как жаль.
Сколько хорошего я в нем потерял – и его вежливость, воспитанную мамой-завучем, и его грубость, подхваченную у дворовых пацанов, и его смелость, и его робость, и его страх перед будущим, и надежду на это будущее. А кто не боялся? А кто не надеялся? Это сейчас мне надеяться уже не на что – перенадеялся, спекся, как тот асфальт, пора сдирать, вымащивать плиткой под старину, имитировать равнодушный лоск.
Нужно было предупредить. Да, прямо тогда, когда его рвало над урной, нужно было подойти и сказать: «Я гей». Ему сразу стало бы легче. Или когда я договаривался о работе, нужно было сказать: «Я гей. Я не просто так тебе помогаю, а с умыслом». А лучше всего было пойти к нему домой и объявить матери и сестрам: «Я гей. Мы с Кириллом крепко дружим». Интересно, какой шваброй меня гнали бы из учительского дома.
Нужно было предупреждать. Пусть не так пафосно, но хотя бы между прочим. Вот он снял галстук, а я возьми и скажи: «Галстук при мне не снимай. Я гей». «Рубашку не расстегивай. Я гей». «В трусах при мне не ходи. Я гей». «В моей ванне не мойся. Я гей». «На моем диване не спи. Я гей». Сколько было подходящих моментов, и все упущены!
-7-
Эта Валя как-то странно на меня смотрит, или мне чудится. Работает, материалы в папку складывает. Подписывает каждый зачем-то «Максиму Андреевичу на редактуру». Мне потом еще удалять эти надписи. В кафе в обеденный перерыв со мной ходит, как будто я ей все еще помогаю освоиться. А я уже помог, я закончил.
– Валя, я гей.
– Что?
– Я гей. Только никому из наших не рассказывай, потому что все уже знают.
Я с себя ответственность снял. Теперь пусть сама думает, что ей делать с этой информацией. Забрать назад все свои подписи? Переложить материалы в другую папку?
– Да мне все равно как-то.
– Рад слышать.
Но она сразу котлету жевать перестала – невкусно.
– Хорошие парни всегда геи. А друг у тебя есть?
– Сейчас нет. Сбежал от меня. К маме и сестрам.
– Я бы на его месте никогда от тебя не сбежала.
– Мужчине сложнее. Особенно, если он гомофоб.
– Твой парень гомофоб?
– Ну, он еще не знает, что он мой парень.
Валя смеется. Гей без парня – все равно, что гей виртуальный. Персонаж безвредный и романтический.
– А Ботвинников? Он не твой парень? Иногда он так на тебя смотрит.
– Ботва? На меня? Это у него глаза косят.
Я позвонил в банк, но не Тимофееву. Просто спросил, можно ли переключить на Кирилла из отдела кредитования. Меня стали соединять, я положил трубку. Ну, молодец, не уволился. Семью-то кормить надо, хоть она и душит.
Да все душит: и жара, и работа, и вода из крана. Разливается ужасная досада на самого себя. Не знаю, что нужно было сделать, чтобы не оттолкнуть его. Похоже, варианта и не было.
В выходные особенно тоскливо. Просыпаешься – знакомый потолок, и уже половина субботы. И вдруг телефон высвечивает «Кирилл». Целой радугой высвечивает: «Кирилл».
– Привет, – говорит он. – Ты что делаешь? Дома?
– Дома.
– Ну, я подумал, мы же можем общаться, как раньше. Без всякого такого.
– Конечно.
– Я сейчас тебе пива привезу.
Пива? Гею? Мартини мне вези и розовые фаллоимитаторы!
– Давай.
Давай, мужик, пивасика холодненького. И без всякого такого.
Ясно, что Кирилл из дому, потому что в сандалиях и коротких штанах. Рубашка со шнурком на груди. Грудь не волосатая, не отрастил еще, мужик.
– Пиво очень кстати, – я киваю.
Он не хлопает по плечу и руки не подает, держит дистанцию.
– Только ты со мной эти свои дела не обсуждай, – предупреждает сразу. – С кем ты там, кого и куда.
– О, ты много думал.
Я беру бутылку. Кирилл проходит в гостиную и садится, поджав под себя ногу. Потом смотрит на свою ширинку и меняет позу, опустив обе ноги на пол.
– Что Тимофеев? Не пристает? – интересуюсь я.
– Нет. Все нормально. И почти разобрался, что к чему.
– Молодец.
– Все-таки это благодаря тебе.
– Все-таки. Я на работе тоже собеседование проводил. Набрал там.
– Парни?
– Нет, девчонки. С филфака в основном.
Кирилл отворачивается.
– Что-то мы все равно об этом говорим.
– О чем?
– О парнях. Ты сейчас с кем-то встречаешься?
– Ну, иногда.
– Чисто перепихнуться?
– А что?
– Мне бы не хотелось, чтобы ты с кем-то всерьез встречался. Вот так мне не хотелось, чтобы Мишка женился. Но с тобой это еще хуже.
– Дружба – это не секс.
– Угу.
Я стал пить. Нужно было помолчать и подумать. Но Кирилл продолжил свои расспросы.
– А правда, что Тимофеев с мужиком живет?
– Правда.
– Это очень хорошо, да?
– Чем?
– Ну, что можно жить вдвоем, доверять друг другу, помогать, все делить.
– Это не так просто. Там забор четыре метра высотой, за который все равно соседи заглядывают. И на работе по курилкам обсуждают. И даже мы обсуждаем.
– Я больше не буду. А тебе хорошо с ним было?
– Не знаю. Я уже не помню. Хорошо, кажется.
– Он здоровый такой, лысый, усатый.
– Ну, тогда он лысым и усатым не был.
Кирилл внезапно засобирался домой. Даже пиво в бутылке осталось. Может, постеснялся у меня в туалет сходить.
-8-
Да пусть уходит. Все равно мне мало того, что он сидит рядом. Мне нужно, чтобы он лежал рядом, голый, запотевший от страсти, и целовал меня.
Об этом я думаю на работе – угораю от жары и от этих мыслей. Когда уже осень? Авось все остынет.
Неожиданно на разжаренный мобильный звонит Тимофеев.
– Слушай, поговорить бы, но увидеться некогда.
– А что? Зачем?
– Погоди, я дверь закрою, а то уши отовсюду торчат. Мне кажется, ты с этим мальчиком что-то напутал.
– В каком смысле?
– А вот в таком, что он сегодня мне на аудиенцию напросился и давай расспрашивать, что и как у нас было.
– Он что, дурак?
– Ну, вот сам пойми. Я ему говорю: «Занимайся своей работой». А он говорит: «Я знаю, как вам тяжело». Я понимаю, что он хочет меня утешить, но мне зачем эта история? Я его пристроил, нашел ему непыльную должность.
– А он справляется?
– Да вроде. По крайней мере, жалоб не было. Только зачем ты ему рассказывал о моей тяжелой жизни? Что за вводный курс?
– Тим, я даже и не думал.
– У меня и без того все хрупко. Если все начнут вопросы задавать, мне ничего не останется, кроме разбитого корыта.
– Извини. Я ничего такого. Но все равно извини.
Тимофеев отключился, но гул в трубке остался. Кирилл дурак. Это ясно. То есть не дурак, а наивный, что ли. Пойти к Тимофееву и выразить ему сочувствие по поводу его сексуальной ориентации, когда еще недавно кричал «Олег Борисович пидарас!». Откуда вдруг такой интерес? Откуда участие? Что ж за расколбас такой?
Еще и Валя. Валя о чем-то шепчется с Ботвой. Шепчитесь на здоровье, дорогие коллеги, но не обо мне, пожалуйста. О парцелляции давайте, об именных сказуемых, о лексической редупликации. Или о чем Ботва может? О винтиках и гаечках? Сидите на порно-сайтах и пишите в четыре руки «меня бы так», «я бы вдул», а мне пора заняться реальным сексом. Но как тут займешься? Только договорился на вечер, звонит Кирилл с приглашением идти в бар.
– Да у меня уже есть планы.
– Ну, давай, пожалуйста.
– Ну, давай.
Что мне толку от сидения в баре? Да, я романтик. Но так можно задницу совсем отсидеть. Пришлось звонить и отменять секс.
Кирилл с работы, снова при полном параде, в галстуке. Пальцев на ногах не видно, Тимофеев научил его носить закрытые туфли.
– Мне просто домой не хочется, – говорит, садясь в мою машину.
– А мне в баре сидеть не хочется, я целый день на работе сижу.
– Так я тоже.
– А с Мишкой вы чем занимались?
– В компьютерные игры рубились.
– Не легче.
– Ну, давай пешком по городу погуляем, – предлагает Кирилл.
Но я понимаю, что он голоден после работы, и все-таки везу его в бар. Там он жует отбивные и пьет пиво. И я тоже жую, заменяю секс белками, жирами и углеводами.
– Ты зачем к Тимофееву ходил? – спрашиваю его.
– Просто.
– Больше не ходи.
– А зачем он тебе рассказал?
– Потому что подумал, что ты чего-то от него хочешь, провоцируешь его.
– А если и так?
– Для чего?
– Просто.
– Ты дурак? Зачем ты лезешь в эти темы? Они тебя не касаются. Ты живи себе, девушку ищи, размножайся. Мы этого больше касаться не будем.
– Я хотел узнать, как у вас было. Но ничего не узнал.
Эти черные глаза – бездна какая-то. Ад для грешника. У меня дух перехватывает, словно я уже падаю.
– Как-то мне нехорошо сделалось, – он морщится. – Может, у тебя отдохнем?
Да, мы же так устали, пока ели отбивные.
Через пятнадцать минут он снова у меня в ванной, а я стону под дверью. Но я не стану его трогать. Я не искуситель, не совратитель, не растлитель. Я не увожу мужей от жен, не отрываю детей от родителей, не соблазняю коллег, даже если им так кажется. Я не такой. У меня есть совесть.
Кирилл выходит в рубашке и брюках, предусмотрительно застегнутым.
– Можно, я у тебя переночую? Это нормально для тебя?
– Нормально.
– Ты меня не хочешь? Как… мужчину? Или как это… как партнера?
Я сажусь на пол и смотрю на него снизу вверх. Прикольно.
– Я все время представляю, как ты берешь в руку мой член, у меня все внутри болит. Даже работать не могу. Мне кажется, я влюбился в тебя. Я не хочу тебя потерять.
– Ты меня не потеряешь, даже если я буду встречаться с кем-то, а ты женишься.
– Но я хочу все время быть с тобой, спать с тобой, жить с тобой, никуда не уезжать от тебя.
– А раньше ты мужчин хотел?
– Ну, однажды Мишка вышел из душа голым, у меня сразу встал, но я ему не сказал ничего, конечно. А сейчас я хочу. Я люблю тебя. Просто я таким сексом никогда не занимался, но я очень хочу.
Я немного пришел в себя, поднялся, отмахнулся от тумана.
– Ты мне не кажешься взрослым, Кирилл. Я тебе не доверяю.
– Как я не взрослый? Мне двадцать четыре года. Я совершенно самостоятельный. Да малые с тринадцати лет трахаются. Я дед вообще.
– Ладно, дедушка, ложись спать.
– А секс?
– Потом решим.
-9-
Конечно, я хочу. И, конечно, Кирилл взрослый. Может, не вполне самостоятельный. Но ситуация не самая сложная – он свободен, без беременной жены, без детей, не слишком зависит от мнения матери. Наконец, у него лояльный начальник, его не будут прессовать на работе.
Странно, почему я вообще рассуждаю об этом, когда он лежит в постели и ждет меня. Я рассуждаю, потому что он сказал «люблю». Потому что хочет не просто перепихнуться, а жить со мной. Он хочет прочной связи, с вещами, с завтраками. А я не люблю семейной жизни, не понимаю ее, боюсь ее. И боюсь того, что вдруг пойму ее и привыкну. Он будет все время тут, я никогда не останусь один, не вздохну свободно. Он будет навязывать мне свои привычки, свои бары, свои палатки, своих родных. Я должен буду притворяться, что мне все нравится. Как только я перестану притворяться, он разлюбит меня. Начнется обратный процесс – разделение общей жизни на две частные, кривые, ломаные, неполноценные, искалеченные, кровавые, в то время как сейчас моя жизнь полноценная, цельная, продуманная.
Я бы не отказался от простого секса. Но признание в любви заставляет меня задуматься, люблю ли я сам. Люблю ли настолько, чтобы жертвовать и рисковать? Чтобы доверять ему? Чтобы начинать отношения, не думая об их конце?
Если я расскажу о своих сомнениях Кириллу, он не поймет меня. Для него любовь в превосходной степени, он не думает о том, будет она развиваться или чахнуть. Сегодня он чувствует, что хочет, сегодня он признается в любви, никакое завтра его не волнует. Прождав некоторое время, он приходит ко мне и ложится рядом. Я молчу. Не обнимаю его, не поворачиваюсь к нему. Зачем я мечтал об этом?
– Я тебе не нравлюсь? – спрашивает он, придвигаясь еще ближе.
– Нравишься. Но я не уверен, что смогу.
– Сексом заниматься?
– Нет, жить вместе. Я ни с кем не жил.
– А с Тимофеевым?
– Нет. Мы встречались. Все больше по клубам. Тогда много клубов было, сейчас почти все закрылись.
– Ну, мы же не женимся. Разбежимся, если что.
– Например, если что?
– Ну, я не знаю.
Он совсем не хочет меня слушать. Он шарит рукой по моему телу, но словно спотыкается. Я чувствую, как его член упирается мне в ногу.
– Руку убери, – говорю я. – Подожди, я еще подумаю.
– Я так и кончить могу.
– Это твои проблемы.
– Мне уже надоело кончать без тебя.
Я обнимаю его за шею и прижимаю к себе.
– Мне кажется, я тоже тебя люблю, Кирилл. Но я очень боюсь.
– Ты пессимист какой-то. А вот я оптимист.
– Ты не оптимист, а онанист.
Я, наконец, беру его разбухший член в руку, как он мне и предлагал. Кирилл сразу же расплескивает свою любовь, пачкает и меня, и себя, и простыни. Пытается подняться и навести порядок.
– Да ладно, брось. Не суетись. Какая разница? – говорю я.
– Я какой-то несдержанный. Давно ни с кем не был.
Его голова лежит на моей руке, черные глаза прямо передо мной, ночь в них еще глубже. Ночь как пропасть. Я прилипаю к его скользкому телу.
– Ладно, давай. Давай теперь по-настоящему.
– Давай, я не боюсь. Я не такой трус, как ты.
Я же еще и трус. Хотя я просто пытаюсь быть острожным и его приучить к осторожности. Нахожу и гель, и презервативы. Намазываю его, даже слишком, но не хочу, чтобы ему было больно. Кирилл все-таки сводит коленки.
– Ну, это же не значит, что я не мужик? Я в Инете видел, что и качки так трахаются.
Я молча протягиваю ему презерватив.
– Нет, я хочу попробовать, – он мотает головой.
Ну, наверное, так и нужно к этому относиться. Я просто помогаю ему попробовать. У меня пот со лба капает. Я такой добрый. Я такой помощник. Он стонет жутко, соседи точно услышат.
Я потом хотел проверить языком на разрывы, чтобы убедиться, что он стонал не от боли. Но он такого обследования не выдержал, отпихнул меня, побоялся снова забрызгать своей спермой.
– Мне кажется, это такое доверие, не как с женщиной, – сделал вывод.
– Почему? С женщиной тоже бывает.
– Ну, ни одна женщина мне задницу не облизывала.
– Потому что ты не говорил, что тебе это нравится.
– Мне все это только с тобой нравится. Больше ни с кем. Пообещай, что мы не расстанемся!
– Обещаю.
– И ты меня не бросишь.
– Никогда.
– И не уйдешь к Тимофееву.
– Это точно нет.
– И не заставишь меня делать минет.
– Это вдруг откуда такое условие?
– Мне не нравится.
– А ты пробовал?
– Ну, я представляю. И мне не нравится. Слюни эти все.
– Ладно.
– Значит, можно к тебе переехать?
-10-
Мне кажется, я сделал глупость. Я доволен, но я все-таки сделал глупость.
Как можно строить, планировать, доверять, если я обещаю ему то, чего не могу обещать, а он признается мне в том, в чем толком не разбирается? Можно просто жить и не думать о том, что нас ждет вместе. Не думать, что у наших отношений изначально плохие условия. Он неопытен, я нетерпелив, у него много родных, мое финансовое положение не особенно прочно. Но мы все равно попытаемся. Днем он звонит, говорит, что соскучился, что сегодня пойдет к матери и объяснит ей ситуацию.
– Что это значит? – спрашиваю я. – Насколько объяснишь?
– Ну, без подробностей, конечно. Скажу, что поживу у друга.
Кирилл может не знать, но я знаю, что с матерью этот номер не пройдет. История про неизвестного друга, который старше, вызовет только подозрения и вопросы. Но Кирилл не хочет говорить матери правду, надеясь избежать ее очередной лекции.
Потом я думаю о другом: он не хочет говорить правду, потому что не уверен в этой «правде». Он не знает, насколько прочно его новое увлечение, не знает, как долго он будет «геем», как долго будет со мной, хотя от меня требует долгосрочных обещаний.
По сути, перед Кириллом стоит выбор – обидеть мать правдой или обидеть меня неправдой. Пока он решил обидеть меня, а я должен сделать вид, что не обидно, нормально, давай продолжай.
Вечером он пришел злой, но с дорожной сумкой.
– Адрес ей подавай! Паспортные данные! Телефоны! Место работы!
– А ты что?
– Ничего. Вещи похватал и ушел.
– Это тоже неправильно.
– Конечно, неправильно! Два костюма там оставил. А на работу мне в чем ходить?
– Ну, ничего, костюмы купим.
– Да?
– Конечно.
– О, спасибо. А то она панику устроила, мол, сама все выяснит, у нее типа есть связи. Ага, среди второгодников. Еще и сестра давай вякать.
Я подошел и обнял его.
– Все, пора ужинать.
– А ты… будешь готовить вообще?
– Если буду приходить раньше.
– Я до шести работаю.
– А я до пяти.
– Класс! Я выиграл! – Кирилл возликовал. – Но продукты я тоже буду покупать, ты не думай.
– Да, брось.
Я рассмеялся. Тут не на килограммы мяса счет. Мне казалось, что я взял на себя полную ответственность за Кирилла. Ту ответственность, которой я всегда избегал. Ту ответственность, которая тяжелее уголовной.
– А потом мы сможем дом купить, как они, да? – спросил он.
– Мы?
– Это так здорово было бы!
– Ты хорошо меня знаешь, Кирилл?
– Почему ты спрашиваешь? Денег нам не хватит? Ну, не сейчас. Мы же будем работать.
– Я не про деньги.
В общем, не решив проблему с родными и даже не пытаясь в ней разобраться, он взялся планировать на десятилетия вперед. Он был воодушевлен, это можно было понять. Даже за столом продолжал хватать меня за руки и заглядывать в глаза.
– Я сегодня как новый на работу пришел. Так легко, я летаю. Я на всю прошлую жизнь посмотрел по-другому, все переоценил, чего действительно хотел, чем подменял.
– Серьезно?
– Да, накопилось тоже, представь себе.
– И о чем жалеешь?
– Ну… Просто теперь мне многое стало понятнее.
В постели он вдруг сказал, что снова читал литературу по теме и выяснил, что оба партнера в паре могут быть универсальными. Я понял, что это намек, мне понравилось. Но опробовать теорию на практике Кирилл не стал, а почему-то задумался, отвернулся и уснул.
И я решил дурные мысли отрезать, не ждать проблем от этой связи и не бояться их наступления, не сомневаться ни в нем, ни в себе, а просто наслаждаться жарой, сексом, освежающим душем. Некоторое время мы прожили именно так.
– Мы очень похожи, – сказал он однажды. – У нас нет отцов, которыми бы мы восхищались.
– Но у меня был отец. И я им восхищался.
– Да? Я почему-то подумал… Где же твои родители?
– Они умерли.
– Погибли в аварии?
– Нет. У отца случился инсульт, а мать умерла от рака семь лет спустя.
– Ты жил с ними?
– Я уезжал. Но это их квартира, в ней прошло мое детство.
Кирилл посмотрел на меня задумчиво.
– Мне хотелось бы наблюдать за своим отцом – как он бреется, как носит костюмы, как завязывает галстуки. Но я никогда его не знал.
– Только не смотри на меня как на отца.
– Нет, конечно, нет. Это другое. Просто мне кажется, теперь отец не одобрил бы меня.
– А мать?
– А ей я ничего не сказал и не скажу. Я не ее ученик. Меня не нужно воспитывать. Разве твои о тебе все знали?
– Нет. Но сейчас я понимаю, что нужно рассказывать. Не о том рассказывать, как ты занимаешься сексом, а о том, что ты не женишься на женщине, у тебя не будет традиционной семьи, будет другая, или не будет никакой, но родители должны знать, чего им ждать от своего ребенка.
– Зачем им вообще чего-то ждать?
– Они должны знать, что их старания не пропали даром. По меньшей мере, что их ребенок счастлив.
– А по максимуму?
– А по максимуму, что их ребенок стал президентом.
Кирилл засмеялся.
– Ты всегда так хорошо все объясняешь.
Я надеялся, что он все-таки дозреет до разговора с матерью, но новая проблема возникла на работе, а не дома. Вызвала на ковер шеф-редактор – начала издалека, и я никак не мог понять, к чему приближается.
– Так вот Ботвинников, – сказала она, наконец, – жаловался мне на твою предвзятость, возможно, в силу ориентации…
– В силу чего? Да он в каждом слове по три ошибки делает, при чем тут моя ориентация?
– Видишь ли, Максим, он простой репортер, он не обязан быть грамотным.
– А я обязан за него материалы переписывать? Каждый? От первой строчки до последней?
Ах, какими злобными, оказывается, бывают асексуалы!
– И он… в общем-то… поставил вопрос, – продолжает Алена Игоревна.
Ну, хоть что-то он смог поставить.
– О твоем уходе.
– Ничего себе!
– Да, это детские игры какие-то, – соглашается она. – Я думаю, ему просто не место в нашем коллективе.
– Да?
Теперь я удивляюсь еще больше.
– Конечно. Гомофобом может быть только человек необразованный, невежественный. Я хотела посоветоваться с тобой, следует ли его уволить. Все-таки репортеров у нас всегда не хватает. Но если ты говоришь, что от него больше вреда, чем пользы…
– Ну, не то чтобы вреда. Все-таки он бегает по городу, добывает информацию.
– Так что, Максим?
– Давайте его просто из моего кабинета пересадим.
В тот же день Ботва собрал карандаши и переехал в соседний кабинет, а на его место села Валя.
– Ты, Валя, больше мне не друг, – объявил я сразу.
– А что я? Он стал расспрашивать, что за шуры-муры у нас. А я говорю, что ничего такого, потому что ты гей. А он как будто не знал. Или знал, но обиделся.
– Ясно.
– Так я тебе друг?
– Снова друг.
У Вали волосы уже отросли, и стало заметно, что она симпатичная рыжая девчушка, а не манекен с выщипанной головой. Но я смотрю на нее и почему-то снова думаю о Кирилле.
Интересно, какой он на работе. В постели он не очень ловкий, нет в нем легкости. Все он делает порывисто и с силой. Даже не представляю, как такие люди работают, где их плавная размеренность. Я обычно не сравниваю секс с работой, но сейчас Валя натолкнула.
Кирилл научился не стесняться, но все его движения – захватнические, резкие. Может, это от неуверенности в себе. Так и хочется сказать: не пережимай, не спеши, я тут, я никуда не ухожу, нас никто не подгоняет. Но я делаю проще и эффективнее: жалуюсь на жару и прошу его лежать неподвижно. Кирилл старается, но не может меня не касаться – закидывает на меня горячие ноги, прижимается, сопит в плечо.
– Никогда к этому не привыкну, ужасно хочу.
Он умеет входить, но быстро кончает. И каждый раз будто разочаровывается в самом себе. Я говорю, что нужно больше практики. Но это и есть здоровая реакция молодого организма. Мне для такой быстрой реакции уже не хватает задора. Поэтому я мучу его долго, толкаюсь в него долго, он снова стонет, снова кончает, меняет позы, пока я не падаю на него и не слипаюсь с ним. Что будем делать зимой? Неужели укрываться?
Кирилл любит секс. Не знаю, как было у него с девчонками, но со мной любит. Я вижу, что его интересует мое тело. Например, он может неожиданно сунуть руку мне в штаны и сказать: «Хочу посмотреть, какой у тебя без эрекции». Мне нравится, что он не стесняется принимать разные позы и широко раздвигать ноги. Мне нравится, как изящно он может выгнуть спину, лежа на животе. С его густыми бровями а-ля юный Брежнев это сочетается прекрасно. Мне не нравится его хватка. Не нравится, что сдуру он оставляет следы на моем теле. Не нравится, что может делать засосы. Что это за техника? Или невольно у него получается, не понимаю. Но я уже дважды мазал шею тональным кремом, а на фоне разговоров о моей ориентации это не самая лучшая линия поведения на работе.
-11-
На следующий день меня вызвали в кабинет завуча. И кабинет этот чудом оказался в нашем офисе.
Да, есть во мне резервы природного юмора и ироничного отношения к действительности, но они не безграничны! Эти источники энергии и оптимизма легко исчерпать. Тем более такими темпами.
Мамаша Кирилла выглядела точь-в-точь как математичка Слониха в нашей школе – с распухшим лицом и синими тенями на веках и под глазами. А я-то думал, что передача «Как стать красивой» с тех пор научила всех женщин пользоваться косметикой.
– Я призываю вас в свидетели! – взывала она к шеф-редактору. – Я требую принять меры! Это он совратил моего мальчика!
Алена Игоревна смотрела на меня как через 3D-очки, словно и узнавала и не узнавала одновременно. На крик стали подтягиваться репортеры и заглядывать в приоткрытую дверь. Чем не бесплатное цирковое представление с утра?
– Какие еще меры? Вашему мальчику двадцать четыре года. Он уже сам за себя отвечает, – успел вставить я.
– Я вас к суду привлеку! И вас тоже! – это она Алене.
– Женщина, успокойтесь! – это Алена в том же тоне. – Вы не на базаре, чтобы так орать!
– У меня тридцать пять лет педагогического стажа!
– Уголовно не наказуемо! – это вступаю я про основы законодательства.
– Извращенец проклятый!
– Нечего мне здесь разборки устраивать! Тут вам не средняя школа!
У Алены зуб на тронутых училок, она на моей стороне.
– Максим, помоги женщине выйти на воздух.
– Пойдемте, Валентина Васильевна!
– Негодяй! Я в милицию!
– В полицию нравов.
– И в полицию, не беспокойся!
Фу, было бы смешно, если бы не столько визгу. Как только она ушла, в целом довольная учиненным скандалом, несмотря на слабое участие в нем коллектива, Алена Игоревна нахмурила белесые брови.
– Максим! Я же предупреждала тебя, чтобы впредь без конфликтов!
Уволит. Прикажет складывать карандаши в коробок. Что тогда? Куда? Что я скажу Кириллу?
– Что хоть за парень?
– Да Кирилл. Сын этой полоумной.
– Это я поняла. И что у вас?
– Ну, он ко мне переехал, хотя мать и сестер содержать не отказывается.
– Ой, как мило. Вы, ребята, вообще мне нравитесь. Мы иногда втроем ночуем, боюсь, чтобы мой Вовчик на моего Стасика не запал. Стасику двадцать три всего, но он любит женщин постарше, а Вовчику лишь бы весело время провести. Что-то мы от работы отвлеклись совсем. А сегодня ведь сельхозфорум – нужно послать ребят за новостями и комментариями.
– Я сам могу. Интервью там возьму.
– Нет, Максим, ты работай спокойно, приходи в себя. Валя съездит.
– Спасибо, Алена Игоревна.
Хоть с шефом мне повезло. Бывают на свете не стервозные блондинки. Конечно, происшествие не столько смешное, сколько печальное.
Я с нетерпением ждал вечера, чтобы рассказать о нем Кириллу. Нужно было вместе обдумать дальнейшие действия – возможно, явиться к его матери с объяснениями, цветами, конфетами, не знаю, что сейчас принято нести завучам. Я ждал, мысленно пересказывая Кириллу сегодняшнюю историю – сначала иронично, потом нейтрально, потом скупо фактически, а его все не было. И потом я понял, что уже десять вечера, я завяз в визите его матери, а он – еще где-то, и он не торопится.
Позвонил ему на мобильный. Он сказал, что зашел в гости и будет немного позже. Я почему-то подумал, что он у матери, объясняется с ней и не хочет, чтобы я мешал ему. Потом мне пришло в голову, что в этом случае он сказал бы «домой», а не в «в гости».
Вернулся он только к часу ночи, долго мылся. Я сделал вид, что сплю. Он лег осторожно, стараясь меня не разбудить. Но потом обнял жадно, обхватил руками. У меня отлегло – значит, ни с кем не был, значит, хочет. Он еще полежал немного, потом – по характерным звукам – я понял, что мастурбирует. Очень приятные щелчки – можно слушать и плыть в полусне. Обычно быстрый Кирилл в этот раз никак не мог ускориться или не хотел. Я обернулся.
– Ой, я тебя разбудил. Извини. Полежи вот так, не укрывайся. Я сейчас уже.
Голый, взмокший, сдавливающий свой член, прячущий глаза от меня, он был прекрасен. Я помог ему губами, потом лег рядом.
– А где ты был так долго?
– Да… к Мишке зашел.
Вот откуда перевозбуждение.
– Сказал ему, что переехал?
– Нет. Нет, конечно. Просто посидели, выпили немного. У него жена забеременела. Наверно, теща к ним переедет. Марине все время плохо, до декретного отпуска не сможет доработать.
Ясно, что на фоне таких новостей Кирилл не рассказывал бы ему о своем гействе, хотя, возможно, приходил именно за этим.
Что с Кириллом? Отчего он стал замыкаться, если еще недавно признавался мне в любви? И как я должен вести себя, если не хочу его потерять? История с завучем уже ушла за горизонт. Теперь во мне болело совсем другое. Я обнял его и прижал к себе.
– Скажи прямо, что не так. Ты хочешь этого Мишку?
– Я не знаю. Это очень плохо? Мы теперь расстанемся?
– Нет. Просто ты рассказывай мне обо всем.
– Я тебя люблю. Но к нему… это что-то совсем другое, какая-то фантазия, чтобы он унизил меня, изнасиловал.
– По-другому и быть не могло. Так трансформировалось твое желание, которое ты скрывал много лет. Тебе хотелось, чтобы все разрешилось само собой, не по твоей инициативе. Постепенно это пройдет.
– И без него?
Я хлопнул его по заднице.
– Ну, ты допросился!
Я умею быть грубым, просто не знал, что Кириллу нравятся такие забавы. Но по тому, как неистово он воет, даже у соседей к утру не остается никаких сомнений.
-12-
Еще несколько дней прошли в таком же угаре. Кирилл звонил из банка, шептал в трубку, что плохо себя вел и готов к наказанию, ночи мы сжигали безумным сексом, и вдруг я почувствовал, что что-то не то.
Что-то не то. Это возникло на уровне предчувствия, разлилось тоской по телу и вдруг материализовалось шагами сзади. Я свернул от гаража к дому, и двое свернули следом. Шли за мной, втаптывая мои следы в пыль своими тяжелыми бутсами. Потом догнали и вдвинули в каменную ограду.
– Закурить не дашь?
Оба молодые, дурные, в шортах и майках. Один в наколках и бейсболке, второй бритоголовый, с чуть отросшим ежиком волос. Я зачем-то рассматривал их, словно готовился опознавать при понятых.
От удара в лицо больно, от второго – еще больнее. Кровь наполняет рот и нос одновременно, дышать невозможно. Но потом боли не становится больше. Просто меняется ракурс: дорожная пыль ближе, небо дальше. Я автоматически сворачиваюсь клубком, чтобы закрыть живот от их ударов. Но спину спасти невозможно. Утыкаюсь носом в асфальт, и асфальт проваливается, словно внезапно стал мягким. Скорее всего, стал мягким мой нос.
До дома совсем недалеко. На детской площадке играют малыши. Кого-то бабушка зовет домой «руки мыть и кушать». Позовите и меня, кто-нибудь. Я не хочу здесь быть, не хочу ждать, пока отомрет замершее время. Не темно, не сумерки, не полночь. Нет и шести вечера. Кирилл еще на работе. Значит, я не приготовлю ему сегодня ужин.
Не убьют же они меня? Мысль немного недоуменная. Не убьют, если я выдержу, если сам не умру. Вот если бы я ходил в детстве на айкидо, дал бы им сейчас отпор. Но из айкидо я выучил только основную стойку, сейчас она мне не поможет, я в нее даже не встану.
Тип в бейсболке остановил бритоголового.
– Ладно, Макар, прекрати. Хватит с него.
"Макар" наклонился ко мне.
– Ну, ты урок усвоил? От Кирилла отстань. Иначе в следующий раз уроем с концами.
Они ушли, я сел на тротуаре. Не кричать же «На помощь! Спасите!». Как-то стыдно. Как-то не кричится. Рот заполнен кровью. И до квартиры я не дойду. Пришлось вызвать скорую и провести еще двадцать минут в ожидании на тротуаре. Парочка влюбленных шарахнулась от меня на противоположную сторону: избитый, пьяный, бомж, наркоман, и конечно, больной туберкулезом. Больше всего я боялся, что Кирилл наткнется на меня по дороге с работы, но врачи успели раньше.
У врачей есть чудесные уколы, с ними всегда легче. Челюсть оказалась цела, но нос сломан, зубы расколоты и выбиты. Для прохождения полного медицинского обследования меня оставили в травматологии. В палате были еще двое – жертвы автомобильной аварии, отец и сын. Оба шли на поправку и весело резались в карты.
Я позвонил Кириллу. Говорить было неудобно – язык цеплялся за неровные края зубов, соседи по палате громко выкрикивали: «Дама! А вот тебе козырь!».
– Не приезжай, Кирилл. Потом. Я не хочу, чтобы ты меня таким видел.
– Но кто они? За что? Я ничего не понимаю. Ты их знаешь? – спрашивал он одно и то же.
– Ты… поговори лучше с мамой.
– Да при чем тут мама?! Я за тебя волнуюсь!
В общем, поздно уже объяснять. И мучительно, и бесполезно.
Первым посетителем на следующий день оказался Тимофеев. Я очень удивился. Так удивился, что еле смог заговорить с ним.
– А почему в коридоре так шумно? – спросил его.
– Так нужно, поверь мне, – сказал Тимофеев веско. – Сейчас так нужно, иначе не выгребешь. Я народ собрал, кого мог, коллег твоих. И ментов пригоню – заявление напишешь о нападении.
– Как ты узнал?
– Кирилл отпрашивался вчера, так и узнал. Где он, кстати?
– Я запретил ему приходить. Посмотри на мою рожу, бинтов не хватает, так распухла.
– Стесняться тут нечего.
– Тим… ты время нашел, дела бросил.
– Просто я знаю, что делать. Сейчас твой участковый придет. Я этого так не оставлю.
По просьбе Тимофеева моих соседей по палате в срочном порядке выписали домой выздоравливать и доигрывать, и вскоре в дверь робко сунулся участковый с блокнотом, в котором я без труда узнал вчерашнего бритоголового типа. Тимофеев оставил нас наедине.
– Капитан милиции… Макарчик, – представился вошедший. – Сергей Иванович.
– И что будем делать?
– Не знаю, – сказал он несколько растерянно. – Надеюсь, вашей жизни ничего не угрожает. Потому что… лишний шум никому не нужен, я думаю. Нас не предупредили, что у вас влиятельные друзья.
Он сел на стул, раскрыл блокнот, потом закрыл.
– Валентина Васильевна обратилась к нам за помощью. Это моя бывшая классная руководительница. Я не мог отказать, вы же понимаете. В целях профилактики…
– Профилактики чего?
– Ну… Я прошу вас не подавать заявление. Обещаю компенсировать лечение. И все, что пожелаете.
Макарчик совсем померк.
– Там у вас просто толпа посетителей. Журналисты. Банкиры. Кто-то из городской администрации. Я не хочу потерять свою работу. Я не знал, что все так обернется. Лично против вас я ничего не имею.
– А второй?
– Кто?
– Тип в бейсболке. Тоже ученик Валентины Васильевны?
– Нет. То есть да. Мой друг. Он не из органов. Так что вы решили?
Я молчал.
– Пожалуйста, Максим Андреевич. Я понимаю, что… но…
– Ладно, не нойте.
– Не будете писать заявление?
– Не буду.
– У меня есть ваши данные, телефон. Я вам деньги на днях завезу, – радостно подхватился Макарчик.
– Не нужно.
– То есть?
– Не нужно.
– Совсем не нужно?
– Совсем.
– Значит, мы все уладили?
– Да. Уйдите, прошу вас.
Как только он вышел, ввалилась толпа посетителей – Алена Игоревна, Ботва, Валя, репортеры, редакторы, корректоры, Тимофеев, какие-то люди в дорогих костюмах. Кирилла среди них не было. Я вдруг почувствовал, что меня все-таки любят. И все-таки не любят.
-13-
Иногда мне кажется, что мы общество в обществе, государство в государстве. Мы объективны, мы лояльны, мы трезвы, мы не скованы никакими цепями и скрепами, мы никого не осуждаем безоговорочно. Сейчас я как никогда рад этим людям, и даже Ботве.
– Ах, мальчики, – причитает Алена Игоревна. – Как мне вас жалко! Вы должны страдать, как негры в девятнадцатом веке!
– И в восемнадцатом, – добавляет кто-то.
Из «мальчиков» тут я один, но мне вдвойне приятно.
– Это такое варварство – избивать человека ни за что!
Если бы я был честен с ними, я бы признался, что не «ни за что». Что причина есть – мы сами скатали из нее снежный ком и загородились им от внешнего мира. Так нельзя было делать. Это тоже было варварством – по отношению к его матери.
– А нам Олег Борисович позвонил, – говорит Алена. – Твой друг…
Да, Тимофеев. В белой палате. В светлом луче. Вышел-таки из тени. И партнера вывел, только тот держится в стороне, у окна, словно опасается всей этой тусовки.
Наконец, посетители ушли, оставив апельсины, а Тимофеев сел у моей постели.
– Ну, ты написал?
– Нет.
– Что значит «нет»? Я зачем ментов присылал?!
– Да это менты и были. Их мать Кирилла наняла. Я не хочу… сор из избы выносить.
– Но хотя бы о самом факте нападения заяви!
– Я не хочу, чтобы Кирилла это коснулось.
Тимофеев помрачнел.
– Ясно. Ладно. А сам он где? Так и не пришел?
– Я не разрешаю.
– Ну, ничего. Дима тебя починит. Оставить вас, поговорите?
– Может, лучше потом?
Но Тимофеев вышел, оставив меня со своим Димой. Дима оторвался от окна и сел на его место у моей постели. Это был худощавый темноволосый парень, возможно, мой ровесник. Он избегал смотреть на меня, но сидел послушно – по просьбе Тимофеева.
– Сейчас осматривать бесполезно. Недели через две придешь, когда раны заживут и нос сможет дышать. Я тебе визитку оставлю – звони в любое время, без всякого.
Я шмыгнул перебитым носом, и он, наконец, взглянул на меня.
– Самое страшное позади. Как автомобильная авария, как удар молнии.
– Наверное. Но так обидно. Я держусь, но так обидно. И бессилие, и отчаяние. Чем поможет заявление? Еще раз тащить все это наружу?
– Да. Знаю. Я в армии застрелиться хотел. Думал, не выдержу. Но выдержал. Все забыл. Потом на стомат поступил, там совсем другие люди были.
– Все забыл, а помнишь.
– Все забыл, а помню. Ничего, не переживай. Будешь красивым, как раньше.
– Да я особо и не был.
Дима усмехнулся.
– Кирилл хотя бы этого стоит? – спросил вдруг.
– Я не знаю.
Отчего-то мне казалось, что если он задаст еще хоть один вопрос, я расплачусь, слезы намочат повязку на моей морде и станет еще больнее. Хорошо, что он больше ни о чем не спросил.
Благодаря Тимофееву в травматологии меня окружили заботой и вниманием, разрешили посещения в любое время и в любом количестве, принесли новый телик и никого не подселяли в мою палату. Провел я там целую неделю, за это время Кирилл лишь два раза позвонил, и я не стал уточнять, куда он отпрашивался с работы, где пропадает и чем занят.
Как только обследование закончилось, боль в теле немного стихла, а нос стал заживать, я вернулся домой – «держать себя в полном покое и выздоравливать». Кирилла не было, квартира была убрана, посуда вымыта, кровать застелена.
Вот и долгожданный отпуск! На работу ходить не нужно. Можно отдыхать, есть, пить, отвлекаться от тягучей боли, улыбаться сломанными зубами своему отражению в зеркале.
К вечеру появился и Кирилл – обнял меня, засуетился. Чувствовал я себя мерзко – старцем или калекой, которому положено сочувствовать, а сочувствия уже и так через край. Я сцепил остатки зубов, отвернулся, сказал, что все хорошо. И Кирилл тоже отвернулся. Но я знал, что ком не растаял, даже от такой жары. Застыл ледяной глыбой между нами.
– Кирилл, мне нужно поговорить с твоей мамой. Это она заказала нападение.
– Но о чем говорить? – попятился Кирилл.
– О нас. Чтобы все было честно.
– Да, но если честно… я все это время у Мишки был. Его жена сейчас у матери. И я все ему рассказал. Просто, так совпало, что ты в больнице, а мне выпал случай… все рассказать, начистоту, и я рассказал.
В первый же день, когда я не смог его трахать, он побежал к Мишке! И все получилось, конечно.
– И все получилось?
– Ну… он сначала удивился. Сказал, что не ожидал от меня. И что, конечно, может со мной переспать, пока нет жены, если я так этого хочу.
– Конечно.
– Ты же сам говорил, что нужно рассказывать, чтобы все было честно.
– Я вообще-то родителей имел в виду…
Кирилл смотрел на меня испуганно. Думаю, и я смотрел на него точно так же.
– И понравилось тебе с ним?
– Ну, так. Нормально. Не сильно кайфово, не как с тобой. Но я очень этого хотел.
Больше не было ни злости, ни испуга. Только грусть. Я сел и подпер голову рукой.
– Но он, в общем-то, с женой рвать не станет, – продолжал Кирилл.
– А ты хотел бы, чтобы он с женой порвал?
– Я не знаю. Ну, наверное.
– Но зачем?
– Я не знаю.
Кирилла можно понять – он никак не выпутается из школьной любви. Он и меня впутал в эту любовь, вовлек и подстроил под свои желания.
– Давай пока ничего не решать, – сказал я. – Сам видишь, что нельзя планировать на сто лет вперед.
– Я ничего не пойму, – Кирилл мотал головой. – Мне было с тобой так хорошо. Я был так счастлив. А потом стал думать, сколько я упустил. И сколько еще…
– И сколько еще упустишь?
– Я не знаю.
На этом мы прекратили выяснять отношения.
-14-
После этого разговора я должен был «держать себя в полном покое и выздоравливать», но оказался в растерянности. Единственное, чего я хотел раньше, – решить проблему с его матерью. Но вдруг эта проблема отпала сама собой. Зачем ее решать, если завтра Кирилл уйдет от меня к Мишке? Или еще к кому-то? Пусть тогда новый избранник и взывает к ее совести.
Я просто лежал в постели. Он спал отдельно, поглядывал в мою сторону, но я ссылался на боль. Даже представить не мог, как мы спали раньше, как трахались, о чем говорили.
Его недо-роман с Мишкой завис, к тому вернулась жена вместе с тещей, Кирилл расстроился, но звонил ему и хохотал в трубку, имитируя дружеский треп.
Ко мне заехал Тимофеев и привез четыре сумки с продуктами. И я подумал, что это очень правильно – любить всех своих любовников и после разрыва, мир от этого добрее.
Постепенно от побоев осталась на лице только бледность, и я записался на прием к Диме. Тот работал в частной стоматологии на правах партнера. Диме вообще удавалось всем быть надежным партнером. В приемной было полным полно хорошеньких девушек с мамашами.
– Школьницы и студентки меня любят, – ответил он на мое замечание.
– Наверное, ты очень нежный.
Дима посмотрел на меня внимательнее.
– Я ревновал к тебе Олега. Всегда, когда он о тебе вспоминал, – сказал вдруг.
– И вот я перед тобой – беззубый старик.
Он кивнул, но не улыбнулся.
– Он всегда хорошо о тебе вспоминал, и будто веселел.
– Раньше все было веселее, Дима, дело не во мне.
– Думаю, и в тебе тоже.
В кабинет вошла медсестра, и Дима приказал мне открыть рот. Я видел только его глаза над маской и почему-то думал о том, что он мог покончить с собой.
Мне включили музыкальные клипы, но все равно процедура оказалась неприятной и долгой. К тому же, Дима сказал, что за один прием тут не управиться. Несколько раз он подсовывал мне зеркало, чтобы я мог представить, что именно он делает в моей пасти, но зрелище меня ужасало, и я отказывался.
– Взгляни, уже не так страшно, – сказал он, когда медсестра вышла. – Нижний ряд готов.
– Губы онемели.
Он зачем-то дотронулся до моих губ, словно хотел почувствовать их немоту.
– Как у тебя с твоим? Ладится?
– Нет.
– Нет?
– Не могу с ним сексом заниматься, – признался я зачем-то. – Мы раньше… играли немного, бдсм, разные девайсы. Но после всего этого… как-то мне…
Дима снял маску и отступил от меня к окну.
– Да, это понятно. Просто нужно отойти от бдсм. Он же молодой парень, ему это зачем?
– Ну, так ему хотелось.
– Значит, перехочется. Ты о себе должен позаботиться. Я так понимаю, ему на тебя вообще плевать.
– А ты его видел?
– Видел у Тимофеева в банке однажды. Очень красивый. Но…
– Но что?
– Но я бы с ним не стал. В нем пустота какая-то.
Я засмеялся, но губы не ожили.
– Тебе платить или в кассу? – спросил, чтобы закончить разговор.
– Никому. И завтра еще приди в это же время.
– Да ну. Это неправильно. Я в кассу заплачу.
– Как хочешь, – он пожал плечами. – И отдыхай больше. Про секс не думай. Все вернется, по себе знаю.
Но я крепко задумался. А если не вернется? Кирилл и сейчас уже недоволен. Я болен, Мишка снова с семьей, все упущенные возможности так и остались гипотетическими, никто с ним не хочет даже заниматься сексом. Да и не в сексе же вся жизнь, не в сексе близость. Но если я ему об этом скажу, то и в собственных глазах буду выглядеть стариком, подсевшим на манную кашу. Конечно, Кирилл горяч. Тем более, он в смятении чувств, он растерян, он хочет наверстать сразу все – по всем фронтам, со всеми парнями, во всех позах. Его сексуальность не вызрела в нем, а обрушилась на него, он оглушен ею. И тут я не помощник. Он должен остыть, но не от воздержания, а от осмысления себя в новом качестве. А именно это он и откладывает на потом, гонясь за упущенными возможностями.
И я не могу без него двигаться вперед. Я не могу пойти, например, к его матери и сказать, что люблю его, потому что он не сказал ей, что любит меня. Он сказал, что просто переехал к другу – какому-то малознакомому гомосеку, возможно, в ожидании чего-то лучшего.
И Алена Игоревна вздыхает: «Ах, ребятки, ребятки, к вам все так несправедливы». Из ребяток в поле зрения по-прежнему я один, вся несправедливость, похоже, досталась мне одному. Кирилл в это время пытается организовать что-то свое, личное, отдельное от меня.
В нем нет раскаяния. Он не испытывает вины передо мной. Я сам не позволяю ему чувствовать себя виноватым. Я сам облегчаю ему поиск, сам даю ему выбор. Готовлю ужины, заворачиваю бутерброды, стираю его вещи и даю ему выбор – пусть ищет. Моя любовь не захватническая. Я не хочу посадить его в клетку или на цепь, я хочу, чтобы он вырос. Я люблю Кирилла повзрослевшего, спокойного, уравновешенного, определившегося. Кирилла, которого пока не существует.
Правда, мы заигрались. Из игры вырвало нападение, но после него нет смысла возвращаться к игре. Так я объясняю себе свое нежелание секса. Мне не хочется даже видеть его тело, это ничего не вернет, потому что прежнего не нужно. Поэтому я лежу без сна и слежу за тенями на стене. Тени тоже не спят, покачиваются, может, занимаются онанизмом, но мне это уже не интересно.
-15-
Даже к Диме, после всех издевательств, которые он вынес в армии, вернулось желание секса. Это должно меня утешать, но не утешает. Я вижу в нем надлом. И мне не хотелось бы чувствовать такой же надлом в себе. Я понимаю, почему Тимофеев вспоминал меня как «веселого парня», потому что Диме никогда таким веселым парнем не стать. В нем равновесие, в нем такт, в нем постоянство, но не веселье. Поэтому и медсестра смотрит на него хмуро.
– Ты уже на работу вышел? – спрашивает он. – Ваша дама такая милая.
– Да, вышел. Сижу за компом, никому не улыбаюсь.
– Теперь сможешь улыбаться.
Он снова подсовывает мне зеркало, медсестра отодвигает от меня приборы, работа закончена. Но смогу ли я улыбаться?
– А нос не беспокоит? – спрашивает Дима. – Дай посмотрю.
– Больше ничего не посмотришь?
Он едва усмехается.
– Нет. Поужинаем, может, втроем? Похвастаюсь Олегу, как я тебя поправил. И ты не должен в себе замыкаться, сидеть в одиночестве.
– Я же не один.
– А, забываю о нем.
О Кирилле все забывают, словно его уже нет рядом со мной.
На работе рады видеть меня в добром здравии. Ботва принес коробку конфет и извинился за прошлое недопонимание.
– Надеюсь с орешками, – сказал я.
Все готовы смеяться моим шуткам. Всем хочется, чтобы я был прежним – игривым и легким. Раньше я их бодрил. А что теперь? Жевать сопли и пересказывать дурные сны? Конечно, нет.
Я работал на свой образ много лет, как студент на зачетку. Теперь он прирос, как маска, под ним не видны внутренние изменения. Волей-неволей я должен соответствовать. Может, это и хорошо. Может, это мой экзоскелет, который удержит от падения во мрак депрессии.
– С орешками, ха-ха-ха!
А что смешного? Просто не хочется думать. Хочется превратить все в шутку, в какое-то недоразумение и поскорее забыть. Но забыть не так-то просто.
Телефон говорит человечьим голосом.
– Здравствуйте. Это Макарчик.
– Какой, простите, Макарчик?
– Капитан милиции… Макарчик. Сергей. Ваш участковый.
– Как все сложно.
– Как вы себя чувствуете? Почему не звоните?
– А я обещал?
Мне кажется, мы тогда все уладили с этим капитаном. Я его вообще не хочу помнить.
– Может быть, поужинаем? Я вам должен.
Приходит какая-то адская мысль: если я посмотрю на этого человека вблизи, разгляжу его, разберусь в нем, то смогу забыть, стереть, заслонить в памяти избиение цивилизованным ужином. Возможно, это мой единственный способ двигаться дальше. И я соглашаюсь. Он назначает встречу в ресторане или кафе, не знаю, где, он диктует адрес.
Пока я болел, жара улетучилась из города. Вокруг офиса теперь новая «старинная» брусчатка. Почему-то мы не можем создавать однозначно новое, можем только новое «под старину», новое «стилизованное», старое на новый лад. А хочется чистого прогресс, без двух шагов назад, без коннотаций прошлого.
Чтобы избавиться от прошлого, я и ужинаю с капитаном Макарчиком. У него отросли волосы, он в штатском, но не в таком штатском, в котором бил меня. Теперь он в джинсах и серой рубашке навыпуск, с длинными рукавами.
– На «ты» с вами можно? – спрашивает вежливо.
– Можно, – говорю я. – Сейчас вот закажу тут все-все, чтобы нанести тебе материальный ущерб взамен нанесенного физического. И все съем.
– А физический не хочешь нанести? – спрашивает он.
– То есть?
Макарчик опускает глаза. А он не похож на человека, который опускает глаза, даже с этим смешным ежиком на голове.
– Заказывай уже все-все, ладно.
Кафе самое заурядное, в меню пицца и пиво. Я смотрю на еду, но есть мне не хочется. Ему, похоже, тоже. Я думаю, зачем ему этот ужин. Не заслонять же прошлое? Ему-то нечего заслонять.
Он жует молча, я рассматриваю его. Вблизи, как я и хотел. Но не вижу ничего, что могло бы подтолкнуть его к ужину со мной.
– Я когда в больницу пришел, все уже по-другому было… как рассвело перед глазами. Столько людей к тебе пришло, все беспокоились, все тебя любили. А эта тварь тупая и в школе всех доставала. Вечно меня после уроков мариновала в учительской за длинные волосы.
– У тебя были длинные волосы?
– Угу. Каждый день отца в школу вызывала. Все меня перевоспитывали.
– И перевоспитали.
Нет, он тоже заслоняет. Более того, он ждет от меня помощи. В то время как я ничего от него не жду. И значит, я сильнее.
– Можно тебя домой проводить? – спрашивает он.
Просто не знает, как спросить по-другому.
– Нет, Сережа.
– Я просто подумал, что ты, может, захочешь отомстить…
– А ты, может, получишь удовольствие? Нет, это не ко мне.
– Но почему? Разве вы с этим ее сынком не так е**тесь? Я же извинился за то, что было. Да и за что извиняться? Мы же тебя не убили! Даже в кому не уложили. Так, попинали немного. Нашел проблему!
– Проблема как раз сейчас у тебя, а не у меня. И ты сам ее как-то решай. Напарника попроси помочь.
Я просто ухожу. Не думаю, что боль стирается местью или удовольствием. Не уверен. Да я бы и не смог.
-16-
Все тянется тяжелым осенним сном, зависает на нитях паутины, обрастает росой. Кирилл смотрит на меня большими черными глазами и молчит. Значит, я сам должен это сказать.
– Давай разведемся.
Он вскакивает, отворачивается, потом резко поворачивается. Кажется, что его закрутило волчком на месте.
– Мне съехать? Вернуться домой?
– Да.
– Ты меня больше не любишь? Из-за нападения? Из-за моей матери? Из-за Мишки? Ты ревнуешь? Почему ты молчишь? Ничего же страшного не случилось, все нормально.
Капитан Макарчик тоже так считает.
– Если ты не можешь сексом заниматься, не нужно. Я же знаю, что ты умеешь. Просто такой период, реабилитация, я читал.
– Давай разведемся, – повторяю я хмуро.
– Ладно, я съеду.
Кажется, он говорил, что любит меня. Но теперь уже не говорит. Возможно, он любит того Максима, которого уже нет. Я люблю в нем будущее, а он во мне прошлое. В реальности, в настоящем времени мы не совпадаем.
– Ах, какие вы молодцы, ребята! Какие умнички! Вы все пережили, – говорит Алена Игоревна. – Конечно, ничего страшного, но вы такие молодцы!
Я молчу. Молчу, потому что мы этого не пережили. Чтобы мы это пережили, нужно было… Нужно было, чтобы он не отсиживался у Мишки, чтобы заступился за меня перед матерью, чтобы сказал ей, что любит меня, чтобы я мог смотреть ей в глаза и чувствовать себя правым, а не виноватым – в растлении ее чада.
Ничего страшного, но мы этого не пережили. Все подчеркивают, что ничего страшного – не кома, не четыре ребра сломано, не разрыв селезенки, а просто лицо разбито, нос сломан, зубы выбиты, почки ушиблены и на теле кровоподтеки и ссадины. Чепуха же. Вот если бы я впал в кому, он не пошел бы к Мишке, а сидел бы у моей постели и держал бы меня руку. Или я вышел бы из комы – посвежевшим, помолодевшим, со стертой памятью и снова полюбил бы безудержный секс с садо-мазо.
Оказалось, что секс – краеугольный камень нашей хлипкой постройки. А я не могу. И объяснить не могу. Что-то перемкнуло. И не понимаю, откуда такая посттравматика. И не хочу об этом думать.
Но и обвинять Кирилла бессмысленно. Перекладывать свою вину на него, не озвучивая своих обвинений, – это, по меньшей мере, подло. Нет, вина только моя. Я недостаточно крепкий. Недостаточно крепкие нервы. Недостаточно крепкая любовь. Я один во всем виноват.
Обида на кого-то была бы моим спасением. Но даже на Валентину Васильевну я не могу обидеться жгуче и до слез. Ни на Макарчика, измученного своими желаниями, ни на его татуированного друга, ни на Кирилла. Возможно, все они уверены, что ничего страшного не случилось. А во мне что-то треснуло – обратно не заживает, не склеивается.
Но я не могу сказать Алене Игоревне, что я не справился, что мы этого не пережили. Я молчу, и она продолжает нахваливать мальчиков-геев, которые борются и побеждают.
Иду домой пешком через парк и любуюсь осенью. С тех пор как Кирилл съехал, осень стала еще красивее. Листья сделались багровыми и вот-вот начнут облетать. Я брожу под ними, и мне кажется, что яркая краска прольется мне на голову. Возможно, тогда я снова буду перепачкан кровью, и это лучше всего отразит то, что я чувствую.
Дома смотрю на ту же осень из окна – видны верхушки деревьев в парке, видны парочки на скамейках, трамваи, маршрутки, церковь, продуктовые киоски. Жизнь продолжается в том же ритме, тем же шагом, по тому же расписанию. И только мне так тоскливо, что хочется немоты и тишины. Скорей бы зима замела все снегом.
-17-
Я жду, что Кирилл мне позвонит, жду. Все время смотрю на телефон, беру его с собой в ванную. Но разве я хочу с ним встретиться? На сколько баллов по десятибалльной шкале тянет мое желание? Три-четыре?
И вдруг звонок. Звенит, рвет на куски тихую осень, которой я так надежно укрылся. Голос в трубке – знакомый и незнакомый. Знакомый, но не Кирилла, точно.
– Как ты? – спрашивает участливо. – Поправляешься?
– Уже на два кило. Извини, не высветился номер.
– И не знаешь, кто я?
– Макарчик?
– Увы. Ты обещал с нами поужинать в качестве экс-бойфренда и друга семьи.
– Дима? Я не… не могу сейчас. И в ближайшее время… не получится.
Механически отвечаю.
– То есть не хочешь?
– Я благодарен. Очень. За помощь. За внимание.
Фразы у меня все короче, сам замечаю. И интонация меняется, становится отрывистой, как на чужом языке. Словно говорю и сомневаюсь, о том ли, теми ли словами.
– Ладно, не рассыпайся. Не хочешь, так не хочешь.
– Ну, что я буду у вас бельмом на глазу сидеть…
– Олега нет. Он в командировке в столице. В Минфине заседает.
– А…
– Мне одному не хочется по барам шататься, а выпить хочется.
– Ок, я готов.
– Вот ты латентный алкоголик, значит.
Машину брать не нужно – с ней не выпьешь. Я еду из своего спального района в центральный – троллейбусом, как в старые школьные времена. Дима ждет меня в Ирландском пабе. Я как-то смутно его помню без медицинской маски. Помню, что он высокий, худой, с острым носом и зелеными глазами. Или это зеленая медицинская одежда так отражалась? Помню, что он грустный, как Пьеро, что у него темные волосы и бледное лицо. В полумраке паба все одинаково бледны и зеленоглазы, но я все-таки узнаю его за барной стойкой. На нем короткая кожаная куртка, из-под которой торчит край белой рубашки. Хлопаю его по плечу, увожу из бара за столик.
– Я не обознался?
– А мог?
– Не мог. Я точно знаю, с кем собрался бухать. Только не пиво. Джин, да? Я джин обожаю. С ума схожу по джину!
Дима кивает.
– И стейки возьмем, да? Тут, я помню, очень классные стейки. Дома ты готовишь? – спрашиваю быстро.
– Бывает. Но чаще Олег готовит. Или заказываем просто.
– Да? Тим готовит? Это очень прикольно – вместе готовить! И еще прикольно покупки делать, с вот этими телегами… в маркетах!
– Мне кажется, ты уже где-то бутылку джина опрокинул.
– Как на работе? Зубы растут? Сколько зубов ты уже вырастил? Целое войско?
Дима пьет молча, словно с каждой моей репликой теряет ко мне интерес.
– По твоему ржанию я понимаю, что все плохо, – говорит мне все-таки.
– У кого?
– У тебя.
– Не жалуюсь.
– Да, не жалуешься. Кто такой Макарчик?
– Тот мент, который меня избил.
– Он тебе звонит?
– Один раз звонил.
– Зачем?
– Хотел секса.
– Серьезно? Просто по канонам психологии, даже не удивительно. А ты что?
– Я ничего. Я все равно не могу. Ни с кем. Тем более, из мести.
– А с твоим что? Угомонился?
– Мы расстались. Очень легко – вещей мало, ничего общего, никаких скандалов.
Дима снова пьет.
– Ну, ясно.
– А где дружеские советы?
– Нет советов.
Я тоже сам себе наливаю. Пьем без тостов, как неизлечимые.
– Мне жаль, что все так, – говорю я. – Но ситуация неуправляемая. Я не могу сам рулить. Она просто тянулась бы. И он завис бы со мной. А он должен жить. Жить, трахаться, быть молодым, чувствовать свою молодость.
– Это все должны. Но ты держись. Я знаю это чувство, с ним очень гадко начинать каждый новый день.
Только в конце нашей попойки Дима немного задумался.
– Ладно, раз ты асексуал, я у тебя переночую. Мне за город ехать долго. Ты не против?
– Что ты сказал?
– Мне за город ехать долго.
– Нет, что я асексуал?
– А, это. Я по факту.
– У нас на работе есть один асексуал. Я так над ним всегда потешался. Он все искал девушку своей мечты. Потом вдруг приперся ко мне, а я его выставил.
– Вот тебе ответка и пришла от Вселенной.
– Я ж по-доброму.
– Угу, побили тебя тоже по-доброму. Теперь будете с ним вместе чаи гонять, мечтать. Домино опять же по вечерам, пасьянсы…
– А ты долго от армии отходил?
– Шесть лет. В институте я ни с кем не встречался. Потом стал работать, все стабилизовалось, стал знакомиться.
– Я не знаю, Дима, ждать мне шесть лет или сразу домино купить.
– Не хочу меряться масштабом беды и тонкостью душевной организации, но пообщался бы ты с психологом.
– Я сам психологию три года учил, всеми приемами владею.
– Ок, раз ты такой умный, поехали. Мне завтра рано вставать.
При других обстоятельствах я бы обязательно пригляделся к нему пристальнее, но не в этот раз. К полуночи мы приехали ко мне, в голове все еще стоял туман. Я стал искать минералку, Дима пошел в душ. Но когда он вышел из душа, я немного протрезвел. Он вышел в плавках и расстегнутой рубашке. Положил в кресло остальные вещи. Все очень спокойно. Я вдруг понял, за что его любит Тимофеев, почему так им дорожит.
– Ты такой хороший, Дима. Ты такой хороший. И у тебя такая потрясающая фигура. Ты совсем не худой. У тебя такое тело.
– А тебя совсем развезло.
– Ты такой хороший, Дима. Ты уникальный.
-18-
Под душем я рыдал. Кто знает, о чем сожалел, но слезы лились горячее горячей воды и отдавали джином.
Я сожалел – вообще. О том, что «все так». Что Кирилл совсем не похож на Диму. Что с ним никогда не получалось поговорить по душам. Что мое тело оказалось заложником моей психики. Что я учил психологию три года и сдал в свое время на отлично три экзамена, а помочь самому себе не могу. Что завтра на работе придется снова юморить и сыпать шутками – пусть даже на гейскую тему, только бы меня не посчитали асексуальным Ботвой.
Все вращается вокруг секса. Как только ты выпадаешь из секса, тебя сносит с жизненной орбиты. Ты перестаешь понимать и фильмы, и песни, и книги, и рекламу, и других людей. А я уже выпал. Я даже дрочить не могу. Могу только оплакивать себя и свой секс самыми горючими слезами.
К счастью, Дима не мог видеть моих красных глаз, свет бы выключен. Он лежал на диване в гостиной, кажется, уткнувшись лицом в подушку. Но когда я проходил мимо, он позвал меня.
– Иди сюда, Максим. Тут места хватит.
Я остолбенел.
– Нет, нет, я…
– Ложись просто. Я знаю, что ты не можешь. И я тоже не могу, правда, по другой причине.
– Из-за Тимофеева?
– Да.
Дима отодвинулся, и я лег с краю. Потом он повернулся на бок, укрыл одеялом мои ноги и положил руку мне на грудь.
– Ты очень пьян или притворяешься?
– Не знаю.
Мы помолчали. Я чувствовал его очень близко. Знал, что стоит протянуть руку – коснусь его тугих плавок, так заманчиво облегающих. Я вдруг перестал думать о себе, словно уснул в своем, а проснулся в его теле – понял, что никаких плавок на нем нет, что он разделся и ждал меня, что он меня хочет. И что нам нельзя так поступать с Тимофеевым.
– Ты ему изменял? – спросил я.
– Нет. У нас все прочно.
– А ничего, что ты со мной вот так лежишь?
– Ничего.
Я провел пальцами по его животу, спустился ниже, обхватил его член.
– Тимофеев тебе уступает?
– Да, уже привык уступать. Лежит, прогибается.
– Я не уступлю.
– И не нужно.
Невольно я сжал сильнее, и Дима застонал. Потом подался ко мне и поцеловал в губы. От неожиданности я даже выпустил из рук свою находку.
– Мне все равно, каким ты был, с кем ты был, что у тебя было с другими, – сказал он. – Давай все это забудем хотя бы на несколько часов. Эти несколько часов наши, а дальше пусть пойдет обычная жизнь. Найди резинки. Я не планировал, у меня ничего нет.
Я стал рыться в тумбочке, словно лунатик. Хватал какие-то таблетки, скрепки. Откуда здесь скрепки? От чего эти таблетки? Наконец, нашел пачку презервативов.
Во тьме мне хотелось его видеть, гладить его длинную голую спину. Он лежал на животе, спрятав от меня свой член, не целуя меня больше, но позволяя брать. Я брал, но мне было мало. Я брал, пока он не отстранился.
– Подожди, не кончай. Дай мне тоже резинку. Я хочу участвовать.
То, что делал Дима, было каким-то колдовством, какой-то магией. Он лег на меня, он накрыл меня собой, он снова нашел мои губы, я чувствовал его сразу везде, чувствовал очень остро, я был им полон. Я смотрел сквозь темноту ему в глаза, и мне отчего-то снова хотелось плакать. Я боялся, что если он заметит мои слезы, обязательно пошутит над тем, что я все еще пьян и ничего не соображаю. Но он только облизал мою щеку и ничего не сказал.
Мы не пошли в душ и лежали обнявшись до утра. Утро наступало страшно – начали сереть стены, спасительная темнота стала жаться по углам, и вдруг яркие лучи разорвали ее в клочья, и солнце влетело в комнату. Я обнял его еще крепче. Никто из нас не мог заговорить, потому что говорить нужно было о наступившем дне.
Он поднялся первым.
– Мне все-таки на работу. Выращивать войско зубов.
– Что за бред?
– Это ты вчера говорил.
Вчера осталось где-то в другой жизни. Он опустил голову.
– Нужно бы поговорить, но сейчас не могу.
– Спешишь?
– Нет, просто не могу. Позвоню потом.
– Дима, скажи сейчас. Я телефоны ужасно не люблю.
Он задержался у двери.
– Ты должен был намекнуть, что не асексуал. Это на твоей совести.
Я даже попятился. Но он улыбнулся.
– Да шучу. Иди ко мне.
Он еще раз поцеловал меня и сказал серьезно:
– Будем считать, что этой ночи не было. Надеюсь, я ничем тебя не обидел, и Тимофееву ты ничего не расскажешь.
Я отступил.
– Конечно. Да… конечно.
Я ничего не знал о том, как он живет с Тимофеевым, я не знал его вообще.
– Прости меня, – сказал я. – Тим тебя очень любит. Я… потерял контроль.
Он кивнул и вышел.
-19-
Не колдовство это было, не магия. Это была терапия!
Эта мысль пришла мне в голову дня через три. Он любит Тимофеева, Тимофеев любит его, у них все прочно. Просто он решил мне помочь – и помог, отодвинул от меня прошлое, слизал слезу и проглотил. Возможно, в память о собственной боли. Из милосердия. Потому, что он хороший человек. Но не больше этого.
А я переключился – перестал думать о чокнутом Макарчике и чокнутой завучке, стал снова ощущать свое тело, чувствовать удары сердца, интересоваться миром вокруг.
Он хороший человек. Но не больше этого. Куда ж больше? Что может быть больше этого?
Я знаю, что может быть больше. Больше, когда этот человек не случайный, когда он твой, когда он с тобой, когда ты видишь его каждый день. А Дима – просто хороший, но чужой человек.
А ведь теперь я могу подумать и о Кирилле. Я снова бодр, весел и в тонусе. Таким Кирилл и любил меня. Можно позвонить ему, попросить прощения, сослаться на посттравматический синдром. Это хорошая идея, живая. Но почему-то все мысли заняты чужим партнером, как будто такого никогда не было – секс на одну ночь, без обязательств, без продолжения.
К концу недели я все-таки позвонил Кириллу. Он немного замялся, но согласился со мной поужинать.
Этот ужин в ресторане я начал с извинений, и Кирилл проявил неожиданное понимание. Выглядел он уже не таким растерянным.
– Я тоже виноват, – сказал прямо. – Психовал тогда из-за Мишки. Мы с тех пор еще несколько раз виделись, и я его бросил. Он что-то там пытался мне высказать. Но я поставил точку. И все прежние мечты о нем кончились.
Он сделал большой глоток вина.
– Так, может, попробуем заново? – предложил я.
– Ну, я могу, конечно, к тебе заехать, но…
– Но ты с кем-то познакомился? – догадался я.
– В общем, у меня другие планы. С тобой мне было очень хорошо, я сам все испортил. Но теперь я хочу большего.
Словно это я сам сказал. Мы объяснялись друг другу в любви, а теперь оба хотим большего. И никто в этом не виноват.
– Как-то очень по-взрослому мы с тобой расстались, – сказал я с сожалением.
– Я же говорил, что я взрослый. И если вдруг просто трахнуться – я всегда готов.
– Как мама?
– Истерит, как обычно. Но думаю, я долго дома не задержусь.
– Даже так? Рад за тебя.
Он засмеялся.
– Так поедем к тебе?
– Наверное, нет. У меня еще дела сегодня.
– Звони в другой раз.
– Буду.
Может, и буду. Не знаю. Раньше Кирилл казался мне таким свежим, таким наивным, но как-то быстро пожухла его свежесть. Он очень быстро освоился в ситуации, наверстал упущенное и пошел дальше. А я остался позади, как отметка какого-то километра. Телеграфные столбы не машут на прощанье.
Багровая листва так и не успела облететь – повалил снег. Белые шапки легли на красные деревья и стали таять. Как только растаяли, зима вцепилась зубами – и в деревья, и в тротуары, и в мое сердце.
Валя в моем кабинете сидит тихо – пишет по скайпу какому-то новому парню. Парень живет в нашем городе, общаются они только по Интернету. Я не люблю таких связей – от них еще холоднее.
Из принятых в жару репортеров до холодов дожили трое, среди них и Валя. Остальных куда-то разбросало. С нового года начнется новый набор, но я уже в нем участвовать не буду. Алена Игоревна щадит мою нежную психику.
А мне уже не кажется, что я нежный. Мне кажется, я прочный-прочный, я все могу выдержать – знать бы только, ради чего. Из рабочего кабинета набираю номер Димы и смотрю на Валю, которая продолжает чатиться.
– Привет, – говорит Дима. – Рад слышать.
Так вежливо. Как-то слишком вежливо. Издалека. Даже не знаю, что сказать.
– Как дела? Отвлекаю от открытого рта? – спрашиваю я.
– Отвлекаешь, но не от пациента. Сейчас совещание будет с партнерами – по закупке материалов. Дорожает все. Ты как? Как себя чувствуешь?
– Ничего. Все терпимо. Зима.
– У меня тоже зима, представь.
– Дома нормально? – спрашиваю расплывчато.
– Да, – говорит он. – А у тебя? С Кириллом как? Помирились?
– Вроде того.
– Вот и хорошо. Я же говорил, что все наладится. Отключаюсь. Давай.
– Давай.
Давай…
– Послушай, а ты с ним встречаться собираешься? – спрашиваю у Вали.
– Ну… даже не знаю.
– А секс?
– Виртуальный. Он мне прислал фотографию своего…
– Члена?
– Да. Хочешь посмотреть?
– Хочу.
– А я ему выслала свою… Ты смотреть будешь?
– Я лучше пообедать схожу. Что-то перехотелось. Ненастоящее это все.
– Зато не забеременею.
– Так ты и не была беременна.
Она смотрит непонимающе, словно сама уже забыла свою историю.
– Все равно. Это лучше, чем на диванах тереться.
-20-
А я так не хочу. Не хочу думать о том, кто далеко – в другом районе города или просто в чужой постели, но через целую зиму от меня.
И вдруг звонит Тимофеев и таким злым голосом спрашивает про мое здоровье, будто желает мне смерти.
– Нам нужно обсудить кое-что.
Даже время нашел, чтобы заехать ко мне на работу. Я уже понял, что разговор предстоит тяжелый, если уж Тимофеев на него решился. Значит, все-таки узнал о нас с Димой. Значит, Дима проговорился, не нарочно, конечно.
И следовало бы заготовить слов в оправдание – про временную утрату смысла жизни, про тяжелый период, про депрессию, про то, какой Дима замечательный и чуткий человек, хотя это Тимофеев уж точно без меня знает.
Я подлец. Тимофеев помог мне, припугнул ментов, обеспечил лечение, заботился, возил мне продукты, а я забыл об этом, когда целовал его парня. Нет, не просто парня – его партнера, человека, который ему дорог, и который ему ни разу не изменял.
Я сел в машину Тимофеева и взглянул на него. Тот был мрачен. Предполагалось выяснение отношений в замкнутом пространстве, на близком расстоянии, слов в оправдание у меня не было, и я молчал. Наблюдал, как из офиса вышла Валя и побрела к троллейбусной остановке, что-то набирая одной рукой в смартфоне.
– Короче, – сказал Тимофеев. – Нужно один вопрос прояснить. Все-таки между нами хорошие отношения, как я считаю, мы не держим друг на друга зла за прошлое.
Следом за Валей протопал Ботва, потом отъехала тойота Алены Игоревны. Тимофеев снова умолк. Мне стало еще тяжелее.
– Я не знаю, что между вами случилось. Он говорит, что вы больше не будете встречаться, – Тимофеев покосился на меня, видимо, пытаясь задать вопрос.
– Конечно, нет. Просто был такой период… после нападения. Я совсем потерял контроль над собой.
– Вот и у меня такой период – очень мутный. А Кирилл для меня как глоток свежего воздуха. Он такой непосредственный!
Я попросил бы отмотать назад, но Тимофеев продолжал:
– Но я не хочу расстраивать твои планы, мешать тебе. Если ты собираешься восстановить ваши отношения, я его пошлю. Он, конечно, усилия прилагает, в гости напрашивается, и я таю от него, но если ты…
– Погоди, как… какие гости? А Дима?
– А Дима теперь сам по себе.
– И давно?
– Ну, вот не знаю. Может, и давно. Но я понял, только когда он мне в лоб все сказал. Я уезжал в командировку, а когда вернулся, он мне говорит: я тебя больше не люблю, я люблю другого человека, я с ним тебе изменил и теперь ухожу. И ушел.
– Куда?
– К нему, наверное.
– А ты как?
– Да так. Никто не застрахован. Но мы хорошо жили, спокойно. Мы оба это ценили. Мы много вместе купили всего. Но он вещи делить не хочет.
– Ну, что ты о вещах…
– А что мне теперь, повеситься? Я еще не старик, при должности, при бабках. На меня все западают. С Кириллом, может, на праздники махнем куда.
– На какие праздники?
– Ты совсем от жизни отстал! Новый год, Рождество, каникулы. На пляжике погреемся. Он говорит, что всегда мечтал побывать в теплых странах, особенно когда тут такой холод.
– Значит, не сидишь у разбитого корыта?
– Ну, вот не сижу. Что ты за мораль вдруг взялся? Нет у меня времени у корыт сидеть. Я работать должен, жить на полную, полтос не за горами – коллеги уже стихи в столбик пишут, шкурой чувствую. А в Кирилле столько жизни! Да, я не дурак, понимаю, что он выгоды ищет – про дом спрашивает, про машину, как ему права получить, как доверенность оформить. Но все это я смогу держать под контролем. Он молод. Это дорого стоит.
– Так и Дима не стар.
– Да знаешь, в последнее время у нас очень формально все было, даже секс…
– То есть без поцелуев?
– Дима жесткий в общем-то, у него тяжелое прошлое. Дело не в поцелуях, ты пойми. Нам было хорошо вместе, но любая связь угасает, сожалеть бесполезно.
– Я понимаю. И я рад, что Кирилл тебе нравится.
Тимофеев протянул мне руку.
– Камень с души. Я не щепетилен, но очень неудобно себя перед тобой чувствовал. Будто воспользовался твоим недомоганием, чтобы мальчика увести.
Я все улыбаюсь. Сижу неподвижно. Не могу прийти в себя и стереть улыбку.
– Подбросить тебя куда? Я обычно с шофером, но сегодня всех отпустил, чтобы с тобой поговорить спокойно, так что – подшоферю, не стесняйся.
Поняв намек, выбираюсь наружу. Сесть за руль не могу. Хочется прыгать. Допрыгнуть до Луны.
А вдруг Дима не меня имел в виду? Ведь мне он ничего не сказал об этом. Даже наоборот, порадовался за нас с Кириллом. И зачем я снова соврал про Кирилла?
Найти бы смирительную рубашку хотя бы на несколько дней, пока я смогу соображать здраво. Но в том же нездравом состоянии я звоню Алене Игоревне и предупреждаю, что завтра немного задержусь, потому что мне нужно в стоматологию.
У нее шумно, слышно и телевизор, и мужа, и любовника, и чихуахуа.
– Конечно, Максим. Потом в субботу подежуришь.
Бизнес-вумен сразу же сунула мне субботу. Все-таки и в этой блондинке есть стервозность.
-21-
Снова мамаши с дочерьми, но прием пока ведет Елена Сергеевна.
– А Дима?
– Дмитрий Алексеевич? С одиннадцати часов. Но у него… по записи.
– Мне ненадолго. Только поговорить.
Глупо, как все неуместно. Конечно, он будет занят. Снова не выйдет никакого разговора, тем более, серьезного. И что мне – ждать с мамашами? Я как-то об этом не подумал.
Выхожу наружу. Стоматология в центре, рядом неплохие кафе, но город не торопится просыпаться. Все еще закрыто, сонно, толпы людей только у метро. А меня страсть уже успела загнать в угол.
– Не меня ждешь?
Это Дима – без головного убора, в той же легкой куртке, вышел из машины, я и не заметил.
– Жду, но уже думал изменить тебе с Еленой Сергеевной.
– Что-то с зубом? Хорошо, что я раньше пришел. Мы сметы закупок так и не согласовали. Пойдем, я быстренько посмотрю, а сметы потом.
Дима странный. Тимофееву он сказал, что влюбился и не может продолжать прежних отношений, а мне – только о сметах.
Мамаши при его появлении напрягаются, регистратор подхватывается с места. Дима едва кивает. Проводит меня в свой кабинет.
– Медсестры пока нет, я сам посмотрю, садись.
– А ты будешь переодеваться в зеленое? В маску?
– Хочешь это видеть?
Он берет у меня из рук куртку, снимает свою, надевает халат и моет руки.
– О, тут и гардероб, и раковина. Жалко, бара нет. И душа!
– Садись, Макс.
Я сажусь, и он направляет мне в лицо яркую лампу.
– Только свет выключи, – говорю я. – Я стесняюсь.
– Тебе все шуточки, – он не смеется. – Зубы – дело серьезное.
Если я не заговорю, пожалуй, он мне заново все перелечит.
– Дим, я, в общем-то, не поэтому пришел. Я виделся с Тимофеевым.
– И как он?
– Он в норме, очень активный.
– Угу, пусть вспомнит, что он активный.
– А мне ты почему не сказал ничего?
Дима выключает лампу.
– Ты пришел об этом говорить?
– Да. Я соврал тогда про Кирилла. Не знаю, зачем. Чтобы ты не думал, что у меня все плохо. Но мы окончательно расстались. У него новые отношения. Не со мной.
Почему-то не могу сказать, что у него новые отношения с Тимофеевым. Как-то пошло выходит. А я не хочу, чтобы пошлость задела и нашу связь.
– И ты ревнуешь?
– Да я вообще не о Кирилле хотел говорить, а вот уже полчаса его личную жизнь пересказываю.
– Как-то очень уныло ты пересказываешь.
Дима, как обычно, отходит от меня к окну.
– Зачем ты признался Тимофееву? – спрашиваю я. – Ты же сам сказал, что той ночи не было.
– Ты не беспокойся. Это не твоя проблема. Да и что за проблема? Квартира есть, работа есть, жизнь продолжается, пациентов полно. Тимофеев не пропадет, ни одного дня в тоске не потеряет. Тимофеев не такой.
Я молчу. Разговор свернул совсем не туда.
– Значит, можно тебя пригласить на свидание? – нахожусь все-таки.
– Чтобы снова поговорить?
– Нет. Хотя можно и поговорить.
– Мне кажется, все лучшее, что было в Тимофееве, было твоим, а в нем просто отражалось. И только это мне в нем и нравилось, – говорит вдруг Дима.
– Банк его точно моим не был.
– Банк нет, но какие-то выражения, шутки, комментарии.
– А, этого бреда у меня полно.
Мне остается только догадываться, что он чувствует. Сам он этого не скажет. И мне тоже тяжело. Слова всегда отдают пустым звоном. Я подхожу к нему и просто обнимаю. Он кладет голову мне на плечо.
– Я тебе позвоню вечером, – говорю я.
– Только попозже, я тут долго пробуду.
– Ты не сомневайся, я люблю, – говорю все-таки. – Просто никак не могу этого произнести. Такое слишком большое чувство – не влезает в маленькое слово.
Он усмехается.
– Все у тебя влезает, если захочешь. Уходи. Я теперь работать должен, а не думать об этом.
Я послушно одеваюсь, но Дима удерживает меня за руку и привлекает к себе.
– Тут дверь стеклянная, – говорю я. – Пациенты будут надеяться, что ты каждого целуешь.
– Тогда остальное потом, а то разбегутся.
Я все-таки обнимаю его.
– Хорошо, что мы встретились. Даже после всего… Надеюсь, ты не пожалеешь.
Он улыбается.
– Мне бы и той ночи хватило, чтобы все оправдать.
– Той, которой не было?
Дима демонстративно распахивает передо мной дверь.
– Следующий, проходите!
И добавляет мягче:
– А с тобой, любимый, вечером поговорим.
Мамаши ерзают в креслах, но не разбегаются.
5 комментариев