Не уйдешь далеко, господи

Звонок раздался поздно вечером. Степан так и остался стоять в прихожей, в расстегнутой куртке, с ключами в одной руке и с сумкой в другой. К телефону пошел Максим, аккуратно сняв с коленей Зайку, которая, не удержавшись на ногах, тут же уселась на пол, продолжая жевать. Обойдя ее, он жестом попросил Степана подождать.
— Алло.
Степан смотрел Максиму четко в центр спины. Смотрел долго, хотя разговор длился не больше двух минут.
Положив трубку, Макс так к нему и не повернулся.
Спроси кто позже у Степана, что он видел перед собой, какие мысли были в голове и что за слова произносил Максим в трубку, он бы не смог ответить на этот вопрос.

— Держитесь.
— Отмучилась.
— Жалко, молодая совсем.
— Да сейчас все больше молодых умирает.
— Как же теперь дочь без матери?
— Если что — обращайтесь.
— Держитесь.
— Держитесь.
— С деньгами как?
— Держитесь.

— Ты знаешь, — сказал Макс, переваливая салат из глубокой хромированной миски в пластиковый контейнер, — меня вдруг стало бесить это слово. Держаться. Держаться! Как? За что?..
— Ну, а что бы ты сказал в таком случае? — Степан поставил контейнер в холодильник, закрыл дверцу, прислушался. Показалось. Спит.
— Только не это. Либо вообще молчал бы.
— Ты много людей похоронил, Максим?
— Одного раза было достаточно.
— И как тебе?
Степан задал прямой вопрос, но ответ на него услышать боялся. Максим мог повести себя непредсказуемо. Мог сказать в ответ что-то резкое, грубое, жестокое. Мог повысить голос, мог откровенно схамить. А мог и расплакаться, и это было бы самым правильным в этой ситуации, и тогда Степан сумел бы помочь ему, потому что все это время не произошло ни единого случая, когда Максим выразил свои эмоции. Может, в тот момент, когда он ответил на звонок, его разорвало на части, и не осталось от него уже ничего. Восстанавливается после такого каждый по-разному, время регенерации тоже разнится, и это только в том случае, если функция эта не пострадала.
А Степану хотелось, чтобы Макс начал реагировать. Все эти дни он усиленно занимался ребенком, не нарушив привычного для них распорядка дня, по которому они втроем жили последние четыре месяца. Степан занимался организацией похорон один, и, хотя ему хотелось иногда посоветоваться с Максом, рассказать что-то или просто побыть рядом, этому желанию он не поддался. Чувствовал, что стоит сделать хоть один маленький шажочек в сторону — и вся система разлетится на острые осколки. Они оба потеряли не просто близкого человека — родного, любимого, всегда живого, теплого. Казалось бы, все верно: надо держаться. Друг за друга, за Зайку, которая в свои два года так и не поняла, что произошло, за серые утра, тяжелее которых только воспоминания, за разбросанные по квартире вещи, за неоплаченные квитанции, за телефонные звонки тех, кто не узнал о смерти Люды вовремя — все это и было теперь их жизнью, поделенной на три неравные части. Жизнью, которую и назвать-то таким словом можно теперь было с трудом.
Забрать Зайку на время к себе предлагали не единожды. Степан не понимал, о каком отдыхе говорят эти люди. Конечно, из лучших побуждений, но смысл, смысл-то где?
— Выспишься, — аргументировала родная сестра Люды Ольга, смотревшая сквозь Максима с самого начала их знакомства. — Отвлекись. Рыбалка, охота, что там еще у тебя есть. Да просто дома посиди. Напейся, в конце концов.
Она даже стала складывать Зайкины вещи в целлофановый пакет, который выудила у себя из сумки. Степан хватило одного взгляда на то, как она оценивающе разглядывает дочкину пижамку, растягивая ткань в разные стороны, чтобы понять, что на их территорию заступил чужой.
— Положи на место, — попросил он. — Зайка останется дома.
Ольга бросила на него раздраженный взгляд. Имеет право, подумал Степан. Только вот время выбрала неудачное.
— Я помочь хочу.
— На кухне Макс с курицей зашивается, помоги ему там.
Ольга аккуратно сложила пустой пакет вчетверо, прижала его ладонями к животу.
— Я тебе не чужой человек, Степа.
— Чужой, — ответил он, не думая. — Ты и ей была чужая.
— Ну, скажи еще, что я ее в могилу свела.
— Такая глупость только тебе могла в голову прийти.
— Зато вы тут все… все вы…
— Молчи, Оль, — попросил Степан. — Иди в комнату, сядь, выпей. Курить только в коридоре. Разговоров о Зайке и размышлений о том, что Люду лечили неправильно, не будет. Если начнешь, то попрошу тебя на пару слов, выведу в коридор, а потом закрою за тобой дверь.
Они были в маленькой комнате одни. Тут было дочкино царство. За закрытой дверью слышался тихий гул — сидевшие за столом люди поминали Людмилу Анатольевну Зильберман, 1984 года рождения, скончавшуюся от рака груди обычным весенним вечером в одной из больниц города Москвы.

— Мне жаль, — выдавила из себя начальница, протягивая Степану конверт. — Если тебе нужен отпуск, то не молчи. Даже заявление потом напишешь.
Рука с конвертом настойчиво качнулась вверх-вниз. Степан не мог заставить себя взять деньги.
— Чего ты? — раздраженно спросила начальница. — Просто возьми, дочке фруктов купишь…
— А других мыслей нет? — вдруг разозлился он. — Почему сразу фруктов? Почему сразу «купишь дочке»? Я что, по-твоему, ее на хлебе с водой держу? Или фрукты она никогда не пробовала? Или это цель у вас такая — затолкать в ребенка побольше жратвы? А ты в курсе, что у нее поливалентная аллергия, и мы все ночами не спали, пока она орала как резаная, от зуда и колик? Ей нельзя эти твои «фрукты». Ей можно только зеленые яблоки, гречку и отварную капусту.
— Не ори на меня, — тихо попросила начальница.
— Из мяса только говядина и куриные грудки. Белое мясо и красное! Ребенку два года всего! Вы бы, прежде чем советовать купить ей говна какого-нибудь, узнали бы, что ей можно, а что нельзя!
И вдруг его вестибулярный аппарат взорвался. Пришлось сделать шаг в сторону, чтобы не потерять линию горизонта, которая из прямой вдруг превратилась в кривую и пьяную. Начальница шагнула вперед, подхватила его под локоть, мягко толкнула вперед и вниз, и Степан оказался вдруг сидящим на стуле, который, в свою очередь, покачивался на волнах его головокружения. В ее руке появился стакан воды. Степан отвернулся.
— Не буду.
— Я тебе не буду!
— Мутит.
— Я на стол поставлю, вот.
Он сделал попытку встать, аккуратно упираясь руками в края стула. Начальница села напротив него на корточки.
— Ну, не делай глупостей.
— Пожалуй, я сегодня у тебя отпрошусь.
Перед глазами все становилось четче, мелкие детали проступали с каждого квадрата обозреваемой площади. Слишком четко проступали, еще немного, и он станет различать эритроциты в ее капиллярах.
— Я дам машину, — она поднялась на ноги, подошла к письменному столу, сняла трубку телефона. — Сейчас… минутку. Василь Петрович, это я, где ты? Не, не, не отменяется, ты что. По пути человека завези, пожалуйста, тут недалеко… Думаю, скоро. Ты ж, как всегда, у входа? Он выйдет скоро, успеешь везде. После обеда бухгалтерия, а потом со мной, не планируй ничего на это время.
Спустя три минуты Степан бодро зашел в свой кабинет и, опираясь одной рукой о стену, спокойно сообщил коллегам, что взял отпуск за свой счет до конца недели. Народ сочувственно переглядывался.
— Конечно.
— Давно пора.
— Не погибнем тут без тебя.
— Звони, если что.
— Держись, Степа.

Держись.

Водитель не задавал вопросов. Молча протянул руку, молча дал прикурить. Повез Степана домой коротким путем. Когда машина поравнялась с парком, Степан зачем-то вдруг вспомнил, как они с Людой и Максимом поехали на пляж в Рублево. А потом он вспомнил о том, как звонил ей на работу, сказал, когда похороны, намекнул о поминках, а ему ответили, что соберутся сами по себе, спросили, не нужно ли чего ему или дочке, и уточнили номер его банковской карты, на которую через час после созвона упали одиннадцать тысяч рублей.
Макс не стал их благодарить. Он познакомился с Людой как раз на работе, всех там знал, и даже теперь, после того, как он уволился, очень не хотел, чтобы кто-то был в курсе.

Максим вышел в коридор на звук открываемой двери, удивленно округлил глаза.
— Отпросился до конца недели, — пресек его расспросы Степан. — Что у нас так тихо? Враг сдался?
— Спит, — отозвался Макс. — Поела, нервы мне помотала, а теперь спит. Я ее оставил там, где заснула, иди, посмотри.
Степан вошел в комнату, остановился. Посреди комнаты на животе огромного синего игрушечного медведя спала и в ус не дула красотка Зоя Степановна. Видимо, уже после того, как она засопела, Макс набросил на нее сверху желтый плед. Этот плед Степан купил по пути в роддом, когда ехал забирать оттуда молодую мамочку с новорожденной дочкой. Подарил прямо в салоне машины.
— Поговорить надо.
— Надо, значит, надо, — не удивился Максим. — Я ждал этого разговора.
— Да ну?.. — удивился Степан, стянув джемпер и бросив его в кресло. — Интересно, мы об одном и том же будем разговаривать?
— А это смотря подо что, — серьезно ответил Максим. — Я сегодня свободен, завтра свободен, могу послезавтра тоже свободным остаться — отгулы еще есть, прикинь.
— Почему мне не сказал?
— Я сказал позавчера. Думаю, тебе было не до этого.
— Не помню.
— Если ты спокойно уходишь на работу, не спрашивая меня, кто будет сидеть с ребенком, значит, подсознание сигнализирует тебе о том, что все схвачено, и волноваться тебе не надо.
Степан снял джинсы, аккуратно повесил их на подлокотник кресла, сел на диван.
— Так что за разговор? Суп будешь? Есть еще пельмени, но суп надо доедать, жалко выливать же.
— Не готовь тогда, все равно выбрасывается, посидим на колбасе и хлебе. Сейчас бы пивка.
— Пива нет. Осталась водка.
— Никакой водки. Кофе тогда.
Макс пошел на кухню, но задержался в дверях:
— А суп тогда на ужин?
— Да, я же сказал. А какой?
— Рассольник.
— Люблю.
— Я знаю, — донеслось уже из кухни. Зашумел чайник, громыхнула икеевская табуретка, постоянно попадающая под ноги.
Степан еще раз взглянул на дочь и вышел из комнаты.

Ольга встречала их на улице около своего дома. Вышла раньше, чем договаривались, решив прогулять себя до магазина. Набрала там йогуртов, яблок, купила с трудом разрешенную Зайке пару бананов, выбирала не перезрелые, с зелеными еще «жопками», без повреждений, долго стояла в отделе игрушек, вспоминая, что любит племянница. Так и не вспомнила, потому что не знала этого, поэтому купила ей пластмассовый грузовик и мыльные пузыри. Совсем перед тем, как направиться к кассе, зарулила в винный отдел. Прекрасно зная себя и будучи совершенно не знакомой с похмельем, Ольга ни чем не рисковала. А вот мысли могли одолеть. А она могла и не справиться, чего допустить было никак нельзя.
Сначала Макс выгрузил из багажника коляску, потом усадил туда Зайку. Пока он возился с ремешками безопасности, Степан достал из салона огромную сумку с детскими шмотками.
Докурив, Ольга подошла ближе.
— Вот и мы, — улыбнулся Максим, подкатывая «транспорт» с дочерью к ее родной тете.
Ольга не удостоила его взглядом, сразу повернулась к Степану. Максим тут де же вернулся к машине.
— Решился, значит.
— Я подумал, что у нее, — кивнул он на Зайку, — должна быть большая семья. Расширяем горизонты. Если ты не сбежишь раньше пятницы, то можешь забирать ее хоть на каждые выходные.
— Не сбегу. Скорее, вы первые будете, — вдруг улыбнулась Ольга, — вот ключи от дома, вот от бани. Проверь, что там проверить надо. А так… вполне можно жить. Только не забудь про пресную воду и обогреватель, его только на ночь. Ключи можно оставить под крыльцом, там справа есть коробка от чая, как тайник. Отзвонись, как приедете, ладно?
— Все тогда, — засобирался Степан, посмотрев на часы. — Если что, то тоже звони. Я все написал там, у нее в рюкзачке рядом с влажными салфетками…
— Как ты можешь?.. — вдруг исказилось лицо Ольги, и Степан не сразу понял, о чем она.
— Нас же только три дня не будет, — растерянно сказал он. — Что теперь не так? Разберемся мы с этой дачей.
— Как ты можешь… с ним?
Уже наплевав на приличия, Ольга кивнула в сторону их машины. — Как Людка могла… почему? Не понимаю, как?!!
Степан сделал шаг вперед.
— О чем ты, господи?
— Чья это дочь, Степа? Твоя, или его?
— Анализ ДНК не сдавали.
— Еще бы! — вырвалось из нее.
— Значит, наша. Твоя сестра различий не делала. Бывает же у ребенка два отца, верно? Один родил, другой растил.
— Это другое!
— … и даже судятся из-за этого. Знаешь… Нет, Оль, нет. Отдай ее обратно, Оль, я передумал.
Ольга рванула на себя детскую коляску.
— Не отдам. У нас мультфильмы через сорок минут.
— Отпусти коляску, сказал, — угрожающе произнес он, и Ольга, испугавшись, убрала руки. Степан повез Зайку к машине. Нашел глазами взгляд Максима через лобовое стекло, тот сразу вышел наружу, но ни одного вопроса не задал, просто взял из рук Степана сумку с вещами и молча отправил ее обратно на заднее сиденье машины.
Дома их не было всего полтора часа. Пустая квартира до сих пор хранила атмосферу сборов и планов, которые они строили тут совсем недавно. Три дня за городом, вдвоем, без мыслей о работе, без Зайки, без режима. Они хотели попробовать пожить без Люды вот так, не дома. Максим не хотел ехать, Степан пытался мягко уговорить.
— Мне лучше дома, а Зайке лучше с нами. Не сейчас, Степ. На майские можно поехать, но сейчас… не знаю. Не вовремя, для меня не вовремя.
— Не вовремя или тяжело? — уточнил Степан.
— Одно и то же. Ты знаешь, я ее туфли убрал в кладовку, еле-еле в руки взял — видеть не могу, прям как катком внутри раскатывает. Косметику ее в сумку свалил, тоже убрал в коробку от кофеварки. Ты хоть заметил, что почти все ее вещи исчезли?
Степан не заметил. Он всегда пользовался определенным набором предметов.
— Не заметил, — подтвердил Максим, — а я ведь тебя не виню. Только жить в этом теперь невозможно. Если я буду натыкаться взглядом на ее духи, шампунь или шлепанцы, я не соберусь заново, а ты с Зайкой не справишься.
Он был прав. С того самого дня, как всем стало понятно, что борьба с болезнью не предполагает участия в ней маленького ребенка, а у Люды попросту не осталось сил на то, чтобы подняться с кровати, матерью для их дочери стал именно Макс. Сам возложил на себя полномочия и стал решать все детские вопросы сам. К Степану обращался только тогда, когда были нужны деньги. Кормил, купал, таскал Зайку на плечах по двору или шел вместе с ней в магазин. Читал ей что-то смешное, лечил ее синяки, следил за тем, чтобы ее антигистаминные всегда были в наличии. Посменная работа санитаром позволяла ему так жить. И через короткое время Зайка стала ходить за ним «хвостиком». Когда Люда перестала вставать вообще, он придумал игру «Свидание». Сначала он умывал и причесывал любимую женщину, аккуратно кончиком пальцев нанося ей на губы тонкий слой помады. Переодевал ее в чистую маечку. Каждый раз — нового цвета. Накупил их ей сам, увидел на рынке «радугу» на прилавке и, как результат, каждый день Люда встречала Степана после работы не в роли тяжелобольной умирающей женщины, а на полчаса прилегшей отдохнуть леди. Именно Макс заменил тяжелый «аромат» медикаментов, колом стоящий в ее комнате, на запах спрея, купленного после тщательного отбора, с легким искристым запахом, а застиранное постельное белье вообще распатронил на составляющие, подобрав все по цвету: наволочка темно-красная, простынь цвета «кофе с молоком», а вместо одеяла — плед песочного цвета. Игра требовала участия обеих сторон, и Зайка тоже готовилась к ней основательно: Максим украшал ее головку свернутыми в корону полотенцами и делал ей сари из маминых шарфиков. А потом сажал дочь к Люде в постель и угощал обеих чаем или яблоками. И при этом нес порой такую навороченную чушь, что Степан однажды, застукав всех троих в таком виде, среагировал на увиденное только бровями, слов не нашлось.
— Ты мне вот что скажи, Степ. Сейчас, когда мы остались вдвоем… мы ведь останемся вдвоем?
— Да.
— И все?
— Да, Макс, у меня не было мысли предложить тебе уйти.
— Как все просто, оказывается, — усмехнулся Максим. — А я ведь был уверен в том, что ты меня попрешь.
— Почему это я тебя, а не ты меня?
— Ты сильнее и старше. И еще потому, что я все понимаю.
— У нас дочь, Максим. О каком расходе может идти речь?
— Неизвестно, чья она дочь. Может, я ей чужой человек.
— Ты этого хочешь или этого боишься?
— А ты? Козырять-то чем-то надо будет, когда тебе все надоест.
— Как ты думаешь, почему Людка не стала делать Зайке анализ ДНК?
— Денег не было, наверное, — едва слышно отозвался Максим.
— Как вариант пойдет, — согласился Степан. — Только я не верю в то, чтобы у тебя не было другой версии.
— Отвали.
— Мудак, — отрезал Степан. — Она не хотела знать, кто из нас… Это наша дочь, точка. Любой из нас может быть отцом. И, знаешь, я страшно ревную ее к тебе. Я вижу, что у нее не мои глаза и не мой нос. Но я научился с этим справляться, потому что теперь уже всегда я буду видеть в ней Людкино отражение. Рядом с нашими. Все образуется, все определится когда-нибудь, но сейчас — сейчас! — я бы не хотел даже трогать эту тему.
— А ты не хочешь знать, кто из нас ее родной отец?
— Не мне отменять Людкино решение.
— Зайка носит твое отчество.
— Мы были женаты.
— Ясный перец…
— А «папой» она называет тебя.

— А если кто-то из нас встретит кого-нибудь? — Макс, зайдя в комнату Степана перед сном, решил расставить все точки везде, где только возможно. — Представь, ведь это возможно.
— Тогда и будем думать, — сонно отозвался Степан. — И ложился бы ты уже…
Максим ушел, прикрыв за собой дверь. Степан уставился в окно, за которым было только небо и ободранные верхушки еще не оперившихся деревьев.
Весна сильно запаздывала.

За город они все-таки поехали. Майские праздники получились «длинными», и трудящиеся ломанулись на природу: сажать, жарить, отмечать.
Эта поездка была очередной попыткой сблизиться с Ольгой через Зайку как через прямое продолжение Людкиной жизни. Только в таком вот диатезно-малолетнем проявлении. К тому же Степан упорно добивался еще кое-чего: он хотел, чтобы Ольга признала Макса членом их с Людмилой семьи. Лечить Ольгину ксенофобофию было всегда трудно, она редко бывала в гостях, они долго скрывали от нее Максима, но когда она все поняла, то та чернота, которая до этого равномерно распределялась ею на всех кругом, в один момент концентрированно выбросилась в сторону старшей сестры, зацепив по пути всех участников «этого твоего бля*ства!». Люда сильно переживала тогда, Макс сделал две попытки уйти, которые хорошо запомнились всем троим, и если в первый раз Степан принял это как должное, то второй раз поехал искать его сам, и вернул через пару дней домой, ведя чуть ли не за шкирку. Ольга грозилась рассказать всем знакомым и настучать в милицию, и эти угрозы, помнится, вывели Степана из себя окончательно. Он держался ровно до того момента, пока вдруг Люда не сообщила ему, что у них будет ребенок. Степан сделал тогда всего один звонок по мобильному телефону:
— Оля, это Степан, здравствуй. У нас новости: ты скоро станешь тетей. А если не станешь, то пеняй на себя. Ясно?..
Неизвестно, что тогда заставило Ольгу успокоиться. То ли руки опустились, то ли задохнулась от возмущения, но угрозы и скандалы с ее стороны вдруг резко прекратились. Люда радовалась, как ребенок, всю беременность летала — ни токсикоз, ни отеки, ни пигментные пятна, ни «дорогой, мне бы сейчас шоколадку с сырым мясом», ни капризов, ничего. Со всех сторон все было хорошо, и Степан тогда сильно нервничал. Уж слишком все волшебно получалось, не могли так разом отступить все проблемы, так не бывает. И он искал подвох в любой улыбке жены, искал «капканы» везде, где только можно: от регистратуры в женской консультации до вылазки в магазин, где Максим, пока Степан с Людой сидели в кафе, выбрал будущему ребенку кроватку. Диагноз Люде поставили, когда Зайке исполнился год. И как бы ни старались они справиться, как бы ни прижимались друг к другу то мысленно, то физически, как бы ни копили силы и деньги для откупа… не получилось у них.

Ольга приехала на дачу накануне. Вылизала весь дом, протопила баню, сменила постельное белье во всех комнатах. Уже вечером села в машину и рванула в областной центр, где был единственный приличный супермаркет. Набивала тележку всякой нужной ерундой на несколько дней нахождения на даче трех взрослых и одного маленького ребенка, даже поймала себя на мысли, что делает все это не только ради себя, а еще и для Степана, который, если честно, отлично заботится о дочери ее сестры. Выбирая коньяк, укладывая в пакет отборные лимоны и бутылки с обезжиренным молоком, все думала и думала о том, что, возможно, она ничего не знает о том, как они живут. О том, как у них все было, как заведено, как устроено. Все, все кругом видят только то, что у них перед глазами, и она — не исключение. Желание «спасти» Зайку сошло на нет, откуда-то вдруг появилась мысль о том, что девочке с родным отцом будет лучше, а уж она-то, Ольга, их не бросит. Денег даст и сегодня вечером, и завтра утром, и просить не надо. Не возьмут — воткнет силой либо в руки, либо прпрячет под сиденье в их машине. Коньяк отличный, шашлыки замаринованы, погода клевая, дом крепкий, забор высокий, машина на ходу… «Эх, Людка, что ж ты так… ты бы объяснила, как оно есть-то — я бы поняла, клянусь твоим чертовым богом — поняла бы всё!.. Но ты ж дальше собственной жизни не пустила. Оставила тут после себя хорошенькую девочку, а сама ушла. Всех оставила тут. Ненавижу тебя, уродина. Ненавижу». На какой-то миг она вдруг возненавидела и Степана с Максом с такой силой, что нарочно направила свою тележку на зазевавшуюся пожилую женщину, и, прекрасно прицелившись, со всей силы проехалась колесами ей по ноге.
— Пакетов сколько? — кассирша задержала руку под столом. Ольга окинула взглядом купленное, которое было разложено на ленте. Прикинула общую сумму, машинально поправила съехавшую набок упаковку бумажных салфеток.
— Не надо. У меня все есть.
Кассовый аппарат равнодушно отщелкивал Ольгины деньги. «Ничего у тебя нет», подумала она, не глядя что и куда отбрасывает с ленты в тележку.
Ничего.

Степан зашел в дом первым. Зайка, держась за его руку, вихлялась рядом. Звать Ольгу он не хотел — наверняка ведь слышала, как они подъехали. Оглянулся, поджидая Максима, и только когда он подошел совсем близко, Степан громко позвал хозяйку по имени.
— Раздевайтесь! — услышал он со второго этажа, пытаясь поймать интонацию, угадать настроение и, возможно, сразу быть готовым к тому, что дольше пяти минут они тут не задержатся. Однако почти сразу же загромыхали, а потом появились на деревянных ступеньках черные с розовым Ольгины кроссовки. Спустившись, она сразу же протянула руку племяннице.
— Ноги не вытирайте, вещи бросайте тут. Как добрались?
Она впервые обратилась к ним двоим сразу.
— Нормально.
— Пробки, наверное?
— Нет, — вдруг отозвался Максим, который был за рулем всю дорогу, — как ни странно, дороги свободные.
— Тут поселок уже вчера гулял, — сказала Ольга. — Справа дым, слева смех. Если хотите, потом зайдем к соседям.
Люда привозила их сюда только один раз. Максим как раз осваивался в роли члена семьи, Зайка еще никак о себе не заявила, а дом был почти отстроен. Мать Люды и Ольги разделила его поровну между дочерьми, но занималась им только старшая. Так с сестрой они решили когда-то, так было удобно и выгодно обеим. Младшая могла приезжать, но чтобы без претензий и ненадолго. Да Людка и не могла иначе, давилась деревенским воздухом, оголтелой природой и тишиной под огромным небом.
В тот раз приехали на шашлыки, и тоже на майские. Максим чуть ли ни с первой минуты ковырялся в машине и очень стеснялся своего нового положения, а Степан и Люда тянули пиво из мелких бутылочек, сидя на крыльце. Чуть позже они сообразили, что пора бы вспомнить о мясе, потом не могли найти шампуры, потом отмывали их под ледяной водой, и пищевая сода, которой они их натирали, становилась под пальцами мылкой и приобретала темно-серый красивый цвет.

— А где тут туалет у вас? — деловито осведомился Максим. — А чайник можно поставить?
— Туалет вот здесь, задвижки нет, так что цепляйте на дверную ручку опознавательный какой-нибудь знак. А чайник… — растерянно проговорила Ольга, — кажется, еще не остыл. Зайка, пойдем со мной? Я тебе твою комнату покажу. Степ, ты тут был, кажется, располагайтесь.
Она подхватила на руки племянницу и быстро поднялась на второй этаж.
— Ну, ох*еть теперь, а я тут, типа, не был ни разу, — не выдержал Максим. — Что она курила?
Степан шагнул к окну, отодвинул занавеску.
— Ты только глянь, Макс… тут даже баня есть. 
— Ну, ох*еть теперь, — донесся голос Макса из-за закрытой двери.
— А тут у меня настоящий унитаз и душевая кабина. Догадайся, что я выберу?..
— Надеюсь, не Ольгу, — тихо произнес Степан, прислушиваясь к тому, что происходило на втором этаже. — Иначе я тебе, *ука, шею сверну.