Мелодрама

Я был очень закрытым ребенком, очень. У отца, когда мне было лет семь, образовалась другая семья, иногда они брали меня к себе на выходные; один раз, я уже постарше был, классе в пятом, отец поехал со мной в Нью Йорк, там у него были родственники. Мы прошли пешком весь Бродвей, я помню, как разочаровала меня Таймс Сквер, она оказалась набором ничем не примечательных стеклобетонных фасадов с яркими рекламами. Понравился мне только район около музея Метрополитэн и ещё маленькая Италия - там было более менее уютно. Мы катались на кораблике к статуе Свободы, статуя вблизи меня тоже не потрясла. Помню еще, что какао на улице состояло почти целиком из сахара, а макдональдс оказался грязной лавкой с бомжами и больными ожирением негритянками, туда неприятно было заходить. Жили мы у родственников в Нью Джерси, они без конца подкладывали мне добавку и мерили на меня чью-то одежду. 

В общем, для отца это было немало, посвятить мне одному столько времени и сил. Жену его звали Виталина, она происходила с Украины, у нее были дети от прежнего брака, а с отцом они так что-то никого и не завели. Они жили недалеко, около Мариинского театра, Виталина была довольно неразвитой теткой, но готовила вкусно, лучше, чем моя мама. Относилась Виталина ко мне хорошо, в душу не лезла; для отца было главное - ни в чем себя не упрекать, в общем, он нормально справлялся со своей отцовской ролью, платил маме алименты, покупал мне плейстейшн и даже Вий, пару раз играл со мной во дворе в футбол, давал читать нужные, по его мнению, книги - в начальной школе я уже одолел несколько томов Жюль Верна, потом был Робинзон Крузо - отец спросил меня, о чем эта книга, я начал пересказывать краткое содержание, отец ответил, что я молодец, но книга эта взрослая и все смыслы мне объяснять еще рано. Я читал очень много, бывало, вставал в шесть утра и жадно глотал страницы чужого мира, пока не пора было бежать на первый урок. Читал я и на переменах, меня задевали бегающие друг за другом потные соученики, я воспринимал их, как неизбежное зло, нагрузку к жизни, они дружились, ссорились, стреляли друг в друга слюнявыми бумажными шариками из трубочек, дергали кого-то за косички, курили первые сигареты по дворам, коллективно дрались с параллельным классом - все это прошло мимо меня, по касательной, пару раз я курил, пару раз дрался, но зачем всем этим нужно было заниматься, мне не дано было понять. 

Мама после ухода отца не нашла ничего интереснее, чем удариться в религию. Я должен был молиться перед едой и после еды, ходить с мамой в Никольский собор хотя бы по воскресеньям. У мамы появились церковные подружки, в платках, с безумными, кликушескими взглядами. Они прочли пару строк из Библии и выглядели глупо со своими тремя дежурными причитаниями при любых жизненных обстоятельствах, то господи прости, то помоги, то дай здоровья, то не допусти. Моя мама, когда-то вполне неглупая женщина с высшим химическим образованием, на моих глазах скатывалась все глубже и глубже в это примитивное говно. 
Лет в четырнадцать я открыл для себя Ницше и буддизм, спорить с мамой мне стало неинтересно, я сказал ей, что у нас разные пути развития и с этих пор мы с ней совсем мало друг с другом соприкасались, только по бытовым вопросам, все же она варила мне еду. Конечно, я люблю свою маму, от этого не убежать, да я и не стремлюсь, но в этой любви больше жалости и снисхождения, как если бы это была не мама, а странная, слегка ****утая тетушка. 

Кроме вопросов бытия меня занимали изменения в собственном организме, все эти спонтанные эрекции, волосы, ползущие непонятно откуда и непонятно зачем. Я подолгу застревал в ванной, включая воду погромче, просыпался среди ночи с биологической жидкостью в трусах, я понимал, конечно, что вещи, которые со мной происходят, типичны для моего возраста, но, все равно, волновался и много думал обо всем этом и тем меньше меня интересовали мамины свечки и постные пирожки. 

У меня был друг по интернету из города Курган, на Урале, он тоже увлекался философией, мы писали друг другу длиннющие, чрезвычайно многословные письма, в которых стремились как можно точнее оформить словами каждую мысль, догадку и предчувствие. Иногда мы посылали друг другу сувениры. Друг этот, Миша, жил в своем дремучем Кургане недалеко от главной достопримечательности - дома-музея Кюхельбекера. Кюхельбекер учился вместе с Пушкиным в лицее, Пушкин в старших классах обзывал Кюхельбекера Кюхлей и писал обидные эпиграммы про “кюхельбекерно и тошно”, потом этот Кюхля неудачно связался с декабристами, хотел бежать за границу, но был узнан в Варшаве и попал в ссылку в Сибирь, навсегда, а в Кургане он жил уже в конце, перед тем, как помереть. 

Больше друзей у меня не имелось. С одноклассниками было скучновато. Впрочем, был один человек, кроме Миши в скайпе, с которым мне интересно было поговорить - наш историк Валентин Семенович. Ему было еще не очень много лет, около тридцати, в принципе, почти одно со мной поколение; бывало, мы с ним обсуждали всю перемену то итоги перестройки, то эффекты сталинизма, иногда я заходил к нему в кабинет после уроков и мы спорили еще. Он знал все. По крайней мере, все, о чем мне приходило в голову его спросить. Он говорил, что важно не просто знать события, но представлять себе, как жили люди в те времена, что ели, как проводили свободное время, во что верили, что для них было важно, а что не очень. Валентин Семенович приносил мне книги, свои, из дома. Мое отношение к нему было совершенно благоговейным, после него со всеми остальными мне было просто нечего обсуждать. Наверное, и я был у него любимым учеником, он рассказывал мне одному, и не лень же было, всякие подробности.

-Валентин Семеныч, вот вы говорили, что у нас не было понятия чести, потому что не было рыцарства, а почему его не было? И, вообще, что сначала, понятие чести или рыцарство? А почему вообще русская душа такая вот не такая? 
-Ух ты шпендрик, сколько вопросов сразу. Ну, началось все с того, что у нас-жеш не было Рима. Мы селились по берегам рек и делали засеки в глухом лесу, вернее, подсеки, то есть мы намечали для будущего поля пару гектаров леса, отрезали у всех деревьев кору, по окружности ствола, потом ждали годик, пока деревья вследствии ентого дела подсохнут, да и сжигали, значит, всю ту рощицу или борок. Получалось до фига золы, которая типа отличное удобрение, но обрабатывать такое поле было тяжко из-за несгоревших корней, поэтому мы еще пару лет пасли на этих опушках скот, травка ведь там какая-то росла, а уже после того выкорчевывали полусгнившие корни и сажали свои злаки да репки. То есть при такой куче возни - в одиночку нам было совершенно не прожить, отсюда есть пошло наше общинное сознание, ну а европейцы пользовались римскими дорогами, строили свои хутора, отчего стали ярыми индивидуалистами...

Наверное, никому, кроме меня, все эти подробности не были важны. Я жадно читал его книги и старался придумывать вопросы поумнее.
В качестве любимого ученика я был даже у него на днюхе, и там, среди всех гостей, его друзей с истфака со своими женами, я заметил, что мне нравится его жена, Катя, причем сильно. Я все хвалил ее салат с орешками, ей, вроде, это нравилось. У Кати была клевая прича, с рыжими завитками, которые как будто случайно ниспадали на виски, но ниспадали так красиво, что я прямо заставлял себя отводить взгляд, чтобы не казаться смешным подростком. Ну и, кроме завитков, классные сиськи, очень чистая кожа, внимательные глаза и нос в форме очень правильной запятой, мне у нее вообще все нравилось. 
У них имелся сын, Вадик, лет четырех, я много играл с ним, специально, чтобы Катя на нас, точнее, на меня, чаще смотрела. Я сам себе удивлялся, ведь считал себя всегда глубоким инровертом, а тут, в незнакомой обстановке, бегал с ребенком по коридорам и играл в стрелялки. Моя тактика действовала, Катя вертела головой, смотрела, улыбалась, завитки немножко подпрыгивали и трогали кожу. Я поймал себя на том, что мне тоже сильно хотелось дотронуться до ее лица. 
Миша сказал потом, что, кто ее знает, может, она и сама не прочь была бы пошпилиться с молоденьким. Хз. Вообще, мне показалось, что она немного не своя в той компании историков, видимо, она не была с их факультета и ей, возможно, малость надоели вечные споры про плюсы и минусы Егора Гайдара. Может быть, она бы и сама с нами в стрелялки поиграла, но стеснялась. Хз.

В восемнадцать мне захотелось трахнуть женщину и пронаблюдать, что я при этом буду чувствовать. Техническую часть опыта я себе вполне ясно представлял и множество раз мысленно репетировал, только где найти желающую, было не вполне ясно. Миша находился примерно на этом же этапе познания мира и мы пообещали друг другу ничего друг от друга не скрывать. Мы часто болтали в скайпе, Миша был толст и белобрыс, объективно я казался себе красивее. Он был, пожалуй, умнее, чем я, но ум его был каким-то безнадежным, грустным. Я, конечно, тоже понимал, что ничем хорошим эта жизнь не закончится, но, все-таки, должны же встретиться хоть редкие проблески так называемого счастья в этих сплошных колючках. Для Миши вся так называемая жизнь была окрашена ровным цветом жидкого дерьма, без примесей. 
Миша согласился на эксперимент с женской плотью, заботливо предупредив, что ничем, опять-таки, хорошим это не кончится априори, ну сам посуди, чем может закончиться связь с женщиной? В случае возникновения так называемой любви жизнь на какое-то время наполнится кажущимся гормональным смыслом, но все это преходяще, как молодость, и по своему  исчезновению оставит лишь дырку в душе и досаду от потерянных человекочасов и койкомест. Насчет случая невозникновения любви мы не знали, что постулировать. 
Я считал, что секс с живой женщиной это, все же, другое, чем просто дрочка, так как там присоединяются запахи и звуки, женщина кричит, потеет, это по-своему интересно, присоединяются эмоции, причем не только её. Миша возражал, что вздрочнуть под хорошую порнуху намного проще, даже больше проще, чем интереснее. 

В девятнадцать лет я трахнул Алису из параллельной группы. Организовать это дело оказалось намного проще, чем я предполагал, а, если совсем честно, Алиса сама все и организовала. В гостях на вечеринке она отвела меня за руку в туалет, он был просторный, квартира в новострое, наклонилась передо мной на колени, расстегнула штаны и отсосала. Тут я понял, что они хотят этого не меньше нашего, даже больше, особенно, когда пьяные. Потом я трахнул ее в этом же туалете сзади стоя, потом мы вернулись и целовались на диване. У Алисы был перегар, наверное, у меня тоже, но я был, видимо, брезгливее, чем она. Я все в подробностях рассказал Мише, рассказал, что было неплохо, хотя чувств особых не возникло. Вот если бы это была наша староста Оля или, лучше, Катя, то потом было бы о чем рассказать.  Как это ни странно, к той, которая на самом деле нравится, сложнее всего подойти. 
Алиса звонила мне еще пару раз, я шпилил ее в разных подходящих и не очень местах, общаться мне с ней было совсем не о чем, не знаю, что она во мне нашла, говорила, что ей нравится мой член. Не знаю, член, как член. Вряд ли я полюблю кого-нибудь за п**ду, по крайней мере, надеюсь, что я не так примитивно устроен. В конце концов она сама поняла, что кроме члена на нее в моем организме ничего больше не реагирует и оставила мой организм в покое. 

Заметно было, что Мишка немножко злится на судьбу из-за того, что я его типа обогнал, хотя ведь никакого социалистического соревнования у нас с ним не было и пари не заключались. Ему было обидно, что я теперь перешел на следующую эмпирическую ступень, а он мог лишь теоретизировать, как оно там, впереди. А впереди не было ничего особенного: Алиса исчезла, к Оле я по-прежнему стеснялся подойти, с Катей мы иногда просто виделись, не более - Валентин Семенович не прекращал общения, я бывал у них, играл с Вадиком, пару раз сидел с ним, пока их не было дома. Валентина Семеновича я называл уже просто Семеныч, а Катя и раньше была для меня просто Катя. Особых признаков того, что Катя хотела пошпилиться с молоденьким, заметно не было, да и, вообще, нехорошо это, трахать жену друга, а я теперь считал Семеныча своим другом, по крайней мере, больше друзей у меня не было. Он рассказывал за чаем о тупых учениках, о том, что таких заинтересованных, как я, больше не попадается. Мы много и продуктивно (для меня, конечно, продуктивнее, чем для него) спорили:
-Семеныч, как они тогда вообще смешно жили, работали семидневную неделю, а по вечерам песни пели про Сталина и писали друг на друга доносы.
-Думаешь, если бы ты, такой умный, родился б году в двадцать втором, то на папу с мамой не стукнул бы? Это тогда героизмом считалось. А рабочий день долго был у нас семичасовым, у единственных в мире. Не все так просто, шпендрик.  

Катя подливала нам чай, вертела своими завитками и возбуждала, особенно, когда наклонялась с чайником в руке, в эти моменты я чувствовал ее запах и видел начала грудей, хоть и старался не смотреть. Вечером в такие дни мне приходилось дрочить с удвоенной силой. 

Олю я трахнул через год, на студконференции в Ярославле. Ну, там понятно, чужое общежитие, водка после докладов, пошли гулять вдоль кремля, а это у них там не кремль, а стены монастыря какого-то, рядом, кстати, с медакадемией, тепло, весна, бабка стоит цветы продает, я как-то неожиданного для самого себя осмелел, букет у бабки купил да взял Оле и подарил. Она покраснела, как дура. Наверное, я тоже. Вечером пошли к ним в гости, девочки салат нарезали, Оля там вдвоем жила, еще с одной. Поели, попили, все по домам разошлись, сидим втроем, с соседкой, мне тоже уходить пора, ночь, завтра снова сидеть доклады слушать, с бодуна, я вдруг раз, и говорю, пошли проветримся перед сном. Пошли. Ну, там уж само собой получилось, что я ее поцеловал. И она, видно, что не уклонялась особо. В который раз убеждаюсь, что они все какие-то ненормальные на это дело, на сближение тел, если бы у баб был х*й, он бы у них стоял всю дорогу. Она вспотела вся, дышит, глаза блестят, как фонари. наверное, у меня тоже блестели, не знаю. Ну я-то мужик, а эти выпендриваются, как как будто им вообще ничего не хочется, мол нашим ухаживаниям уступают. 

Я когда Мишке рассказывал, потом уже, как Олю на скамейке в парке драл, он прямо чуть не заплакал. Я говорю, может не надо тебе все сообщать, а он - нет, у нас уговор, все или ничего. Ну, раз уговор, тогда слушай.
Через неделю еще хуже стало: Семеныч попросил меня посидеть с Вадькой, я посидел, потом пришла Катя, сказала, что Семеныч будет через час, подожди его, чай попьете. Вадька уснул, еще пока я с ним сидел, Катя вдруг берет меня двумя руками за лицо, говорит, какой же ты сладкий паренек, Витечка, берет, и смачно так, целует, взасос. Ну, я уже не школьник, руку ей сразу под платье сую, трусики на сторону сдвигаю, там уже и готово все, мокренько; прямо так сидя на диване все и получилось, она, небось, специально трусики такие надела, на два размера больше. 

Мишке было совершенно нечем крыть. Если глядеть с его колокольни, жизнь, действительно - настоящее, неразбавленное говно, все трахаются вокруг, плоды срывают, а ты ковыряй свои прыщики да дрочи, как та мартышка. Ну, что делать, Мишка, будет и на твоей улице праздник. Хехе. А на самом деле непонятно, кто был в тот момент счастливее, я или он. Я нашел женщину, которая возбуждала не только член, но и все остальные органы. Мало того, этих женщин было две. У Мишки не было ни одной, но, черт возьми, иногда мне казалось, что я ему завидую. К кому из моих женщин я испытывал так называемую любовь - я не знал. В отношении Кати примешивался еще и комплекс вины из-за Семеныча, я, вообще-то воспитан порядочным человеком. Мишка говорил, что порядочность в таких вопросах это пустая иллюзия, ведь семейная жизнь счастья все равно не принесет, та еще ценность, так что там и рушить нечего, и вот как раз свежий пример - и Катя эта на части разрывается и ты, хоть женись, хоть не женись - нету счастья. 

Не могу сказать, что я прямо разрывался на части, нет, я, скорее, наблюдал за собой. Я дал себе слово делать только то (в отношении моих женщин) что мне хочется, а, если не хочется ничего - ничего и не делать, тут я не на работе. Так не всегда получалось, но и по этому поводу я особенно не страдал. Что такое женщина я теперь знал, а вот по поводу диплома такой ясности не было. Диплом на данном этапе моего развития был, все -таки, важнее. Оля тоже замуж особо не торопилась, по крайней мере, за меня, и воспринимала меня как качественное времяпрепровождение иногда. А мне нравились ее задица и бедра, я подолгу облизывал ее с тыла, мял в руках, целовал все ложбинки, прежде чем приступать к делу. Оля нравилась мне, была неглупа, никогда не кончала, наверное, не хотела растрачиваться. 

Не то Катя. Катя кончала до скрежета в зубах, до дрожи в кончиках пальцев, она лакомилась мной, как блюдом от шеф-повара. Возможно, острота ее чувств обострялась недоступностью, запретностью удовольствия, ведь мы могли видеться довольно редко. Я не люблю прогуливать пары и трахаться мы могли только тогда, когда между моим приходом и приходом Семеныча оставалось достаточно времени. К себе, из-за моей чеканутой мамаши, я ее звать не мог. Меня эти отношения, в общем, радовали: они не были обременительны, несли драйв, легкие покалывания в совесть и заряд бодрости. Катя работала дома, оформляла сайты, умела классно рисовать и мне это в ней тоже страшно нравилось. В те дни, пару раз в неделю, когда у меня было меньше пар, она клала Вадьку спать, приходил я, мы трахались и я ждал прихода закадычного Семеныча, вооружившись чаем с малиновым вареньем и учебником по патанатомии. Семеныч мне искренне радовался, видимо, я так и остался его любимым учеником. 

О чем мы с ним только не говорили. О любви, о том, проиграли мы на самом деле бородинское сражение, или нет, о моей чеканутой маме с ее иконами и свечками, о том, что это странно, что у меня нет друзей, кроме них, кроме Семеныча. Я рассказывал ему о своих поебушках с Олей, он не одобрял, мол, не надо без любви, вредно для душевного здоровья. Говорили о моем отце, что мы с ним отдалились друг от друга, возможно, я перестал в нем нуждаться, с возрастом, возможно, его роль с успехом стал играть Семеныч. Семеныч не спорил, гладил меня по голове и назвал сыночком, под наш общий, с Катей, хохот. Он выглядел несколько старше своих лет, с залысинами, с намечающимся пузиком, с темноватыми кругами под глазами, но, все-таки, на отца не тянул. Я вспомнил как-то про Робинзона Крузо, спросил Семеныча, что же там за смысл такой. Семеныч долго и обстоятельно рассказывал мне, что это, на самом деле ”такая вот протестанская библия, пошаговое руководство, как построить счастье на своем отдельно взятом хуторе, и хутор этот как построить, и что для счастья трудиться надо, желательно с утра до вечера, собирать урожаи, копить добро и не выпендриваться. Чуда нет. Католик бы такого не наваял, как и православный”.
-А чего у него Пятница там вместо аборигенки какой-нить?
-Хер его знает, Витя. Вообще, странно. Наверное, Дефо решил, что религиозные разговоры Робинзону уместнее с мужиком вести, хоть и с дикарем. Он же его там в христианство обратить пытался. Чем-то Дефу этого бабы не устраивали, наверное. 

Катю я называл, когда мы были с ней вдвоем, давно уже Катькой и мне приходилось быть внимательным, когда мы были не вдвоем. Семенычу вряд ли бы это понравилось. 
Катя сказала мне как-то, что Семеныч тоже не ангел и вполне “все вот это” заслужил, хотя, как человек он ей очень дорог. На первый взгляд у них было все ок, ребенок, иногда секс (по словам Кати), общие друзья, общие фильмы, разговоры. Но что-то проскакивало во взглядах, легкое отчуждение и странная порой виноватость в глазах Семеныча. 
Я рассказывал Мишке, что Катя для меня стала вроде MDMA, наркотик мягкий, физической зависимости нет, но с ним настолько хорошо, что без него пусто, серотониновая яма. Мишка объяснил, как и ожидалось, что даже если это и есть так называемая любовь, она все равно пройдет, рано или поздно. Я ответил, что пусть, пройдет так пройдет, но чувство уж очень сладкое. Я сочинил, подростковое наверное, стихотворение, и принес его Кате, на листочке:

И зима прошла, и лето, наступает осень, 
все боюсь тебя любить, все боюсь, что бросишь. 
Я тащу себя вперед, тягостную ношу, 
все боюсь тебя любить все боюсь что брошу.

Катя почему-то расчувствовалась, смеялась и целовала меня и все шептала, что не надо бояться, малыш, пусть все будет, как будет и жить стОит, вот увидишь.

Прошло еще полгода. Я учился, неплохо, в группе я был явно лучший, готовился к жизни, в отличие от остальных оболтусов. Оля потерялась, завела себе нового “трахаля”, шестикурсника, мы с ней остались приятелями, она рассказала мне, перебирая сапожком снег у дверей во внутренние болезни, стряхивая пепел с сигареты, что, “походу, залетела и аборт делать, видимо, не буду, пусть женится”. Совет да любовь. 

Мишка чпокнул некую курганскую фифу и влюбился, как школьник. Или наоборот, сначала как школьник, а потом чпокнул, не знаю, его сибирские перипетии мне уже не так интересны, мы с ним стали реже общаться. 

Катя попала в больницу с внематочной беременностью. Понятно, что непонятно от кого. Хотя, со мной она, вроде, глотала какие-то таблетки. Я поймал себя на том, что не на шутку волновался за нее. Хорошо, опухоли нет, но внематочная тоже штука небезобидная. 
Любовь, что-ли? Я представил себе однажды, что Катьки больше нет в моей жизни и, вообще нет, мне стало прямо больно где-то внутри, спазм тянул там за что-то живое, похоже, она значила для меня больше, чем я сам сознавал, больше, чем я бы хотел, чтобы она для меня значила. Она лежала у нас, я, хотя были зимние каникулы, пришел и все организовал, сказал на отделении, что это моя родственница, подобрал палату поприличнее, поговорил с доктором, он вел у нас гинекологию, важно было, чтобы он запомнил эту больную, выделил из рутины. Катька лежала у окна, молчала, я набрал ей апельсинов в ларьке, посидел на краю кровати и неожиданно признался в любви. Ей сейчас было не совсем до этого, я это понимал, но, тем не менее, посчитал нужным сказать о том что чувствую. Наверное, это было трогательно по-детски с моей стороны, хз, но она сама называла меня без конца малышом и я уже свыкся с ролью мальчика, которого балуют мороженым и всем остальным. Я никому еще такого не говорил. Она, конечно, такое уже и говорила, и слышала, но тоже, наверное, не так много раз, так что не потеряла еще свежесть ощущения. Катька смотрела на меня молча минуты две. 
-Ты жалеешь меня просто, Витя. Будет у тебя еще любовь, найдешь себе девочку-припевочку, не такую тетку, как я. 
Я положил палец ей на губы, чтобы помолчала и не произносила свои дежурные глупости. 

Часть каникул я провел у них дома, сидел с Вадиком. У Семеныча родители умерли, а Катины жили где-то далеко, чуть ли не в Хабаровске. Вечерами мы с Семенычем пили пивко, разговаривали по душам. Я именно тогда понял, что он мой настоящий друг, что таких друзей у меня никогда не было и, наверное, не будет. И я сказал ему об этом. 

-Ты же понимаешь, -ответил Семеныч, что у нас с тобой гейские отношения, только без секса. 
-В смысле? Ты ебнулся, Семеныч??
-Вовсе нет. Ты же меня любишь. Разве нет?
-Нет, конечно. Я к тебе привязан, очень, да. Но… Ты чё, пидор, что ли? Нет. Хватит издеваться, и вообще, не смешно. 
-Вить, ты просто боишься.
-Чего?
-Собственных чувств. 
-Семеныч, ты это серьезно? Ты что, уже влюблялся в учеников? Кроме меня? Нет, нет, я не верю. Ты и на пидора не похож нисколько. Жопой не вертишь, ручками не делаешь. 

Я показал Семенычу, как, по моим представлениям, делают ручкой геи, рисуя в воздухе что-то вроде скрипичного ключа. Он положил свою крестьянскую ладонь мне на плечо, наклонился и поцеловал. Туда же, в плечо. Посмотрел на меня, снизу вверх, в глазах его был стон, страх и, где-то в глубине - надежда. Он снял очки, его доброе круглое лицо было похоже на кусок теста. 
Я не отпрянул в ужасе, нет, в конце концов, это был человек, ставший мне родным и, не член же он мне в рот совал, в конце концов. 
-Семеныч, Валентин Семенович, я, конечно, не хочу тебя терять, но, ты требуешь слишком многого. Я - не гей, извини, ну вот нисколько. Я, вот, даже с женой твоей спал, один раз. 
Я сам не понимал, зачем ему это говорю, полный бред, я же рушу все мосты. Наверное, я инстинктивно хотел его отвлечь, от моего плеча, и, вообще. Бред.
-Серьезно? Она это с тобой сделала? Вот сучка, а. Я знал, я догадывался. 
Семеныч сел прямо и перестал смотреть на меня умоляющими глазами. 
-Ну надо же. Это она мне за Лешку отомстила, плюс упреждающий удар. Вот наседка, все вокруг своими юбками накрыла, ну все. Скоро с пидорами с сайта знакомств сама трахаться начнет. Любит. 
-Да не пидор я, сколько тебе говорить. Что за Лешка? 
-Да. Был у меня один, чуть не развел нас. 
-Ученик?
-Нет. Ты что, думаешь, я педофил, что ли? Нет, просто парень, тогда ему двадцать было. Ух, я по нему сох. 
-А чего сох-то? Ну, развелся бы, если такая лямур.
-Он в Германию с родителями уехал. Может, это и хорошо. Семья сохранилась. 
-И Катя знала?
-Знала. Сначала подозревала, а потом узнала. Ладно, дело прошлое. А теперь ты. Ты, вообще, что ли, ни о чем не догадывался все эти годы?
-Нет. А с чего бы мне? Дружили и дружили. То есть, значит, если бы не твоя древнегреческая страсть, хер бы ты со мной проводил столько времени, с глупым подростком? Да? Только честно!
-Витя, не говори глупости. С тобой есть, о чем трахаться (он улыбнулся), ты реально смышленый и не по годам развитый шпендрик.
-Ты всем своим пидовкам вот это в уши задуваешь? Давай честно, я не ухожу, не бойся, хотя и хочу уйти, только давай не врать.
-Вить, я не вру. Согласись, столько лет общения с неинтересным человеком не выдержало бы ни одно либидо, согласись.
В его словах был резон. Я вспомнил Алису, Олю. 
Вспомнил Катю. А она? Неужели притворялась всю дорогу, чтобы только своего Валечку сохранить? Она что, вообще не понимает, что геями рождаются, что я не стану сосать *** даже по самой большой дружбе. 
-Я тебя люблю. А Катя - нет. 
Семеныч как будто слышал, о чем я думаю. 
-Вить, дай я хотя бы у тебя в рот возьму. Пожалуйста. 

Не дожидаясь ответа, он встал передо мной на колени и начал расстегивать на мне ремень. 
-Семеныч, зачем, мне же это, ну, совершенно не надо.
-А ты расслабься, сделай это для меня. Просто получи удовольствие. 
Опять этот стон в глазах. Мне вдруг стало его жалко. 

Он неплохо делал свое дело, а перед самым концом оторвался, начал рукой, а губами резко поднялся к моей щеке, стал шептать что-то, “я тебя люблю, Витечка, шпендрик мой, я тебя люблю”, немного сбил мне кайф, но, в общем, сработал не хуже бабы. Потом он вернулся вниз, стал жадно все слизывать и глотать. 
О, господи. Если бы это делал какой-то другой мужик, меня бы точно вырвало, но Семеныч! Сколько мы просидел рядом, за чаем, пивом, водкой; черт возьми, я знал его запах, когда он потел, я знал его, как облупленного, а уж он меня и подавно, все же с восьмого класса по третий курс. 
Я, конечно, интроверт и, вообще, немножко социопат, мне быстро надоедают люди, но, если я и выходил из дома по собственному желанию, без инстинкта совокупления - то к ним, к нему. 
Я погладил его, несмело, по доброй круглой пидорской башке. Что же мне делать- то теперь с тобой? 
-Давай, знаешь, Семеныч,оставим это, как единичный опыт. Было, да, случилось, из песни слов не выкинешь. Страница закрыта, спасибо за внимание, а теперь давай просто дружить, общаться, как раньше, как всегда. А?
-Витя, тебе ведь понравилось? Только честно!
-Семеныч. Нет. Ну, не очень. Ты все вполне профессионально исполнил, но, если уж честно, то я бы себе сам, под порнушку, сварганил бы не хуже. Прости, без обид.
-Ты просто не расслабился! Я вижу это в тебе, ты бисексуален, у меня глаз наметан.
-Ой-ей-ей. А ты, я вижу, неизлечим. Можно, я уйду? 
-А давай просто поспим вдвоем? Просто поспим, я не буду лезть, клянусь. Так не хочется тебя отпускать.

Я ушел, конечно. И не мог уснуть полночи. Наутро у Кати была назначена операция, я зашел к ней после пар. Там был уже Семеныч с Вадиком. Семеныч обнял меня, увидев, я беспомощно улыбался. У него были виноватые глаза. С Катей было все ок, через три дня ее обещали отпустить домой. 
Я не ходил к Семенычу, сказал по телефону, что мне нужно готовиться к зачету по внутренним, который наша сучка профессор устроила сразу после каникул. Врать я ненавижу, но тут пришлось. На следующий день я навестил Катю в первой половине дня, чтоб не столкнуться нечаянно с Семенычем. Она уже вставала, мы вышли в коридор. Выглядела она вполне сносно, волосы уложены и мои любимые спиральки-завитушки тихонько тряслись при ходьбе. 
-Что, болит? 
-Норм. Я думала, будет хуже. Забей. Как ты? Готовишься? К нам не ходишь?
-Да, без тебя не хожу. Слушай, Кать, а ты не боишься, что Валик твой без тебя, типа, не очень будет скучать? Девочки с работы, компании всякие...
- В смысле? Какие компании? 
-Ну, разные там...
-Он тебе что, уже и про мальчиков рассказал? Приставал?
-Ну так, немножко. Кать, а зачем ты со мной спишь?
-В смысле? Хочу. Хочу и сплю. 
-А, может, чтобы он со мной не спал? Семью сторожишь, Вадику папа нужен…
-Не мели херни, Витя. Откуда вообще такие мысли? Ты мой любовник, любовничек. От слова любить. Это он тебе, что ли, наплел? Подожди. Ты что, ему сказал? Про нас? 
-Ну, сказал. А че? С ним разочек было, вот теперь сказал, что и с тобой тоже разочек.
-Какой же ты балбес. И как он? А, поняла, он подумал, что это я специально, чтоб ты ему не достался. Детский сад. С ним разочек, со мной разочек. Знаешь что, Витя, иди-ка ты домой. Я хочу побыть одна, хорошо? Я подумаю, как нам быть, но это уже не семья, а полный бред. 

Я ушел. Меня ушли. Что делать дальше, я не понимал. 
Я интроверт, немножко социопат и, вообще-то, люблю быть один. Даже, когда у меня день рождения, приходят одногруппники и, последние годы, Семеныч, то в какой-то момент, недоезжая полуночи, я не выдерживаю и прошу всех уйти, ну, может быть, всех кроме Семеныча, я устал, мне тяжело так много часов с людьми. Но в этот вечер мне, впервые, если не брать детство, стало плохо одному. 

Курган, прием, как слышно? Верный Мишка был дома и не спал. У Кургана разница с нами два часа, не так и много. Мишка стал взахлеб тараторить о своей половой жизни, о том, что он чувствует к этой своей фифе, что иногда он трахает других и записывает в анонимный блог ощущения и что мужчина все-таки полигамен, и, “сам посуди, почему мы должны жертвовать своими эволюционными интересами ради ихних, женских, равноправие у нас или еб твою мать”. Он еще больше растолстел, даже расплылся, я слушал его и думал о том, что недалек тот час, когда он сам будет больше бояться, что ему изменят, чем наоборот. Я так и не рассказал ему о своих делах, да и что он мне мог посоветовать. Записывать ощущения. 

Я полистал общую хирургию. Занятие делом спасает от негативных эмоций. Но сосредоточиться не получалось. На кухне мама шепталась о чем-то с подругой. Мне стало вдруг отчаянно непонятно, что делать, я понимал только, что не могу сейчас один. И я позвонил Семенычу. 
-Привет. Что Катя?
-Завтра выписывают. Ты извини меня, я не хотел, просто не смог сдержаться. Я больше не буду, обещаю. 
-Ладно, я многое могу понять. Забыто. 
-Приезжай, просто так, пива попьем! А? У тебя ж каникулы еще? Мы тут с Вадькой мульт смотрим.
-Ок. Приеду. Чет скучно дома.
Я поколебался немного, идти ли в душ. Странно принимать душ перед пивом с корешом, но я все-таки его зачем-то принял.

Вадька впился в экран, как кобра, увидел движущегося меня, боковым зрением, вскинул ручку, чтобы дать мне “пять” и тут же отключил боковое зрение обратно. 
Я привез пиво. Мы мирно расположились на кухне.
-Семеныч, ты, извини, я Кате рассказал кое-что.
-Что???
-Ну, сказал ей, что я тебе рассказал, что у нас с ней было, разок, ну и что с тобой у нас тоже, разок, было. 
-Малолетка ты тупая, Витя. Туупенькая. Шпендрик. Дай поцелую?
-На. 
Я повернулся к Семенычу правой щекой. Глаза его снова застонали. Хм. В таком состоянии он мог бы для меня сделать вообще все, что я закажу. Мог бы поджечь дом, не знаю, совершить покушение на Путина. Дурак. 
Он удержался, поцеловал разок и отстал. 
-Ну и как ей все эти новости понравились? Последние известия, программа блять "В рабочий полдень"! Служу Советскому Союзу! Играй гормон! Ведь уйдет от меня, как пить, уйдет. А я не хочу. Ну что я один? Я Вадика люблю, нахуя ему другой папа. Ты у нее станешь последней каплей. Каплей спермы. 
Семеныч был странно пьян, хотя выпил всего одну бутылку пива. 
-Ты что, Семеныч, уже до меня накатил?
-Да! И что? Не имею права? Виски у меня есть, хочешь? 
-Хочу. 

Укладывать Вадика пришлось мне. Он уснул под телевизор, мне пришлось его разбудить и отнести сначала в туалет, он пописал, собрался расплакаться, но быстро уснул обратно. Семеныч на кухне уже совсем плохо соображал, снял очки, лицо его было зелено-серое, я тоже был в хлам, хотя и не настолько, он полез ко мне на коленях, к ремню, вспомнив свой старый паттерн. 
У меня никак не вставал. В какой-то момент мне надоели его причмокивания, я не выдержал и ударил его в лицо. Потный Семеныч повалился затылком на кафельный пол, улыбаясь во весь рот. 
-Семеныч, извини, ну я же просил, не надо, ты же обещал.
Он что-то бормотал, ползал по полу, плакал, я принес из комнаты планшет, нашел свою любимую порнушку, попросил его ничего не делать и накончал ему полный рот. 

Как нелеп этот мир. Человек, который столько лет так много для меня значил, оказался вдруг лишним и таким неудобным. С другой стороны, у всех есть же какие-то недостатки. Если у тебя есть друг, то бери уж его целиком, с минусами и плюсами, думал я, борясь в такси со сном, ведь, могло быть и хуже, если б Семеныч оказался, к примеру, заядлым путинистом или, не знаю, адвентистом, иеговистом или еще каким-нибудь мракобесом. 

Что было дальше? Я не общался с ними пару месяцев. Ходил на пары, много занимался дома, поднажал на немецкий, мне пришло в голову уехать в Европу, получив диплом, в Германии требуются врачи. Отец поддерживал меня, переводил денег, “давай давай сын, учись, пользуйся, забивай мозг знаниями, сейчас для этого лучшее время”. 

Позвонила Катя. Они развелись. Я приехал к ней, остался на всю ночь. Вадик сказал утром, увидев меня, что “Витя теперь будет моим новым папой”. 
-А что, Катька, уже есть другие кандидаты? -спросил я ее в кухне.
-А что, Витюша, пошел бы за меня? С прицепом-то?
-Кать, дело не в прицепе. Просто, ну какой я сейчас муж? Третьекурсник. 
Она долго смотрела на меня, думала чего-то своей женской головой.
-Ладно, малыш, будешь пока любовником. 

На день рождения к Вадику пришел Семеныч. Мы обнялись. 
-Как ты? Бойфренда нашел?
-Нет. 
Он принес Вадику железную дорогу и долго собирал ее вместе с ним, вернее, собирал он, а Вадик больше смотрел. Катя наблюдала за ними с фужером вина и грустно улыбалась. Я наблюдал за Катей. В гостях была еще Катина подруга, тоже с ребенком. Она ушла первой, мы остались втроем, Вадик гремел паровозами в спальне, Семеныч сидел пьяный с расстегнутым воротом. Вдруг он поднялся с места и начал рассказывать, какой я классный и как он, несмотря ни на что, меня любит. 
-Семеныч, ну перестань, вот к чему ты все это говоришь?

Катя все так же грустно улыбалась и молчала, молчала, молчала.