Надежды

Я сидел на веранде старой профессорской дачи в кресле-качалке, и смотрел на закат. Друзья позвали меня немного развеяться за город, видя мои бессмысленные и безрезультатные потуги войти в колею, так сказать, вернуться в лоно обычной и повседневной жизни. Они вытягивали меня из воронки чёрной печали и тоски, которая засасывала всё сильней и сильней, как могли.

С Оксанкой мы вместе учились в институте, и с тех пор часто встречаемся, поддерживаем друг друга, выступаем периодически в роли жилетки. То она, то я. Ксюха — она классная, озорная, неунывающая, с кудрявыми рыжими волосами и изумрудными глазами. Огонь. Вышла замуж и переехала жить к мужу в Подмосковье, куда я частенько наведываюсь. Её муж Пашка полная её противоположность — тихий, спокойный, рассудительный. Мы сразу нашли с ним общий язык, и наша дружба только крепла.

— Всё, Алька, мне до чёртиков надоело видеть твою кислую физиономию. Ты мужик или где? Хватит уже себя жалеть и ныть! В эти выходные ждём тебя на даче. Соберётся весь наш истринский «бомонд». Приезжай, будем подбирать тебе невесту из наших местных красоток, — прошелестела Ксюха в трубку телефона. – Всё, ждём. Отговорки не принимаются.

И вот я здесь. Весь вечер меня окучивали Оксанкины подруги. То ли им последовало задание не оставлять меня ни на минуту и следовать по пятам, то ли я и правда их заинтересовал. Вот только не понятно чем. Печальным видом страдающего, влюблённого Пьеро? Или, может быть, в них проснулся материнский инстинкт? Я галантен, чёрт возьми, меня так воспитали, но своими вопросами и советами достали они меня знатно. Но раз послать далеко и надолго я не мог, то улучшив момент, сбежал на веранду и спрятался там, усевшись в огромное кресло.

Закутался в плед, который нашёлся тут же — видимо часто пользовались этим старинным, плетёным, еще дедовским креслом, стараясь создать комфорт и уют.

Устроившись и пригревшись, я сонными глазами рассматривал открывшийся перед моим взором пейзаж. Уже начинало смеркаться, день клонился к своему завершению. Небо было спокойно и безоблачно, даже казалось каким-то бездонным, бесконечным. Кое-где стали проклёвываться звёзды, а в уголке примостилась луна-рожок. Величественный и печальный — под стать мне — закат, разливал брусничные тени на горизонте. А от самого горизонта тянулась тропинка, которая торопилась поскорее привести домой загулявшихся путников. С одного края дорожки выстроился частым, глухим забором лес, не пропуская сквозь себя даже лунный свет. Лес готовился к зимовью. Шурша листьями, которыми была усыпана тропинка, по направлению к деревне, где и находилась дача, шёл мужчина.

Казалось, ему всё равно куда он идёт. Ноги словно сами вели его, а мысли были заняты чем-то совершенно другим. Он был ещё слишком далеко, поэтому я не мог рассмотреть его лицо. Накинутая небрежно спортивная куртка скрывала его фигуру, а на голову был накинут капюшон. Трудно было разглядеть хоть что-то в этом приближающемся силуэте, но отчего-то моё сердце стало биться очень неровно, даже как-то урывками. Оно, то замирало, то билось с бешеной скоростью. Что-то неуловимо знакомое чудилось мне в этом человеке. Что-то близкое и до боли родное. Моё. Ко мне. Он шёл ко мне… О, Боги! Это ОН! Руки затряслись, как у последнего пьяницы. Колотило так, что я не мог успокоиться, не мог вздохнуть, лишь судорожно двигался и глухо стонал. Мужчина приближался всё ближе и ближе, не отрывая взгляда, а я следил за каждым его движением. Вдруг он откинул капюшон, и я увидел чёрные, как смоль волосы, которые трепал нежный ветерок. Я помнил их на ощупь, помнил каждую прядку, помнил, как пропускал их сквозь свои пальцы. Помнил чудный запах. Запах моря, морской соли и, почему-то, лаванды. Вот такая смесь. Он всегда так пах.

Приблизившись к дому и открыв калитку, он прошёл в глубину двора, всё время глядя в мои глаза своими. Прожигающими, полуночными, цыганскими. На усталом лице отразилась улыбка, которая согревала даже в злые морозы. На лбу пролегла морщинка, которую я не помнил, не знал — она поселилась там во время его долгого отсутствия, путешествия в поисках истины и ответов на вопросы. Я коснулся её рукой, разглаживая, трогая, лаская. Как же мне хотелось спросить: «Нашёл ли ты то, что искал?»

— Привет! …

— Это ты! Я знал… Я ждал… — взяв его ладони в свои, уткнулся в них лицом, — Мишка, мой Мишка, как я скучал. Даже подумать боялся, что будет, если ты никогда…

Михаил опустился передо мной на корточки, обняв мои ноги и положив голову мне на колени:

— Как я устал, Виталь, как же я устал бороться со всеми. С самим собой, со своей виной. Устал нести этот груз один. Помоги мне, прошу помоги. Сил моих больше нет. Боль, она здесь, — Михаил положил свою руку мне на грудь, указывая на сердце. — Я понял, что она не пройдёт, не утихнет, и там, где я был — мне не легче. Там, наоборот, всё напоминает. Каждое слово молитвы бьёт в цель, попадая метко в самую рану, расковыривая её, не давая зажить. Не могу, Виталь, прости меня за всё, прости и прими обратно.

Я сидел, не шевелясь, а слёзы катились по моим щекам. Они были горючие, злые, горькие, но в то же время благодатные, облегчительные, признательные. Обхватив его лицо руками, я стал гладить по нему кончиками пальцев, едва касаясь и не веря, что это случилось, что это наяву и он здесь со мной. Миша приподнялся и потянулся ко мне. Его блестящие, то ли от слёз, то ли от возбуждения, глаза сказали мне всё. Они манили и завораживали. Он стал осыпать меня поцелуями, лихорадочными и беспорядочными, дыхание прерывалось. Я попытался ему что-то сказать, но из горла вырывались звуки, похожие на полукрики-полурыки.

Как же давно я не чувствовал ничего подобного! А тело… Оно помнило твои руки, губы, твои прикосновения. Я млел, плыл по течению страсти и нежности…

— Виталь… Виталик.

Открыв глаза, встретился с Ксюхиными зелёными. Я не мог ничего понять. Как она оказалась здесь? Где Мишка? Что вообще происходит?

— Алька, проснись! — привела меня в чувство моя боевая подруга.

Проснись? Вот в чём дело! Я уснул и мне всё это только приснилось. Господи, за что?

— Мы спохватились, что тебя нет, а на улице похолодало. Виталь, пойдём в дом, сейчас будем пить чай с пироженками. Я сама испекла. Пойдём, замёрз ведь, как суслик.

— Окса, принеси мне сюда вискаря бутылку, пожалуйста! Мне надо! Очень! Не спрашивай ни о чём! Просто принеси.

Оксанка хоть и была удивлена, но молча вышла, вернулась через пять минут, поставила рядом со мной на столик бутылку «Чивас Ригал», какой-то еды в тарелке и так же молча удалилась. Она всегда чувствовала моё настроение. В этот раз тоже.

— Ну что, Господь! Пью за тебя! — я поднял бокал с виски и отсалютовал в небесном направлении. — Знатно ты меня развёл и теперь потешаешься, глядя на меня сверху! Да? Что ж, ты победил! Я сдаюсь… Я ухожу с твоего пути…